— Вроде на шалаву не похожа, интеллигентная, — обратился к милиционеру в форме невысокий. — Что, отпустим ее?

— А зачем она нам?

На всякий случай милиционеры изучили ее студенческий билет, записали координаты общежития и посоветовали больше не знакомиться с мужчинами в такси и тем более не навещать их в гостинице. Капитан Советской армии Витя оказался рецидивистом со стажем, недавно бежавшим из мест заключения. По дороге с Колымы он выпустил кишки одному подпольному скупщику золота, который принимал у старателей нелегальный товар. У скупщика он взял сорок тысяч, а потом пырнул ножом настоящего капитана Советской армии и снял с убитого форму.

Катя вспомнила прорезь на шинели, которую демонстрировал Витя, и обмерла. Только теперь она поняла, как ей повезло. Ее приключение могло кончиться куда более печально.

Ее даже любезно подбросили до общежития на канареечного цвета «уазике» с ультрамариновыми полосами.

Только очутившись в своей комнате в безопасности, Катя вспомнила про две тысячи в сумочке. Это был подарок судьбы, неожиданно свалившийся с неба, награда за мучения сегодняшнего вечера. Одно смущало девушку: это были деньги, обагренные кровью подпольного скупщика золота. Правда, деньги, как утверждал еще император Веспасиан, не пахнут. Кому ж тогда верить, как не императору?

Следующим утром девушка отправилась на почту и с широкого плеча отправила родителям четыреста рублей. Потом приобрела себе у знакомой фарцовщицы красивую юбку с разрезом, лак для ногтей и импортные колготки.

У нее еще оставалось тысяча пятьсот сорок рублей. Это была гигантская сумма, но девушка знала, как ей распорядиться.

Творческий вечер актрисы Тарабриной во Владивостоке близился к завершению. Тесный клуб судостроительного завода был набит до отказа, люди стояли даже в проходах, жадно впитывая каждое слово, исходящее от женщины на сцене. А она, откинув за спину тяжелые льющиеся косы, рассказывала затаившим дыхание работягам о своем великом, безвременно погибшем супруге.

В конце вечера, прижимая к груди пышный букет цветов, за кулисы пыталась прорваться черноволосая, живоглазая, хорошо одетая девушка с уверенными манерами. Администратор вечера, маленький лысый еврей с одесским выговором, не пускал ее. Девушка настаивала.

— Я дочь Тарабриной! — От злости она чуть не топнула ногой. — Мне нужно срочно ее видеть!

Администратор усмехнулся. Он наизусть знал уловки, к которым прибегают экзальтированные поклонницы, чтобы проникнуть к своему кумиру.

— Ну и как вас зовут?

— Катя… Екатерина Сорокина…

Администратор сморщил кожу на выпуклом желтоватом лбу, что-то припоминая, с любопытством оглядел настырную девицу:

— А, ну да… Сейчас, одну минуту!

Мать появилась из-за кулис усталая и вместе с тем несколько испуганная, настороженная. Она натянуто улыбалась и даже с мнимой радостью попыталась обнять дочь. Однако волна отчуждения, исходящая от нее, показалась Кате почти вещественной.

— Что ты здесь делаешь? — спросила мать, с привычной небрежностью принимая букет цветов, на который Катя истратила свои последние сбережения.

— Отдыхаю с друзьями. Вот, была на Камчатке, слетала на Курилы. Теперь тут, во Владике, торчу, рейс на Новосибирск откладывается, нелетная погода.

Знаешь, я ведь учусь там в институте культуры на режиссерском.

— А, — понимающе кивнула мать и замолчала.

Больше им не о чем было говорить. Катя засуетилась, доставая из кармана заранее отложенную купюру:

— Я тут брала у тебя деньги два года назад… Теперь, думаю, надо отдать, раз такой случай представился.

— Ах да. — Мать не глядя сунула сотенную купюру в карман и отвела взгляд. — Ну, привет передай отцу… Я пойду, меня автобус ждет в гостиницу.

