Сказание о Ёсицунэ (пер. А.Стругацкого)

      Он объяснил: так-де и так. Затем, увязавшись за ними, задал вопрос:
      – Кто и откуда ваш хозяин?
      – Господин Тосабо из Никайдо, что в провинции Сагами, – ответили ему.
      Тут шедший позади увалень проворчал:
      – Вот говорят, что мужчине надо хоть раз в жизни полюбоваться столицей. Да ведь это хорошо, если входишь в столицу средь бела дня, а мы зачем-то остановились в дороге, ждали вечера. Слуг с собой ведём, груз на себе тащим. А на улицах-то темно.
      Кто-то отозвался на это:
      – Не терпится ему. Целый день впереди, вот и насмотришься.
      И тогда ещё кто-то сказал:
      – Эх, господа хорошие, спокойной жизни осталась здесь одна лишь нынешняя ночь. Завтра начнётся то самое дело, будет великая буча! Страшно даже подумать о том, что станется с нами самими.
      Гэндзо, слушая это, шёл за ними, не отставая, а затем завёл такой разговор:
      – Я ведь тоже родом из Сагами. Правда, живу в столице при господине, однако же приятно поговорить с земляками.
      Так он схитрил, и ему ответили:
      – Земляк, говоришь? Тогда слушай, что мы тебе скажем. Пришли мы сюда с карательным поручением убить меньшего брата Камакурского Правителя, Судью Куро Ёсицунэ. Только никому об этом ни слова!
      Услышав такое, Эда Гэндзо забыл о своих делах, бегом вернулся во дворец Хорикава и доложил обо всём. Судья Ёсицунэ, нисколько не взволновавшись, произнёс:
      – Что ж, удивляться тут не приходится. А ты изволь пойти к Тосабо и скажи ему вот что: «Человек, который прибывает отсюда в Восточные земли, должен прежде всего доложить Камакурскому Правителю о делах в столице. Человек же, который прибывает из Восточных земель сюда, должен прежде всего предстать передо мною и доложить о тамошних делах. Твоё промедление есть дерзость и невежество. Явись тотчас». И, сказавши это, сразу веди его сюда.
      Эда Гэндзо послушно отправился на перекрёсток Ворот Шестого проспекта и Масляного переулка, где остановился Тосабо. Там уже расседлали всех лошадей и мыли им ноги, и человек пятьдесят-шестьдесят воинов, рассевшись рядами, о чём-то, видимо, совещались тихими голосами. Сам же Тосабо, облачённый в бледно-голубой кафтан с пурпурным исподом, возлежал, опираясь локтем на подушку.
      Когда Эда Гэндзо изложил, что было приказано, Тосабо пустился в объяснения:
      – Я совершаю паломничество в храмы Кумано от имени господина моего Камакурского Правителя. Докладывать мне не о чем, но я всё равно намеревался предстать перед наместником немедленно, да вот беда: в пути слегка простыл, решил за ночь подлечиться и предстать уже завтра, а сейчас послать к наместнику сына, да тут как раз вы и явились. Благоволите передать мои почтительнейшие извинения.
      И с тем Эда Гэндзо вернулся во дворец и доложил обо всём.
      Обыкновенно Судья Ёсицунэ избегал обращаться со своими кэраями грубо, но на этот раз он страшно разозлился.
      – Так дело не делают! – произнёс он. – Это робость твоя дала Тосабо извернуться! Таким ли недотёпам служить мне с оружием в руках? Убирайся отсюда прочь и впредь не попадайся мне на глаза!
      Опозоренный Гэндзо собрался было домой, но тут же подумал: трусостью будет, выслушав такое, удалиться в далёкий свой дом. И он остался поблизости.
      Между тем Мусасибо Бэнкэй ещё раньше ушёл из дворца с середины застолья к себе в жилище, а теперь, обеспокоившись, что рядом с господином никого не осталось – не ровен час! – снова к нему вернулся. Увидев его, Судья Ёсицунэ сказал:
      – Хвалю, что явился. Здесь получилась скверная штука. Я послал за Тосабо этого растяпу Гэндзо, там его обвели вокруг пальца, и с тем он предстал передо мной. Я сделал ему нагоняй, куда он девался – не знаю, а теперь обращаюсь к тебе: приведи мне тотчас Тосабо.
