Энвер-паша вновь улыбнулся. В его голосе не слышалось доброты.
— Нет. Вы выше его в наших глазах и сулите больше… возможностей. Однако, если мы прикажем, будете подавать яства без всяких возражений.
Оглядевшись, Солово отклонил скрытый вызов. Мир принимал весьма живое обличье, и Энвер-паша, исполнявший роль хозяина при адмирале, не хотел, чтобы его подопечный уклонился от всеобщего духа, и попытался возобновить разговор.
— Ну а как вы перенесли смерть, адмирал? — вежливо поинтересовался он. — Если вы не хотите вспоминать об этом, пожалуйста. Некоторые предпочитают молчать.
— Спасибо, это было весьма интересное переживание, — ответил Солово, пресекая дальнейшие расспросы. — Полагаю, ваших рук дело.
— Конечно же, — согласился фемист. — Всего лишь яд и противоядие — то и другое в лошадиных дозах. Подобный метод, не имея себе равных, позволяет столкнуть личность со всех основ и сделать восприимчивой к новым идеям. Разумеется, случаются и отходы…
— Но тем не менее вы считаете упражнение полезным, — договорил за него Солово, почему-то не желая услышать подобных слов из уст турка.
Энвер-паша попытался отыскать признаки осуждения в высказывании Солово и не нашел таковых.
— Поэтому, — сказал он, — я полагаю, что вы видели Универсальный Свет, как обычно случается у монотеистов.
Я бы не стал придавать этому большое значение, как и фигурам приветствующих вас любимых. Это просто последний гамбит гибнущего мозга, одолевающего ужас воспоминания о рождении и тем самым освобождающего себя от груза памяти. Во всяком случае, мы так считаем.
По тому, как напряглась спина адмирала, Энвер-паша вдруг заметил, что нанес оскорбление. Он понял, что на краю забвения Солово видел нечто, перевернувшее его сердце.
— Но теперь испытание миновало, — проговорил он торопливо, — вы вправе иметь о нем собственное мнение.
— Благодарю вас, — ответил адмирал с каменным выражением лица; на деле он был не столько оскорблен, сколько чувствовал стыд, вспоминая свои слезы в заканчивающемся светом тоннеле. — Значит, все так просто… я согласен. Никаких мрачных тайн? Никаких жутких клятв?
— Нет, — подтвердил Энвер-паша. — Совсем никаких. Некоторые здесь будут давать обеты, но в вашем случае мы считаем их излишними. Вы и без того обладаете необходимым почтением к античному миру и чересчур углублены в себя, чтобы испытать волнение от крови, клятв и угроз. У нас обряд каждого посвящения соответствует личности. Заверяю вас, после всего пережитого ортодоксальные верования внешнего мира покажутся вам еще менее привлекательными, чем прежде. Вас сделали восприимчивым к более широкому диапазону симпатий… этого достаточно для наших нынешних нужд.
— Впрочем, — закинул удочку Солово, — вы ничего не рассказали мне о себе. Безусловно, мне следует знать,
чему,собственно, я служу.
Энвер-паша не стал торопиться с ответом.
— В этом пока нет нужды, — решился он наконец. — Вы не из тех, кого мы будем муштровать и бить по лбу, — в вашем случае подобный подход непродуктивен. Более того, считайте себя свободным. Однако сегодня ваш праздник, и я хочу повеселить вас. Пойдемте со мной.
Он пробирался сквозь толпу, и Солово послушно последовал за ним, воспользовавшись возможностью, чтобы прихватить по пути бокал вина и горстку печенья. Фемист то и дело указывал адмиралу на людей, повторяя:
— Видите картину, адмирал? Мы — все и вся… коалиция, семья, союзники, объединившиеся против мира.
Так они приблизились к стене просторной палаты, увешанной гобеленами, изображающими обычные сюжеты из классической мифологии, Бесспорно знакомый со строением подземного храма, фемист отвернул один из ковров, за которым оказалась дверь. Солово подозревал, что подобный скрытый вход или выход был здесь не единственным, да и помещение это могло лишь открывать длинный ряд погребов.
