Обычно Нед встречался с Джейн в половине первого. Перенеся свидание ближе к часу, он вышел за пять минут до назначенного срока. Френч шел быстро: солнце временами показывалось из-за облаков. Он не смотрел ни направо, ни налево, как и подобает человеку, делающему вид, что не подозревает, не может подозревать и никогда не заподозрит, что за ним следят.
      Это была иллюзия, как и многое другое во внешних проявлениях Неда Френча. Много лет назад у родителей, на озере Фон-дю-Лак, в Висконсине, в бестолково построенном щитовом доме с широкой верандой и прохладным подвалом, Нед и его друзья прятались от жарких лучей солнца, играя в погребе в настольный теннис. Тайное от взрослых и неумелое курение вызвало у некоторых из них кашель; у Неда же в ту пору возникло поразительное «периферическое зрение», как это называют офтальмологи, а также и другие качества, развиваемые настольным теннисом – мгновенная, почти рефлекторная реакция и решительность.
      Даже его редкие способности не помогли ему подавить чувство, что дела сегодня не слишком хороши. Может, вспышка Лаверн, может, глупость Макса Гривса или дюжина других, более мелких неприятностей, но все вместе складывалось в предчувствие надвигающейся серьезной беды.
      Несмотря на это, он решительно шагал по Брук-стрит, потом повернул и пошел по пешеходной улице под названием Саут-Молтон-стрит, мимо маленьких магазинчиков, которые то объявляли о своем банкротстве, то вновь открывались, мимо крохотных ресторанчиков, где когда-нибудь они с Джейн смогут посидеть за ленчем на улице, не ощущая тревоги.
      Да, когда все это успокоится, сказал себе Нед. Когда исчезнет тревога. Как это может случиться? – спрашивал он себя. Как убедить Лаверн, чтобы она позволила ему уйти? Смогут ли он и Джейн открыто проявить свои чувства друг к другу, не вызвав немедленного, хотя, может быть, и замаскированного дисциплинарного взыскания?
      Внимание Неда привлек молодой студент, остановившийся поглазеть на витрину с какой-то мурой для панков. Он двигался следом за Недом почти так же быстро, как и сам Нед. Когда они приблизились к шумной и многолюдной Оксфорд-стрит, парень приблизился на расстояние тридцати ярдов, как это и рекомендуют пособия по слежке. Нед отметил на оперативном жаргоне, что его «вели издали», а теперь «взяли вплотную».
      Остановившись на оживленной улице, Нед поглядел по сторонам, как бы высматривая автобус. Благодаря периферическому зрению, Нед ни разу прямо не взглянул на студента, но, поворачивая голову, все же заметил еще одного человека с такими же повадками. Молодой парень терся возле почтового отделения на углу Бленхейм и Молтон, очень неопрятный, со слишком короткими темными волосами и таким носом, о котором отец Неда говорил: «Так и хочется напихать в него груду никелевых монет».
      Чувствуя себя маршалом на параде, Нед подождал, пока переключился светофор, и двинулся через Оксфорд-стрит. Его кортеж проследовал за ним на соответствующей дистанции. Студент в тридцати футах, а Нос – в пятидесяти. Насколько мог судить Нед, не желая проверять свою догадку слишком открыто, ни один из них пока не заметил другого.
      Хотя слежка за ним не принадлежала к разряду мелких неприятностей, она добавила что-то еще к мрачной атмосфере этого дня. Ничего путного в этот вторник не будет, решил Нед. Еще одно поразительное предчувствие Френча?
      Нед снова помедлил, чтобы предоставить своим преследователям возможность поменяться местами, а себе дать время подумать, что же делать дальше. Он был уверен, что может уйти от кого угодно в этом сумасшедшем доме, которым был первый этаж «Селфриджа». Но от двоих?
      Длинная вереница автобусов медленно двигалась на восток. Люди вскакивали на заднюю площадку и соскакивали с нее с такой легкостью, что можно было подумать, будто эта лондонская привычка вполне безопасна. Нед знал, что это вовсе не так; правда, тот, кто вскакивал или соскакивал, редко ушибался, но иногда от толчков страдали пожилые респектабельные старушки, терпеливо ожидающие возможности войти в автобус или выйти из него.