      – Будет исполнено, – ответил Бэнкэй. – Только надо было с самого начала послать меня.
      Он повернулся, чтобы идти. Судья Ёсицунэ сказал:
      – Не взять ли тебе с собой кого-либо из воинов?
      – Если при мне будут воины, там сразу почуют недоброе, – отозвался Бэнкэй. – Нет, я пойду один.
      Поверх повседневной одежды он облачился в чёрный кожаный панцирь, надвинул на голову шлем с пятирядным нашейником «кабанья холка», подвесил к поясу меч длиной в четыре сяку и четыре суна, а стрел умышленно не взял. Затем он оседлал Огуро, самого драгоценного из коней Судьи Ёсицунэ, и в сопровождении одного лишь слуги отправился к Тосабо.
      Во внутреннем дворе он подъехал к краю веранды, непринуждённо соскочил с коня прямо на веранду и рывком поднял штору. И что же? Там, в гостиной, Тосабо и его дружинники числом до семи или восьми десятков, расположившись рядами, держали совет о ночном нападении. Бэнкэй без всяких приветствий зашагал прямо через это множество воинов к заглавному месту, где восседал Тосабо, и бесцеремонно рядом уселся, задев оторочкой панциря. Он окинул взглядом гостиную, а затем уставился на Тосабо.
      – От кого там или чьего бы ты имени ни был, – сказал он, – изволь незамедлительно явиться во дворец Хорикава и доложить о делах в Восточных землях. То, что ты до сих пор не явился, – дерзость и невежество.
      Тосабо попытался объясниться, но Бэнкэй говорить ему не дал.
      – Господин мой несколько выпил, – сказал он. – Смотри, как бы он не испортил тебе настроение. Пошли, пошли!
      С этими словами он потянул Тосабо за руку и заставил подняться на ноги. Тут все воины переменились в лице, и, если бы Тосабо проявил решимость, они тут же ринулись бы к нему на помощь. Но Тосабо был напуган и смог лишь пробормотать в ответ:
      – Да, я уже иду.
      А у воинов недостало духа что-либо сделать.
      – Прошу немного подождать, – сказал Тосабо. – Я велю оседлать коня.
      – У меня есть конь, – возразил Бэнкэй. – К чему тебе седлать своего коня, который устал с дороги? Пошли скорее, поскачем.
      И хоть Тосабо был тоже из людей сильных, Бэнкэй потащил его и выставил на край веранды. Слуга Бэнкэя, сразу уразумев обстоятельства, подвёл к веранде коня. Бэнкэй обхватил Тосабо и швырком усадил в седло, сам же плюхнулся на круп. Решивши, что поручать поводья Тосабо незачем, он взял их сзади, затем задал коню плеть и стремя и поскакал во дворец Хорикава. Когда он, прискакав, доложил, Судья Ёсицунэ вышел на веранду южной стороны, подозвал Тосабо поближе и спросил, что всё это значит.
      Тосабо с готовностью ответил:
      – Я иду в Кумано от имени Камакурского Правителя. Намеревался посетить вас завтра чуть свет, а не собрался нынче же вечером лишь по причине лёгкой простуды, и я в отчаянии, что вынудил вас слать ко мне одного гонца за другим.
      – Слышал я, что тебя прислали убить меня, – произнёс Судья Ёсицунэ. – Посмеешь ли ты отрицать это?
      – Да это мне бы в голову никогда не пришло! – воскликнул Тосабо. – Меня оболгали! Ведь вы такой же мой господин, как и Камакурский Правитель, в том свидетели мне боги и будды Кумано!
      Ёсицунэ сказал:
      – Твои люди изранены в боях на Западе, раны их ещё не зажили. Не срам ли тебе вести их со свежими ранами в такую даль?
      – Ни одного такого я с собой не взял, – возразил Тосабо. – А взял я всего лишь несколько юнцов, потому что все три горы Кумано кишат разбойниками. Это о них вам, должно быть, и сказали.
      – А что твои слуги болтали, будто завтра в Киото будет великая буча, это ты будешь отрицать?
      – На меня перед вами возвели такую напраслину, что мне трудно оправдаться словами, – произнёс Тосабо. – Ежели будет на то ваша милость, благоволите приказать мне «клятвенное письмо», и я напишу.
      Судья Ёсицунэ сказал:
      – Смотри же, боги отвергают неправедных. Пиши, и немедленно.
