Он предупредил ее, что, если она хочет сидеть с ним на козлах, подобные эксцессы должны быть исключены. Они потеряли более двух часов драгоценного ночного времени, когда можно было ехать. Что бы там ни думала Арабелла, они будут в полной безопасности только тогда, когда окажутся за пределами владений ее отца и Гуиза, земли которого к ним примыкают.
      Они старались избегать больших дорог и часто ехали, по тропам, иногда непроходимым и трудно различимым в лесной чащобе. Арабелла дивилась тому, как Роберт безошибочно находил дорогу. К трем часам утра он обычно выбирал укромное место для стоянки, где-нибудь у ручья или на берегу реки. Здесь они оставались до темноты, с тем, чтобы снова двинуться в путь.
      На этих менее людных дорогах они изредка встречали крестьян или горстку пилигримов, которые держались подальше от больших проезжих трактов, не желая подвергнуться нападению бандитов на пути в Святую землю. Поскольку в королевстве царил мир, солдаты и вооруженные рыцари навстречу им не попадались.
      – Король был не прочь выдать меня замуж за Гуиза пару лет назад, – сказала она. – Правда, отец всегда хотел получить за меня не графство, а целый народ.
      Роберт рассказал ей, как ему удалось попасть на турнир в доспехах Гуиза и на его лошади.
      – Это вышло случайно. После того как я дал тебе это абсурдное обещание, мне пришлось среди ночи отправиться к замку пешком, оставив Калифа охранять кибитку и лошадей. Я взял с собой три кинжала, длинную веревку и черную маску, чтобы скрыть лицо. К замку на турнир во множестве собирались рыцари, но они ехали группами и я очень долго не мог выбрать подходящую цель. И, наконец, когда уже совсем рассвело, я наткнулся на бедного Гуиза.
      – Бедный Гуиз! Он очень нехороший человек.
      – Даже плохой человек негодует, когда остается в дураках. Он встретил по дороге деревенскую девчушку и выслал своих людей вперед, оставив при себе только боевого коня, коня с доспехами и двух оруженосцев. Одного оруженосца я привязал к дереву и засунул ему в рот кляп, а второго послал в замок сообщить о временном отсутствии господина. Он был рад убраться оттуда, зная, что Гуиз убьет его, если тот проговорится. Гуиз был слишком занят девчонкой и ничего не видел вокруг. Именно так он и стукнулся головой о камень, который, к слову сказать, был у меня в руке.
      – Ах, Гуиз, Гуиз! – Арабелла весело расхохоталась.
      – Затем я связал его вместе с девчонкой, а оруженосец помог мне облачиться в доспехи и сесть на коня. Все сложилось удачно. – Он улыбался, несмотря на то, что был очень обеспокоен возможными последствиями своей выходки. – Я привязал оруженосца к дереву, но оставил его в сознании. Мне нужна была его помощь, когда я вернусь.
      – Ты сильно рисковал. Мало того, что ты принимал участие в турнире, где тебя могли ранить, ты еще прогарцевал, мимо королевского шатра и передал мне записку.
      – А как иначе мне было дать о себе весточку? Я разыскал одного из оруженосцев Гуиза и отправил тебе с ним послание. Затем я вернулся, развязал оруженосца, и тот помог мне разоблачиться. Возможно, я должен был бы отказаться от возни с Гуизом, но я решил, что, если он вскоре не объявится, его начнут искать, а заодно и меня. Первый оруженосец видел мои глаза и знает, какого я роста. Да и Гуиз тоже. Мы переглянулись в ту минуту, когда оруженосец ворочал его с боку на бок и поливал водой, чтобы привести в чувство. По-твоему, он забудет о таком унижении? Кроме того, твои фрейлины наверняка проговорились о том, как ты ездила к цыгану. Так что они знают, кого искать.
      – Только не Мария, – возмутилась Арабелла. – Она не проговорится. Она меня любит.
      – А остальные тебя любят? Женщины не умеют держать язык за зубами. Выдавая чужую тайну, они чувствуют свою значимость. Они ищут нас – твой отец и Гуиз. Король не допустит, чтобы ты связала свою жизнь с цыганом. Когда мы отъедем от замка на безопасное расстояние, я достану для тебя лошадь, и ты сможешь каждую ночь ездить верхом по нескольку часов. Но днем тебе лучше носа не высовывать из кибитки. Ты уж извини.
