— Скорее с ними трудно жить, — ответил Торриджано с чуть меньшим тактом и уважением, чем ему следовало бы проявить к старшему и лучшему. Подобная задиристость через много лет приведет его к смерти в тюрьме испанской инквизиции. — Учтите, я кое-как устроился жить в этой стране. Получаю самые странные заказы.
— Ну уж не страннее этого, — заметил адмирал. — А теперь нарисуйте меня на фоне аббатства… как там его сейчас называют. Воспользуйтесь всей скоростью, пока длится эффект.
Солово уже начинал терять интерес к своей находке и, оглядываясь вокруг, думая о королях и коронах, обнаружил, что, пока они беседовали, мир преобразился.
Торриджано от изумления открыл рот, рука его тем временем яростно терзала новый лист.
— Скорбящая Матерь! — охнул он. — Где мы?
— В Лондоне, — ответил адмирал Солово, преднамеренно оставаясь предельно спокойным. — Или в каком-то его эквиваленте. Торопитесь, мастер, мы недолго пробудем здесь.
Торриджано скорбно качнул головой.
— Здесь хватит на целую жизнь, а не на короткий глоток. Это все еще церковь?
Не имея возможности обернуться, чтобы ответить должным образом, Солово пожал плечами. — Возможно, хотя о подобном исповедании христианской веры я еще не слыхал.
— Горгульи, купола, — восхищался Торриджано. — Какой поток красок! Я мог бы молиться здесь.
— Но кому? — улыбнулся Солово с холодком во взгляде. — А теперь постарайтесь изобразить мой лучший…
— Отвратительно, — заявил король Генрих. — Уберите эту вещь!
От столь дикарской реакции на результат его стараний лицо Торриджано вытянулось.
— Его величество не имеет в виду правдоподобие изображения, — подбодрил художника адмирал Солово. — Я могу поручиться за это. Его расстраивает общий эффект.
— Весь этот поганый плющ и резьба, — подтвердил Генрих, — приводят меня в негодование. Кому только пришло в голову перестраивать Вестминстерское аббатство
в таком стиле!
— Несомненно, личности, не обладавшей вашим вкусом и не знавшей его, произнес де Пуэбла в манере, явно предназначенной для утешения. За свою лесть он был вознагражден свирепым взглядом королевских очей.
— Понимаю, — согласился король. — Однако это не место, чтобы короновать в нем королей Англии.
— Сгодится, наверное, для каких-нибудь других королей, — проговорил Добени, с интересом разглядывавший картину, которую держал Торриджано.
Королевский взор окатил его волной недоброжелательства… даже повыше той, которой был удостоен де Пуэбла.
— Кусок щеки, не так ли? — бухнул барон, не подозревая о своей нынешней немилости. — Похоже, хотят похитить самый центр королевства… следующим будет Тауэр!
Поскольку глаза короля Генриха расширились и он вознамерился произнести нечто, в будущем достойное сожаления, адмирал Солово закрыл брешь своим телом.
— Именно в этом все дело, — сказал он с той бесцеремонностью, которую позволял этикет. — Процесс становится все более частым и расширяется. И чтобы доказать это, я произвел свой корнширский эксперимент, вызвавший столько неприятного шума…
— Парень, это был
священник, — мрачно буркнул Генрих. — У нас подобные штуки не приняты.
Солово отмахнулся от возражений.
— Личность этого Борласе умерла не только в его «Свободном Кернове», продолжил адмирал неторопливо, словно бы имея перед собой лишь отмель перед истинными глубинами, — но по нашем «возвращении» он был обнаружен мертвым, получив такую же рану… таинственным образом пораженный в этом, его собственном,
реальноммире.
— Итак? — отрезал Генрих, прикидывая, сколько золота придется швырнуть духовным владыкам, чтобы добиться от них шаткого пира.
