Между вассалов господина Ходзё был уроженец провинции Идзу по имени Мисима-но Таро. Он приблизился к трупу и отрезал голову. Голова была доставлена в Рокухару, и объявили, что её на посмотрение народу пронесут по улицам столицы, а затем отправят на восток. Однако знатные и простолюдины в Киото сказали так:
      – Это просто своевольство господина Ходзё. Вывешивают перед тюрьмой и таскают по улицам головы врагов государства, а это всего лишь враг Ёритомо, вассал Ёсицунэ. Зачем же выставлять его голову?
      И младший Ходзё в сопровождении пятидесяти всадников повёз голову прямо в Восточный край. Он прибыл двадцатого дня первого месяца и в тот же день предстал перед Камакурским Правителем.
      – Взята голова мятежника, – доложил он.
      – Кто таков? Как его имя? – последовал вопрос.
      – Это вассал Судьи Ёсицунэ, и зовут его Сато Сиробёэ Таданобу.
      – Кто его настиг?
      – Наместник Ходзё.
      Хотя случилось это не впервые, Камакурский Правитель пришёл в прекрасное расположение духа.
      Когда были подробно доложены обстоятельства самоубийства и последние слова Таданобу, Камакурский Правитель сказал так:
      – Это был храбрец. Такую силу духа надлежит иметь каждому. Среди молодцов моего младшего братца нет ни одного недотёпы. И Хидэхира тоже знал, что делал: из всего множества своих самураев он отобрал для Ёсицунэ как раз эту пару братьев! Как же так получается, что подобных воинов нет у нас в Восточном крае? Одного такого я предпочёл бы сотне иных. Если бы Таданобу напрочь забыл свою верность Ёсицунэ и перешёл бы на службу ко мне, то не знаю уж, как там в Танском царстве или в столице, а в нашей Стране Восьми Провинций я бы отдал ему любую!
      Выслушав это, Таба и Касай проговорили:
      – Да, Таданобу поторопился. Кабы дал себя взять живым, был бы у господина в вассалах.
      Лишь Хатакэяма сказал без утайки:
      – Умер он прекрасною смертью. И лишь потому, что он умер, вы столь восхищаетесь им. Если бы дал он себя взять живым и был доставлен сюда, вы бы стали его допрашивать, где Судья Ёсицунэ, и пытать страшными пытками. Так был ли для него смысл оставаться в живых? Невыносимо было бы ему, всё равно обречённому смерти, когда бы стали на него таращить глаза другие самураи. И такой человек, как Таданобу, не забыл бы свою верность Ёсицунэ и нипочём не перешёл бы к вам на службу, посули вы ему хоть всю Японию.
      Уцуномия и Ои потянули за рукав друг друга, толкнули друг друга коленом и прошептали:
      – Хорошо сказано! Хотя для Хатакэямы и не впервые…
      Камакурский Правитель повелел:
      – Пусть так, но голову выставите в назидание потомству!
      Хори Ятаро поклонился, приказал одному из «разноцветных» нести голову следом и выставил её на морском прибрежье Юигахама у священных ворот храма Хатимана. Три дня спустя Камакурский Правитель осведомился, и ему ответили: «Всё ещё там». Тогда он сказал:
      – Сожалею. Его родина далеко, родные ничего не знают и не придут за прахом. Когда голову храбреца долго не хоронят, он может сделаться мстительным духом этого места. Снимите голову.
      Голову сняли и не бросили где попало, а погребли позади храма Незыблемого Долголетия Сётёдзюин, некогда воздвигнутого Правителем ради умиротворения духа императорского конюшего Ёситомо, незабвенного своего батюшки. Всё ещё сострадая, Камакурский Правитель повелел настоятелю переписать и посвятить духу покойного сто тридцать шесть сутр. А люди говорили о Таданобу:
      – Ни в древности, ни в наши времена ещё не было такого воина!

