Он поднял окно в спальне номера. В комнату ворвался сильный шум транспорта. Рев лондонской улицы набирал свои децибелы не от клаксонов машин, а от рычания двигателей легковушек, автобусов, дизелей такси. Нед настроил вмонтированное в стену радио на канал Би-би-си-3. Какой-то актер читал английские стихи густым красивым голосом под аккомпанемент оркестра английской средневековой музыки: с барабанами, флейтами и редкими струнными инструментами.
Нед открыл холодильник и достал маленькую холодную бутылку «перье»
. Медленно, но не отрываясь, он выпил почти всю воду. Когда ему приходилось проверяться, не следят ли за ним, его всегда мучила жажда.
Нед посмотрел на дверцу холодильника и покачал головой. Он не станет проверять, закрыта ли она. Нед пошел к окну, чтобы холодильник остался у него за спиной, потом вздохнул и, повернувшись к нему, потрогал дверцу. Он все еще покачивал головой от огорчения.
Эта придурь с холодильниками со временем пройдет. С ним и раньше случалось такое, но он с этим покончит. А вот прыжок в автомобиль – что-то новое. Хорошо еще, что он не пытался остановить «роллс-ройс».
Он скинул туфли и лег на большую кровать, вспоминая о брифинге, который он только что провел в канцелярии. В сознании быстро мелькали картины, напоминавшие мультфильм. Потом он заставил себя не думать о брифинге и решил, что за шесть дней успеет исправить любую ошибку.
Джейн наверняка заметила все ошибки. Ему все больше и больше была нужна в эти дни ее поддержка в этом деле, которое казалось кошмаром. А может, сказал он себе, это и есть кошмар – отвратительный, пугающий, навязанный извне, но непостижимо связанный с изъянами собственной психики? Нед пристроил подушку наподобие деревянной японской, чтобы она приподнимала его шею.
Джейн была именно то, что ему нужно. Ее рассудок отлично справлялся с ядом, разлитым в жилах Неда.
Мелодраматично? А как назвать то, что отравило твою кровь и заставило тебя осознать бесцельность доброй половины твоей жизни, проведенной в работе на дядю Сэма? Как можно назвать взрослого мужчину, который отлично справлялся со своим делом и вдруг понял, что участвует в смертельной, но бесцельной игре? Он просто полный идиот.
Но ведь этого требовал от Неда дядя Сэм. Еще более трогательно? Имя этому греху – безволие. Он совершал дурацкие поступки, а Господь смотрел на это сквозь пальцы. Но, если дядя Сэм и есть Бог, сказал себе Нед, значит, именно он заставлял его делать глупости, чтобы выторговать еще несколько уступок в интересах свободы предпринимательства и американского образа жизни.
О, Джейн! Как мне нужно, чтобы ты была рядом!
Была рядом и взглянула на Америку как на землю обетованную. Я зажег свою лампу рядом с золотой дверью. Джейн, скажи мне, что в этом есть смысл! В нас, утомленных битвами англосаксонских протестантах, едва теплится огонь.
Джейн – внучка иммигрантов. Но даже сейчас она сохранила простодушный и чистый взгляд на вещи. Земля для свободных, дом для мужественных – такова для тебя Америка. Я зажег свою лампу рядом с золотой дверью. Научи меня чувствовать, как ты, Джейн.
Викофа тогда ночью во Франкфурте помяли слишком сильно. Не помогли никакие профессиональные навыки. Родился он в Нинахе, штат Висконсин, – там, где фабрики «Клинекса»
. А умирал тяжело – в густых лесах под Франкфуртом.
* * *
Нед поправил подушку и, уставившись в потолок, стал вспоминать то, что случилось с Викофом.
Нэнси Ли Миллер нашла скамейку на Гросвенор-сквер, освещенной рассеянным светом облачного июньского дня. Она села и разгладила юбку, прикрывавшую ее длинные ноги в тонких темных чулках. Нэнси не положила как обычно ногу на ногу, так как собиралась развернуть на коленях пакет с бутербродом из тунца.