Энвер-паша отпер дверь ржавым ключом и жестом поманил Солово. Дверь захлопнулась позади адмирала с пугающей внезапностью, полностью оставив за собой звуки веселья.
— Вот, — сказал он, показывая на предмет, доминировавший во всей комнате, в которой они очутились. — Что это по-вашему?
— Большой шар, — ответил Солово, — а на его поверхности карта. Узнаю Средиземное море и Италию, но кривизна искажает реальность, а потому…
Энвер-паша с прискорбием качнул головой и жестом руки велел адмиралу молчать.
— Наблюдайте, — проговорил он испытующе, — и учитесь по этому Земному Яблоку. Здесь, — он указал место на карте, — в Китае, мы распространили ультраконсервативную конфуцианскую философию среди бюрократов династии Мин. Лю Дася — один из наших, кстати, военный министр, — приказал уничтожить навигационные карты, позволявшие китайским джонкам ходить в Азию, Африку и Индонезию. Он объяснил императору, что контакт с чужеземными «-варварами» лишь растворит и ослабит культуру страны. В результате родина этой культуры впадет в застой и упадок, затеряется в мечтах о самостоятельности и былой славе. Поэтому, когда флоты Запада эти страны сейчас называются христианскими — в свое время направятся на Восток, доступ в Индийский и Тихий океаны будет для них открыт.
— Теперь смотрите далее. Вот Сонгаи, империя Гао, Тимбукту, центр караванных дорог и торговли золотом. Мы сделали так, чтобы Сонни али Бер,
император, просто пугающий своими способностями, утонул в реке Нигер в прошлом году. Он возвращался из похода, совершив на Юге великие завоевания, однако больше побед у Сонгаи не будет. Португальцам уже… внушаются честолюбивые планы относительно Северной Африки: наследники Сонни али Бера будут править над изолированной, не имеющей выхода к суше страной, которая рано или поздно падет — что могут сделать копья и стрелы против пороха. Мы решили: Африка не должна процветать.
Солово, воевавший против «Всадников Юга» по приказу Кайр Халил-эль-Дина во время своего пребывания в Триполи, был совершенно безразличен ко всей этой геополитике.
— Вы вполне уверены, что я необходим вам? — только и спросил он. По-моему, все дела и без того идут достаточно гладко.
Энвер-паша праздно крутнул глобус, пытаясь не глядеть на свое отечество, поскольку ему были прекрасно известны перспективы, назначенные Феме его родине.
— Как личность, конечно, нет, — ответил он, — хотя кое-кто из наших старейших усматривает в вас признаки странной судьбы. Однако нам нужны многочисленные одаренные мужчины и женщины — творить наши чудеса.
— И как я узнаю их?
Энвер-паша остановил кружение глобуса.
— Вы их узнаете, только если они сами захотят этого. Могу сказать лишь одно — ищите нас среди высоких и мудрых.
— Эти два качества совмещаются отнюдь не всегда, — сухо заметил Солово.
— Тогда, быть может, — возразил фемист, — именно по такому-то сочетанию вы их и узнаете.
— У меня есть вопрос-другой… разрешите ли?
— Как угодно, адмирал, сомневаюсь, чтобы мы встретились снова.
— Ну что ж… первое — чего вы хотите?
Фемист поглядел на Солово.
— Мы — это Союз амбиций, как я сказал вам. Однако он порождает и консенсус целей: все мы надеемся на возвращение старых — и лучших — времен и обычаев.
— Эльфийских, имперских, языческих? — предложил варианты Солово.
Энвер-паша напряженно улыбнулся, но отказался продолжать тему.
— Тогда уверены ли вы, что цель достойна усилий? — Солово зашел с другой стороны.
Энвер-паша явно никогда прежде не думал об этом.