—
Итак, — ответил Солово, — мы имеем дело с прогрессией. «Реальный» и «спроектированный» миры начинают взаимодействовать, можно даже заподозрить, что они сливаются. До сих пор, ваше величество, вы потеряли разве что несколько сборщиков налогов…
— И армию, — добавил Добени.
— Но, — продолжал адмирал, — они затерялись среди мимолетных видений, не оставив за собой длительного эффекта. Мой же, весьма осуждаемый эксперимент доказал, что оба мира сближаются и соединяются. Альтернативы стремятся превратиться в реальность. Короче, одна из версий вскоре одолеет.
— А если люди сохранят воспоминания о временах, предшествовавших переходу, — проговорил де Пуэбла, захваченный перспективой и рвавшийся вперед, — тогда дух независимости и бунтов расцветет столь пышным цветом, который мы еще не видели.
— И война Роз
покажется тогда поцелуем слюнявой девки, — широко расползся в улыбке Добени.
— Да-да-да! — взревел Генрих. — Все это я понимаю… Проклятье! В особенности сейчас, когда вы намереваетесь сообщить мне, что можно еще
сделать!
Гнев его вдруг испарился, и король поглядел на Солово скорбными глазами.
— Я-то хочу, чтобы победила
мояверсия истории, — добавил он с грустью.
— Это возможно и ныне, — уверенно ответил адмирал, делая знак Торриджано, чтобы тот разместил свою картину в стратегически важном месте перед глазами короля, — но, уверяю вас, потребуются жесткие меры.
Взор Генриха заметно прояснел.
— Ну хорошо, — сказал он, —
имя не чужой. Надо, значит, надо. Рассказывай дальше.
Адмирал Солово поглядел на двух принцев, невидимо для всех, кроме него, застывших позади трона короля Генриха. Они отвечали ему ангельскими улыбками.
— Тогда, проговорил он, желая свести к минимуму свое участие в грядущем решении, — позвольте мне почтительно обратить ваше внимание на два отрывка из Священного писания, а именно: Бытие, 22 и Лука, 10, 37.
Генрих казался озадаченным, но, получив новый заряд оптимизма, стремился продолжать игру.
— Действуйте, Вулси,
- обратился он к сидевшему без дела клирику, — у вас есть повод отличиться.
Напрягшись лицом, священник умственно обратился ко времени, когда он осваивал профессию.
— Первый отрывок, — сказал он непринужденно, — это повесть об Аврааме и вынужденном жертвоприношении его сына Исаака. А второй — слова нашего Господа: «Иди, и ты поступай так же».
— Чтооо! — возопил Генрих, вскакивая на ноги.
— Согласен, средство весьма кардинальное, — оборонительным тоном продолжил Солово, обдумывая подходящую форму для брани с королями. — И вы не обязаны принимать мой совет.
— Я надеюсь, что это так, ад-ми-рал, — выговорил Генрих со смертельным спокойствием.
— О Боже… — охнул де Пуэбла. Полное понимание окутало его покрывалом. — О Боже…
— Опасаюсь, однако, — продолжал Солово, не забывавший о взятом на себя поручении, — что обстоятельства… против вас. Если ничего не будет сделано, какой-нибудь гость здешних берегов обнаружит самую радикальную и постоянную перемену. Тогда, конечно, решат, что здесь произошло восстание или нечто в этом роде и не осталось никого, кто мог бы о нем рассказать. Ну а где будете в тот день находиться вы, ваше величество, и все ваши, я не могу судить.
— Быть может, нигде, — предположил все еще потрясенный де Пуэбла.
— Быть может, — кивнул адмирал. — Не реализовавшаяся версия событий… не состоявшийся вариант истории.
Генрих побледнел и нахмурился.
— И что же вызвало подобное явление? — осведомился он, проявляя вполне уместное любопытство в такой ситуации. — И какое отношение ко всему этому имеет мой мальчик?