Это был обычный английский сандвич: сухой хлеб, следы масла и намек на тунца. Словно желая восполнить недостающее количество тунца, давшего изделию название бутерброда с рыбой, сверху положили три кружочка огурца толщиной в бумажный лист.
Нэнси Ли с удовольствием вспомнила сандвичи с салатом из тунца, которые готовят у нее на родине, в Калифорнии: объемное сооружение из хлеба, разрезанного по диагонали, и аппетитно выложенные на нем мясистые кусочки тунца, черешки сельдерея, горки низкокалорийного майонеза, «соломки» из моркови, завитки зеленого перца. Все это лежало на хрустящих листьях салата, окруженное кружочками томата, которые, правда, не имели запаха.
Она отломила кусочек от своего убогого сандвича, рассеянно глядя на какую-то статую в огромном капюшоне. Нэнси часто спрашивала себя, чья это статуя. Может, когда-нибудь рискнет спросить об этом кого-нибудь из американцев, работающих в посольстве.
Она увидела полковника Френча, выходящего из посольства, очень аккуратного и подтянутого в гражданской одежде. Полковник повернул на север, к Одли-стрит. Нэнси положила сандвич на остатки пластиковой обертки, порылась в маленькой сумочке и достала записную книжку.
Она нацарапала число и время на одной из последних страниц. Книжка была почти полностью исписана, а ведь начала она записывать меньше четырех недель назад – сразу после того, как об этом попросил Дрис. Его было очень плохо слышно. Он сказал, что звонит из Бейрута и скоро увидится с ней. Но с тех пор от него не было вестей и напоминала о нем только эта книжка, испещренная зашифрованными фразами, значение которых уже начало стираться из ее памяти. Когда информация понадобится Дрису, она, вероятно, уже не сможет ее расшифровать.
А вот и Джейн Вейл, как всегда аккуратная, очки в черной оправе, волосы собраны наверх. Она поспешно вышла из канцелярии и скрылась на Брук-стрит. Нэнси отметила и это в своей книжке. Она надеялась, что Дрис будет доволен.
Нэнси Ли не обольщалась насчет своего ума. Ей едва удалось окончить колледж, да и то благодаря ухищрениям отца. Нефтяная компания, где он работал, дала что-то вроде стипендии на исследовательские работы. Ее родители постоянно разъезжали, мотаясь с одних нефтяных полей на другие. Она никогда не жила на одном месте так долго, чтобы получить настоящее образование в школах, где учились дети американцев. Нэнси провела детство на Ближнем Востоке, где научилась только говорить по-арабски, да и то не слишком хорошо.
Дрис называл ее гением, потому что был безумно влюблен в ее светло-каштановые волосы, в маленький, чуть курносый нос и в аккуратные ушки. «Как улиточки», – говорил он, покусывая их, при этом его рыжевато-карие глаза горели. Он имел обыкновение покусывать ее – все, что он мог ухватить губами или зубами.
В ту поистине прекрасную неделю в Риме, последний раз, когда они были вместе, она вернулась в Лондон зацелованная, заласканная и покусанная почти до смерти. Тогда, погруженная в свои ощущения от глубины пережитого, Нэнси была в состоянии, близком к обмороку. Ее будто накрыла, а потом выбросила на берег огромная волна у Санты-Барбары, и она, полуживая, избитая, жадно ловила воздух, пропитанный солью океана.
Она доела бутерброд. Видения прошлого возбудили ее; теперь она пыталась успокоиться. Мимо прошел Ройс Коннел, прозванный англичанами из машбюро «мистером котом». С ним была леди с длинными русыми волосами. Нэнси Ли сделала еще пометку в своем блокноте.
Наблюдать было ее обязанностью. С самого начала, когда отец добился для нее этой должности в посольстве, Нэнси знала, что будет ужасно скучно, так как придется сидеть привязанной к месту и заниматься нудной работой.