— Возможно, и нет, адмирал, — проговорил он в конце концов, — однако за все это время проект наш набрал собственную инерцию. К тому же, — добавил он загадочным тоном, — нашу руку направляет Книга…
— Которая не имеет ничего общего со Священным писанием или даже с Кораном… я правильно понимаю?
— Ну, адмирал, это чересчур прозаично. Это наша собственная книга; мы сами писали ее и с радостью видим, как страница за страницей выполняются ее пророчества. Впрочем, не напрягайте своего любопытства, я сомневаюсь, чтобы вы могли получить возможность поглядеть даже на ее обложку.
— Настолько хороша, так?
— Выше всякой похвалы, Солово. Это история времен от туманного прошлого до столь же туманного будущего. Тем не менее я не хочу оставить вас полностью неудовлетворенным; иначе вы затеете собственные расследования и тем самым обесцените себя в наших глазах. Она представляет сводку пророчеств древних Дельфийского и Амонского оракулов, Элевсинской и Додонской мистерий, Кумской и Сивиллиной книг — это я могу сказать вам. На нашей памяти дополнения вносил благословенный Гемист Плифон, и поскольку вы не удосужились поинтересоваться, так знайте: это его портрет украшал вашу келью. Вы можете познакомиться с некоторыми из его трудов — не столь радикальными и совершенно открытыми — и там узреть хотя бы тень нашего проекта. Считайте это домашним заданием.
Было бы бесцельно скрывать пробуждение интереса к книжной премудрости, и Солово не стал даже пытаться этого сделать.
— Я так и поступлю, — ответил он. — Что еще я обязан делать?
— Все и ничего, адмирал. Вы не принадлежите к числу наших намеченных снарядов. Мы ожидаем выгоды в любой области, которая может вас заинтересовать. Итак, Солово, все просто — идите и живите. Заводите друзей, влияйте на людей.
Продемонстрировав последней фразой, что разговор окончен, фемист вежливо проводил адмирала в большой зал, где торжество было в самом разгаре. Облаченный в черное слуга держал прежние одежды адмирала — чисто выстиранные и сложенные. Солово не полагалось знать, что они стали на стежок-другой посвободнее — их распороли, а потом аккуратно сшили вновь. Феме не жалели труда, даже самого кропотливого, чтобы посвященные, уезжая домой, чувствовали себя в чем-то неопределенном совершенно иными людьми.
Не сомневаясь в том, что все его прочие потребности — транспорт, еда и оружие — будут удовлетворены еще до отъезда, адмирал позволил увести себя из зала. Пол к выходу поднимался, и портал — такой же, как и выход из лабиринта, — охраняли по обеим сторонам два огромных колосса древних времен, мраморные изваяния Марса и Гор-Адриана. В ночь подобных чудес Солово едва поглядел на них, обремененный думами об истории в процессе ее творения.
Впрочем, он один пребывал в такой беспечности. Даже другие посвященные уже знали достаточно много, чтобы с живым интересом следить за уходящими с праздника мимо живых стражей. Поэтому, когда желтый свет вспыхнул в глазах забытого бога и мертвого императора и каменные титаны застонали в тщетной попытке последовать за адмиралом, подобное незамеченным не осталось.
И во всем большом зале, где собрался Священный и Древний Феме, разом утихли все разговоры.
Год 1497. УДАР КИНЖАЛОМ ВО ТЬМЕ: я проявляю либеральность при отправлении правосудия и помогаю измученной душе
— А на мой взгляд, — заметил Хуан Борджиа,
второй герцог Гандийский, князь Теано и Трикарико, герцог Беневентский и Террачинский, только что назначенный гонфалоньером Святой Церкви, — царство Венеры более прочих созрело для… завоевания.
— Захвата и разграбления! — согласился его услужливый прихлебатель, остававшийся в маске.