      И Тосабо прямо перед ним написал собственноручно кровью на оборотной стороне талисманов из Кумано три «клятвенных письма». Одному надлежало храниться в храме Ивасимидзу-Хатимана, другому – в Новом Кумано в столице, третье же он тут же сжёг и заполнил им свои «шесть корней».
      – Этого достаточно, – сказал тогда Судья Ёсицунэ, и Тосабо был отпущен.
      Выйдя на волю, Тосабо подумал: «Исполнятся сроки, и кара богов и будд настигнет меня, а нынче ночью мне дремать не приходится». И, вернувшись к себе, он объявил:
      – Если не ударим этой же ночью, то всему конец.
      Поднялась суматоха.
      А в резиденции Судьи Ёсицунэ вассалы во главе с Бэнкэем убеждали своего господина:
      – Эти «клятвенные письма» хороши в делах незначительных. Ныне же дело серьёзное, и надобно этой ночью быть настороже.
      Судья Ёсицунэ оставался спокоен. Он отвечал беспечно:
      – Ничего страшного не будет.
      – В эту ночь надо быть ко всему наготове! – настаивали они.
      – В эту ночь, если что и случится, я справлюсь сам! – сказал он. – Ступайте отдыхать.
      И они понемногу стали расходиться кто куда по своим домам. А Судья Ёсицунэ, пивший весь этот день на пиру, совершенно захмелел, забыл про всё, улёгся и заснул.
      В то время Ёсицунэ приблизил к себе танцовщицу-сирабёси по имени Сидзука. Была она девица весьма разумная, вот и подумала: «Как можно безмятежно почивать, услышав столь грозные вести?» И послала она – поскольку жилище Тосабо было близко – служанку высмотреть, что там делается. Служанка отправилась и видит: там уже подвязывают ремни шлемов, уже выводят коней – словом, готовы к выступлению. Шёл конец часа Быка. Чтобы подслушать важные разговоры, разглядеть всё получше и потом доложить, служанка с трепетом прокралась в глубь двора, и тут её заметили слуги Тосабо.
      – А ведь она здесь неспроста, – сказал один.
      – Всё может быть! А ну, хватай её! – сказал другой.
      Они её схватили и принялись допрашивать, угрожая и уговаривая. Поначалу она упорствовала, но мучали её слишком сильно, и пришлось ей рассказать то, чего не должна была она говорить. «Отпустить её опасно», – решили они и тут же на месте её зарезали.
      Дальше медлить не годилось, и вот в час Быка семнадцатого числа десятого месяца Тосабо во главе своей сотни всадников и в сопровождении пятидесяти головорезов из сиракавских притонов, взятых проводниками по Киото, двинулся на Пятый проспект ко дворцу Хорикава.
      Между тем резиденция Судьи Ёсицунэ совсем опустела.
      – Ночь проходит, ничего не случится, – решили вассалы и разошлись кто куда.
      Ушли к себе домой на Шестой проспект Мусасибо Бэнкэй и Катаока. Ушли в переулок Муромати к своим дамам Сато Сиро Таданобу и Исэ Сабуро. Ушли в жилище своё на перекрёстке улиц Хигути и Хорикава воины Нэноо и Васиноо. И остался из слуг в ту ночь один лишь Кисанда.
      Охмелевший Судья Ёсицунэ спал крепким сном. И вот глубокой ночью подъехала сотня всадников с Тосабо во главе и дружно издала боевой клич. Но из стен дворца не раздалось в ответ ни звука. Сидзука, испуганная криком врагов, принялась трясти господина Судью.
      – Враги у порога! – говорила она.
      Но он не приходил в себя. Тогда она откинула крышку ларя в изголовье, извлекла его тяжёлые доспехи «кисэнага» и швырнула их прямо на него. Он сразу вскочил.
      – Что стряслось? Почему не даёшь спать?
      – Враги у порога! – повторила она.
      – Аварэ, нет ничего беспокойнее женского сердца! И как сказано! Какие слова! А у ворот, поди, всего-навсего подлец Тосабо. Эй, кто-нибудь! Окликните его!
      – Воинов ваших никого нет, – сказала Сидзука. – Нынче ночью вы всех распустили, и они разошлись по домам.
      – Да, верно. Но всё-таки нет ли какого-нибудь мужчины?