— Такого рода события подчиняются собственным законам, обезоруживающим голосом ответил адмирал Солово. — Но если вы заставляете меня объяснить ситуацию…
— При необходимости заставим, — буркнул Генрих самым невежливым образом.
— …тогда я вижу здесь уродливое сочетание двух тенденций — безвредные в отдельности, они, усиливая друг друга, способны одолеть прибрежные дамбы рассудка.
— Эй, говори по-латыни! — рявкнул король, его уэльский акцент вырвался на свободу.
— Во-первых, я имею в виду, — проговорил Солово, стоически проглатывая оскорбление, — тысячелетие ожидания и упования эмоционально неуравновешенных людей, полагающихся на пророчества, сплоченных бесконечными поражениями… Ваша победа при Бос-ворте чудесным образом оживила их. Теперь же, получив подкрепление и воспламенившись выбором имени и нескончаемым продвижением вашего первенца, вековые мечты стремятся к воплощению.
— Итак, во всем виноват я сам? — спросил Генрих, лицо его оставалось пугающе неподвижным.
— Да, вы явились собственной Немезидой, быть может, и не зная того, подтвердил Солово. — Вы извлекали выгоду, поддерживая и укрепляя ту самую альтернативу, что ныне противостоит вам. Однако ничто из этого не могло бы реализоваться, если бы не второй фактор — жизненно важная дополнительная сила, которая и вызывает это жуткое нарушение нормального хода событий.
— И что это может быть? — спросил Добени, решив, что настало время оказаться полезным, и положил руку на меч.
— Как я представляю, подобное не может явиться предметом общего разговора, — произнес адмирал настолько отчетливо, насколько ему позволяла дикция. — Ограничимся тем, что я предлагаю вам поступить, как Авраам, и не надеяться на вмешательство Иеговы, тем самым устанавливая равновесие с аналогичным поступком, столь ужасным, что он разорвал ткань всей Вселенной. Через эту рану и нашла себе вход та гангрена, что снедает ваше королевство.
Молчание воцарилось в тронном зале Тауэра. Тем временем одни старались лихорадочно думать, другие же неистово стремились этого избежать. Призрачные принцы незримо глядели на короля Генриха, столь же мрачные и уверенные в себе, как наползающий глетчер.
— Итак… если Артур уйдет… — прохрипел Генрих.
— Тогда другое деяние получит свое возмещение, — согласился Солово, — и весы правосудия изменят свое положение. Достаточно изъявить желание, но не следует торопиться. И когда все свершится, лопнет мыльный пузырь, аборигенам нечего будет надеяться на Артура Второго. А потом я бы предложил провести среди них праведное притеснение.
— Аннексию? А потом еще поприжать местных дурней? — высказал свое мнение Добени игривым тоном.
— Нечто подобное, — продолжил Солово, не проявляя каких-либо эмоций. И тогда можно рассчитывать, что в ближайшие несколько столетий никаких неприятностей у нас не будет.
— Ну, к этому времени мы уже благополучно будем в могиле, — пояснил Добени королю, словно бы стремясь поведать об особой удаче.
И снова воцарилось тягостное молчание. Как считал адмирал, Генрих пытается решить, что именно необходимо ему больше: сын или королевство. Никто более не смел говорить. И тут Солово с восхитительным трепетом осознал, что Генрих, должно быть, видел больше убитых принцев, чем это предполагалось.
— Я-то буду в своей могиле, — наконец проговорил Генрих, отливая слова из чистого свинца. — Но, увы, едва ли окончив жизнь с миром. А склепы вы строите, мистер скульптор? — спросил он у придремавшего, словно бы задумавшегося Торриджано.
— Мои инструменты способны на все, сир, — донесся невнятный ответ на павшем жертвой насилия английском. — Я учился у…
— Значит, сделаешь, — перебил его король, буравя глазами иноземца. — Я сделаю тебя богатым и знаменитым, ведь лишь этого ждут от жизни мужчины. Пусть и то и другое принесет тебе больше счастья, чем мне.
