Кейн (№4) - Поход Черного Креста

Вздохнув, Эрилл обратилась к Джарво, как к непослушному ребенку:

— Слушай, у меня есть кое-какие дела. Ты обещаешь мне, что не сунешься за пределы театрального двора, пока я не вернусь?

— Если принесешь мне сюда горшок, я и из фургона ни ногой.

Эрилл ушла не попрощавшись. Джарво даже не посмотрел ей вслед. Размышляя, он пришел к выводу, что не должен ощущать себя виноватым. В конце концов, Эрилл всего лишь бродячая актриса, девчонка со дна общества. Да, она рисковала, спасая его, но где ей, при ее-то происхождении, понять высокие чувства и порывы благородного рыцаря. Истинная любовь — разве способна она понять, что это такое? Впрочем, это не мешало Джарво испытывать к своей спасительнице и ее приятелям снисходительную благодарность, какую испытывает господин по отношению к верным и надежным слугам.

Снисходительная благодарность. Не больше. Ни в коем случае не больше. Иначе это уже будет оскорблением своего достоинства.

В памяти Джарво мало что сохранилось от опаленных лихорадкой дней. Он долго пролежал в фургончике Эрилл и Боури. Еще не зная, как зовут его спасительниц, он пил подносимые к его рту отвары, жевал какие-то листья, глотал порошки. Перед ним время от времени появлялось красивое лицо юной блондинки и, реже, обычно недовольное лицо темноволосой женщины постарше. Всем любопытным Эрилл поясняла, что раненый — ее жених Инсеймо, геройски сражавшийся под Меритавано. Обычно расспросы на этом заканчивались. Много, очень много было в Империи Сатаки таких изуродованных войной солдат.

Не сразу, не в один день Джарво стал понимать, где он, с кем и что с ним происходит. Пытка отчаянием, когда он наконец осознал и понял все, оказалась страшнее всех мучений лихорадки и кошмарных бредовых видений.

Джарво восстановил в памяти битву, момент, когда понял, что проиграл, и дал сигнал к отступлению, пытаясь спасти хоть остатки своей армии. Потом — бешеная скачка прочь от догоняющих кавалеристов Кейна. Затем — безумный рывок по неразведанному зеленому лугу, на поверку оказавшемуся топким болотом. Верный конь Джарво провалился в разверзшуюся под его копытами трясину, и всадник, перелетев через голову скакуна, тоже рухнул в засасывающую грязь. В своих тяжелых доспехах он был обречен. Зловонная болотная жижа стала наполнять стальной панцирь, просачиваясь сквозь суставные сочленения и заливая шлем через щели забрала. Джарво основательно нахлебался мутной воды и, задыхаясь, уже почти потерял сознание…

Невидимые руки резко выдернули его из трясины. Торопливые пальцы расстегнули крепления шлема и сняли с головы Джарво маску демона. Верные присяге, всадники легкой кавалерии, сняв с себя кольчуги и шлемы, вернулись на болото, чтобы под стрелами противника попытаться спасти командира. Вытащить Джарво из стального гроба им удалось. Но с каждой секундой их становилось все меньше. Было ясно, что Кейн пустит свою конницу в обход болота и перекроет им выход. Кто-то из оказавшихся в ловушке воинов Сандотнери решил рискнуть и, не веря страшным рассказам о сатакийцах, сдался в плен солдатам Кейна. Кто-то погиб, получив стрелу в спину; кто-то утонул, оступившись и провалившись в зыбкую трясину. Остальных разметал по топким кочкам бой с пехотой Кейна.

Джарво, поняв, что болото будет окружено и прочесано вдоль и поперек, решил воспользоваться единственным оставшимся у него шансом. Словно саламандра, он то полз в грязи, то пускался вплавь, двигаясь по течению ручья. Ему повезло: в какой-то момент он понял, что сумел проползти между окружившими болото кавалеристами и еще не добравшейся до дальнего берега пехотой. Затаившись в густой траве, Джарво слушал, как вскрикивают добиваемые, застрявшие в грязи всадники, как издают последние стоны те, кого трясина поглотила раньше, чем их настиг кинжал сатакийца. Доносились до него и радостные возгласы победителей. Джарво ждал. Безоружный, он понимал, что лишь яростный рывок навстречу противнику может гарантировать ему быструю смерть от клинка, а не долгие мучения и позор плена. Каждую минуту его могли обнаружить.

