Вот это-то и произошло.
      Зазвонил телефон. Он схватил трубку с дурацкой внезапной надеждой, что звонит Джейн – извиниться и пригласить к себе.
      – Заместитель военного атташе.
      – Это клуб любителей Арта Ходса? – спросил мужчина со старательным английским выговором. Голос немного подрагивал от сдерживаемого смеха. – Лондонское отделение проводит субботнее собрание своих членов в обычном месте.
      – Что?
      Но в трубке уже слышались короткие гудки. Нед повесил трубку и невесело улыбнулся. Когда друзья и возлюбленная предают тебя, нет более подходящего момента, чтобы подружиться с врагом.
      Глеб Пономаренко всегда бывал вечером в будни в одном из пабов или баров в Найтсбридже. Очевидно, и в субботу он там же. Но зачем он позвонил?

* * *

      – Фил, – сказала Лаверн Френч в телефонную трубку, – я позвонила не вовремя?
      – Берн! Бог ты мой! – ответил ее старший брат. – У нас сейчас ленч. Угадай, кто жарит мясо?
      – У тебя есть минуты две?
      – Говори, я слушаю. Как поживает моя сестричка? Как Нед? Как девочки? Хотя про девочек я знаю – мама мне звонит раз в неделю.
      – Все в порядке. А как Кэтлин и малыш?
      – Прекрасно. Что ты хотела сказать?
      – Я еду домой.
      Фил помолчал, потом спросил:
      – Ты имеешь в виду Кэмп-Либерти?
      Лаверн поняла, что он реагирует так же, как Нед. Для мужчин дом – это место, где находятся они сами.
      – Так, погостить. А потом я вернусь с девочками назад.
      – А к нам заедешь?
      – За этим и звоню. Я хотела бы взять девочек и побыть у вас с неделю.
      – Отлично! Только не приезжай в первые две недели августа, потому что у меня будут совещания в Бадже и Мауи.
      – Где?
      – Это неважно. Все остальное время я буду здесь. Будем тебе очень рады. Когда решишь ехать, позвони Кэтлин и скажи дату.
      – Я позвонила тебе первому, – продолжала Лаверн нерешительно. – Я собираюсь позже позвонить Патрику, Питу и Полу.
      – Будешь к каждому проситься на недельку? – засмеялся он.
      – Да, что-то в этом роде. Ведь девочки почти не знают своих дядюшек и кузенов.
      – Так. – В голосе Фила послышалось несвойственное ему сомнение. Ни у кого из детей генерала Криковского этого никогда не было, подумала Лаверн.
      – Так ты неделю пробудешь в Кэмп-Либерти?
      – Неделю. Девочки там и так уже две недели. Мама и папа все правильно поймут.
      – Да, конечно. – Снова пауза.
      – По правде говоря, – продолжала она, – Нед не очень рад тому, что они там.
      – Так вот в чем дело... Я сейчас иду! – закричал он кому-то. – Я разговариваю с Берн! Международный разговор! Из Лондона! А ну заткнитесь!
      – Иди, жарь мясо.
      – Как это – не очень рад? Лори и Линда все каникулы там проводят. Там их делают настоящими людьми.
      – Нед называет это место тюрьмой.
      – Берн, я думал, что ты замужем за американцем.
      – Он и есть американец. Его допускают к секретам, какие и не снились никому в нашей семье.
      Она помолчала, думая, как бы объяснить брату, что происходит на самом деле. Но сначала ей самой надо во всем разобраться.
      – Раньше мы с ним думали почти одинаково, Фил. Но Нед говорит, что мир изменился и наш образ мыслей – то есть то, как нас учил думать отец, – как это он сказал? Он назвал папу динозавром. Он... – Голос ее прервался. – Мы об этом поговорим, когда я приеду к тебе.
      – Конечно, конечно. Мне только не нравится, что моя сестричка... – Он снова заорал на кого-то. Фил женился поздно, когда ему было за сорок, а сейчас, в пятьдесят, ему не хватало терпения, чтобы справляться с маленькими детьми.
      – Каким же кретином он стал теперь? – спросил он.
