Рус - Точка отсчета

Глава 3

Вовчик приходил в себя постепенно. От жесткой лежанки под головой пришел холод. К нему прибавился запах камня с добавками гнилости, потом вызрел запах нечистот, а затем заболела голова. Не просто заболела – раскололась на тысячи болящих частей, а еще и темно, хоть глаз выколи…

«У-у-у», – мысленно простонал Вовчик и открыл глаза.

Лучше бы он этого не делал. Перед взором расплывалось, двоилось, троилось, а голова затрещала еще сильней, хотя казалось – куда уж больше.

– А-а-а, – простонал в голос.

Снова закрыл глаза, обхватил голову, на ощупь прислонился спиной к стене и застыл, пытаясь унять расшалившуюся черепушку. Какие мысли? Тараканов бы успокоить, скребутся в мозгах, как неизвестно что. Больно, мерзко, противно. Понятно, что в заднице, но неизвестно в чьей. Простите, в какой.

Когда взгляд прояснился, побывавший на нарах Вовчик понял, что никакая это не ментовка. Разве бывают обезьянники или камеры ИВС из плохо отесанного камня, с гнилой соломой и глиняной вазой-парашей? Свет шел через деревянную решетку от висящего на стене… масляного светильника. Фитиль горел над маслом, потрескивая и нещадно коптя. Стеклянный колпак, похоже, не был предусмотрен в принципе. Понятно, что в стране, мягко говоря, не ахти, но не до такой же степени!

«Попал… да кто ты такая, кукла размалеванная?»

Он сознательно кривил душой, прекрасно помня, что косметики на ней не было – специально обращал внимание, еще удивился тогда. Так легче, обзываясь. А то факты совсем неутешительны. Баба в старинной белоснежной одежде, к которой не пристает грязь, появляется внезапно и вся светится. Одежда похожа на кино про Древний Рим, но не кино – это точно. Касается (со злостью!) глупой башки бывшего детдомовца, и вот, пожалуйста, – каменная камера, масляный светильник, солома. Приплыли. В том, что это реальность, данная нам, так сказать, в ощущениях, – не усомнился ни на секунду.

«Все, факты кончились, хватит ломать голову. Живой – славненько. Сижу в тюрьме – плохо. Но раз оказался здесь, значит, можно и обратно. Ничего, объяснят, что к чему и почем. Пободаемся! Интересно, когда здесь кормят? – Живот возмущенно заурчал, требуя жрать, жрать и жрать. – Сутки не евши! Лидка – сучка», – с этой мыслью подошел к деревянной решетке, попробовал на прочность – не сломать.

– Эй! Есть тут кто! Когда баланда, начальник! – заорал во весь голос.

Ни ответа ни привета. Что есть силы заколотил по решетке и заорал еще громче:

– Народ! Люди, ау! Жрать давай!

Через минуту такого гомона к решетке наконец соизволил подойти вертухай. Вовчик на секунду обомлел. Под метр девяносто, широкоплечий, длинноволосый детина, одетый в мешок с дырками для головы и рук. Мешок едва доходил до колен. На голых ногах сандалии, привязанные к щиколоткам хитрыми ремешками. Небольшое брюшко перетягивал широкий кожаный ремень с непонятными опять же кожаными висюльками. Злое лицо не предвещало ничего хорошего, а тяжелая дубина в здоровенной ручище делала злое выражение лица еще убедительней.

– Понял, начальник. – Вовчик примирительно поднял руки и отшагнул от решетки. – Обед по расписанию.

В ответ детина рявкнул что-то недовольное, выразительно хлопнув дубиной по ладони. Убедившись, что задержанный все правильно понял, надзиратель ловко сунул дубину в висюльку на поясе, выражение лица смягчилось. Назначение одной из кожаных петель для глупого задержанного прояснилось.

– А попить? – Вовчик показал, как глотает воду из воображаемого стакана.

Начальник скрылся и появился через несколько секунд с глиняным кувшином. Без рисунков и другого выпендрежа. Протянул его прямо через прутья решетки. Беря кувшин, заключенный внимательно осмотрел лицо надзирателя – оно как раз попало под свет лампы.