Захваченный перспективой Торриджано склонился в блаженном неведении.
Генрих едва не потерял самообладание, но оправился и продолжил.
— Я хочу чтобы гробница находилась в Вестминстерском аббатстве, которое злая судьба хочет забрать у меня, — выдавил он. — Деньги — тьфу! В них ограничений не будет. Пригляди, чтобы хватило и черного мрамора, и гранита… пусть все будет красиво — и чтоб звуки не доносились.
— Зачем же это? — спросил адмирал Солово, профессиональное любопытство которого пересилило сдержанность.
— Потому что, — ответил Генрих, — я буду выть целую вечность.
Принцы исчезли.
Год 1500. Некоторые жестокосердные персоны признают мою значимость
— При отсутствии указаний я сделал то, о чем меня и просили. В конце концов его святейшество платит мне и предоставляет крышу над головой. Это больше, чем делали для меня Феме. — Акустика подземного зала превратила голос адмирала в зловещий шепот. Публики в этот раз собралось много меньше, чем во время его посвящения. Света тоже поубавилось.
Услышав подобную неблагодарность, трибунал пришел в негодование.
— Брат Солово, — сказала председательствующая строжайшим тоном, Священный Феме подарил тебе жизнь!
— Она была у меня и до вас, — ответил Солово. — Я полагал, что в вашей власти лишь отобрать ее.
Адмирал не желал проявлять почтительность. Он был совершенно недоволен тем, что путешествие к границам Германии пришлось предпринять едва ли не сразу после многотрудного возвращения из Англии и ледяного прощания с ее королем. Солово рассчитывал на долгое духовное отдохновение среди своих книг и стилетов… коллекции хранились и в римской, и в каприйской виллах. Более того, некая генуэзка перебралась поближе к первой из вилл, давая ему понять, что будет готова выполнить все его сексуальные фантазии в манере, из-за которой местные дамы пользовались дурной славой. Теперь же вместо столь богатых перспектив он вновь оказался в той части света, в которой цивилизация считалась излишней прихотью. Действительно, есть о чем пожалеть.
Ну что в конце концов могут сделать ему Феме? — размышлял он. Повесить на дереве возле уединенного перекрестка? Пронзить его сердце мечом? Что ж, пусть себе тешатся, если хотят. Ему все равно не остановить их.
Тройка судей недолго пошепталась.
— Мы полагаем, что вашему явному нежеланию разговаривать с нами вежливее есть некоторое оправдание, — наконец произнесла председательница. — К сожалению, наши вестники из всех способов исполнения поручения используют лишь один.
— Свиток был приколот к моей подушке кинжалом, и паук на лице… Согласитесь, просыпаться так неприятно.
— Вам следует избавиться от ненужной чувствительности, адмирал, вставил другой судья, бледнолицый северянин, насколько можно было видеть в тусклом свете под капюшоном. — Тогда жизнь сделается много проще.
— Начнем с того, — возразил адмирал Солово, — что при всех неудобствах пиратской работы я всегда старался культивировать в себе некоторую чувствительность.
— Ну, как хотите, — последовал ответный выпад. — Дело ваше. Я просто хотел дать совет.
— Что, к счастью, близко к истинным целям вашего пребывания здесь, адмирал, — добавил третий судья, кондотьер с холодными глазами (более типичного Солово не видел). — Мы хотим поделиться с вами своими думами.
Солово хотел было сказать, что можно просто отправить письмо, но решил, что и без того перегнул палку в своем негодовании.
— Тогда я в вашем распоряжении, — на всякий случай он глянул на закрытые двери огромного зала и охраняющие их статуи. — Разве не так?
— Именно так, — согласилась председательница трибунала, показывая, что не опасается грубых истин. — Объявляю закрытое заседание, на котором не будут присутствовать другие сестры и братья, однако можете не сомневаться — не из-за нехватки средств и возможностей. Ни одно собрание Феме не происходит, если не обеспечена его безопасность в ближайшей округе. Но откуда этот бунтарский дух? Когда наконец покоритесь вы нашему великому предприятию?