      Служанки обежали дом и доложили:
      – Один только слуга ваш Кисанда.
      – Это усердный стервец. Давайте его сюда.
      Кликнули Кисанду. Он был в людской и тут же с готовностью прибежал к южному входу.
      – Поднимись сюда, – приказал Судья Ёсицунэ.
      Но Кисанде раньше никогда не полагалось вступать в высокие покои, и он затоптался на месте.
      – Сейчас не время для церемоний, – сказал Ёсицунэ, и Кисанда приблизился к порогу подъёмной двери.
      – Я впал в рассеянность из-за простуды, – сказал Ёсицунэ, – но сейчас облачусь в доспехи и оседлаю коня, а ты ступай и держись, пока я не выйду.
      – Слушаюсь, – отвечал Кисанда и пошёл готовиться к бою.
      Поверх кафтана со знаком круга и линии он надел панцирь, простёганный узором в виде перевёрнутого остролиста, схватил алебарду и соскочил с веранды.
      – Незадача! – вскричал он. – А нет ли в приёмной у господина чьего-либо запасного лука?
      – Зайди и посмотри, – отозвался Ёсицунэ.
      Кисанда вбежал и увидел: лежат там стрелы из неоструганного бамбука длиной в четырнадцать ладоней до наконечника, с опереньем из журавлиного пера и с выжженным именем Мусасибо Бэнкэя, а также лук нелакированного дерева с утолщённым захватом. «Аварэ, вот это вещь!» – подумал он, схватил лук и, уперев его в комнатный столб, мигом приладил тетиву. Затем, пощипывая тетиву, так что она загудела, подобно колоколу, он выбежал на передний двор.
      Хотя был Кисанда из самых низших слуг, но силой духа не уступил бы таким героям, как Сумитомо и Масакадо, а в стрельбе из лука оставил бы позади себя и самого Ян Ю. Лук на четверых и стрелы в четырнадцать ладоней были как раз по нему. «Мне подходят!» – подумал он радостно и поспешил к воротам. Он отодвинул засов и, приоткрыв толчком воротину, выглянул наружу. Там в ярком свете звёзд безлунной ночи блестели «звёзды» на шлемах, и лица под шлемами сами просились на выстрел. Кисанда опустился на одно колено и открыл стрельбу, быстро накладывая на тетиву одну стрелу за другой. Пять или шесть всадников в передних рядах у Тосабо свалились наземь, из них двое испустили дух на месте. Как видно, Тосабо это пришлось не по нраву, и он тут же отступил.
      – Ты негодяй, Тосабо! – крикнул Кисанда. – Это так ты паломничаешь от имени Камакурского Правителя?
      Тосабо подвинул коня и заехал под прикрытие воротины.
      – А ну, – произнёс он, – кто там военачальник нынче ночью? Назови себя! Не годится нападать безымянным! С тобой говорит Тосабо Масатана из родового союза Судзуки, посланец Камакурского Правителя!
      Но Кисанда в ответ промолчал, не желая навлечь на себя пренебрежение врага.
      Тем временем Судья Ёсицунэ заседлал своего коня по кличке Огуро седлом с золотой отделкой. Он был облачён в панцирь пурпурного цвета поверх красного парчового кафтана, голову его покрывал белозвездный рогатый шлем; у пояса меч, изукрашенный золотой насечкой, из-за спины над головой выдавались длинные стрелы с бело-чёрным оперением «накагуро» из орлиного пера, и в руке он сжимал за середину лук «сигэдо» – знак военачальника. Он вскочил на коня, галопом вылетел на большой двор и с площадки для игры в ножной мяч крикнул:
      – Кисанда!
      И тогда Кисанда закричал врагам:
      – Здесь я, самый низший из слуг Судьи Ёсицунэ, но духом я твёрд и нынче ночью стою в самом первом ряду! Моё имя Кисанда, мне двадцать три года! Выходи, кто смелый!