      Черт подери, подумал Нед. Два хвоста. Один из Компании, а второй, скорее всего, человек Бертольда Хайнемана, любителя приключений, о существовании которого ему вчера вечером сообщил Мо Шамун. Техника ухода от слежки не была установлена раз и навсегда и не подчинялась никаким законам. Однако инстинкт подсказывал Неду, что шансы на успех снизились, поскольку преследователей было двое.
      Ему придется отменить встречу, Джейн ушла из офиса несколько минут назад. Лучше всего, видимо, позвонить ей прямо в номер 404. Это было намного безопаснее встречи. Они уже несколько месяцев искушали судьбу, полагаясь на его интуицию. Это будет первый раз, когда они отменят свидание. Отличный процент. Вот только страх, гнетущий, как предзнаменование... Короче, день не задался. Черный вторник, черт его подери.
      В поисках телефона Нед вошел в универмаг «Дебенхам» в поисках телефона. Он только что миновал маленькие ресторанчики на Саут-Молтон, где он и Джейн однажды...
      Разумеется, их отношения будут совершенно иными без Лаверн. Знала она об этом или нет, но это был любовный треугольник. Само ее существование сообщало их отношениям особый привкус запретности. Без нее это были бы просто пирожные и чай на Саут-Молтон.
      Он нашел телефон, прождал четыре минуты, пока не наговорилась стоявшая перед ним женщина, позвонил в отель, который был частью «Селфриджа», и попросил соединить с номером 404. Нед мог себе представить, как беспокоилась Джейн. Трубку подняли, но никто не ответил.
      – Джейн?
      – О Господи! Ты меня чуть не до смерти напугал.
      – Джейн, ничего не получится. Половина шпиков Лондона тащится за мной.
      – Чудесно.
      – Ты же понимаешь, что я огорчен не меньше, чем ты.
      – Знаю. Пока.
      Он повесил трубку и повернулся так быстро, что уперся взглядом прямо в Носа: стоя всего в нескольких ярдах от него, тот вдруг остро заинтересовался колготками в ближайшей витрине. Студент, лучше подготовленный, будто поджидал одного из них у лифтов.
      Следующие полчаса Нед водил шпиков по магазинам грампластинок вдоль Оксфорд-стрит – от Марбл-Арч до Тоттенхэм-Корт-роуд. В каждом он подходил к продавцу, обычно ветерану лет 26, и спрашивал, нет ли альбомов фортепианной музыки.
      – Что-нибудь из ранних записей – годов тридцатых или сороковых, – объяснял Нед. – Пайнтоп Смит, Арт Ходс, Джо Салливан, Джимми Йэнси, Джесс Стейси. Любой исполнитель буги-вуги, вроде Алберта Амонса, Питера Джонстона или Мид Лукс Люиса. Только не надо дуэтов и трио. Ничего, кроме соло.
      Альбом не попался ему ни разу, но он нашел несколько пленок, заляпанных бездарными этикетками, на которых значилось что-то вроде «величайшие классические произведения всех времен». Он купил их, хотя эти вещи у него были – большей частью на пластинках из шеллака, на 78 оборотов. Им было уже более чем полвека, и потому звучали они плоховато. Последние двадцать лет он почти всегда возил их с собой. Лаверн, помогавшая таскать эти жернова из города в город, говорила:
      – Они не могут ни перегреться, ни переохладиться, ни высохнуть, ни увлажниться: с ними обращаются лучше, чем с нашими девочками.
      Вот и отлично, решил Нед, купив пленки. Если их счастливый дом распадется, некоторые из фортепианных записей должны быть легкими, как эти кассеты.
      Он видел, как роется Студент на стеллаже с пластинками. Нос прохаживается снаружи по тротуару Оксфорд-стрит. Теперь они поняли, что следят за одним и тем же человеком, который ведет их по ложному следу. Когда парни вернутся к себе, их боссы развлекутся, вычисляя, что же на самом деле произошло и чего не было.
      Нед пошел по направлению к канцелярии. Когда он свернул с шумной, задымленной Оксфорд-стрит на юг, на Дюк-стрит, Студент сник, узнав дорогу домой. Нос держался поблизости, пока Нед не скрылся в огромном здании. Нед стоял в холле и смотрел через окно, выходящее на Гросвенор-сквер, видел, как Нос встретился с другим парнем, судя по всему, тоже арабом. Они о чем-то говорили, оживленно жестикулируя.
