ГЛАВА 6

Вайолет Орлофф неподвижно стояла на кухне бокового коттеджа, прислушиваясь к скандалу, разразившемуся в холле «Кедрового дома». У нее был виноватый вид человека, раздираемого одновременным желанием уйти и остаться, но в отличие от большинства подслушивающих женщине не грозило разоблачение, и в итоге любопытство возобладало над совестью. Она взяла из раковины стакан, приложила его к стене, а к донышку приникла ухом. Голоса сразу же стали отчетливее. Хорошо, что Вайолет не могла себя видеть в этот момент. В ее позе было что-то непристойное, а на лице застыло выражение как у Любопытного Тома[15], подглядывающего в окно за обнаженной леди Годивой: возбуждение вперемешку с ожиданием.

– ..думаешь, я не знаю, чем ты занимаешься в Лондоне? Ты ведь настоящая проститутка, и бабушка тоже знала об этом. Это ты во всем виновата, а теперь решила лечь и под него, чтобы лишить меня наследства.

– Не смей так со мной разговаривать. Хотя ты права – я действительно хочу избавиться от тебя. Думаешь, меня хоть немного волнует, поступишь ты в университет или нет?

– Как это похоже на тебя. Зависть, зависть, вечная зависть! Ты лопнешь от злости, если я получу то, чего у тебя никогда не было.

– Предупреждаю, Рут, я не собираюсь это выслушивать.

– Почему? Неприятно слушать правду? – По голосу казалось, что девушка вот-вот заплачет. – Почему ты не можешь хоть иногда вести себя как мать? Бабушка была мне большей матерью, чем ты. Ты же всегда меня только ненавидела. А я ведь не просила, чтобы меня рожали.

– Не будь ребенком.

– Ты ненавидишь меня, потому что отец любил!

– Не говори ерунды.

– Это правда. Мне бабушка сказала. Она рассказывала, как Стивен склонялся надо мной, называл ангелочком, а тебя это выводило из себя. Еще она сказала, что если бы вы развелись, то Стивен остался бы жив.

Голос Джоанны оставался ледяным.

– И ты ей, конечно же, поверила, потому что именно это и хотела услышать. Ты копия своей бабушки, Рут. Я думала, этому придет конец с ее смертью, но как я могла настолько ошибаться! Ты унаследовала каждую каплю яда, который скопился в ней.

– Что ж, отлично! Уходи, как ты обычно делаешь. Когда ты научишься встречать проблему лицом к лицу, вместо того чтобы притворяться, будто ее не существует? Бабуля всегда говорила, что твоим единственным настоящим достижением была способность замести любую неприятность под ковер, а потом вести себя как ни в чем не бывало. Господи, – голос девушки поднялся до крика, – ты же слышала, что сказал детектив. – Должно быть, она вновь завладела вниманием матери, потому что стала говорить тише. – Полиция считает, будто бабушку убили. Что же мне им говорить?

– Правду.

Рут дико захохотала:

– Отлично. Значит, стоит им рассказать, на что ты тратишь свои деньги? Сказать им, что бабушка с доктором Хендри считали тебя настолько сумасшедшей, что даже подумывали, как упрятать тебя подальше? Господи, если уж быть до конца честной, можно даже рассказать им, как ты пыталась меня убить. Или держать рот на замке, иначе можно попрощаться с надеждой оспорить завещание? Может, ты и не знала, но за убийство матери денег обычно не платят.

Молчание длилось настолько долго, что Вайолет уже подумывала, не ушли ли мать с дочерью в другую часть дома.

– Дело твое, Рут. Меня в таком случае не замучают угрызения совести, если я заявлю полиции, что ты была здесь в день смерти своей бабушки. Тебе не следовало красть ее серьги, глупая девчонка. Да и другие вещи, которые ты прикарманила. Ты знала ее не хуже меня. Неужели серьезно надеялась, что она не заметит? – Голос Джоанны дрожал от сарказма. – Она составила список ценных вещей и держала его в тумбочке у кровати. Если бы я его не уничтожила, ты бы уже сидела в тюрьме. Ты не удосуживаешься скрывать, что расстроена из-за завещания. Поэтому и полиция легко поверит, что ты способна пойти на убийство, тем более что ты не остановилась перед воровством у родной бабушки. Так что предлагаю нам обеим держать рот на замке, ясно?

Вместо ответа хлопнула дверь, да с такой силой, что даже на кухне Вайолет зазвенела посуда.