      – Да он не кретин. Он американский разведчик, который от долгой работы потерял ориентиры. Это случается иногда.
      – Мне кажется, что он стал слабаком, – сказал брат с отвращением. – О'кей! О'кей! Я иду! – А потом снова ей. – Надо бежать, Берн. Пока.
      Повесив трубку, Лаверн взяла телефонную книжку, чтобы найти номер другого брата – Пита. Но книжку она закрыла. Позвонит позже. Не было сил объяснять все сначала.
      Из двух мест в Найтсбридже, где Глеб Пономаренко встречался по вечерам с людьми, сегодня он выбрал довольно большой бар отеля в американском стиле, который стоял на Лаундс-сквер. Это был огромный стеклянный цилиндр, известный среди местной публики как «Газометр».
      В момент появления Неда Френча русский очень внимательно слушал какого-то невзрачного молодого человека, одного из бесчисленных парней в тройках из темно-синего материала в полоску, которых можно встретить в городе. Его зонтик и шляпа лежали на ближайшем табурете. Этот брокер или банкир еще минут десять что-то рассказывал Пономаренко. За это время Нед выпил виски с содовой и заказал еще одну порцию. Ему не надо было опасаться старину Глеба. Но лучше, конечно, ничего не рассказывать, а на все предложения отвечать отрицательно.
      Наконец парень ушел. Глеб склонился над своим стаканом с виски, печально покачивая головой.
      – Как странно. Как странно, – сказал он по-русски, потом посмотрел на Неда, пытаясь понять, слышал тот или нет. Глеб взял стакан и подсел к американцу.
      – Этот парень, как говорят у вас на родине, если не ошибаюсь, глубоко в дерьме.
      – Да, раньше так говорили, – согласился Нед. – Я уже так давно оттуда уехал, что, возможно, теперь говорят «глубоко в борще». – Он посмотрел на русского. – Если у вас есть еще альбом Арта Ходса для меня, покажите его сразу.
      – К сожалению, ничего такого у меня нет, – сказал Пономаренко с искренним сожалением.
      – Но по телефону вы сказали, что...
      – Я помню, что сказал. Неправда, что русские унылые люди, как все, кто живет в краях, где ночи длинные, а зимы долгие. Нет, мы бываем веселыми, но потом за это расплачиваемся. Я пошутил по телефону, потому что надеялся вам помочь, дружище. Только сейчас я понял, что никто не в состоянии вытащить вас из такого «глубокого борща».
      – А с каких пор мы стали друзьями?
      – Возьмите это, – сказал Глеб, показывая на свой полный стакан, – и замените на двойной виски. И мне принесите. – Он тяжело вздохнул. – Да с того самого момента, как вы приехали в Лондон. Год уже? До этого я и не подозревал о вашем существовании, равно как и вы о моем. Но за прошедший год я весьма основательно познакомился с вами и с вашей работой. Вот почему мне грустно.
      – Взбодритесь, Глеб Сергеевич. Мое состояние смертельно, но не очень серьезно. – Принесли стаканы и мужчины церемонно чокнулись.
      – Я говорю о завтрашнем дне, – объяснил русский. – На вас нападут, оглушат и бросят умирать.
      – Тем самым порадовав кого-то в Кремле. – Нед злорадно ухмыльнулся. – Что вы хотите мне рассказать, мой друг?
      – Как я уже сказал, меня очень волнует ход вашей операции. – Он поднял вверх палец как учитель, требующий внимания. – Послушайте, Френч, при нормальном развитии событий этот прием должен был стать детищем Карла Фолетта. Поскольку его нет, предполагалось все это поручить Е. Лоуренсу Рэнду. Едва ли нужно рассказывать, как этот джентльмен, известный своей утонченностью и чувствительностью, делал бы это дело. Но тут под рукой оказались вы. Должен сказать, что импровизировали вы блестяще. Но вы не в состоянии противостоять вашему противнику, полковник. Ваша операция не предназначена для борьбы с гражданскими людьми. По-настоящему этим должны были заниматься сотрудники Рэнда, но они некомпетентны. Я вам не наскучил? Или вам это тоже приходило в голову?