      Гнусный и мерзкий день с липкими мелкими неудачами не оставил даже надежды на воздаяние в виде встречи с Джейн. Он уже не мог обойтись без этих встреч. Без них он страдал как ребенок. Дурацкий, мрачный день.
      Нед снова вышел из канцелярии, чтобы остаться наедине со своими унылыми мыслями. Еще полчаса никто не будет ждать его в офисе. Может, ему повезет, и он встретит Джейн, у которой наверняка такое же поганое настроение.
      Держась в стороне от толчеи Оксфорд-стрит и выбирая небольшие, спокойные улочки, он оказался на Гановер-сквер, в глубине района Сохо, с его секс-шопами и другими заведениями подобного рода. Окна пестрели объявлениями местных специалисток, готовых доставлять садистские удовольствия. Куда бы ни забросила человека судьба, как бы ни баловала его, он никогда не бывает доволен. Время пришло.
      Нед взглянул на часы. Он провел эти несчастные полчаса, даже не пытаясь обнаружить своих засветившихся преследователей. Нед знал, что опытный разведчик должен избегать самоанализа.
      Так или иначе, серьезной обиды на Лаверн у него не было. Бог – свидетель, она была хорошей армейской женой. Двадцать лет назад, в то почти забытое время, когда они поженились, он считал свой выбор идеальным. Она была привлекательна, сексуальна, редко жаловалась, растила четырех прекрасных детей и хорошо готовила. Что еще нужно мужчине? Совпадения политических взглядов, общих интересов?
      Он еще немного посидел на Оохо-сквер и почувствовал, как устал от себя и от своих неуклюжих попыток разобраться в том, что осталось от его брака.
      Да, правда, в последние годы между ними образовалась трещина. Лаверн с ее армейской прямолинейностью правильно сформулировала происшедшее: он пошел дальше, а она осталась.
      Как это назвать? Житейские расхождения? Политические? Сила привязанности? Лаверн всегда фанатически поклонялась своему отцу: «Это моя страна, хороша она или нет».
      Но остальной мир отошел от этого. И Нед тоже.
      Он смотрел, как по внутренней дорожке Сохо-сквер медленно шел пожилой мужчина с маленьким терьером на поводке. Старик не просил подаяния. Но симпатичный белый с черным терьер вставал на задние лапы и перебирал передними, как бы прося чего-то, пока люди на скамейках не бросали пару монет. Старик собирал деньги в кепку как плату за развлечение.
      Неожиданно мысли Неда переключились на Амброза Э. Бернсайда, человека, обиженного на США. Нед быстро пошел на север по Рэтбоун-Плейс и уже через несколько минут был на Гудж-стрит. Номер 60 был, как и сказал Макс Гривс, пабом с выразительной вывеской. На нем была притягивающая вывеска «Большая бочка».
      От боковой двери шла лестница наверх.
      На втором этаже Нед остановился перед закрытой дверью. Оттуда доносился кашель и какой-то шум: казалось, будто сапожник прибивает подлатку. Нед постучал в дверь.
      Постукивание прекратилось, а за ним и кашель. Снизу, из «Большой бочки», доносились характерные позвякивания и посвистывания игрального автомата, будто эльфы или космические пришельцы давали представление посетителям.
      – Мистер Бернсайд?
      Он слышал, как щелкали замки: потом заскрипела отодвигаемая задвижка. Дверь приоткрылась на несколько дюймов. Под глазом старика был яркий зелено-фиолетовый синяк, на белке – сетка лопнувших кровеносных сосудов.
      – Вы!?
      Снизу донесся позвякивающий, хихикающий звук эльфов из игральных автоматов, похожий на чириканье цыплят с чужой планеты.
      Существовало сходство между двумя мужчинами, сидящими за угловым столиком в «Булестине», ковент-гарденском ресторане, очень любимом журналистами, которых приглашали на дорогой ленч и которые не хотели натолкнуться на своих коллег. Внешний вид мужчин вполне отвечал слегка старомодной атмосфере «Булестина», а дорогое меню – толстым кошелькам тех, кто подкармливал журналистов.
      За ленч Харгрейвса платил другой журналист, но на это никто не обращал никакого внимания. Глеб Пономаренко официально числился в советском ТАСС, хотя его расходы убеждали таких циничных писак, как Харгрейвс, совсем в другом.