— Быть может, когда вы поведаете, в чем оно состоит?
Трое судей одновременно издали короткие звуки, свидетельствующие о возмущении.
— Мы сообщаем то, что вам следует знать, — сказал кондотьер. — Где же ваша
вера?
На это у адмирала не было готового и безопасного ответа, посему он промолчал.
— Мы слыхали, — отозвалась председательница, — что аргументация благословенного Гемиста убедила вас. Разве этого недостаточно?
— Откровенно говоря, нет, — ответил Солово. — Довольно жидкий фундамент, чтобы строить на нем жизнь альтруиста. Зачем мне общаться с английскими варварами или рисковать жизнью в обществе Борджиа ради книги, с которой согласен мой интеллект? Подобных томов в моей библиотеке отыщется немало.
— Назовите их, — приказал кондотьер. — Естественно, «Размышления» упоминать незачем.
— Не сомневаюсь, что ваши шпионы уже переписали все мое имущество, но если вы настаиваете.
— Настаиваем, — подтвердил кондотьер.
— Хорошо, я назову грека Гераклита, который утверждает, что огонь основа Вселенной и что все происходит в вечном потоке между светом и тьмой, голодом и насыщением, войной и миром. Истина в гармонии этих противоположностей. Потом есть еще Сократ, который учит, что жизнь следует переживать непосредственно, не пропуская сквозь фильтр рассудка и учености. Платон предлагает правление философов, а наставления Трибад Филениса Левкадийского своей изобретательностью возбуждают во мне плотские желания. Довольно этого?
Трибунал решил, что довольно.
— Этого достаточно, — проговорила дама, руководившая судилищем, — чтобы подтвердить справедливость наших первых предположений. Ваше путешествие сюда не было напрасным. Снова мы пренебрегли вами, адмирал; признаем свою вину. Не имея доказательств нашей благосклонности и доверия, ваш энтузиазм — если стоику позволительно обладать таковым — ослабел. Там, где мы ждали от вас целеустремленности, вы безумно разбрасывались, адмирал. Подобная рассеянность не красит вас, но и мы со своей стороны не будем более проявлять к вам пренебрежения и безразличия. Вы будете участником наших советов.
Подчинив разуму желание жить, Солово решился, поскольку мог рискнуть предположением.
— Почему? — спросил он. — Чего вы боитесь?
И сразу же понял, что попал в цель. На какую-то долю секунды лица фемистов перестали быть их абсолютными рабами — как бывает со всеми, кто замахивается на великое. Мгновенная оплошность сказала Солово больше, чем все, что он слышал той ночью. Неспособность же трибунала ответить на его вопрос даже после очередных перешептываний тоже свидетельствовала о многом.
Дама-фемистка отвечала, вновь овладев интонациями ученой римской речи.
— Например, если вы хотите открыто поговорить с нами о вашем недавнем поручении, мы готовы к этому. Теперь мы хотим, чтобы вы служили нашим интересам разумным оружием.
Солово заглянул внутрь себя и обнаружил, что среди воспоминаний об английском приключении кое-что оставалось еще неулаженным.
— Очень хорошо. Позвольте мне испытать наши новые взаимоотношения. Должен ли я, исходя из отсутствия альтернативных указаний, считать, что вы разделяете стремление папы Александра сохранить в Англии династию Тюдоров?
— Можете, — ответил кондотьер. — Однако мы полагаем, что папство однажды пожалеет об этой политике. Мы хотим, чтобы Британские острова подчинялись самой твердой и централизованной власти. У нас есть виды именно на эту конкретную расу, и мы хотим, чтобы она сплавилась в современное национальное государство.
Шея Солово уже начинала ныть, поскольку ему все время приходилось задирать голову к трибуналу, восседавшему перед ним на помосте. Однако он заставил молчать протестующее тело.
