Их взгляды встретились, и несколько секунд они помолчали. Герцог улыбнулся, Эмбер опустила взгляд на Месье лё Шьена, растянувшегося в изножий постели.

— Боже мой, ваша милость, я и представить себе не могу, — ответила Эмбер, начиная нервничать. — Какой-нибудь новый пасквиль? Или что у меня родимое пятно на животе? Или что поклоняюсь не Святому Георгию, а Дракону?

— Нет, не то. Все это уже устарело — сенсации прошлой недели. Разве вы не знаете последней сплетни о себе? Ай-ай-ай, мадам. Говорят… — он сделал короткую, но, как ей показалось, зловещую паузу, — говорят, что Колберт только что подарил вам бриллиантовое колье стоимостью в две тысячи фунтов.

Эмбер почувствовала облегчение, ибо боялась, что речь пойдет об отце Скрупе. Она допила шоколад, поставила чашку на стол у кровати.

— Ну, если так говорят, значит, это правда. Или почти правда, во всяком случае, мой ювелир говорит, что оно стоит не больше шести сотен. Но и это немало, я думаю.

— Возможно, вам больше нравятся испанские драгоценности.

— Ваша милость знает буквально все! — рассмеялась Эмбер. — Хотела бы я иметь такую шпионскую сеть, а то до меня новости доходят остывшими, как овсянка, независимо от того, сколько я заплатила. Но я скажу вам правду — испанский посланник подарил мне браслет с изумрудами, и он красивее, чем французское колье.

— Уж не собирается ли ваша светлость связать свою судьбу с испанцем?

— Отнюдь, ваша милость. За хорошие деньги я бы связалась скорее с голландцами или самим дьяволом. В конце концов, разве не так делаются все дела при дворе?

— Если даже так, то не нужно признаваться в этом: ведь слухами земля полнится, и что тогда станется с вами?

— О, среди друзей надо говорить откровенно, — саркастически заметила Эмбер.

— Вы стали очень знатной дамой, мадам, а ведь было время, когда на подмостках сцены; вы надевали на себя обноски фрейлин, не правда ли? Говорят, даже римский папа начал ухаживать за вами.

— Римский папа? — ужаснулась Эмбер. — Господь с вами, сэр, я протестую! У меня не было никаких отношений с папой, поверьте!

Эмбер редко обращалась к религии, разве что будучи чем-то встревожена или если чего-то очень хотела, но она разделяла всеобщую ненависть к католицизму, сама не понимая почему.

— Никаких отношений с папой? Но мне известно из самых надежных источников, что ваша светлость иногда развлекает отца Скрупа в довольно поздние часы… О, прошу прощения, ваша светлость! — вскричал он насмешливо. — Не сказал ли я чего-то: неприятного для вас?

— Нет, конечно нет! Но откуда, черт подери, вы взяли, что я развлекала отца Скрупа? Чего ради, скажите на милость? Да я терпеть не могу старых жирных и лысых стариков! — Она откинула волосы и встала с кровати, натягивая на себя халат.

— Одну минуту, мадам! — Букингем схватил Эмбер за руку, она дерзко взглянула на него. — Думаю, вы прекрасно знаете, о чем я говорю!

— Ну и о чем же вы говорите, сэр?

Эмбер начала сердиться. Иногда несносность поведения его милости выводила ее из терпения.

— Я говорю, мадам, о том, что вы вмешиваетесь в мои дела. Честно говоря, я знаю, что вы раскрыли мой замысел, связанный с отцом Скрупом, и принял меры, чтобы обезопасить свой проект. — Его высокомерное и красивое лицо стало вдруг жестким, он глядел на Эмбер угрожающе. — Мне казалось, мы договорились играть в эту игру вместе — вы и я.

Эмбер вырвала руку и вскочила на ноги:

— Я согласна играть с вами в эту игру, ваша милость, но с какой стати я буду играть против самой себя? Вы думаете, мне на руку, чтобы ее величество покинула двор и?..

