Так, он признал, что раз каждое живое тело обладает сознанием, то каждое сознание должно обладать телом. Но из этого совсем не следует, чтобы все тела были похожи друг на друга и чтобы тела существ высшего порядка были похожи на наши. Наше тело приспособлено к условиям нашей жизни. Другие условия жизни должны создавать другие тела.
      Умы высшего порядка требуют тел высшего порядка. Вся земля на которой мы живем, должна, согласно Фехнеру, иметь свое коллективное сознание. Такое же сознание должно иметь каждое Солнце, Луна, планеты, и вся солнечная система должна иметь свое более широкое сознание, в котором сознание нашей земли составляет только часть. И вся звездная система должна иметь свое сознание; и если эта звездная система не есть сумма всего, что есть, то ее сознание есть тоже только часть сознания всего -- а материально она вместе со всем остальным, что еще существует, представляет собою тело того общего сознания Вселенной, которое люди называют Богом.
      Таким образом, хотя Фехнер является монистом в своей теологии, в его Вселенной есть место для всех степеней духовных существ, от человека до все включающего в себя Бога.
      В душу Земли он страстно верит. И он смотрит на Землю как на специального ангела-хранителя людей. Мы можем молиться Земле, думает он.
      Его самое главное заключение сводится к тому, что устройство мира тождественно повсюду. В нас самих зрительное сознание соединено с глазами, осязательное с кожей. Но ни кожа, ни глаза не знают ощущений друг друга. Они сходятся вместе и приобретают какое-то отношение друг к другу только в более широком сознании, включающем их в себя, в том сознании, которое мы называем личностью. Совершенно подобно этому, говорит Фехнер, мы должны предположить, что мое и ваше самосознание, совершенно отдельные и не знающие друг друга, сходятся в высшем сознании, скажем в сознании человеческой расы, которая их знает обоих, пользуется ими, и в которое они входят как составные части.
      И подобно тому все человеческое и животное царство сходятся вместе в еще более широком сознании, в сознании Земли они соединяются еще с сознанием растительного царства. И взятое в целом, оно вносит свою долю опыта в сознание солнечной системы и т.д.
      Представить себе Землю живым организмом нам мешает отсутствие у нее мозга. Всякое сознание, которое мы познаем прямым путем, кажется нам связанным с мозгом. Но наш мозг, который служит первоначально для того, чтобы приводить в соотношение наши мускульные реакции, выполняет функцию, которую Земля выполняет совершенно другим образом. У нее нет собственных мускулов и членов. Единственные внешние для нее предметы -- это другие звезды. Но им вся ее масса отвечает самыми тонкими изменениями в своем движении и самыми тонкими вибрациями своих частей. Ее океаны, как в гигантском зеркале, отражают небесные светила, атмосфера преломляет их лучи, как в колоссальной линзе, облака и снежные поля сливают эти лучи в белый цвет, леса и цветы рассеивают всеми красками спектра. Поляризация, интерференция, поглощение лучей пробуждают чувственность по отношению к таким вещам, которых не могут заметить наши чересчур грубые чувства.
      И для этих космических сношений Земле не нужно мозга, так же как не нужно ни глаз, ни ушей. Наш мозг действительно объединяет и приводит в соотношение бесчисленные функции органов чувств. Наши глаза ничего не знают о звуке, уши ничего не знают о свете, но, имея мозг, мы можем чувствовать звуки и свет вместе и связывать их ассоциативно... Но разве не может быть других высших средств для объединения вещей, кроме мозговых волокон? Разве ум Земли не может другим способом знать содержание всех наших умов вместе?
      Фехнер рассказывает момент своего собственного ощущения истины.
      "Раз в весеннее утро я вышел на прогулку. Поля были зеленые, птицы пели, блестела роса, вдали поднимался дымок, изредка показывался человек; на всем лежал свет точно какого-то преображения. Это был только маленький кусочек земли; и это был только короткий момент ее существования; но однако по мере того, как мой взгляд все больше и больше охватывал ее, я чувствовал не только красоту, но глубокую истину в той идее, что земля -- это ангел, несущий меня по небу... И я спрашивал себя, как могли люди так далеко уйти от жизни, что считают землю мертвым телом... Это ощущение должно показаться фантастическим. Земля есть шарообразное тело, что еще можно узнать в минералогических кабинетах?.."