      – А если так, то что?
      – Тогда вам не покажется странным то, что я скажу. Если рассматривать ситуацию на уровне страны, окажется, что американское разведывательное сообщество пребывает в плачевном состоянии. Если речь идет о разговоре или сообщении, которые можно перехватить, тут вы мастаки! У вас самое современное оборудование, позволяющее обнаружить, записать и расшифровать малейший шепот во Владивостоке или Антофагасте . Но в грязной работе, требующей контактов с людьми, вы профаны. Посмотрите, например, на Рэнда. Неужели вы думаете, что приличные люди будут работать с этим вечно недовольным лилипутом.
      Нед еле удержался от смеха.
      – Ну, то, чем занимается Рэнд, не единственное направление нашей работы.
      – Это направление, призванное работать с агентурной сетью и добывать нечто более важное, чем звездные шорохи тропосферы. С такими типами, как Рэнд, могут сотрудничать только ему подобные или безмозглые рабы, которым безразлично, кто их сечет.
      Нед смотрел в свой наполовину пустой стакан. С такими друзьями, как Пономаренко, зачем думать о врагах?
      – Но, что до вас, старина, – сказал русский, – то единственное, благодаря чему вы еще справляетесь с проблемами, – это помощь друзей из Моссад и советы вашего покорного слуги из ТАСС.
      – Из ТАСС, – повторил Нед. Он почувствовал, как у него екнула селезенка от того спокойствия, с каким Пономаренко намекнул на предательство Шамуна. Господи, да неужели все в городе знают об этом?
      – Да, у меня серьезные проблемы, – сказал ему Нед, хотя я и пытаюсь с ними справляться. Имейте это в виду, уважаемый корреспондент.
      – Я только хотел кое-что шепнуть вам. Но если это вам не нужно, я могу воздержаться.
      – Не обижайтесь. Вы же меня знаете. Я приму совет от кого угодно.
      Глеб огляделся, а потом зашептал в ухо Неду.
      – Вы знаете фирму «Ходгкинс и дочь»? – Нед кивнул. – В нее проник один человек – вроде начальника. Он занимается, в частности, тем, что собирает разнообразную информацию от своих сотрудников. В прошлом году он купил эту фирму на деньги, украденные им у венгров. Сейчас он выступает под фамилией Фаунс. Это что-то вам говорит? – Нед снова кивнул. – Он из новой породы. К политике отношения не имеет. Служит только одному хозяину – своей всепожирающей жадности. Не надо объяснять, насколько это делает его опасным?
      Нед кивнул в третий раз, но русский молчал.
      – Это все? – спросил Нед. – Ничего более конкретного нет?
      – Как говорят американцы? Еще разве нужно, чтобы на вас дом рухнул?
      Нед кашлянул.
      – О'кей. Спасибо за подсказку. Американцы говорят еще так: «Что вы хотите с этого иметь?»
      – В сущности, я не прошу ничего особенного. Конечно, я мог бы выложить контракт и потребовать, чтобы вы приложили к нему палец и расписались кровью. Нет, не стоит. Мне нужна только ваша бессмертная душа.
      – Вы думаете, я думаю, что вы шутите? – спросил его Нед.
      – А вы думаете, я думаю, что вы думаете, что это невозможно? – парировал Глеб. – Это не невозможно. Особенно после того, что стало с вашим характером, с вашей убежденностью, вообще с вашим взглядом на жизнь, когда однажды вечером вы обнаружили голову Викофа в своем холодильнике.
      Нед долго молчал, потом одним глотком допил остатки виски.
      – Все так, мой друг. Вы начали собирать на меня материал только в Лондоне?
      Глеб пожал плечами.
      – Я всего лишь старательно готовлюсь к этому. – Он допил содержимое своего стакана почти так же быстро, как Нед. – Пора идти. Здесь вечерами бывает прохладно.
      – Да, – согласился Нед. – Послушайте, вы пробовали меня уговорить...
      – И буду пробовать вновь.
      – Что же, спасибо за информацию о Франце.
