– Скажем, таких, что от них можно получить, э... деньги? – Доктор широко улыбнулся. Наживка на крючке задергалась. Уже давно он искал способ избежать больших затрат на группу Хефте. Собственное правительство Хаккада вынудило его финансировать группу в Лондоне, и он воспринял это как еще один побор. Но поддержка террористов, к сожалению, попадала только в графу дебета в его бухгалтерских книгах.
      Он мог бы «продать» Хефте Латифу, если бы тот обещал ему миллионные поступления в качестве выкупа за заложников. Вся эта операция будет занесена в книги Панъевразийского треста как краткосрочная, легко возвращаемая ссуда – даже с гигантским наваром, если, конечно, у Хефте все пройдет успешно. Как букмекер, раскладывающий большие ставки по другим букмекерам, чтобы разделить с ними риск, Хаккад обеспечивал страхование своих финансов, если в это дело входил Латиф. Детали могут обеспокоить Латифа. Но он сильно заинтересован, значит, и лекарство должно быть сильным. Это, напомнил себе Хаккад, – плата за ведение бизнеса во все более опасном мире.
      Всегда просто найти Глеба Пономаренко, блестящего лондонского корреспондента ТАСС, не сделавшего за долгие годы ни одного сообщения, думал Нед.
      Где бы он ни ел, русский всегда находился в одном из двух баров в Найтсбридже между пятью тридцатью и семью часами вечера. Это, как и большая часть оперативной работы Пономаренко, было элементарно. Те, кто хотел встретить его «случайно», знали, как это сделать.
      Не составлял исключения и этот вечер, когда около шести часов Нед нашел Глеба в забегаловке на Понт-стрит. Никто из знакомых Неда не отваживался есть в этом месте, где можно было заработать острое пищевое отравление. Но пить в баре было вполне безопасно.
      – Вы не рискуете до тех пор, пока не попробуете их hors d'oeuyres , – прошептал он русскому, взгромождаясь на соседний табурет у бара.
      – Зачем? По правде говоря, я так поел, что могу ничего не брать в рот до завтрака.
      – Что, сегодня некого из госслужащих и блинами покормить? Ни одного газетчика, чтобы попотчевать икоркой?
      – Неужели я так грубо работаю? – сказал Глеб шутливо, поворачивая к Неду свое породистое лицо. Резкие складки в углах рта, казалось, были готовы вот-вот расплыться в улыбке.
      – Ну, что касается пластинок, здесь все классно, – признался Френч. – Откуда вы узнали о моей страсти к Арту Ходсу?
      – Из моих источников.
      – И один из них следит за мной, пока я во время ленча болтаюсь по магазинам и признаюсь в своих пристрастиях. – Он решил прощупать русского. – Этот Студентик работает старательно, как по учебнику, поэтому я думал, что он из людей Ларри Рэнда.
      На лице Глеба отразилось замешательство. Не слишком сильное – уж очень он был хитер, – но достаточное, чтобы подтвердить поощрения Неда Френча.
      – Не ваш? – спросил он. – А парень, чья мать, похоже, была муравьедшей?
      Пономаренко поцокал языком.
      – У вас передо мной преимущество, как сказал епископ хористке.
      – Что, ни тот ни другой?
      – Френч, – возразил русский иронически, – альбом, который вы ищете уже Бог знает сколько времени? И тут после одной-единственной прогулки по магазинам я вдруг вытаскиваю его, как фокусник кролика из своей шляпы? – Появился бармен.
      – Скотч, содовая и чуть-чуть льда, – заказал Нед. Бармен ушел.
      – Я тоже обожаю фортепианный джаз, – признался тассовец. – Не буду говорить о своих любимцах. Вы – почитатель редкого стиля. Но вот что я вам скажу. Люди, собирающие сольные записи, – одиночки. Вы знаете это?
      – За вами стоят все рабочие, художники, домашние хозяйки, агрономы и звероловы, которых объединили Советы, а вы называете себя одиночкой?
      – Подальше от толпы. – Глеб несколько раз кивнул. – Вот ваш стакан. – Он взял его у бармена и отдал в руки Неду. – За нас, – сказал он, чокаясь с Недом бокалом, наполненном мартини.
      – За нас – одиночек?