      Главная идея Фехнера заключается в том, что более широкие формы сознания состоят из более ограниченных форм, но не представляют собой простой суммы ограниченных форм. Наш ум не есть просто сумма наших зрительных, слуховых и прочих ощущений. Соединяя их вместе, он находит между ними отношения и из этих отношений создает схемы, формы и объекты, которых не может знать каждое чувство, взятое в отдельности. Таким же образом душа Земли находит отношения между содержанием моего и вашего ума, такие отношения, которых наши отдельные умы не сознают. Она создает схемы, формы и объекты, пропорциональные ее более широкому полю действия, для постижения которых наши душевные поля слишком узки. И она знает нас и наши отношения в то время, как мы не знаем ни ее, ни своих настоящих отношений друг к другу. Вся внутренняя жизнь Вселенной устроена как будто таким образом, что более широкое сознание всегда может держать под наблюдением более узкое, но никогда не наоборот.
      Фехнер сравнивает наши индивидуальные личности с органами чувств Земли. Мы вносим каждый свое в ее душевную жизнь... И она поглощает найти восприятия своей широкой сферой знания и комбинирует их с другими имеющимися там данными. Причем раз внесенное уже остается в ней навсегда и входит в новые соотношения.
      Эти идеи Фехнера изложены в его книге "Zendavesta".
      Я привел такую длинную выдержку из книги проф. Джемса для того, чтобы показать, что идеи одушевленности и сознательности мира совсем не являются новыми или парадоксальными. Это естественная и логическая необходимость, вытекающая из более широкого взгляда на мир, чем тот взгляд, который мы обыкновенно позволяем себе иметь.
      Логически мы должны или признать жизнь и сознание во всем, во всей "мертвой природе", или отрицать их совершенно даже в самих себе.
      ГЛАВА XVI
      Сознание и жизнь. -- Жизнь как познавание. -- Сознание как реализация существования. -- Интеллект и эмоции. -- Эмоции как орудие познания. -Эволюция эмоций с точки зрения познания. -- Чистые и нечистые эмоции. -Личные и сверхличные эмоции. -- Уничтожение элемента себя, как средство приближения к истинному познанию. -- "Будьте как дети...". -- "Блаженны чистые сердцем...". -- Ценность морали с точки зрения познания. -Недостатки интеллектуализма. -- Дредноуты как венец интеллектуальной культуры. -- Опасности морализма. -- Моральный эстетизм. -- Религия и искусство как организованные формы эмоционального познавания. -- Познание Бога и познание красоты.
      Смысл жизни -- это вечная тема людских размышлений. Все философские системы, все религиозные учения стремятся найти и дать людям ответ на этот вопрос. Одни говорят, что смысл жизни в служении, в отдавании себя, в самопожертвовании, в жертве всем, даже жизнью. Другие говорят, что смысл жизни в наслаждении ею, "в ожидании конечного ужаса смерти". Одни говорят, что смысл жизни -- это совершенствование и созидание себе лучшего будущего за гробом. Другие говорят, что смысл в приближении к небытию. Третьи, что смысл -- в совершенствовании расы, в "устроении жизни на земле". Четвертые отрицают всякую возможность искать смысл.
      Недостаток всех этих объяснений заключается в том, что все они пытаются найти смысл жизни вне ее самой -- или в будущем человечества, или в проблематическом существовании за гробом, или в эволюции Ego путем долгих последовательных перевоплощений, вообще в чем-нибудь вне настоящей жизни человека. Но если вместо того, чтобы размышлять, люди просто посмотрят вокруг себя, то они увидят, что в действительности смысл жизни совсем не так темен. Он заключается в познании. Вся жизнь, всеми ее фактами, событиями и случайностями, волнениями и влечениями, всегда приводит нас к познанию чего-нибудь. Весь жизненный опыт есть познание. Самая сильная эмоция человека -- это стремление к неизвестному. Даже в любви, как мы видим, самое сильное влечение, которому приносится в жертву все остальное, это влечение к неизвестному, к новому.
      * * *
      В самом начале этой книги мы признали существующими сознание и мир; "я" и "не-я". Сознание определяется как реализация существования. "Я" реализует свое существование и существование мира, часть которого оно составляет. Отношение к себе самому и к миру называется познанием.
