— Нет, простите. Боюсь, что вам придется идти до дома пешком.
      Знатный венецианец поглядел сверху вниз на адмирала Солово и вопросительно поднял бровь.
      — Да-да, я знаю, — заметил Солово, обращаясь к замершему на ограждении палубы собеседнику. — Зовите меня вероломным, если хотите.
      — Вы и впрямь вероломны, — исполнил его пожелание венецианец. — Вы же обещали мне жизнь.
      — Не спорю, — ответствовал адмирал и, сложив руки на груди, прислонился к поручню возле ног венецианца. — Но это было давно, а теперь…
      — Сейчас. Да, понимаю, — перебил его дворянин. — И я должен сказать, что принимаю подобное решение как личный выпад.
      — О, дорогой мой, как жаль, — попытался урезонить его Солово. Поставьте себя на мое место.
      Несколько членов экипажа, свободных от иных дел, явились, чтобы понаблюдать за представлением, и обнаружили при этих словах признаки животного веселья, но одним косым взглядом адмирал заставил их умолкнуть.
      — Я хочу сказать, — продолжал он, — что, несмотря на несомненные причины для недовольства, вы отказываетесь видеть проблему в целом. Его святейшество и ваша Serena Repubblica сейчас номинально находятся в мире, и поэтому мне не хочется возвращаться в Остию с единственным уцелевшим свидетелем запрещенной пиратской авантюры.
      Оба они обернулись к останкам еще недавно величественной галеры, которая, пылая, медленно погружалась в воду; ее экипаж, за исключением одного человека, пал в бою или в последовавшем кровопролитии.
      — Подумайте сами, — предложил адмирал, — его святейшество запрещает нападать на собратьев-христиан. Хотя вы и венецианец, но, очевидно, подпадаете под эту категорию… — Когда дворянин пожал плечами, Солово добавил: — Теперь вы понимаете то затруднительное положение, в которое ставит меня инспирированная жадностью клятва.
      Дилемма, стоявшая перед адмиралом, ничуть не волновала венецианца.
      — Вы просто хотите получить мою библиотеку, — невозмутимо заметил он. Я видел, с каким вожделением вы перелистывали книги. Вы хотите нераздельно владеть ею.
      Солово признал подобную возможность движением плеч.
      — Быть может, вы в чем-то и правы, но я буду вам признателен, если вы будете говорить потише. Библиомания не относится к числу профессиональных достоинств пирата. У экипажа могут возникнуть ошибочные представления, требующие кровавого подавления.
      — Эту библиотеку собирало не одно поколение, — твердым голосом возразил венецианец. — Я не отдам ее.
      Адмирал Солово распрямился и потянулся.
      — Увы, боюсь, что вам предстоит готовиться к раю, где ваша душа забудет о книгах. Ну, ступайте же, будьте хорошим мальчиком.
      Венецианец окинул яростным взглядом обступивший его ноги полукруг морских разбойников и понял, что сопротивление бесполезно.
      — Я не считаю наш разговор законченным, — проговорил он ровным голосом. Пираты заулыбались. И сохраняя все возможное в таком положении достоинство, венецианец повернулся и сошел с поручней в воды Средиземного моря.
      — Суши весла!
      Рев надсмотрщика растворился в молчании. Весь экипаж, оставаясь на местах, тянул шеи, чтобы получше видеть.
      — Прошу всех по местам, — сказал адмирал Солово своему боцману. Как и предполагалось, тот повторил команду для всего экипажа — громче и в более понятных выражениях. Лихорадочное любопытство сделалось менее пылким.
      — Ну-ка, смотрите! — выкрикнул дозорный с кормы. — Вон там!
      Солово подошел к нему и уставился в далекую синеву.
      — Возможно, — согласился он невозмутимо. — Как интересно.
      Боцман, другого имени не имевший, из карьеристических соображений старался подчеркивать в себе чисто животные качества, однако на деле обладал недюжинным интеллектом, а потому был приглашен в компанию адмирала.
      — Отсюда не видать, — рявкнул он. — Должно быть, какой-то мусор.
      — Едва ли, — авторитетным тоном возразил адмирал. — Никогда не видел, чтобы мусор плыл против ветра. А этот — смотри — и руками двигает.
      — В море хватает всяких, кто оказался за бортом, — ответил невозмутимый боцман. — Это не обязательно наш.
      Солово кивнул, выражая относительное согласие.
