– Менеджер по международным операциям в «Фулмер Сторз», – начал посол, – парень, с которым я почти не встречался прежде, некий Джим Вимс, позвонил мне две недели назад и...
Когда он закончил историю с Вимсом, включая рассказ о фотографиях посла – нарушителя закона, подстрелившего оленя, классические, но живые черты Ройса застыли как гипсовая маска.
– Это заурядный шантаж, – заявил он. – Оснований для чего-то серьезного у него нет. Самое время подключить к этому полицию. Правда...
Оба некоторое время смотрели друг на друга.
– Я уже было хотел сказать, что наша позиция безукоризненна. Недавно появившись здесь, вы, разумеется, полагали, что герцог Бучанский – законопослушный подданный Ее Величества, и не собирались нарушать никаких правил. Вы искренне и глубоко раскаиваетесь. Правда, в этом случае ваши сотрудники выглядят как скопище идиотов. Почему они-то не остановили вас? Вот о чем спросят люди. Какие кретины руководят посольством США, если они позволили своему послу угодить в такой капкан, как этот?
– Я мог бы объяснить, что просто не счел нужным посоветоваться с...
– Так это еще хуже, ваше превосходительство, извините меня за прямоту. Посол, который действует без консультаций – балласт или, как в вашем случае, – слишком недавно на своем посту и неопытен. Но эту причину с готовностью приму я, а не публика.
Бада Фулмера замутило. Неужели всю оставшуюся жизнь ему придется терпеть такое? Неужели всегда ему будут говорить, что он не внушает доверия? Не будут позволять принимать решения? Всего несколько минут назад, до этого разговора, он чувствовал, как расцвело в нем ощущение собственной силы. Люди вскакивали при его появлении. И вот ушат холодной воды...
– Кстати, уж коль скоро мы об этом говорим, ваше превосходительство, – добавил Коннел, – еще один совет вам и госпоже Фулмер. Я не хочу упоминать о том, чего нам стоит прием Четвертого июля в смысле человеческих усилий, которые мы могли бы направить на другие дела. Но даже обеспечение безопасности... – Коннел покачал красивой головой.
Бад встрепенулся.
– Я опасался этого. Уж очень на виду.
– Слишком много известных людей. Большая вероятность нападения, похищения. Вам все это известно не хуже меня. – Заметив, что Фулмер реагирует с пониманием, Коннел продолжал: – Когда все это закончится, и, Бог даст, успешно, может, вы потолкуете с миссис Фулмер? Вы оба – пример для нас. И конечно, для англичан, думаю, об этом можно и не говорить? Беря пример с вас, и мы сможем улучшить нашу работу.
– А что насчет Вимса?
– Боюсь, придется подождать до понедельника, как вы думаете?
Бад Фулмер важно кивнул и поднялся. Хотя Коннел был почти шести футов роста, рядом с послом он казался невысоким.
– Вы сказали, что он работает в «Фулмер Сторз»? – спросил Коннел. – Но разве вы не главный акционер?
– Вообще говоря, пока я посол...
– Конечно, но вы же можете оказать давление.
– Чтобы убрать Вимса?
– Что-то вроде того. Это может служить контругрозой.
– У меня нет права голоса, – наконец признался Фулмер.
– А Вимс знает об этом?
– Ройс, – с трудом выдавил Бад, – об этом знают все.
* * *
Во время ленча Шамун прошел по Саут-Молтон-стрит и как обычно поглазел на витрины бутика Бриктон. Процедура уже устарела, и ее надо было менять, но он чувствовал себя неуютно, работая и на Моссад, значит, и это тоже нуждалось в коррекции.
Зачем сейчас беспокоиться об этом, спрашивал он себя, идя к кофейне, где должен был дождаться толстухи. Единственное, что заставило его пойти в американскую армию и вызваться работать в разведке, – это убеждение Моссад в том, что затея внедрить урожденного американца, воспитанного христианином, в истэблишмент США – не просто хороша, но даже великолепна. Это было много лет назад, но только в Лондоне Моссад впервые захотела получить назад должок. До сих пор никто из израильской разведки никогда не выходил на Шамуна: исключением были редкие «визиты вежливости» Бриктон. Но за последний год она включила Шамуна в разряд действующих двойных агентов, и это стало стеснять его.