      Итак, Судья Ёсицунэ отдался под покровительство настоятеля Кандзюбо в Наре. Настоятель, увидев его, очень обрадовался, поместил в зале, где хранились изображения чтимых им с детства бодхисатв Фугэна и Кокудзо, и старался всячески ему услужить.
      И при каждом удобном случае он увещевал Ёсицунэ:
      – Три года преследовали вы дом Тайра и лишили жизни множество людей. Не избежать вам кары за эту вину. Встаньте же от чистого сердца на истинный путь, затворитесь в монастыре на горе Коясан или в храме Кокава, повторяйте непрерывно великое имя Будды, и тогда, сколь ни мало осталось вам жить в этом мире, обретёте вы спасение в грядущей жизни. Разве вы и сами не думаете так же?
      Судья Ёсицунэ отвечал на это:
      – Неизменно с почтением внимаю вам, но надлежит мне ещё год или два воздержаться от пострига, ибо намерен я расчесться с негодяем Кадзиварой, ввергнувшим меня в пучину бедствий.
      И эти его слова звучали ужасно.
      Впрочем, Кандзюбо не терял надежды уговорить его покинуть суетный мир и с тем повседневно читал ему священные свитки, однако Ёсицунэ от пострига уклонялся.
      По ночам, одолеваемый скукой, он стал выходить за ворота обители Кандзюбо и, чтобы рассеяться, играл на флейте. А как раз в то время обретался между монахов Южной Столицы некий головорез по прозвищу Пресветлый Тадзима. Однажды созвал он своих монастырских товарищей Идзуми, Мимасаку, Бэн-но кими, Тайфубо и прочих, а всего семерых, и им сказал:
      – В Наре нас называют бесчинными и беспутными, а ведь мы ничем ещё такого прозвания не заслужили. Давайте же выходить по ночам на улицы и грабить у прохожих мечи. Это будет доход немалый.
      – Правильно, дело стоящее, – сказали монахи, и они стали выходить еженощно и отнимать у людей их мечи. И даже самураи, равные в гневе самому ханьскому Фань Куаю, после встречи с ними возвращались домой налегке.
      Однажды Пресветлый Тадзима сказал:
      – Каждую ночь перед воротами Кандзюбо торчит некий молодчик, по всей видимости – нездешний, лицом белый, роста небольшого, в отличном панцире и при замечательном мече с золотой насечкой. Его ли это меч или его господина, но для этого молодчика он слишком даже хорош. Надлежит пойти и отобрать.
      Монах по имени Мимасака возразил:
      – Аварэ, ты предлагаешь нам сделать глупость. Слышал я, что у Кандзюбо стоит нынче Судья Ёсицунэ. Ещё с той поры, как ушёл он от ёсиноской братии. Если он и есть этот твой молодчик, то такое дело нам не под силу.
      – Экий же ты трус, – сказал Тадзима. – Да почему же нам не взять его меч?
      – Как тебе угодно, – ответил Мимасака. – Только как быть, если всё обернётся скверно?
      – Что ж, тогда покопаемся в собственной шерсти и выставим напоказ свои язвы. Но нам не впервой рвать бумагу поперёк. Так или иначе, дорога нам к Кандзюбо.
      – Вы шестеро, – наставлял он приятелей, – встаньте в тени у ограды и ждите. Я стукну набедренником о ножны его меча и крикну: «Здесь кто-то меня ударил!» Тогда вы выбегайте и при этом вопите: «Что ещё там за невежа? Как смеет он творить безобразия вблизи святого места, где проповедуется святое слово Будды? Погоди, не убивай его! Если он самурай, пострижём его и загоним в храм! Если простой горожанин, отрежем ему уши и нос и прогоним прочь!» И коль не возьмём мы тогда его меч, то будем последними трусами.
      С тем они и отправились.
      Судья Ёсицунэ, по обыкновению, погружённый в свои думы, наигрывал на флейте, когда к нему приблизился человек расхлябанной походкой. Поравнявшись, задел он своим набедренником за ножны меча Ёсицунэ и заорал:
      – Здесь кто-то меня ударил!