Джек водрузился на табурет и потер небритый подбородок, искоса посматривая на полицейского сквозь полуприкрытые веки.

«Слово «сатанинский» хорошо ему подходит», – подумал Купер. Супруг доктора Блейкни был темноволосым, черноглазым, с ястребиным носом, но, судя по количеству мелких морщинок вокруг глаз и рта, для Дракулы он слишком много смеялся. Если этот человек и был дьяволом, то дьяволом веселым. Он напомнил Куперу одного неисправимого ирландского рецидивиста, которого детектив арестовывал бессчетное количество раз за двадцать лет карьеры. У Джека было такое же выражение лица: «Воспринимайте меня таким, каков я есть», – и такой же явный вызов во взгляде. Внезапно Куперу стало любопытно, не было ли подобного вызова и в глазах Матильды Гиллеспи. На видеозаписи он этого не заметил, но камера всегда врет. Если бы не врала, никто не согласился бы сниматься.

– Я сделаю это, – неожиданно сказал Джек. Полицейский нахмурился:

– Что сделаете, мистер Блейкни?

– Напишу вас и вашу жену за две тысячи фунтов. Но я вздерну вас на фонарном столбе, если вы проговоритесь о цене. – Он вытянул руки к потолку, потягиваясь. – Я бы сказал, что две тысячи от вас стоят больше, чем десять тысяч от подобных Матильде. Возможно, плавающий тариф и не такая уж плохая идея. Стоимость картины должна определяться не моим собственным убеждением, а количеством денег в кармане покупателя. – Он насмешливо приподнял брови. – Какое у меня право лишать бедных священников и полицейских прекрасного? Ты ведь согласна со мной, Сара?

Она покачала головой:

– Тебе обязательно нужно всех оскорблять?

– Человеку понравилась моя работа, и я предлагаю ему со скидкой двойной портрет с женой в голубых, фиолетовых и золотых тонах. Что в этом оскорбительного? Я бы назвал это комплиментом. – Он весело посмотрел на Купера. – Кстати, фиолетовый означает ваше либидо; чем цвет насыщеннее, тем вы привлекательнее в этом плане. Но ваша жена может разочароваться, если я нарисую вас темно-фиолетовым, а ее – бледно-сиреневой.

Сержант Купер благодушно рассмеялся:

– Или наоборот.

В глазах Джека блеснул веселый огонек.

– Совершенно верно. Я не собираюсь никому льстить. Если вы это понимаете и принимаете, тогда мы сможем договориться.

– Судя по всему, сэр, вам сейчас нужны деньги. Не желаете ли получить наличными и вперед?

Джек обнажил зубы в улыбке.

– Конечно. За такую цену вряд ли можно ожидать чего-то иного.

– А какие у меня гарантии, что портрет будет завершен?

– Мое слово. Слово порядочного человека.

– Я полицейский, мистер Блейкни. И никогда никому не верю на слово. – Он повернулся к Саре: – Ваш муж – человек слова?

Она взглянула на Джека.

– Вопрос нечестный.

– По мне, так честный, – отозвался Джек. – Мы тут обсуждаем две тысячи фунтов. Сержанту нужны гарантии. Ответь ему на вопрос.

Сара пожала плечами:

– Хорошо. Если вас беспокоит, что Джек возьмет ваши деньги и сбежит с ними, то напрасно. Он напишет ваш портрет и сделает это так хорошо, насколько возможно.

– Но... – продолжил за нее Джек.

– Но ты не человек слова. Для этого ты слишком беспечный и невнимательный к другим. Тебя не волнует ничье мнение, кроме собственного, ты неверный муж и бесчувственная скотина. На самом деле, – она криво усмехнулась, – ты полное дерьмо во всем, кроме своего искусства.

Джек обратился к полицейскому:

– Итак, вы мне платите, сержант, или вы всего лишь пытались поиграть на уязвленном самолюбии моей жены, чтобы заставить ее высказаться?

Купер выдвинул стул и предложил его Саре. Когда она отказалась, детектив сам опустился на него с еле заметным вздохом облегчения.

– Буду с вами честен, сэр, я не могу заказывать у вас что-либо в настоящий момент.