— Именно так. — Герцог облизнул губы. — Границы его открыты, а силы столь слабы, что просто приглашают к насилию. В молодости я нередко совершал набеги на его окрестности; теперь, князем, я захвачу его целиком.
— Свидетельствую, — заверил мужчина в маске. — Герцог Хуан Борджиа обслуживает отверстия женского рода в три зубца и ежедневно.
Оба от всей души расхохотались, а потом Хуан фыркнул, погасил веселье, словно свечу, вернувшись к своему обычному злобному недовольству.
— А как думаете
вы,адмирал? — бросил он резко. — Как вы относитесь к моей военной метафоре?
Небольшая группа, устроившаяся в винограднике, отставила в сторону напитки и деликатесы и обернулась к адмиралу Солово.
— Я не слишком часто посещал ту страну, о которой вы говорите, ответил тот ровным голосом, нимало не смущаясь общим вниманием. Местность нередко обманчива, можете мне поверить, однако продолжительное пребывание, как мне кажется, сулит меньше приятного времяпрепровождения, чем принято считать.
— Адмирал полагает, — заметил Чезаре Борджиа, до этого безмолвно прислушивавшийся, — и я, пожалуй, согласился бы с ним, что королева Венера не заслуживает крупной кампании. Она не причиняет нам вреда, ничем не грозит, платит нам дань губами. Я не понимаю такой агрессивности по отношению к ней.
Герцог Хуан, постоянно пребывавший на вершине своей злобы, перевел мрачный взгляд с адмирала на младшего брата.
— Неужели настолько необходимо… — проговорил он ледяным голосом.
Чезаре задумался.
— Да, — произнес он наконец. — Таково мое мнение… насколько я знаю, и нашего отца тоже. Не сомневаюсь, что он предпочтет, чтобы его гонфалоньер сконцентрировал свои усилия на чем-то другом, скажем на кампании, послужившей предлогом для нашей нынешней встречи.
— Вечно я у тебя в долгу за совет, братец. — Улыбка Хуана казалась хуже всякой насмешки. — Ты знаешь, как я стремлюсь — просто жажду — жить в соответствии с твоими ожиданиями. А вот и мать идет, чтобы успокоить нас.
Тон разговора сразу понизился на одну-две нотки, когда к ним подошла Ваноцца Катанеи.
Ее никогда не считали красивой или остроумной. Тем не менее Катанеи рожала сыновей и — редчайшее из качеств в то время и в той стране — была верной и благоразумной. В течение почти тридцати лет эти качества сохранили глубокую привязанность и любовь к ней Родриго Борджиа (позже папы Александра VI), невзирая на все его краткосрочные потребности здесь и повсюду. Сия дама обладала еще неким чувством, присущим знатным римским домам: умела понимать, когда разговор принимает опасный оборот, прежде чем это успевали осознать сами участники.
— Сыновья, синьоры, — сказала она негромко, — я ощутила в воздухе известную напряженность, изгоняющую вечерний покой и делающую запах вина не столь приятным. Неужели она могла исходить отсюда?
— Совершенно не так, мама, — ответил герцог Хуан до того убедительно, что вызвал новое уважение в потрясенных Чезаре и Солово. — Мы обсуждали военные хитрости; вопрос весьма уместный, учитывая мое скорое отбытие на войну.
Но родную мать даже самой искусной ложью не обмануть. Мадам Катанеи не была убеждена.
— Какая удача, Хуан… присутствующий среди нас военный может высказать квалифицированное мнение о твоих планах: адмирал Солово, как вы себя чувствуете?
Солово изящно поклонился.
— Прекрасно, моя госпожа. Но мои глаза избавляют меня от необходимости осведомляться о вашем здоровье.
Катанеи одарила его скупой улыбкой.
— А вы все еще бьете турок на морях, адмирал?
— Редко, мадам… я нечасто отлучаюсь до своего родного Капри.
— А я считал вас флорентийцем, — заметил Хуан, мгновенно отреагировав на ошибку в информации. — Или это был Милан?