      Все душевные свойства человека, все элементы его сознания -- ощущения, представления, понятия, идеи, суждения, умозаключения, чувствования, эмоции, даже творчество -- это все орудия познания, которыми располагает "я".
      Чувствование, даже самые высшие, как эстетическое, религиозное, моральное, -- и творчество, от творчества дикаря, делающего себе каменный топор, до творчества Бетховена, -- это именно орудия познания. Только нашему узкому человеческому взгляду кажется, что они служат другим целям: охранению жизни, созиданию чего-то или наслаждению. В действительности это все служебное; цель -- познание, всегда познание.
      Эволюционисты, последователи Дарвина, скажут, что борьба за существование и отбор наиболее приспособленных создали ум и чувство современного человека, что ум и чувство служат жизни, охраняют жизнь отдельного индивидуума и вида -- и что вне этого, сами по себе, они смысла не имеют. Но на это можно возразить то же самое, что говорилось раньше против идеи механичности Вселенной. Именно, если существует сознание, то не существует ничего, кроме сознания. Борьба за существование и отбор наиболее приспособленных, если они действительно играют такую роль в созидании жизни, тоже являются не случайностями, а продуктами сознания, какого -- мы не знаем. И служат, как и все, познанию.
      Но мы не реализуем, не видим присутствия сознания в законах природы. Это происходит потому, что мы изучаем всегда не целое, а часть и не видим сознания, принадлежащего целому. Изучая мизинец человека, мы не можем видеть сознания человека. И то же самое по отношению к природе. Мы всегда изучаем мизинец природы. Если мы реализуем это, мы поймем, что всякая жизнь есть проявление части какого-то сознающего себя целого.
      Для того чтобы постигнуть сознание целого, нужно понять характер целого. Сознание есть функция целого. Так, функция человека есть сознание. Но, не поняв характера "человека" как целого, нельзя понять его сознания.
      Для того чтобы понять, что такое наше сознание, нужно выяснить наше отношение к жизни.
      Что такое жизнь?
      Мы делали попытку, очень искусственную, основанную на аналогии с миром воображаемых двумерных существ, определить жизнь как движение в сфере, высшей сравнительно с данной. С этой точки зрения всякая отдельная жизнь есть как бы проявление в нашей сфере части одного из сознаний другой сферы. Эти сознания как будто заглядывают к нам в этих жизнях, которые мы видим. "Когда умирает человек, закрывается один глаз Вселенной, -- говорит Фехнер. -- Каждая отдельная человеческая жизнь есть момент сознания большого существа, которое живет в нас. Каждая отдельная жизнь дерева есть момент сознания существа, жизнь которого составляется из жизней деревьев. Сознания этих высших существ не существуют отдельно от низших жизней. Это две стороны одного и того же. Каждое одно человеческое сознание в каком-нибудь другом разрезе мира может давать иллюзию многих жизней".
      Это очень трудно иллюстрировать примером. Но если мы возьмем спираль Хинтона, проходящую через плоскость, и точку, бегающую кругами по плоскости (рис. 2), и предположим, что спираль есть сознание, то движущаяся точка пересечения спирали с плоскостью будет жизнью. Этот пример ясно рисует отношение сознания и жизни.
      Жизнь и сознание в наших глазах различны и отдельны друг от друга, потому что мы не умеем смотреть, не умеем видеть. А это, в свою очередь, зависит от того, что нам очень трудно выйти из рамок наших делений. Мы видим жизнь дерева, этого дерева. И если нам говорят о том, что жизнь дерева есть проявление сознания, то мы понимаем это так, что жизнь этого дерева есть проявление сознания этого дерева. Но это, конечно, абсурд, являющийся результатом "трехмерного мышления", "Эвклидова ума". Жизнь этого дерева есть проявление сознания вида, или семейства, или, может быть, сознания всего растительного царства.
      Подобно этому наши отдельные жизни есть проявления какого-то большого сознания. Доказательство этому мы находим в том, что наши жизни не имеют никакого другого смысла, кроме совершаемого нами познавания. И мыслящий человек только тогда перестает мучительно ощущать отсутствие смысла в жизни, когда он реализует это и начинает сознательно стремиться к тому же, к чему раньше шел бессознательно.