Катя вышла из Дома культуры, до боли сжав челюсти, чтобы не расплакаться. Опять… Опять она вела себя совершенно не правильно! Маска уверенной в себе удачливой девицы, без пяти минут режиссера, не удалась. Опять она превратилась в маленькую робкую девочку, жадно ловящую каждое слово матери.

Как это противно! Ну когда она уже выйдет из-под ее влияния, когда станет разговаривать с ней на равных?

Катя зло пнула ногой валявшийся на дороге камешек. Камешек отлетел, закружился юзом. Вот и ее опять пнули, как этот камень, а она сделала вид, что так и нужно! Но ничего, вот станет она кинорежиссером, тогда мать заговорит с ней по-другому!

Настроение было испорчено. И что за дурацкий порыв обуял ее, когда она увидела фамилию матери на афише? И зачем ей понадобилось тратить деньги на цветы, отдавать сто рублей вместо пятидесяти? Что за широкие жесты?

Надо же! Мать даже не посмотрела, сколько дочь вернула ей. Для нее это пустяки, а для Кати, между прочим, последние деньги! Последние деньги из тех, что свалились на нее с неба при посредничестве щедрого капитана Вити.

За два месяца летних каникул ей удалось наконец окончательно потратить всю сумму, что оставалась от дуриком полученных двух тысяч. За полгода беззаботной денежной жизни она уже привыкла не унижать себя мелочной экономией.

Сорок рублей стипендии разлетались в два дня, точно от порыва ветра. Еще пятьдесят ежемесячно присылал отец, их тоже хватало лишь «на шпильки». Кате нравилось хорошо одеваться, не думать о том, что она будет сегодня есть. И вот деньги закончились…

Последние семь сотен она потратила на путешествия. Ей так хотелось повидать мир! Она договорилась с друзьями, что приедет к ним в стройотряд на Камчатку, но на пути в самолете познакомилась с одним ужасно интересным человеком, океанологом. Он так ярко расписал ей Курилы, что ей немедленно захотелось их увидеть. После острова Итуруп неделю она провела в Петропавловске-Камчатском, ожидая друзей. Не дождалась и рванула от скуки во Владивосток.

Она торчала во Владике, пока не увидела афишу со знакомой фамилией. Вся взбудоражилась, стала на что-то надеяться, о чем-то мечтать… Вот дурочка!

Лучше бы не унижалась. Разве можно удивить букетом революционных гвоздик избалованную актрису?

В Новосибирск Катя вернулась злая и раздраженная. Ее угнетало безденежье, ее угнетала однообразная, никчемушная жизнь. Она позвонила отцу сообщить, что не сможет приехать домой — нет денег. О встрече с матерью благоразумно умолчала. Начнутся вопросы, как она попала во Владивосток, почему да зачем.

— А у нас все хорошо, — с улыбкой рассказывал отец по телефону. — Славик ходит на секцию самбо, у него уже разряд… Поет в школьном ВИА. Танечке наконец пальто купили. Ну, то самое, помнишь?

— Купили? — эхом отозвалась Катя.

— Купили! — засмеялся в трубку отец. — Ходит в нем, вся прямо изнутри светится… Когда ты к нам приедешь?

— Не знаю… — туманно ответила Катя и положила трубку.

Она расстроилась еще пуще. Ну надо же, дочка скоро начнет пухнуть с голоду в далекой холодной Сибири, а они там жируют, польты покупают. И зачем это пальто такой шмакодявке, как Танька? Ни фигуры, ни рожи, да и старая она.

То ли дело Катя… Мужики с ума сходят, когда видят на пляже ее тоненькую фигурку с высокой грудью и ртутные живые глаза.