Выражение на лице адмирала не переменилось.
— С одной стороны, — согласился он, — как будто бы да… однако, чтобы ответить, на вопрос госпожи, скажу: теперь я плаваю в менее предсказуемых водах.
— Говорят, — отозвалась Катанеи, — что вы были весьма полезны одному папе, потом другому…
— Они приходят и уходят, папы то есть, — пояснил Жоффре Борджиа, самый младший, и покраснел, осознав, что высказался довольно глупо и даже опасно.
Однако, невзирая на дефекты морали, манеры присутствующих можно было считать образцовыми, и подростковый ляп сошел с рук в пристойном молчании.
— Стараешься быть полезным, — проговорил Солово, — и приспосабливаться.
Подобное заявление исчерпывающим образом объясняло абсолютно все. Никто из знати в эти времена даже и не подумал бы оспорить такое утверждение.
— Универсальная максима! — произнес Чезаре, изгоняя из голоса все чувства. — И люди подчиняются ее требованиям, разве не так? Возьмем для примера моего брата Хуана: вчера герцог… какого-то местечка в Испании, сегодня гонфалоньер, отправленный перевоспитать Орсини и покарать умбрийских царьков за былые ошибки.
Просто колесо фортуны, и мы должны повиноваться его поворотам.
— Желая герцогу Хуану удачи во всем, как это делаешь ты, — твердо проговорила госпожа Катанеи, прямо глядя в пространство.
— Именно так, — невозмутимо согласился Чезаре.
Адмирал Солово был поражен. Достопочтенная госпожа тихо и властно установила покой во взрывоопасном уголке своего виноградника… во всяком случае, почти.
— Что касается твоего компаньона, Хуан, его праздничная маска
весьмазабавна, однако кажется излишне постоянной. Сегодня мы празднуем с семьей и друзьями… и теми, за кого они Могут поручиться. Нужды в тайнах нет.
— Увы, в его случае это не так, — непринужденно ответил Хуан. — На моей службе этот испанец поцеловался с клинком и теперь опасается взволновать дам и детей последствиями такого поцелуя. Я приблизил его за верность… и к тому же он развлекает меня.
Последние слова герцог добавил с известной поспешностью, заметив общий шорох неодобрения подобными сантиментами.
Тут ручей беседы укрылся под землей и более уже не мог обнаружиться. Катанеи была довольна победой, герцога Хуана смущало явное поражение. Адмирал Солово давно уже приучился смаковать молчание… в любом случае угадать взволнованную колкость мыслей Чезаре Борджиа просто не представлялось возможным. Жоффре, как недоросток, и человек в маске, как слуга, не могли внести вклад ни в развитие разговора, ни в его угасание.
Первым не выдержал герцог Хуан.
— Упоминание о веселье в устах моей матери пробудило мою память, объявил он, всем своим видом демонстрируя уверенность. — Я вспомнил про некое свидание. Не извините ли вы меня?
— Если простофиля встает, — проговорила Катанеи, — я не могу ничего поделать. Этот вечер устроен в твою честь, и поэтому нет причин полагать, что он переживет твое отбытие или же переменит свое настроение.
— Я весьма обязан, — Хуан почтительно склонил голову, увенчанную диадемой. — Идем, цыган, — жизнь ждет нас!
Человек в маске поклонился всем присутствующим и последовал за своим господином.
— Кто это? — резко бросила Катанеи.
— Испанец по имени Себастьяно, — ответил Чезаре.
— Ты проверил это? Он заслуживает доверия?
— Да — на оба твоих вопроса, мама.
— Тогда я спокойна. — Госпожа Катанеи кивнула адмиралу Солово и скользнула в дверь.