      Тотчас же с трех сторон набежали монахи с криком:
      – Держи его!
      «Этого мне только не хватало», – подумал Ёсицунэ.
      Обнаживши меч, он прижался спиной к ограде и приготовился. Выпад алебардой: он отбил. Выпад секирой: он отбил. Отражая удары секир и мечей, он зарубил четверых.
      Так, рубя направо и налево, он уложил пятерых, а остальные, получив раны, пустились наутёк. Ёсицунэ догнал Пресветлого Тадзиму, припёр его к ограде, ударил мечом плашмя и схватил.
      – Как тебя прозывают в Наре? – спросил он.
      – Пресветлый Тадзима.
      – Жить хочешь?
      – Жить хочет каждый, кто рождён на свет.
      – Вопреки слухам, ты оказался всего лишь трусливым мошенником, – произнёс Ёсицунэ. – Меня так и подмывает отрезать твою голову и бросить собакам, но ведь ты монах, а я мирянин. Не подобает мирянину резать монаха, это всё равно что загубить свою душу, и я сохраню тебе жизнь. Но впредь ты уж бесчинствовать не будешь. Завтра ты разгласишь по всей Наре: «Я-де схватился с самим Судьёй Ёсицунэ», чтобы прослыть храбрецом. Ведь спросят тебя: «А где доказательства?» – и, если ты ответишь: «Их нет», – тебе не поверят. Так вот, доказательства будут такие!
      С этими словами он повалил громадного монаха на спину, встал ему на грудь и обнажил малый меч. Он отрезал монаху уши и нос и отпустил его.
      – Лучше бы ты лишил меня жизни! – взвыл Пресветлый Тадзима, но проку от этого не было уже никакого. В ту же ночь он покинул Нару и исчез бесследно.
      Судья же Ёсицунэ после этого побоища вернулся в обитель, призвал Кандзюбо к себе в залу и сказал ему так:
      – Намерен я был прожить у вас до конца года, но вот нынче подумал и решил теперь же отбыть в столицу. Нет слов у меня, чтобы выразить грусть предстоящей разлуки с вами. Коли продлится жизнь моя в этом мире, то не прошу ни о чём. А коль известят вас, что нет меня больше среди живых, помолитесь за упокой души моей в мире ином. Говорят, будто связь между наставником и учеником сохраняется в трех существованиях, и если это так, то мы непременно встретимся в грядущей жизни.
      Кандзюбо в огорчении от разлуки пытался его удержать.
      – Как же вы это, в толк не возьму! Я полагал, что вы пробудете у меня ещё долго, а вы вдруг собрались меня покинуть! Должно быть, вы решили уйти из-за того, что болтают люди. Но что бы люди ни говорили, для меня это безразлично. Оставайтесь хотя бы до будущей весны, а там можете отправляться куда вам угодно. Не годится вам сейчас уходить.
      На это Судья Ёсицунэ возразил:
      – Нынче ночью вы огорчаетесь из-за нашей разлуки, но завтра ваша ко мне любовь исчезнет, едва увидите вы, что творится у вас за воротами.