Наконец над Меритавано опустилась ночь, накрывшая и саванну, и болото, живых и мертвых, победителей и побежденных.

Дальнейшие скитания в бреду лихорадки Джарво помнил не лучше, чем первые дни пребывания в фургончике Эрилл. Болезнь истощала его силы. Он куда-то брел, полз, карабкался. Гнилая малярийная вода не утоляла вызванную лихорадкой жажду. В пищу шли сырые змеи, лягушки, тритоны — то, что он был в состоянии поймать. Кожа разрывалась от зуда: мириады укусов насекомых покрывали его тело. Однажды прямо перед лицом Джарво оказалась греющаяся на солнце кобра. Ее укус мог бы стать избавлением от мучений, но Джарво, поколебавшись мгновение, отдернул уже протянутую к змее руку, поднял с земли камень, убил ядовитую тварь и съел ее.

Джарво резонно полагал, что лихорадка и страшная усталость помутили его рассудок в дни странствий по саванне. Скрывшись от непосредственной погони, первые дни он твердил себе сквозь кровавую пелену перед глазами и гул в ушах, что ему нужно вернуться в Сандотнери. Усилием воли он логически обосновал сам себе, что это невозможно. Кейн наверняка осадил город, обложив его плотным кольцом. К тому же что-то настойчиво подсказывало Джарво, что довольно быстро Сандотнери падет, не выдержав осады и штурма армии сатакийцев.

Другая мысль овладела слабеющим сознанием генерала разбитой армии. Он решил пробраться в Ингольди, чтобы найти там Кейна и убить его. Почему-то Ортед Ак-Седди появлялся в его мстительных планах лишь как побочный персонаж. Последняя четкая мысль, которая осталась в памяти Джарво, касалась одного: не попасть в плен, ни в коем случае не оказаться в лапах Кейна живым. Что было потом, как перед его глазами вместо травы и неба оказались парусиновая обтяжка фургона и лицо светловолосой девушки, — этого Джарво вспомнить уже не мог.

Ослабевший от голода и болезни, обросший бородой, со сбившимися в колтуны волосами, Джарво представлял собой весьма неприглядное зрелище. Впрочем, когда он пришел наконец в себя, ему было не до своего внешнего вида. Как только Эрилл сообщила ему о печальной участи Сандотнери, он снова впал в близкое к забытью состояние. Зачем судьба пощадила его, повторял он про себя. Навязчивые мысли о мести вновь овладели его разумом.

Когда ему, едва понимающему, что происходит вокруг, Эрилл и Боури рассказали о том, что Эскетра жива, Джарво почувствовал: в его жизни появился смысл. Он стал строить планы освобождения своей возлюбленной. Для этого требовалось добраться до Ингольди и не быть при этом схваченным воинами Сатаки.

Больше всего Джарво боялся узнать, что Эскетра погибла. Остаться без цели в жизни значило снова погрузиться в бессмысленное существование, близкое к смерти если не тела, то разума. Да, Эскетра предала его, но он мог простить ее, он уже простил. Он верил, что она вновь отдаст ему свое сердце, вновь одарит его своей любовью. Когда он спасет ее, вырвет из лап страшного чудовища — Пророка Ортеда, она будет навеки принадлежать ему одному. Их мир был разрушен. Но любовь станет первым камнем в основании нового мира.

В мыслях Джарво возникали одна за другой картины. Вот он штурмует Ингольди с тайно собранной армией, вот он поднимает восстание в городе, вот на глазах изумленной Эскетры он рубит на куски поверженного Ортеда. Впрочем, возможен и другой вариант: победив в эпохальном поединке ненавистного Кейна, он сохраняет презренно молящему о пощаде противнику жизнь в обмен на клятву отпустить принцессу.

