Глава четвертая

Если Дикон и заметил исчезновение Барри Гровера из пивнушки, то недолго задумывался над этим фактом. Ему самому неоднократно приходилось скрываться в разгар вечеринок, так что он не посчитал поступок Барри каким-то уж странным. В любом случае, Дикону даже немного полегчало, когда выяснилось, что он больше никого не обязан подвозить до дома. Правда, Майкл был не настолько пьян, как это показалось лаборанту, но все же превысил свой лимит, и поэтому счел за лучшее оставить машину у конторы и взять такси. Дикон снимал квартиру на чердаке в Ислингтоне, и теперь, чем ближе становился его дом, тем печальней чувствовал себя журналист, ссутулившийся на заднем сиденье автомобиля. Все же было что-то общее между ним и Барри. И то, что этот очкарик часами просиживал на работе, вместо того чтобы спешить домой, означало одно: ему, как и Дикону, просто не хотелось туда возвращаться. Это сходство внезапно заинтриговало Майкла. «Почему Барри так одинок? И почему ему не хочется проводить вечера дома?» — всерьез задумался Дикон. Очевидно, лаборанта, как и самого Майкла, страшила пустота квартиры, и не было в этом ничего личного, потому что прошлое казалось таким неприятным, что и вспоминать-то о нем не хотелось.

Сентиментальные размышления увлекали Майкла все больше, и он принялся мысленно ругать себя. Да, во всем он был виноват сам. Он, и только он. И в смерти своего отца, и в обоих неудачных браках. В том, что произошло с его семьей, впоследствии полностью отвергнувшей его самого. (Господи, как же хотелось ему сейчас вычеркнуть из памяти глаза той женщины! Воспоминания о матери преследовали его весь вечер.) Детей у Майкла не было, а друзья, все как один, приняли сторону его первой жены. Дикон, очевидно, просто выжил из ума, оставив одну жену и тут же заведя другую. Ведь единственное, к чему привел второй брак — так это к глубокому разочарованию, так как новая супруга оказалась ничуть не лучше первой.

Время от времени таксист бросал в зеркальце сочувственные взгляды: ему было близко состояние человека, который перебрал на вечеринке и теперь пребывает в глубокой меланхолии. Впрочем, ничего удивительного: перед Рождеством в Лондоне таких джентльменов встречалось предостаточно.

Дикон проснулся с чувством целеустремленности, что было для него явлением необычным. Это событие он отнес на счет своего подсознания, которое всю ночь «прокручивало пленку» интервью с Амандой Пауэлл, тем самым все более возбуждая его интерес к этой особе. Почему одно упоминание о Билли Блейке, нищем незнакомце, производит на нее сильнейшее эмоциональное впечатление, а, например, попытки Майкла выйти на разговор о муже, Джеймсе Стритере, не вызывают никакой реакции? Даже зла или обиды.

Майкл раздумывал над этим вопросом, когда в полном одиночестве готовил себе кофе и недовольно оглядывал пустые стены и холодную белую кухонную мебель, окружавшую его. А вызывало ли какие-нибудь эмоции упоминание его имени у его собственных жен? Или он сам стал забытым персонажем из их жизни?

«А ведь я тоже могу умереть, как этот Билли Блейк, — размышлял Дикон, — скорчившись в углу своей проклятущей квартиры. А через несколько дней меня обнаружат, и, скорее всего, совершенно незнакомые мне люди. Да и кто может сюда заявиться из друзей? Джей-Пи? Лайза? Или мои собутыльники из паба?»

Боже мой! Неужели жизнь его настолько пуста и бессмысленна? Неужели он такой уж никчемный человек? Совсем как Билли Блейк…

В редакцию он приехал пораньше, сразу же уточнил месторасположение своего объекта исследования и дорогу, ведущую к нему, в большом справочнике, оставил записку, где сообщал, что приедет на работу попозже, и, сев в свою машину, покатил на восток. Он направлялся туда, где раньше находился знаменитый лондонский порт. Как и во многих других мировых гаванях, рабочие доки и грузовые суда уступили здесь место прогулочным яхтам, роскошным пристаням и дорогим коттеджам на берегу реки.