В этот самый момент в комнату влетели спаниели Карла, и не успели Эмбер и герцог принять надлежащие позы, как вошел король в сопровождении нескольких придворных.

Букингем мгновенно придал лицу благообразное выражение и подошел поцеловать королю руку — они увиделись впервые с того дня, когда Карл назвал его негодяем. Герцог пробыл еще немного, болтал и любезничал, делая вид перед Эмбер и остальными, что между ними был обычный светский разговор. Но когда он ушел, Эмбер облегченно вздохнула. Новость о ссоре распространилась быстро. Когда Эмбер встретила Барбару в апартаментах ее величества, то оказалось, что та уже в курсе дела и заявила, что ее кузен поклялся перед всеми, что погубит леди Дэнфорд, даже если для этого ему понадобится вся жизнь. Эмбер рассмеялась в ответ и сказала, что пусть Букингем старается сколько хочет, он ей не страшен. Она знала, что действительно не страшен, пока ее любит король. Ведь она в Уайтхолле всего один год, и вероятность потерять расположение короля казалась ей столь же далеким и ужасным кошмаром, как и старость.

Первый результат ссоры оказался для Эмбер очень благоприятным. Ей нанес тайный визит сам барон Арлингтон.

Барон всегда бывал вежлив с Эмбер, вежлив по-своему, холодно и чуть высокомерно, по-кастильски, и никогда не проявлял чрезмерного внимания. Если Карл считал, что дамам больше идет заниматься чем угодно, только не политикой, то его государственный секретарь был убежден: женщины — это проклятье Божье, их надо посадить на корабль и отправить подальше, чтобы не мешали мужчинам спокойно заниматься управлением страной. Арлингтон, однако, был политиком в лучшем смысле этого слова и никогда не позволял своим чувствам и предрассудкам вмешиваться в важные дела. Служба королю была для него делом жизни, но он в то же время никогда не забывал о своей выгоде. Очевидно, он решил, что разрыв отношений с Букингемом может сделать Эмбер полезной для его целей.

Как-то вечером Эмбер вернулась домой очень поздно и в очень веселом настроении — они с Карлом и несколькими придворными надели плащи и маски и отправились в Беггарз Буш, в таверну на Хай Холборн, пользовавшуюся дурной репутацией, где нищие раз в неделю устраивали грандиозные попойки. Арлингтон и король Карл были хорошими, близкими друзьями, но серьезный и высокомерный барон редко позволял себе участвовать в подобных эскападах. Эмбер была поражена, когда Нэн сказала ей, что Арлингтон уже час дожидается ее внизу.

— Ах, Боже мой! Скорее пригласи его, да поторопись!

Она сбросила маску, перчатки, муфту, накинула на Теней свой плащ. Тот, полностью покрытый плащом, как попоной, двинулся через комнату, на ощупь прокладывая себе путь. Эмбер смеялась, глядя на него, потом бросила взгляд на свой портрет, висевший над камином. Она нахмурилась, с явным неудовольствием разглядывая картину. Ну зачем он нарисовал ее такой пухлой? И потом, у Нее вовсе не римский нос, да и цвет волос совсем не тот! Ее всякий раз раздражал портрет, ибо Лели настоял, чтобы изобразить ее не такой, какой она была в жизни, а так, как он ее представляет.

Хотя ведь он считался модным художником…

Она обернулась, когда в сопровождении Нэн в комнату вошел лорд Арлингтон. Он поклонился в дверях, Эмбер ответила реверансом.

— Мадам, ваш покорный слуга.

— Ваша слуга, сэр. Прошу вас, входите. Простите, что заставила вас ждать.

— Не стоит извиняться, мадам. Я не терял даром времени и написал несколько писем.

С головы до ног он был закутан в черный плащ, в руках Держал маску. Он улыбнулся, и эта улыбка была словно предмет туалета, который он держал наготове и надевал в нужный момент. В этом господине не чувствовалось никакой искренности. Ощущались могущество, вероломство и прозорливость, а также то, что было редкостью среди легкомысленных придворных Карла, — методичная приверженность делу.