Вечер был в самом разгаре, а в Риме — тем более в римском винограднике — такой час чарует невероятно. Среди виноградных лоз мерк дневной свет, таяло тепло и политически корректные статуи привлекали и захватывали праздный взгляд. Вечеринка была весьма благопристойной — подобно слабому освежающему напитку, во всем противоречащая социальному урагану за стенами сада. Адмирал Солово подметил нечто стоическое во всей концепции и был этим обрадован.
— Брат Жоффре, — негромко произнес Чезаре, — насколько я вижу, синьор Бонданелла с Палатинского холма снова запустил руку за корсаж твоей жены. Какой позор для нашего семейства, какое оскорбление гостеприимства матери! Тем более что все происходит при полном попустительстве молодой особы. Ступай и уладь дело!
С ругательством Жоффре бросился прочь, повинуясь брату.
Оставшись вдвоем, адмирал Солово и Чезаре Борджиа принялись изучать все вокруг, кроме своего собеседника. Тем не менее адмирал заметил искорку в глазах Борджиа, когда тот наконец заговорил.
— Мужчина должен чтить своих отца и мать, адмирал.
— «Дабы жить долго и процветать в земле своей», — осторожно согласился Солово. — Да, эта заповедь
удерживает в целостности общество людей.
Чезаре кивнул.
— И все же насколько легче повиноваться этому благородному призыву, адмирал, когда находишься в полном согласии со взглядами своих родителей.
— В самом деле, — подтвердил Солово.
Чезаре протянул вверх руку в перчатке и, сорвав одну виноградинку из грозди, продолжил:
— И потому я позволяю себе испытывать приятное согласие с матерью, когда она утверждает, что отбытие Хуана можно простить.
Впервые — и то всего лишь на секунду — их взглядам было дозволено встретиться, и за короткий миг оба отыскали всю необходимую информацию.
— Как мне кажется, — неторопливо проговорил адмирал, — я перед вами в долгу.
— Если это так, — ответил Чезаре, — вы найдете во мне более благородного кредитора, чем те евреи, с которыми вы якшаетесь.
— Я говорю это, — заторопился Солово, встревоженный подробным знакомством Чезаре с его делами, — подозревая, что до вашего вмешательства герцог Хуан намеревался… отделаться от меня, скажем иначе — отказаться от моих услуг.
— Подобные желания, — голос Чезаре приобрел необходимую нотку значительности, — не оставляют нас, адмирал.
«Действительно это так», — подумал Солово, более чем обычно стараясь скрыть от собеседника все свои помыслы.
У него были веские причины для опасений: глядя вслед герцогу Хуану, его слуге и человеку в маске, Солово заметил некоторую
расплывчатостьв очертаниях фигуры гонфалоньера, явно двоившейся в глазах адмирала. Душа его словно бы готовилась к расставанию с телом.
— И потом вы обнаружили тело герцога Хуана? — сказал равви Мегиллах. Это ведь отчасти и заслуга?
— В известной степени, — подтвердил адмирал. — Но его святейшество платит мне за каждый час, и я не могу сделать ничего иного. При всем моем убеждении в том, что некоторые тайны лучше оставлять нераскрытыми, у меня не было выбора в этом деле.
Равви поднял взгляд от своего кубка с водой, торопливо пряча в глубине глаз зерно подозрения.
— Екклезиаст, 9, 5, - проговорил он, чтобы избежать возможного непонимания. — «Мертвые ничего не знают». Поэтому, что им до нас? — Он мог бы не беспокоиться, поскольку Солово явно не заметил оплошности.
— Но это была лишь часть моего поручения, — отстранение произнес адмирал. — Баланс более проблематичен.
— Александр требует преступника? — предположил равви Мегиллах.
— Точного соблюдения правосудия! — подтвердил Солово.
— Адмирал, он принадлежит к людям, которые могут требовать подобной экзотики. Вот если бы вы или я…
— Или любой из дюжины некогда бывших людьми, а ныне покоящихся в водах Тибра.