      Странно, размышлял Харгрейвс: когда он смотрел, как Глеб поглощает унцию белужьей икры четырьмя жадными глотками, у него возникло ощущение, что он видит себя. Без всякого сомнения, между ними было определенное сходство. Что бы ни делал Глеб для Советов, никто бы не заподозрил в нем русского шпиона. Этот сорокапятилетний, как думал Харгрейвс, человек, походил лицом на отпрыска королевских фамилий: Романовых – Габсбургов – Сакс-Кобургов, – которые правили европейскими государствами в прошлом веке. Эти мешки под глазами, это румяное, с высокими скулами лицо, тонкий нос с трепещущими ноздрями, эта безвольная нижняя губа! Глубокие дугообразные морщины словно заключили в иронические скобки нос, рот и усы.
      Рассматривая Глеба, многолетнего партнера по ленчам, Харгрейвс совершенно забыл о теме разговора. Это была одна из самых непостижимых способностей русского человека – оставаться здесь столько времени. Он провел в Лондоне уже лет десять. Всех его товарищей куда-то перевели. Чудеса бюрократических нелепиц?!
      – Удивительно, – пробурчал Харгрейвс.
      Глеб оторвал взгляд от кусочка лимона, который он тщательно выжимал на остатки икры.
      – Это далеко не самая лучшая наша икра, – заверил он Харгрейвса. – Боюсь, что ресторан экономит.
      Англичанин вслушался в интонацию Глеба – прекрасное оксфордско-кембриджское произношение. Никогда не перепутает W с V, не проглотит артикль перед существительным. Конечно, долго слушая его, можно заметить, что он родился не в Англии, но откуда он родом, узнать было невозможно.
      – Удивительно, что за все эти годы я не заметил твоего сходства.
      – С кем?
      – Со мной, черт возьми!
      Русский нахмурился, вглядываясь в одутловатое от пьянства лицо старшего Харгрейвса – с набухшими венами на висках, алой сеточкой набухших на носу кровеносных сосудов и нездоровой одутловатостью щек.
      – Не обижай меня, Найджел, – возмутился он. – Я – привлекательный мужчина, меня часто принимают за юного Седрика Хардвика. А ты – законченный алкоголик, который лучше всех пишет о городских сплетнях.
      – Привлекательный? Ты? Да у тебя такой вид, особенно сегодня, после того как ты неделями не подрезал свои тараканьи усы... – Харгрейвс выжал лимон на свою икру и положил ее ложечкой на завитушку поджаренного хлеба. – Черт возьми, а кто ты на самом деле по происхождению? Мы с тобой так часто встречаемся за ленчем, что я могу об этом спросить.
      Глеб пожал плечами.
      – Мой отец был знаменит, не то что я. Низенький человек, – Глеб показал рукой высоту меньше метра, – но тем не менее семь лет подряд он считался лучшим стахановцем-сварщиком на ДнепроГЭСе. Он...
      – Стахановец? Так работяги называют мастера по ускорению работы?
      – Точно. Мой отец погиб во время обороны Сталинграда, точно так же, как и многие другие. Мама тогда была на восьмом месяце беременности. А через месяц появился я. Русский остановился, глядя, как Харгрейвс неторопливо доедает свою икру.
      – Говорят, ты помогаешь этой чертовски привлекательной Джилиан Лэм. Правда?
      – Человеку надо есть, – подтвердил Харгрейвс, уписывая икру с тостом. – Телекомпания платит Джилиан весьма прилично, тем более что это не мешает моей работе в газете.
      – Поздравляю. Она прелестна.
      Помятое, истасканное лицо Харгрейвса неожиданно покраснело.
      – Ну что ты, ничего подобного у меня с ней нет, я тебя уверяю.
      – Может, и нет, но я знаю твою репутацию.
      Харгрейвс сложил кончики пальцев вместе.
      – Глеб, лесть всегда выручала тебя, но со старым Харгрейвсом это не пройдет.
      – Зачем мне льстить тебе, – ответил Глеб. Он сделал знак официанту, чтобы тот сменил тарелки. – На самом-то деле именно ты и должен льстить мне, – продолжал он, – хваля мою шпионскую сеть за точность работы. – Его глаза расширились, словно предостерегая Харгрейвса от острот. – Правда, правда. Говорят, ты начал разнюхивать грязные дела, связанные с этой бандой в Уинфилд-Хаузе. Это относится к воскресному приему у них?