Все эти бесчисленные вариации на тему успешного спасения Эскетры и попутной расправы над Кейном и Ортедом он вываливал на голову терпеливо слушающей Эрилл. То ли ее участие помогло, то ли травки, завариваемые Боури, но так или иначе если не разум, то физические силы к Джарво вернулись. Время шло. Пора было возвращаться в Шапели, чтобы не рисковать попасть в списки инучири. Патрули так и сновали по саванне, ставшей оживленной дорогой, связывающей столицу Империи Сатаки с армией Кейна, углубляющейся все дальше в Южные Королевства. Изначально Эрилл планировала поставить Джарво на ноги и помочь ему бежать при первом же удобном случае. Дальше судьбе следовало решить, позволить ли ему еще раз собрать армию и выйти на тропу войны против Кейна и Ортеда. Но постепенно в ней росло желание оставить Джарво подольше рядом с собой. Поэтому ее протестам по поводу его сумасбродного решения ехать в Ингольди недоставало убедительности.

В конце концов, все считали Джарво утопленником, бесследно исчезнувшим в болоте у Меритавано. А если кто-то и продолжал подозревать, что генерал армии Сандотнери жив, то последним местом, где его стали бы искать, была столица Империи. В общем, Джарво решил пробираться в Ингольди — в фургончике Эрилл или каким-либо другим способом.

Эрилл рискнула провезти его с собой. Она уверяла Джарво, что без нее он пропадет. Тот только смеялся над ее страхами. Сдерживая накапливающееся раздражение, Эрилл объясняла ему, что его ждет в столице Империи Сатаки. Джарво вновь смеялся. Как это часто бывает в жизни, насмешку рождало незнание.

Фургончик странствующих артистов с раненым воякой-ветераном Священной войны не вызвал особых подозрений даже в Шапели. Эрилл делала все возможное, чтобы ни малейших сомнений не возникло в головах бдительных и мнительных воинов Сатаки. Ибо они в своем рвении слишком быстро переходили черту между первым намеком на подозрение и окончательным обвинением, обрекавшим несчастного на самый суровый приговор.

Эрилл разработала легенду для Джарво. Став Инсеймо, он превратился в солдата сатакийской армии, тяжело раненного при штурме Эмпеоласа. Освобожденный по состоянию здоровья от дальнейшей службы, он все же добровольно присоединился к толпе, брошенной Пророком на штурм осажденного Сандотнери. На обратном пути старые раны дали о себе знать, солдат подхватил лихорадку и погиб бы в саванне, если бы не верная служительница Сатаки, которая почла за честь помочь героически сражавшемуся за Черного Бога солдату, а узнав о его верной службе Пророку побольше, полюбила его всем сердцем.

Выслушав эту ахинею, Джарво начал иронизировать, но Боури довольно быстро втолковала ему, что во владениях Пророка простые человеческие порывы, лишенные необходимой идеологической окраски, вызывали лишь дополнительные подозрения.

Зазубрив всю эту китайскую грамоту, Джарво под руководством Эрилл занялся корректировкой своего произношения. Довольно быстро ему удалось избавиться от южного акцента настолько, чтобы сойти за жителя одного из пограничных с саванной городков на окраине Шапели.

Джарво всегда был чисто выбрит — Инсеймо же зарос черной бородой. Джарво всегда был опрятно причесан — спутанные волосы стояли дыбом на голове Инсеймо. Джарво носил повязку на левом глазу — свое изуродованное лицо Инсеймо демонстрировал всем желающим. На этом особенно настаивала Эрилл.

— Дай людям возможность поглазеть на твою рану, — говорила она, — и они тут же забудут обо всех остальных чертах, напоминающих Джарво.

Кремы и тональный грим изменили цвет лица. Незаметно подтягивающая щеку полоска резины придала совершенно иную конфигурацию шраму, словно перетянув его на правую часть лица. Плотный слой воскового грима давал понять, что изуродованный человек пытается прикрыть от постороннего взгляда свое уродство. Этот же грим помогал скрыть восковую нашлепку, легко превратившую прямой благородный нос Джарво в заострившийся хищный клюв.