      Причем это познавание, составляющее нашу функцию в мире, совершается не только умом, но всем нашим организмом, всем телом, всей жизнью, -- всей жизнью человеческого общества, его организациями, учреждениями, всей культурой и всей цивилизацией.
      * * *
      Если мы скажем относительно интеллектуальной стороны человека, что она имеет целью познание, это не вызовет сомнений. Все согласны, что интеллект человека со всеми подчиненными ему функциями имеет целью познание. Но относительно эмоций: радости, горя, гнева, страха, любви, ненависти, гордости, сострадания, ревности; относительно чувства красоты, эстетического наслаждения и художественного творчества; относительно морального чувства; относительно всех религиозных эмоций: веры, надежды, благоговения и пр. и пр. -- относительно всей человеческой деятельности -- дело не так ясно. Мы обыкновенно не видим, что все эмоции и вся человеческая деятельность служат познанию. Каким образом страх, или любовь, или работа служат познанию? Нам кажется, что эмоциями мы чувствуем, работой -- создаем. Чувствование и создавание кажутся нам чем-то отличным от познания. Относительно работы, творчества, создавания мы скорее склонны думать, что они требуют познания, и если служат ему, то только косвенно. Точно так же непонятно для нас, каким образом служат познанию религиозные эмоции.
      * * *
      Обыкновенно эмоциональное противопоставляется интеллектуальному; "сердце" противопоставляется "уму". С одной стороны ставят "холодный ум" или интеллект, а с другой стороны -- чувства, эмоции, художественное наслаждение, -- и затем опять отдельно -- нравственное чувство, религиозное чувство, "духовность".
      Недоразумение здесь лежит в понимании слов интеллект и эмоция.
      Между интеллектом и эмоцией нет резкого различия. Интеллект, взятый в целом, тоже есть эмоция. Рибо в "Психологии чувств" очень определенно говорит об "интеллектуальной эмоции". В первичном виде -- это любопытство, жадное, личное, служащее личным целям; постепенно оно превращается в любознательность, сначала тоже личную, но постепенно переходящую в жажду знания ради знания, в чистую и сверхличную интеллектуальную эмоцию.
      Все эмоции проходят тот же самый путь. От всех понемногу отпадают личные элементы; все, усложняясь и утончаясь, делаются сверхличными; а те, которые не могут стать сверхличными, атрофируются и умирают.
      Но в обыкновенном разговорном языке и в "разговорной психологии" ум противопоставляется чувству; дальше в качестве отдельной и самостоятельной способности ставится воля; моралисты совершенно отдельно ставят нравственное чувство; люди религиозные отдельно ставят духовность или веру.
      Говорят: ум победил чувство; воля победила желание; чувство долга победило страсть; духовность победила интеллектуальность; вера победила разум.
      Но все это -- неправильные выражения разговорной психологии, настолько же неправильные, насколько неправильны выражения "восход" и "закат" солнца. В действительности в душе человека нет ничего, кроме эмоций. И душевная жизнь человека есть борьба или гармоническое существование различных эмоций.
      Это совершенно ясно видел Спиноза, когда он сказал, что эмоция может быть побеждена только другой, более сильной эмоцией, и ничем другим.
      Ум, воля, чувство долга, духовность, побеждая какую-нибудь эмоцию, могут победить ее только заключающимся в них эмоциональным элементом. Подвижник, который убивает в себе все желания и страсти, убивает их желанием спасения. Человек, отрекающийся от всех наслаждений мира, отрекается ради наслаждения жертвой, отречением. Солдат, умирающий на посту из чувства долга, делает это потому, что эмоция преданности или верности в нем сильнее всех других. Человек, которому его нравственное чувство подсказывает, что он должен подавить в себе страсть, делает это потому, что нравственное чувство (то есть эмоция) сильнее в нем всех других чувств, других эмоций.
      В сущности это все просто и ясно, как день, и запуталось только потому, что люди, называя разные степени одного и того же разными именами, начинали видеть коренные различия там, где были только различия в степени.
      Воля есть равнодействующая желаний. Мы называем человеком с сильной волей того, у кого воля идет по определенной линии, не уклоняясь в стороны, и человеком со слабой волей того, у кого линия воли идет зигзагами, уклоняясь то туда, то сюда, под влиянием каждого нового желания. Но это не значит, что воля и желание -- нечто противоположное. Наоборот -- это одно и то же, потому что воля слагается из желаний.