— Странно выходит. При посвящении мне говорили, что вы стоите за возобновление старинных и лучших порядков. Восстание кельтов, безусловно, сулило возвращение античности.
— От нас не следует ждать обязательного постоянства, — промолвила дама-фемистка со лживой улыбкой. — Постоянство — служанка рационализма и ведет к предсказуемости. Не все старинное лучше и не все хорошее уже рождено. Мы выбираем и оставляем. Иногда, чтобы вернуться назад, приходится идти вперед.
— Что предусмотрено для меня в ваших планах? — спросил адмирал.
— Они… текучи, брат Солово, — произнес кондотьер. — Пока продолжайте в том же духе.
Солово поглядел на фемистов, они ответили ему тем же. Поединок как будто неравный: трое против одного, амбициозная тайная организация неведомого размера против простого смертного… однако каким-то образом дело обстояло не так. Солово ощущал, что трибунал не вправе применить к нему ряд крайних мер, и в известном смысле воспринимал себя в этом судилище господином, выносящим собственное решение.
Обдумывая сей парадокс, он позволил неловкому молчанию затянуться, а потом, сделав очередной интуитивный скачок, приземлился в весьма интересных краях.
— Выходит, я значусь в вашей Книге, не так ли?
— В Книге?
Трибунал принял скорбный вид.
— Мы предполагаем это, — подтвердила председательница после короткой паузы. — В ней есть аллюзии, которые могут относиться к вам.
— А можно взглянуть?
— Нет, это может исказить подробности пророчеств.
— Вы всегда так считали? И завербовали меня именно поэтому?
— Снова нет. Это лишь недавно ученые-аналитики в наших тайных университетах установили соответствие между писаниями и вашей карьерой. Во время вашего посвящения каменные боги, в которых мы влили немного божественной эссенции, признали вас. Мы всегда приглядываем за ними, однако подобные события случаются не каждое столетие. Тогда-то мы впервые всполошились.
— Я помню античных колоссов, — сказал Солово, оглядываясь на статуи, но…
— Они в основном молчат, адмирал, — сказал кондотьер. — С помощью чародейства мы можем сохранить какую-то долю тех богов, что могут еще протянуть, и мы храним их божественность в камне, чтобы переждать эру исламо-христианского монотеизма. Они, естественно, благодарны и помогают нам изо всех сил.
— Боги без почитателей, — прокомментировал Солово. — Как скорбно звучит!
— Мы намерены это изменить, — со спокойной уверенностью проговорил кондотьер. — Мы можем выступать в союзе с атеистами и эльфами, радикальными гуманистами и теми, кто страдает от ностальгии по Римской империи… да со всеми, кто не удовлетворен нынешним положением дел. Однако мы ни на миг не теряем из виду наши древние цели. Ну вот, адмирал, теперь вы знаете наш «великий секрет»! Мы хотим, чтобы старинные боги разорвали свои каменные пределы, вдохновленные молитвами миллионов!
Открывшиеся глубины заставили Солово изобразить на лице потрясение вкупе с удовлетворением, но он не поверил ни слову.
— И в достижении этой цели я должен сыграть свою роль — в соответствии с книгой ваших предсказаний?
— Похоже, что так, — согласилась дама-фемистка. — И, возможно, критическую. Однако любые подробности могут лишь исказить линии судьбы, предначертанные благословенным Гемистом. Уверьтесь, великие события… предметы, которых даже мы не в силах предвидеть, вращаются вокруг вас.
— И поэтому вы позаботитесь обо мне? — сказал адмирал, не устояв перед соблазном поддразнить.
— На какой-то момент да, — призналась фемистка с достойной одобрения откровенностью. — Если, как предполагает наша Священная книга, от вас зависит спасение мира, мы не можем поступить иначе.