      – За нас – профессионалов. – Пономаренко разглядывал Неда, пока тот пил виски. – И за унаследованные нами дисфункции, которые вызывает работа.
      Френч хмуро взглянул на него.
      – Звучит, как плохой перевод.
      Глеб отрицательно покачал головой еще до того, как Нед сказал это.
      – Французы называют это le cafard – то, что ваши солдаты во Вьетнаме окрестили тысячемильным страхом. У моряков это каютная лихорадка. А бизнесмены утверждают, что от этого сгорают к середине жизни. – Он тихо засмеялся.
      – Ну и какие у вас дисфункции, Глеб?
      – Я нечасто в этом признаюсь. – Допив свой мартини, он знаком попросил у бармена еще одну порцию. – Если я вам скажу, что я вообще не хочу никогда уезжать из Лондона, где нашел свою среду, от которой не вижу смысла отрываться, вы мне ответите: это старая новость.
      – А если я вам скажу, что даже листья слегка желтеют от той жизни, которую мы ведем, – заметил Нед, – то вы ответите: это тоже не сенсация.
      – Не смейтесь над тем, что может оказаться серьезным.
      – О Господи, Глеб! Не говорите, что следите за мной. Вы надеетесь заманить меня в свой кораль и заменить клеймо на моей шкуре?
      Породистое лицо слегка омрачилось. Разведчик ранга Пономаренко копает глубоко, работая с дальним прицелом. Чем бы ни была пластинка Ходса: взяткой, платой за приватную беседу или способом возбудить любопытство Неда, Глеб добился своего – информации. Теперь, даже получив отпор, он всегда сможет вернуться в этой теме.
      – А если и так? – спросил русский. – Можете ли вы осудить меня за то, что я хочу работать с хорошим материалом?
      – Выбросьте это из головы, – сказал ему Френч. – Я не продаюсь! – Он поднял руку, как бы приглушая нарастающее негодование. – Даже за кучу альбомов Ходса. Но предлагаю вам сделку: вы мне говорите, где купили пластинку «Чикаго Блю», а я покупаю вам еще стаканчик.
      Скобки морщин вокруг носа и рта русского сделались глубже, словно их разъела кислота.
      – Моя матушка любила старую поговорку, полковник Френч: в переводе на английский она звучит примерно так: «На каждый жесткий кусок мяса найдется и острый нож». Никогда не слышали?
      – Нет. А как поживает ваша мама?
      – Отлично.
      – Собираетесь ее навестить?
      – Не знаю, кто из нас получит от этого меньшее удовольствие. – Бармен принес ему порцию мартини. – А ваши родители как поживают?
      – Очень хорошо.
      – Говорят, что зима в Висконсине в этом году была очень суровая. Озеро Виннебахо замерзло.
      Нед дружески улыбнулся.
      – Глеб, мне очень жаль, что я не могу отплатить вам сообщением о том, сколько свеклы выросло в маленьком саду у вашей мамы в Крыму. Мне, конечно, льстит, что вы не пожалели сил на маленький винтик в могущественной разведывательной машине дяди Сэма. Скорбно, но это тупик для вас. И все же мне очень хочется узнать, как вы достали пластинку.
      – Информация вам не поможет, если, конечно, вы не знаете нашего резидента в Чикаго.
      Мужчины уставились друг на друга, а потом рассмеялись.
      Нед размышлял: в самом деле ему весело или нет. Но кое-что Нед Френч несомненно пытался заглушить – тошнотворное сознание того, что попал в поле зрения такого проницательного человека, как его собутыльник.
      Le cafard, так это называется? Одно из психосоматических заболеваний, убивающих быстрее пуль.

* * *

      Сегодня выпал редкий случай – их не пригласили на большой обед. Посол и миссис Фулмер наслаждались скромным ужином у себя на кухне в Уинфилд-Хаузе. Слуг на вечер отпустили. Даже Бел Крастейкер уехала навестить дальнего родственника, живущего в Стоун-Ньюингтоне.
      Порхая по огромной кухне, как прелестный, но беспомощный мотылек, который украшает летний сад несколько коротких часов, Пандора Фулмер делала обыкновенные сандвичи из поджаренного хлеба с сыром – полдюжины.
      – Кофе уже не будешь, поздно? – спросила она.
      Он сидел в рубашке за длинным столом, на котором обычно готовили еду. Только человек его габаритов мог читать за этим столом газету. Он поднял взгляд на жену, потом посмотрел на стенные часы и, наконец, – на наручные. Казалось, прошла вечность, пока мысли сменились раздумьями, пить кофе или нет.
      – Только чай, дорогая. У нас есть чай?
      – Полно. Сахар будешь?
      – Нет, и молока не надо.
      – Дорогой, ты когда-нибудь встречался с этим парнем, который занимается безопасностью, с полковником Френчем?
      Теперь мысли Бада Фулмера с трудом переключились с кофе на Френча. Воспоминания о том, что он читал про безопасность ядерных реакторов, испарились из его головы.
      – Не думаю. Может, раз-другой поздоровались. У него симпатичная жена с... хм... – плоское, как плита, лицо Бада почти не изменило выражения, но Пандора знала, что сейчас появится похотливая улыбка.
      – Он, он, – сказала она. – Ты ни одной юбки не пропустишь, старый козел.
      – Только глазками. Пальчиками – ни-ни.
      Пандора рассмеялась.
      – Этот человек угробит меня, Бад. Мой прием обернется из-за него катастрофой. – Она уселась на стол рядом с его газетой, взяла одну из его огромных, размером с окорок, лапищ своими крохотными ручками и рассказала о своих обидах на Эдварда Френча.
      Бад молчал.
      – Ты хочешь, чтобы его схватили и пристрелили, дорогая?
      Ее глаза расширились от предвкушения такого удовольствия. Но одолело чувство реальности.
      – О, если бы ты только мог это сделать!
      – Я сильнее его. Хочешь, я надаю ему по морде?
      – Перестань меня мучить, Бад. Что мне делать с этим ужасным человеком?
      – Хорошо. – Бад старательно шевелил мозгами, словно включив самую низкую скорость, пригодную лишь для того, чтобы подниматься по крутым склонам или выбираться из грязи.
      – Во-первых, от сегодняшнего дня до воскресенья осталось совсем немного времени. А понимаю так, что если у нас его нет, значит, никто не придет. Во-вторых, все, что ты мне сказала, не выдержит проверки в суде. Это, что называется, косвенные улики. Ты не можешь быть уверена, что именно он сделал это. Если же ты сможешь это доказать, я сам сниму с него скальп и принесу его тебе на серебряной тарелке. Клянусь!
      Она взяла его руку и поцеловала большую ладонь.
      – О, Бад! Когда у меня возникают настоящие проблемы, ты единственный, кто... – Она прервалась, закашлявшись. – Как глупо, что твой отец... – Она не могла продолжать.
      – Дорогая, пожалуйста.
      – Так несправедливо. Так глупо. Какой ужасный человек.
      – Он был гений, дорогая, и сделал только одну ошибку: ты видишь ее перед собой. – Бад Фулмер посмотрел на раскрытую газету. О чем он читал? Он чихнул. – Дорогая, а как насчет сандвичей?
      Пандора соскочила со стола и выхватила хлеб из тостера. Она разложила сандвичи на большой тарелке и побрызгала паприкой для цвета. Потом добавила несколько кусочков огурца как украшение.
      – А к этому отлично подошло бы пиво, – мечтал вслух Бад.
      – Может, ты воздержишься?
      – Хорошо. Только глазками. Пальчиками – ни-ни. – Он положил треугольный сандвич в рот. Медленно заработали челюсти, и сандвич исчез в мгновение ока. – Еще возьму?
      – Он со мной обращается, как с идиоткой, Бад.
      Другой сандвич исчез почти так же быстро.
      – Но, дорогая, только между нами и... кухонной раковиной... – последовал третий кусочек. Глотка Бада дернулась. Я имею в виду список приглашенных. – Он засмеялся. – Между нами, дорогая, ты и есть идиотка.
      – Бад Фулмер!
      Он посадил ее к себе на колени.
      – Давай, дорогая, – сказал он, поднося треугольный сандвич к ее рту. – Скушай булочку, детка.

* * *

      Нед повернул к телефонной будке и позвонил жене.
      – Буду поздно, Лаверн, – сообщил он. – Лучше не жди, ужинай без меня.
      – У меня только легкий ужин. – Она помолчала. – Ты домой придешь сытый?
      – Не знаю.
      – У тебя какой-то странный голос.
      – А разве обычно нет?
      – У тебя все в порядке? – спросила Лаврен.
      – Отлично. Сейчас произошло кое-что забавное, но это совсем не сенсация недели. Пока.
      Он повесил трубку, не дожидаясь ответа. Он не лгал ей, но и не говорил правды. Попытки Глеба Пономаренко смущали его, но с ними легко было справиться. Гораздо больше его беспокоило, что все это наступило именно сейчас. Какого рода вибрация исходила от него, если чувствительная душа Глеба могла ее уловить? Может, его связь с Джейн стала известна русскому? Но почему он считает это признаком того, что Френч начинает сдавать? Только один человек мог так расшифровать его поведение. И это должен быть человек, который прослушивал номер 404 в «Селфридж-отеле».
      Но это было невозможно. Нед лично проверял эту комнату каждую неделю, а иногда и чаще. Любой «жучок» он давно бы нашел. А всякий, кто попытался бы снимать звук с окон с помощью лазера, просто потратил бы время впустую, не услышав ничего, кроме смеси уличного шума и Радио-3.
      Часто разведчики говорили, что все эти ухищрения ни к чему, если тебе не везет и у тебя нет способности обыграть противника. Боксер, фехтовальщик, теннисист – все, кто занимается спортивными единоборствами, знают, что предвидение или телепатия – самый большой дар для игрока.
      Глеб Пономаренко был не из числа давних противников. Он попал в поле зрения Неда лишь год назад. Так какого черта спрашивать себя, смог ли Глеб переиграть его? Только из-за того, что у него есть дар, чутье. Очень тревожно.
      Нед не спеша шел по тихой части Кадоган-Плейс: он миновал Кадоган-Лейкс, направляясь на юг в сторону Челси. Наступал вечер. Но сумерки не успокаивали как обычно. Их розовато-лиловый свет не рассеивал тревожного чувства, которое вызвал интерес Глеба к нему. Это не пройдет. Теперь, когда русский убедил себя в том, что прав, воспоминания об этом разговоре будут преследовать Неда всегда и повсюду, даже если он напишет рапорт о досрочной отставке.
      Как же мало он знал о том, что может представлять интерес для КГБ. Имена, конечно. Скорее всего, в Западной Германии сеть не слишком изменилась за год после того, как Нед оттуда уехал. Это может оправдать усилия русских. Но в Англии, Нед был уверен, он не знал ничего, заслуживающего пристального внимания.
      Обычное дело для разведки: часто случается, что человек знает меньше, чем подозревают другие. Все равно, что стать членом тайного общества: неслыханная секретность церемонии вступления оборачивается на деле изнурительной скукой, а то и вызывает смех. Хорошо, что каждый работник знает очень немногое. Что до его работы в Англии, то, заставив его заменить Карла Фолетта на приеме Четвертого июля, его тем самым вынудили передать свои дела другим. Одному майору разведки в Медменхэме всучили две текущие операции, другой в Манчестере контролировал третью. Но все это были второсортные дела, ничего выдающегося. Глеб просто зевал бы над ними.
      Нед шел по маленьким боковым улочкам позади универмага «Питер Джонс». Многие из них назывались похоже – Кадоган-Гарденс, Кадоган-Гейт, Кадоган-сквер и Кадоган-стрит. Он понял, что делает то, чего не делал никогда раньше. Он искал дом Джейн Вейл.
      Он прежде не видел его. Ее квартира была слишком мала, чтобы приглашать сослуживцев на приемы. К тому же они решили, что с его стороны было бы глупо заходить к ней. Нед помнил только, что у ее дома было странное название, не то Поссом, не то Моссон, и находился он где-то в этом районе. В офисе он посмотрел крупномасштабную карту и представлял себе, где она живет. Номер 37 на карте был крохотным треугольником из двух или трех зданий.
      Сумерки все больше сгущались, надвигалась ночь, хотя небо было все еще светлым на западе, а уже скрывшееся солнце бросало оранжевые отсветы на низкую гряду облаков. В улицу Милнер-стрит, по которой он шел, врезались переулки, как бы членя ее на причудливые углы. Концы переулков уже терялись в темноте.
      Глупо. Он ясно представил себе, где ее улица, используя свою профессиональную способность запоминать увиденное на карте с первого раза. Будет еще глупее, если ее не окажется дома. И почему он решил, что она обрадуется? Ладно, только на секунду, а? – конструировал он разговор с ней. На пятнадцать минут?
      Он шагал по улице под названием Дейнер, извилистому продолжению Милнер-стрит, когда вдруг почувствовал – профессиональный навык! – что проскочил. Он повернул назад. Перекресток был так плохо освещен, что он не мог разглядеть Моссон, пока не увидел номер дома на стене. Вот он и у дома 37, покрашенного в бледно-розовый цвет, хотя, может, он только казался таким в обманчивом свете уличных фонарей и угасающем оранжевом сиянии с запада.
      На первом этаже горел свет!
      Не дом, а скорее детский рисунок дома: одно большое окно и узкая дверь на первом этаже и два окна – на втором. Но свет-то горел!
      Он позвонил. Изнутри была слышна музыка. Он услышал, как громкость внезапно уменьшили. А что, если у нее гость? Нед услышал шаги, потом кто-то начал возиться с замками. Ни один сотрудник ее ранга не имел права пропускать в посольстве лекции по безопасности: на них Карл Фолетт рассказывал и о том, как открывать дверь. Нед слышал, как она накидывает цепочку. Дверь наконец открылась на три дюйма.
      Тут же ее закрыли, цепочку сняли, дверь распахнулась уже широко.
      – Заходи.
      Джейн, стараясь избегать его взгляда, смотрела на быстро темнеющую улицу. Потом заперла замок, накинула цепочку и задвинула засов. Ее крохотная прихожая была тесна для них, так что замешкавшийся Нед мешал Джейн пройти. Он повернулся к ней, а она, обвив его руками, крепко прижалась к нему.
      – Нед. О Боже! – Высокая и сильная, она обняла его так крепко, что ему стало немного больно. Он тоже крепко обнял ее. Казалось, будто они хотят прижаться друг к другу так сильно, чтобы уже ничто и никогда не могло разлучить их.
      – Отлично, – сказал он. – Это ответ на первый вопрос, который я собирался тебе задать. – Он наклонил голову и поцеловал ее. Прошло много времени, прежде чем они вышли из прихожей.
      – Странно, ведь ты ни разу не был здесь, – сказала она. – Виски будешь?
      Он кивнул, оглядывая комнату. У нее была необычная форма, как и во многих других старых домах Лондона, – ни стены, ни углы, ни полы не были прямыми. Стены были покрашены в очень светлый бежевый цвет, который гармонировал с более темным паласом. Возле дальней стены был узкий камин, который делил комнату на две части, заполненные книжными полками, радиоаппаратурой и другими вещами. Наливая виски в стаканы, Джейн приглушила музыку Малера, лившуюся из огромных колонок.
      – Все?.. – Она повернулась, держа по стакану в каждой руке. – У тебя все в порядке?
      Он кивнул, взял стаканы и чокнулся с ней.
      – Счастья этому дому. Таков всегда мой первый тост в новом доме. Отец меня этому научил.
      – Удивительно, правда? В прежние времена в наши годы люди уже оставались без родителей. Твоим сколько, а? К семидесяти? Она опустилась на колени и зажгла газ в камине.
      – Им примерно шестьдесят пять. Отцу пришлось уйти на пенсию в шестьдесят. Он не хотел этого. Он преподавал химию в средней школе.
      – Нед, а ты мне никогда не говорил, что ты сын учителя.
      – Я сегодня думал о нем. Ты помнишь старика с плакатами? Он напомнил мне... нет они просто одного возраста. Старик назвал меня «сынок». – Он виновато улыбнулся.
      – Ты покраснел. Не оправдывайся.
      – Молчу.
      – Ты поразил меня, Френч.
      Она взяла его правую руку и поцеловала в ладонь.
      – Так я ошибалась? У тебя все же есть сердце... для старых дудаков и плоскогрудых библиотекарш.
      – Что-то ты о плотском заговорила.
      – Я столько жила головой, – сказала она, – что почти забыла про тело. Но не хочу себя обманывать. Я совсем не интеллектуалка.
      Нед смотрел на мерцающие газовые «угли», которые начали краснеть.
      – В университете у меня был профессор по фамилии Химниц. Он преподавал философию.
      – Арон Химниц?