Тот океанолог просто рехнулся от любви к ней, обещал жену бросить и сына, пусть только она даст ему надежду. Обещал зимой, после окончания сезона, приехать в Новосибирск, подарить ей песца на воротник. А Катя над ним лишь посмеялась и была такова. Разве ей нужно это? В любовь она уже давно не верит, а просто иметь отношения — зачем? Не хватало еще раз нарваться на неприятности вроде тех, московских, когда она чуть не погибла…

Нет уж, если она и влюбится в мужчину, то это будет только такой человек, как Высоцкий. Чтобы аж продирало по коже от его взгляда, чтобы хотелось пойти за ним на край света. Только где его такого найдешь? Вон говорят, что даже самой Марине Влади не удалось до конца привязать Высоцкого к себе, они вот-вот разойдутся. Может быть, тогда он вспомнит о ней, Кате, вспомнит тот вечер и их едва начавшийся, но так и не завершившийся роман?

Еще один год в Новосибирске Катя продержалась с трудом. Это было невыносимо! Морозы, жуткий холод, постоянно хочется есть, а еще дурацкая учеба… Тупые преподаватели талдычат о вечном искусстве, им вторят, раскрыв рты, студенты-энтузиасты с бараньими глазами. Скукота!

Теперь Катя реально оценивала, что ей светит после вуза. А светило ей всего-навсего распределение в поселковый Дом культуры, руководить театральным кружком — и все! Боже, это так тоскливо! И вообще, в последнее время она поняла, что режиссура, театр, условность искусства — это все не для нее. Ну, не может она притворяться, что престарелая актриса — это действительно Джульетта, как бы замечательно та ни играла. И сама она тоже не любит притворяться…

Весной Катя не выдержала. Едва в Новосибирске застучала весенняя капель, она бросила в сумку вещи и, ни с кем не попрощавшись, поспешила на поезд. Слова из письма о том, что на Крещатике уже зацветают каштаны и в воздухе разлита теплынь, разбередили ей душу.

В поезде Катя познакомилась с попутчицей, которая ехала из Барнаула в Киев навестить родителей. Девушку звали Полиной, она только что оставила годовалого ребенка и мужа и еще не надышалась пряным воздухом свободы.

— Не могу я жить в Сибири, — жаловалась она, — лето два месяца в году, фруктов мало. То ли дело на Украине! Ночь на поезде — и ты у моря. А здесь тащишься сутками — и только леса, леса, леса…

Полина была несказанно счастлива тем, что вырвалась на свободу от мужа, ребенка и придирчивой свекрови и теперь может поступать как заблагорассудится.

Кате хотелось точно того же. «Поедем на море!» — договорились подруги.

— У меня одноклассник есть в Новороссийске, служит помощником капитана на корабле. В загранку ходит. Поехали к нему? — предложила Поля.

— Поехали! — обрадовалась Катя. С подругой, так похожей на нее складом характера и жизненными устремлениями; она чувствовала себя, как будто они были сто лет знакомы.

Договорились, что в июне девушки рванут вдвоем на юг.

— Как же твой институт? — оторопело спросил отец, увидев на пороге дочь, обвешанную чемоданами.

— А… — беззаботно отмахнулась Катя. — Надоело мерзнуть и жить впроголодь. И кроме того, я не уверена, что действительно хочу заниматься режиссурой.

— А чем же ты хочешь заниматься? — спросил отец. Катя туманно посмотрела куда-то вдаль и ничего не ответила.

Ей нужно было перекантоваться всего только один месяц. Она с нетерпением ждала, когда наконец наступит июнь и они с Полиной отправятся на юг, к ее красивому холостому знакомому, который не вылезает из загранки и у которого много недорогих импортных шмоток. Кате хотелось срочно обновить свой гардероб. Правда, денег у нее не было.

А между тем противная мачеха Танька даже в нестерпимую весеннюю жару щеголяла в своем кошмарном кожаном пальто. При этом она сияла, как начищенный самовар, раздражая падчерицу своим счастливым видом. А ведь Кате так нужны были деньги для поездки на юг — на билеты, вещи и все такое… Она уже придумала, чем будет заниматься. У знакомого Полины она по дешевке возьмет дефицитные вещи, а в Киеве сдаст их с небольшой наценкой. На полученный навар она опять купит вещи и вновь прокрутится. Отцу она о своих планах не сообщала. Только представить, как он заорет: «Ты что, меня опозорить хочешь, фарцовщицей стать!»