      Утром, найдя место для стоянки, цыган обычно уходил, чтобы обследовать окрестности, расспросить местных жителей о том, не видели ли они солдат, купить еды и принести свежей воды.
      Арабеллу удивляло то, как налажена и продумана его жизнь, и по прошествии двух или трех дней пути она спросила:
      – Скажи, а кто о тебе заботится?
      – Заботится?
      – Готовит. Стирает. Поддерживает порядок в кибитке. – Она широким жестом обвела внутреннее убранство, где каждая вещь лежала на своем месте, отчего создавалось ощущение уюта.
      – Раньше я сам готовил себе еду, – улыбнулся он. – Теперь, поскольку нам нельзя разводить костры, чтобы стряпать, я покупаю ее в городе или у крестьян. Селянки стирают мне рубашки за плату.
      – За какую плату?
      – За деньги, разумеется.
      Однажды он поведал ей о том, как он – высокий, белокурый и голубоглазый – оказался в цыганском таборе среди низкорослых, смуглых и отвратительных, как думала Арабелла, людей.
      – Я знаю только то, что рассказывал мне отчим думаю, что могу так его называть, – когда мне было лет восемь или десять. Младенцем меня принесла в табор молодая женщина. Она сказала, что щедро заплатит, если они примут меня и будут хорошо обо мне заботиться. Бытующее мнение о том, что цыгане крадут детей, – предрассудок. У них хватает своих детей, которых надо растить и воспитывать. А мужья благородных дам слишком много времени проводят на войне и в походах в Святую землю. В их отсутствие рождаются дети, от которых приходится избавляться к тому моменту, когда они вернутся. Детей часто убивают. Кто бы ни была моя мать, знатная госпожа или служанка, она оказалась добрее других. Возможно, она даже любила меня. Или любила того человека, который был моим отцом. Она сказала, что меня зовут Роберт, и больше ничего. И когда старейшина, у которого было двое сыновей и дочь, согласился оставить меня у себя, она отдала меня в табор. Без особых слез и горьких сожалений, как мне рассказывали. Мать, сама того не ведая, подарила мне возможность жить самой прекрасной жизнью на свете. Я не променяю ее ни на какую другую. Те несколько слов, которым я научился от матери, быстро забылись, и следующие десять лет я говорил только по-цыгански. Цыгане – мудрый народ. Их знания уходят в глубь веков и частично почерпнуты в давние времена, когда они кочевали по Индии. Европейцам не помешало бы овладеть этими знаниями. Но цыгане ревниво хранят свою мудрость. Если бы мои приемные родители не любили меня, я бы никогда не узнал столько, сколько знаю благодаря им.
      – Твоя мать не была ни служанкой, ни горничной, – сказала Арабелла, решив, что в этом кроется ключ к разгадке. – Если она заплатила старейшине много денег, то она благородная дама, а твой отец, без сомнения, либо фаллос королевской семьи, либо знатный господин, который отправился в Святую землю. У нас в замке воспитывались три таких ребенка. К ним относились так же, как к нам, потому что они одни из нас. Мать или отец знают, кто их родители.
      – Думай так, если тебе это нравится, Арабелла. Мое происхождение мне безразлично.
      Он мог пробить человеческий череп кинжалом, бросив кинжал с расстояния десяти шагов, что и продемонстрировал, нарисовав на стволе дерева бычий глаз.
      – Если цель подвижна, надо метить в горло, – сказал он. – Пожалуй, это самая важная и ценная из моих многочисленных способностей. Копья и мечи, все это громоздкое и нескладное вооружение европейских воинов, лишают их преимущества. Если, конечно, их мало.
      В таборе Роберт научился разным нужным и полезным вещам: объезжать лошадей, дрессировать собак, разбираться в травах – какие из них лекарственные, а какие смертоносные, – готовить снадобья: снотворные, средства предохранения, приворотные зелья и яды.
      – Приворотные зелья и яды действуют скорее на воображение человека, хотя сами цыгане придерживаются иного мнения. Есть средство, чтобы заставить женщину сойти с ума от желания, но оно очень опасно и отвратительно. Я видел, как оно действует, и никогда не буду сам этого делать.
      – Тебе это ни к чему.
      – Цыганки предсказывают судьбу, как тебе известно, и они достаточно умны, чтобы догадаться, что именно женщина хочет услышать. Гадают всегда только женщины, и никогда – мужчины. Это потому, что женщины не хозяйки собственной жизни.
      – Это цыгане научили тебя обращаться с женщиной?
      – Они считают европейцев грубыми, неотесанными любовниками. Я научился у них заниматься любовью на протяжении трех или четырех часов.
      – Трех или четырех? – с любопытством переспросила она.
      – А ты хочешь пять?
      Арабелла задумалась, а когда подняла на него глаза, то увидела, что он улыбается. Может быть, он и смеется над ней, но над его словами стоило поразмыслить.
      После этого разговора, как только он уходил в деревню, чтобы купить еду или отнести постирать белье, – это случалось в то время, когда мужчины были в поле, а их жены оставались дома одни, – она всякий раз задумывалась над тем, занимается ли он с ними любовью, однако не осмеливалась прямо спросить его об этом.
      Роберт дал ей возможность принять или отвергнуть молодого оруженосца. Она уступила, повинуясь лишь любопытству, а не для того, чтобы цыган мог проверить свои чувства к ней. Теперь она не хотела другого мужчину и даже помыслить не могла о близости с кем-то еще. И если цыган будет ей верен сейчас и впредь, то не потому, что она станет просить его об этом.
      Они направлялись на юг, выискивая окольные пути. Роберт хорошо знал эти места, словно перед глазами у него была точная карта. Но продвигались вперед они медленно, поскольку не хотели рисковать и ехали исключительно ночью.
      По возвращении из своего ежедневного похода по окрестностям за едой цыган, как правило, спал несколько часов, после чего снова уходил на разведку.
      День за днем он планомерно восстанавливал внутреннее убранство своей старой кибитки, которую сжег: затянул потолок тканью, расшитой золотом, развесил по стенам персидские шелковые ковры. Несколько диванных подушек, обтянутых переливчатой материей, которая играла на свету всеми цветами радуги, появились на кровати. В кибитке всегда приятно пахло, здесь витал смешанный аромат благовоний, свежих и сухих трав, которыми были увешаны стены в той части кибитки, где они принимали ванну.
      Оставаясь одна, Арабелла коротала время, перебирая содержимое шкатулки с притираниями и лосьонами. Она нашла здесь хну, которой натерла ладони, ступни, соски и мочки ушей, а также черную арабскую краску для век. Она разобрала сундуки и вывалила на пол целый ворох одежды: полупрозрачные шелковые юбки и шаровары, блузки и жилеты, расшитые золотом длиннополые халаты и туфли без задников с загнутыми вверх носами.
      Она не спрашивала у Роберта, как и где ему удалось наворовать столько красивых вещей, поскольку не хотела ничем огорчать или расстраивать его, дабы не отвращать от возможного занятия любовью. Она не могла думать ни о чем другом, потому что страстно желала его даже тогда, когда он дарил ей ни с чем не сравнимое удовольствие.
      Удовлетворение таило в себе новую угрозу, а постоянная потребность в его близости породила в ее сердце страх, предощущение чего-то дурного.
      Все это не к добру. Они испытывали физическую тягу друг к другу, и это все.
      Однако она не теряла надежды понять, что таится в душе этого странного, непостижимого человека, такого неотразимо прекрасного и загадочного.
      – Когда ты в первый раз занимался с женщиной любовью? – спросила она как-то непринужденным тоном, а он лишь рассмеялся.
      Была ночь, они продолжали свой путь. Лучшего времени для того, чтобы задавать вопросы, не придумаешь, коль скоро они не могли заняться ничем другим, более приятным.
      – Вряд ли ты хочешь услышать ответ.
      – Это было давно. Меня не волнует, что происходило в твоей жизни до того, как мы встретились.
      – Правда? – скептически переспросил он. – Мне было двенадцать лет.
      – И ты уже мог…
      – Да, я уже мог переспать с женщиной.
      – Она была цыганкой?
      – Нет. Они мне не нравились, должен признаться. И мой отчим это знал. Это была девчонка из соседней деревни. Отчим сказал, что мне пора узнать, что такое женщина, и обучил меня искусству любви.
      – Он показал тебе сам? – изумилась Арабелла.
      – Так было лучше и для меня, и для него. Он избавил меня от необходимости тратить месяцы или годы на то, чтобы тыкаться вслепую, как это принято у европейцев.
      – Ты ненавидишь европейцев, а ведь ты один из них.
      – Это случайность. И потом, я вовсе не ненавижу их, а просто презираю. Они очень мало знают о действительно важных вещах.
      – А эта деревенская девчонка… Где ты овладел ею?
      – В поле. Она была хорошенькой. Мы искупались в ручье, и от нее пахло чистотой и свежестью. Я к тому времени уже знал, как выглядит женщина.
      – Цыгане были добры к тебе. Впрочем, они не могли поступать иначе, потому что ты очень независимый. Странно, что ты ушел от них.
      – Я оставил их не по своей воле. Отчим решил, что такова моя судьба.
      – Дело в женщине?
      – Да, – тихо рассмеялся он.
      – Кто она была?
      – Благородная дама, графиня. Тебе ни к чему знать больше: чем меньше тебе известно, тем меньше у тебя поводов для ревности. Ты чувственная, страстная и неистовая натура, Арабелла. Когда мы занимаемся любовью, я вижу это в твоих глазах. Ты хочешь всего на свете с такой страстностью, какую я никогда прежде не встречал в людях. Прости. Мне не следовало говорить этого.
      – Почему? Да я и сама это знаю. Но я должна знать об этой графине, коль скоро она была в твоей жизни. Расскажи мне. Я не стану ревновать, обещаю.
      – Не станешь? – удивился он. – Хорошо. Однажды она приехала к нам в табор со своей свитой.
      – Как знакомо, – насмешливо заметила Арабелла. Она вдруг почувствовала, что история с девчонкой ее совсем не волнует, а графиня – другое дело. – И что же?
      – Мне едва исполнилось двенадцать. Она с изумлением посмотрела на меня, потому что я был единственным светловолосым мальчиком в таборе. Затем попросила, чтобы ей погадали. Она поговорила с отчимом обо мне и вернулась на следующий день. Отчим сказал, что будет лучше, если я поеду с ней. Эта благородная дама могла сделать меня своим пажом, телохранителем, а со временем своим рыцарем.
      – И ты с радостью пошел с ней.
      – Сначала я отказался. Я любил свою семью. Однако она приезжала снова и снова. Благородные дамы, как ты знаешь, обладают особой властью над людьми.
      – Она была красива?
      – Да. – Он запнулся. – Очень.
      – Не рассказывай мне о ней Дольше ничего.
      Арабелла прекратила этот разговор и целых два дня не возвращалась к нему. Но однажды ночью неожиданно спросила с самым невинным видом:
      – А что сделала графиня, когда привезла тебе в дом своего мужа? После того как одела тебя в костюм пажа?
      – Она послала за мной и прямо спросила, знаю ли я, чего она от меня хочет, – усмехнулся он. – Я ответил, что знаю. Год спустя я знал это гораздо лучше. Двумя годами позже – еще лучше.
      – Как часто вы занимались любовью? Ты спал в ее постели ночью?
      – Ты хочешь это знать?
      – Да. Просто из любопытства.
      – Это происходило три-четыре раза в день. Иногда ей нравилось наблюдать за тем, как я занимаюсь этим с ее фрейлинами. Но вскоре она влюбилась в меня и стала ужасно ревнивой. Да, я спал в ее постели.
      – О! – Арабелла задохнулась от злости. – Все благородные дамы такие! Она, должно быть, учила тебя и другим вещам.
      – Я занимался по двенадцать часов в день. Она наняла мне учителя, который обучал меня разговаривать так, как говорили в тех местах, писать и читать на их языке. Я освоил азы математики, латыни и мифологии. Мне также преподавали этикет, чтобы я мог свободно чувствовать себя в обществе. Я обучался верховой езде. Я научился драться на турнирах, что оказалось полезным, если иметь в виду недавние события. Она воспитывала меня, чтобы я со временем занял место ее мужа. Каждый день она ходила в церковь и молила Бога, чтобы он погиб в Иерусалиме.
      Арабелла немного помолчала, а потом вымолвила медленно и отчетливо:
      – Я надеюсь, что она умерла. Мне бы не хотелось, чтобы она помнила о том, что ты делал с ней.
      – Порой ты бываешь, жестока, Арабелла.
      – Ты тоже жесток, если мог жить с ней. Люди повинуются только собственным желаниям. Остальной мир для них безразличен.
      Время от времени она задавала ему вопросы о графине, словно желая полностью исчерпать свое любопытство и выбросить из головы эту страницу его жизни.
      Оказалось, что Роберт прожил у графини до шестнадцати лет. Тогда пришло известие о том, что через несколько недель муж возвращается. Графиня была беременна.
      – Значит, у тебя был ребенок – сын или дочь.
      – Она собиралась избавиться от ребенка, после того как расстанется со мной.
      – И она нисколько не горевала по этому поводу?