Темно-смуглая, почти черная кожа. Бритые пухлые щеки, правильный овал лица с массивным подбородком и достаточно тонким для такого овала носом. Черные глаза, тонкие губы и густые брови на выступающей надбровной дуге. Но самое любопытное находилось в центре лба: четкая, идеально круглая татуировка или фиг знает как нанесенный рисунок размером с двухкопеечную монету. Круг, в центре которого четко прорисованное дерево с длинным стволом и зонтичной кроной. Казалось, что видно каждый листок и рисунок коры, хотя это невозможно из-за размеров и освещения.

«Я влип, – окончательно решил про себя Вовчик, принимая воду. – Светящаяся баба, теперь дикарь с невозможным портаком. Дела… но ничего, прорвемся! – подзадорил себя. А если честно, настроение было ниже плинтуса. Впрочем, попив воды, немного его приподнял. Много ли надо человеку для счастья? Пожрать надо. С этим придется подождать, но накормят, раз воды принесли. Страдалец тщательно перебрал солому, откидывая наиболее вонючие пучки, и лег на нее, стараясь не думать о еде и тем паче о собственном положении. Не заметил, как уснул. Свитер и кожанка грели вполне достаточно.

Вовчик страдал многими «пунктиками», или, если угодно, комплексами, но рефлексию, то бишь самоедство, переживание о своей несчастной доле отрезало еще в Афгане во время третьего «крутого поворота». Теперь это очень пригодилось.

Разбудил его громкий стук по решетке вместе с воплями:

– Гар-гар-гар! – Подъем – ясно без перевода.

Вставал медленно, куда торопиться зэку? Но от удивления невольно ускорился. Здоровенный надзиратель согнулся в поклоне перед молоденькой девушкой. Сказать, что она красива, – значит промолчать. Она была ослепительна. Совсем как та, на дороге, только моложе и платье-туника синего цвета, а не белое. Ослепительно красива, без косметики, но опять-таки какой-то кукольной красотой, чувствовалось что-то ненастоящее. Невозможно определить что, но чувствовалось, и все тут.

Здоровяк открыл решетку, но вошел в камеру не он, вошла девушка. Хрупкая и беззащитная.

«Ни хрена не беззащитная», – понял Вовчик, увидев выражение больших зеленых глаз. Высокомерно-презрительное с чувством абсолютного собственного превосходства и силы.

– Здравствуйте, мадемуазель, – произнес он с самым изящным поклоном, на который был способен.

– Гар-гар, гар. Гар-гар-гар? – надменно спросила она. Причем так, будто смотрела сверху вниз, хотя была ниже ростом.

– Ай донт андестенд, – покачал головой Вовчик, – но хочу заметить, что вы…

Закончить не успел. Язык отнялся в самом прямом смысле, вместе с остальным телом. Пока он тянул свой «андестенд», девушка что-то быстро пропела и плавно махнула перед собой рукой, как бы «оглаживая» на расстоянии его фигуру. Тело полностью онемело.

«Нихренасе! – мысленно завопил Вовчик. – Ведьма на ведьме, и меня здесь не любят! Надо срочно что-то решать!»

Девушка сделала пассы руками и согнула пальцы в приглашающем жесте. Ноги пленника пошли сами собой. Слава богу, с первых же шагов «освободилась» голова с шеей, но не язык. Говорить Вовчик не мог по-прежнему.

«Спокойно, Вовчик, осмотрись вокруг. Не все потеряно, должен быть шанс! Если бы хотели – убили бы сразу», – успокаивал себя, не давал зародиться панике. Она, при всей Вовкиной невозмутимости, все же начала потихоньку стучаться в дверь его решимости. Тьфу! Короче, гнал от себя страх скорой смерти вместе с сомнениями в реальности. Так дольше проживешь. Одновременно с любопытством разглядывал кусочек мира, куда его занесла нелегкая. Не мечтал он никуда «попадать», но если попал…

Тюрьма оказалась совсем небольшой, всего из двух камер. Вторая пустая.

«Теперь и первая освободилась. В отеле «Последний приют» есть свободные номера, поспешите, господа!» В нем проснулся «юмор висельника».