Как будто быть фарцовщицей — это что-то ужасное! Неужели лучше, как он, — всю жизнь провести в ожидании ролей и ждать с замиранием сердца, когда доверят сыграть в эпизоде без слов чистящего револьвер красноармейца? По крайней мере, у нее будут шмотки. И деньги!

Катя представила, как она со временем развернется, и по ее лицу расплылась мечтательная улыбка. Фарца — они ведь все страсть какие богатые! Все в импортном шмотье, денег не считают. Те, кто утверждает, что этим стыдно заниматься, те просто завидуют. К тому же она ведь не будет стоять на улице и торговать жвачкой из-под полы. Она сдаст вещи в комиссионку или загонит их по знакомым и получит деньги…

Она представила себя в роли удачной фарцовщицы и мечтательно прищурилась. Она молода, красива, одета с иголочки, во все заграничное. У нее много знакомых работники торга, автомеханики, зубные врачи. И всем она позарез нужна, все мечтают с ней познакомиться. Ведь она может достать то, чего ни у кого нет.

И вот у нее уже много, очень много денег… Она покупает себе машину, голубую, как небо, «Волгу» с оплетенным кожей рулем (черная «Волга» — это слишком номенклатурно). Она отдыхает летом в санатории ЦК в Сочи или даже в Болгарии на Золотых Песках. Иногда ездит в Париж. По вечерам она выходит из дома в платье с открытыми плечами, на ней длинный, развевающийся за спиной шарф. Все восхищенно глазеют на нее. Она садится в машину и едет в ресторан, куда ее пригласил знакомый инженер-авиаконструктор… Нет, лучше дипломат. Они сидят за столиком, пьют шампанское и говорят о чем-то тонком и изящном, например о литературе. Или о театре. Он говорит…

Нет, с такими деньжищами незачем прозябать в Киеве. Киев — фи!

Провинция, в сущности, все говорят на "г", как в деревне. Допустим, она покупает кооперативную квартиру в Москве. По вечерам у нее собираются друзья из ВГИКа. Ее дом известен по всей столице, все хотят попасть к ней. И вот однажды кто-то из знакомых робко просит у нее разрешения: «Можно привести к вам Высоцкого? Он хочет спеть для вас».

И вот входит он… Она поднимается к нему навстречу в платье с открытой спиной и дружески протягивает унизанную кольцами руку. С ним Марина Влади, но Высоцкий не замечает жены. Он произносит своим хриплым, таким узнаваемым голосом: «Я так долго искал вас…»

А потом… Потом все будет очень, очень хорошо!..

— Папа, мне нужны деньги, — сказала Катя, выжидательно глядя на отца.

Если спросит зачем, она как-нибудь выкрутится, соврет. Например, скажет, что…

Отец понимающе кивнул и молча протянул ей сиреневый четвертак.

— Папа, мне нужно пятьсот рублей, — с мягким упреком произнесла Катя.

Впрочем, если он даст ей триста, она согласится и на эту сумму.

Отец удивленно захлопал глазами и приоткрыл рот в изумлении. Шмакодявка Танька даже взвилась над стулом, хотя ее вообще ни о чем не спрашивали.

— Нет, Юра, ты слышишь?! Она думает, что мы миллионеры! Она, она…

— Заткнись, — бросила ей Катя пренебрежительно, — с тобой вообще не разговаривают.

Мачеха осела на стул, возмущенно ловя губами воздух.

Отец севшим голосом, но очень отчетливо произнес:

— Катя, я не могу тебе дать столько. Мы с мамой работаем, но получаем не так много, как тебе кажется. Такие деньги еще нужно уметь заработать.

— А, подумаешь! — фыркнула Катя. — Деньги называется… У меня и больше в руках бывало! Я же взаймы прошу, а не просто так. Для дела, а не для развлечения.

— Для какого такого дела? — опять встряла Танька. Вот нахалка! Рот заткнуть ей нечем. Молчала бы, что ли…

— Что у тебя за дела такие? Уголовные? Такими суммами, как копейками, швыряешься!

— Мы не можем. Катя, — стараясь казаться спокойным, ответил отец. — У нас нет таких денег.