      – Его фамилия Фаунс, – поправил его русский. Он ушел, а Нед остался сидеть, уставившись в пустой стакан.
      – Бармен, еще двойной!
      – Да, сэр. Только это будет новый счет, сэр. Тот джентльмен заплатил за все, что было выпито.
      – Да ну? Ну и везет же мне на друзей.

* * *

      За окном кабинета Шамуна в сумеречном свете неясно вырисовывались очертания Гросвенор-сквер. Она уже не казалась ему зеленой, но воспоминания о зелени словно запечатлелись на его сетчатке. Постепенно, по мере того, как темнота делала бесцветным все окружающее, воспоминания окрашивались в перламутровый цвет.
      Огорченный и обозленный своей ошибкой, Шамун отвернулся от окна и включил радио, чтобы послушать новости. Он бесцельно перекладывал бумаги на столе.
      – ...в Женеве, так и не придя к решению относительно многостороннего контроля над вооружениями. Только что к нам поступило сообщение о происшедшем несколько минут назад вооруженном нападении на больницу в Стоун-Мэндвиле в Бэкингемшире. Двое мужчин в масках убили медсестру. Включаем Каролин Кар – прямой репортаж с места события.
      Видимо, из-за волнения журналистка в конце каждой фразы повышала голос.
      – ...фамилию убитой медсестры до сих пор не сообщили. А пока нам удалось поговорить с героем сегодняшнего дня, с тем, кто остановил нападавших, расстреляв их почти в упор. Вот он, мистер Уилл Найтуотер, сотрудник службы безопасности больницы Стоун-Мэндвила. Скажите, пожалуйста, говорил ли кто-нибудь из них, что им нужно?
      – Что им было нужно, – повторил низкий мужской голос. – Они искали одного пациента, немца, который поступил с множественными ножевыми ранениями.
      – А теперь оба нападавших мертвы, мистер Найтуотер?
      – Оба нападавших мертвы. На стоянке они оставили фургон. Они занимались обслуживанием торжественных мероприятий, а может, угнали его.
      – Спасибо, мистер Найтуотер. Спасибо за то, что вы героически отражали нападение на больницу! Я – Каролин Кар, независимое радио, из Стоун-Мэндвила!
      – А в это время футбольные хулиганы снова...
      Шамун, выключил радио. Фургон фирмы, занимающейся обслуживанием мероприятий. Раненый немец. Он позвонил в справочную и узнал номер телефона больницы в Стоун-Мэндвиле. Казалось, ждать ответа в больнице пришлось бесконечно. Наконец кто-то взял трубку. Как только Шамун узнал то, что хотел, трубку повесили. Мо подошел к двери Неда, постучал, прислушался, вернулся к своему столу и позвонил на военно-воздушную базу, расположенную неподалеку от Стоун-Мэндвила. На базе находилось небольшое подразделение фоторазведки ВВС США. С третьей попытки ему удалось дозвониться. Он представился.
      – Скажите, вы знаете о нападении в Стоун-Мэндвиле?
      – Мы слышали об этом по радио. А в чем дело?
      – Вы могли бы кое-что для меня выяснить?
      – Если для этого надо ехать в больницу, то это исключено: я дежурю до полуночи.
      – А знакомых в больнице у вас нет? Может, кому-нибудь позвоните?
      – Ни души, капитан.
      – Черт! А далеко ли это от Лондона?
      – Вот это да, капитан! Здорово!

* * *

      Нед не был пьян. Он легко нашел дорогу из Найтсбриджа в Челси, добрался пешком, ни разу не ошибившись, не пропустив ни одного поворота. Теперь он стоял в самом начале Моссон-стрит и смотрел на дом номер 37.
      Из-за сплошной облачности ночь опустилась раньше, чем обычно. Небо уже подсвечивалось розоватым сиянием города, которое появлялось по ночам. Уличный фонарь возле дома Джейн горел. Горела и лампа за ее окном в передней. Но больше нигде света не было. Может, ее нет дома? Или она дома, но не для него?
      Он позвонил. Долго стояла тишина. Он позвонил снова. Было слышно, как звук прокатился по всей квартире. Потом послышались легкие шаги, словно к двери подошел кто-то в шлепанцах.