Один пролет каменной лестницы, и он на свободе. В смысле на улице. Тюрьма оказалась небольшим одноэтажным каменным зданием без окон, с мраморной облицовкой. Камеры находились в подвале, что на первом этаже – неизвестно, но запахи оттуда донеслись самые аппетитные.

«Кухня… – мечтательно подумал Вовчик в ответ на мгновенно заурчавший живот и сглотнул слюну, – глотать могу, значит, попрошу перед казнью пожрать. И выпить. Казнимым положено». Бодрился как мог.

Незаметно он оказался впереди девушки и шел вроде как сам по себе, точно зная маршрут. Аллея. Дорожка, выложенная каменными плитами, между смыкающимися над головой плодовыми деревьями. Метров сто – сто пятьдесят, и Вовчик вошел в самую большую садовую беседку в мире.

Круглая, диаметром не меньше пятидесяти метров, окруженная высокой колоннадой в классическом стиле с резными колоннами пурпурного мрамора. Ближе к центру еще одна колоннада, высотой чуть выше внешней – метров двадцать пять. Балки каменные, но сама кровля – деревянная. Он хорошо разглядел все это устройство потому, что «беседка» напомнила ему древнегреческий Парфенон или акрополь с картинки, точно не припомнишь, а потом стало не до архитектуры.

Тщательно хранимая вера в реальность пошатнулась. Он на съемках исторического фильма с шикарной массовкой. Красавицы, лучшие голливудские актрисы в исторических костюмах – туниках разных цветов и оттенков. Да какие актрисы! Те в подметки по красоте не годились! Вот где главная невероятность: не одна или две, а… стайка! Нет, стая – волчицы, пантеры, львицы… с небес на землю героя вернула женщина в белом. Та самая злополучная девушка-женщина, которую угораздило попасть к нему под колеса.

Ноги сами встали перед ней на колени.

«Ба! Сколько же ей лет? Взгляд, как у злой старухи, но сохранилась! Обалдеть…» – Глаза у нее оказались зеленые, как у всех остальных красоток. Может, оттенок немного сочнее, и только.

Внезапно Вовчик почувствовал, что может говорить, и неизвестно почему, но первыми с языка сорвались слова известной фразы из любимого им фильма «Любовь и голуби»:

– Ну и сучка ты крашена!

В ответ дама произнесла что-то явно торжественное и призывно посмотрела на пленника.

– Да иди ты… – Закончить не успел. Снова заткнули и более того – сковали, не пошевелить и глазом.

Женщина в белом опустила ладонь с перстнем на голову Вовчика и тем спасла от волны паники. Она, сволочь, нашла лазейку, когда тело сковало так, что и глотнуть нельзя. «Кранты», – успел он подумать, пока рука женщины опускалась на вставшие дыбом волосы.

Ладонь оказалась удивительно теплой и ласковой. Она принесла успокоение. Нет, приятное безразличие. Правда, потом начались неприятные вещи: в мозгах словно пальцы зашевелились. Не больно, но противно. Показалось, что издевательство продолжалось не меньше часа. Баба убрала руку и встала. Пошла какая-то суета – Вовчик не соображал после «ковыряния» в мозгах. Вдруг резкий холод «отрезвил» мысли, одновременно спутав чувства. Не дав в них разобраться, в голове раздался женский голос. Такой приятный, такой… любимый?

«Ты, грязный варвар из глупого мира, посмел обозвать меня куклой! Меня, верховную жрицу богини Лоос, магистра ордена Родящих! Посмел коснуться моего лица, посмел сбить железной повозкой. Ты не заслужил смерти, это слишком легко для тебя. Теперь ты станешь мечтать обо мне, мечтать о моем снисходительном взгляде, желать меня, любить. Вдали от меня будешь страдать. Это твое наказание до самой смерти. Желай, чтобы она пришла быстро! Запомни мои слова – это последние моменты твоего счастья, раб, когда ты рядом со мной. Мой главный приказ: никому и никогда не рассказывай о себе правду. Ты из нашего мира, с Геи. Откуда-нибудь с северных островов, сам придумаешь. Учи язык, варвар. Возможно, я захочу с тобой побеседовать. Но сильно не надейся. Прощай, раб, Владеющий миром». – Флорина не удержалась от сарказма, обыграла «великое» имя варвара, ничего теперь не значащее.