— Ну да, нет! — обидчиво вскинулась Катя. — Думаешь, я не видела сберкнижку, там как раз пятьсот рэ лежит.

— Это для другого, — спокойно произнес отец, — мы копим деньги на машину, чтобы было на чем ездить в Калиновку. Меня на работе поставили в очередь на «Запорожец».

— Кому нужен ваш ушастый «запор»? — обидчиво фыркнула Катя и вышла, нарочито громко шваркнув дверью.

И уже в коридоре она услышала противный писклявый голос шмакодявки Таньки:

— Юра, спрячь подальше мои сережки, а то они опять пропадут, как в тот раз…

Девушка зло сжала кулаки и хищно сузила глаза. Еще посмотрим кто кого!

Родители называются…

Глава 7

Пока мачеха была на работе, Катя достала из шкафа заботливо повешенное на плечики пальто, небрежно швырнула его в сумку. Сумка получилась большая и приметная.

Спускаясь по лестнице, Катя встретила соседку, тетю Глашу, пенсионерку с крашенными чернилами волосами, известную своим скандальным нравом.

— Никак на рынок? — спросила она, любопытно стрельнув глазами в сторону подозрительной сумки.

— Ага! — беззаботно ответила Катя и застучала каблуками вниз по лестнице.

В комиссионке за углом пальто у нее приняли без звука — вещь хорошая, качественная, совсем новая. Комиссионщик решил придержать ее, для себя и с радостью выдал клиентке пятьсот рублей.

Девушка деловито засунула деньги в вырез кофточки и выбежала из магазина. Ей нужно было торопиться, пока не вернулись с работы предки. Поезд на юг уходит в шесть часов. Слава Богу, что Славика сплавили на все лето в пионерлагерь, так что предательства сводного братца можно было не опасаться.

Собрать вещи было делом одной минуты. Катя злорадно посмеивалась, представляя, как противная «шмакодявка» будет орать и плакать, обнаружив пропажу своего любимого пальто. Ничего, впредь ей будет наука. Перестанет настраивать против нее отца!

Хохоча и обмениваясь последними новостями, подруги загрузились в вагон.

Они предусмотрительно взяли билеты в СВ, чтобы им не докучали попутчики. Что за радость ехать в вагоне вместе с торговками с рынка, пропахшими копченым салом, чесноком и запахом навоза? Культурные девушки должны ехать в культурной обстановке!

Вечер в вагоне-ресторане прошел чудесно. Там подруги познакомились с симпатичными парнями (они представились инженерами, но, судя по их заскорузлым промасленным рукам с невыводимыми пятнами, были всего-навсего бульдозеристами), которые ехали в санаторий по профсоюзной путевке. Катя назвалась Дианой, а Полина — Эльзой. Девушки сообщили, что обе они по профессии артистки, что в общем-то было недалеко от истины.

— О, мы вас где-то видели! — восхитились новые знакомые.

— В кино, конечно, — усмехнулась Катя, — я не раз снималась в художественных фильмах.

Новые знакомые угощали девушек вином «Черные глаза» и черствыми пирожными с белковым кремом, навязчиво предлагая продолжить так хорошо начавшийся вечер в купе. Однако вероломные подруги, воспользовавшись минутным замешательством бульдозеристов, бежали от докучливых ухажеров и заперлись в купе, громко хихикая.

Через минуту раздался громовой стук в дверь. Еще в самом начале вечера девушки по дурости рассказали своим поклонникам, в каком вагоне они едут. И вот теперь кавалеры настырно ломились в двери, требуя продолжения банкета. Девушки испуганно затихли, а дверь купе затрещала под напором мощных бульдозеристских тел.

Беглянок спас проводник. Он пригрозил пылким ухажерам, что вызовет милицию на станции, и вскоре все стихло.

Подруги лежали в темноте и тихо беседовали. Полина жаловалась, что в семье ее не понимают. Как это ужасно — семейная жизнь, особенно в таком городе, как Барнаул, где даже масло по талонам и совершенно не с кем обсудить последние культурные новости. И что если бы она могла начать новую жизнь, то она непременно уехала бы в такой город, как Москва или Ленинград.