— Вы одна, мадам?

— Да, одна, милорд. Садитесь, пожалуйста, и позвольте предложить вам что-нибудь выпить?

— Благодарю вас, мадам. Очень любезно с вашей стороны принимать меня в столь неподходящий час.

— О, не стоит благодарностей, милорд, — возразила Эмбер: — Это я должна благодарить вас за то, что вы удостоили меня своим визитом.

В комнату вошел лакей с подносом, на котором были бокалы и графин, и поставил его на низкий стол. Эмбер налила бренди для барона, кларет для себя. Барон предложил тост за здоровье хозяйки. Они посидели несколько минут, обмениваясь комплиментами, Эмбер выглядела, великолепно в интерьере этой ало-серебристой и черно-мраморной комнаты, на стенах которой множество венецианских зеркал отражали собеседников.

Наконец Арлингтон перешел от любезностей к цели своего визита:

— Соблюдение конспирации, мадам, — необходимая предосторожность против ревнивой завистливости его милости Букингема. Поймите меня правильно, ведь мы с герцогом хорошие друзья…

Они были отчаянными врагами, но Арлингтон был слишком осторожным человеком, чтобы открыто признать это. Букингем, напротив, не церемонился и всегда был готов сказать все, что думает, любому, кто согласился бы его слушать. Совсем недавно Букингем фыркнул, когда Эмбер отозвалась о бароне как об опасном противнике герцога: «Мадам, вы меня обижаете: как я могу дурака считать своим врагом?»

— Похоже, — продолжал Арлингтон, — что он не хочет, чтобы вы дружески относились к кому-либо, кроме него. Честно говоря, мадам, до моих ушей сегодня дошли сведения из очень достоверного источника, что его милость сказал Колберту, что, мол, бесполезно делать вам подарки, потому что вы уже предпочли Испанию.

— Каков дьявол! — воскликнула Эмбер возмущенно. Она решила, что ей не нужен больше ни Букингем, ни его коварная дружба. — Он болтлив, как старая шлюха! Если он так поступает со своими друзьями, то неудивительно, что все от него отворачиваются!

— О, прошу вас, мадам, не надо так резко о его милости! Я никогда и в мыслях не держал, что вы можете дружить с его милостью. Но он, кажется, намеревается обрести сторонницу в вашем лице. Я надеюсь, что мы с вами тоже могли бы стать друзьями.

— Не вижу причин, милорд, почему бы нет. Ведь может женщина иметь двух друзей — даже в Уайтхолле.

— Похоже, вы — умная женщина, мадам, — улыбнулся барон. — А я ценю в женщине ум больше всего. — Она налила ему еще один бокал бренди. Он молча посидел секунду, задумчиво разглядывая бокал. Потом неожиданно произнес: — Если я правильно понимаю, то вашу светлость можно поздравить.

— С чем же

— На галереях поговаривают, что ваш сын унаследует титул герцога.

Эмбер чуть не подскочила от неожиданности, ее глаза радостно заблестели.

— Это король сказал вам…

— Нет, мадам, не король. Но слухи ходят упорные. Эмбер разочарованно вздохнула и сделала недовольную мину.

— Слухи. Слухи не дадут мне герцогства.

— Так, значит, вы именно этого хотите?

— Чего же еще? Господи Боже! Я больше всего на свете этого хочу и ради титула герцогини сделаю все что угодно!

— Если это в самом деле так, мадам, и вы готовы сделать кое-что для меня, то… я мог бы помочь вам в вашем деле. — Он скромно опустил глаза. — Я думаю, что могу без преувеличения сказать, что имею некоторое влияние в Уайтхолле.

И действительно: Арлингтон имел огромное влияние. И что важно: всем было известно — он всегда делал добро тем, кто пользовался его расположением.

— Если вы поможете мне получить титул герцогини — клянусь, я сделаю все, чего бы вы ни попросили!

Он сказал Эмбер, чего он хочет.