Впрочем, это назначение очень обрадовало Дриса, а ей больше всего на свете хотелось доставлять ему удовольствие. Он сделал ее женщиной, и она была благодарна ему. Ради него Нэнси готова была вынести даже скуку, значит, так тому и быть. Джон Леннон когда-то очень мило пел: «Пусть это будет».
Два больших белых фургона медленно ехали по площади, отыскивая нужный номер дома. Нэнси видела их почти каждый день. На их стенах было написано смешное английское название фирмы: «Ходгкинс и дочь – традиционные обеды». Мимо ее скамьи шли лондонцы – поодиночке и парами. Нэнси считала англичан странным народом – необычной казалась ей их манера одеваться, удивляли лица – с большими носами и подбородками, как у мистера Паркинса, инженера по обслуживанию систем в посольстве. Женщины, особенно молодые, одевались безвкусно и нарочито неряшливо. Мужчины, похожие, по мнению Нэнси Ли, на бродяг, казались ей симпатичнее.
Она развернула дневные бульварные газеты, которые покупала из-за гороскопов. «Недели ожидания, – прочла она под своим знаком Зодиака, – теперь завершатся любовью; вы получите возможность сделать то, что доставит вам наслаждение. Прохождение Сатурна наконец заканчивается».
Нэнси нахмурилась. Она пролистала газету до колонки сплетен, которая пестрила намеками на любовные похождения в высшем обществе. Нэнси читала не торопясь. После того как она добралась до главного раздела, набранного курсивом, прошло много времени, прежде чем она дочитала заметку: "...весь Лондон жужжит по поводу главного события сезона – огромного ящика Пандоры
. В связи с празднованием американского Дня независимости жена посла США, общительная Пандора Фулмер, пригласила почти полтысячи самых известных людей на хорошее угощение и добрую выпивку. Вы еще не получили приглашения? Не печальтесь – мы свое уже получили, так что смотрите на этой же странице дальнейшие..."
Нэнси почувствовала, как кто-то крепко взял ее за правое предплечье, почти у подмышки. Двое мужчин сели возле нее с обеих сторон. Она взглянула на того, кто сжал ее так больно и вместе с тем по-свойски.
– Дрис!
– Спокойно, любимая, – тихо сказал Хефте по-арабски. Потом обратился к своему товарищу: – Разве я не говорил тебе, что она прекрасна? Небо вознаградило меня.
Тут он увидел раскрытую на колонке сплетен газету, которую читала Нэнси, когда они подошли.
– Здесь написано, что нас благословило Небо, брат. Иншалла!
Глава 5
Пандора Фулмер вставала всегда рано, когда ее мужа, посла, не было в городе. В тот день она встала почти так же рано, как Нед Френч. Она потягивала кофе, когда он пробежал мимо резиденции. Пандора часто спрашивала себя, чем он на самом деле занимался в посольстве. Должность «заместитель военного атташе», насколько она знала, не значила ничего. Отпив глоток кофе, Пандора подумала о деталях того, что должно было стать триумфом госпожи Фулмер, жены Адольфа Фулмера-третьего, руководителя дипломатической миссии, чрезвычайного и полномочного посла, личного представителя президента США у ее величества королевы Великобритании.
Мелочи были коньком Пандоры. Некоторые считали, что она и сама мелочь.
– Вы можете описать меня цифрой пять, – часто говорила она корреспондентам женских изданий. Как бывший журналист, Пандора знала, что значит запоминающаяся фраза.
– Цифра пять, – повторяла она вкрадчиво. С годами у нее почти исчез акцент жительницы штата Миссисипи. – Мой рост пять футов. Все, что я ношу, имеет американский размер пять, даже туфли. А раз я такая маленькая, – тут она всегда выставляла на обозрение свои стройные ножки, – мне приходится носить туфли на этих ужасных пятидюймовых каблуках. На редкость неудобно, но я уже привыкла к этому.