— Именно так. Немногие будут задаваться вопросом… еще меньшее количество людей проявит интерес, и уж никто не потребует у мира объяснения подобных прегрешений. Некоторые обратятся к Всемогущему (да будет благословенно имя Его), не имея особой надежды на ответ. В наше время удары молний нередки.
— Хотя можно и не путешествовать во время грозы, — заметил адмирал Солово, — Таанит, 25; равви Элиезер сказал: «Некоторые сами роют себе могилу».
— Однако случается — молния может поразить тебя дома — в безопасности и покое.
— Если так будет предопределено, — поправил собеседника Солово, приспосабливая религиозную метафору к строго естественному феномену.
Равви Мегиллах принял добродушный укор и намеренно перевел разговор в новое русло.
— Говорят, что раны просто ужасны, — произнес он с поддельным сочувствием.
— Как всегда и бывает, — сказал адмирал. — Безусловно, их наносили со страстью и рвением. Всего девять: одна в шее, остальные в голове. Смертельной могла оказаться любая.
— Какой позор! Для испанца он был симпатичным мужчиной.
— Теперь уже нет. Когда мы его выловили — вблизи сточной канавы, — от его обаяния уже почти ничего не осталось.
— Мы лишь мехи, полные крови, связанные и одушевленные словом Всемогущего (благословенно имя Его), — нараспев проговорил равви Мегиллах, как будто бы адмирал не знал этой простейшей истины.
Прекратив изучать крышку стола, Солово поглядел на равви.
— Я не узнаю цитаты, — заметил он с интересом.
— Моя собственная, адмирал.
— Как жаль: составленная христианином, она бы заслуживала публикации.
Мегиллах пожал плечами с достойным зависти безразличием к подобным соображениям.
— А слуга герцога Хуана может что-либо сказать о несчастье?
— Он умирает, — Солово мягко улыбнулся, — однако не может смириться с этим фактором. Стараясь заслужить свою земную награду, он ничего не говорит и ничего не помнит. Даже ярость его святейшества не смогла разбудить его память.
— Пытка? — предложил равви.
— Она убьет его за какие-то минуты. Увы, его святейшество лишен какого-бы то ни было воображения в этой области, а я чересчур брезглив, чтобы выступать с предложениями, которые могли бы поправить дело.
— А что слышно о человеке в маске, адмирал. Его обнаружили?
— Исчез, равви, словно бы и не существовал. Его не знают в мире людей.
— Так вот вам и преступник! — улыбнулся равви Мегиллах, радуясь, что может оказать помощь.
— Но нам нужен оружейник, который сделал кинжал, — Солово качнул седой головой. — Папа хочет видеть не оружие, а того, кто направил его… не убийцу, а его патрона.
— Он хочет чересчур многого, — заметил равви Мегиллах с удивлением. Но если папа чего-то хочет, его желание будет исполнено. — Как глава гетто, равви обладал достаточными и скорбными доказательствами этого правила, невзирая на недолгое пребывание на этом посту.
— Или это, или нечто не менее приемлемое. К сожалению, то, чем я сейчас располагаю, совершенно не устраивает его святейшество — как и меня самого.
— Но у вас есть преступник! — воскликнул Мегиллах.
— О да, — адмирал Солово улыбнулся в третий или четвертый раз за вечер (должно быть, рекорд). — Скажем так, — подумал он вслух, — можно переговорить кое с кем.
— Благодарю вас за согласие побеседовать, — сказал Чезаре Борджиа, — и за проявленную при этом сдержанность.
Солово поклонился, с изяществом принимая благодарность.
— Не хотите ли подкрепиться, адмирал?
— Едва ли, милорд.
— Вы можете не бояться отравы, адмирал. Не следует преувеличивать моего коварства.
— Как и моего стремления к отравленному питью, мой господин. К тому же мое устранение не даст вам сейчас никаких преимуществ.