      – Какая грязь, черт возьми? – Англичанин потягивал свой сухой «Мускадет», все еще холодный, хотя его давно налили. – «Лэм на заклание» грязью не занимается.
      – Извини, это что – справочный материал?
      – Так, по нескольким педикам, которые привлекли интерес Джилиан.
      – А мне говорили, что мисс Лэм интересует только Ройс Коннел.
      – Тебя чертовски хорошо информируют, а, Глеб?
      Русский отмахнулся от этой реплики, будто это был комплимент. Он и Харгрейвс уже несколько лет регулярно скрещивали шпаги в словесных поединках. Сценарий был одним и тем же. В начале ленча, накачиваясь виски и белым вином, журналист прикидывался твердым орешком, который трудно было расколоть. В середине беседы, сдобренной мягким кларетом или бургундским, из него начинала просачиваться информация, как вода из корабля с пробоиной. Не вся она была правдоподобной, но к коньяку он доходил до таких интимных подробностей, что Глеб из чувства стыда пресекал этот душевный стриптиз. Нет, говорил он себе сейчас, это не стыд, а просто внутренний прием опытного рыболова.
      Нельзя брать слишком много рыбы из одного пруда – это может вспугнуть рыбу. Не выуживай слишком много из этого чертова старика Харгрейвса, не то он запомнит... и пожалеет.
      В конце концов, ловля рыбы была профессией Глеба или, поправил он себя, чем-то в этом роде. В Первом главном управлении КГБ отдел Глеба занимался животноводством – разводил высокого ранга агентов. Сначала надо было отыскать такие редкие экземпляры. Потом создать такие условия, чтобы они покинули стадо и начали пастись самостоятельно.
      Глеб вдруг понял, что слишком пристально смотрит на Харгрейвса. Он сделал знак официанту, чтобы тот наполнил их бокалы. «Мускадет» закончился.
      – Еще бутылку?
      – Нет, нет. Той бутылки «Фиджеака», которую ты попросил открыть, мне вполне хватит.
      Когда появилось горячее, оба обрадовались. Блюда в «Булестине» могли быть лучше или хуже, но сервировали стол всегда красиво. Сейчас подали мясо-шароле, с тонкими, как осенние листья, ломтиками; стебли были сделаны из петрушки. По краям был зеленый салат, а внизу – кубики заливного мяса и крохотные хрустящие и острые корнишоны.
      – По правде говоря, – сказал Харгрейвс, начиная выплескивать информацию, – ты никогда не догадаешься, кем больше всего интересуется Джилиан.
      – Кроме Коннела?
      – Кроме Коннела, с которым уже все ясно. – Русский наморщил лоб. Морщины на его лице появлялись в самых неожиданных местах, выражая готовность принять любую новость, хорошую или дурную, и тут же на нее отреагировать.
      – Кто-то незнакомый?
      – Один из этих таинственных людей с прикрытыми лицами, которые разгуливают по улицам Лондона, – сказал Харгрейвс выспренне. Современные английские журналисты, вынюхивающие как слухи, так и серьезные новости, предпочитали более динамичные фразы, обращаясь к красивым оборотам родного языка, особенно из викторианской эпохи, разве что из ностальгии.
      Морщинки сбежали с лица Пономаренко.
      – А, тогда мне жаль эту леди, – сказал он. – Этот город... – Он покачал головой, но оставалось неясно, признак ли это сожаления или удивления.
      – Ты знаешь, Харгрейвс, возможно, даже лучше, чем я, что некоторые города в этом мире будто специально предназначены для того, чтобы притягивать определенный тип авантюристов. Сингапур, а? Гонконг. А на Западе – конечно, Вена, и Цюрих, и Лиссабон, и Лондон. Да, да, ваш Лондон. Этот город стал центром интриг. – Он улыбнулся сказанному. – Если напишешь колонку, так и быть, за последнюю красивую фразу я с тебя денег не возьму.
      – Интриги? – Харгрейвс, несмотря на выпитое, по-прежнему сохранял отдаленное карикатурное сходство с Пономаренко, хотя был заметно более помятым. – Расскажите мне все, черт возьми. Если об этом кто-нибудь узнает, это будет...