Мир погас. Второй раз за сутки.

Вовчик мгновенно пожалел, что пришел в себя. Где оно, спасительное забытье? Таким несчастным он еще не был.

Образ Госпожи заполнял весь внутренний мир. Она далеко, она недовольна! Сердце разрывалось, тоска заполонила душу. Хотелось бежать к ней, такой близкой и далекой, хотелось просто видеть ее, такую желанную и недоступную, хотелось, чтобы она просто довольно улыбнулась, глядя на недостойного раба. А если скажет хоть слово… любое, главное, сама и ему лично, то можно умирать от счастья. Но это невозможно. Госпожа пожелала, чтобы он жил, поэтому невозможно наложить на себя руки, избавиться таким образом от рвущей душу тоски. Нельзя бежать к ней – только когда сама позовет. Госпожа желает его службы на благо ордена – станет рвать жилы на этой службе, лишь бы оправдать ответственность, лишь бы заслужить похвалу. Пусть в самой далекой перспективе, но надежда на это есть.

Сейчас, ночью, спасение от страданий одно – уснуть, забыться, но организм выспался. Нельзя выть – он должен быть стойким в Служении. Надо, сжав зубы, терпеть… но как тяжело!

«Госпожа великая верховная жрица Великой богини Лоос! Прости недостойного раба за сетования! Я стерплю, я все стерплю ради тебя, богиня. Ты – моя богиня! Прости, Пресветлая Лоос, за такое сравнение, но иначе я не могу» – так страдал Вовчик.

Молча. Лежа голым на соломенном тюфяке, прикрытый грубым льняным покрывалом. Невозможно описать, какую он испытывал боль. Не физическую, душевную. Это гораздо тягостней, поверьте на слово.

Он знал, что его Госпожа – верховная жрица богини Лоос и магистр ордена Родящих, что должен служить ордену, что находится в помещении, где храпят еще несколько мужиков, что обязан слушаться других жриц согласно иерархии, которую представлял пока исключительно теоретически. Но приказы Флорины – неоспоримый приоритет. Не рассказывать о себе правды и учить местный язык. Его знание не пришло само собой.

Он помнил свою прежнюю жизнь. Какая она была пустая и никчемная! Как невыносимо стыдно за мысли о богине как о бездушной кукле! Только за это он достоин смерти, но Верховная выбрала другое решение. Он исправится, ему подарили шанс.

Но где-то в самой глубине души, отрезанный от сознания, чувств и эмоций, сохранился настоящий Вовчик. Свободолюбивый, упрямый, сильный, он сидел в прочном кубе из пуленепробиваемого стекла и в ярости пытался разбить стенку, пытался докричаться до самого себя. Бесполезно, стекло очень прочное. Было ли сохранение изначальной личности ошибкой заклинания или такое встречалось у всех рабов – неизвестно. Об этом не знали ни магистры ордена Родящих, ни кто-то другой. Они вообще не знали про какую-то личность. Рабы не рассказывали, а из лоосского рабства никто не возвращался, это необратимо.

Рассвет высветил длинное узкое помещение с плетеными деревянными нарами вдоль каменных стен. На них под плотными покрывалами спали люди. В окна, закрытые лишь витыми решетками из виноградной лозы, тянул свежий утренний ветерок, сдувая запахи скученного помещения, типично казарменные запахи роты мужчин. Нет, не роты. Их всего чуть больше десятка.

«Пятнадцать вместе со мной», – подсчитал Вовчик, не вставая с лежанки. Со светом к нему вернулась способность соображать – Служение требовало. Страдание ослабло.

Прокричал петух. Да, самый настоящий земной петух, и буквально через минуту в помещение забежал молодой часовой и проорал зычным голосом:

– Подъем! – Одет он был в серую льняную мешковину-тунику, через плечо перекинут серый суконный плащ. В руке держал копье с бронзовым листовидным наконечником.