Тут она переставала говорить о себе и предупреждала читателей, что такие высокие каблуки не стоит носить, не обладая таким же малым весом, как Пандора, – меньше сотни фунтов.
– Это семь стоунов
, – добавляла она для английской публики. Свою домашнюю работу она всегда делала истово, вникая во все мелочи.
Эта фраза побуждала журналистов вкратце описать размеры посла, разумеется, отличающиеся от размеров его жены, – Бад был гораздо выше шести футов и отнюдь не кожа да кости, – однако Пандора тут же возвращала журналиста к основной теме.
Фулмеры приехали в Лондон недавно и еще более недавно оказались на загранслужбе. Однако, как оказалось, Пандоре не нужно было подсказывать, что и как делать. Утро в начале той недели, которая должна была завершиться в воскресенье празднованием Четвертого июля, особенно удивляло интересом Пандоры к мелочам. Она надеялась, что грядущее событие будет ее самой крупной личной победой и по-настоящему поддержит президента.
Пандора понимала, что создает проблемы для посольства. Они, конечно, заинтересуются, почему она так затянула рассылку приглашений и почему она сама надписывала адреса и отсылала приглашения, не поручив этого своей экономке, миссис Крастейкер, и Лорне Мэй Ходж, горничной. Пандоре придется кое-что предпринять, чтобы обезопасить себя от некоторых людей в посольстве, в частности от Джейн Вейл.
Пандора ни за что не позволит профессиональным дипломатам затевать игры вокруг ее приема. И она гораздо лучше, чем можно было предположить, разбиралась в том, как самостоятельно проворачивать дела в больших компаниях.
Она вынуждена была постичь все эти премудрости, став женой главы фирмы «Фулмер Сторз инк.», крупнейшей в США сети, объединявшей как специализированные, так и универсальные магазины. Отец ее мужа, председатель правления фирмы, считал сына круглым идиотом, и это мнение вскоре распространилось среди других руководителей компании. Потому-то Бад и не принимал участия в управлении ею. Амбициозная Пандора считала унизительным быть женой человека, которому не доверяют никаких дел. Впрочем, она сумела извлечь все, что можно, из их единственного преимущества – денег. Пандора заставила Бада внести значительную сумму на предвыборную кампанию республиканцев. Такую значительную, что, когда нынешний президент занял свое место в Овальном кабинете и захотел отплатить Фулмеру за щедрость и преданность, он всего лишь на несколько секунд замер, услышав цену.
– Только не Лондон!
– Да нет, все-таки Лондон.
Было заметно, как президент проглотил слюну.
– Господи, – только и сказал он, правда, довольно громко. Уже не первый раз в Овальном кабинете обращались к Богу, но, вероятно, никогда прежде не было так нужно его вмешательство.
«Да, – сказала себе Пандора, отворачиваясь от окна и вызывая звонком миссис Крастейкер, – мне придется найти способ утихомирить Джейн Вейл». И еще надо будет очень осторожно сообщить Баду о приеме в саду. Он терпеть не мог больших сборищ, где приходилось пожимать сотни незнакомых рук, тем более что никто из гостей не предлагал ему выпить. Назначенный послом, Бад не пил уже целый месяц. А большие приемы, как отлично знала Пандора, – искушение для алкоголиков.
Экономка открыла дверь ее спальни и вошла. Миссис Крастейкер сначала работала на семью отца Пандоры – на Морганов из Билокси, потом стала служить у Фулмеров в Нью-Йорке и Балтиморе. Она была высокой негритянкой, хотя и не такой высокой, как Бад Фулмер, но проворной, очень проворной для женщины шестидесяти семи лет от роду, и к тому же прабабушки.
– С до-обрым утро-ом, Бел, дорогая, – начала Пандора с билоксийским выговором. – Телефон вот-вот начнет звонить. Сделай так, дорогая, чтобы отвечали только ты, я или Лорна Мэй, но никто другой, ясно?
– И никто из посольства?
– Не стоит полагаться на них. Неужели ты им веришь?