Подумывала Эрилл и о более сложном гриме: каучуковые прокладки под щеками изменяют форму лица, серебряные вставки делают нос вздернутым, специальные серьги меняют форму ушей… Поразмыслив, она решила отказаться от всего этого. Такой грим нелегко было накладывать и еще труднее постоянно носить. При досмотре полицией, не говоря уже о тщательном обыске, этот обман обнаружился бы. В общем, решено было ограничиться тем гримом, который можно было бы не менять неделями. Обнаружит кто-нибудь эту маску на лице театрального рабочего — у него всегда есть убедительный довод: желание скрыть уродство. Шанс, что Джарво кто-нибудь узнает, был ничтожен. Слишком мало осталось в живых тех, кто знал его в лицо. А изуродованных, искалеченных войной солдат в Ингольди сшивалось немало.

Что касается работы, ее для Джарво удалось найти сравнительно легко. Вернувшись в столицу Шапели, Эрилл и Боури обратились в Театральную Гильдию, где их уже знали, и писари определили их в Центральную труппу города. Театр переживал неплохие времена Империи постоянно требовались новые патриотические зрелища, прославлявшие воинов Сатаки, Меч Сатаки под командой Кейна, Пророка Ортеда и предвещавшие приход Новой Эры. Постановки были масштабными, с огромным количеством декораций, реквизита и спецэффектов. Для здоровяка Инсеймо работы за сценой было хоть отбавляй.

Джарво проводил дни и ночи в мыслях об Эскетре. Чувство собственного бессилия он пытался заглушить, собирая сведения о системе обороны Ингольди, о подступах к Седди, о структуре управления городом и войсками Пророка. Такие сведения оказали бы неоценимую услугу любой неприятельской армии, но для Джарво они означали лишь возможные пути для осуществления его цели — вызволения Эскетры.

Его миссия оказалась куда труднее, чем он легкомысленно полагал поначалу. Столица империи жила в атмосфере подозрительности и страха. То, что ускользало от бдительного ока Стражей Сатаки, немедленно сообщалось им не менее бдительными гражданами, желающими подтвердить свою лояльность властям и получить полагающееся за донос вознаграждение. В Седди не пускали никого, кроме особо приближенных к властям. Круглосуточно крепость охранялась весьма толково расставленными многочисленными часовыми. Помимо жрецов Сатаки, видимо, лишь несчастные пленники и арестанты, под конвоем проходившие за стены Седди, знали, хотя бы частично, что происходит в ее подвалах и казематах. Проблема была лишь в том, что никто из приведенных в цитадель не возвращался оттуда живым.

Саму Эскетру Джарво так и не видел; лишь по обрывочным слухам можно было предположить, что любимая наложница Пророка еще жива. Каких только планов не строил Джарво, чтобы связаться с нею. Перебрав все возможные варианты с подкопами или перекупленными слугами, он даже стал подумывать о том, чтобы, поставив на карту все, прикинуться жрецом. Никто толком не знал, как эта черная братия пополняла свои ряды.

Когда в новой постановке Инсеймо предложили сыграть роль Джарво, он протестовал ровно столько, сколько было необходимо, чтобы не возбудить подозрений. Для Джарво эта роль стала возможностью хоть как-то разрядить сжимающее его напряжение. Он ощущал себя как мальчишка, храбро строящий рожи… спине учителя.

Так шел месяц за месяцем. Джарво уже перестали шокировать размышления о лихих поворотах судьбы, забросившей его — генерала армии Сандотнери, потерпевшего поражение, едва выжившего после проигранной битвы, выхоженного какой-то девчонкой, чуть ли не подростком, — в самое логово противника, под стены Седди, к тому же в образе шута, исполняющего на потеху врагу роль самого себя. А в это время Кейн продолжал разорять города Южных Королевств, Ортед набивал свои палаты награбленными сокровищами, обагренными кровью, и томилась в гаремной башне Эскетра.