      Услышав это, Тосабо был раздосадован. Он приблизился к воротам, нацелился в щель между створками, положил на тетиву боевую стрелу в тринадцать ладоней с оперением лопатой и, натянув в полную силу, выстрелил. Стрела прошила наплечник на левом плече Кисанды и вошла в тело до самого оперения. Рана была из лёгких, Кисанда рывком вытащил стрелу и отшвырнул её, и кровь алыми струями полилась по его спине и по нагрудной пластине панциря. Кисанда отбросил лук, ухватил алебарду за середину древка, распахнул толчком настежь ворота и встал между створок, уперев ногу в порог. И тогда враги, стремя в стремя, с рёвом ринулись на него. Кисанда, сделав шаг назад, встретил их градом ударов. Он рубил коней по головам, по груди, по передним ногам, и кони падали, и кубарем катились наземь всадники, и одних он закалывал, других рассекал. Так он перебил там многих. Но на него навалилась вся громада врагов, и он, отбежав назад, прижался спиной к коню своего господина. Ёсицунэ взглянул на него с седла.
      – Да ты ранен, – произнёс он.
      – Так, господин.
      – Если тяжело, уходи.
      – Коль вышел на поле боя, то рана – удача, а смерть – обычное дело.
      – Изрядный малый! – произнёс Ёсицунэ. – Этак мы выстоим с тобой вдвоём.
      Однако Судья Ёсицунэ не поскакал на врага, и Тосабо тоже не спешил напирать. Оба они словно бы в нерешительности не трогались с места, а между тем Мусасибо Бэнкэй, валяясь на ложе у себя в жилище на Шестом проспекте, размышлял так: «Что-то мне не спится нынче ночью. Видно, это потому, что Тосабо объявился в столице. Нейдёт у меня из головы, как там мой господин. Надобно пойти поглядеть, а тогда уже вернусь и буду спать». Он облачился в свои грубые пластинчатые доспехи с набедренниками до колен, опоясался огромным мечом, подхватил боевую дубинку и, сунув ноги в деревянные башмаки на высоких подставках, направился ко дворцу. Полагая, что главные ворота заперты на засов, он вошёл через боковую калитку и там, очутившись позади конюшни, услыхал со стороны переднего двора грохот конских копыт, как будто разразились все Шесть Землетрясений разом. «Экая досада, они уже напали!» – подумал он, вошёл в конюшню, огляделся и увидел, что Огуро там нет. «Не иначе как уже в бою», – подумал Бэнкэй. Он вскарабкался на восточные ворота и взглянул: Судья Ёсицунэ одиноким всадником стоял против врагов, и только лишь Кисанда был у его стремени.
      – Смотреть противно, – проворчал Бэнкэй. – Никогда не слушает, что ему говорят, никакой осторожности не признаёт, вот ему нынче и зададут страху!
      Он ступил на веранду и, грохоча башмаками по доскам, двинулся к западной стороне.
      «Это ещё что такое?» – подумал Судья Ёсицунэ. Присмотревшись, он различил фигуру огромного монаха в доспехах. «Тосабо зашёл с тыла», – решил он, наложил стрелу на тетиву и послал коня вперёд.
      – Эй, там, монах! – крикнул он. – Кто таков? Назовись! Назовись или положу на месте!
      Однако Бэнкэй не отозвался, посчитавши, что пластины его панциря прочные и стрелой их, пожалуй, не пронять. Судья же Ёсицунэ решил, что может промахнуться, вбросил стрелу обратно в колчан и с лязгом выхватил меч из отделанных золотом ножен.
      – Назовись, кто ты? – снова крикнул он. – Назовись или зарублю!
      Он подъехал к Бэнкэю, и тот подумал: «Мой господин не уступил бы на мечах ни Фань Куаю, ни Чжан Ляну», а затем заорал во всю глотку:
      – Эй, кто далеко, слушай ушами, а кто близко, гляди глазами! Я – Сайто Мусасибо Бэнкэй, старший сын куманоского настоятеля Бэнсё, чей род восходит к Амацукоянэ! Я служу Судье Ёсицунэ, и таких, как я, один на тысячу!
      – Выходка пьяного монаха, – сказал Ёсицунэ. – Нашёл, право же, время!
      – Что правда, то правда, господин, – по-прежнему дурачась, отозвался Бэнкэй. – Однако же вы ведь сами изволили приказать мне назваться, вот я и назвался с перепугу, а то пришёл бы мой смертный час от вашей руки.
      – Подлец Тосабо напал-таки на меня, – сказал Судья Ёсицунэ.
      – А зачем вы не слушали, что вам говорилось? Зачем были столь беспечны? Как это ни прискорбно, вы сами привели коней этих негодяев прямёхонько к своим воротам.