– Я так и знал, – бросил Джек презрительно. – Вы ничуть не лучше этого слизняка Маттьюза. – Он изобразил певучий валлийский акцент викария: – «Мне действительно нравится твоя работа, Джек, но, как ты знаешь, я человек небогатый». – Художник стукнул кулаком по ладони. – Я предложил ему одну из своих ранних картин за пару тысяч, а этот гад пытался сбросить цену до несчастных трех сотен. Вы бы видели! – воскликнул Джек полным досады голосом. – Да он за несколько несчастных проповедей получает больше. Почему все хотят получить что-то даром? Насколько мне известно, зарплату вам выдают исправно, – он посмотрел на жену, – как, впрочем, и Саре. В то время как вам платит государство, я должен выцарапывать деньги себе на жизнь.

Купер чуть не сказал, что Блейкни сам выбрал свой путь, но передумал. Он провел достаточно болезненных споров на эту тему со своими детьми, чтобы начинать все заново с незнакомцем. В любом случае Блейкни его не понял. И детектив подозревал, что сделал художник это нарочно.

– Я не могу заплатить вам сейчас, – повторил Купер, старательно делая ударение на последнем слове, – потому что у вас были близкие отношения с женщиной, которую, возможно, убили. Если я дам вам деньги – не важно, по какой причине, – то неизвестно, как это отразится на судебном разбирательстве, не дай Бог, конечно, вам там оказаться. Когда расследование закончится – другое дело.

Джек посмотрел на детектива с внезапной нежностью:

– Если бы я заплатил вам две тысячи, а не наоборот, тогда вы были бы правы. Сейчас вы заботитесь о своем положении, а не о моем.

Купер снова засмеялся:

– Что из того? Возможно, это лишь пустой оптимизм, но я еще не оставил надежды на продвижение по службе, а финансовые отношения с подозреваемыми в убийстве положат этим мечтам конец. Будущее выглядело бы более радужным, выйди я на пенсию инспектором.

Джек внимательно смотрел на полицейского несколько секунд, затем скрестил руки поверх помятого джемпера. Он чувствовал, что проникается уважением к этому полному, очень нетипичному детективу с веселой улыбкой.

– Так каков был ваш вопрос? Почему Матильда позировала мне с «уздечкой» на голове? – Он посмотрел на портрет. – Потому что она заявила, что «уздечка» олицетворяет сущность ее характера. И была права. – Глаза Джека сузились, когда он начал вспоминать. – Наверное, проще всего сказать, что она была подавлена, но эта подавленность – палка о двух концах. – Он слабо улыбнулся. – Возможно, так всегда бывает. Ее оскорбляли в детстве, в итоге Матильда выросла неспособной ни чувствовать, ни выражать любовь, с ожесточенным сердцем. А символом этой жестокости, как активной, так и пассивной, стала «уздечка для сварливых». Сначала эту штуку цепляли на Матильду, а потом уж Матильда надевала ее на свою дочь. – Он взглянул на жену. – Ирония в том, что «уздечка» была также и символом ее любви или, вернее, тех пауз в вечной враждебности, которые в жизни Матильды можно назвать любовью или привязанностью. Она называла Сару своей Уздечкой Для Сварливых и считала это комплиментом. Она говорила, что Сара – единственный человек, который подошел к ней без предвзятости и воспринимал ее такой, какая она есть. – Джек дружелюбно улыбнулся. – Я пытался объяснить, что тут нечем восхищаться Сары много недостатков, но самый главный, по-моему, это ее наивная готовность воспринимать всех и каждого такими, какие они есть. Однако Матильда и слышать не хотела дурного о ней. Вот и все, что я знаю, – закончил он простодушно. Детектив Купер про себя решил, что Джек Блейкни, возможно, наименее простодушный человек из всех, кого он встречал, однако исходя из собственных интересов решил ему подыграть.

– Это огромная помощь, сэр. Я не знал миссис Гиллеспи лично, и для меня очень важно понять ее характер. Как по-вашему, она могла совершить самоубийство?

– Несомненно. И даже кухонным ножом. Думаю, она организовывала свой уход со сцены с не меньшим наслаждением, чем каждый публичный выход. Если Матильда смотрит на нас сейчас сверху, то наверняка трясется от хохота. Пока она была жива, ее обзывали стервой и мало замечали; это не идет ни в какое сравнение с тем, сколько о ней говорят сейчас. Она бы наслаждалась каждым мгновением.

Купер посмотрел на Сару:

– Вы согласны, доктор Блейкни?