«Казарма. Я снова в армии. Спасибо, Госпожа, за милость, я докажу, что достоин!» – Вовчик не задумался об отсутствии огнестрельного оружия и тем паче автомобилей. Вернее, не посчитал это важным.

Он понял команду из контекста – спящие тела зашевелились. Спросонок медленно, но по мере просыпания ускоряясь. Скоро все оделись в туники и обулись в сандалии, тюфяки заправили покрывалами. Один Вовчик стоял возле лежанки босиком, обернутый одеялом. Свою тунику под кроватью, как у остальных новобранцев, он не нашел. Все, без сомнения, были новобранцами. Молодняк и три раба – мужчины в возрасте.

«Учебка», – отметил про себя Вовчик. Заметил и своих собратьев. Только для Служения все равны, поэтому отдельных эмоций к ним не испытал.

– На построение! – четко проорал часовой.

Солдаты, хмуро переговариваясь, пошли на выход. Новый раб пристроился последним. На него с любопытством озирались, но вопросов не задавал.

На плацу, так определил для себя Вовчик вытоптанный земляной участок, новобранцы построились в шеренгу. Совсем не по росту. Он неуверенно занял край левого фланга.

Ждать пришлось недолго. Из-за угла уверенной походкой вышел командир. Смуглый кудрявый мужик с волевым, точно высеченным из камня лицом. Зеленая туника сидела на нем как влитая, на поясе висел короткий меч в деревянных ножнах.

– Что встали, бараны? Бегом на пробежку! За десятника Архип. Командуй, баран! – лениво, но в то же время зычно скомандовал он на ходу.

– Десяток, на пробежку, за мной, – фальцетом прокричал молодой парнишка, тщательно растягивая слова, и первый припустил трусцой. За ним затрусили остальные, поначалу чуть не смешавшись.

Командир презрительно скривился. Вовчик хотел было уже побежать за всеми, но его остановил отдельный приказ:

– Эй, раб, а ты куда? Бегом ко мне!

Он понял, что обращаются к нему и требуют подойти. Подошел четким строевым шагом и доложил:

– Рядовой Нодаш по вашему приказанию прибыл!

Командир от удивления открыл рот, но сразу закатился в хохоте. Пока он смеялся, «рядовой Нодаш» стоял смирно: «Понятно, завернут в одеяло и устав здесь другой. Разъяснят. Но пока буду как в армии. Госпожа Флорина оценит усердие». Сердце на мгновение сжала тоска. Жаль, что она не видит.

– Варвар, на самом деле варвар! – выдавил начальник сквозь смех. Когда упокоился, продолжил: – Ну и насмешил ты меня, дарки[4] тебя раздери! Слушай сюда, и плевать, что не понимаешь! – От смеха длинный массивный нос раскраснелся, в черных глазах продолжали плясать насмешливые искры, но голос звучал властно и грозно.

– Я – десятник Трифон, для тебя царь и бог. Мне насрать, что ты личный раб самой Верховной, раб есть раб, будешь делать все как все. Откуда ты, мне тоже плевать. Сейчас пойдешь вон туда, к кастеляну Стефанию, – показал рукой на неприметное одноэтажное строение.

Не стоит уточнять, что оно было каменное. Здесь все строилось из камня, точнее, легкого в обработке серого вулканического туфа.

– Получишь у него одежду. Стучи сильнее, он еще дрыхнет, – улыбнулся неожиданной шутке.

Представил заспанного Стефания и ни хрена не понимающего раба. Как они будут объясняться? Хотя нет, знает он о рабе, ему вчера одежду сдали. Ну и холода у них! Кстати, выделка замечательная. Но как они могут в штанах ходить? Это же так неудобно! Кто их поймет, этих варваров.

– Потом пойдешь в казарму, переоденешься и станешь ждать остальных баранов. С ними на завтрак и полностью вливаешься в стадо. Да, – вспомнил еще один приказ госпожи Викарии, – языком с тобой займется Архип, он говорливый. А, ты же не понимаешь ни хрена! Ладно, я сам ему скажу. Запомни, я сделаю из тебя, грязного варвара, настоящего орденского разведчика! Тьфу, забыл, что ты раб. Бегом к кастеляну! – Для верности махнул рукой в сторону склада «мягкого обмундирования».

Вовчик понял, что надо идти туда, к тому зданию. Скорей всего, за одеждой, а после вернуться в казарму, в ту сторону офицер тоже показывал. Что делать дальше… по обстоятельствам. Действовать, как все.

За одеждой припустил бегом. Вспомнил, как передвигался, когда был духом.

«Раб, не выйдет из него настоящего воина. Как и из всего крестьянского молодняка – единицы. – Трифон, качая головой, смотрел ему вслед. – А жаль, есть в нем что-то. Точнее, было».

Крестьянские дети с детства на земле работают, в войну им играть некогда, но у них у многих природная смекалка, а рабы – они рабы и есть. Исполнительные до одури, но нестандартность мышления отсутствует напрочь.

Он знал, зачем к нему в учебный десяток направляли орденских рабов. В пятне альганов они тянули на себя всевозможные опасности, тем самым облегчая жизнь настоящим разведчикам. Лес чувствовал в них изгаженную родственную сущность и пытался избавиться. Чем дольше они продержатся, тем больше времени на поиски нужных ордену ингредиентов будет у других отрядов, поэтому и приходится учить рабов, как остальных разведчиков. А еще храм использует разведку для наказания провинившихся. Рабы тяжело переживают снижение эманаций Древа, и мстительные жрицы используют это. Провинился кто-нибудь, его в рабство и сюда. Чисто женская месть.

Другие новобранцы – крестьянские дети, подушная подать общины за услуги храма Лоос. Тоже по сути рабы, но не пропитанные Силой Лоос. Есть и наемники, но для них отдельный учебный десяток. Из них и выходили настоящие орденские разведчики-поисковики.

Вовчик походил перед закрытыми ставнями и осторожно постучал в запертую дверь. Начальник показал сюда, значит, можно стучать. За дверью ни звука. Постучал сильнее – ничего. Пожал плечами и заколотил что есть силы. Из-за двери раздался возмущенный окрик, Вовчик прекратил стук. Спустя не меньше минуты дверь открылась. В проеме стоял всклоченный пожилой человек в мятой зеленой тунике, с красными заспанными глазами.

– Как смеешь ты, наглый раб, тревожить мой сон! – Стефанию спросонок бросилась в глаза рабская печать на лбу посетителя, и только потом обратил внимание на странную одежду раба. – Почему не одет, дарковский выкидыш?

Вовчик переминался с ноги на ногу. Начальство. Ругается, непонятно на что. Нет, понятно – разбудил, но что делать? Он выполнял приказ.

До кастеляна наконец дошло, кто перед ним. Присмотрелся к печати, убедился – раб Верховной.

– Заходи, – пробурчал, зевая, отойдя в сторону. Закрыл за рабом дверь и прибавил фитиля в лампе. В комнате, где из мебели стоял один длинный стол, стало светлее. – Жди здесь, я скоро. – Для верности показал пальцем на земляной пол и скрылся в одной из комнат.

Вернулся с двумя тюками и водрузил их на стол:

– Это твоя нынешняя форма, – пододвинул Вовчику малый тюк, – твоя, – повторил, тыкая пальцем в его грудь, – одежда, – показал руками, как будто одевается.

Тот в ответ кивнул и потянулся за тюком, но получил по рукам.

– Подойди сюда, – поманил ко второму свертку. Развернул, а там оказались земные шмотки.

– Это тоже мне? – удивился Вовчик, протягивая руки, и снова получил по ним.

– Ты мне здесь дарков не призывай! – прикрикнул на него Стефаний и хлопнул раба по губам. – Ишь, руки к чужому добру тянешь!

У Вовчика и тени обиды не промелькнуло. Служение! Вот главное, что хочет от него богиня. Начальник, имеет право. Он помнил, что раньше, если бы кто посмел ударить его, то… но как это глупо! Как раньше жил, не зная Служения? Столько времени в бессмысленной суете… впрочем, сейчас это неважно.