Из очередного приступа черной меланхолии Джарво был выведен появившейся в фургончике Эрилл. Девушка казалась явно взволнованной.

— Что случилось? — спросил он.

— Боюсь, у нас будут неприятности. Я только что была у начальства…

— Неприятности с цензурой? — Джарво понимал, что это было бы весьма неприятно и опасно.

— Уж лучше бы так. — Ответ Эрилл поставил его в тупик. — Дело не в этом. Получена разнарядка на огромное количество представлений новой пьесы. Спектакль очень понравился цензорам, и теперь из Седди получено распоряжение: каждый правоверный житель Ингольди должен посмотреть его. Лучше — дважды.

— Так в чем проблема-то?

— А в том, что мы оказались слишком хороши, чем и привлекли к себе ненужное внимание властей. И вот получите, господа актеры: представление должно быть сыграно перед Пророком и его гостями в крепости Седди. Джарво даже не поверил своим ушам:

— Правда?! Вот это здорово! Наконец-то! Я и мечтать не мог о такой удаче! Проникнуть в Седди законным способом, увидеть Эскетру, переброситься с ней парой фраз и, может быть, даже…

— Не кипятись, дослушай, — оборвала его Эрилл. — Спектакль состоится в честь побед Кейна в день его возвращения из похода.

XIX. НАКАНУНЕ БОЛЬШОГО СПЕКТАКЛЯ

Отработанным движением Боури извлекла из шкатулки колоду карт и выложила их перед Эрилл.

— Давай-ка еще раз попробуем. Эрилл покачала головой:

— Два раза пробовали. Хватит, черт побери! Оставь меня в покое.

Не меняя выражения лица, лишь опустив беспокойные глаза, Боури повторила:

— Давай еще раз.

— Пошла ты… Даже не удосужилась рассказать мне, что там было в прошлый раз.

Эрилл вновь потянулась к огниву, чтобы раскурить потухшую трубку.

— Что-то никак не читаются карты сегодня, — промямлила Боури.

— Просто ничего хорошего нам не светит, а пугать меня ты не хочешь. Оттого, что мы погадаем еще раз, моя судьба не изменится.

— Я ведь могла и ошибаться.

— Тогда тем более катись отсюда. Еще мне не хватало тратить время на какую-то шарлатанку.

— Ну пожалуйста. Последний раз. Эрилл вынула из веера три карты, рука ее против воли дрогнула.

И к Джарво в тот вечер вернулась уже подзабытая дрожь в руках. Усилием воли он попытался подавить ее, шепча:

— Нет, только не сегодня. Нет!

Все внутри него словно заледенело. При этом по спине и лицу текли струйки пота. Сомнений не было: к Джарво возвращалась лихорадка. Стальной обруч начал сдавливать голову, неподъемная тяжесть навалилась на грудь…

Только бы Эрилл не заметила. Она и так сделала все возможное, чтобы убедить Джарво отказаться от участия в спектакле в стенах Седди. Приступ лихорадки был бы для нее достаточным предлогом сообщить режиссеру о необходимости замены и одновременно вполне убедительным доводом, чтобы усыпить возможные подозрения цензоров и Стражей Сатаки.

Джарво боролся. Боролся всем телом, всей волей. У него еще есть несколько часов. Быть может, лихорадку удастся унять. В конце концов, на сцене ему предстоит провести лишь несколько минут. А в остальное время… Нет, сегодня он просто обязан оказаться в Седди, найти Эскетру, и тогда…

Вынув из кармана очередную порцию черного порошка, остававшегося у него со времени болезни, Джарво всыпал его себе в рот и запил парой глотков воды. Обычно снадобья Боури помогали ему безотказно…

Ортед Ак-Седди высыпал на ноготь большого пальца, щепотку порошка из измельченных листьев коки и шумно вдохнул. Горечь обожгла ему нос и горло, но по телу побежали знакомые волны наркотического тепла. Приободрившись, он потер руками лицо и посмотрел на спящую мертвым сном обнаженную Эскетру. В его взгляде не было страсти или вожделения. Скорее это был взгляд насытившегося обжоры, обозревающего живописную груду объедков и грязной посуды.