      — Я тоже не думаю, что это наш венецианец. Как он мог протянуть два дня в воде? Но, с другой стороны, похож. Если бы только он подплыл поближе, чтобы лицо его стало не таким… расплывчатым.
      Боцман без особой охоты выслушал подобное пожелание.
      — Давайте-ка, адмирал, я схожу за своим арбалетом, — предложил он. Стрела его угомонит.
      — Не надо, — неторопливо ответил Солово. — Если это упавший за борт матрос, море скоро уладит все дело. Но если это венецианец, боюсь, что наше оружие окажется бесполезным. Если нам суждено, чтобы за кормой болтался выходец с того света, я был предпочел, чтобы у него не торчала стрела изо лба.
      Боцман как раз обдумывал эту мысль, когда заметил, что фигура исчезла, и радостным восклицанием отметил это событие. В порыве облегчения экипаж, забыв о дисциплине, облепил борта. Корить их за это не хватало духа. В тишине, нарушаемой лишь криками чаек, они обыскивали взглядом волны, стараясь удостовериться в исчезновении настырного и непонятного преследователя, гнавшегося за ними уже ночь и день.
      — В пекло ступай и прощай! — провозгласил боцман, когда все наконец удостоверились в том, что небеса и воды пусты.
      Общий праздник пресек грохот, послышавшийся из-под ног; из громкого, хотя и ослабленного прохождением сквозь корпус и воду, он быстро превратился в громоподобный стук по обшивке.
      После еще одного дня, преследуемый на пределе видимости, невзирая на все повороты и скорость, которую могли придать кораблю весла и ветер, адмирал Солово решил направиться к суше. Пусть мертвый венецианец следует за ним и барабанит по корпусу до конца времен. Но экипаж, увы, не разделял столь философского расположения духа. Даже боцман, не боявшийся ни Бога, ни государства (не осознавая полностью их мощи), делался раздражительным. Солово, правивший за счет успехов и редких показательных казней, прекрасно знал, когда не следует настаивать на своем.
      Пока экипаж стремительно греб к дому, адмирал, пребывая на корме, размышлял над проблемами, которые поднимала подобная перемена настроения. Его слова венецианцу об интерхристианском пиратстве не были праздными: если этот компаньон пиявкой притащится за ними в гавань… придется отвечать на трудные вопросы.
      «А, ерунда, — решил наконец адмирал, никогда не имевший склонности к долгим тревогам. — Папского эшафота мне никто еще не сулил, а вот в грядущем бунте на борту сомневаться не приходится». Он даже помахал венецианцу новой книгой, отобранной у утопленника, — «Размышлениями» Марка Аврелия.
      — Отлично пишет, — завопил адмирал. — Премного благодарен.
      Беспорядочный стук весел и отсутствие хода пробудили Солово. Причину он обнаружил, поднявшись с палубы.
      Перекрывая путь кораблю, в половине лиги на воде маячил далекий силуэт венецианца, вырисовавшийся на фоне утренней зари.
      Чтобы восстановить порядок даже клинком шпаги, пришлось потратить достаточно много времени, и в конце концов легче всего оказалось приказать лечь на другой галс. К этому делу экипаж приступил, не скрывая радости.
      Гребцы по одному борту держали весла в воде, тем временем с другого борта матросы усиленно пенили воду, постепенно обратив корму к мокрому и безмолвному наблюдателю. А потом, соединив усилия, погнали корабль от дома на глубокие воды, не нуждаясь в ритме, задаваемом гипнотическим голосом надсмотрщика.
      Сидя на корме, адмирал Солово разглядывал быстро удалявшегося венецианца, отвечавшего ему тем же. Потом, явно исполнив свою миссию, труп медленно, по дюйму, опустился в пучину вод, не меняя предположительного направления взгляда, пока вода не сомкнулась, поглотив зеленые пряди волос.
      Боцман затрясся, забыв про то, что на него могут смотреть.
      — Что-то мы не плавали так быстро после того, как захватили целый гарем на оттоманском корабле, — пошутил адмирал. Боцман как будто не слышал его, и Солово счел необходимым в самой легкой форме выразить свое недовольство. — Что же мы позабыли про таран — сатанинскую голову на носу? И почему, господин боцман, мы не разнесли ею этого упрямого человека, гоняющегося за нами по всему морю?
      Прежде чем боцман успел ответить, впередсмотрящий выкрикнул:
      — Эй, на судне! Он вернулся!