— Москва — это ерунда, — авторитетно заметила Катя. — Там одни подлецы собрались. Представляешь, целых восемь миллионов человек — и ни одного нормального! Все или придурки, или подонки, или сволочи. Я уж там нахлебалась во как! Знаю…

— А у тебя там был с кем-нибудь роман? — Поля страсть как любила душещипательные любовные истории.

— Был… — туманно ответила Катя. — У меня в Москве был такой роман, что я после него до сих пор ни на одного мужика взглянуть не могу.

— И кто он был? Что за человек?

— Он… он необыкновенный! Он певец, артист, — проникновенно начала Катя дрожащим голосом, — он играет в Театре на Таганке, у него потрясающие песни. Когда поет — душа переворачивается.

— Как его зовут? — возбужденно расширила глаза Поля.

Катя сделала вид, что не расслышала вопроса. Ответ подразумевался сам собой. И конечно, Полина догадалась!

— Мы познакомились на вечере у друзей. Сначала он показался мне совсем неинтересным, но потом наши глаза встретились и…

— Что, искра, да?

— Да… А потом все так закрутилось. Но ведь ты знаешь, он женат, хотя жену совсем не любит…

— Марину Влади! — восхищенно прошептала Поля.

— Да… И нам пришлось расстаться. Я до сих пор не могу смотреть ни на кого, просто с души воротит. По сравнению с ним все кажутся такими мелкими, пресными.

— Да уж! — вздохнула подруга. — Я тебя понимаю. Помолчали. Мимо окна пробегали полустанки с блуждающими синеватыми фонарями, вплотную к железнодорожной насыпи подступали темные леса, а потом отбегали в степь, давая дорогу просторным полям с редкими огоньками безымянных деревень.

— Я после него никого не полюблю! — внезапно с жаром проговорила Катя.

Она сама верила в рассказанную ею историю.

Поля молча смотрела в потолок на тлеющую спираль неяркой лампочки.

— Да-а, — многозначительно вздохнула она и внезапно призналась:

— А мой муж — шофер на «КамАЗе». И свекровь в хозяйственном магазине работает. А я воспитательница в садике. А ты счастливая, Катька!

Ее собеседница глухо молчала.

Таня пришла с работы и с облегчением убедилась, что падчерицы нет дома.

«Умчалась на гулянку, наверное», — неприязненно подумала она. Ну и хорошо!

Значит, хоть один вечер обойдется без нервотрепки.

Вымыв руки, Татьяна сгрузила в холодильник бутылки с кефиром и мороженую камбалу и куснула ароматную булку, присыпанную сахаром. Наступил самый блаженный, самый сокровенный момент вечера. Она подошла к шкафу и чуть-чуть приоткрыла зеркальную дверцу.

Сейчас самым заветным ее желанием было провести ладонью по шелковистой глади любимого пальто, а потом втянуть носом, точно аромат чудесных духов, удивительный запах натуральной кожи. После этого тайного ритуала она чувствовала себя счастливой, настроение повышалось, хотелось петь и танцевать в комнате. Порой Таня, не удержавшись, доставала пальто и, несмотря на жару, примеряла его перед зеркалом, сияя восторгом. А потом аккуратно вешала его на плечики, бережно расправляя складки, и любовалась матовым мерцанием тонкой кожи.

Вот и сегодня она приоткрыла дверцу и втянула носом аромат, еще сохранившийся в шкафу, а потом протянула руку, жаждавшую шелковистого кожаного прикосновения.

Рука ткнулась в пустоту. Пальто не было.

Таня широко распахнула дверцы, включила зачем-то свет.

Его все равно не было!

Она метнулась в другую комнату, в прихожую — ничего!

Тогда она все поняла, бессильно опустилась на пол и заплакала, закрыв лицо руками.

Она плакала не долго, минут пятнадцать. Потом решительно встала, надела туфли, пригладила перед зеркалом волосы. Отыскала в стаканчике возле зеркала шариковую ручку. И вышла из дома.