      – Нед, это ты? – спросила Джейн. – Уходи.
      – Пожалуйста, открой. Мне надо с тобой поговорить, – сказал он тихо. Его голос срывался от отчаяния, чего еще никогда не было в жизни полковника Френча.
      – Что?
      – Мне надо поговорить с тобой, – повторил он громче. Проходившие мимо две девушки внимательно посмотрели на него.
      – Уходи. Пожалуйста.
      – Только после того, как поговорю с тобой.
      Девушки захихикали. Нед приподнял плечи.
      – Джейн, удели мне хоть столько времени, сколько ты уделила Лаверн.
      С той стороны долго молчали. Нед подумал, что она рассердилась.
      Вдруг защелкали замки, и дверь широко распахнулась. Едва войдя, он увидел, что она плакала. Или у нее что-то с глазами? Может, читала мелкий шрифт? Или резала лук? Может быть, насморк? Он попытался обнять ее, но она отступила назад.
      Джейн стояла в центре гостиной. С распущенными черными волосами и покрасневшими глазами она выглядела измученной. Джейн смотрела на него как на постороннего человека, заставившего ее страдать. На ней было длинное зеленое бархатное платье.
      – Это несправедливо, – сказала она. – Я должна была поговорить с Лаверн. Ведь она твоя жена. Но тебе я не должна ничего, Нед.
      – Она уходит от меня.
      – О!?
      – Отправляется в эту тюрьму в Калифорнии. Говорит, что привезет девочек осенью, но я не верю. Это ты ей посоветовала уехать?
      – Нет. А разве она так сказала?
      – Нет. Она сказала, что ты ей посоветовала не делать ничего навсегда. А как назвать то, что она уезжает от мужа и собирается обосноваться в шести тысячах миль от него?
      – Если она обещала вернуться, значит, так оно и будет, – сказала Джейн.
      – Я уверен, что это – навсегда.
      – Ты злишься, – заметила она. – Ты хочешь, чтобы она была при тебе, пока ты крутишь роман со мной. Правильно? – Она посмотрела на него опустошенным взглядом. – Ты пил.
      – Я много чего делал, и со мной много чего делали. Например, предавали.
      Он сел в кресло и уставился в камин. В нем уже не играли весело огоньки газа.
      – Но не я, Нед, – ответила она.
      – Не ты? А почему же? Присоединяйся к шайке.
      Он вытянул к камину свои длинные ноги, словно замерз и воображал, что огонь согреет его.
      – Это носится в воздухе. Все оказываются не тем, чем кажутся. Каждый знает все о Неде Френче, кроме самого Неда Френча.
      – Я не пони...
      – Я только что выпивал с человеком, который рассказал мне, что плохо и со мной, и с завтрашней операцией. Он каждым словом вгонял гвоздь мне в голову. А он из КГБ. Теперь ясно, что Нед Френч – это маленькая часть общественного скандала. Более подходящий момент трудно выбрать. Лаверн летит в Калифорнию. Уинфилд-Хауз в руках врага. Шамун... – он оборвал себя. – А вот и Джейн Вейл – советчица всех, кто страдает от неразделенной любви.
      – Нед, если ты пришел, чтобы оскорблять...
      – Дорогая Джейн Вейл. Мой муж меня не понимает. Поскольку вы знаете его лучше, чем я, очень прошу посоветовать, что мне делать. Подпись: с разбитым сердцем, но не инвалид.
      – Нед!
      – У тебя есть виски?
      – Тонна. Только ты не получишь, пока не заткнешься.
      – Угу!
      – Нед, она несчастна. Она думает, что дело в политике. Я сказала ей, что причины эмоциональные и физиологические. Это ее огорчило еще больше. Будь дело только в политике, она бы с этим смирилась. Она мне сказала, что политика – это игра, на которую тратят время мужчины. А женщины ею не интересуются. Она была готова забыть о ваших расхождениях, пока я не объяснила реальные причины.