«А почему стеснять?» – спросил он себя, усевшись за столиком и заказав кофе. Было прекрасно чувствовать себя посторонним. Классическая позиция. Но ему было плохо без дружбы Неда.
Факт, что ни он, ни Нед Френч не заводили легко друзей. Он знал: что-то происходит между Недом и Джейн Вейл. Когда это началось, он учуял сразу, сделал вид, что это его не касается. Но это заставило его думать о дружбе. Неда и Джейн заметно тянуло друг к другу, это чувствовалось. Но что связывало его с Недом?
Он не ревновал к Джейн. Они с Недом не гомосеки. Не питал Нед и отеческих чувств к молодому симпатичному офицеру, таких, какие часто возникают у старших к младшим: защитить, пожурить, похлопать по плечу, помочь в карьере, познакомить с влиятельными людьми, – погоди, завтра займешь мое место... Ничего менторского.
Они оба были слишком умны для разведки армии США, и это сблизило их. Они также знали гораздо больше, чем было нужно для работы по защите благоденствия Америки; это отличало их от других сотрудников.
И все же, подумал Шамун, увидев расплывшийся силуэт Бриктон в проеме двери, если я стану тройным агентом, то смогу сослужить Неду хорошую службу. Стоит попытаться.
Рыжеволосая долго стояла у стойки, разговаривая с хозяином, а потом сказала:
– Гино, эти бутерброды осточертели. Пойду-ка я на улицу, поем в нормальном ресторане.
– Брики, bambina, mangia bene
.
– Манжиа, манжиа. Ты говоришь, как моя мать. – Она вышла из кофейни. Шамун встал и увидел, как она вошла в соседний кофетерий. Через пять минут он вошел туда и сел за один столик с ней, не поздоровавшись.
– Nu, Moishe, wus noch?
– Арабская любовница во что-то впуталась.
– Рассказывай.
– Она говорит, что они в панике. Трое их лучших людей пропали уже много времени назад, накануне большой заварушки, то есть этого чертова приема у миссис Фулмер в воскресенье.
– Это все?
– Нет, не все. Еще хочу сказать, что отказываюсь быть посыльным у твоих пустоголовых агентов.
– Извини, но была срочная необходимость.
– У тебя все срочно. Ты меня превратила в mishegas
со своими срочностями.
Толстуха улыбнулась, и на щеках у нее появились такие глубокие ямочки, что она могла бы засунуть туда целиком большие пальцы.
– Когда ты говоришь на идише, остается только смеяться, Мойше. Правильно было бы сказать – meshuge. Я превращаю тебя в meshuge. Mishegas обозначает любое сумасшествие во множественном числе.
– Нет, правильное слово было бы «Моссад».
Лицо Бриктон помрачнело.
– У тебя слишком длинный язык, малец. – Она оглянулась. – Есть проблемы с воскресным пикником?
– У нас все в порядке.
– Я верю в тебя, парень. Ты и Нед Френч достаточно толковы для такого дела. – Она подмигнула ему. – Позволь предложить тебе чизбургер с датским сыром. Вот это meshuge.
Когда Берт снова пришел в себя, он почувствовал, что тело его дрожит, хотя в лесной чаще не было прохладно. И все же сильный и беспрерывный озноб сотрясал его, будто он ехал по ухабистой дороге. Поезд истории, говорил Ленин, он может сделать крутой поворот. Те, кто не удержится, окажутся за бортом.
Те, у кого нет опоры, подумал Берт. Он открыл глаза: голова сильно тряслась. Темный лес безудержно плясал перед ним, пока трясущаяся голова не запрокинулась назад. Он закрыл глаза. Что-то ярко-голубое болезненно мерцало в его мозгу, потом цвета стали красно-коричневыми.
Затрещали ветки. Он вдохнул через разбитый нос. Кляп слегка вынули. Теперь он мог втягивать воздух через пропитанную кровью ткань. Его легкие дышали с трудом, но свежий воздух придавал силы. Поезд истории сделал крутой, очень крутой поворот.
Снова ветки. Сильная пощечина.
Глаза Берта открылись, а голова откинулась в сторону. Перед ним стоял новый человек с выпученными глазами, полноватый, постарше других мучителей. В группе Берта толстых не было. Классовый враг.
Берт узнал его. Он был на приеме у Хаккада. Сильный акцент и жуткая грамматика. Не похож на немца. Проклятая итальянская дрянь. Кинопродюсер. По имени Альцо, Альсо, Альдо.
– Комбинацию на замке, быстро? – потребовал итальянец на своем безобразном немецком. Его густые волосы казались давно не мытыми.
Он хотел заполучить комбинацию на замке от склада Берта? Там же оружия и боеприпасов на сотню тысяч фунтов!
– Scheissdreck!
– еле слышно ответил он.
– Он не может говорить, – сказал голос Хефте.
Хефте?
Берт медленно перевел взгляд. Не может быть: его товарищ, его брат, едва смущенный, не более того! Его глаза, цвета детской мочи, искоса смотрели на Берта. Они даже не связали его, не сунули кляп ему в рот. Никто не бил его. Никто не держал автомат у виска его возлюбленного брата.
Пальцы Хефте прикоснулись к его окровавленным лохмотьям.
– Берт, они убьют тебя, – сказал он тихо и холодно. – Я покупаю наши жизни в обмен на оружие, мой брат. Скажи им комбинацию на замке, и мы свободны.
«Лжешь», – подумал Берт. Ты свободен уже сейчас, товарищ. Никто не надругался над твоим телом. Его губы заныли, когда вытягивали кляп.
Он немного подвигал челюстью, потом языком. Его рот пересох, как могила, вырытая в песках пустыни.
Сейчас ему было стало жарко. Это место источало жар, как врата ада. «Мюнстер» плавился и впитывался в хлеб. Тонюсенькие кусочки – бабушка не должна заметить, что он ворует сыр.
Он чувствовал запахи влажного лесного воздуха, различая запах почвы и перегноя. Он вдохнул, чтобы охладить свои измученные легкие.
– Предатель! – крикнул он изо всех сил.
Хефте отшатнулся как от пощечины. Итальянец с выпученными бегающими глазами снова ударил его по лицу. Голова откинулась в сторону.
Берт чувствовал волны тепла, идущие от земли, словно она горела.
– Однажды мы сделаем это – подожжем весь мир! – снова крикнул он.
Итальянец обернулся к Хефте и озабоченно покачал головой.
– С тобой он хочет говорить еще меньше, чем с другими, как и следовало ожидать.
– Нет, погодите, – взмолился Хефте, – я узнаю комбинацию!
– Вот, так всегда с любителями, – проронил кинопродюсер, ни к кому не обращаясь. Его выпученные глаза расширились.
Отступив назад, он вытащил из кармана пиджака маленькую автоматическую «беретту» калибра 0.25.
– Отойди в сторону, пока я его прикончу, – приказал он Хефте.
– Нет, я заставлю его говорить.
Хефте вынул из кармана маленький перочинный нож; с щелчком выскочило длинное лезвие – тонкое, узкое и заточенное как бритва; таким оружием закалывают, кромсают или... делают то, что приходит в голову его владельцу, подумал Берт. Хефте – как раз такой.
– Никогда, – закричал Берт своему возлюбленному брату.
– Нет, – сказал Хефте почти мягко. – Не надо так говорить. Пожалуйста. – И двинулся к Берту с ножом.
Глава 18
– Я рада, что все это оказалось так просто, – говорила Пандора Фулмер Джилиан Лэм. Женщины стояли в холле Уинфилд-Хауза, наблюдая, как съемочная группа готовилась к интервью с его превосходительством. Только что в другой комнате была отснята беседа с Пандорой.
– Вы знаете, это современное оборудование, – объясняла Джилиан.
– Да, конечно. Мой опыт общения с телевидением – не из самых приятных. Мили толстенных кабелей, вьющихся змеями по всему дому, огромные старые камеры на треногах размером с «фольксваген». А свет! Моя дорогая, свет – это вообще!
– Теперь все гораздо проще. – Джилиан смотрела, как оператор проверяет углы съемки. – С мини-камерами мы мобильнее и не зависим от сильного освещения. Думаю, что мы готовы, миссис Фулмер.
– Я приглашу его превосходительство, – ответила миниатюрная хозяйка. Она пошла куда-то в потайной уголок, где его превосходительство вершил государственные дела вопреки суматохе, поднятой группой программы «Лэм на заклание». Или он как бык храпит где-то перед тем, как выскочить на арену и встретиться с матадором?
Странно. Название передачи сразу раскрывало ее направленность и остроту. Тем не менее на памяти Джилиан не было случая, чтобы кто-то отказался принять ее со съемочной группой.
Люди меняли свое привычное поведение, когда включалась камера, подчиняясь стереотипу, усвоенному из телепередач.
– Я не испытываю к нему злобы, – сказала о чудовищном маньяке мать убитого им ребенка. – Мне только жаль его мать.
Телевидение формирует поведение. Джилиан поняла это, снимая тот сюжет.
– А что вы почувствовали, когда нашли его тело, миссис Кэтсмит? – Вздох, пауза. – Вы были в шоке, миссис Кэтсмит? – Кивок.
– О да. Я была в таком шоке, что трудно передать.
В дальнем конце комнаты показалась Пандора Фулмер: цокая пятидюймовыми каблуками, она торжественно вела своего гигантского быка на арену. Его взгляд показался Джилиан слегка затуманенным: то ли он пил, то ли спал.
– Добрый день, ваше превосходительство, – сказала она, идя ему навстречу.
– Ты помнишь мисс Лэм, дорогой?
– Здрасьте, мисс Лэм, дорогая.
Джилиан решила выпытать у Ройса, как проводит свое свободное время посол – вне официальных мероприятий вроде открытия новых площадок для крылатых ракет. Конечно, если это ей удастся.
Ей нравилось заигрывать с Ройсом, джентльменом, явно безразличным к женскому полу. Не евнух, не импотент, просто безразличный. В Англии таких полно. Такую мужскую холодность можно было бы назвать английской болезнью. Полное равнодушие к сексу, а может, и легкое отвращение к нему заглушало зов тела в мужчинах вроде Ройса.
А теперь посмотрим на этот экземпляр, подумала она, оглядывая Бада Фулмера с головы до ног. Этот-то не безразличен к женщинам. Ни один из ста его килограммов не противился соблазнам женского пола, столь чудесно олицетворенного его крохотной женой. Джилиан не могла вообразить, как они занимаются любовью: может, Пандора всегда сверху? Непременно поговорю об этом по-сестрински с милой Пандорой.
– Мы решили, что вам будет удобней в этом кресле у камина, – объясняла Джилиан Фулмеру. – Мне сказали, что это ваше любимое кресло?
Его превосходительство пропустил это мимо ушей; значит, решила Джилиан, это придумала маленькая создательница мифов Пандора, чтобы придать шарм своему супругу.
– Впрочем, вы здесь слишком недавно, чтобы полюбить какое-нибудь определенное кресло.
Посол уселся.
– Вы правы, – согласился он.
Есть проблема, подумала Джилиан. Даже две: во-первых, лицо, не выражающее ничего, ровным счетом ничего. Во-вторых, нулевая реакция: ее вопросы отскакивали от него, как резиновый мяч от стены. Он аморфен, совсем аморфен.
– Вам удобно?
Он кивнул, его глаза обвели огромный кабинет с книжными полками от пола до потолка. Хотя был июль, кто-то, постаралась маленькая создательница мифов, зажег несколько поленьев в камине; это едва ли будет хорошо смотреться через объектив. Джилиан села на маленький диван, расположенный удобно для съемки. Закинув ногу на ногу, она поправила юбку и сложила руки на коленях.
– Вот так мы и будем сидеть, – объяснила она. – В такой позе. Как бы долго мы ни снимали, на экране это будет несколько минут, поэтому детали во время съемки не должны меняться, чтобы на пленке не было разнобоя. Если я изменю свою позу и иначе сложу ноги – зашелестит платье, переместится взгляд вашего превосходительства, все это будет безобразно выглядеть в окончательном варианте. Поэтому займите удобное положение и сохраняйте эту позу, ладно?
Он снова кивнул. Отлично, подумала Джилиан, он и говорить будет кивками. Что мне делать с этим зомби?
– Вы просмотрели список вопросов? – спросила она.
Он кивнул в третий раз.
– Может быть, есть еще что-то не включенное в список, о чем вы хотели бы поговорить?
Что-то неуловимое шевельнулось у него в лице. О, так у него все же есть выражение, хоть и в зачаточном виде. Она встала и подошла к режиссеру.
– Гарри, ты можешь дать лицо крупным планом? Так крупно, чтобы срезать все выше бровей и ниже подбородка?
– Так крупно?
– Пожалуйста.
– Как скажешь, дорогуша.
Она снова уселась на место. Казалось, что его превосходительство укачало – вот все, что можно было прочитать на этом плоском куске мяса, считавшимся его лицом.
– Вы хорошо себя чувствуете, ваше превосходительство?
– Где... а Пандора далеко?
– Я здесь, дорогой.
– О'кей. – Он стал еще спокойнее, вперившись взглядом в жену, которая стояла в дверном проеме футах в тридцати от него.
– Миссис Фулмер, – сказала Джилиан, осененная внезапной идеей, – вы же все еще в гриме для интервью?
– Да, а почему вы спрашиваете?
– Пожалуйста, сядьте рядом со мной. Вы будете почти все время за кадром, но, я думаю, так будет лучше для его превосходительства.
– Ну... конечно.
Крошка порхнула к дивану и примостила свою миниатюрную попочку рядом с объемными формами Джилиан. Джилиан глазами попросила оператора включить Пандору в кадр. Он несколько раз молча кивнул.
– Готова, дорогуша? – спросил режиссер.
– Готова.
– Пустить звук.
– Звук пошел.
– Пустить пленку.
– Пленка пошла.
– «Заклание», дубль семнадцатый. – Он показал пальцем на Джилиан.
– Ваше превосходительство, мы беседуем под сенью, если можно так выразиться, вашего американского Дня независимости, Четвертого июля, тогда как многие англичане считают, что теперь наш черед бороться за независимость от Соединенных Штатов. Учитывая споры по поводу американских военно-воздушных и ядерных баз в Великобритании, а также и то, что американский капитал владеет английской промышленностью, а на культурном уровне проявляет стремление подмять под себя наш маленький остров с помощью своих фильмов, телевидения и прочего – что вы чувствуете, находясь в сердце этой конфронтации?
Режиссер отвернулся, чтобы скрыть улыбку.
* * *
Четверг приближался к концу, и Нед Френч изо всех сил пытался оценить положение с подготовкой к Четвертому июля. Он потер глаза, воспаленные от недосыпания, и встал, чтобы взглянуть на Гросвенор-сквер. По всему Мэйферу пустели офисы. Люди спешили кто домой, кто в бар. А здесь, на площади, в удлиняющихся тенях деревьев стоял Амброз Эверетт Бернсайд-третий.
Нед стал его разглядывать. Снова плакат. Глупый старик снова был с теми же картонками.
Лицо Неда расплылось в улыбке. Ну и мужик этот Амброз! Он покажет всему миру. В конце концов старик достоин уважения. Вот он стоит непокоренный. Принимайте меня таким, каков я есть. Он будто хочет сказать: «Правда никогда не бывает красивой». А если формулировать так, как Бернсайд, то выходит, что правду даже нельзя отличить от лжи.
Нед набрал номер Макса Гривса.
– Это Френч. У тебя есть пять минут?
– Привет, Нед, я...
– Во всяком случае, ты собираешься выйти из здания?
– Да.
– Встречаемся в вестибюле. Прямо сейчас. – Нед повесил трубку.
Он увидел Гривса уже у выхода.
– Твоя дама может подождать пять минут, Макс?
– Это муж моей сестры – Джек. Он проездом в Лондоне.
Нед быстро вышел с ним из здания и пошел через лужайку по Гросвенор-сквер.
– Нет, только не это, – застонал Гривс. – Только не Амброз.
– Добрый вечер, мистер Бернсайд, – сказал Нед. – Хочу представить вам мистера Гривса. Я полагал, что на днях мы договаривались о встрече?
Светлые глаза Бернсайда забегали. Он выглядел еще более нервным, чем тогда, когда Нед видел его в последний раз.
– Это ты тот парень, что насчет расчески говорил? – спросил он.
Прокрутив мгновенно вопрос Амброза, Нед отреагировал точно.
– Я – да. А вот вы так и не выполнили своего обещания. Не расчесывались, кажется, несколько недель, да и не брились тоже. Так не должен выглядеть солдат.
Прошло время, пока в голове старика все состыковалось; после этого он ответил неожиданно для Неда.
– Убирайтесь, вы двое. Вы мне только несчастье принесли – из-за вас привод в полицию получил. Мне теперь не разрешено покупать расчески. И в «Бутс» меня больше тоже не пускают.
Сдавшись под этим натиском, Нед отступил и оглядел новый плакат.
– Очень впечатляет, мистер Бернсайд. Мне очень нравится, как у вас теперь написано.
Фэбээровец переводил взгляд с Неда на Бернсайда и обратно, пытаясь хоть что-нибудь понять.
– Не могу поверить тому, что слышу, – наконец сказал он.
– Ничего непонятного. У меня в Висконсине отец такого же возраста, как и мистер Бернсайд. Если бы у мистера Бернсайда и его жены Вики были дети, то, думаю, они были бы моими ровесниками.
– Ну уж нет, спасибо, – проворчал старик.
– У меня самого четверо, – сказал ему Нед. – Четыре девочки.
– Это дело. – Злость исчезла с грязного изможденного лица. – Говорят, что гены отца определяют пол ребенка. Это правда?
– Нед, – взмолился Макс Гривс, – когда я доберусь до Джека, он налижется, а я обещал сестре, что в Лондоне он будет трезв, как стеклышко.
– Это не займет много времени, Макс. Мистер Бернсайд, можно ли сделать так, чтобы вы пришли сюда побеседовать завтра утром в полном порядке? Потому что послезавтра начнется уик-энд, и мы будем очень заняты.
Глаза Бернсайда блеснули.
– А в чем дело?
– В воскресенье – Четвертое июля.
Старик кивнул, согласившись, что это веский повод.
– Если мне удастся перехитрить копов, – сказал он. – А то они не позволяют мне купить расческу, шампунь и побриться. А я же не могу прийти на беседу как бродяга.
Макс грубо захохотал.
– Вы прямо мои мысли читаете.
– Ничего, Макс. Давай договоримся, что я доставлю мистера Бернсайда в твой офис, скажем, к девяти тридцати. Ты знаешь, дед мистера Бернсайда был не только юнионистским генералом, но губернатором и сенатором.
– Не может быть! Я потрясен. Послушай, муж моей сестры, Джек...
– Из великого штата Род-Айленд, – добавил Нед.
– Некоторые считают, что старый Род – мура, потому что размером мал, – сказал Бернсайд, – но масштаб не определяет значения, правда, мистер Гривс?
– Пусть он лучше, – предложил Нед, – задаст этот вопрос Ларри Рэнду.
* * *
Мучения Бада Адольфа Фулмера-третьего продолжались. Хотя для освещения использовались малогабаритные галогеновые лампы, которые излучали мало тепла, на лбу Бада выступили капли пота. Во время перерыва его малышка жена, подпорхнув к нему, нежно вытерла его массивное лицо. Джилиан к этому времени протащила его кровоточащую тушу через дюжину заграждений из колючей проволоки, каковыми были вопросы о ракетных базах, торговле с Россией, американских бомбардировщиках в Англии, политической свободе, равной плате за одинаковую работу, о политическом влиянии организованной преступности и масса других, напоминающих битое стекло, по которому ему пришлось топать босиком.
Пока Пандора приводила в порядок своего «малыша», как тренер боксера перед выходом на ринг, Джилиан переговорила со своим режиссером.
– Как он смотрится, Гарри? Выражение на лице есть?
– Одна непереносимая боль.
– Запечатлел реакцию крошки?
– Отлично! У нее все на лице написано.
– Тогда по местам, солдаты. – Она повернулась к Фулмеру. – Мы готовы продолжить, ваше превосходительство. Теперь мы покончим с политикой и перейдем к личным вопросам.
– Мне придется отвечать на те, что были в переданном вами списке?
Джилиан поискала на его лице следы сарказма – ведь она до сих пор не задала ни одного вопроса из тех, что были ему переданы.
– Извините, сэр. Мы разве собирались ограничиться только теми вопросами, что в списке?
Бад Фулмер, ничего не ответив, пожал плечами. Сейчас Пандора могла бы выразить неудовольствие. Но она сидела молча, словно притворяясь, что ничего не слышала. Джилиан поняла, что Пандора, которая всю жизнь была посредственностью, хотя и богатой, не собиралась упустить свой шанс в грязной политической игре.
– «Заклание», дубль двадцать шесть.
– Ваше превосходительство, личная жизнь крупных политических деятелей очень интересует всех. Могли бы вы сказать, кто оказал на вас самое большое влияние?
Бад приготовился отвечать на этот вопрос так же, как и на предыдущие, – правда, потом это можно вырезать с пленки, – дважды кивнув, выпятив подбородок и взглянув на Пандору в поисках поддержки.
– Главным образом мой отец, – сказал он.
Шестое чувство подсказало Джилиан, что эти слова отличались от стереотипной телевизионной реакции, сформированной большими дозами разных программ и старых фильмов.
– Ваш отец? Но это естественно, для каждого мальчика влияние отца огромно, не так ли?
Едва уловимое смущение появилось на плоском лице Фулмера, словно сказанное вынуждало его продолжать в том же духе.
– Он... – Бад остановился и облизал губы. – Вообще говоря, он был гигант.
– Вы свои габариты унаследовали от него?
– Я имел в виду его мозг, его положение в промышленности... – Мысли посла скользнули на боковую дорогу. – Свой рост я унаследовал от матери. Вся ее семья была выше шести футов, даже ее сестры, мои тетушки, которые... – Боковая дорога уперлась в кусты. – Но мой отец тоже гигант, только по-своему. Он – лидер. Пионер в создании сети магазинов. Вообще говоря, он никогда не оглядывался назад. Он пер вперед.
– А если бы вам пришлось кратко изложить его философию бизнеса, как бы вы это сделали?
– Покупай много, а продавай дорого.
– Извините, не совсем понятно.
– Вы покупаете, скажем, тысячу штук какого-то товара по низкой оптовой цене. Но у вас пятьсот магазинов для реализации. В каждом городе, вообще говоря, этот товар в единственном экземпляре, поэтому вы можете установить большую цену. Вы знаете... – Он, видимо, перехватил какой-то незамеченный остальными сигнал от Пандоры, потому что остановился. – Мой отец, – снова начал он медленно, – был гигантом интеллекта и энергии. Это часто можно встретить у невысоких людей.
Воцарилась болезненная тишина. Джилиан уже была готова объявить перерыв, когда посол снова ожил, как всегда, медленно выпятил подбородок и дважды кивнул.
– Мы с ним никогда не ладили.
– Дорогой!?
– Вообще говоря, он не доверял мне даже самых пустяковых дел.
– Дорогой!?
– Вообще говоря, погубил мою жизнь.
– Мисс Лэм, можно устроить перерыв?
– И деньги, конечно. Тонны денег. Ну что, в сущности, такое, эти деньги? Если у вас достаточно средств к существованию, вы хотите сделать что-нибудь полезное, что-нибудь...
Пандора вскочила на ноги и потянулась к нему, делая вид, что снова вытирает ему лоб.
– Мисс Лэм, я так понимаю, что посольство имеет право просмотреть запись перед тем, как ее покажут по телевидению?
– Мистер Коннел настаивал на этом.
– Тогда все в порядке.
– О-о. – Джилиан подняла и понизила тон, что характерно для англичан, когда они хотят показать недоверие. – Правда?
* * *
Махмет Хаккад провел очень напряженный день. Его шофер несколько раз покрутился по городу, как пчела над поляной. И результаты, предчувствовал Хаккад, будут столь же «медоносными». Теперь он не спеша направлялся к Белгравии, потому что час пик заставляет двигаться неторопливо даже «роллсы». Не будь он правоверным мусульманином, он сейчас открыл бы холодильник, установленный в машине, и налил бы себе спиртного.
Его последний визит был самым важным за день, хотя, возможно, он и не принесет дохода. Он встретился с человеком, знакомым Альдо Сгрои, таинственного кинопродюсера. О своем открытии, связанном с ним, Лейла к этому времени уже сообщила. Примерно то же сказал ему, хотя и не прямо, человек, с которым он только что встретился, – Мустафа, занимавшийся темными делишками в области международных финансов.
– Альдо Сгрои, – объяснил он, – просто личина; он воспользовался ею, чтобы осуществить свои планы в этом месяце. Понятия не имею, каково его настоящее имя и даже итальянец ли он.
– Мне кажется, он сицилиец, – ответил Хаккад, тронув ногтем большого пальца шрам на лице: это был намек на связь с мафией.
– Честно говорю, что не знаю, глубокоуважаемый друг, – признался Мустафа. – Существует реальный Сгрои, возможно, должник этого парня, что и позволяет мистеру Иксу использовать его имя. Но лет десять назад, когда я встретился с этим человеком на Мальте, его звали Юсуф Драго и он владел всеми публичными домами на Стрейт-стрит.
Хаккад глубокомысленно кивнул.
– Принцип тот же: связь финансовых услуг с незаконным источником наличных. Но он проделал длинный путь с тех пор, как был суперсводником.
– Именно к нему обращалась любая мадам, намереваясь открыть новое заведение. Он обеспечивал финансирование. – Мустафа подался вперед и повысил голос. – Последний раз, когда я видел мистера Икса, у него было французское имя, а жил он в Женеве, работая с правительствами маленьких государств, которым нужны были деньги.
– Так его считают серьезным человеком?
– Его уважают, мой друг. Его информация всегда точна. Здесь, в Лондоне, он возглавляет собственную разведывательную сеть и вербует людей повсюду. Они не нашей веры, поэтому им проще работать на Западе. Их железная дисциплина напоминает мне дивизию «Ваффен СС» – «Мертвая голова». Это очень привлекательная комбинация для тех, кому нужны деньги.
* * *
У дома номер 12 «роллс» остановился. Швейцар приветствовал доктора Хаккада гостеприимным жестом и провел его к лифтеру. На верхнем этаже доктор Хаккад достал ключи и отпер дверь квартиры. Лифтер, улыбаясь, закрыл двери лифта и спустился вниз. Хаккад вошел в квартиру.
Сделав несколько шагов, он замер и похолодел. Пухлый невысокий человек, называвший себя Сгрои, наставил на него автоматическую «беретту» небольшого калибра. Ее крохотное черное дуло угрожающе смотрело на доктора, но тот не мог оторвать взгляда от своей нагой сестры.