Позади адмирала вдруг послышался грохот. Как раз вовремя оглянувшись, он увидел, как падают вперед и ударяются о землю — чудесным образом невредимые — оба упомянутых изваяния. Когда улеглась пыль, он заметил, что головы и руки лежащих, словно в мольбе, простерты к нему.
— Похоже, — с достойной восхищения прохладцей проговорил кондотьер, остававшийся в своем кресле, — так считаем все мы.
Год 1506. НЕ СОМНЕВАЙТЕСЬ, ЕГО ЗДЕСЬ НЕТ: я заказываю шедевр западного искусства и узнаю ключевую тайну Матери-Церкви
Друг рад услышать, что он не напрасно прожил свою жизнь
В разгар лета улицы Рима могут возмущать тысячью разных мелочей. Стоически одолев все причины для раздражения, адмирал Солово перегнулся через дверцу своей коляски и позавидовал бедняку, евшему прохладный зеленый салат. В невежестве своем он позавидовал и несомненной невинности этого человека — выражению его лица: «завтра я встану и пойду куда угодно», — но более всего адмирал завидовал его одиночеству.
— Адмирал, такая неприятная влажность, — сказала мадам Терезина Бонтемпи. — Все разветвления моего тела причиняют мне большие неудобства.
— Это
действительнонеприятно, моя госпожа, — ответил Солово с застывшей — словно из камня — улыбкой на лице.
Экипаж госпожи Бонтемпи, подумалось ему, был пышен и велик, как у правящего султана. Его владелица гармонировала с транспортом… полненькая, бело-розовая… и пользовалась им — как и любовником, папой Юлием II, — часто, но для езды на короткое расстояние. Правда, Солово допускал и другую возможность: все должны были видеть сам факт езды независимо от ее целей.
Однако, невзирая на ночные посещения игрищ Венеры, во время прогулок в экипаже Терезина Бонтемпи требовала и благородной компании, и светского разговора. Это предотвратило бы улюлюканье лиц, слишком распущенных и свободных от социальных ограничений, чтобы держать свое мнение при себе.
Солово обнаружил в сей даме внутреннюю свободу, увы, никак не волновавшую его. Изъявление чувств населения он мог бы остановить просто каменным взглядом своих знаменитых серых глаз, однако его собственный внутренний вердикт не подчинялся контролю. И за короткое время мадам Терезина Бонтемпи иссушила кладезь его дипломатического обхождения источник, прежде абсолютно неистощимый.
— …а возле Сан-Джованни Латерано, адмирал, как раз рядом со статуей задумчивого человека на коне…
— Римского императора Марка Аврелия, мадам, — вставил Солово, сузив глаза от внезапной усталости.
…группа каких-то вероотступников, не иначе как беглых галерников, принялась плясать вокруг моей коляски, называя меня «шлюхой». Представляете, это я-то шлюха!
Адмирал Солово глубокомысленно кивал, подправив свою улыбку скорбным сознанием человеческой низости.
— Я вполне верю вам, госпожа, — медленно проговорил он. — Я вам сочувствую… и хорошо понимаю вас, поскольку нахожусь в той же ситуации.
— Неужели? — осведомилась Бонтемпи, ошеломленная, насколько она помнила, впервые в жизни.
— Безусловно, мадам. — Солово одарил ее белозубой улыбкой. — Прошло уже пять лет с тех пор, как я командовал военным кораблем, а меня все еще зовут адмиралом.
Благословеннейший Отец, сегодня я был изгнан из Дворца по вашему приказу, а посему извещаю вас, что впредь с этого времени, если я вам понадоблюсь, ищите меня где угодно, только не в Риме.
Микеланджело Буонарроти (из датированного 1506 годом письма Джулиано делла Ровере, папе Юлию II)
— Вы навлекли на себя наш гнев, — сказал папа. — И мы уже думали отправить вас…
— На Капри? — осведомился адмирал Солово.