Чезаре Борджиа, протонотарий, казначей Картахенского кафедрального собора, епископ Памплоны, архиепископ Валенсии и кардинал-дьякон церкви Санта-Мария Нуова, сидел неподвижно, спокойно прокручивая какие-то мысли в сверхнизкотемпературной вычислительной машине, которую сделал из своего ума.
— Ах да, — заметил он к месту, — вспомнил теперь: вы же стоик, разве не так?
Адмирал Солово знаком дал понять свое безразличие к этому или какому угодно другому определению.
— Если этот ярлык выделяет меня среди других следователей его святейшества, я рад этому, — заметил он. — Однако и вам нетрудно удостоиться подобного определения (если вы простите меня) от всякого, кто захочет обратить внимание на ваше непременное черное одеяние.
Чезаре улыбнулся.
— Пожалуй, прощу. Я признаю связь. Самоконтроль, присущий вашей философии, дает известные преимущества, но причины моего выбора одежды куда глубже.
— Как и моя философия, — парировал Солово.
Чезаре резко изменил направление наступления, чем позже сделал себя знаменитым на поле битвы.
— И насколько же глубоко зашло ваше нынешнее расследование, адмирал? спросил он.
— Реки глубоки, горы высоки, синьор, — ответил Солово. — Однако о подобных вещах я бы не стал говорить в отсутствие его святейшества и самых близких его родственников.
— Не обращайте внимания на Микелотто, — проговорил Чезаре, показывая на смуглого мужчину, облаченного в подобный же траур и сидевшего рядом с ним. — Он мой: я верю ему и в жизни, и в смерти.
Адмирал Солово поглядел на Микелотто, и длинноволосый объемистый приспешник вежливо склонил голову. Широкие и невинные глаза делали его непохожим на убийцу, что наверняка давало ему известное преимущество.
— Очень хорошо, — сказал Солово. — Я могу известить вас, что мое расследование завершено, отчет подготовлен, составлены предварительные выводы.
— И будет непоправимой бедой, если вы досрочно представите эти соображения кому-нибудь еще, кроме его святейшества папы?
— Безусловно, да.
— Но тем не менее? — продолжил Чезаре, придавая голосу крохотный оттенок сомнения.
— Тем не менее, — заверил его Солово, — все взвесив…
— Я не стану оскорблять вас предложением золота и покровительства, быстро произнес Чезаре, не желая вырывать поражение из пасти неожиданной победы.
— Не надо. У предательства не всегда бывают мирские причины, но вы, конечно, знаете это.
Чезаре Борджиа скромно отмахнулся от комплимента и экономно воспользовался тем же жестом, чтобы ускорить развитие событий.
— Ваш брат, — проговорил адмирал Солово, откидываясь назад в кресле, оставил вечеринку у вашей матери, по сути дела утверждая, что еще не поздно предаться иным удовольствиям.
— В самом деле, — согласился Чезаре с некоторым пренебрежением. Область, расположенная ниже пояса, ведала всей жизнью Хуана. Это известно достаточно хорошо.
— Итак, самое тщательное расследование показало, — сказал Солово, так же осуждая эту слабость, — что его сопровождали в тот день слуга и испанец в маске, весь последний месяц бывший у него шутом и компаньоном. Он оставил нас, ночь миновала, и челядь доложила, что герцога нет дома. Его святейшество не встревожился; вполне обоснованно полагая, что герцог застрял у какой-то замужней дамы, не желая покидать ее при дневном свете. Когда прошел день, а за ним ночь, его святейшество назначил меня распоряжаться всем делом, и уже после полудня следующего дня я обнаружил тело герцога Хуана.
— Вы, бесспорно, проницательнейший из людей, — заметил Чезаре бесстрастным тоном. — Любой папа или князь, способный воспользоваться вашими услугами, будет воистину счастлив.
— Я бы не назвал этот случай приятным, — продолжал Солово, — однако он оказался весьма поучительным. Чтобы проиллюстрировать это, позвольте мне привести один анекдот из моей практики.
Чезаре скупым движением руки велел говорить.
