Глава семнадцатая.

Элдарет-странник

Под льдистым куполом зала упражнений Танфия наслаждалась потешным поединком с Линденом. Мечи из светлого твердого дерева мелькали в воздухе, когда противники кружили, били и уклонялись. Под рубашкой с Танфии ручьями тек пот, девушка задыхалась, с восторгом чувствуя свою ловкость и силу. Мучительные занятия на протяжении всей зимы начинали приносить плоды.

Танфия улыбалась, и Линден улыбнулся ей в ответ, тоже наслаждаясь боем. Девушка отвела его клинок своим и, скользнув сквозь его защиту, коснулась плеча, засчитав себе очко.

И в этот миг выражение лица Линдена переменилось. Глаза его нехорошо блеснули и, оскалившись, он ринулся в атаку.

Танфию его натиск застал врасплох. Линден продвигался вперед, орудуя мечом с невиданными быстротой и умением. Смущенная на миг, девушка собралась с мыслями и выставила клинок – поздно. Парировав, Линден пробил ее блок и ударил острием точно в грудину.

– Запретный удар! – крикнула судившая поединок Силь – одна из старших учениц Альраэна.

От удара у девушки перехватило дыхание. Глотая воздух и кашляя, Танфия отступила на шаг.

– Антаровы ядра, Лин! – крикнула она. – Кто же в полную силу бьет! – Она, сморщившись, потерла грудью. – Мы вроде бы учимся, а не насмерть бьемся!

На лице подошедшего Линдена был написан ужас.

– Боги, Тан… прости. Не знаю, что на меня накатило. Словно ты не ты, а кто-то другой, и я от злости ослеп будто.

– Думаю, на сегодня хватит, – решила Силь. – Альраэн с тобой захочет поговорить, Линден.

Женщина шаэлаир приняла от них оружие и отошла. Танфия за руку отвела Линдена к краю арены.

– Если на тебя и дальше будет накатывать, нечего биться вовсе, – резко заявила она. – Ну чем я тебя разозлила так?

Линден прикусил губу.

– Не ты. Руфе.

– И что он теперь натворил?

Они зашли в раздевалку, узкую пещеру, соединявшую зал с общими банями.

– Он намекнул, что одна из элирок на меня глаз положила, а раз Имми радом нет, то ради кого я себя берегу? – Линден швырнул рубаху на мраморную скамью. – Ну как он не понимает? Не нужен мне никто, кроме нее!

На миг Танфию захлестнул гнев. Обождав, пока ярость уляжется, девушка принужденно рассмеялась.

– Он, верно, пытается тебя подбодрить.

– Почему ты его защищаешь?

– Просто не пойман – не вор. Этим правилом я и руководствуюсь.

– Знаю, – мрачно ответил Линден. – Он мне рассказал. Ты его застукала с Метией. Я б на твоем месте его убил.

– Не стоит, Лин. Это было давно, и я уверена, один-единственный раз. Потом ему было так стыдно, что пришлось простить.

Линден смурно покосился на нее.

– И все у вас стало, как прежде?

Танфия помолчала.

– Нет, – пробормотала она наконец. – Не как прежде. Я его люблю, но забыть не получается.

– Так понимаешь? Что бы Имми чувствовала, если бы я тут развлекался с кем-то еще? Я не могу. Я за нее боюсь. С каждый днем мне все страшней, что она могла и погибнуть.

– Перестань. – Танфия обняла его за плечи и встряхнула. – Ой! Знаешь, ты меня здорово ушиб.

– Прости, – повторил он.

– Твои эти… видения не повторялись?

– Нет, но… Это как форточка в голове – боюсь, что туда всякое назалетает.

– Не бойся, Лин. – Его слова тревожили девушку.

– Вот и Лийет мне так говорит. – Линден пятерней пригладил волосы и глянул на Танфию прямо, ясными карими глазами. – Тебе не кажется, что мы знаем шаэлаир не лучше, чем в первый день? У них такой вид, будто знают что-то, да молчат.