      Все увидели, что так оно и было. Пловец вернулся.
      — Сила солому ломит… тем не менее она не всегда применима, — отвечая Солово, изрек боцман, непроизвольно явив в этой фразе скрытые глубины и склонность к метафизике.
      — Возможно, в этом ты и прав, — проговорил адмирал, отметив, что следует повнимательнее приглядывать за темной лошадкой. — Быть может, истинный ответ нужно искать у философов. Скажи команде, пусть сушат весла.
      С великими усилиями гребцов убедили оставить старания, тем временем к ним спустился капитан. Он помедлил, давая себе возможность умственно деградировать до уровня сидящих вокруг него.
      — Вот так выходит, — объявил он, решив, что достиг необходимого уровня. — Нас преследуют… это нас-то! Это нас-то, которые встречали корабли султана Баязида и проделывали дырки в бортах мамлюкских галеонов. Теперь скажите, правильно это? Так подобает?
      Он сделал паузу для вящего драматического ответа. Все молчали… Из-под корабля донесся настоятельный стук.
      Проснувшись на следующий день, Солово обнаружил, что матросы смотрят на него еще мрачнее, чем обычно, и сразу понял — что-то произошло. О развитии событий его известил боцман.
      — Как только, на его взгляд, мы заходим слишком далеко, он встает на пути корабля и экипаж отворачивается, не замечая приказов. Мечемся, не зная куда.
      — Увы, вся наша жизнь такова, — резко промолвил адмирал. — Как философ, ты должен это понимать.
      — Кроме того, впередсмотрящий исчез.
      —  Исчез?
      — Где-то посреди ночи, в полном безмолвии, если угодно. Только я бы сказал, что исчез он не целиком.
      — Как это?
      — Венецианец оставил на палубе половину торса.
      — Весьма тактичный намек, — невозмутимо проговорил Солово. — Во всяком случае, он не мучает нас неизвестностью. — А потом процитировал «Размышления»: «Не предмет смущает тебя, но твое собственное представление о нем».
      Боцман со скорбью поглядел в сторону восходящего солнца.
      — Перед нами воистину сложный «предмет», адмирал, — заметил он. — Как вы полагаете, сумел ли впередсмотрящий составить о нем представление, прежде чем получил свое?
      Наконец Солово позвали по имени, чему он был только рад. Недостойное это дело — мотаться туда сюда под недовольные возгласы возмущенного экипажа… и лучше уж так, чем погибнуть от жажды или рук взбунтовавшихся матросов.
      Далекий венецианец, спичечной фигуркой припав к древнему бакену, сливал свой голос с его скорбным колоколом.
      — СО-ЛО-ВО! — кричал он снова и снова, подлаживаясь под звяканье. СО-ЛО-ВО! — Невзирая на расстояние, голос доносился чисто и ясно.
      Без всяких приказов экипаж поднял весла и тем самым произвел себя в зрители, пустив галеру на волю волн.
      Будучи пленником своей профессиональной репутации, адмирал сохранял спокойствие. Раскачиваясь в капитанском кресле, он окликнул венецианца, уверенный, что в охватившем натуру покое даже его негромкий голос будет услышан.
      — Ну что ж, привет, — сказал он. — Чем я еще могу тебе помочь?
      После долгой паузы венецианец ответил.
      — МОИ КНИИИИГИ! — взвыл он наконец.
      Солово предвидел это и махнул боцману, чтобы тот выбросил за борт бочонок с трофеями — путем, проделанным их прежним владельцем.
      Но еще не утих всплеск, как венецианец напомнил:
      — И «РАЗМЫШЛЕНИЯ» МАРКА АВРЕЛИЯ…
      Адмирал скривился. Эта книга разговаривала с ним на уровне, который Солово и не подозревал в себе. Ему весьма хотелось сохранить и прочесть ее.
      — Да будет так, — проговорил он невозмутимо, перебрасывая через поручень томик, извлеченный из потайного места.
      Тишина возвратилась. Солово смотрел, как венецианец наслаждается посмертным триумфом, и, чтобы испортить ему удовольствие, продолжил разговор:
      — Ну, что еще?
      После очередной долгой паузы донеслось:
      — А ТЕПЕРЬ ИДИ КО МНЕ, ПОПЛАВАЕМ ВМЕСТЕ.