      – Ты увидишь, я возьму этого подлеца живьём! – произнёс Ёсицунэ, и тогда Бэнкэй сказал:
      – Извольте предоставить это мне. Я сам свяжу его и поставлю перед вами.
      – Сколько я видел людей, – произнёс Ёсицунэ, – но таких, как ты, Бэнкэй, больше нет на свете. Впрочем, вот и наш приятель Кисанда, хоть и впервые воюет, а в бою никому не уступит. Принимай же командование и веди Кисанду в бой!
      Но Кисанда уже взобрался на наблюдательную вышку и закричал что было силы:
      – На дворец наместника напали! Где вы, его кэраи и слуги? Кто не явится на помощь нынче ночью, тот завтра будет объявлен пособником мятежа!
      Призыв этот был услышан вблизи и вдали, так что вся столица и предместье Сиракава разом всполошились. Воины Судьи Ёсицунэ и прочий люд набежали со всех сторон, взяли отряд Тосабо в кольцо и свирепо на него набросились. Катаока Хатиро ворвался в самую гущу воинов Тосабо и повергнул к ногам Ёсицунэ три отрубленных головы и трех человек, взятых живыми. Исэ Сабуро взял двух пленных и принёс пять голов. Камэи Рокуро взял в плен двоих. Сато Сиро Таданобу взял двух пленных и отрубил шесть голов. Бидзэн Хэйсиро убил двоих врагов и сам был ранен. И все остальные тоже хватали пленных и разживались всяким добром, кто сколько хотел.
      И был среди них лишь один, кому не повезло в бою: Эда Гэндзо. Навлекши на себя немилость господина, пребывал он в ту ночь на проспекте Токёгоку, но прибежал сразу, едва услыша о нападении на дворец. Он зарубил двух врагов, попросил Бэнкэя: «Завтра передай эти головы господину» – и снова ринулся в схватку, и тут стрела, выпущенная Тосабо, вошла до середины древка ему в горло. Он схватил свой лук, наложил стрелу и попытался натянуть тетиву, но уже слабость одолела его. Он вытащил меч и, опираясь на него, кое-как добрёл до дома, попробовал подняться на веранду, да так и не смог. Тогда он сел и сказал:
      – Есть здесь кто-нибудь?
      Вышла служанка, спросила:
      – Что случилось?
      – Меня зовут Эда Гэндзо, – ответил он, – и я смертельно ранен. Сейчас я умру. Доложите господину.
      Узнав об этом, Судья Ёсицунэ был потрясён. Потребовав факел, он подошёл и взглянул: перед ним лежал Эда Гэндзо, пронзённый громадной стрелой с чёрным орлиным оперением.
      – Как же это? Как же это? – воскликнул Судья Ёсицунэ.
      – Я навлёк на себя вашу немилость, – задыхаясь, отозвался Гэндзо, – но вот пришёл мой конец. Даруйте мне прощение, дабы ушёл я в мир тьмы со спокойной душой.
      – Да разве навсегда прогнал я тебя? Нет-нет, это было так, до поры до времени! – произнёс Ёсицунэ, заливаясь слезами, и Гэндзо с тихой радостью ему кивнул.
      Случившийся рядом Васиноо Дзюро сказал:
      – Это великое невезенье для воина, господин Эда, – погибнуть от одной-единственной стрелы. Не желаете ли передать что-нибудь в родные места? – Гэндзо не ответил. – Голова ваша покоится на коленях вашего господина и повелителя. Вы узнаете меня? Это я, Васиноо Дзюро!
      Мучительно переводя дыхание, Гэндзо сказал так:
      – Ничего иного не могу я желать, как умереть на коленях у господина и повелителя. Но когда прошедшей весной родительница моя отбывала из столицы в Синано, она мне наказывала: «Непременно отпросись и зимой меня навести». И я ей обещал. И ежели теперь какой-нибудь простолюдин представит ей на обозрение мои бренные останки, она впадёт в отчаяние, и это ляжет на меня непрощаемой виной. Хотелось бы мне, чтобы господин мой и повелитель, пока он пребывает в столице, время от времени удостаивал её словами утешения.
      – Я стану непременно навещать её, будь спокоен! – сказал Ёсицунэ, и Гэндзо заплакал от радости.
      Видно было, что конец его близок. Васиноо, склонившись к нему, велел читать «Наму Амида Будда», чтобы умереть со святым именем на устах, и сам стал громким голосом читать нараспев. Так умер Эда Гэндзо на коленях у своего господина. Было ему двадцать пять лет.