Танфия вздохнула.

– Ты прав. Забавно – я с Силь весело болтаю, но что у нее за душой – не скажу. И Эльрилл на меня стал косо поглядывать, а с чего – не говорит.

– Давно мы здесь?

– Дай подумать… Пришли мы сразу после Помрака. А сейчас полпути между Брейидиным днем и Эстреем… Недель шестнадцать примерно.

– Боги. Начнется когда-нибудь оттепель, или нет?

Этот вопрос Линден задавал ежедневно, если только на него не нападала молчаливая хандра.

– Пошли, – решила Танфия. – Накинем плащи прямо на рубахи, оденем башмаки и пойдем к выходу посмотрим.

Линден немного просветлел. Оба его спутника находили тяжелым трудом поддерживать его надежды, и Руфрид скорей терял терпение. Вместе с Линденом Танфия прошла залами и переходами из блистающего хрусталя, под взглядами редких прохожих-шаэлаир и их стройных белых кошек.

Когда они вступили на пологий скат входного туннеля, навстречу им заструился холодный воздух, овевая разгоряченную занятиями кожу и заставляя запахнуть плащи. У входа Танфия взбежала по лестнице к уступу над дверью и глянула в хрустальное окно. Все было белым-бело.

– Никаких перемен, – сообщила она, спускаясь.

– Давай откроем и выйдем. – Линден взялся за рукоять ворота.

– А надо? Замерзнем же!

– Нет. Так теплей.

Застонав, Танфия взялась за вторую рукоять. Постепенно стоячая плита камня, перегораживавшая проход, начала отодвигаться. Внутрь ворвался ледяной ветер, сверху прямо за темя девушке свалился ком снега.

– Зараза! – ругнулась она. – Половина за шиворот!

Снаружи укутанная снегом долина выглядела так же, как и всю зиму. Горе Иште величественно вздымалась в жемчужно-яркое облачное небо.

– Не стоит, Лин. Давай закроем, пока Эльрилл не прибежал жаловаться.

– Нет, Тан! – Линден прошел пару шагов по тропе. – Теплеет! Не чувствуешь, Смотри, снег спадает с края туннеля.

– Я заметила.

– Он тает!

– И еще замерзнет не раз, прежде чем… – Девушка запнулась, вглядываясь в точку, ползущую по правому склону долины. – Лин, ты это видишь?

Юноша обернулся, прищурившись.

– Антар великий… это, похоже, человек.

Фигурка, темная на фоне снега, с трудом пробиралась по заснеженному скату, проламывая наст и скатываясь в сугробы. Человек поднимался, шел, и падал, и поднимался снова, словно в отчаянной спешке.

– Он совсем обессилел, – заметила Танфия.

– Надо сказать Эльриллу.

Человек упал снова, раскинув руки, и в этот раз не поднялся.

Путешественники глядели на него. Танфия коснулась плеча Линдена.

– Пойдем. Ему нужна помощь.

Пробираясь через сугробы, Танфия поняла, что Линден был прав. Снег таял днем и намерзал ночью. Весна приходила в горы поздно, но настал ее черед. Быть может, к Эстрею они смогут уйти.

Путник лежал в снегу, тяжело дыша и пытаясь встать. Одет он был во все черное – штаны, тяжелые башмаки, подбитую мехом накидку. Он был высок; длинные волосы цвета воронова крыла увязаны в косицу, чтобы не падать на сильное, почти уродливое скуластое лицо, на поясе его висел меч.

И он был человеком, не элиром.

– Кто он такой? – прошептал Линден.

Танфия поняла, что он имел в виду – «враг ли этот человек?». Не отвечая, она окликнула лежащего:

– Эй! Все хорошо, вы дошли. Мы вам поможем.

Веки путника дрогнули. Он глянул на девушку, и облегченно кивнул, не в силах выговорить ни слова. Линден и Танфия помогли ему встать; он всем весом опирался на их плечи, так что все трое едва не скатились по косогору.

– Спасибо, – прохрипел незнакомец, когда все трое, пошатываясь, двинулись к Сребренхольму. – Я добирался сюда много дней. Дальше идти сил нет.

– Все хорошо. Вы дошли.

– Вы знаете Эльрилла?

– Конечно, – отозвалась Танфия. – Он за нами приглядывает.

– Но вы не шаэлаир…

– Вы тоже, – парировала она. – Долго объяснять.

Пришлец слабо хохотнул.

– Еще бы.

– Я Танфия, а это Линден.

– А я друг Эльрилла, – ответил незнакомец. – Меня зовут Элдарет.

Изомира не видела царя семь дней. Она обитала в царицыных палатах, не горничная, не компаньонка… скорее, поняла она вскоре, ручная зверушка.

Мабриана редко покидала свои чертоги. Каждый день, проснувшись, она принимала ванну и завтракала – все с помощью двух камеристок, прислуживавших также и Изомире, к полному смущению последней. Потом царица одевалась – всегда безупречно и величаво; ее волосы и кружевные манжеты были серебряно-жестки. Но после этого царица впадала в некое беспамятство.

Она расхаживала по обширным чертогам, выглядывала из окон, могла часами стоять на балконах, невзирая на холод. От нее исходило ощущение бесполезной, неупотребимой силы. Изомире в ее присутствии было почти так же неловко, как и рядом с царем.

Девушке казалось уже, что она предпочла бы рабский труд на Башне безделью в этой золотой клетке. И все же было в царице, как и в Гарнелисе, некое завораживающее обаяние.

На третий день, решив, что терять ей нечего, Изомира робко предложила почитать царице вслух. Мабриану эта мысль восхитила, и вскоре царица большую часть дня проводила, заключенная в раковину позлащенного трона, откинув голову и прикрыв от удовольствия глаза, покуда Имми до хрипоты читала ей повести, и романы, и предания Авентурии.

– Я так тоскую по внучке, Гелананфии, – обронила как-то раз Мабриана. – Такая была славная девочка. Боюсь, что я с ней никогда уже не свижусь.

– Конечно, увидитесь, сударыня, – ответила Изомира. – Я верю, что встречусь с любимым, что бы не случилось.

Личная жизнь Изомиры царицу трогала мало; Мабриана даже не поинтересовалась, откуда девушка родом.

– Когда Гелананфия была здесь, она приносила во дворец жизнь. Хорошо, что рядом есть хотя бы ты.

– Я вам ее напоминаю?

Царица рассмеялась.

– О нет! Ты на нее совсем не похожа! Она рослая, шумная, большая спорщица! Всегда они с Галемантом вздорили. А вот Гарнелис… Лицо ее враз окаменело. – Гарнелис ее обожал.

Как случалось с ней по десять раз на дню, Изомира не знала, что сказать. Не пристало ей входить в доверие к высшему роду Авентурии. Что ответить?

– А я тоскую по маме, – прошептала она.

К изумлению девушки, Мабриана положила ей заботливую руку на плечо.

– По крайней мере, мы с тобою вместе.

Той ночью Изомира проснулась от тихих, неумолчных всхлипов, несущихся из царицыной спальни. Такое отчаяние звучало в голосе Мабрианы, что Изомира лежала не мигая, не осмеливаясь прервать ее плача. Но когда рыдания стали невыносимы, девушка поднялась и, пройдя через гостиную, осторожно заглянула в спальню царицы.

– Сударыня?

Мабриана стояла на коленях перед алтарем, где свечи и курящиеся благовония окружали изящную статуэтку Нефетер. Богиня бесстрастно взирала в пустоту, а царица склонялась перед ней, разметав по плечам нечесаные волосы.

– Что случилось?

Мабриана потянула девушку за руку, заставив преклонить колена рядом с собой. Стыда она не испытывала.

– А что не случилось? – отозвалась она. – Ты знаешь, каждая женщина – возможная жрица? Мы говорим с богиней напрямую, ибо каждая из нас есть ее ипостась, она воплощается в нас, а мы в ней…

– Да, сударыня. – Изомира тревожно взирала на нее.

– Как вы зовете богиню?

– Брейида, сударыня. И Нефения в ее девичьей ипостаси, и Маха – в ее…

– О да, Брейида. Нефетер крестьянок. – Царица до боли стиснула ладонь девушки. – Я знаю, я ничем не лучше и не больше тебя. В дареных одеждах ты выглядишь царевной. Я могла бы накинуть крестьянское платье, и пройти среди вас незамеченной. Мы все одно. Я знала это от рождения. Царь и царица не править должны, но служить. В нашем бытии нет цели, кроме как защищать и лелеять нашу Авентурию. Если это переменится, придет конец и нам. Но завет нарушен, и заурома мертва.

Изомира едва не разрыдалась.

– Как мне помочь вам?

– Когда-то я имела цель. Мы с Гарнелисом любили друг друга, поддерживали друг друга советом и вместе выполняли свой долг. Богиня являла себя во мне, и я творила благо ее сынам и дочерям. Но теперь Гарнелис отнял у меня мой долг. Мне ничто не дозволено. Не потому, что царь жаждет лишить меня власти, но потому что он стремится взвалить всякий груз на свои плечи.

– Вы… – Изомира сглотнула. – Вы пробовали с ним спорить?

Царица присела на пол. Ночная сорочка опутывала складками ее босые ноги.

– Я пробовала все. Я была сильной, и ничего не боялась. Трудно поверить, да? Но он начал пугать меня, и пугал так часть и страшно, что вся моя отвага постепенно сошла на нет.

– У вас все еще есть храбрость, – возразила Изомира. – И у меня. Мы должны.

– Ты еще молода, как новенькая статуя, покуда бури не стесали ее лика. Нет, для меня все позади. Богиня более не слышит меня. Я открываюсь ей, как прежде, но она не приходит.

Онемевшая от горя Изомира приобняла ее. Так они и сидели на каменном полу, приживаясь друг к другу, пока, наконец, девушка не убедила царицу снова лечь. Изомира принесла ей бокал вина, и сидела рядом, пока Мабриану не одолел сон.

Теперь она знала, что терзает царицу, но помочь ей было не в силах девушки. Проходили дни, исполненные того же мучительного напряжения. На седьмое утро беспокойство Мабрианы заразило и Изомиру. За окнами мела пурга, и под ее ударами стонала вся Цитадель. Изомире вспоминались рекруты в подземельях под Башней, и Беорвин на рудниках, и незаслуженное тепло переполняло ее стыдом.

Мабриана не хотела даже, чтобы ей читали; Изомира не добралась и до второй страница, когда царица, отмахнувшись, не бросила:

– Довольно.

– Почитать что-нибудь другое, сударыня?

– Ничего не надо. Я не в настроении.

– Тогда чем развлечь вас? Быть может, игрой?

По усталому лицу скользнула тень улыбки.

– Меня уже ничто не может развлечь. И я боле не играю в метрарх; эта игра осквернена кровью. Просто посиди рядом.

Тянулось тяжелое молчание. Само основание Цитадели, казалось, содрогается. В стонах ветра Изомире мерещились людские голоса из подземелий, где кружится и вопит в муке черный шар. Воспоминание это уже начинало казаться ей дурным сном.

Кто-то забарабанил в двери. Изомира с царицей испуганно переглянулись.

– Это он, – проговорила Мабриана.

Двери отворились. Царь Гарнелис вошел тихо, но вместе с ним в чертог будто бы вступила глухая ночь.

– Я говорил, что приду за ней, – прошептал он.

Царь походил на дра’ака, серого, сгорбленного, огромного. Женщины цеплялись друг за друга, и царица пыталась телом заслонить девушку. Царь нахмурился.

– Почему ты делаешь вид, что боишься меня? Нечего опасаться! Пойдем, Изомира. – Он протянул ей руку. Девушка знала, что противиться нет смысла. Если она попытается, то навлечет беду и на себя, и на царицу.

– Нет! – вскрикнула Мабриана, схватив ее за руку, когда девушка шагнула вперед.

– Все хорошо, – успокоительно пробормотала Изомира. – Я должна идти с ним. Вы же знаете.

Царица словно бы съеживалась с каждым шагом Изомиры. Глаза царя гагатово блеснули, когда он взял девушку под руку.

– Ты мудрая девочка, Изомира, – проговорил он. – Я пришел просить твоего прощения.

Он вывел ее из чертога. Прежде чем захлопнулись двери, Изомира бросила прощальный взгляд на царицу, тянувшую к ней руки, будто в последней попытке удержать.

Самодержец неторопливо вел девушку по янтарным переходам, будто царская чета идет на бал. «Долго ли еще?», подумалось Изомире. Она впала в некое покойное оцепенение.

– О чем ты думаешь? – спросил Гарнелис.

– Что моя жизнь превращается в сон.

– Изомира, – Голос его был нежен, и хрипловат от смущения. – Если я напугал тебя, прости.

– Не мне прощать вас. Я не могу.

– Я не виню тебя, – проговорил он. – Мне нужно лишь твое внимание.

– Но почему? – простонала она. – Я лишь ваша слуга, ваша подданная.

– Нет. Это я – твой.

– Вы царь. Вы ни перед кем не должны держать отчета.

– Ты ошибаешься. Мне давно следовало объяснить тебе. Ты обязательно должна понять.

– Почему?

Царь коснулся ее щеки кривым пальцем.

– Ты мне как дочь, которой у меня не было. Если ты ненавидишь меня, это ужасно. Ты – все мои подданные, ты – дух Авентурии.

Эти слова потрясли Изомиру. Значит, такой он видел ее – олицетворением всего царства? Но откуда тогда это навязчивое стремление объясниться перед ней?

Сводчатым коридором, куда девушка никогда прежде не забредала, он провел ее в обширную палату с бесконечными рядами окон, убегающими к сдвоенному трону, усыпанному синими самоцветами. То был сказочный Сапфировый престол.

– Солнечный чертог, – пояснил царь.

Конечно, Изомира слыхала об этом месте; и сейчас, оглядываясь, она испытывала молчаливый трепет. Чтобы пройти от дверей до стены, требовалось полных две минуты. Когда они подошли к величественному витражу за престолом, Изомира глянула за окно, и ей во всем своем величии предстала Гелиодоровая башня.

Свет Розовой и Лилейной лун озарял ее, бросая двойные тени на снег. Искрился намерзший на камни лед. Леса казались лишь чернильными черточками на стенах, а ночное небо над Башней словно бы сияло, и серебряный диск Лилейной луны висел над недостроенными стенами, точно венец.

– Разве она не прекрасна? – спросил царь.

– Прекрасна, – искренне согласилась Изомира. Прекрасна, но в то же время страшна и слишком величава.

– Я хочу, чтобы хоть кто-то понял, зачем я ее строю.

– Но, государь… вам кажется, что народ не понимает?

– Не подличайся, Изомира! Конечно, они не понимают. Как, да и почему? Они видели лишь мой облик благостного правителя. В то время как изнутри…

Девушка молчала, не осмеливаясь прервать самодержца.

– Что сделал я для Авентурии? – проговорил царь, помедлив. – Я не соединял царства союзами. Я не выиграл битвы на Серебряных равнинах. Я не спасал Авентурии от глада и потопа, и не усмирял роф скал. Я был не более чем чинушей. Разве есть у моих подданных причина меня помнить?

– Как можно забыть вас? – недоверчиво переспросила Изомира.

Царь продолжал, тихо и серьезно, словно разговаривая с тобой:

– Я всегда боготворил красоту земли, которой имею счастье править. Часто я плакал от радости, глядя на нее. Жизнь бы положил я, только б сохранить ее. Но теперь…

– Государь?

– О, город, как прежде, лежит у стен Цитадели во славе своей. Но сейчас, да и давно уже… не припомню, когда это началось, с чего… он не значит для меня ничего. Плоским он стал, бессмысленным. Россыпи крыш – прихоть геометра, солнечный свет безжалостней острой бронзы, и дождь на вкус – как пепел. Тебе так не кажется?

– Нет. Париона прекрасна…. была бы, если…

– Ты еще молода. А я старею. Не зная, отведено мне еще два года или двадцать, я начал задавать себе вопрос: «Как оценят меня после смерти?».

– Как доброго царя, конечно…

– Доброго царя? Достанет и этого? Я всегда стремился быть справедливым и хорошим, чтобы никто не сказал обо мне злого слова. Но хватит ли этого? Правление мое было бессодержательным. Мне не приходилось спасать Авентурию от врагов. Не пришлось доказывать себя, и я не оставил следов в летописях.

– Но вас будут вспоминать с приязнью!

Слова его не просто потрясли Изомиру. Ей стало гадко на душе.

– Мало быть помянутым с приязнью. – Гарнелис смотрел в ночь, гордо вздернув подбородок. – Истинный самодержце долен остаться в памяти как благородный, славный, жизнь отдавший за Девять царств. Истинный царь должен быть во всем совершенен!

Имми приоткрыла рот. И что теперь – говорить, что Гарнелис само совершенство? Девушка стиснула зубы и молча буравила царя глазами.

Царь вздохнул, понурившись, и вновь стал обманчиво человечен.

– Увы мне – я весьма далек от совершенства. Столько всего можно было сделать по-иному. Я ущербен, Изомира. Отец мой, Аралит, не уставал повторять мне, что я окажусь недостоин своего престола. – Он обернулся к ней, прижав руку к груди. Лицо его исказилось неподдельным горем. – А когда ущербен царь, страдает все вокруг! Все, что я полагал совершенством, открылось мне пронизанным ложью.

Изомира отшатнулась. Отчаяние царя переполняло Солнечный чертог, порождая в ней ужас.

– Как может народ мой вспоминать меня иначе, как небрежного опекуна? Если я умру, вы осудите меня – и как жестоко будет ваше презрение! И вы будете правы, и все ж душа моя восстает против этой несправедливости, ибо я, невзирая на пороки свои, всеми силами стремился угодить вам!

Он простер к девушке костлявую руку – пальцы не дотянулись до ее плеча совсем чуть-чуть.

– Как же пугает меня ваш грядущий суд – и за это я начал ненавидеть вас. Боюсь, прав был мой отец – и все ж я должен доказать его ошибку! Ежели я не смогу достичь совершенства прежде смерти, и тем быть воспомненным, все остальное бесплодно. Все есть прах и пепел.

– Неправда, – пискнула Изомира. Но царь не слышал.

– А раз совершенство недостижимо, я погублен. Башня, моя Башня – в ней единственная моя надежда. Это будет моим наследием. Вот память, которая не сотрется, не забудется, и поколения будут возносить мне хвалу.

Боги, подумала Изомира. Он искренне верит в это.

– И все же уверенности нет, верно? Я не могу править людскими умами или делами из-за гроба. А потому – ответ на самом деле прост – я не должен умереть.

– Что?

– Я намерен обрести бессмертие. Наследники мне не надобны. Башня суть мое подношение великой богине Нут и супругу ее Ануту. И покуда я строю Башню, пока поднимается она в небеса все выше и выше, они одарят меня жизнью вечной.

– И вы… – Горло ее сушило песком. – Вы верите, что это возможно?

Глаза его полыхнули гневом.

– Вера здесь не при чем. Это было мне обещано. Это уже началось.

– Но никому не предназначено жить вечно, даже царю.

– Ответь мне правдиво, Изомира, ибо ты говоришь за всю Авентурию. Ты говоришь, что меня любят. Но разве не радостно тогда будет до скончания века подчиняться мне?

Девушка свернулась комочком, пытаясь заслониться от его взгляда.

– Не так.

– Я не слышу.

– Нет! – громко ответила она, опуская руки. Ее трясло, страсть вымыла из души страх. – Ты думаешь, объяснившись со мной, ты все исправишь? Если я пойму, тебя поймут и все твои подданные? Если ты ждешь от меня разрешения, поддержки – не дождешься! Твои дела жестоки превыше разумения. Как ты не видишь? Ты был добрый царем, лучшим из царей! Почему же ты опустился до этого?

Царь воззрился на нее – глаза его были гагатами, в них билось алое пламя. Хватка его крушила тонкие кости Изомиры.

И тогда девушка поняла. Она была не первой, чьего одобрения искал царь, и не первой, ответившей ему прямо. Но все, кто стоял здесь до нее, умерли за свои слова. Умерли, не веря своим глазам, когда их царь-агнец преображался в рыкающего беса.

Через всю Цитадель волочил царь свою жертву в двойную палату, где они играли в метрарх, и дальше – в пахнущую медью тьму потайных ходов, по неровным ступеням в чрево замка. От толчка в спину девушка упала, рассаживая колени и ладони о шершавый камень. Вспыхнул свет; царь запалил лампаду. Маслянистый свет обливал стены. Впереди мерцал на столбе пут роковой морион.

К столбу был уже прикован человек.

Это была Намания. Целительница.

Лицо Изомиры оказалось в ладони от ступней Намании. Снизу вверх девушка глядела на пухлое тело в свободной темной сорочке. Глаза лекарки были широко раскрыты от ужаса, рот полуоткрылся в неслышном крике.

– Кто из вас? – спросил царь. – Я могу расковать ее, и тебя поставить на ее место, Изомира. Спасешь ли ты ее жизнь?

– Мне все равно, что ты со мной сделаешь, – Голос девушки дрогнул. – Она нужней людям, чем я.

– Не дури! – прошептала Намания. – На что я тебя лечила? На погибель?

– Не думай об этом, как о смерти, – проговорил Гарнелис. Он обернулся, и тень на стене прыгнула до потолка. В руке он сжимал длинный железный нож, и темны, как расплавленная сера. – Считай, что ты отдаешь свою силу зауроме, чтобы жить в ней вечно.

Царь воздвигся над ними, и голод его наполнял пыточную ощутимым биением.

– Это будешь… ты, – прошептал он, касаясь острием горла Намании. Женщина вздрогнула и крепко зажмурилась. – Жертва, как в древние дни, ради благословения земли.

Он воздел руки и завел заклинание. Сами стены зарокотали в ответ его голосу. Изомира ощутила, как стягивается ком тьмы, и вертится, вертится, заполняя камеру смерчем силы, прижимавшим девушку к полу.

Задыхаясь, Изомира шаг за шагом отползала от столба. Царь был заворожен своими чарами; Намания потеряла сознание. Сквозь мощный запах грозы к ноздрям Изомиры пробилась вонь пота и мочи. Нож трепетал у самого горла целительницы.

Из последних сил Изомира поднялась и бросилась на царя с криком «Нет!».

Все равно, что биться о стену. Царь даже не дрогнул. Рука его нанесла короткий удар, и девушку отбросило назад. Руку ожгло, и по пальцам потекла кровь. Нож рассек ей предплечье. От боли перехватило дыхание, но стоило девушке всхлипнуть, как ее голосу начал вторить чужой, откликаясь на каждый стон боли довольным вздохом.