Во дворце все знали, что Букингем часто встречается с группой джентльменов из старой Английской республики, которые ставили целью низвержение правительства Карла II и захват власти. Поскольку королевство совсем недавно было расколото и в управлении страной царил беспорядок, они, отличаясь чрезмерным честолюбием, лелеяли надежду достигнуть своей цели. Арлингтон хотел, чтобы Эмбер разузнала время и место таких встреч, о чем они говорили и какие шаги намеревались предпринять, и обо всем сообщала ему. Несомненно, он и сам мог бы узнать все это, но осведомители стоили немало, и, уговаривая Эмбер взять на себя эти расходы, он надеялся сэкономить значительные суммы, не давая взамен практически ничего, кроме пустяка — нескольких слов королю в ее пользу. Эмбер все это прекрасно понимала, но деньги не имели для нее большого значения, а поддержка Арлингтона была весьма ценной.

Эмбер уже купила четыре акра земли на площади Сент-Джеймс, в самом аристократическом и модном районе города, и в течение нескольких месяцев они с капитаном Уинном — архитектором, проектировавшим самые прекрасные новые дома в Англии, — обсуждали планировку дома и сада. Она точно знала, чего именно ей хотелось: самого большого, самого роскошного и самого дорогого во всем. Ее дом должен быть современным, ярким, фешенебельным, а деньги — это неважно.

«Ведь пока меня не могут посадить в Ныогейт, так о чем беспокоиться?» — думала Эмбер, и ее безрассудность только возрастала;

После разговора с Арлингтоном она решила, что титул герцогини у нее в кармане. Она дала команду Уинну начинать строительство. Стройка займет почти два года и будет стоить около шестидесяти тысяч фунтов, гораздо больше, чем дом Кларендона. Это новое расточительство вызвало многочисленные пересуды при дворе: почтение, возмущение, зависть — как бы ни относились к этому придворные, но все сходились в том, что никто ниже герцогини не мог бы позволить себе такого. И большинство решило, что король наконец пообещал ей титул. Карл, которого все это очень позабавило, ни подтверждал, ни отрицал упорных слухов, и Эмбер оптимистически приняла его молчание за согласие. Но шла неделя за неделей, а она по-прежнему оставалась лишь графиней.

Не было никаких сомнений: Карл любил ее не меньше прежнего, но он ничего не выигрывал, награждая ее герцогским титулом, а щедрость Карла всегда была наполовину корыстной. Более того, поскольку его постоянно одолевали бесчисленными просьбами, у него вошло в привычку оттягивать принятие решений. Временами Эмбер охватывало отчаяние, но она решила так или иначе заполучить титул герцогини. Она убедилась, что тем или другим способом всегда можно добиться своего.

Она использовала всех и каждого, какое бы незначительное положение человек ни занимал, какое бы ничтожное влияние ни оказывал, и, хотя Эмбер вечно оказывала услуги другим, она никогда не забывала получить что-то взамен. Барбара Пальмер была в ярости, видя, как ее соперница идет напролом. Она всем говорила, что если Карл осмелится оказать столь высокую честь этой подзаборной дряни без роду без племени, то она, Барбара, заставит его пожалеть, что он родился на свет. Она дошла до того, что публично заявила ему об этом и пообещала размозжить головы его детям на его глазах и поджечь дворец.

Меньше чем через две недели после этого, из злой мстительности, Карл издал королевский указ, награждавший Джералда титулом герцога Рейвенспурского с правом передачи титула сыну его жены; Чарльзу. Выражение на лице Барбары, когда она в первый раз была вынуждена встать с кресла и пересесть на стул, так как в комнату вошла новая герцогиня, было таким, что Эмбер не забудет его никогда в жизни.

Положение Эмбер при дворе сразу же обрело весомость.