— Выбросите из головы остров Капри, адмирал. Откровенно говоря, я имел в виду то место, куда отправляют обнаженным клинком. Вы понимаете мой… намек?
— Полностью, ваше святейшество.
Подперев перегруженную голову слабой рукой, папа устало поглядел на Солово. В приемной воцарилась редкая тишина, мгновенно угомонившая едва ли не весь Ватикан.
— Адмирал, — промолвил Юлий после долгого молчания, — а вы еще помните, когда впервые натянули на свое лицо эту невидимую маску?
— Не особенно точно, ваше святейшество: я рано начал изучать стоиков.
— Вполне могу понять вас. Но попомните мои слова, адмирал, однажды я заставлю вас проявить хотя бы волнение.
— Я в полном распоряжении его святейшества.
— Правильно, так оно и есть. Кстати, хотя в этих древних стоиках и мертвых язычниках действительно есть кое-что, хочу напомнить вам: в них нет
полноты.И если в тот самый день, который я назвал словом «однажды», я все же решу укоротить отпущенные вам годы за… скажем, за то, что вы, адмирал, назовете мою очередную временную подругу шлюхой… или за убийство чересчур остроумного перуджийского поэта, знакомого нам (да-да, мы знаем об этом), тогда со спасением у вас будет туго. А мне не хотелось бы, чтобы вы попали в ад.
Адмирал Солово, изящно поклонившись, принес свою благодарность за проявление подобной заботы.
— С этим, ваше святейшество, я, пожалуй, смирюсь, поскольку наша разлука будет недолгой.
Прикрыв лицо унизанной перстнями рукой, английский кардинал усмехнулся, — увы, слишком громко, — чем год спустя заслужил себе должность примаса, ведающего обращением турок.
— Тем временем, — проговорил Юлий, прикрывая гнев серьезной миной, прохвост скульптор из Флоренции бежал с нашей службы, не завершив поручения и узнав то, что ему не следует знать. Детали контракта и корреспонденции можно выяснить через одного из моих секретарей. Возьмите с собой капитана швейцарцев на помощь своему серебряному языку и доставьте назад этого…
— Микеланджело, — подсказал английский кардинал, напрасно стараясь избежать уготованного ему в будущем мученичества, перспективу которого он тем не менее уже ощутил.
— Именно, — окончил Юлий.
— Живым? — спросил адмирал Солово.
Папа задумался.
— Пожалуй, — ответил он наконец, — если это не потребует излишних хлопот.
Есть еще кое-что, о чем я хотел бы умолчать; довольно того, что, если бы зная это, я остался в Риме, город этот сделался бы моей гробницей раньше, чем для папы. Такова была причина моего поспешного отбытия.
Микеланджело Буонарроти (из письма, посланного из Флоренции весной 1506 года)
— И после издевательских «диспутов», — сказал равви Мегиллах, — они официально сожгли свиток Торы перед воротами гетто. Я не мог сдержать слез… но разве это что-то значит для вас? Простите за беспокойство.
— Иов, 32: «Поговорю, и будет легче мне», — промолвил Солово. — Таанит, 15: «Достойному не следует унывать».
Равви, вновь обратившийся к глубинам своей печали, отыскал в сердце улыбку. В особенности когда Солово заговорил снова.
— Притчи, 31, 6–7: «Дайте сикеру
погибающему, вино огорченному душой. Пусть выпьет и забудет бедность свою и не вспомнит больше о своем страдании».
— Екклезиаст, 10: «И вино веселит жизнь», — отозвался равви, внимательно разглядывая бутылку с вином, но не указывая на нее.
— Нет нужды воздерживаться от этого счастья, — добавил Солово. — Это вино — кашрут, мои слуги доставили его из гетто прямо сегодня.
Когда они приступили к еде и выпили в меру, равви Мегиллах поведал адмиралу о своих последних деяниях, своей семье и жизни в гетто, подобной лезвию бритвы. Солово внимательно слушал и отвечал непринужденно.