– Знаете, в этом есть своя пусть абсурдная, но логика. Она действительно была такой. – Сара ненадолго задумалась. – Она не верила в загробную жизнь, только в «теорию червей», которая означает, что мы все каннибалы... Я объясню: человек умирает, его пожирают черви, червей едят птицы, птиц едят кошки, кошки испражняются на овощи в наших огородах, ну а мы едим эти овощи. Тут возможны вариации. – Она снова улыбнулась. – Мне очень жаль, но Матильда именно так воспринимала смерть. Однако она не стала бы устраивать свой последний великий выход. Наоборот, я верю, что она старалась бы отсрочить его как можно дольше и в процессе заставила бы наибольшее количество людей помучиться. Возьмите, например, эту видеопленку. Зачем ей понадобилось добавлять музыку и титры, если пленку должны были показать только после ее смерти? Нет, она собиралась сама ее посмотреть, а если бы кто-то застал Матильду за просмотром, то было бы еще лучше. Она собиралась использовать пленку в качестве оружия против Джоанны и Рут. Я ведь права, как по-твоему, Джек?

– Возможно. Ты всегда оказываешься права. – Он говорил с иронией. – А о какой пленке идет речь?

Сара забыла, что Джек не видел видеозавещания.

– Посмертное обращение Матильды к семье, – ответила она, качая головой. – Тебе бы запись понравилась. Она выглядела в точности как Круэлла де Виль из фильма «Сто один далматинец»: крашеные полосы черных волос на общем белом фоне, нос – как клюв и тонкие, словно ниточка, губы. Очень живописно. – Сара нахмурилась. – Почему ты мне не говорил, что знал ее?

– Ты бы вмешалась.

– Как?

– Нашла бы способ. Я не могу рисовать, когда ты мычишь свои интерпретации характеров мне на ухо. – Он заговорил фальцетом. – «Мне она нравится, Джек. Она и на самом деле хорошая. Люди преувеличивают ее недостатки, в душе она очень мягкая».

– Я никогда так не говорю, – бросила Сара.

– Тебе не мешало бы иногда прислушиваться к себе. Темная сторона людей мучает тебя, поэтому ты предпочитаешь ее не замечать.

– Это так плохо?

– Нет, если ты предпочитаешь существование без страстей. Сара некоторое время задумчиво смотрела на мужа.

– Если страсть означает конфронтацию, тогда да, я предпочитаю существование без страстей. Я пережила развод родителей, если помнишь. Я бы многое отдала, чтобы не переживать подобное снова.

Его темные глаза сверкнули на усталом лице.

– Тогда тебя, вероятно, пугает собственная темная сторона. Не прячется ли там огонь, готовый вырваться из-под контроля? Крик отчаяния, который разрушит твой старательно возведенный карточный домик? Тебе бы следовало молиться на легкие бризы, а не ждать сильных ветров, мой ангел, иначе в один прекрасный день ты обнаружишь, что жила в рае для дураков.

Сара не ответила, и в комнате повисла тишина; все трое присутствующих странным образом отдалились друг от друга, словно портреты, выстроившиеся вдоль стен. Детективу Куперу пришло в голову, пока он неподвижно сидел на стуле, что Джек Блейкни – странный человек. Мучил ли он кого-нибудь так же, как мучил свою жену? «Крик отчаяния разрушит твой старательно возведенный карточный домик». Купер сдерживал собственный вопль отчаяния уже долгие годы, крик человека, пойманного в ловушку честности и ответственности. Разве не мог Джек Блейкни сдерживать себя так же, как сдерживался он?

Купер кашлянул.

– Миссис Гиллеспи говорила вам когда-нибудь о своих планах насчет завещания?

До этого момента Джек не отводил взгляда от Сары. Теперь он взглянул на полицейского:

– Не очень много. Однажды она спросила, что бы я сделал, если бы у меня были ее деньги.

– Что вы ответили?

– Сказал, что потратил бы их.

– Ваша жена утверждает, будто вы презираете все материальное.

– Совершенно верно, поэтому я потратил бы деньги, чтобы обогатить собственную духовную жизнь.

– Интересно, каким образом?

– Спустил бы все на наркотики, секс и алкоголь.

– Звучит вполне материально. Нет ничего духовного в том, чтобы потакать своим физическим потребностям.