В отделение милиции на Дарницкой улице она вошла совершенно спокойная, с сухо блестевшими, воспаленными глазами.

— Меня обокрали, — сказала она спокойно. — Что мне делать?

— Пишите заявление на имя начальника отделения, укажите обстоятельства кражи, что у вас похищено.

Таня села за стол, вынула ручку и, прилежно высунув кончик языка, принялась писать заявление.

— Круг подозреваемых укажите, если подозреваете кого-то, — посоветовал ей дежурный лейтенант. — С адресами.

— Круга нет, — ответила Таня. — Я знаю, кто это сделал. Это сделала Сорокина Екатерина Юрьевна. Так и писать?

— Так и пишите, — кивнул лейтенант.

Татьяна рыдала на груди мужа, по-детски вытирая слезы тыльной стороной ладони.

— Я, конечно, заберу заявление, — всхлипывала она, — но…

— Не надо, — прервал ее Юрий Васильевич. — Оставь.

Жена вскинула на него круглые, с потеками дешевой туши глаза.

— Как же… — проговорила она севшим голосом. — Как же это?..

— Должна же она хоть однажды задуматься над тем, что делает…

Он горестно сжал пальцами почти совсем седые виски.

.

В Новороссийске оказалось, что друга-одноклассника Полины нет дома, он в рейсе и вернется только через месяц.

— Ладно, снимем пока жилье и будем отдыхать, — решили подруги.

Они сняли комнату возле моря и стали отдыхать на полную катушку.

Бродили по городу, загорали и купались, катались на катере по заливу, любовались ночной работой порта, мерцанием фонарей на воде, ездили в Широкую Балку на пикник с пляжными знакомыми, объедались черешней и клубникой, предпочитая собирать ягоды на окрестных огородах, а не покупать. За две недели девушки покрылись золотистым загаром и похудели от постоянных купаний и пляжного волейбола.

У подруг было много ухажеров. Катя позволяла им водить себя в кафе и покупать вареные креветки в газетных кульках по двадцать копеек за стакан. Она представлялась своим воздыхателям то Изольдой, то Аглаей. То утверждала, что работает океанологом и живет на Курильских островах, то, загадочно улыбаясь, рассказывала, что обитает в секретном городе в тайге и занимается космическими разработками. Мужчинам при этом было глубоко все равно, кем она была на самом деле. Они млели от одного ее присутствия, от ее молодости и ее смазливой мордочки и были готовы на любые жертвы ради нее. Однако она никому не позволяла дотронуться до себя. Только одна Полина понимала почему. После объятий Владимира Высоцкого разве можно смотреть на других мужчин?

А потом Новороссийск им приелся, и подруги решили махнуть в Сочи. Там в преддверии Олимпиады недавно открылся завод по производству буржуазных напитков типа фанты и пепси-колы, и девушкам не терпелось вдоволь насладиться этим нектаром богов за тридцать копеек.

В Сочи было много молодых мужчин, и все они оказались большими любителями женской красоты. У девушек сразу же появились кавалеры. Местные пылкие мужчины с широкой кавказской душой возили их на «Волгах» в горы пить домашнее вино и есть настоящий шашлык. Им дарили цветы и свои сердца. Их катали на яхтах и звали замуж. Девушки только надменно смеялись в ответ.

А потом они переехали из частной квартиры в пансионат рядом с санаторием, где отдыхали актеры с «Мосфильма». Туда их задешево устроил один из поклонников.

Двадцать пятого июля, изнывая от адской жары, которую не облегчали ни тень кипарисов, ни морской бриз, подруги нежились в кроватях, когда в номере послышался тревожный стук.

— Девочки, вы слышали, — раздался, потрясенный голос знакомой дежурной по этажу, — Высоцкий умер!

— Как умер? — воскликнула Поля и испуганно взглянула в сторону подруги.

Катя смертельно побледнела.

— Не может быть!