Обернувшись, она увидела за аркой входа белый плащ Лафеома.

Пыточную кружило, точно в водовороте. Морион втягивал боль Намании, усиливал и расплескивал по стенам. Девушка не могла удержаться на ногах. В ушах звенели крики и рев ветра, по лицу бил воздушный поток.

Намания издала сдавленный, булькающий всхлип. Блеснул нож, горло целительницы ухмыльнулось кровавой раной; и разрез открылся, и послышался голос:

– Она совесть твоя, о царь! Убей свою совесть, чтобы она не остановила тебя!

Обезумев, Изомира вскочила и метнулась вниз, по узкой лестнице, ведущей в сердце подземелья, к шару.

Ступени пугающе колыхались под ногами. Невидимые, воющие призраки тянулись из темноты, пытаясь удержать. В рассудке Изомиры удерживалась последняя мысль – убежать как можно дальше от царя; и пути к бегству она не видела.

Тяжело дыша, она влетела в зал и на несколько мгновений застыла, глядя на шар. Тот со стонами вертелся на каменном основании, в муке разбрасывая кровавые искры.

Призрачный отблеск выхватил изо мрака человечье лицо. Он был здесь; царь Гарнелис потянулся к ней окровавленными руками, и тянулся, даже когда девушка провалилась в беспамятство.

Элдарета уложили в постель в личных покоях Эльрилла, и накрыли несколькими одеялами из теплой белой шерсти, но он все равно дрожал. Застрявшие в дверях Танфия и Линден озабоченно наблюдали, как Эльрилл и Лийет склоняются над больным, тихо переговариваясь, и поят из кувшина горячим, пахучим травяным настоем. Пещера была просторна, скругленные ее стены жемчужно мерцали. Двое замфераев держали поднос с мазями и повязками, покуда Лийет обрабатывала рану на плече Элдарета.

– Вы можете идти, – заметил Эльрилл, оглянувшись на Танфию и Линдена.

– Я хочу быть уверена, что с ним все хорошо, – упрямо возразила Танфия.

– Так и будет. – Эльрилл отмахнулся от нее, как от надоедливой девчонки.

Танфия взвилась.

– Мы его нашли. Он мог умереть там на склоне, если б мы его не заметили и не спасли.

– Верно, и мы благодарны вам.

– Я хочу знать, кто он.

Вождь шаэлаир обратил к ней бесстрастный лик.

– А если ли вам до него дело?

– Конечно, – ответила Танфия. – Он мог принести вести из мира.

Эльрилл поджал губы.

– Значит, вы заботитесь скорей о себе, чем о его здравии?

– Заботимся о моей сестре, если вы не забыли.

– Ох, да пусть остаются, – проговорил Элдарет. Голос его срывался от усталости. – Они меня спасли. Просто они люди, Рилл. Да и я их хочу расспросить.

– Позже, – твердо ответил Эльрилл. – Когда ты поправишься.

– Пара часов сна, и я буду в полном… – Элдарет замолк. Озноб унялся, и послышался тихий храп.

– Значит, это и есть Элдарет, – проговорил Руфрид. – Слышим мы о нем постоянно, только кто он такой?

Наступил вечер. В огромной пещере мерцали точки светильников. Сквозь стены сочился лунный и звездный свет; прожилки в хрустале мерцали, как застывший дым. Площадки, как перевернутые шляпки грибов, плыли в полумраке. Проходили мимо шаэлаир, собираясь на вечернюю трапезу, и музыканты уже завели свою странную, протяжную песнь, более чем когда-либо трогавшую Танфию до глубины души.

– Мы не знаем, – прошептала она. – Это мы и хотим выяснить.

Глаза Линдена сверкнули.

– Ты понимаешь, что это значит, Руфе? Если он смог добраться сюда – мы сумеем уйти!