Из всей одежды Стефаний выбрал кожанку. Неловко совместил молнию и потянул бегунок. Застежка медленно, с характерным жужжанием, закрылась. Потянул обратно – открылась. Сколько восторга отразилось на лице кастеляна!

– Объясни, варвар, как?! – обратился к Вовчику с надеждой.

Он пожал плечами, но, подумав, осторожно взял две половинки молнии. Начальник позволил. Выгнул по одному звену с каждой стороны, поднес их к глазам кастеляна и медленно совместил, тщательно попадая в шарики-ямочки, и разъял. Так несколько раз, пока тот не вырвал куртку из рук раба.

– Я понял! – восторженно крикнул он, но сразу погрустнел. – Какие же у вас кузнецы! Где бы у нас таких найти… к ювелирам обратиться? Продам я идею, продам… Ты чего встал? – заорал на Вовчика. – Бегом в казарму переодеваться! – Для верности показал на дверь.

Когда раб уже выбежал, пришла запоздалая мысль: «Забыл его о деньгах спросить! Какой необычный металл. Ну и дарки с ним! Тому же ювелиру покажу… – Была у Вовчика мелочь в кармане. – Дарк! Прости, Гелион[5], имя забыл спросить! Как я его теперь запишу? Придется наведаться в казарму к баранам, Трифон ни за что не скажет, на смех поднимет. Даркова застежка!»

В казарме царила веселая суета. К Вовчику сразу подлетел Архип, он сегодня был за десятника.

– Ты где шляешься? А, одежду получал? Одевайся быстрее, скоро на завтрак. Жрать охота!

– Слушай, – смело обратился к нему Вовчик, мгновенно угадав ровню себе. Почти. Тот все-таки не был рабом в прямом смысле. – Как это надевать, объясни! – Слова сопровождал поясняющими жестами.

– Так ты что, одеваться не умеешь? Так ты точно варвар? – Темно-карие глаза худого нескладно-длинного парня выражали восторженно-опасливо-любопытное удивление. – Нет, я, конечно, поверил Трифону – он с нами шутить не любит, но как-то… Да! Я буду учить тебя говорить по-гелински. Смотри и учись, – Архип развернул сверток, – это нижняя туника, оборачивается через чресла, это верхняя, это пояс…

Только на подходе к столовой – открытому навесу, учуяв запах горячей похлебки, хлеба и жареной рыбы, Вовчик почувствовал дикий голод. Совсем забыл о том, что не ел двое суток! «Спасибо, Госпожа, что не мучила голодом!» – взмолился он. А вы как думали? Для него теперь один бог, вернее, богиня – Флорина, и она во всем права. Вот так вот.

Съел новый раб две порции. Архип, увидев голодные глаза подопечного, подсказал, что можно подходить за добавкой. Еды не жалели.

Яркое, совсем земное солнце поднялось над горизонтом на два своих роста. День обещался быть жарким. Да, за едой он получил имя – Чик. Очень простое варварское имя.

– Владимир, можно Вовчик, – сказал он Архипу.

– Как-как? – переспросил тот. – Чик? Ничего не понял в твоем бормотании. Прожуй сначала!

– Вовчик, – сглотнув, повторил наш герой, но первый слог снова проглотил вместе с рыбой, или Архип посчитал его приставкой.

– Чик! Нормальное имя для варвара и по числу подходит! Ты – четвертый раб в десятке, а «чик» сокращенное от «четырех» и есть (в гелийском языке). Как удачно! Боги тебя отметили, поверь мне. Ты кому поклоняешься? А, без разницы, лишь бы не Тартару. А то ходят про вас слухи. Это правда? Ничего, ты у меня скоро заговоришь, как Даримед, слышал о таком? Бог красноречия, узнаешь – я много мифов знаю.

– Балабол ты, Архип, – встрял в монолог всегда молчаливый угрюмый парень Саргил, – не иначе твоя бабка согрешила с тем Даримедом. Если хочешь знать, он полубог словоблудия, прям как ты!

– Да что ты знаешь!..

Вовчик понял, что теперь надо откликаться на имя Чик. «Ну и ладно, Служению это неважно».