– Это зависит от того, последователем какого учения вы себя считаете. Если вы стоик, как Сара, то ваше духовное развитие происходит через ответственность и исполнение долга. Если же вы эпикуреец, как я – хотя поспешу заметить, что старый добрый Эпикур, возможно, и не узнал бы во мне своего последователя, – так вот, у эпикурейцев духовное развитие происходит через удовлетворение желаний. – Художник приподнял одну бровь. – К сожалению нас, современных эпикурейцев, часто осуждают. Есть что-то необъяснимо презренное в мужчине, который отказывается признавать свою ответственность, предпочитая погружать чашу в фонтан удовольствий. – Джек внимательно смотрел на Купера. – Но это лишь оттого, что наше общество состоит из овец, а овцам очень легко промывать мозги пропагандой. Они могут и не верить, что белое белье женщины – символ ее успеха в качестве домохозяйки, зато они наверняка верят, что на кухне не должно быть микробов, что улыбки должны быть белоснежными, дети – благовоспитанными, мужья – трудолюбивыми, а моральная устойчивость – очевидной. Или возьмите ролики про пиво. Предполагается, что реклама убедит мужчин в том, какие они мужественные, однако на самом деле она убеждает их лишь носить чистый свитер, регулярно бриться, иметь по крайней мере троих друзей, никогда не напиваться и увлеченно болтать в пабе. – Его напряженное лицо расплылось в улыбке. – А моя проблема заключается в том, что я скорее напьюсь до чертиков и трахну шестнадцатилетнюю девственницу, особенно если мне удастся медленно стянуть ее школьный сарафан.

«Господи, – с тревогой подумал Купер, чувствуя тяжесть взгляда собеседника на своей склоненной голове, – неужели этот негодяй еще и мысли читает?» Детектив сделал вид, будто записывает что-то в блокноте.

– Вы все это так же красочно описали миссис Гиллеспи или просто сказали, что потратили бы ее деньги, окажись они у вас?

Джек взглянул на Сару. Та рассматривала портрет Матильды и не поднимала глаз на мужа.

– У нее была великолепная кожа для ее возраста. Скорее всего я сказал что-то вроде: «Я бы лучше напился до чертиков и трахнул старушку».

Купер, который оказался намного более добропорядочным, чем сам от себя ожидал, был настолько шокирован, что поднял глаза:

– И что она ответила?

Джек явно наслаждался происходящим.

– Она спросила, не хотел бы я нарисовать ее обнаженной. Я согласился, и она сняла одежду. Если вас это интересует, то на Матильде была только «уздечка», когда я ее рисовал.

Джек улыбнулся, проницательно глядя в глаза полицейского.

– Вас это возбуждает, сержант?

– Да, – ответил тот ровно. – А она, случайно, не была в ванной в этот момент?

– Нет. Она была вполне жива и лежала на кровати во всем своем великолепии. – Джек встал и пошел к тумбочке в углу комнаты. – И выглядела превосходно. – Он достал альбом из нижнего ящика. – Сами посмотрите. – Джек бросил альбом, и тот приземлился у ног полицейского. – Это Матильда – одна из самых ярких индивидуальностей, которые мне встречались.

Купер поднял альбом и начал перелистывать страницы. На них действительно была изображена миссис Гиллеспи, обнаженная и лежащая на своей кровати, сильно отличавшаяся от жалкого трупа в ванной или старой карги на видеопленке. Детектив положил альбом на пол рядом со стулом.

– Вы спали с ней, мистер Блейкни?

– Нет. Она никогда не просила об этом.

– А если бы попросила?

Вопрос был задан до того, как Купер успел его обдумать. По лицу Джека было невозможно прочитать его реакцию.

– Это имеет отношение к делу?

– Я пытаюсь понять ваш характер, мистер Блейкни.

– Ясно. И что подскажет вам мое согласие переспать с пожилой женщиной? Что я извращенец? Или необычайно сострадательное существо?

Купер усмехнулся:

– Я бы сказал, что вам необходимо проверить зрение. Даже в темноте миссис Гиллеспи вряд ли сошла бы за шестнадцатилетнюю девственницу. – Он достал пачку сигарет из кармана. – Не возражаете?

– Пожалуйста. – Джек ногой подтолкнул к сержанту корзину для мусора.

– Миссис Гиллеспи оставила вашей жене три четверти миллиона фунтов, мистер Блейкни. Вы знаете об этом?

– Да.

Сержант не ожидал такого ответа.

– Значит, миссис Гиллеспи все-таки рассказывала вам о своих намерениях?

– Нет, – ответил Джек, вновь усаживаясь на свой табурет. – Я только что провел два замечательных часа в «Кедровом доме». – Он бесстрастно посмотрел на Сару. – Джоанна и Рут наивно полагают, что я имею какое-то влияние на свою жену, поэтому они из кожи вон лезли, чтобы мне понравиться.

Купер почесал подбородок. Как только у доктора Блейкни хватает терпения выносить подобное? Этот, человек забавлялся с ней, словно сытый кот, вонзивший когти в полуживую мышь. Загадка была не во внезапном решении о разводе, а в том, почему она не сделала этого раньше. И все-таки у Купера складывалось впечатление, что Джек Блейкни бросает жене вызов, на который она почему-то не хочет отвечать, чем сильно его подводит. Ибо кот остается заинтересованным в игре лишь в том случае, когда мышь ему подыгрывает.

– А раньше вы знали о наследстве?

– Нет.

– Вы удивлены?

– Нет.

– Вашей жене пациенты часто оставляют деньги?

– Нет, насколько мне известно. – Джек улыбнулся сержанту. – Если и оставляют, то она мне не говорит.

– Тогда почему вы не удивлены?

– Дайте мне хоть одну причину, почему я должен быть удивлен. Если бы вы сказали, что Матильда оставила деньги благотворительному фонду полиции или «Новым странникам»[16], я бы тоже не удивился. Это ее деньги, и она могла распоряжаться ими по своему усмотрению. Уверяю вас, я рад, что моя жена, – он сделал несколько оскорбительное ударение на последнем слове, – выиграла джекпот. Это слегка облегчит мое положение. Не буду отрицать, сейчас у меня туго с деньгами.

Сара окинула его с головы до пят рассерженным взглядом:

– Господи, Джек, если бы ты знал, насколько я близка сейчас к тому, чтобы как следует ударить по твоему самодовольному лицу.

– А, наконец-то в тебе проснулась страсть. – Он встал и двинулся к ней, раскрыв руки, словно предлагая ей исполнить свою угрозу. – Пожалуйста, я весь твой.

Сара застала мужа врасплох, ударив его в пах.

– В следующий раз, – процедила она сквозь зубы, – я сломаю портрет Матильды о твою голову. Хотя мне будет очень жаль, так как эта картина, возможно, самое лучшее из всего нарисованного тобой.

– Черт побери, женщина, больно ведь! – выдавил Джек, согнувшись пополам и вновь упав на стул. – Я просил страсти, а не кастрации.

Глаза Сары сузились.

– Я надеялась, что будет больно, кретин. Даже гроша не рассчитывай получить из денег Матильды. И из моих, конечно, тоже. Пятьдесят на пятьдесят? Черта с два! Я скорее все отдам в кошачий приют, чем буду смотреть, как ты ведешь беспечную жизнь благодаря плодам моего тяжкого труда.

Джек засунул руку в карман джинсов и достал оттуда сложенный листок бумаги.

– Мой контракт с Матильдой, – сказал он, протягивая жене листок одной рукой, а другой осторожно поглаживая ушибленное место. – Глупая старуха отбросила концы до того, как успела мне заплатить, но, полагаю, ее душеприказчики должны мне десять тысяч фунтов, а ее наследник получает картину. Господи, Сара, и вправду больно. Думаю, ты нанесла мне непоправимый вред.

Сара не обратила внимания на слова мужа, читая написанное на листке.

– Выглядит вполне законным.

– Так и есть. Документ готовил Кейт.

– Он не говорил...

– С чего бы? Это тебя не касается. Я лишь надеюсь, что у меня есть право потребовать гонорар. Но вполне вероятно, что контракт сочтут недействительным, раз Матильда умерла.

Сара передала документ сержанту Куперу.

– Что вы думаете? Жаль, если Джек не сможет получить деньги. Это его вторая крупная продажа.

«Она действительно рада за этого подонка», – подумал с удивлением Купер. Что за странная пара. Он пожал плечами:

– Я не эксперт, но всегда считал, что долги умершего выплачиваются из наследства. Если бы вы постелили ей новый ковер, за который она не заплатила, то счет, несомненно, был бы оплачен. Не вижу причин, почему с картиной должно быть по-другому. Особенно с картиной, на которой изображена покойная. Вы ведь вряд ли сможете продать ее кому-либо еще? – Детектив посмотрел на холст. – Хотя у вас могут возникнуть проблемы с доказательством, что это действительно миссис Гиллеспи.

– Где я должен буду доказывать? В суде?

– Возможно.

Глаза художника блеснули.

– Я рассчитываю на тебя, Сара.

– То есть?

– Попроси душеприказчиков не платить. Мол, ты не веришь, что это портрет Матильды. Судебные тяжбы – прекрасный способ привлечь к себе внимание и обрести известность.

– Не говори глупостей. Я прекрасно знаю, что это Матильда. Если твой контракт предусматривает выплату из наследства, они будут вынуждены заплатить.

Но Джек уже не слушал. Он побросал краски, кисти и баночки с растворителем в сумку и снял портрет Джоанны Лассель с мольберта.

– Мне нужно идти. Послушай, я не могу пока забрать все остальное, так как еще не подыскал студию, однако постараюсь освободить комнату на этой неделе. Хорошо? Я пришел только за сменой одежды: после ночи в машине она несколько помялась.

Художник направился к двери, закинув сумку на плечо и засунув портрет под мышку.

– Минутку, мистер Блейкни. – Купер встал и преградил ему путь. – Я с вами еще не закончил. Где вы были в ночь смерти миссис Гиллеспи?

Джек посмотрел на Сару.

– Я был в Стратфорде, – сказал он спокойно, – с актрисой по имени Салли Беннедикт.

– Как я могу с ней связаться?

– Через Королевскую шекспировскую труппу[17]. Она играет Джульетту в одном из их спектаклей.

– Спасибо. Да, и еще одно: как человека, близко знавшего умершую, я должен предупредить вас – если вы и дальше собираетесь спать в машине, то потрудитесь показываться в полицейском участке каждый день, в противном случае я буду вынужден выписать ордер на арест. Нам также нужны ваши отпечатки пальцев, чтобы сравнить их с теми, что мы нашли в «Кедровом доме». В среду утром в фонтвилльском здании прихода будут работать дактилоскописты. Если не сможете прийти, вам придется сдать отпечатки в участке.

– Я приду.

– Где вас искать в случае необходимости?

– Я сейчас на попечении миссис Джоанны Лассель, «Кедровый дом», Фонтвилль.

Джек толкнул дверь ногой и вышел в коридор. Судя по количеству пятен и царапин на двери, он проделывал это не впервые.

– Джек! – крикнула Сара.

Он повернулся и посмотрел на нее, вопросительно изогнув брови.

– Поздравляю, – тихо сказала она, кивнув на портрет Матильды.

Джек одарил ее удивительно интимной улыбкой и захлопнул за собой дверь.

Два человека, оставшихся в студии, прислушивались к шагам художника по лестнице, пока он поднимался наверх за одеждой.

– А он себе на уме, не так ли? – сказал Купер задумчиво.

– Одна из самых ярких индивидуальностей, – отозвалась Сара, повторяя характеристику Матильды, данную Джеком. – Только с такими индивидуальностями очень тяжело жить.

– Понимаю. – Детектив нагнулся и затушил окурок о край мусорной корзины. – Но думаю, еще тяжелее жить без них. Ваш муж оставляет после себя нечто вроде вакуума.

Сара отвернулась и посмотрела в окно. Там, конечно же, ничего не было видно – уже стемнело, – но полицейский мог видеть ее отражение, словно в зеркале. Лучше бы ему держать язык за зубами, подумал он; увы, открытость семьи Блейкни оказалась заразительной.

– Он не всегда такой, – промолвила Сара. – Джек редко бывает настолько откровенным. Не знаю, ради кого он старался – ради меня или ради вас. – Она замолчала, осознав, что высказывает вслух свои мысли.

– Ради вас, разумеется, – отозвался детектив.

Они услышали, как открылась и вновь закрылась входная дверь.

– Почему «разумеется»?

– Я не делал ему больно.

Отражения их взглядов встретились на оконном стекле.

– Жизнь – это сущее наказание, не правда ли, сержант?

Джоанна имеет все большие виды на мой кошелек. Оказывается, во всем виновата я: она не может найти работу, ее жизнь так пуста, что она была вынуждена выйти за Стивена, и опять-таки моя вина, что она оказалась с нежеланным ребенком на шее. Я сдержалась и не стала говорить, что ее никто не заставлял прыгать в кровать к первому попавшемуся еврею, ну а противозачаточные таблетки изобрели задолго до того, как она забеременела.