– Дорогая, я не верю никому, кроме нас с тобой, – ответила миссис Крастейкер словами их старой шутки и добавила:
– А иногда я даже в тебе не очень уверена.
Женщины негромко рассмеялись.
* * *
Подзорная труба нового образца, которую взял Шамун, была предназначена для наблюдения при слабом освещении, но годилась и для такого пасмурного дня, как сегодня. Морис стоял в глубине комнаты, наводя маленький, но мощный прибор на зелень Гросвенор-сквер. Нэнси Миллер, последние недели поглощавшая свой ленч на скамейке, делала это и сегодня, когда погода наконец стала походить на летнюю. Само по себе это ничего не значило для Шамуна, но его внимание привлекло то, что она при этом делала какие-то пометки. Наводя объектив на резкость, Морис увидел, что Нэнси Ли пощипывала сандвич. В то же время он услышал, как звонил прямой телефон Неда Френча. Он недовольно вздохнул, положил подзорную трубу, открыл свой кабинет, чтобы попасть в комнату Неда.
На восьмом звонке он поднял трубку.
– Офис заместителя военного атташе.
– Мо? – Это опять была Лаверн Френч. – Он там?
– Только что вышел из посольства.
– А я все жду его звонка.
Шамун помолчал.
– У нас здесь что-то вроде состояния... повышенной боеготовности. Нед дома объяснит. – В ту же секунду он пожалел, что сказал это, нарушив правило не сообщать о служебных делах женам, даже дочери старого вояки генерала Криковского.
– Ну тогда я все расскажу тебе, – продолжала Лаверн более холодно. – Сегодня утром к нам домой приходил мужчина и сделал пробный звонок в дверь. Изображал, как водится, почтальона. Грубо сработано. Думаю, он проверял нашу телевизионную систему наблюдения, но при этом хотел, чтобы я подергалась.
– Как он выглядел? Тебе удалось сделать хороший снимок?
– Он записан на видеопленку, только вряд ли там будет что-нибудь, кроме его затылка. Если мне повезло, то, может быть, я поймала его изображение, когда он поворачивался, чтобы уйти. Надо взять пленку и просмотреть ее. Я прождала все утро. Теперь пришла женщина, которая у нас убирает, и мне надо выйти на рынок. Когда будет можно?..
– Не уходи пока, Лаверн. – Шамун сделал постное лицо. – Все, кого можно послать к тебе... были заняты утром. Подожди. Может, кого-нибудь раскопаю. Правда, сейчас обеденный перерыв, поэтому придется подождать еще какое-то время.
– Я думала, что Нед... – начала невесело Лаверн.
– Он вышел потрепаться с... контактами.
На другом конце провода наступила тишина, встревожившая Шамуна.
– Обещаю, что к двум часам кто-нибудь заберет пленку.
– Я подожду. – Послышались короткие гудки. Ей надо разрядиться, подумал Шамун, и лучше всего на Неде. Но пора бы Лаверн привыкнуть, что он все время ускользает от этого.
Морис взглянул из окна кабинета Френча на Гросвенор-сквер. Нэнси Миллер по-прежнему сидела на скамейке, соединив колени, и медленно ела сандвич. Во всех концах площади лондонцы сидели и лежали на траве, курили и разговаривали, будто наслаждаясь ярким летним солнцем в своем собственном парке.
Высокая неуклюжая фигура человека с плакатами виднелась в стороне, не вписываясь в эту праздничную сцену. Шамун заметил, что нечто вроде cordon sanitaire
окружало его. Люди, радуясь обеденному перерыву, не интересовались таинственными надписями на его плакатах. Его решительный вид и воинственная поза словно предупреждали окружающих: «Если вы не хотите ко мне присоединиться, держитесь подальше».
Нед Френч попросил ФБР проверить этого странного чудака, прозванного им Наблюдателем, но ничего стоящего внимания не было обнаружено. Мимо Наблюдателя не спеша прошли полицейские в форме – мужчина и женщина, – скользнули взглядами по плакату и продолжили свой путь. Никого он не интересовал.