      Ум не может победить чувство, потому что чувство может быть побеждено только чувством. Ум может дать только мысли и картины, которые вызовут чувства, которые победят чувство данного момента.
      Духовность не противоположна "интеллектуальности" или "эмоциональности". Это только их высший полет. Интеллект не имеет границ. Ограничен только человеческий "Эвклидов" ум.
      Что же такое интеллект?
      Интеллект есть активная сторона каждого данного сознания. В живом царстве земли, у всех животных ниже человека, мы видим пассивное сознание. Но с появлением понятий сознание делается активным, а активная часть его начинает работать как интеллект. Животное сознает эмоциями. Интеллект у животного имеется только в зачаточном состоянии, в виде эмоции любопытства.
      У человека рост сознания заключается в росте интеллекта и в сопутствующем ему росте высших эмоций: эстетической, религиозной, моральной -- которые по мере своего роста все более и более интеллектуализируются, причем одновременно с этим интеллект проникает эмоциональностью, перестает быть "холодным". Таким образом, "духовность" есть слияние интеллекта с высшими эмоциями. Интеллект одухотворяется от эмоций; эмоции одухотворяются от интеллекта.
      Функции интеллекта не ограничены, но человеческий интеллект еще слаб. Сказать, что форма познания выше человеческой будет уже не интеллектуальной, а какой-то другой, будет неправильно, потому что интуитивный ум есть только высший интеллект; и этот высший интеллект совсем не ограничен человеческими понятиями и областью Эвклида. Очень много в этом отношении предстоит нам услышать со стороны математики, которая в сущности давно уже вышла из области понятий. Но вышла при помощи интеллекта.
      * * *
      На настоящей ступени своего развития, многое познавая интеллектом, человек в то же время очень многое познает эмоциями. Эмоции ни в каком случае не являются орудиями чувствования ради чувствования: они все -орудия познания. Каждой эмоцией человек познает что-нибудь, чего не может познать без ее помощи, что-нибудь, что не может познать никакой другой эмоцией, никаким усилием интеллекта.
      Если мы будем рассматривать эмоциональную природу человека как заключенную в себе самой, как служащую жизни, не служа познанию, то мы никогда не поймем ее истинного содержания и значения.
      Эмоции служат познанию. Есть вещи и отношения, которые можно познать только эмоционально и только данной эмоцией.
      Чтобы понять психологию игры, нужно пережить эмоции игрока; чтобы понять психологию охоты, нужно пережить эмоции охотника; психология влюбленного непонятна сухому и холодному человеку; состояние ума Архимеда, выскочившего из ванны, непонятно мирному гражданину, смотрящему на него как на сумасшедшего; чувство бродяги по земному шару, вдыхающего морской воздух и смотрящего на морской горизонт, непонятно человеку, удовлетворяющемуся своей оседлой жизнью. Чувство верующего непонятно неверующему, и чувство неверующего непонятно верующему. Люди потому так плохо понимают друг друга, что они живут всегда разными эмоциями. И они понимают друг друга только тогда, когда одновременно испытывают одинаковые эмоции. -- Народная мудрость хорошо знает этот факт:
      "Сытый голодного не разумеет", говорит она, "пьяный трезвому не товарищ", "рыбак рыбака видит издалека"...
      В этом взаимном понимании или в иллюзии взаимного понимания при погружении в одинаковые эмоции лежит одно из главных очарований любви. Об этом очень хорошо писал Мопассан в маленьком эскизе "Одиночество". В этой же иллюзии -- секрет власти алкоголя над человеческими душами.
      Эмоции -- это цветные окна души, цветные стекла, через которые душа рассматривает мир. Каждое такое стекло помогает найти в рассматриваемом объекте те или другие краски, но оно же мешает найти противоположные. Поэтому совершенно справедливо говорят, что одностороннее эмоциональное освещение не может дать правильного представления об объекте. Ничто не дает такого ясного представления о вещах, как эмоции, и ничто так сильно не вводит в заблуждение, как эмоции.