      И сказал тогда Кандзюбо:
      – Полагаю, вы с кем-то схватились сегодня ночью. Помнится, меня извещали, будто некие молодцы-монахи, обращая во зло снисхождение государя, по ночам грабят мечи у прохожих. У вас же необыкновенно превосходный меч, его попытались отобрать, и вы изрубили негодяев. Однако беспокоиться из-за этого нечего. Коль пойдут праздные пересуды, найдутся и у нас люди, которые всё уладят. Конечно, будет доложено в Камакуру, дойдёт и до наместника Ходзё в столице, но ведь сам он по таким делам распоряжаться не может, а пошлёт подробное донесение опять же в Камакуру. Но даже и Камакурский Правитель не направит военную силу в Нару без высочайшего повеления или указа от государя-монаха. Ну а если уж дело дойдёт до того, то кому, как не вам, ничего не стоит исходатайствовать повеление или указ в свою пользу: разве не удостоились вы благоволения двора и благосклонности государя-монаха, когда после разгрома Тайра пребывали и столице? Тогда, оставаясь в Наре, вы призовёте войска с Кюсю и Сикоку, и они непременно прибудут. Вы объедините их с войсками из Киная и Тюгоку и направите посланцев на Кюсю за всеми этими Кикути, Харада, Мацура, Усуки и Эцуги, а если они не явятся, вы, дабы их слегка покарать, отрядите к ним своих самых свирепых воинов, таких, как Катаока и Бэнкэй. Увидев это, поостерегутся и воины прочих мест. Объединив западную половину страны, надлежит вам поставить заграду меж горами Арати-но Накаяма и Исэ-но Судзука и встать твёрдо на заставе Встреч, дабы ни один посланец Ёритомо не смог проникнуть к западу от неё. А уж тогда мне будет нетрудно собрать воедино силы храма Кобукудзи и Великого Восточного храма Тодайдзи, монахов горы Хиэй и храма Священного Колодца, ёсиноское воинство и дружинников с реки Тодзугава, а также монахов с горы Курама и из монастыря Киёмидзу. Если же это нам не удастся, то есть у меня две-три сотни человек, благодарных мне за мои благодеяния. Мы их призовём, и они сложат крепость и возведут сторожевые башни. На этих башнях засядут они под началом непобедимых ваших воинов, из коих любой стоит тысячи прочих, и они в бою выкажут своё мастерство в стрельбе из луков и мужество духа, вам же останется наблюдать за битвою издали. Ну а если мы потерпим поражение, тогда перед ликами Фугэна и Кукудзо, почитаемых мною от детских лет, я прочту священные строки «Лотосовой сутры», а вы вознесёте молитвы Амиде-Нёрай и вспорете себе живот. И я тут же погружу лезвие в своё тело, дабы не расставаться с вами в предбудущей жизни. В нынешней жизни я был вашим наставником, так и в грядущем рождении поведу вас по праведному пути.
      Увещевания Кандзюбо тронули Ёсицунэ, и ему захотелось было остаться, но он рассудил, что чужая душа – потёмки. «Никто в нашей стране не сравнится со мной, – подумал он. – Но ведь и нет никого в мире, кто превзошёл бы Кандзюбо!» И в ту же ночь он покинул Нару. Кандзюбо нипочём не пожелал отпустить его одного и для спокойствия души отрядил с ним шестерых учеников провожатыми до столицы. У дворца Хорикава на Шестом проспекте Ёсицунэ сказал им: «Ждите меня здесь», после чего скрылся. И эти шестеро, прождав напрасно, вернулись домой.
      Отныне уже ни Кандзюбо, ни монахи не знали, где скрывается Ёсицунэ. Но в самой Наре многие знали. Неизвестно, кто распустил эти слухи, но пошли разговоры, будто Судья Ёсицунэ, обосновавшись у Кандзюбо, поднял мятеж и будто тех из монахов, которые не пожелали идти за ним, Кандзюбо выдал Судье Ёсицунэ. Они-де и были убиты.

      Когда об этом проведали в Рокухаре, наместник Ходзё весьма удивился и с чрезвычайным гонцом известил Камакурского Правителя. Господин Ёритомо призвал к себе Кадзивару Кагэтоки и сказал:
      – Сдаётся мне, что Кандзюбо из Южной Столицы, стакнувшись с Ёсицунэ, учинил смуту и перебито множество монахов. Надлежит тебе принять меры, пока к Ёсицунэ не вздумали присоединиться войска провинций Идзуми и Кавати.
      Кадзивара сказал на это:
      – Событие весьма серьёзное. И странно мне, что к такой постыдной затее примкнул монах. Нам должно заручиться высочайшим повелением, а также рескриптом государя-монаха, дабы препроводить этого Кандзюбо сюда в Камакуру. Мы его допросим и, согласно его показаниям, либо казним, либо отправим в ссылку.