      Экипаж обернулся к адмиралу. Реакция Солово определит его положение в Зале Славы пиратов Средиземноморья.
      — Но я не умею плавать, — ответил адмирал, ничего не скрывая.
      В этом позора не было. Моряки того времени в основном не стремились научиться способу продлевать собственную агонию, если Отец-Океан затребует их к себе. «Неплохой аргумент», — рассудил экипаж, дружно поворачиваясь к венецианцу.
      — СПРАВИШЬСЯ… СТАВ ПОКОЙНИКОМ, ТЫ ОБРЕТЕШЬ ИЗВЕСТНУЮ ВЛАСТЬ НАД ВОДАМИ.
      Его спутники еще пережевывали этот аргумент, когда Солово парировал:
      — Ты рассуждаешь не как умный человек.
      — БЛАГОДАРЯ ТВОИМ ЗАБОТАМ, — последовал ответ, — Я БОЛЕЕ НЕ ЧЕЛОВЕК.
      На подобный тезис возразить было нечем, и адмирал опустился в кресло.
      В дно галеры забарабанила не одна пара рук. В отличие от предыдущих случаев венецианец оставался вполне видимым. Похоже было, что он заручился помощью.
      — ПОРА, — донесся зов. — ИДИ КО МНЕ.
      Стук по корпусу сделался громче и уже грозил разнести судно в щепки. Солово понял, что выбирать приходится между мстительным призраком и перепуганным экипажем: жизнь его была кончена, оставалось только красиво уйти. Когда он встал и щелкнул пальцами венецианцу, кивки и бормотанье экипажа донесли до него одобрение подобной стойкости перед лицом предельного отчаяния.
      Море словно вскипело. Вокруг галеры вода ожила — странный случай словоупотребления, — вынеся к поверхности трупы.
      — ОНИ ВЫДЕРЖАТ ТВОЙ ВЕС, АДМИРАЛ, — вскричал венецианец, — ИДИ КО МНЕ.
      Солово одолел последнюю спазму слабости, заставившую его обернуться и поискать взглядом поддержки у экипажа. Но было ясно — на это рассчитывать не приходится: истый первобытный ужас перевешивал изобретенные позже понятия верности и отваги. Делать нечего: адмирал был вновь один. Он перепрыгнул через поручень.
      Мертвецы погружались в воду и раскачивались, но, как было ему обещано, Солово сумел проложить по ним путь. Игнорируя совершенно немертвые взгляды пустых глазниц, адмирал направился к венецианцу. Подойдя ближе, он заметил, что три дня, проведенные в компании морского царя Нептуна и его рыбешек, прискорбным образом сказались на теле покойного.
      — Привет, Солово, — донеслось из объеденных губ.
      — С новым свиданием, господин венецианец, — отозвался Солово, зажимая платком нос. Некогда изысканный кавалер теперь не годился в приятные собеседники.
      — Ты и не поверишь, сколько там нашего брата, — заметил между делом венецианец, показывая на плавучий ковер из своих камрадов. — И многих туда отправили подобные тебе. Быть может, именно этот факт объясняет столь единодушную поддержку моего предприятия. Даже море блюдет моральный кодекс, а к небесам возносится паром.
      — Ну кто бы мог подумать, — ответил с сарказмом адмирал.
      Человек и восставший труп со взаимной неприязнью разглядывали друг друга. Наконец, венецианец оставил свой проржавевший буй, отчего колокол звякнул, и потянулся к горлу Солово. Тот не стал оказывать сопротивления, и распухшая, пропитанная водой плоть пальцев покойника легко охватила всю шею адмирала.
      Пребывая с глазу на глаз с собственной Немезидой (правда, ее глаза уже жили самостоятельной жизнью в желудке какой-то рыбы), Солово терпеливо ожидал удушающего движения и того, что последует за ним. Спустя некоторое время он заметил, что боль и смерть излишне запаздывают. Венецианец проявлял известную нерешительность и не торопился с выполнением последнего желания.
      Наконец зеленые уста отвернулись, и вместе с соленым дыханием в лицо адмирала дунули слова: «Никогда не позволяй себе потерять равновесие, процитировал мертвец. — Когда тебя терзает порыв, убедись, что он воплотится в правосудии… воздержаться от повторения — вот высшая месть».
      — «Размышления»? — прохрипел Солово.
      Венецианец согласно кивнул нетвердой головой.
      — Божественного Марка Аврелия, — подтвердил он. — Свет, направлявший всю мою жизнь… Ты отнял и то и другое. Книгу ты вернул, но жизнь…
      Адмирал промолчал — в основном потому, что говорить было чересчур больно.
      — Его стоическая философия определила каждую мою мысль и поступок… вплоть до последнего, когда я хладнокровно сошел с поручней по твоему требованию.
      Солово показалось, что тугая хватка чуть отпустила гортань, однако надеяться он не смел.
      — При жизни ты не смел лишить меня веры, — размышлял венецианец, зачем же даровать тебе такую победу после смерти?
      — Действительно, почему? — прошипел Солово.
      Венецианец снова кивнул.
      — Я не стану тебя убивать, — проговорил он.
      Не испытывая особенно большой радости, адмирал тщетно ожидал, пока рука отпустит его.
      — Я возьму у тебя меньше, чем ты задолжал мне, — промолвил венецианец. — Я заберу у тебя энергию, чтобы поддержать себя в полуживом состоянии, и тем обреку тебя на подобную участь. В этом я усматриваю справедливую, но облегченную месть, достойную истинного стоика.
      С этими словами он припал к губам Солово с непристойным французским поцелуем. Почувствовав непередаваемую тошноту, адмирал ощутил, как что-то теряет… и обрел покой.
      Венецианец выпустил его и отступил назад. Он казался бодрым и энергичным.
      — У тебя хорошая жизненная сила. Она поддержит меня, пока в конце концов плоть и сухожилия не распадутся. У меня будет время перечитать мои книги!
      Солово ощутил, что стоит на ногах, и удивился, почему ему все так безразлично.
      — Что касается тебя, — ответил мертвец на невысказанный вопрос, — я оставил в тебе достаточно сил для поддержания жизни… хотя бы какой-то. Я был к тебе милостив.
      — Благодарю, — вежливо произнес Солово.
      Венецианец улыбнулся, и это было хуже всего.
      — Ты уже переменился, — заключил он. — Экая сухость! Я проклинаю тебя, а ты благодаришь! — И сказав так, он опустился в волны.
      Адмирал торопливо зашагал назад к кораблю, не зная, сколь долго продержится мост из бывших в употреблении тел. Он с кротостью дожидался воссоединения со своим экипажем и уже издали одарил всех тигриной улыбкой. Их предательство более не смущало его, и Солово радовался предстоящим переменам, которые произведет ножом, петлей и пулей. И он был куда менее встревожен или смущен собственным легкомыслием и чувствами, чем когда-либо прежде. Быть может, это был мир, воцарившийся в пустыне, однако впервые его ум обрел покой.
      «Месть? — думал он, перебираясь через борт, пока утопленники отправлялись на подобающее им место. — Проклятие? Я заплатил за него добрые деньги!»
      После обстоятельного и приятного разговора о Платоне и эффективности заклинаний, предписываемых богом Гермесом Трисмегистом в своем главном труде «Corpus Hereticum», старший из двух фемистов отметил, что пора обратиться к мирским делам.
      Младший из братьев, рыцарь Родосского ордена св. Иоанна в соответствующем одеянии и при оружии, обнаруживал признаки усталости, явившись на эту беседу сразу после долгого путешествия. Однако, невзирая на все, он прямо сидел в резном кресле, ожидая знака начать подготовленный доклад.
      Второй мужчина, постарше первого, облаченный с равным великолепием в академический плащ Гемистианской платоновской школы, встал и пересек комнату. Там он удостоверился в отсутствии чужих ушей, а потом закрыл дверь и задвинул засов. Только после этого мановением древней, унизанной кольцами руки он велел своему гостю говорить. Даже в своей греческой цитадели в Мистре Феме по-разному доверял своим почитателям.
      — Достопочтенный мастер, — сказал рыцарь ордена св. Иоанна. Греческий скорее всего не был его родным языком, однако слова звучали безупречно и обходительно. — Я могу поведать лишь о небольшом успехе и заметной неудаче…
      — Я знаю вас, капитан Жан, — улыбнулся старый ученый, — ваша неудача была бы славным триумфом для обычного человека. И ваша прошлая служба нашему делу искупит тысячи катастроф. Итак, рассказывайте, не страшась осуждения.
      Прежде чем продолжить, рыцарь оценил высокую похвалу.
      — Я выяснил судьбу интересующего нас человека, однако не сумел отыскать его труп.