Набросив шелковый халат, Ортед подошел к окну и распахнул плотные занавеси. Солнечный свет хлынул в комнату, однако ни намека на тень не образовалось на полу за спиной Пророка.

Судя по солнцу, поддень давно уже миновал. Неудивительно, если учесть, что лишь на рассвете, закончив пир, бал и переговоры с Кейном, Ортед вызвал к себе в покои Эскетру. Генерал, пожелав им спокойной ночи, откланялся и направился в лагерь армии, разбитый у стен города.

Вспомнив о Кейне, Ортед обратил внимание и на дымы лагерных костров, поднимающиеся над стенами Ингольди. Тысячи костров, тысячи дымных столбов. Армия Кейна вернулась в столицу, пригнав впереди себя неисчислимую толпу неофитов, желающих посвятить свою жизнь служению Сатаки. Бесконечная цепочка телег с трофеями и добычей втягивалась во двор крепости. Ортед усмехнулся: если бы не военные расходы, Седди уже была бы похоронена под грудами захваченного добра. И если бы не война, перемалывавшая людей десятками тысяч, — столица Империи давно задохнулась бы от избытка населения.

Итак, сегодня вечером большой пир в честь очередных побед Похода Черного Креста. В честь генерала Кейна, если смотреть на вещи трезво.

Ортед нахмурился. Зачем, зачем Кейн вернулся в Шапели? Шпионы докладывали, что в стране появились люди, распространяющие домыслы о том, что Кейн мог бы управлять Империей не хуже, чем он командовал армией.

Еще одна щепотка кокаина. Новые мысли… Кейн верно служил Ортеду… до сих пор. Оба они понимали, что ведут каждый свою игру. Никто не хотел проигрывать или уступать. Но — Ортед ухмыльнулся — его преимущество было в том, что правила диктовал он. А Кейн… Что ж, генерал еще пожалеет, что посмел мысленно поставить себя выше Пророка или хотя бы вровень с ним.

Убрав табакерку, Ортед поднял с мраморного столика золотой кубок с вином.

Отставив кубок, Кейн, облизнув губы, тряхнул золотой стаканчик и метнул кости. Желто-белые кубики из слонового бивня покатились по столу, сверкая золочеными уголками и рубиновыми точками-очками.

Его партнером по игре был полковник Алайн — верный друг, надежный заместитель и доверенное лицо. Алайн почесал бороду, решая, какую делать ставку. Третьим присутствующим в шатре генерала был один из тайных агентов Кейна — Дольнес.

— Что-нибудь еще выяснил? — спросил его Кейн. Дольнес, оторвав взгляд от стола с кубиками, пожал плечами:

— Вроде бы… больше ничего.

Дождавшись хода Алайна, Кейн снова спросил: — Но ты хоть уверен, что это она?

— Уверен, насколько в этом можно быть уверенным. Вы же понимаете, в каких условиях здесь приходится работать. Любую информацию зубами выгрызаешь. Никто ничего не записывает, живых свидетелей чего бы то ни было днем с огнем не найдешь. Приходится искать тех немногих, кто может знать, из них выбирать тех, кто мог бы вспомнить, а из них — того единственного, кто сподобился бы раскрыть рот. Задавать вопросы в этом городе — дело такое же безопасное, как мишенью для стрелков работать.

— Я в курсе всех этих трудностей, — холодно заметил Кейн. — Именно поэтому я так хорошо тебе и плачу. — Помолчав, генерал добавил: — За результаты работы.

Шпион вздохнул:

— Она — та, которая вам нужна. Я выяснил это настолько, насколько это возможно сделать, не спрашивая ее саму.

Вновь в шатре воцарилось молчание, прерываемое лишь стуком костей да комментариями игроков.

Неожиданно Кейн вновь обратился к шпиону:

— Ты можешь быстро разыскать девчонку, если это потребуется?