      Тут же отдали приказ Хори-но Тодзи Тикаиэ.
      Во главе пяти десятков всадников он поскакал в столицу, явился в Рокухару и обо всём рассказал. Господин Ходзё вместе с ним отправился во дворец государя-монаха. Когда они почтительно изложили обстоятельства, им было объявлено:
      – В подобных делах мы что-либо решать бессильны. Названный вами Кандзюбо – отец-молитвенник за ныне царствующего государя; возвышая и прославляя слово Будды, достиг он чудотворной мощи; он – наставник Закона, исполненный воистину великого милосердия. Поэтому, дабы дело решилось, надлежит вам подробно рассказать обо всём в высочайшем присутствии.
      Господин Ходзё и Хори Тикаиэ представили всеподданнейший доклад во дворец государю, и государю благоугодно было ответствовать им так:
      – Кандзюбо возвысил и прославил слово Будды, чудотворная мощь его несомненна, однако же проступка его я, государь, не одобряю. Гнев Ёритомо основателен. Поскольку Ёсицунэ есть враг династии нашей, надлежит вам немедля схватить Кандзюбо.
      С тем Ходзё Токимаса, весьма довольный, поскакал во главе трех сотен всадников в Нару и объявил Кандзюбо высочайшую волю. Выслушав его, настоятель молвил:
      – Говорят, что наше время есть время Конца Закона, и всё же сколь прискорбно видеть, как идёт к концу и Закон Государя. Скудеет власть! В древности государь повелевал – и плодоносили засохшие растения, а птицы сами падали с неба, ныне же мир сделался таков, что о грядущем страшно и помыслить!
      И он задохнулся слезами. Затем он сказал:
      – Невзирая на высочайший указ, мог бы я остаться в Наре мёртвым телом, но сие не приличествует лицу духовного звания. Впрочем, я даже рад, что Ёритомо приказывает мне явиться: он не признаёт установлений Будды, и если получится возможность, то по прибытии в Камакуру я верну его на истинный путь.
      И с тем он тут же стал готовиться к отъезду.
      Отпрыски благородных семей, коих он наставлял в науках, печалились предстоящей разлуке с учителем и вызвались проводить его в Камакуру, однако он их отговорил, сказавши:
      – Это никак, никак невозможно. Меня вызывают затем, что считают преступником. Вас признают соучастниками, и тогда как вы спасётесь?
      Обливаясь слезами, они согласились остаться. Он же сказал им на прощанье:
      – Если дойдёт до вас весть, что меня нет больше, свершите заупокойную службу. Но если узнаете, что я жив, навестите меня непременно, где бы я ни прозябал – в дикой ли пустыне или в горных дебрях.
      Плача и рыдая, они обменялись клятвами, и он отъехал. С чем сравнить их скорбь? Была она, верно, сильнее, нежели скорбь шестнадцати святых архатов, пятиста учеников и пятидесяти двух видов существ в день успенья Сакья-Муни.
      Итак, Кандзюбо в сопровождении господина Ходзё отправился в столицу. Его поместили в молельном зале Рокухары и окружили всяческими заботами. Ёситоки сказал ему:
      – Если чего-либо желаете, то просите. Мы тут же дадим знать в Нару.
      – Чего мне желать? – отозвался Кандзюбо. – Есть некто в здешних краях, кто бы мог меня навестить, но он всё не приходит, ибо, как я полагаю, сторонится суетного мира. Так вот, если только это возможно, пригласите его ко мне.
      – Как его зовут? – спросил Ёситоки.
      – Прежде он жил в Чёрной долине Куротани, а ныне обитает на Восточной горе Хигасияма, зовут же его Хонэн.
      – Так это святой, что живёт неподалёку! – воскликнул Ёситоки и немедля отрядил гонца.