      – Меня поражает, что женщины выкидывают самые фантастические фортели, которые только приходят им в голову. И считают, что все о'кей! Все о'кей, потому что делает это женщина. Женщины имеют на это право, потому что они – женщины. Все дозволено. Предательства, из-за которых мужчина готов пустить себе пулю в лоб или повеситься, чтобы стать пищей для ворон, – все это разрешено женщинам. Она едет домой. Дом – это любое место, которое она предназначит для этого. Все позволено маме, летящей домой, чтобы напихать червяков в глотки ее детенышей.
      В этот момент ему показалось, что она рыдает. Он поднял глаза и увидел, что она смеется.
      – Очень откровенно, – сказала Джейн. Ты хочешь, чтобы она была здесь, с тобой, а не где-то еще. Ты говоришь, что ее присутствие успокаивает, а когда ее нет, это ужасно, немыслимо, чудовищно.
      – Нет. – Он понял, что она загнала его в логическую ловушку. – И почему я вообразил, что в этот худший из дней моей жизни мои излияния перед тобой принесут мне облегчение? – Что-то он сегодня все время попадал не туда, так часто промахиваясь, что это, конечно, не принесло бы славы бейсбольному клубу.
      – Нет, – повторил он. – Это то же, что и отъезд Лаверн. Но мне этого не надо ни сейчас, ни завтра. Что касается ее возвращения осенью...
      – Она вернется.
      – О! Она и тебе обещала?
      – Лаверн не лжет. Она не коварна. Уж так ее воспитали, независимо от того, что ты думаешь о ее политических взглядах. Именно поэтому она и способна на то, что ты называешь чудовищным. Она делает это открыто и без обмана. Я не хочу сказать, что все женщины таковы. Но я видела гораздо больше обманщиков мужчин, чем женщин.
      – Ну и что? – Он метнул в потолок воинственный взгляд. – Кого это волнует? Женщины всегда что-то изображают. Я говорю как отец четырех девочек. Всегда претендуют на то, чего они не заслужили.
      – Если я налью тебе виски, ты заткнешься? Ты превратился в худшую разновидность шовинистической свиньи.
      Посмотрев на нее, он увидел, что у нее в глазах все еще стояли слезы.
      – Наша специальность – рыдания по заказу, – пробурчал он. – Сэкономь выпивку. Я ухожу. – Он поднялся, покачиваясь. – До свидания, Джейн. Всего тебе хорошего. – Он направился к двери.
      – Пока, Нед.
      – Ты не собираешься меня выпускать?
      – Я не собираюсь допустить, чтобы ты шантажом склонил меня к жалости.
      – Послушай. – Он стоял в дверях. – Нам надо поговорить.
      – Тебе надо поговорить с Лаверн. Не знаю, чем вы занимались двадцать лет, но по-человечески вы не разговаривали. Наконец-то она решилась поговорить с посторонней, со мной, не зная, что именно я – предатель. Ты жалуешься на предательства, Нед. А спроси себя, с чего они начинаются.
      Он вернулся в комнату.
      – Налей мне, пожалуйста, а?
      Они постояли, глядя друг другу в глаза, – два одиноких человека, как мачты двух разминувшихся кораблей. Корабль Неда слегка покачивался, но был все еще на плаву, хотя и подавал сигналы о катастрофе.
      – Как ты думаешь, каково было мне говорить с Лаверн? – спросила она наконец.
      – Да. Я знаю.
      – Да? – передразнила его Джейн. Она повернулась и подошла к книжному шкафу. На пластиковом подносе стояли бутылки и стаканы. Она налила виски, добавила немного льда, дала один стакан Неду и, взяв другой, уселась у холодного камина. – Ты думаешь, это самый худший из дней в твоей жизни? – бросила она ему с вызовом.
      – Как в мелодраме. Ладно, определение оставим до завтра.
      – Мы можем о чем-нибудь поговорить, не вспоминая каждый раз про безопасность Уинфилда? Надо же делать все постепенно, иначе ничего не удастся решить.
      – А почему ты считаешь, что что-то можно решить?