— Из санатория актеров сейчас прибежали. Они там все в Москву рванули, да по случаю Олимпиады туда никого не пускают. Ой, горе-то какое! — вздохнула дежурная. — Говорят, он алкоголиком был…

Катя сидела ни жива ни мертва. Умер единственный человек, которого она любила. Единственный! И единственный, который любил ее…

Она вскочила и принялась торопливо собирать вещи.

— Ты куда?

— В Москву!

— Так не пускают же из-за Олимпиады! Катя горестно опустилась на кровать и понурила голову. Они больше никогда, никогда не встретятся, потому что его больше нет.

Теперь ее жизнь не имеет никакого смысла.

Вскоре девушкам надоело отдыхать и бездельничать, да и деньги стали заканчиваться. Поля позвонила в Новороссийск и выяснила, что ее приятель уже вернулся из рейса. Подруги засобирались в дорогу.

В Новороссийске Катя на всю оставшуюся сумму накупила у выжиги моряка какой-то ерунды по бешеным ценам (солнцезащитные очки, кургузые кофточки ядовитых цветов, заколки, жвачки, подпольные джинсы «Левис» из Анапы) и выехала домой. Она была в каком-то странном раздрызганном состоянии. Отдыхать больше не хотелось, а чем заниматься дальше, она еще не придумала.

На вокзале подруги сердечно расцеловалась и договорились созвониться через неделю, чтобы решить, чем заняться дальше.

— Ой, свекровь меня загрызет, — переживала Поля, — я же сказала, что уезжаю к родителям только на месяц, а уже третий идет к концу.

Катя, в свою очередь, тоже тяжело вздохнула. Она представила, что ждет ее дома за отнесенное в комиссионку пальто, и от этой мысли ей стало как-то неуютно.

Подруги распрощались, не зная, что им больше не суждено свидеться.

Еще на подходе к дому Татьяна заметила, что окно квартиры светится желтым. Муж сейчас в Калиновке, Славик в лагере… Кому же это быть, как не падчерице? Но она не стала подниматься домой, развернулась и через минуту вошла в отделение милиции. Ее трясло, точно в лихорадке.

Жалко, что с ней сейчас нет мужа. Ей нужна моральная санкция на то, что она собиралась сделать.

— Постановление уже готово, — кивнул лейтенант, — можно задерживать.

«Уазик» с зарешеченным задним окном остановился возле дома. Глухо хлопнули дверцы машины.

— Кто там? — послышался из-за двери сонный голос, разбуженный требовательной трелью дверного звонка.

— Открой, Катя, это я! — громко ответила Таня и отступила в темноту лестничной площадки.

Трое плечистых мужчин быстро прошли в дверь, отодвинув девушку в сторону. Один из них встал возле окна, другой блокировал дверь, перекрывая путь к отступлению, третий сел за стол и раскрыл клеенчатую папку бюрократического вида. Катя недоуменно щурилась узкими со сна глазами. Зевнула, поежилась от сквозняка. Едва она вернулась с вокзала, ее неожиданно сморил сон.

— Сорокина Екатерина Юрьевна? — спросил официально тот, что сидел за столом. — Вот санкция на ваш арест, читайте.

Катя непонимающе уставилась на слепой текст, отпечатанный на машинке со стершейся лентой.

— Все ясно? Одевайтесь, едем.

— Куда? — Девушка все еще не осознавала происходящее.

— В КПЗ, в предвариловку.

Но она все еще продолжала неподвижно стоять, переводя непонимающий взгляд с человека у стола на мачеху и обратно.

— За что? — наконец изумленно выдавила Катя.

— Вы же читали ордер. Там Сказано — за кражу кожаного пальто.

— Но я…

— Одевайтесь, пора ехать. Берите зубную щетку, расческу, что-нибудь переодеться.

Катя бестолково засуетилась по комнате, двигаясь как во сне. Она была в гипюровой кофточке и коротких кокетливых шортах.

— Что мне надеть?

Человек у стола молча пожал плечами.

Поколебавшись, мачеха вышла в соседнюю комнату, вынесла оттуда темные брюки, спортивную куртку, кроссовки. Собрала в пакетик мыло, пасту, расческу.