      – У нее не было выбора. Мы не таили наших отношений. Да ты и сама знаешь, что в замках невозможно ничего скрыть. А эта кибитка со всем ее содержимым – торговый запас, как я его называю, – ее прощальный подарок. Я принял его, потому что ей это ничего не стоило, а мне давало средства к существованию. Это остатки того добра, которое собрали в доме ее предки за две сотни лет крестовых походов. Они были свалены на чердаке и всеми позабыты. Никто никогда не стал бы их искать. Калифу тогда и года не было. Она дала мне его с собой.
      – Сколько ей было лет? – спросила Арабелла в тайной надежде, что графиня была старухой – например, тридцатидвухлетней.
      – Когда мы встретились, ей было пятнадцать.
      – О! – задохнулась от возмущения она. – Пожалуйста, не говори мне о ней больше ничего. – Она на мгновение задумалась. – Четыре года. Нам понадобится много времени, чтобы переделать все то, что ты вытворял с ней.
      – В любви не бывает повторений. Разве тот молодой оруженосец, которого я привел тебе, не доказал это? Кстати, вот еще одна причина, по которой я привел его.
      Арабелла притихла. И вдруг спросила требовательным, властным тоном, от которого и следа не осталось за последние несколько недель, когда страсть к нему превратила ее в безвольное, пассивное существо:
      – Ты любил ее?
      – Любил? С двенадцати до шестнадцати лет? Какая может быть любовь?
      – Для мужчины, наверное, нет. Но для женщины… Она ведь доставляла тебе удовольствие.
      – Я тоже доставлял ей удовольствие.
      – Прошу тебя, замолчи.
      – Хорошо. Но этот разговор был нужен. И еще одна вещь… Я никогда не видел ее с тех пор и ни разу не приближался к границам владений ее мужа. Когда ты начала меня расспрашивать о ней, я ее почти забыл. – Он взглянул в ночное небо, усыпанное звездами, в котором за облаками пряталась луна. – Ну вот, ночь пролетела. Пора искать место для стоянки. Будет дождь, через день или два, – сильный дождь, настоящий ливень. Надо заранее найти надежное укрытие для кибитки и лошадей. Если дождь затянется надолго, как бывает в этих местах, лошади могут простудиться.
      На следующий день, когда Роберт нашел убежище, ветер переменился и воздух стал более влажным, так что даже Арабелла это почувствовала. Она была рада, что им придется задержаться на несколько дней, пережидая непогоду в заброшенном амбаре. Роберт щедро заплатил хозяину за возможность остановиться здесь и оставаться столько, сколько им понадобится. Он объяснил крестьянину, что находится на службе у богатого торговца и перевозит груз шерстяных тканей – что вряд ли возбудило бы алчность хозяина – из Марселя в Кале.
      Роберт врал легко и непринужденно. Арабелла была поражена, что он владеет искусством лжи ничуть не хуже, чем она сама.

      Арабелла, которой цыган велел спрятаться, слышала, как они с крестьянином прохаживаются по амбару и о чем-то беседуют. Роберт уговаривал хозяина, призвав на помощь все свое красноречие. Затем они влезли на сеновал и вместе обследовали его. Арабелла догадалась, что Роберт хочет быть уверенным, что там никто не прячется. Они договорились также о том, каким образом Роберт будет получать свежую воду, еду, кто будет стирать ему белье. Он настаивал, чтобы его не беспокоили, потому что путешествие было утомительным и ему нужно как следует отдохнуть.
      Он отказался от услуг сыновей крестьянина, которые предложили кормить лошадей и пса. Более того, он предупредил хозяина, что к собаке лучше не приближаться даже с самыми благими намерениями, поскольку она обучена не подпускать к себе незнакомых людей. Роберт настоял также на том, что повесит на двери свой собственный замок.
      Когда договоренность была достигнута, Роберт заверил хозяина, что не поскупится и заплатит больше, если ненастье затянется или если ему понадобится что-нибудь сверх того, о чем они условились. А потом он вежливо, но настойчиво выставил крестьянина за дверь, поблагодарив за гостеприимство, и настоятельно попросил не возвращаться.
      – Если мне что-нибудь потребуется, я сам приду и попрошу, – сказал он.
      Арабелла слышала, как лязгнул дверной замок, и ее сердце учащенно забилось. Ведь именно затем, чтобы быть вместе с ним, она отправилась в этот дальний путь. Теперь он сможет любить ее. А она получит то, что находится за гранью ее фантазии и на что он, безусловно, способен.