      — Как так? — поинтересовался ученый.
      — Море поглотило его, а оно с неохотой отдает взятые в долг предметы. Мы обследовали все вероятные скалы и пляжи, но фортуна нам не улыбнулась.
      — Прошло уже достаточно времени, — рассуждал ученый, разглядывая через выложенное мелкими стеклами окно вершину горы Тайгет и под ней ландшафт Морей (или Спарты, как говорили в древности), — и я сомневаюсь, чтобы останки были в достаточной степени целы и мы могли почтить из похоронами.
      Рыцарь согласно кивнул.
      — Вы, без сомнения, правы, однако я преднамеренно не стал упоминать о том, что некоторые из найденных нами трупов… не допускали подобного обращения.
      — Именно так, капитан. Что ж, хорошо, пусть брат наш покоится в объятиях волн. Но оратория в его честь будет пропета. Она уже почти завершена, как и, несомненно, разложение тела. Весьма интересное произведение, совмещающее достоинства стилей Пиндара и Сафо.
      Рыцарь настороженно улыбнулся.
      — Не слишком легко сочетать эту пару, — заметил он, — учитывая склонности обоих поэтов.
      Ученый воздержался от ссылок.
      — В нашей Академии есть таланты, способные осуществить… подобную немыслимую прививку. Быть может, искусство древних по-прежнему несравненно, однако из нас выходят вполне приличные мимы. Думается, смерть консула венецианских фемистов требует с нашей стороны некоторого напряжения, пусть даже лишь поэтического! Кстати, вы не установили, кто убил его?
      Лицо рыцаря вдруг отвердело, скорость и легкость преображения свидетельствовали, что его черты пришли в обычное состояние.
      — Какой-то пират, — непринужденно проговорил он, — пока мы знаем лишь это, но его имя еще остается неизвестным. Должно быть, он недавно крутится в Средиземном море, иначе мы бы знали его.
      — Или же он слишком тонок и искусен сверх обычного, — негромко предположил ученый.
      — Подобную возможность нельзя отрицать, — сказал рыцарь, заставляя себя воспринять идею. — Однако она не меняет направления наших действий, разве что несколько замедлит их. Он будет обнаружен и обычным порядком оплатит все убытки, причиненные его преступлением.
      — Так и будет, — согласился ученый. — Мы разыгрываем пьесу на темы морали, чтобы повеселить богов и облагодетельствовать грядущие поколения. И пусть она идет по нашему сценарию и в соответствии с добродетелью актеров.
      — Аминь! — заключил рыцарь. — Его можно считать мертвым.
      — Боже мой, нет! — возразил Энвер Раши, паша покоренного оттоманами Морейского санджака. — Как раз наоборот!
      Он только что известил ученого, знатока Гемистианского платонизма, что уже выяснил имя убийцы их венецианского брата. Ученый немедленно рекомендовал как можно скорее уничтожить убийцу.
      — Уважаемый старший брат мой, — обратился паша к озадаченному ученому старцу, — боюсь, что долгий путь ваш от цитадели в Мистре к моему двору был в известной мере напрасен. Наш покойный компаньон уже нашел способ передать мне ваши новости.
      Зная все в избранной отрасли наук, ученый был мало приучен ко всяким сюрпризам.
      — Этот мертвец… наш коллега… сказал вам? — он осекся, пытаясь заметить в глазах паши признаки насмешки или затаенную ловушку; Бесстыжая потаскуха, развалившаяся на кушетке возле своего господина, в свой черед смотрела на грека, как на отвратительного покойника.
      — И самым эффективным образом, — подтвердил турок. — Во всяком случае, он дал мне знать. — Паша жестом отдал приказание рослому янычару, караулившему у боковой двери, и в ослепительно белый приемный зал втолкнули грязного пленника. — Этот человек послужил средством для передачи послания, — пояснил он.
      Сей несчастный, явно европейского происхождения, был уже отлично натаскан. Под зловещим взглядом янычара он поведал свою повесть незнакомцу.
      — Я рыбачил, — проговорил он на скверно заученном и ломаном турецком языке, — у Мальты, где я живу.
      — Жил, — поправил его Энвер-паша. — Забыл прошедшее время.
      —  Жил.И тут человек — то, что осталось от него, — поднялся из моря передо мной и встал, как на твердой земле или словно Христос на Галилейском море.