— Так точно, господин генерал. При условии, что на нее раньше не наложат лапы Стражи Сатаки.

— Ясно. Тогда слушай внимательно: она должна быть доставлена ко мне сегодня ночью. Понял? Сегодня же! Полковник Алайн распорядится выделить тебе нужное количество людей в группу поддержки.

Дольнес молча кивнул. Офицеры вновь занялись игрой.

XX. ГУБЫ АЛЫЕ КАК КРОВЬ

Заказанное представление «Непобедимого марша Меча Сатаки» было большим успехом для театра и огромной удачей для Джарво. Разумеется, если бы не личное желание Ортеда посмотреть спектакль, жрецы ни за что не разрешили бы осквернять священные стены Седди мирским балаганом.

В одном из углов самого большого зала крепости были спешно возведены подмостки. Столы для пирующей публики выстроили вокруг сцены амфитеатром. Дармовые еда и выпивка были обещаны и актерам, поэтому в крепость поспешили проникнуть все, кто сумел хоть как-то оправдать свое присутствие в труппе.

Сам спектакль представлял собой мешанину из патетических монологов, торжественных завываний хора и шумных батальных сцен. Все это сопровождалось сменой множества декораций, шумовыми и световыми эффектами. В общем — типичное, сделанное под идеологический заказ помпезное зрелище, в которое ни актеры, ни режиссер не вложили ни капли души. Зрители, впрочем, этого не замечали и встречали каждую смену декораций, каждую новую сцену восторженными криками, свистом и аплодисментами.

Актеры были густо намазаны гримом и наряжены в театральные доспехи из папье-маше. Кукольные лошади прицеплялись к поясам «кавалеристов». Порой на сцене одновременно размахивали деревянными мечами больше полусотни человек.

Главным персонажем пьесы, разумеется, был Ортед Ак-Седди. Актер, исполнявший роль Пророка, был наряжен в черный шелк, постоянно выдавал патетические монологи и то и дело устремлялся в бой во главе войска правоверных сатакийцев. И все равно публика предпочитала Кейна. Актер, наряженный в слишком большие доспехи, крушил на своем пути всех и вся, время от времени бросая в зал веские замечания и остроумные реплики.

Роль Джарво, исполняемая неким Инсеймо, вполне вписывалась в общий антураж. Генерал армии Сандотнери был представлен кровожадным (по отношению к беззащитным женщинам, детям и старикам — сатакийцам), но вместе с тем трусливым, тупым и самодовольным ублюдком. В дополнение ко всему Инсеймо выходил на сцену на «шпильках» — каблуки якобы должны были добавить Джарво роста — и говорил потешным писклявым голоском. Публика ревела от восторга.

Последний эпизод, в котором участвовал Инсеймо, заканчивался примерно за час до финала пьесы. Спустившись под сцену, Джарво сбросил с себя дурацкий клоунский наряд, слушая, как трещат доски под марширующими актерами, распевающими на сцене «Меч Сатаки разит неверных». Теоретически Джарво должен был помогать в смене декораций и участвовать в массовых батальных сценах уже в качестве статиста, но сегодня за сценой собралась вся труппа, и он понимал, что на этот раз здесь вполне обойдутся без него.

По замыслу организаторов вечеринки, все гости были в масках, скрывавших верхнюю половину лица, чтобы ни в коем случае не мешать еде. Джарво вынул из ящика гримерной припасенную заранее маску — эдакую карикатуру, шарж на самого себя…

После спектакля по программе шли акробаты, танцовщики, а затем общие танцы. Актерам было дозволено присутствовать на пиру. В такой суматохе никто не стал бы обращать внимания на клоуна, обыгрывающего собственное уродство, напоминающее раны Джарво. Вот только Кейн… Нет, он давно занес Джарво в списки погибших и уж точно не заподозрил бы его в такой глупости — оказаться в Ингольди, да еще и в крепости Пророка.

Нет, удача явно была сегодня на стороне Джарво. Не узнанный, он отыграл спектакль и теперь жаждал только одного — отыскать Эскетру. А потом… потом они найдут способ бежать, скрыться из города. В этой пьяной суматохе, в грозящем затянуться до утра празднике все было возможно.