Впрочем, нет.
Сбоку от Наблюдателя трое парней сидели, развалясь на скамейке. С такого расстояния без своей трубы Шамун мог видеть только их силуэты. Одеты неряшливо, как фашиствующие молодчики: тяжелые черные ботинки, обтягивающие черные брюки, черные куртки из кожзаменителя и стриженные «под горшок» волосы, которые выглядывали из-под черных кепочек, едва держащихся на затылке.
Их интерес к Наблюдателю был, видимо, вызван скукой, решил Шамун. Скука и интерес, вызываемые в садистах одинокими и потенциально слабыми людьми.
Шамун иногда размышлял о том, не следует ли посольству контролировать подобные ситуации. Наблюдатель протестовал против чего-то американского, но скверно, если его изобьют на пороге канцелярии. А когда настоящий английский громила берется за дело, в ход идут и кастеты, и цепи, и залитые свинцом резиновые шланги. На футбольных матчах несколько раз пускали кровь кухонными ножами. Любит подраться мистер Брит.
Шамун вернулся в свой кабинет и запер дверь. Когда он взял подзорную трубу и навел ее на Нэнси Миллер, она была уже не одна. Шамун пристально рассматривал молодых людей. Симпатичный араб был ему незнаком. А вот второй...
Все трое встали со скамейки и пошли прочь. Рука араба по-хозяйски обнимала талию Нэнси. Шамун усмехнулся. Девчонка была типичная вертушка, но расположенная к арабам. Используя свою внешность, Шамун раза два встречался с ней, причем, несомненно, имел успех. Было очень приятно, но в постели она почему-то предпочитала говорить на отвратительном арабском.
Второй парень...
Шамун пролистал все файлы в ящиках. На каждом была фотография. Но того, второго, в файлах не было.
Он отпер ящик письменного стола, вытащил несколько дискет без надписей, включил «персоналку» и вставил в нее дискету. На экране появились краткие биографии и маленькие фото, не совсем четкие снимки портативных фотокамер. Шамун просмотрел весь диск дважды, второй раз более медленно, и остановился на фотографии, имевшей сходство с тем парнем, что сидел с Нэнси Ли Миллер. Он выписал часть информации с экрана на настольный календарь. Занимаясь этим, Шамун совсем забыл о трех громилах.
Пометки на календаре были сделаны на английском, но информация на дискете – на иврите.
* * *
В западной части Большого Лондона, на юг от Руислипа с его станцией подземки, лежат большие зеленые поля, рассекаемые скоростной магистралью А40, которая ведет на восток, в самое сердце Лондона. Здесь находится Норфолкский аэродром королевских ВВС, где совершают посадку самолеты, прилетающие в Англию с конфиденциальными миссиями. Для этих самолетов столпотворение в Хитроу слишком рискованно.
Здесь завершались перелеты королевы после возвращения из заморских путешествий. Но в частном «Лиарджете», прибывшем из Абердина, было всего два пассажира: ни один из них не принадлежал к королевской семье. Хотя одного из них сопровождали три дюжих телохранителя, обоих проводили к обычному «флитвуд-кадиллаку». Возглавляли процессию два полицейских на мотоциклах, за лимузином пристроился «форд-эскорт». Кавалькада двинулась по автотрассе А40, миновала Илинг и Шеффердс-Буш и по Паддингтон-Флайовер направилась к Риджент-парку. Из поездки возвратился Адольф Фулмер-третий, чрезвычайный и полномочный посол.
Его спутник, Джим Вимс, не был ни гостем посольства, ни личным другом Фулмера, хотя с недавних пор был стал менеджером европейской сети магазинов «Фулмер Сторз, лтд». Прилетели они на самолете компании. Когда «флитвуд» остановился на дорожке у Уинфилд-Хауза, Вимс едва успел пожать руку своему спутнику, вместе с которым охотился в Шотландии во время уик-энда; люди из службы безопасности послушно провели его к ожидавшему такси и отправили его в отель, в Мэйфер.