      Ученый, любовь которого к Риму и Греции укоренила в нем страх перед христианством и его божественным Основателем и устойчивое неприятие того и другого, скривился, услышав сравнение. Девица-черкешенка, соскучившись, зевнула и решила соснуть.
      — А потом он сказал мне, куда идти, что сообщить и кому. Он обещал мне великие сокровища, если я послушаюсь, и пригрозил проклятием. И вот я здесь.
      — И теперь уйдешь отсюда! — усмехнулся Энвер-паша, прислушивавшийся к речи рыбака, и жестом пухлой руки велел выдворить его из зала. Венецианец, — серьезным тоном обратился паша к ученому, — не забыл свое дело и по ту сторону могилы. Он был у нас среди лучших.
      — Быть может, и все еще остается… — предположил ученый.
      — Нет, — небрежно ответил Энвер-паша, — море и его обитатели творят самые ужасные вещи с безжизненной плотью. Никакое волшебство не может навеки предотвратить распад.
      — Да, это так! — согласился ученый, весьма хорошо знакомый с разложением плоти.
      — Конечно, — расцвел бело-золотой улыбкой Энвер-паша. — Как же иначе? Вы должны знать, что «Hermeticum» учит умению вдохнуть божественную эссенцию в статую…
      — Знаю, — уверенным тоном подтвердил ученый. — Так мы сохраним языческий пантеон для грядущих дней.
      — Именно так. Но венецианец имел доступ к более глубоким учениям, позволяющим дольше приковать летучую душу к ее плотской тюрьме.
      — Я и не знал этого! — ахнул ученый, забыв на короткое мгновение о важности — таково было его изумление.
      — Поскольку ваша роль, брат, невелика, в наших советах, — нанес паша жестокую рану, — мы решили не просвещать вас до нужного времени. Рыбаку было ведено сказать мне лишь два слова: капитан Солово.
      — И вы не хотите, чтобы я вытряхнул эту… песчинку из наших сандалий? — спросил ученый, чей внутренний мир в какой-то миг буквально перевернулся.
      — Нет, — возразил паша, ласково поглаживая прикрытый тонкой тканью задок гурии, распростершейся возле него. — Я хочу, чтобы вы отыскали его.
      — Могу ли я спросить: почему?
      Паша кивнул, перемещая ладонь в более интимное место.
      — На вашем новом в данный момент уровне… да, пожалуй. По самому странному из совпадений, в которые мы, как вам известно, не верим, случилось так, что этот Сол-ово оказался одним из нас. Среди всех пригодных для этого дела мастеров венецианец отыскал единственного пирата в наших рядах. Совершенно невероятно, что этот человек вернулся в наше поле зрения и одновременно создал вакансию для себя. Ему, без сомнения, везет в отличие от венецианца. К тому же я знаю, что он числится среди наших главных вложений — брусок стали нашей собственной ковки. Вот почему, когда его найдут, я хочу, чтобы вы задействовали Папское собрание, за исключением наиболее глубоко погребенных сокровищ. Похоже, что Сол-ово фигурирует во многих планах, а посему вы должны не убить его, а доставить домой и вымостить дорогу.
      — Так и будет сделано, — отозвался ученый, склоняясь настолько низко, насколько это позволяли предательские суставы.
      — Так и должно быть! А теперь прошу вас выйти: амурные инстинкты штурмуют стены моего рассудка.
      Совмещая ученость с шаловливым нравом, старик обернулся, достигнув двери приемного зала. Как он и ожидал, дело значительно продвинулось, и светлая головка гурии прикрывала чресла паши.
      — А что будет с рыбаком? — спросил он невинным тоном.
      Энвер-паша отсоединил присосавшуюся пиявку.
      — Служба на галерах султана, — ответил он, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Рыбак привык к морю.
      — Но без богатств?
      — Возможно. — Паша откинулся назад в предвкушении часа-другого профессиональных хореографических развлечений. — Раз в десять лет один из наших кораблей попадает в столь отчаянное положение, что освобождает и вооружает даже галерных рабов. Кое-кто из таких неудачников порой выигрывает схватку. Редкий капитан — из тех, кого море еще не ожесточило за пределами человеческой благодарности, — может наградить раба, который сражался, совершил великие подвиги и уцелел. Это всего лишь может случиться… и, безусловно, у него не больше шансов разбогатеть, чем у мальтийского рыболова. — Голос Энвера-паши гудел рассудительно. — Так чего же мы лишили его?