Майк проехал по западному побережью Айл-оф-Догз, без труда найдя отремонтированный склад, где компания «У.Ф.Мередит» разместила свои офисы. Затем он подрулил к грязному помещению, окна которого были забиты досками. Это здание совсем не походило на своих аккуратных соседей. Только приглядевшись к нему повнимательней, можно было заметить сходство в архитектуре дома, в особенности замечательную двускатную черепичную крышу. Майклу не требовалось напрягать воображение, чтобы представить себе, как выглядел раньше этот печальный пережиток Лондона викторианской эпохи. Он достаточно долго жил в столице и своими глазами наблюдал, как происходило преображение старых доков. Они сменялись достойными восхищения пейзажами. Теперь Майклу было достаточно одного взгляда на перестроенные старые склады, чтобы напомнить себе о том, что все вокруг можно изменить.

Припарковав машину, Дикон взял с собой фонарь, припасенную бутылку виски «Белл» и через приличную дыру в заборе направился к старому заброшенному складу. Сначала он проверил надежность фанерных щитов на окнах и дверях склада, и только после этого отправился к запасному выходу. От реки стену здания отделяло пять-шесть метров поросшего кустарником открытого пространства. Майкл поплотнее запахнул плащ, защищаясь от пронизывающего ветра, который дул с Темзы и сильно трепал кожу на лице. До него не доходило, как можно обрекать себя на жизнь в подобных условиях. Тем не менее, очень скоро он увидел небольшую группу людей, которых, видимо, не слишком донимала промозглая утренняя сырость. Они расположились возле открытых дверей склада, сгрудившись вокруг жаровни с пылающими дровами. Увидев незнакомца, они подозрительно уставились на него.

— Привет, — дружелюбно произнес Майкл, протискиваясь на свободное местечко и присаживаясь рядом с ними, поставив между ног бутылку виски. — Меня зовут Майкл Дикон. — Он вытащил пачку сигарет и предложил их присутствующим. — Я репортер.

Самый молодой из компании хихикнул и, состроив благопристойную мину, представился, подражая интеллигентной речи Майкла:

— Привет. Меня зовут Мистер Задница. Я бездомный. — Он взял сигарету из протянутой пачки. — Если не возражаете, я приберегу ее к обеду, когда будет что выпить.

— Я не против, мистер Задница. Хотя на вашем месте я не стал бы ждать так долго.

У юноши было худое изможденное лицо и бритая голова.

— Вообще-то мое имя Терри, — признался он. — А что тебе здесь нужно, недоносок?

«А ведь он совсем молод», — подумал Дикон, заодно отмечая про себя, что такая жизнь уже наложила свой отпечаток на внешность собеседника. В нем чувствовалась и агрессия в выпяченной вперед нижней челюсти, и неприкрытый цинизм в прищуренных глазах. Неожиданно Майкла обожгла мысль, что его приняли за небогатого гомосексуалиста, забредшего в эту глушь в поисках случайного партнера.

— Мне нужна информация, — нейтральным голосом заявил журналист. — О некоем Билли Блейке. Он ночевал здесь, если, конечно, не находился в тюрьме.

— А кто тебе сказал, что мы его знали?

— Та женщина, что оплатила его похороны. Она говорила, что приходила сюда и получила от вас кое-какие ответы на интересующие ее вопросы.

— А-м-м-манда, — встрял в разговор другой бездомный. — Помню. Не так давно я встретил ее на углу, и она подала мне пять фунтов.

Терри нетерпеливым жестом отмахнулся от него:

— Зачем репортеру понадобился человек, который уже полгода как мертв?

— Сам еще толком не знаю, — честно признался Майкл. — Может быть, хочу доказать, что жизнь Билли все же представляла какую-то ценность. — Он положил ладони на горлышко бутылки. — Тот из вас, кто сообщит мне полезную информацию, получит вот это.

Более старшие нищие уставились на бутылку, но Терри продолжал смотреть в глаза Майклу:

— А что значит «полезную»? — не без иронии произнес он. — Я, например, прекрасно знаю, что он плевать хотел на все на свете. Это будет считаться «полезной информацией»?