Фулмер расстался с ним без всякого сожаления. Он был едва знаком с Вимсом, но тот пригласил его к герцогу Бучанскому по случаю недавнего назначения в «Фулмер Сторз». Герцог был другом Вимса, а не Фулмера. Бад чувствовал себя неуютно в любой компании, кроме общества старых друзей. Но сейчас на этой стороне Атлантики никого из друзей не было, поэтому единственными людьми, общение с которыми доставляло ему удовольствие, были Пандора и миссис Крастейкер.
Признаться, размышлял Бад, нет на земле человека, менее подходящего для роли посла. Он не был общителен. Вся эта затея с посольством принадлежала Пандоре, но он вполне полагался на нее.
Бад постоял немного у портика с колоннами, пилястры которого высотой в два этажа поддерживали треугольный фронтон, доходивший до крыши мансарды, Фулмер был человеком крупным, хотя и не толстым, с широкими костями, мускулистый и плотный. На лице его не было морщин, так что он выглядел на сорок с небольшим, а между тем в ноябре Баду Фулмеру должно было стукнуть шестьдесят. С годами морщины едва тронули его лоб, но придали странное выражение его лицу, словно высеченному из камня и загорелому от долгих прогулок. По словам Пандоры, ни мрачность, ни улыбка не меняли его. Со свойственной ему прямотой Бад однажды сказал ей: «Дорогая, неважно, улыбаюсь я или хмурюсь, делай то, что считаешь нужным».
Неуверенность в себе была основой характера Бада, когда они поженились в шестидесятых. Со временем она только углубилась, хотя повадки его были чисто мужскими: он рыбачил и охотился, путешествовал по самым диким местам.
В Шотландии, где старый герцог обращался с ним грубо, как с высокопоставленным невежой, Бад поразил всех, уложив с двухсот ярдов своего первого оленя выстрелом прямо в сердце. Но все еще больше удивились, когда он отказался продолжать охоту: «Нет, больше не буду. Хватит. Спасибо огромное, только давайте вернемся домой».
Поначалу Пандору озадачивало, почему так застенчив, неамбициозен и нерешителен человек с мужественной внешностью, приятным, глубоким и сильным голосом и живыми глазами охотника.
Трое телохранителей проводили его вверх по лестнице в апартаменты Фулмеров. Где-то зазвонил телефон.
За месяц до этих событий Ройс Коннел предложил Баду Фулмеру опытного английского слугу, но тот отказался. «Пандора сама справляется», – объяснил он.
Бад знал, что он был не так уж беспомощен. В конце концов он почти сорок лет обходился без жены, и, уж несомненно, ему было спокойнее без такого маленького, хоть и очаровательного, вечного двигателя, каким была Пандора. Но без ее помощи он не поднялся бы выше того уровня, которого уже достиг.
– Я вернулся, дорогая, – позвал он, входя в комнату и услышав, как надрываются телефоны. Он нашел ее в солнечной гостиной, где они обычно завтракали вдвоем. Она поднялась из-за длинного стола, за которым они вместе с миссис Крастейкер работали, и быстро, несмотря на высокие каблуки, подбежала к нему. Бад поднял ее на воздух и несколько раз с удовольствием поцеловал куда-то между ухом и ртом.
– Что это у вас тут творится? – поинтересовался он.
Он держал легкую Пандору высоко, как ребенка. Опять зазвонил телефон.
– Поставь меня, любимый. Мы заняты пикником 4 июля. Помнишь?! – Она внимательно наблюдала за ним. Он не помнил.
– Ты обедал?
– Я не голоден, – ответил Бад, ставя ее на пол. – А что за пикник?
– Ну, это такая традиция. Посол устраивает такие пикники каждый год, и я подумала: «Великолепно! Вот шанс принести пользу президенту». Все складывается замечательно, Бад.