Она стала законодательницей мод. Когда она начала носить в муфте маленький пистолет, то большинство придворных дам последовали ее примеру. Многие перестроили свои апартаменты и облицевали стены зеркалами, а ореховую мебель отдали для инкрустации серебром. Эмбер однажды подколола края шляпы так, чтобы бахрома свисала под углом, и на следующий день многие дамы на соколиной охоте его величества проделали то же самое. Как-то раз Эмбер явилась на бал с неуложенными, волосами, они спускались по спине и были чуть присыпаны золотистой пудрой — и целую неделю это был последний крик моды. Дамы копировали даже ее мушки в форме купидонов, натягивающих лук, вензеля КК (Король Карл) или скачущего козерога.

Эмбер ломала себе голову, придумывая что-нибудь новое. Неизменное подражание приятно щекотало ее тщеславие, она чувствовала себя как дрессировщик, которому подчиняются все мартышки в цирке. Каждое ее действие вызывало пересуды. Эмбер делала вид, что ей наскучило это рабское подражание, которое мешало ей оставаться уникальной.

Однажды теплым октябрьским вечером Эмбер и несколько подгулявших дам и джентльменов разделись и прыгнули с лодки в реку, чтобы искупаться. Они катались в лодке, ужинали, танцевали и для разнообразия решили искупаться в Темзе. С начала Реставрации ничто не вызвало такую бурю возмущения и негодования, как эта шалость, ибо никогда прежде мужчины и женщины не купались вместе. Раздельное купание казалось незыблемым законом нравственности, который оставался в силе даже теперь. Развлечения короля и Эмбер, как говорили, тоже вызывали весьма отрицательное отношение. Бесчисленные титулованные любовники Эмбер, роскошные пирушки и экстравагантные выходки — все подвергалось скрупулезному обсуждению и осуждению. И вина возлагалась именно на Эмбер, независимо от того, кто был инициатором.

Но Эмбер отнюдь не сердилась на все эти злобные и язвительные разговоры, напротив, она платила крупные суммы денег, чтобы запустить новые слухи и поддерживать их распространение. Жизнь Эмбер, хотя и сравнительно добропорядочная, превратилась в людских устах в образчик распущенности и порока. Однажды, когда Карл пересказал Эмбер непристойную побасенку, которую услышал про нее, та заявила, что уж лучше такие сплетни, чем незаметное существование.

Простые люди любили Эмбер. Когда она проезжала в карете по улице, держа в руках вожжи, окруженная шестью или восемью слугами, расчищавшими ей путь, люди останавливались и глядели на нее, выкрикивая приветствия. Ее помнили еще по тем дням, когда она выступала в театре; частые эффектные появления на людях и щедрая раздача милостыни сделали ее популярной и любимой. Эмбер нравилось внимание людей, и она всячески старалась завоевывать все новые симпатии.

Эмбер изредка виделась с Джералдом, но никогда — наедине, только в компании с другими. Мисс Старк недавно родила ему ребенка, и по этому поводу Эмбер послала подарок — шесть апостольских ложечек. Что касается Люсиллы, то не прошло и трех месяцев после ее брака, как она оказалась беременной, и гуляка сэр Фредерик отослал ее обратно в деревню. Фредерик и Эмбер частенько смеялись вместе над положением его жены, ибо хоть Люсилла и была довольна, что забеременела, она осыпала мужа письмами, уговаривая его приехать к ней. Но сэр Фредерик был страшно занят своими делами в Лондоне, обещал приехать, но обещаний не выполнял.

Эмбер никогда не скучала и считала себя самой счастливой женщиной на свете. Приобрести новое платье, устроить званый ужин, побывать на премьере — нескончаемый поток важных дел. Она принимала живейшее участие во всех заговорах и контрзаговорах, эскападах и авантюрах придворных дам и джентльменов. Ничто не проходило мимо нее — никто не осмеливался игнорировать Эмбер. Она жила словно внутри барабана, слыша лишь шум с обеих сторон.

Ей оставалось желать лишь одного, и в конце концов и это желание исполнилось: в начале декабря Элмсбери написал ей письмо, в котором сообщил, что лорд Карлтон намеревается прибыть в Англию осенью будущего года.