      – Э, нет. – Русский предостерегающе поднял вверх указательный палец. – Я знаю, какой гнусный ярлык вы, писаки, приклеили мне, благородному представителю вашей собственной профессии, если в этих словах нет противоречия. Но я уверяю тебя, со мной все ясно, как и с Ройсом Коннелом. Люди, о которых я говорю, не люди, а шифры. Призраки. Они беспрепятственно просачиваются в Лондон и ускользают из него, чтобы участвовать в авантюрах, которые поражают самое богатое воображение. Они крутятся вокруг денег, предпочтительно наличных. Но в этом они мало отличаются от нас, бедных поденщиков, а?
      – Ну, рассказывай дальше, черт возьми. У меня уже слюнки потекли.
      Лицо Пономаренко выразило полное безразличие.
      – Я могу быть уверен, что ты не повернешься резко назад?
      – Для чего? Ну конечно нет, черт.
      – А теперь медленно и только по моей команде повернись. Вон там, в дальнем углу за лучшим столиком, который я никогда не выбираю, чтобы не быть слишком на виду, сидит мужчина. Приготовься, но пока не поворачивайся. Он слушает своего сотрапезника и оглядывает комнату. Он довольно молод, до сорока, полноват, с очень подвижными глазами и высоким лбом, на который спадают жесткие спутанные волосы. Ну просто копна волос. Давай!
      С самым непринужденным видом Харгрейвс поднял палец, показывая на какую-то деталь на потолке, потом устремил взгляд в направлении руки, словно изучал невидимое архитектурное украшение. Посмотрев в сторону, он увидел человека, о котором шла речь.
      Он увидел именно то, что описал русский. Мужчина без каких-либо примет, невыразительный, как поношенный пиджак. У него были торчащие усы, как из стальной проволоки, и дебелое лицо, будто никогда не видавшее солнца, что так просто в дождливом Лондоне. Но не это делало его похожим на призрака. Харгрейвс понял, что это не одно лицо, а физическое воплощение нескольких подобий.
      Он повернулся к Глебу.
      – Чертовски странное лицо. Только что ты видел его – и вот уже не видишь.
      – Как проницательно, Харгрейвс. Многие люди сочли бы его лицо вялым, признаком слабого характера. Но ты и я в этом разбираемся лучше. Если можно так выразиться, это лицо на день, которое человек с очень сильным характером решил поносить.
      – Говори, говори, проклятый мучитель.
      – Но это практически все. Могу добавить очень немногое. Я знаю, что такие люди существуют. Это новая порода, Харгрейвс. Тогда как мы с тобой – неисправимые романтики, работающие и борющиеся ради самого искусства, у этой новой породы вместо сердца – плата с микросхемами, которая оценивает каждое действие в фунтах, пенсах, долларах и центах.
      – И никогда в рублях и копейках?
      Пономаренко пожал плечами.
      – Разве я знаю? Мне известно только, что у них нет сердца, если не иметь в виду простой медицинский смысл этого слова. Они запрограммированы на то, чтобы портить или перехватывать любое прибыльное дело, которое они обнаружат. Берут бразды правления в свои руки, меняют любые первоначальные цели – политические, культурные, военные, экономические – и занимаются только собственной выгодой.
      – Будь я проклят, если я тебя понимаю, Глеб.
      – Вот. Вот здесь, не более чем в шести ярдах от нас, подтверждение моим словам. – Русский прикрыл глаза, готовясь вывести в рассказе вымышленные имена и личности, чтобы обеспечить личную безопасность. – Так вот. Группа специалистов по конному спорту из Венгрии прибыла в Лондон с самыми благоприятными предварительными отзывами. Все на этом острове, бредящем лошадьми, хотели видеть их. Любители спорта и профессионалы по выездке выстраивались в очередь у касс Альберт-Холла. То же самое, я уверен, было и в Эдинбурге, и в Манчестере, и в Бирмингеме. Они платили по десять фунтов за билет, чтобы посмотреть прославленный венгерский прыжок, выездку. С точки зрения венгерской группы, это было очень полезно для международного обмена. Команда могла собрать в общей сложности около пятидесяти тысяч фунтов за вечер. Скажем, десять выступлений в Великобритании. Полмиллиона фунтов, не форинтов. Венгрия была чрезвычайно довольна. Тут звонит человек, если я правильно помню, Альдо Сгрои – может быть такое имя? – известный итальянский кинопродюсер, предлагает сделать документальный фильм об этом триумфальном турне. Обычный молодой человек, немного безвкусный, но серьезный, здравомыслящий, искренний. И просит всего десять процентов от прибыли. Сделка подписана. Какая блестящая идея увеличить сборы от выступлений команды! К последнему дню турне Сгрои, один из них, почти говорит по-венгерски. Они братья по крови? Igen! Могут ли они когда-нибудь предать друг друга? Nem!
      Русский остановился, медленно отрезал кусочек мяса, словно забыв о том, что говорил. Харгрейвс, не скрывая, нервничал в ожидании продолжения.
      – Давайте, давайте! – торопил он.
      – Всему свое время. – Пожевал, пожевал, проглотил. – Расписки были помещены в восточноевропейский банк в Лондоне. До сих пор его название неизвестно. В последний день руководитель команды перегружен делами: билеты на самолет, визы, отправка лошадей, не говоря уж о наездниках и конюхах. Надо было собрать эту маленькую венгерскую армию для заключительного броска на родину.
      По договору банк переведет деньги в Будапешт, как только команда улетит. Но тут появляется кто-то из команды – а может, кто-то из киносъемочной группы, трудно их разделить в эти последние недели – с запиской от руководителя команды, которую передает руководителю банка. Через десять минут венгерские полмиллиона в пятидесятифунтовых банкнотах упакованы в бриф-кейс. И он удаляется! – Глеб хлопнул ладонями. – Только что видели деньги, и тю-тю, их нет.
      – Проклятье! – Харгрейвс сдавленно захохотал. – Черт подери!
      – И помни, старик, – продолжал Глеб, – этот Сгрои – всего лишь один человек. А дюжины таких, как он, разгуливают по улицам Лондона, отыскивая какого-нибудь бизнесмена, чтобы стянуть у него деньги. Представляешь, какой шум поднялся бы в Будапеште, если бы эта игра была разыграна ЦРУ? Но эти таинственные люди не имеют никакого отношения к политике. Это стервятники, которые мчатся вперед, наметив очередную жертву. И ты мне говоришь, что кто-то из них мог возбудить интерес прелестной Джилиан?
      Искры дьявольского веселья, блестевшие в глазах Харгрейвса, медленно потухли.
      – Боже, да нет, – сказал он наконец. – Ничего таинственного.
      – Ну так расскажи мне.
      Вместо ответа Харгрейвс тайком взглянул в дальний угол зала, чтобы рассмотреть пухлого, с одутловатым лицом и выпуклыми глазами человека. Удивительно, какого рода внешность позволяет обеспечивать доверие? И правда кинопродюсер! По распространенному мнению, а Харгрейвс твердо верил, что все, что он думал, было распространенным мнением – типичный человек, вызывающий доверие, должен быть обходительным, мягким, хорошо одетым, достаточно привлекательным и для мужчин, и для женщин и, безусловно, свободным от каких-либо неприятных характеристик или отрицательных черт, которые могут насторожить потенциальную жертву.
      – Удивительно, – вздохнул Харгрейвс. Он бы и сам смог стать подобным мошенником, если бы хватило смелости. Но единственное, что ему удавалось, – это дурачить молодых и впечатлительных женщин, которые нуждались в его помощи, чтобы войти в общество. Он снова вздохнул.
      – Твой ум где-то бродит, – заметил Глеб.
      – Да. Просто восхищаюсь сырой глиной, из которой может быть вылеплена такая мастерская интрига, как «Дело венгерской команды».
      – Ты говорил о любопытстве мисс Лэм. К кому она проявляет интерес? – спросил русский на прекрасном английском.
      – Один шпион из американского посольства, Френч .
      – Френч?
      – Ну да, дело в том... – И журналист принялся сбивчиво объяснять то, что смутило его сотрапезника. – На самом деле парень не француз. Только фамилия его Френч.
      Глеб думал, как лучше прервать этот фонтан ненужных объяснений.
      – Нед Френч, – сказал он наконец, – фанатик джаза.
      Харгрейвс остановился на полуслове, открыв рот.
      – Извини? – Краска полностью покрыла его лицо розовым румянцем.
      – Тоже любитель фортепианного джаза, как и я.
      – Ты его знаешь? – Пальцы Харгрейвса тряслись, пока он неуклюже рылся в карманах пиджака, пытаясь достать ручку. – Играет на фортепиано, – пробормотал он, быстро записывая что-то в маленькой записной книжке.