Не стоит удивляться лояльному отношению «свободных» новобранцев к храмовым рабам. Они сами, крестьянские дети, с рождения имели метки принадлежности своему архею – владельцу земли, благородному аристократу. Аналогично нашим крепостным, но не являлись его полной собственностью – метка заменяла «прописку». После решения родовых общин об уплате подушной подати храму Лоос «призывники» «переписывались» ордену Родящих, о чем в метке появлялась соответствующая запись. Не убежишь, найдут где угодно.

Для четвертого раба учебного десятка под руководством наставника Трифона началась нелегкая жизнь «барана» – так полуофициально называли курсантов. Изнуряющие тренировки со знакомыми по армии марш-бросками, занятия незнакомыми гимнастическими упражнениями с необычными растяжками, тренировки с оружием и без. Все это каждый день от рассвета до заката. Учили владеть коротким мечом вместе с небольшим круглым щитом, стрелять из короткого «лесного» лука. Взаимодействовать в четверках, пятерках, тройках в борьбе против невооруженного противника. Спарринги устраивали редко. Их готовили к лесу, где главные враги с когтями и зубами.

Архип не отступал ни на шаг, стал почти что приятелем. В той степени, насколько это возможно для раба, и учил, и учил. Надо сказать, дельно. Действительно говорливый, да к тому же сообразительный. Показывал, комментировал, разъяснял значения. Вовчик ловил каждое слово – приказ Госпожи! И делал успехи.

Дневные трудности для рабов по сравнению с ночными страданиями – просто забава. Мстительные бабы знали, куда бить.

Организм требовал отдыха, и все бараны, едва коснувшись соломенного тюфяка, проваливались в сон. В том числе и рабы. Ночью к ним являлись жрицы…

Флорина презрительно смеялась над своим рабом, она была недовольна! Вовчик выл, метался, но не мог сделать так, чтобы Госпожа его похвалила. Он рассказывал о своих успехах, валялся в ногах, но даже прикоснуться к ним, таким желанным, не мог. Она еще и дразнила его. Протягивала ногу, приказывала целовать, а он не в силах пошевелиться! Как она прекрасна! Он готов на все, готов умереть, но богиня укоризненно качала пальчиком, за прикосновение которого отдал бы все на свете! Но нет, не заслужил. Иногда она являлась обнаженной, и это оказывалось худшей пыткой. Вожделение, какого не испытывал никогда в жизни, и оно не могло разрешиться даже во сне, даже в мыслях! Утром наступало облегчение. Рвение к Служению поднималось на невиданную высоту, а казалось, куда уж больше! Наверное, так было и у остальных троих рабов. Между собой они почти не общались, а сны не обсуждались совсем. Никогда. Ночные наряды в караул могли бы стать спасением, но после них все равно следовал короткий сон, и его хватало.

За два месяца Вовчик, теперь уже Чик, научился говорить вполне сносно. Иногда принимал участие в коротких разговорах перед отбоем или после еды. Односложно, с акцентом, кстати, очень легким, но общался. Наверняка сказалось погружение Флорины в его мозги. Носительница языка как-никак, да еще и образованная выше крыши.

Двадцатидевятилетний Чик был старше шестнадцати-восемнадцатилетних крестьянских парней, но младше остальных трех сорокалетних рабов. Алексий, Ферампил и Гладий – бывшие орденские чиновники. В чем провинились, не рассказывали, но однажды стали храмовыми рабами. В учебном десятке им приходилось тяжелее всех, скидок на возраст не делали. Старались, никуда не денешься – со Служением не поспоришь. В разговорах участия практически не принимали, а уж если парни заговаривали о лоосках (молодость!), то отходили как можно дальше. Ребята над этим посмеивались, а Вовчик вскоре догадался: они «общехрамовые» рабы и разговоры о своих госпожах не переносили, а для самого Чика Госпожа только одна – Флорина. Он и представить себе не мог, как поступил бы, услышав о ней скабрезность. Наказать посмевшего сказать такую дерзость нельзя – Служение не позволяет, они в одной команде. Наверное, так же, стиснув зубы, ушел бы. Еще одно страдание – даже одна мысль об этом причиняет боль.