      Судья Ёсицунэ подозвал Бэнкэя и Кисанду.
      – Как идёт бой? – спросил он.
      – У стервеца Тосабо осталось от силы два-три десятка людей, – ответили ему.
      – Тяжко мне, что погиб Эда. Из шайки Тосабо больше никого не убивать. Берите живыми и доставьте сюда.
      Кисанда сказал:
      – Ничего бы не стоило перебить врагов издали стрелами, а вы отдаёте приказ брать их живыми, не убивать. Это будет нелёгкое дело. Но раз такое повеление…
      Перехватив поудобнее свою огромную алебарду, он побежал прочь.
      – Ну, уж я-то от этого парня не отстану! – взревел Бэнкэй и тоже умчался, сжимая в руке боевой топор.
      Кисанда миновал край живой изгороди из цветущей унохана, пробежал вдоль веранды водяного павильона и устремился к западным воротам. Там увидел он всадника, облачённого в доспехи, переливающиеся оранжевым, жёлтым и белым цветом; давая отдых своему буланому коню, всадник опирался на лук. Кисанда, приблизившись, окликнул его:
      – Кто это здесь прячется от боя?
      Всадник развернул на него коня и отозвался:
      – Старший сын Тосабо, зовут меня Тосабо Таро, и мне девятнадцать лет!
      – А меня зовут Кисанда!
      Кисанда бросился к всаднику, и тот, наверное, сразу понял, что с таким противником ему не совладать. Он повернул коня и ударился было в бегство. «Нет, не уйдёшь!» – подумал Кисанда и помчался следом. Конь молодого Тосабо, истомлённый вчерашним переходом, совсем выдохся за время ночной битвы. Сколько ни нахлёстывал его всадник, он только взвивался на дыбы и топтался на одном месте. Кисанда подбежал и во всю мочь взмахнул алебардой. Удар перебил задние ноги коня. Конь завалился назад и упал, придавив всадника. Кисанда мигом завладел всадником, содрал с него пояс и связал, не причинив ни единой раны, а затем представил перед лицом Судьи Ёсицунэ. Сказали слугам, и они привязали младшего Тосабо стоймя к столбу в конюшне.
      Бэнкэй, раздражённый тем, что Кисанда опередил его, забегал по двору и вдруг увидел у южных ворот всадника, облачённого в доспехи с узором «узлы и удавки». Бэнкэй подбежал.
      – Кто таков?
      – Двоюродный брат Тосабо, и зовут меня Ихо-но Горо Моринага, – был ответ.
      – А я – Бэнкэй!
      И Бэнкэй ринулся на двоюродного брата Тосабо, а тот сразу понял, что с таким противником ему не совладать, хлестнул коня и ударился было в бегство.
      – Жалкая тварь! Не уйдёшь! – вскричал Бэнкэй и устремился за ним. Удар боевого топора пришёлся по крупу, так что лезвие вошло в конскую плоть до самого обуха. Конь рухнул. Бэнкэй навалился на всадника, связал его собственным его же поясом и поволок к Судье Ёсицунэ. Там Ихо-но Горо привязали рядом с младшим Тосабо.
      Между тем сам Тосабо увидел, что воины его большей частью либо перебиты, либо разбежались. То, что схваченному Ихо-но Горо сохранили жизнь, его, как видно, не обнадёживало, у него осталось ещё семнадцать всадников, и он решил спасаться бегством. Разбрасывая пеших противников, он пробился к реке Камо в конце Шестого проспекта. Тут десять из его семнадцати разбежались кто куда, осталось семеро. И он помчался вверх по течению Камо, направляясь к храму Курама.
      А надобно помнить, что настоятель храма Курама был некогда наставником Судьи Ёсицунэ, и братия тоже по старой памяти питала к нему глубокие чувства, а потому все они, числом в сотню, и думать не желая о последствиях, порешили взять сторону Судьи и встали заодно с преследователями Тосабо.
      У себя во дворце Судья Ёсицунэ ругательски изругал своих вассалов.
      – Бездельники! – кричал он. – Как же вы дали ускользнуть от вас такой птице, как Тосабо? Догнать стервеца!
      И все самураи Ёсицунэ до единого человека пустились в погоню, оставив дворец Хорикава на попечении столичной стражи.