Он уселся напротив миссис Крастейкер и подмигнул ей.
– Бел, во что она влезла на этот раз?
Крупная негритянка показала на десятки листов бумаги.
– Это список приглашенных. Только пятьсот... – Зазвонил телефон, и она протянула к нему свою длинную руку. – Уинфилд-Хауз, – сказала она. – Чем могу помочь? – Слушая, она водила карандашом вверх и вниз по списку, нашла то, что нужно, и сделала отметку напротив одной из фамилий. – Мы с огромным удовольствием ожидаем встречи с вами. Спасибо, что позвонили. – Она повесила трубку.
– Так, теперь у нас двести шестьдесят «да» и одиннадцать «нет».
Бад Фулмер откинулся в кресле и выслушал объяснения жены о том, как быстро и точно следует ответить на призыв президента «подняться и показать флаг». И о том, как от имени президента они продемонстрируют добрую волю именно в тот момент, когда ему это так нужно. Снова зазвонил телефон. Бел только успела ответить на звонок, как тут же последовал другой. Трубку взяла Пандора.
Бад наблюдал за двумя женщинами, проверявшими списки.
Никто и никогда не предупреждал его о том, как пуста жизнь, какое мертвое пространство человеку приходится преодолевать каждый день. Уик-энд в Шотландии был... бесконечным. Полдня, начиная с завтрака, герцог и Джим Вимс трепались по поводу каких-то финансовых авантюр, из которых им удалось выбраться. С ним они обращались покровительственно, соблазняя стаканом виски. Потом, «под мухой», они восхищались его красивым выстрелом и требовали, чтобы он убивал еще.
Фулмер издал горловой звук, похожий на всхрапывание молодого бычка, – не в порядке пищеварение. Если бы он любил убивать. Господи, ну что доказывает его выстрел? Вот если бы у бедного оленя была «хасквама-6000» калибра 30.06 с оптическим прицелом! Бад с удовольствием посмотрел бы тогда, как олень уложил бы на дуэли герцога.
Эта мысль заставила его усмехнуться, но женщины этого не заметили. Телефоны надрывались, но это не мешало им дружелюбно беседовать.
Бад подумал, что не выдержал бы этого и пяти секунд. Если уж на то пошло, он и вообще не мог ничего делать, разве что ухлопать оленя с двух сотен ярдов при хорошем освещении. Отец ошибся, думал он, настаивая на том, чтобы Бад не участвовал в управлении фирмой. Впрочем, это решение ни на йоту не повлияло на ход дел в компании. За пятнадцать лет после смерти отца дело выросло примерно с двухсот магазинов и универмагов до более чем тысячи в США, а теперь и в Западной Европе. Но Бад Фулмер к этому успеху не имел отношения. Этого добились десятки высокооплачиваемых менеджеров, координируя разделения доходов, операции с акциями и прочую муру. Успех принесли такие люди, как Джим Вимс с его темными связями в высших сферах; одной из этих связей был герцог Бучанский, прикончивший свою первую жену, которая принесла ему состояние, и выдавший это за несчастный случай на охоте.
Почему отец не давал ему заниматься этим? – этот вопрос Бад редко задавал себе в пору возмужания, подстрекаемый окружающими к бесцельным занятиям спортом, волокитству, игре в покер и пьянству.
Бад смотрел, как Пандора аккуратно писала что-то на одном из отпечатанных на машинке листов. Он наконец понял, что чертовски много людей принимают приглашения, и взял один из листов, пробежал его глазами. Он даже не слышал о большей части этих людей. Эти списки напоминали «Кто есть кто в Лондоне»
. Неудивительно, что Пандора так возбуждена.
Именно этим привлекла ее мысль об этом чертовом посольстве – возможностью общаться со звездами. Бад улыбнулся Пандоре, когда она отметила очередную фамилию.
– Дорогой, мы уже приближаемся к трем сотням, – сказала она, снова беря трубку.