— Я бы и сам мог догадаться об этом, Терри, учитывая обстоятельства, при которых он умер. Для меня полезным окажется то, чего я пока о нем не знаю. Или поможет найти человека, который поделится своей информацией о Билли. Для начала хотелось бы узнать его настоящее имя. Кем он был до того, как назвался в полиции Билли Блейком?

Но все присутствующие лишь отрицательно помотали головами.

— Он рисовал картины на асфальте, — пробурчал один старик. — У него даже было свое место возле пристани.

— Это мне известно от Аманды, как и то, что Билли всегда рисовал одну и ту же картину — Рождество Христово. Кто-нибудь может мне сказать, почему?

Ответом послужило все то же общее проявление отрицания. «Как же они напоминают мне персонажей из „Звездных войн“, — подумал Майкл. — Этакие иссохшие морщинистые существа, но с горящими глазами, свидетельствующими о ловкости и хитрости».

— Просто всеми узнаваемое изображение Святого Семейства, — пожал плечами Терри. — Он был вовсе не глуп и хотел побольше заработать. Под картиной Билли писал: «Благословенны будут бедные» и сам ложился рядом. При этом он всегда выглядел совершенно больным и таким несчастным, что прохожие начинали испытывать чувство вины, когда шли мимо и читали эти слова под картиной. Вообще-то Билли вытягивал из них немало. Но вот когда напивался, то становился агрессивным и начинал приставать к туристам с проповедями. Это их здорово отпугивало, и волей-неволей Билли приходилось протрезвляться, чтобы зарабатывать по новой.

Лица бездомных начали расплываться в улыбках при воспоминаниях о проделках Блейка.

— Трезвый Билли был замечательным человеком и художником, но пьяный становился совершенно невыносимым, — заметил один старик. Он усмехнулся каким-то своим мыслям, и пергаментная кожа его лица складками собралась внутри свалявшегося вязаного шлема. — У трезвого Билли картины напоминали рай, а как напьется — сущий ад.

— Получается, что он рисовал две разные картины?

— Он рисовал их сотнями, если только ему удавалось достать бумагу. — Кивком головы старик указал в сторону офисов. — По вечерам Билли выбирал из их мусорных баков конверты и использованную бумагу, а потом всю ночь рисовал. Утром же он терял к ним всякий интерес.

— И куда же он их девал?

— Мы использовали их для растопки.

— А Билли не возражал?

— Нет, — подключился к разговору еще один старый нищий. — Ему нужно было греться, как и всем нам. Скажу больше: его это даже веселило. — Он постучал себя по лбу скрюченным пальцем. — Билли был сумасшедшим, вроде Болванщика. Всегда распинался насчет адского пламени, приносящего очищение. Один раз даже сунул руку прямо в кучу пылающей бумаги, и держал ее там до тех пор, пока мы его не оттащили.

— Зачем же он это сделал?

Присутствующие безразлично пожали плечами. Казалось, все думали об одном: «Какая может быть логика в поступках безумца?»

— Он частенько это проделывал, — вспомнил Терри. — Иногда засовывал в огонь обе руки, но чаще одну правую. Меня это всегда раздражало. Бывали дни, когда Билли вообще не мог шевелить пальцами из-за ожогов, но все равно продолжал малевать свои проклятые картины. Зажимал пастель между двух пальцев, а чтобы рисовать ему приходилось двигать всей рукой. Говорил, что ему необходимо чувствовать муки творчества.

— Наш юный Терри считал его шизофреником, — неожиданно объявил старик в вязаном шлеме. — Говорил ему, что надо принимать лекарства, но Билли не заботился о своем здоровье. Он убеждал всех, что никакими душевными болезнями не страдает и поэтому ни за что не станет обращаться к врачам. Смерть для него была единственным избавлением от мук.

— Скажите, а он никогда не пытался покончить жизнь самоубийством? — поинтересовался Майкл.

Терри снова хихикнул и жестом обвел пустырь:

— И ты можешь назвать все это жизнью?

Дикон понял, что хотел сказать юноша, и сочувственно кивнул:

— Нет, я имел в виду не совсем это. Он никогда не предпринимал ничего такого специфического, чтобы побыстрее умереть?