      Между тем Тосабо, изгнанный из храма Курама, укрылся в долине Епископа. За ним гнались по пятам, и он, пожертвовав свои доспехи храму великого и пресветлого божества Кибунэ, спрятался в дупле огромного дерева неподалёку. Бэнкэй и Катаока, потерявши Тосабо, сказали себе: «Господин нас за это не похвалит» – и принялись за поиски с новым усердием. Тут Кисанда, взобравшись на поваленное дерево, вдруг вскричал:
      – Вон там, за спиной господина Васиноо, в дупле дерева что-то шевелится!
      Васиноо повернулся и, потрясая мечом, кинулся к убежищу Тосабо.
      Увидев это, Тосабо понял, что с врагами ему не совладать, выскочил из дупла и стремглав помчался вниз по склону холма. Бэнкэй обрадованно взревел: «Куда, мерзавец!» – и, распахнув во всю ширь свои длани, пустился за ним в погоню. Тосабо был прославленным бегуном, он оставил между собой и Бэнкэем не менее сотни шагов, когда снизу ему навстречу раздался голос: «Здесь жду его я, Катаока Цунэхару! Гоните его на меня!» Услыхав этот голос, Тосабо понял, что ему не пробиться, шарахнулся в сторону и побежал наискось вверх по крутому склону, но уже стоял там и целился в него сверху вниз из лука громадной стрелой с раздвоенным наконечником Сато Сиро Таданобу, словно бы говоря ему: «Не уйдёшь», и уже легонько натягивал тетиву. И ведь не вспорол себе живот Тосабо, а покорно отдался в руки Бэнкэю. Тут же доставили его в храм Курама. Оттуда в столицу отрядил с ним настоятель Тобоко пять десятков монахов.
      – Привести Тосабо ко мне! – приказал Ёсицунэ, и Тосабо приволокли на главный двор.
      Судья Ёсицунэ во всех доспехах, кроме панциря, и при мече вышел на веранду.
      – Ты видишь, Тосабо, – произнёс он, – что клятвенные письма сразу себя оказывают. Зачем ты писал их? Положим, ты пожелал бы уйти от меня живым и я отпустил бы тебя, что с тобой будет?
      Тосабо поклонился, коснувшись головой земли, и сказал:
      – Сёдзё дорожит своей кровью, зверь сай дорожит своим рогом, а японский воин дорожит своей честью. Если вы отпустите меня живым, как покажу своё лицо сотоварищам? Одна милость от вас мне потребна: отрубите мне без промедления голову.
      Выслушав его, Судья Ёсицунэ сказал:
      – Видно, Тосабо – человек твёрдый. Потому-то и положился на него Камакурский Правитель. Надлежит ли нам убить столь важного пленника? Или оставим его живым в тюрьме? Решай и действуй, Бэнкэй!
      И Бэнкэй произнёс:
      – Когда столь сильного врага заключают в темницу, он темницу разрушает, а это нам ни к чему. Надо его незамедлительно зарезать.
      Он велел Кисанде взять конец верёвки, которой был связан Тосабо. Они свели Тосабо на берег Камо в конце Шестого проспекта, и там назначенный палачом Суруга Дзиро его зарезал. Было Тосабо сорок три года. Также были зарезаны Тосабо Таро девятнадцати лет и Ихо-но Горо тридцати трех.
      Те, кому удалось избежать плена и гибели, воротились в Камакуру и доложили Правителю:
      – Тосабо не справился. Судья Ёсицунэ казнил его.
      И Ёритомо в ярости вскричал:
      – Как посмел он схватить и казнить моего посланца? Он жестоко за это поплатится!
      Но воины говорили между собой:
      – Тосабо был казнён справедливо. Ведь он был послан убить Судью Ёсицунэ!

О том, как Ёсицунэ покинул столицу

      Так ли, иначе ли, но Камакурский Правитель объявил карательный поход. Первым с большой силой двинулся на столицу Ходзё Токимаса. Что касается Хатакэямы, то поначалу он отказался, однако, получив повторное повеление, встал во главе Семи родовых союзов Мусаси и вышел к храму Ацута в провинции Овари. И ещё прошёл слух, что вскорости из Восточных земель выступит арьергардом Ояма Сиро Томомаса с отрядом в тысячу с лишним всадников.