      Великой радостью обрадовался Хонэн и тотчас явился к Кандзюбо. Два премудрых наставника свиделись и оросили друг друга слезами. Кандзюбо сказал:
      – Хоть и рад я, что вы явились со мной повидаться, всё же стыдно глядеть вам в лицо. Ведь я священнослужитель, а на меня возвели обвинение в мятеже. Ныне отправят меня на восток, и я уж не знаю, доведётся ли мне возвратиться. Помнится, в давнюю пору мы дали друг другу обет: «Если я буду первым, молись за меня. Если ты будешь первым, помолюсь за тебя». И вот я ухожу первым, и как это благодатно, что свершите вы молитву о моём возрожденье в Счастливой Земле Дзёдо! Вот возьмите это и возложите у входа в вашу молельню и всякий раз, как ваш взгляд на неё упадёт, вспомните обо мне и помолитесь за меня, пребывающего в мире ином.
      С этими словами он вручил Хонэну своё оплечье кэса, и святой принял его со слезами, а затем извлёк из голубой парчовой сумы свиток «Лотосовой сутры» и преподнёс Кандзюбо. Так они обменялись дарами, после чего святой Хонэн возвратился к себе, а Кандзюбо остался в Рокухаре, обливаясь слезами.
      Кандзюбо был потомком Трех Домов, настоятелем Великого Восточного храма Тодайдзи – первейшей в нашей стране обители буддийских монахов, наставников государя. Посещая государя-монаха, он следовал в паланкине или в карете, влекомой быками, и чреда нарядных юных послушников и толпы самых прославленных монахов сопровождали его. Видя это, даже сам государь проникался к нему почтением, а министры, как правый, так и левый, с жадностью внимали каждому его слову. Теперь же, когда сменил он привычные шёлковые ризы на пеньковое рубище, с небритой головой и с лицом, покрытым копотью от ритуальных возжиганий, вызывал он ещё большее благоговение.
      При выступлении из Рокухары вверили его попечению Хори-но Тодзи Тикаиэ. Печально взглянул Кандзюбо на непривычную его взгляду охрану, и тут подвели ему жалкую клячу, и он тронулся в путь, лишь о том помышляя, чтобы удержаться в седле и избежать насмешек. Миновали Аватагути, перешли через холм Мацудзака, в стороне оставили Содэкурабэ, берег реки Синомия, где некогда жил Аусака-но Сэмимару, четвёртый сын государя Энги, и прошли заставу Встреч Аусака-но сэки. Поклонились храму Сэкидэра, где нашла себе пристанище Оно-но Комати, оставили по левую руку храм Священного Колодца Миидэра, продвигаясь мимо Оцу и берега Утидэ, прогремели копытами коней по Китайскому мосту у Сэта и приблизились к Нодзи и Синохаре. Кандзюбо всё хотел и никак не мог забыть столицу, он то и дело оглядывался, но вот уже гора Сэкияма встала за спиной, и столица скрылась далеко позади. А впереди вырастала гора Оно-но Сурихари, и всё ближе было до окутанных весенней дымкой горы Зеркала Кагами и горы Ветров Ибуки, прославленных в стихах. Только слышать об этих местах ему приходилось, но видел он их впервые. В тот день Хори-но Тодзи Тикаиэ остановился на почтовой станции Кагами.
      На следующий день, вероятно из сочувствия к пленнику, он занял у хозяйки паланкин и, усадивши в него Кандзюбо, сказал:
      – Прилично было бы вам следовать в паланкине от самой столицы, но я опасался, что узнают об этом в Камакуре, вот и дал лошадь. А как будем подъезжать к Косигоэ, вы снова пересядете на лошадь.
      – От души радуюсь, что вы заботитесь обо мне в дороге, – таков был печальный ответ.
      День сменялся ночью, ночь сменялась днём, и вот четырнадцатого числа они прибыли в Камакуру. Хори-но Тодзи поселил Кандзюбо в своём жилище и несколько дней не докладывал Камакурскому Правителю о прибытии. Но вот однажды он сказал Кандзюбо: