ЛЮБОВЬ И НЕНАВИСТЬ

B середине июля 1953 года до британцев впервые дошли слухи, которые уже бродили по свету. Принцесса Маргарет, сестра королевы, вступила в открытые отношения с капитаном Питером Таунсендом, бывшим конюшим покойного короля Георга VI, и собирается выйти за него замуж. В конце месяца принцесса стала недосягаемой для прессы, отправившись в путешествие по Родезии. Ее любовнику посоветовали ко дню возвращения Маргарет покинуть Англию. Ему дали должность атташе в английском посольстве в Брюсселе.

Итак, прерванный роман принцессы с простолюдином стал своеобразным дополнением к «Римским каникулам», которые выходили на экран в конце августа. Можно было только позавидовать такой неожиданной рекламе. В те времена кино и политика были гораздо меньше связаны, чем ныне, и реклама нередко использовала события и новости, которые привлекали всеобщее внимание. Скандал создавал у кинозрителей впечатление, что они как бы подглядывают в замочную скважину Букингемского дворца. Говорили даже, что фильм основан на «романе» принцессы Маргарет. Это была, конечно, несусветная чушь, но она была манной небесной для тех, кто рекламировал фильм.

Одри еще была в Лондоне, когда осторожные английские газеты дерзнули перепечатать эту заокеанскую сплетню. Актриса не поехала в Голливуд до съемок «Сабрины», заявив, что она предельно устала и нуждается в отдыхе. Это создало проблему для «Парамаунта». Американские рекламные журналы пытались взять интервью у Одри. Но как это сделать? Кинозвезда была на расстоянии нескольких тысяч миль. Тогда еще не было реактивных самолетов и спутниковой связи. Лос-анджелесские журналисты проклинали себя за то, что не уделили Одри внимания, когда гастрольное турне с «Жижи» совершалось по Западному побережью. Все требовали интервью у Одри. «Парамаунт» вынужден был пойти навстречу хотя бы одному ведущему журналу, «Модерн Скрин». Письменные вопросы к Одри послали в Лондон, где она давала ответы. «Первое интервью для журнала любителей кино!» – хвастался «Модерн Скрин».

«Когда-нибудь, – сказала Одри, отвечая на один из вопросов, – я просто влюблюсь и выйду замуж, и это не будет иметь никакого отношения к моей карьере».

Джейн Уилкер, интервьюер из «Модерн Скрин», добавила свой собственный довольно проницательный комментарий к ответам Одри:

«Она производит впечатление мужественной, честолюбивой девушки, надеющейся только на себя, с огромной способностью любить». Но при этом журналистка добавила: «Полное молчание, которое она хранит по поводу своего отца, создает ощущение, что распад семьи оставил незаживающие раны в ее душе, и тем не менее у нее достаточно вкуса и такта, чтобы обойти эту тему».

Никто из авторов светской хроники не упоминал о связях отца Одри с фашистами. В одном интервью высказывается предположение, что его расстреляли немцы (как раз обратное тому, что могло бы произойти, останься он в Нидерландах и начни сотрудничать с голландскими националистами. В этом случае его могли бы расстрелять участники Сопротивления). В статье Аниты Лоос, опубликованной в октябре 1954 года, сообщается, что Хепберн-Растон «исчез в отдаленных английских колониях. Никому не известно, где он сейчас находится (и) слышал ли он о том, что произошло с его чудесным ребенком». Формально это были верные слова – он находился в Ирландии, – но слишком уж расплывчато-мягкими выглядели эти предположения журналистки. Филлис Баттель, репортер из международной службы новостей, была, пожалуй, исключением. В серии публикаций 1954 года говорится о членстве Хепберн-Растона в организации «чернорубашечников» Мосли. Можно представить себе, как екнуло сердце у многих крупных чиновников киноиндустрии, для которых Одри прежде всего была выгодным капиталовложением. И хотя, если рассудить здраво, Одри не могла отвечать за грехи отца, кинобизнесмены понимали, что реакция публики (и прессы) зависит не от логических доводов.

К счастью, замечание, сделанное Баттель мимоходом, не имело последствий. Другие авторы, которые могли бы ухватиться за намек, поданный ею, либо не знали о значении Мосли, либо сохраняли молчание из осторожности. Голливудские студии в те дни располагали правом (и часто пользовались им) накладывать запрет на статьи тех авторов, которые вызывали их неудовольствие. Немногие репортеры могли осмелиться на публикации, способные вызвать гнев «Парамаунта».

Похоже, что никто из журналистов не знал, что отец Одри провел всю войну в английской тюрьме. В интервью, которое она дала Хедде Хоппер, бросается в глаза то, что Одри хотела бы скрыть. Архив Хоппер в Академии киноискусства и Научной библиотеке содержит полные тексты, которые она позже сократила и отредактировала для газеты. Неопубликованный материал – и это понятно! – богаче по содержанию и откровенней по тону. Думается, Хоппер не почувствовала, что в интервью, которое она брала у Одри 11 сентября 1953 года, актриса отвлекла ее внимание от очень важного вопроса. К этому времени Одри уже хорошо научилась дурачить газетчиков.

В самом начале беседы Хоппер спросила Одри об обстоятельствах ее рождения. Актриса ответила, и неловкая пауза, которая за этим последовала, была зафиксирована стенографисткой Хоппер. «Я родилась…» – и затем она отвлекла опасное любопытство хроникерши, сделав неожиданный комплимент Хоппер по поводу ее портрета на обложке журнала «Тайм». Хоппер попалась на эту приманку и ответила комплиментом на комплимент, сказав, что портрет самой Одри, который недавно появился в «Тайм», недостаточно хорош, не столь хорош, как сама Одри, а затем, вероятно к большому облегчению актрисы, уже более не возвращалась к своему первому вопросу.

Обложка «Тайм» с портретом Одри появилась 7 сентября 1953 года и вызвала настоящую сенсацию. Впервые журнал такую высокую честь оказал звезде до того, как ее первый крупный фильм прошел по экранам Америки. «За блеском фальшивых камней сияние бриллианта», – гласила надпись на обложке. Портрет, сделанный Борисом Шаляпиным, главным художником журнала, запечатлел Одри в ее королевском облачении с тиарой на голове. В статье, помещенной в журнале, автор не скрывал, что влюблен в Одри.

«Худенькая и стройная актриса с огромными и яркими глазами и лицом в форме сердца… изысканно сочетающим королевское достоинство и детскую непосредственность». Развивая идею лапидарной подписи на обложке, автор писал:

«Среди блеска фальшивых камней фантазии „Римских каникул“ новая звезда студии „Парамаунт“ излучает сияние превосходно ограненного бриллианта. Капризность, надменность и внезапное раскаяние, радость, протест и усталость сменяют друг друга с невероятной быстротой на ее подвижном лице подростка». (К этому времени ей уже исполнилось двадцать четыре года, и она была «уже не столь молода», как часто повторяла сама Одри.) Здесь же рекламировался и ее новый фильм «Сабрина», цитировались слова режиссера Билли Уайлдера: «Со времен Гарбо ей не было подобных, за исключением, возможно, Ингрид Бергман». (Ни та, ни другая из названных актрис не представляла никакой угрозы для Одри. Гарбо стала отшельницей, уйдя из кино, а Бергман опорочила себя в глазах американской публики адюльтером с Росселлини. Путь для их наследницы был совершенно свободен.)

«Римские каникулы» смотрятся ныне с тем же интересом, что и сорок лет назад. Простота и чистота восприятия принцессой окружающего мира в наше время приобрела еще большую ценность благодаря тому, что представители королевских семейств изрядно перепачкались, соприкасаясь с миром простых людей. В 1953 году критики хвалили Одри за ее «изящество и очарование». Ее принцесса «становится взрослой на один день и на одну ночь», начиная с того момента, когда просыпается с восхитительной улыбкой школьницы, сбежавшей с урока, и заканчивая тем мгновением, когда кладет голову на плечо Пеку во время танца на палубе плавучего ресторана на Тибре, досматривает последние картины сна и затем просыпается и говорит: «Привет!».

Премьера фильма состоялась одновременно в Нью-Йорке и Лондоне в конце августа 1953 года. Одри не присутствовала ни на той, ни на другой. Она поехала на Венецианский кинофестиваль, отдав дань уважения той стране, где снимался фильм. Когда актриса вернулась в Америку, она уже была знаменитостью. Однако слава не столько поднимала ей настроение, сколько стесняла, заставляя постоянно думать о тех ожиданиях, которые она должна оправдывать. Директор студии «Парамаунт» предсказывал: «Если мисс Хепберн получит подходящую роль, она станет величайшей актрисой в истории кино». Подобный прогноз мог бы, казалось, вызвать ее восторг. Она же испытывала чувство, близкое к разочарованию, которое возникло после триумфа «Жижи» на Бродвее. Чувство ответственности лишило ее настоящей радости, фильм стоил 750 тысяч долларов, приличная сумма на начало пятидесятых годов. За первые восемь месяцев доходы по американским кинотеатрам должны были составить менее 300 тысяч долларов вместо планировавшихся 5 миллионов. Чистый доход «Парамаунта» сократился до 3 миллионов долларов. Одри могла со временем стать «самой знаменитой в мире актрисой», но прежде она должна была доказать, что способна и на кассовый успех. (Натурные съемки в Риме, вероятно, оказались не такими уж привлекательными для зрителей.) Для большинства американцев той поры поездки за рубеж были все еще довольно редким удовольствием. Год спустя «Три монеты в фонтане» принесли гораздо больший доход. К этому времени американские туристы уже открыли для себя «вечный город», и он стал у них гораздо популярнее Парижа. Помогла и ставшая шлягером песенка из фильма.

Успех «Римских каникул» за пределами США стал грандиозной компенсацией за неудачу в Америке. Если в американском кинематографе фильмы, в конце которых парень не получал свою девчонку, оставались редким исключением, в Европе существовала давняя традиция несчастливых финалов. Отзывы в европейской прессе были созвучны восторгу толпы, штурмовавшей кинотеатры. Ингрид Бергман посмотрела фильм в Риме и вышла со слезами на глазах. «Почему ты плачешь? – спросил Росселлини свою возлюбленную. – Это – трагедия?» «Нет, – ответила Бергман, – я плачу по Одри Хепберн». Английские критики, значительно менее эмоциональные, чем американская актриса, хвалили Одри, но нашли фильм несколько «длинноватым» (около двух часов). Публика, с неослабевающим интересом следившая за несчастливым романом принцессы Маргарет, явно была с этим не согласна. Зрители валом валили на «Римские каникулы». К 1953 году Великобританию буквально захлестнула мода на все итальянское: мотороллеры «Веспа» и «Ламбретта», туфли с узкими мысами, мужские брюки без манжет и новые бары «экспрессе» для подростков. Вырвавшаяся на свободу в Риме принцесса прекрасно вписывалась в этот стиль.

Теперь же, когда «Парамаунт» заполучил Одри в Америку, он всерьез развернул рекламную кампанию. Актриса поселилась в небольшом домике на бульваре Уилшир неподалеку от Вествуд Виллидж в Лос-Анджелесе. Журнал «Лайф» в декабре 1953 года опубликовал подборку ее фотографий, убеждающих, что ее «паблик имидж» все еще формировался. «Что является источником очарования Одри? – вопрошал заголовок, и ответ, который давал на этот вопрос журнал, указывал на далеко не простую природу этой новой кинозвезды: – (Она) не поддается никаким определениям. Она одновременно и девчонка-сорванец, и светская дама. Она обезоруживает своей простотой и дружелюбием и в то же время странной отстраненностью». Иллюстрации подчеркивали ее любовь к одиночеству. Одри была показана каким-то сонным подростком, который ожидает у деревянных ворот своего маленького домика студийный автомобиль, который должен забрать ее в 6.30 утра. Сидя в машине, она лихорадочно повторяет свой текст, словно школьница, едущая на экзамен. Вот она, поспешно поглощающая свой завтрак вместе с техническими служащими студии. Она поджала одну ногу под себя, как маленькая девочка, а другую вытянула с изяществом балерины. Мы видим Одри в гримерной, и наконец по-настоящему удачный кадр – Одри едет на велосипеде на съемочную площадку. И одна-единственная уступка журнальным традициям: Одри запечатлена полуобнаженной. Она в коротенькой ночной рубашке с щекочущим воображение выглядывающим краешком трусиков.

Качества, которые выделяет «Лайф» в характере Одри, – это ее независимость и самостоятельность. «Я буду чувствовать себя совершенно счастливой, если проведу все время с субботнего вечера до утра понедельника у себя дома», – цитировал ее журнал. Трудно представить себе какую-либо другую звезду американского кино той поры, которая признавалась бы в любви к уединению. Автор (анонимный) из «Лайфа» добавляет: «Голливуд делает ставку на то, что публика любит Одри за те качества, которые поднимают ее над уровнем обычных кинозвезд».

Но в одном Одри очень сильно уступала обычным кинозвездам. За свою роль в «Сабрине» она получила 15 тысяч долларов (три тысячи фунтов), это чуть больше, чем за «Римские каникулы». «Вы бы заработали больше, если бы подождали с подписанием контракта до окончания работы над „Римскими каникулами“, – сказала ей Хедда Хоппер, финансовый советник кинозвезд. Одри ответила: „Для меня важны не деньги, а возможность оставаться хорошей актрисой“. Хоппер либо ничего на это не ответила, либо ее ответ неизвестен. В Голливуде плохо понимают две вещи: еретические суждения и иронию.

Эрнест Леман, один из авторов сценария «Сабрины», вспоминает о том, как они с Билли Уайлдером посетили Одри, жившую в двухкомнатной квартире. Они привезли хозяйке плакат в стиле «Арт Нуво». «Она сидела на полу, поджав под себя ноги, как ребенок. Когда меня представили, она вскочила и поцеловала меня в обе щеки – весьма необычное приветствие кинозвезды простому сценаристу».

Съемки в «Сабрине» не принесли радости ни Одри, ни кому бы то ни было еще. Леман поясняет, что они начинались в суете и хаосе и заканчивались в откровенной панике. Сэмуель Тэйлор внезапно прекратил работу над киноверсией своей пьесы из-за того, что Билли Уайлдер стал выбрасывать из сценария большие куски. Леман, который в это время работал на студии «МГМ» над сценарием «Сладкий аромат успеха», был срочно приглашен на «Парамаунт» по настоятельной просьбе Уайлдера. Фильм был уже на начальной стадии производства, а съемки были намечены на октябрь. Одри приходилось заучивать свой текст в автомобиле по дороге на студию, так как его буквально вырывали на рассвете из печатной машинки Лемана и передавали ей. «(Билли) снимал днем, – отметил Леман, – а писал и переписывал ночью. Это был мучительный, отчаянный труд, и подчас наше здоровье не выдерживало». Иногда Уайлдер приезжал на съемочную площадку, и ему нечего было снимать. В таком случае он говорил: «Мы сделаем дубли». Ныне Леман называет эти месяцы самой жуткой порой в своей жизни. Тогда именно Одри поняла, что значит «вражда на Голливуде». Она стала объектом для нападок самого Хамфри Богарта. Тот актер, которым она восхищалась в роли талантливого, честного и романтического искателя приключений Рика в «Касабланке», в жизни оказался озлобленным невежей. Богарт не любил тех, в ком чувствовал превосходство над собой. В этот «черный список» попала и невинная Одри. Отчасти проблема возникла из-за того, что Богарт не хотел сниматься в этом фильме, а особенно не хотел играть старшего и более чванливого брата рядом с Уильямом Холденом, получавшим все преимущества романтической роли. Кэри Грант отказался от этой роли по той же причине. «Вы познакомитесь с очаровательной девушкой», – пообещал Уайлдер Богарту, пытаясь его уговорить. Богарт с первой же минуты их знакомства смотрел на Одри с явной неприязнью. «Как только Билли начал снимать Одри крупным планом через плечо Боги, тот стал огрызаться, – вспоминает Леман. – Он чувствовал, кому отдается предпочтение. Но на чье лицо предпочли бы и вы смотреть?»

Одри на его уколы не отвечала, и неприязнь Богарта перешла в откровенную враждебность. Он начал передразнивать ее. Вмешался Уайлдер. Тогда Богарт стал срывать свою злобу на нем, воспроизводя невнятные немецкие интонации режиссера и требуя «перевода на английский». В отличие от Одри, Уайлдер не собирался сдерживаться и оставаться в рамках приличий. Повернувшись к Богарту, он рявкнул: «Смотрю я на тебя, Боги, и под кажущимся говном вижу настоящее».

Одри заметила, как Богарт приказал, чтобы ему ровно в пять часов на съемочную площадку принесли стакан виски. И попивая виски в промежутках между дублями, он делался еще злее. Один раз или дважды расстроенная Одри запнулась, забыв слова. В это мгновение Богарт не скрывал своей радости: вот – маленькая английская дилетантка с раздутой репутацией актрисы! В конце съемочного дня Уайлдер пригласил Одри, Холдена и Лемана к себе. Чувствуя себя обойденным и оказавшись не в силах вывести Одри из себя, Богарт обратил свой сарказм на Холдена – «улыбчивого Джима», как он его называл, – высмеивая его привлекательность и намекая на то, что он скорее слащавый бабский любимчик, чем настоящий мужчина. Богарт даже с серьезным видом утверждал, что Уайлдер исправил сценарий, чтобы Одри в конце фильма досталась не ему, а Холдену. Правда же состоит в том, что сцена с заседанием совета, где младший брат отказывается от Сабрины и советует своему родственнику приударить за ней, была написана под давлением Холдена.

«Самой трудной для меня оказалась сцена, – вспоминает Эрнест Леман, – в отделении корпорации в одном из небоскребов, где чванливый старший брат и восхитительная Сабрина, то есть Богарт и Одри, понимают, что влюблены друг в друга. Билли хотел сделать ее более интимной и намекнуть, что парочка отправляется в постель. „Билли, – сказал я, – это все испортит. Герои сказок не спят друг с другом. Мы вызовем неприязнь публики“. Таким образом, Одри была избавлена даже от намека на сексуальную сцену так же, как и в „Римских каникулах“. Вечная невинность становилась важнейшей частью кинообразов Одри Хепберн.

Внеэкранная реальность была совершенно иной. «Во время съемок „Сабрины“ у Одри и Холдена начался роман, – вспоминает Леман. – Не слишком шумный, но настоящий. Это нас удивило». Все думали, что они хорошо знают Одри. Леман однажды зашел в жилой автоприцеп Холдена или Одри – он точно не мог припомнить в чей – и стал свидетелем того, что между ними возникли уже довольно теплые отношения. В ту пору Холден состоял в браке с Брендой Маршалл. Большой любитель выпить, он завязывал любовные отношения с легкостью, с какой другой мужчина закуривает сигарету. Он пригласил Одри к себе на ужин. Супруга Холдена смирилась с причудами своего мужа, но Одри не могла избавиться от чувства вины. Правда, она не прервала этот роман, состоявший из сцен, которые вполне могли бы войти в фильм «Сабрина».

Много лет спустя в автобиографии Холден вспоминал: «Порой по ночам я брал с собой переносной проигрыватель и ехал за город на маленькую полянку, которую мы облюбовали. Мы ставили балетную музыку… И Одри танцевала для меня в лунном свете. Некоторые из самых сказочных мгновений мы пережили именно там…»

Интерес Одри к мужчинам по рассказам тех, кто знал ее близко в годы работы в кино, был заметен. Однако она держалась в рамках приличия. У нее возникали любовные связи обычно в критические для ее эмоционального состояния времена. Она предпочитала тех, которые сами делали первый шаг к сближению, были смелы, даже напористы и нагловаты и – как полагали некоторые «наблюдатели» – менее романтичны, чем она сама, и не особенно восторгались ее редкостным характером. Подобных «наблюдателей» удивляла терпимость Одри к привычкам ее возлюбленных, к их грубоватости, а иногда откровенно непристойному языку – всему тому, что было совершенно противоположно ее собственной природе и воспитанию. Но, возможно, в этом и заключалась главная причина их притягательности для нее. Крепкий и задиристый ирландский характер отца Одри, как кажется, был дорог ей в нескольких ее возлюбленных…

После несостоявшейся свадьбы с Джеймсом Хэнсоном нетрудно понять, почему Одри понравился привлекательный Уильям Холден, который тоже был в начале своей кинокарьеры. Но вряд ли она вышла бы за него замуж, если бы он развелся со своей женой. Мужчина, который сознательно лишил себя способности иметь детей, не мог стать мужем для женщины, мечтавшей о нормальной семье.

Роль «принцессы», сыгранная Одри в «Сабрине», породила гораздо больше проблем, чем ее роль в «Римских каникулах». Принцесса Анна была почти ребенком, Сабрина же – это «Золушка», которая превращается в светскую даму благодаря особому вниманию мужчин, встреченных ею в Париже. В чем состояло это внимание, в фильме не уточняется. Лучшие шутки в этой комедии основываются на том, что осталось за кадром. В парижских эпизодах, к примеру, Сабрина берет уроки кулинарии у искусного повара, которого играет старый друг Одри Марсель Далио. У зрителя вполне резонно возникает предположение, что ее наряды из дома моделей Живанши, с которыми она возвращается в Америку, куплены не на стипендию, а на деньги пожилого барона, который вместе с ней учится взбивать суфле. Это самая ранняя демонстрация еще одной киноипостаси Одри, не невинной девчушки, а женщины на содержании. Эта двойственная природа ярко выявляется в «Завтраке у Тиффани». Сценаристам пришлась изрядно попотеть, чтобы сохранить в чистоте образ при всей двусмысленности поведения героини. Сохранять баланс между этими ипостасями становилось все сложнее по мере того, как диапазон ролей, доступных Одри, расширялся благодаря смягчению киноцензуры. Но у поклонников актрисы были свои особые понятия и ожидания. В «Сабрине» чистая и светлая личность самой актрисы спасает героиню. Ее «Золушка» получает даже преимущества от приобретенной ею свежести.

Заслуга в сохранении названного баланса принадлежит Уайлдеру и Леману, которые тем самым доказали, что обладают безупречным вкусом. «Билли в точности показывал Одри то, как ему хотелось бы, чтобы каждая сцена была сыграна, – вспоминает Леман. – И она оказалась превосходной ученицей». Именно их остроумие и мастерство Одри реализует в фильме с такой уверенностью и изяществом. Уайлдер и постановщик ее предыдущего фильма Уильям Уайлер, оба прибыли из Европы – впрочем, так же, как и сама Одри – и оба были блистательными мастерами ритма, тонких намеков и таких выражений лица, которые при съемке крупным планом полностью изменяли смысл целой сцены. Они принесли в Голливуд цинизм из своего прошлого – Уайлер из Эльзаса, Уайлдер из Вены, – но разбавили его остроумием. И хотя положение Сабрины в доме богача весьма двусмысленно, мягко говоря, но та невинность и простота, с которой Одри завоевывает любовь обоих наследников, ни в ком не вызывает подозрений… за исключением Богарта, конечно. Его злобный укор в адрес Холдена, исполняющего роль его младшего брата: «Джентльмен не станет заниматься любовью со служанкой в доме своей матери», – приводит к кулачной потасовке. Житейская неприязнь между актерами чуть было не превратила кинопостановку в настоящую драму, но Богарт вовремя опомнился… Эти хитрые ловушки, расставленные авторами по всему сценарию фильма, помогают Одри сделать из Сабрины такую девушку, которая может игнорировать финансовые мотивы, но при этом пользоваться всеми из них проистекающими выгодами. И только там, где дело касается любви, она прибегает к своим соблазнительным преимуществам. «Дэвид, – Сабрина обращается к Холдену – вы не хотели бы меня поцеловать?» Ну, конечно, он хотел бы!

МУЖ И ЖЕНА

В квартире Одри в Беверли Хиллз зазвонил телефон. Шел последний съемочный день «Сабрины», и она возвратилась со студии совершенно без сил. Звонила Джин Симмонз. Одри напряглась: ведь Джин – это именно та актриса, которая должна была получить роль Анны в «Римских каникулах», но Говард Хьюз, с которым ее связывал контракт, не «поделился своей собственностью». И вот Одри слышит голос Джин Симмонз: «Я только что посмотрела „Римские каникулы“. Раньше я готова была вас ненавидеть, но теперь хочу сказать, что никогда бы не сумела сыграть эту роль так хорошо. Вы были просто превосходны».

Очень быстро между Одри и Джин Симмонз и ее супругом Стюартом Грейнджером возникла крепкая дружба. Они стали первыми ее настоящими друзьями в Голливуде. Теперь по утрам она предавалась блаженному безделью в доме Грейнджеров, лежа рядом с бассейном. Она редко купалась и не любила плавать. Одри курила, правда не очень много, дешевые и очень крепкие сигареты. Она умела водить машину, ездила на велосипеде. В 1954 году Беверли Хиллз был более спокойным и безопасным местом, нежели сейчас. Молоденькая женщина в розовых туфлях и мужской рубашке, концы которой завязаны вокруг талии, крутила педали своего велосипеда, не привлекая к себе особого внимания. Время от времени Джоан Кроуфорд начинала брюзжать по поводу манер молодежи, совершенно позабыв, какой она сама была в своих ранних фильмах. «Одри Хепберн, – замечала Кроуфорд, – теперь стала одеваться так, как полагается молодой леди». Хедда Хоппер – не тот человек, который мог позволить Кроуфорд стать арбитром вкуса в Голливуде – отвечала на это: «У меня есть новости для вас, Джоан… Эта „молодая леди“ появилась на студии в вызывающих розовых тореадорских панталонах, в облегающей хлопчатобумажной розовой рубашке и туфлях всего с одним ремешком».

Одри жила, как говорится, «на чемоданах». Она только что приобрела платье «Живанши» из тех туалетов, которые готовились для «Сабрины». «Оно, конечно, уже поношенное, но мне кажется божественным». Слово «божественный», которое часто всплывает в интервью с Одри, у нее многозначительно. С его помощью можно уйти от конкретной оценки платья, своего коллеги или отношений с кем-либо. Она быстро научилась этому.

Все, кто познакомились с Одри в пору ее «холостяцкой» жизни, согласны с тем, что она отличалась искренней простотой и сдержанностью. С точки зрения эмоций она многим казалась незрелой. Это и понятно: актриса сумела сохранить романтический взгляд на мир в той профессии и в том городе, которые лишали людей их романтических иллюзий. «Мне всегда хотелось иметь покатые плечи, – говорила она Хоппер, – а не такие, которые выглядят так, словно подбиты ватой». Журналистка высказала предположение, что она имела в виду фигуру красотки-южанки из «Унесенных ветром». «Вот-вот, кринолин и все прочее».

Любовная жизнь Одри обходилась без скандалов. Ее роман с Уильямом Холденом не повлек за собой распад семьи. У нее не было никакого желания разрушать семейное счастье. Она любила независимость. «Мы очень разные с мамой, – призналась Одри, когда у нее спросили, почему баронесса предпочла остаться в Лондоне, но тут же добавила: – Но у нас с ней очень хорошие отношения». Возникло впечатление, что эти отношения только выиграли от их разлуки. «А как насчет поклонников?» – следовал неизбежный вопрос. Был ли кто-нибудь в ее жизни после отвергнутого жениха Джеймса Хэнсона? Эта фраза уколола Одри легким намеком на ее душевную холодность. «У меня не было причин кого-то отвергать», – ответила она сухо, а затем прибегла к привычному маневру: призналась в своей ранимости, словно желая избавиться от дальнейших расспросов. «Я была так несчастна, когда у нас все разладилось, но все-таки я полагаю, что мы поступили правильно». Пол Холт, британский критик, посетивший Америку, спросил Одри, может ли она назвать то качество, которое сделало ее знаменитой. На этот вопрос она дала странный ответ: «Способность учиться чему-то, не делая этого». – «То есть?» («И она бросила на меня вежливый, холодный, почти насмешливый взгляд», – замечает критик.) – «Браку, например».

Честолюбие Одри было ничуть не меньше, чем у других кинозвезд, но оно не было нацелено на обычные для них ориентиры: ее понимание славы включало самопожертвование. Брак тоже относился к числу опасных состояний. Похоже, она очень остро чувствовала риск в романтическом идеале семейного союза, заключенного под девизом – «все или ничего». Одри не готова была вот так рисковать. Работа была куда безопаснее. И все же именно благодаря творчеству стиль ее жизни менялся теперь радикально.

Одри сказала Мелу Ферреру в Лондоне перед тем, как начала сниматься в «Сабрине», что ей было бы интересно сыграть с ним в какой-нибудь пьесе на Бродвее. В конце 1953 года он появился в Лос-Анджелесе и сообщил ей, что отыскал такую пьесу. Незадолго до этого он расторгнул брак с первой женой. И теперь стал совершенно свободен и мог быть партнером Одри не только на сцене. Мел хорошо разбирался в драматургии, и его выбор оказался весьма удачным. «Ундина» была еще одной сказкой.