Джарво взял с подноса слуги кубок с вином и огляделся. В огромном зале за столами расположилось несколько сотен гостей — офицеров Меча Сатаки и Стражей Сатаки, командиров пехотных полков и важных придворных. Особняком восседали пришедшие на пир, но остающиеся мрачно-серьезными жрецы Сатаки в неизменных черных балахонах. Вдоль стен были расставлены длинные столы, за которыми стоя пировали менее именитые приглашенные. По залу во все стороны сновали слуги, шатались от стола к столу подвыпившие гости. Стражники ледяными взорами наблюдали за происходящим. Несомненно, были в толпе и шпионы.

Прислонившись спиной к одной из колонн, Джарво словно невзначай разглядывал центральный стол, поднятый на небольшой помост. В центре стола восседал Ортед Ак-Седди в маске из черного бархата. По его правую руку находился Кейн, которого трудно было не узнать, несмотря на маску из львиной шкуры. Было видно, что оба они сильно напряжены, а их разговор вряд ли напоминает веселую и беззаботную застольную беседу. Не обращая внимания на то, что происходит на сцене, Ортед и Кейн спорили о чем-то.

А по левую руку Пророка… — Тут кровь Джарво словно закипела: маска, изображающая коршуна, не могла скрыть гордого, надменного лица Эскетры.

Ярость Кейна была скрыта под двойной маской — из львиной шкуры и из вежливости. Генерал жаждал получить прямые ответы на свои вопросы. Пророк же явно не стремился раскрывать карты. Не выдержав, Кейн в открытую рявкнул:

— Продолжать продвижение на юг — первостатейная глупость!

— Это почему же, генерал? — удивленно вскинул брови Ортед. — Мы одерживаем победу за победой. Следует продолжить их славную череду.

— Но мы и несем потери в каждом бою. Мне нужны люди, лошади, оружие…

— Я посылаю вам тысячи и тысячи солдат в подкрепление!

— А мне нужно больше! Ведь в каждом захваченном городе, в каждом форте я должен оставить гарнизон, чтобы не потерять линии связи со столицей Империи. Черт побери, я ведь углубился в Южную Саванну на тысячу миль!

— И вы вполне в состоянии пройти еще тысячу, — резко заметил Ортед.

— Пойми ты, для армии это расстояние — не просто линия на карте. И не красивый маневр на парадной площади. Это недели и месяцы пути, долгие дни в седле, это поиски воды, продовольствия и фуража, потому что с каждым новым броском на юг линии доставки становятся все менее надежными. Не забывай, мы ведь продвигаемся вперед по враждебной нам территории.

— Это и есть Великий Поход, Кейн, а не какой-нибудь лихой налет на соседа. Если ты не можешь справиться с какими-то трудностями, что ж, найдем другого командира.

— Чтоб одолеть трудности, мне нужно больше кавалерии, нужно время, чтобы обучить ее, и время, чтобы укрепиться на захваченной территории.

— Я распоряжусь, чтобы тебе выслали все необходимое, — коротко ответил Ортед.

Кейн чертыхнулся и приложился к кубку. Несколько дней Пророк избегал встречи с ним один на один. Пришлось заводить разговор прямо на пиру.

— Мне все же многое непонятно в твоей стратегии, Ортед. Ингольди и так уже перенаселен сверх всякой меры. А ты требуешь гнать сюда толпы новообращенных сатакийцев. Еще немного — и они не поместятся в городе.

— Воздвигнем новые стены, — бросил Ортед.

— У тебя получится самый большой город из когда-либо существовавших на земле. Ради чего? Всем этим людям нужно есть, им требуется крыша над головой.

— Это дети Сатаки. Достаточно того, что они живут по соседству с храмом их бога.

Кейн внимательно всматривался в своего собеседника. Нет, за всем бахвальством и самоуверенностью Ортеда проскальзывала какая-то безупречная, тщательно скрываемая логика.