      – И правда, что? – Она подняла свой стакан, он – свой. Они выпили. – Ты знаешь, Лаверн... – Она помолчала. – Я с ней говорила, как со своей сестрой Эмили. Я не понимаю этот тип женщин. И никогда не понимала. У них есть все, чего у меня никогда не было: красота, фигура, блеск. С детства я была похожа на библиотекаршу.
      – Перестань, Джейн. Какая ерунда!
      – Но я научилась выглядеть лучше. Все дело в том, как причешешься и наложишь грим. Я решила эту проблему. Никого теперь не тошнит при взгляде на меня. Ненадолго в меня даже влюбляются некоторые невротики из разведки.
      – Правда? И много их у тебя было?
      – Да и один слишком много.
      – Сегодня такой день, что все себя жалеют... – Он сел напротив нее. – И между прочим, я позволил тебе забрать у меня этот день. Это был мой плохой день.
      Она долго молча потягивала виски. Ее бледное лицо слегка порозовело.
      – Она действительно уезжает? И мы целое лето будем вдвоем? Или это фантастическая мечта?
      – Когда ты поймешь, что о нас, возможно, уже вся канцелярия шушукается...
      – Не думаю, – сказала она. – Хотя точно сказать трудно. Но по крайней мере несколько ночей ты сможешь провести у меня.
      Он кивнул.
      – А ты – у меня. Если только за моей квартирой не следят.
      – А за моей?
      – Кто знает? – В его голосе прозвучало отвращение. – Я думаю, что в номере 404...
      – Никогда. Ты знаешь, мы как пара наркоманов. Не можем даже дождаться, когда уедет Лаверн.
      Нед помолчал.
      – Ты не зажжешь газ в камине? – Он смотрел, как она зажгла огонь. В комнате стало гораздо уютнее. – А ты не думаешь, – спросил он, – что Лаверн нас обоих перехитрила?
      – Нет. – Джейн стояла на коленях у камина, регулируя огонь. – Женщины так не поступают. Во всяком случае, женщины вроде Лаверн.
      – Нет? Не может она пойти за советом к своей сопернице?
      – А тебе приятно подозревать ее в коварстве?
      Он покачал головой.
      – Просто пытаюсь себе это представить. Так, один из возможных сценариев.
      – Игры.
      – Что? – переспросил он.
      – Игры, в которые играют мужчины. А потом ноют о чудовищных поступках женщин. Ты бы еще сказал, что она собралась похитить своих собственных дочерей. – Она продолжала стоять на коленях. Теперь она держала в руке стакан и смотрела на него. Ее большие темно-карие глаза были печальны.
      – У меня есть книжка, которую мне кто-то прислал из Штатов на прошлое Рождество. – Она нахмурилась, вспоминая. – Там есть... – Она встала, подошла к книжному шкафу, порылась там и достала большой альбом рисунков – «Эхо из бездонного колодца». Она начала листать альбом.
      – Он голландец, – сказала Джейн про автора, – художник и философ. Я только... – Она продолжала листать. – Вот. – Она передала альбом Неду. Он увидел незамысловатый рисунок, выполненный кистью, пером и чернилами. На нем была изображена обнаженная полная женщина, лежащая на спине с разведенными в стороны ногами.
      – Как у гинеколога, – сказал Нед. – Прелестно!
      – Не будь ослом, Нед, это изречение буддийской монахини. «Отсюда, – гласило изречение, – вышел в мир Будда и Христос». Художник добавил и имя монахини: Майолей.
      – Понятно, – сказал Нед, возвращая альбом. – Это устройство дает вам лицензию на чудовищные поступки.
      – Я ничего не могу сказать про буддийских монахинь, – начала размышлять вслух Джейн. – Может быть, они дают обет безбрачия. Но я незамужняя и бездетная, уверяю тебя, каждая женщина знает, что она говорит о нас правду. Мы связаны с планетой и человечеством так, как никто из мужчин. У меня нет детей и, скорее всего, и не будет, но я чувствую эту связь не менее сильно, чем Лаверн. Вот почему она...
      – Глупости.
      – Нед...