      Он кивнул.
      – Умер в прошлом году. Мы переписывались. Не часто – примерно по письму раз в полгода. Грешен, накатал ему послание из Бонна на своем собачьем немецком. – Нед смотрел на горящий газ будто загипнотизированный. – Таких, как он, осталось совсем немного. Они были не нужны. Нам нужны лекари. Политические шаманы. Они говорят нам: «Изберите меня, и вы сможете просить у меня все, что угодно». Тут и начинается ложь.
      Она нахмурилась.
      – Нед, почти все понимают, все это слова. Он не может дать им все, что угодно. Большинство знает это.
      – Верно. Если политики были бы счастливы сделать это, значит, вполне естественно, что они чуть смещают акценты, пытаясь расположить к себе людей. Так же, как в игорном бизнесе. Сорванный куш всегда приносит пользу и казино. Но почему политики не могут оставить все так, как есть?
      – Я не очень тебя понимаю. – Джейн растирала его колени. – Можно, я сниму твои туфли?
      – Конечно, пожалуйста. Ты слушаешь, или в тебе говорит голос плоти?
      – Пожалуй, второе.
      – Так почему нельзя все это оставить так, как есть? Потому что политик каждый раз стремится увеличить выгоду, тем самым первоначальная сделка превращается в откровенно жульническую – все для политика и ничего для избирателя.
      Она сняла с него черные туфли.
      – И называется все это «фальшивые проблемы», – добавил он.
      – Правильно, Френч. Я с тобой совершенно согласна.
      – Я имею в виду, – продолжал он, – что реальные проблемы никогда не попадают в повестку дня. Нищета, болезни, загрязнение окружающей среды, безработица, престарелые, отвратительное образование, забота о ближнем, голод – все это остается за бортом. Обращаются ли политики к этим вопросам? Черт, да, конечно же, нет! Они располагают уймой мнимых проблем, на которые можно переключить внимание избирателей. Империя зла наших политических противников. Растущее распространение порнографии. Быстрый возврат к смертной казни. Мошенничество с соцстрахованием. Пугающий рост тайного влияния негров, азиатов, латиносов, женщин, масонов, гомосексуалистов. Политики спекулируют этими проблемами так, словно размахивают красными флагами, а избиратели, как взбесившиеся быки, бросаются на ложные проблемы...
      – Можно, я сниму с тебя носки?
      – Что?
      – И заткну тебе ими рот?
      – Джейн, ты – животное, неужели у тебя нет времени на работу мысли?
      Соскользнув с кресла, он опрокинул ее на пол. Они долго молча боролись, пока угли в камине медленно тускнели, превращаясь из ярко-оранжевых в розовые.
      Маленькие французские часы-повозка на каминной доске прозвонили семь раз.
      Нед вылез из кеба перед своим домом. Он заплатил водителю, вошел, отключил систему сигнализации, потом снова включил ее. Работая с переключателями, спрятанными в стенном шкафу, Нед увидел записку, которую Лаверн оставила на самом видном месте.
      «П. Дж. Р. Паркинс звонил в 10 вечера. Позвони ему, когда бы ты ни вернулся». Ниже был нацарапан, номер телефона.
      Нед взглянул на часы и с ужасом обнаружил, что была уже почти полночь. Он подошел к телефону в холле и набрал оставленный Паркинсом номер, надеясь, что не разбудит англичанина. Спустя некоторое время в трубке раздался осторожный голос:
      – Инспектор Малвей.
      – Скажите, можно мистера Паркинса? Это полковник Френч.
      – Да.
      Долго не было ничего слышно, потом неожиданно, как полицейский в пантомиме, возник Паркинс и весело гаркнул:
      – Хэлло! Хэлло!
      – Извините, что звоню поздно.
      – Мы все здесь на ногах, полковник. Вы помните эту длинную и очень правдоподобную историю, которую вы рассказали мне про вашу случайную встречу с Риорданом?
      – Да.
      – Боюсь, что она больше не годится.
      – Объясните, пожалуйста.
      – Я хочу попросить вас об одолжении, полковник. Вы не могли бы подскочить в участок на Олбани-стрит?
      – Так поздно?
      – Дело в том, что полиция нашла Риордана.
      – Да ну?
      – И он мертв.

Часть 4
1 июля