— Нет, — почти равнодушно произнес Терри. — Он только говорил, что еще недостаточно страдал и хочет умереть медленно. — Парень поплотнее закутался в пальто, когда порыв ветра с реки взметнул от жаровни сноп искр. — Послушай, приятель, этот бедолага страдал прогрессирующей шизофренией. Совсем как наш Уолт. — Терри чуть толкнул плечом своего соседа. Тот сидел скорчившись, положив подбородок на колени: в той же позе, в какой миссис Пауэлл обнаружила Билли. — Правда, Уолт принимает лекарства, но частенько забывает об этом. Конечно, ему следовало бы подлечиться в больнице, но таких богаделен уже не существует. Некоторое время он жил на попечении своей матери, пока врачи не сочли, что ему не повредит свежий воздух. К тому времени Уолт так запугал старуху своими выходками, что она поняла все буквально и вышвырнула его за дверь. — Терри повернулся к воротам склада и добавил: — Внутри таких еще человек двадцать, и ухаживаем за ними мы. Представляешь, каково?

С этим Дикон не мог не согласиться. Куда же катится общество, если сумасшедшие оставлены на попечение лишь бездомных нищих?

— Билли никогда не намекал, что обращался в больницу?

Терри отрицательно покачал головой:

— Он вообще никогда не распространялся о своем прошлом.

— Ну, хорошо. А как насчет тюрьмы? В какую именно он попадал за свои кражи?

Терри кивнул в сторону старика в вязаном шлеме:

— Том однажды сидел вместе с Билли целый месяц в Брикстоне.

— И где его держали? — обратился Дикон к старику. — В больничном крыле или в общем?

— В обычной камере, как и меня.

— Ему давали лекарства?

— Что-то не припомню.

— Значит, диагноз «шизофрения» ему официально не был поставлен?

Том печально покачал головой:

— У тюремщиков нет ни времени ни желания заботиться о заключенном, попавшем к ним всего на четыре недели. Если Билли и принимался орать так, что у всех лопались барабанные перепонки, то надзиратели принимали это за проявление белой горячки или еще чего.

— Получается, что в тюрьме он вел себя так же, как на свободе?

Том неопределенно помотал рукой:

— То так то сяк. Перепады настроения. Депрессия. А в общем, ничего особенного. На воле то же самое. Билли ходил в церковь и вел себя как добропорядочный человек, пока не напивался. Трезвый он мало чем отличался от нас с вами.

Дикон пустил пачку сигарет по второму кругу, а затем, зябко подняв воротник плаща, закурил сам:

— Значит, никто из вас не знает, откуда он родом и кем был до того, как превратился в Билли Блейка?

— Откуда тебе известно, что это не настоящее его имя? — удивился Терри. На этот раз он решил закурить и вытащил из костра головешку.

Дикон пожал плечами:

— Я просто высказываю предположение. — Он глубоко затянулся. — А как он говорил? Никакого акцента не чувствовалось?

— Нет, как-то не обращал внимания. Правда, один раз я спросил его, не актер ли он. Когда Билли напивался, из него так и сыпались фразы из классической литературы. Но он тогда ответил, что нет.

— И о чем он говорил в своем пьяном бреду?

— Да обо всем, что в голову приходило. Иногда он изъяснялся даже стихами, но я не знаю, сам ли он их сочинил, или это просто какие-то отрывки. Правда, кое-что я запомнил, особенно одно четверостишие, которое Билли повторял довольно часто. Что-то жуткое: типа, «отец и мать орали, а демоны летали».

— А наизусть не вспомнишь?

Терри обвел взглядом своих компаньонов, как бы ища у них поддержки. Не ощутив ее, он неуверенно произнес:

— Даже не знаю… Начиналось, кажется, так: «Ревя, как дьявол, скрывшийся во мгле…», а вот что дальше, я уже не помню.

Дикон прикрыл руками сигарету, напряг память и забормотал:

— Да, — кивнул молодой человек и посмотрел на журналиста с уважением. — Откуда, черт возьми, ты это знаешь?

— Это стихотворение называется «Скорбь младенца», а написал его известный поэт Уильям Блейк.