      – Послушай, связь отца с человечеством не менее определенна. Это биологическая связь, и она, конечно, не так драматична. А эмоционально он связан с детьми так же, как и мать. Но когда доходит до дела, роли меняются. Мать выкармливает. Отец добывает пропитание. Это не драматично, как беременность и роды, но не смей думать, что мы менее связаны с человечеством, чем те, кто дает нам детей.
      – Ты не хочешь позволить Лаверн даже этого?
      Он надул щеки в знак недовольства.
      – Знаешь, что я хочу сказать? Вы, женщины, делаете то, что хотите, делясь друг с другом самым задушевным. Интересно, долго ли вы можете сохранять служебные тайны?
      – А сколько женщин среди сотрудников разведки? Или агентов?
      – В мирное время очень немного.
      – А сколько мафиози?
      – Ни одной.
      – Даже среди террористов женщины очень редки.
      – Да. – Он осторожно посмотрел на нее. – Ты утверждаешь, что женщины более нежны и заботливы? Не касайся этой темы.
      – О, могут быть ужасные примеры бессердечных, страшных женщин, – признала она. – Так же, как могут быть два или три солдата – чудовища. – Она криво улыбнулась. – Или агента разведки.
      – До начала современной эпохи профессия солдата была неотделима от профессии убийцы, – сказал Нед. – Но когда появилась возможность убивать на расстоянии, проводить атомные бомбардировки и использовать химическое или бактериологическое оружие, профессия солдата стала уважаемой. Моральная ответственность перешла к политикам.
      – Ты любишь мальчиков для битья.
      – Иногда говорят о различии между террористом и солдатом. Террорист убивает во имя того, во что он верит сам. А солдат убивает во имя того, во что верят политики.
      – Извини, но я американка. Мне это не подходит.
      – Джейн? – Он взглянул на нее удивленно.
      – Я гражданка демократической страны. И у нас именно те тупые, коррумпированные политики, которые нам нравятся и которых мы хотим. Если не согласен, почитай опросы общественного мнения.
      – Когда обвиняют всех, никто ни за что не отвечает.
      – Как раз поэтому некоторые военные стараются перекинуть ответственность на политиканов.
      – Ты просто невозможна, – бросил он.
      Она долго смотрела на него.
      – Нед. Я всегда буду такой. Она подошла к нему и встала перед ним. Ее стройная фигура была скрыта под складками зеленого бархата. У нее был вид проповедницы, склонной пророчествовать, а не приносить успокоение.
      – Это все еврейские штучки, да? – спросил он. – Вы для этого посланы на землю?
      Она допила виски.
      – А теперь то, что я назвала бы вполне христианской мыслью. – Ее огромные глаза были устремлены на его лицо. – Нет конкретной цели, с которой мы посланы на землю. Мы пьем виски. Работаем. Влюбляемся в совершенно неподходящих людей.
      Он потянулся к ней, и они медленно обнялись, прижимаясь друг к другу осторожно, будто опасались спрятанных шипов.
      – Это совсем не то, что говорил мне старый Химниц, – заметил Нед. – Он сказал мне, что предназначение евреев – удерживать все остальное человечество на правильном пути. А кому нравятся люди, лезущие не в свои дела?
      – Химниц – просто рехнувшийся осел, – ответила Джейн. Они целовались нежно и долго. – А его лучший ученик, – добавила она, вздохнув, – такой же осел.
      – Именно об этом меня предупредили сегодня вечером. Коллега-шпион.
      – Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Френч, мы так и будем жить дальше? Корабли, которые встречаются только в ночи?
      – Не знаю. Я чертовски запаниковал, когда ты не захотела говорить со мной по телефону. Как будто отторгла меня.
      – Ты говоришь как еврей.
      Он нахмурился.
      – Это шутка? Не мучай меня, Вейл. Мы должны быть всегда открыты друг для друга. Даже если все, что мы можем сказать друг другу, – это: «Привет, у меня все в порядке. Как твои дела?» Мы просто обязаны быть доступны друг для друга.
      Она так крепко прижала его к себе, что у него перехватило дыхание.
      – Ты нарисовал такую привлекательную картину нашего будущего, – прошептала она ему на ухо. Состарься со мной и увидишь, что самая ужасная скука ждет нас впереди.