      Каждая эмоция имеет смысл своего существования на настоящей ступени развития человека. Хотя ценность эмоций с точки зрения познания различна. Есть эмоции нужные, важные, необходимые для жизни настоящего; есть эмоции, при помощи которых строится будущее, -- и есть эмоции, относящиеся уже к прошедшему, которые теперь уже почти не нужны, больше мешают, чем помогают жить. И есть такие эмоции, которые уже совсем замерли в душе современного культурного человека и могут быть оживлены только искусственно или если проявляются сами, то представляют собой явление болезненное или с личной, или с общественной точки зрения.
      Изучая эмоции современного человека, мы видим всю эволюцию человеческой души.
      Теоретически -- все эмоции служат познанию; все эмоции возникли вследствие узнавания того или другого. Но практически изменение условий жизни и рост других эмоций делают некоторые эмоции излишними и вредными, вводящими в заблуждение.
      Возьмем какую-нибудь эмоцию из самых элементарных, -- скажем, эмоцию страха.
      Несомненно, есть отношения, которые можно познать только страхом. Человек, который никогда не испытал чувства страха, не поймет очень многого в жизни и в природе, не поймет многих главных мотивов жизни человечества. -Что же кроме страха, голода и холода заставляет работать большинство людей? Он не поймет очень многих отношений в животном мире. Например, никогда не поймет сущности отношения млекопитающих к пресмыкающимся. Змея возбуждает чувство отвращения и страха во всех млекопитающих. Этим отвращением и страхом млекопитающее познает природу змеи и отношение этой природы к своей, и познает правильно, но строго лично, только со своей точки зрения. Что такое змея сама по себе, эмоцией страха животное никогда не познает.
      Что представляет собой змея сама по себе, не в философском значении вещи в себе, а просто с точки зрения зоологии (а не с точки зрения человека или животного, которого она укусила или может укусить) -- это можно познать только интеллектом.
      * * *
      Эмоции эволюционируют, развиваются. В чем же для нас выражается их эволюция? Как мы можем отличить растущую эмоцию от умирающей? Потому что кроме растущих есть и умирающие эмоции.
      Признак роста эмоций -- это освобождение их от личного элемента. Освобождение от личных элементов усиливает познавательную силу эмоций, потому что, чем больше в эмоции личных элементов, тем больше может она вводить в заблуждение. Личная эмоция всегда пристрастна, всегда несправедлива.
      Таким образом, познавательная сила эмоций тем больше, чем меньше в данной эмоции элементов себя.
      Мы видели раньше, изучая пространство и его законы, что эволюция познания заключается в постепенном отхождении от себя. Это очень хорошо выражает Хинтон. Он все время говорит, что, только отойдя от себя, то есть от своей личной точки зрения, мы начинаем постигать мир, как он есть. Вся система упражнений ума с разноцветными кубами, изобретенная Хинтоном, сводится к приучению сознания смотреть на вещи не с личной точки зрения.
      Когда мы изучаем систему кубов, пишет Хинтон (скажем, куб, составленный из 27 меньших кубов), мы прежде всего изучаем его, начиная с одного определенного куба. И мы говорим, что знаем всю систему, когда знаем отношения 26 кубов к первому. Мы изучаем весь большой куб, построенный из меньших кубов, по отношению к оси, идущей от первого, с которого мы начали. Потом мы переходим к оси, идущей от другого, и т.д.
      Таким образом, постепенно мы изучаем большой куб по отношению к осям каждого из маленьких.
      Для того чтобы изучить человечество, мы должны изучить его с точек зрения всех индивидуумов, составляющих его.
      Эгоиста можно сравнить с человеком, знающим куб только с одной точки.
      Люди, поверхностно сочувствующие многим, подобны тем, которые слегка знакомы с нашей системой кубов с разных точек зрения.
      Люди, у которых есть только одна или две глубокие привязанности, подобны людям, изучающим куб с одной или двух точек зрения.
      И после всего этого, может быть, разница между добрыми и остальными из нас заключается только в том, что первые знают что-то, чего не знают другие. Есть что-то вне их, что тянет их к добру, что-то, что они видят и чего не видят другие.
      Таким образом, задача правильного эмоционального познания заключается в том, чтобы чувствовать не с личной точки зрения, чувствовать не только за себя, но и за других. И чем шире тот круг, за который чувствует данный субъект, тем глубже познание, которое дают ему его эмоции. Но не все эмоции в равной степени способны освобождаться от элементов себя. Есть эмоции, по существу разделяющие, отделяющие, отчуждающие, заставляющие человека чувствовать себя обособленным, отдельным; таковы ненависть, страх, ревность, гордость, зависть. И есть эмоции соединяющие, сближающие, заставляющие человека чувствовать себя частью какого-то большого целого; таковы симпатия, дружба, сострадание, любовь к родине, любовь к человечеству. Эмоции второго порядка гораздо легче освобождаются от элемента себя, чем эмоции первого порядка. Хотя в то лее время может быть совершенно не личная гордость -гордость за геройский поступок, совершенный другим человеком. Может быть даже не личная зависть, когда мы завидуем человеку, который победил себя, победил свое личное желание жить, пожертвовал собой за то, что все считают должным и справедливым, но не решаются сделать, даже не решаются подумать из слабости, из любви к жизни. Может быть не личная ненависть -- к несправедливости, к насилию, злоба к глупости, к тупости; отвращение к грязи, к лицемерию. И эти чувства, несомненно, поднимают и очищают душу человека и помогают ему видеть вещи, которых иначе он бы не видел.
      Христос, выгоняющий торговцев из храма или высказывающий свое мнение о фарисеях, совсем не был кроток и мягок. И бывают случаи, когда кротость и мягкость совсем не достоинство. Эмоция любви, симпатии, жалости очень легко превращаются в сентиментальность, в слабость. И в таком виде, конечно, служат только незнанию.
      * * *
      Существует разделение эмоций на чистые и нечистые. Мы все знаем это, все пользуемся этими словами, но очень плохо понимаем, что это значит. В самом деле, что значит "чистый" и "грязный" или "нечистый" применительно к чувству?
      Обычная мораль априорно разделяет эмоции на чистые и нечистые по внешним признакам, как Ной разделял животных в своем ковчеге. При этом все "плотские желания" попадают в разряд нечистых. Но относительно последнего я уже указывал на мысль Н. В. Розанова, что в аскетизме идея скверны идет со стороны полового извращения. В действительности, конечно, "плотские желания" точно так же чисты, как и все в природе. И однако эмоции действительно бывают чистые и нечистые. Мы очень хорошо чувствуем, что в этом делении есть правда. Где же она? И что она значит?
      Ключ к этому может дать только рассмотрение эмоции с точки зрения познания.
      Нечистая эмоция -- это совершенно такая же вещь, как нечистое стекло, нечистая вода или нечистый звук, то есть эмоция не чистая, а с примесями, или с налетом, или с отзвуком других эмоций; нечистая -- смешанная.
      Нечистая эмоция дает неясное, не чистое познание, как нечистое стекло дает смутную картину. Чистая эмоция дает ясное, чистое изображение того, для познания чего она предназначается.
      Это единственное разрешение вопроса. Прийти к этому разрешению нам особенно мешают обычные моральные тенденции, заранее разделившие эмоции на "нравственные" и "безнравственные".
      Но если мы попробуем на минуту отрешиться от обычных моральных рамок, то мы увидим, что дело значительно проще, что нет по природе чистых и по природе нечистых эмоций и что каждая эмоция может быть чистой или нечистой, смотря по тому, есть в ней примеси других эмоций или нет.
      Может быть чистая чувственность, чувственность "Песни Песней", переходящая в ощущение космической жизни и дающая возможность слышать биение пульса Природы. И может быть нечистая чувственность -- нечто, стыдящееся само себя или не стыдящееся ничего, безвкусное, неразборчивое и безобразное; нечистое потому, что стремление к красоте, неразрывно связанное с чувственностью, есть залог эволюции самой чувственности.
      Может быть чистая симпатия -- и может быть симпатия с расчетом, с надеждой даже бессознательно получить что-нибудь для себя за свою симпатию. Может быть чистая любознательность, жажда знания ради знания, и может быть такое стремление к знанию, где впереди идут соображения пользы или выгоды от этого знания.
      Во внешних проявлениях чистые и нечистые эмоции могут очень мало различаться. Два человека могут играть в шахматы, по внешности действуя совершенно одинаково, но в одном будет говорить самолюбие, желание победы, и он будет полон разных неприятных чувств по отношению к своему противнику -боязни, зависти за удачный ход, ревности, враждебности или расчета на выигрыш; а другой будет просто разрешать лежащую перед ним сложную математическую задачу, совсем не думая о своем противнике.