Глава пятидесятая

Лучи жидкого апрельского солнца сочились сквозь створчатые окна и ложились светлыми квадратами на полу. Они отражались от шпор на паре мужских сапог, касались бледно-голубых страусовых перьев на плюмаже шляпы, сверкали на золоте и серебре эфеса шпаги. Все эти принадлежности джентльмена лежали возле кровати с пологом. В кровати, глубоко зарывшись в пуховую перину, лежала Эмбер в сладкой полудреме пробуждения. Она медленно провела рукой по простыне рядом с собой, и на ее лице возникло выражение тревоги и удивления. Она открыла глаза, увидела, что лежит одна, и испуганно вскрикнула:

— Брюс!

Он, открыв портьеры, стоял у окна. Обернувшись к. ней с улыбкой, он спросил:

— Что случилось, дорогая?

Он был без рубашки и парика — очевидно, только что закончил бриться и вытирал лицо.

— О, слава Богу! Я испугалась, что ты ушел, — или мне это только приснилось. Но ты здесь, правда ведь? Ты действительно здесь. О Брюс, как замечательно, что ты вернулся!

Широко улыбаясь, она протянула к нему руки, ее глаза сверкали.

— Иди же сюда, мой дорогой. Я хочу прикоснуться к тебе…

Он сел рядом. Эмбер коснулась пальцами его лица, словно удивляясь и все еще не веря, что он здесь, рядом.

— Как ты прекрасно выглядишь, — прошептала она, — красивее, чем всегда… — Она провела рукой по его широким мускулистым плечам и груди, прижалась к теплой загорелой коже. Потом поглядела ему в глаза и заметила, что Брюс разглядывает ее.

— Эмбер…

— Что?

Неожиданно их губы соединились в ненасытном и страстном поцелуе. Вдруг она начала плакать и колотить по телу Брюса кулачками требовательно и отчаянно. Он быстро опрокинул ее на постель, она прижала его к себе. Когда миновал шторм страсти, он положил голову ей на грудь и расслабился. Выражение на их лицах стало спокойным, мирным и удовлетворенным. Она неясно погладила Брюса по жестким черным волосам.

Наконец он пошевелился и встал с постели. Эмбер открыла глаза и сонно улыбнулась:

— Иди сюда, дорогой, и ляг ко мне.

Он наклонился и поцеловал ее в губы.

— Не могу… Элмсбери ждет меня.

— И пусть ждет, ничего страшного.

Он покачал головой:

— Нам надо в Уайтхолл, меня ожидает его величество. Возможно, мы увидимся там позднее… — Он помолчал и поглядел на нее сверху вниз. На его лице мелькнула чуть насмешливая улыбка. — Как я понимаю, ты ведь теперь графиня. И снова замужем, — добавил он.

Эмбер резко повернулась к нему, внезапно пораженная сказанным. Снова замужем! «Господь всемогущий, — подумала она. — Ведь действительно!» Когда Джералда не было рядом, она полностью забывала о его существовании.

— В чем дело, дорогая? — усмехнулся он. — Элмсбери сказал, что его зовут Стэнхоуп, — кажется, так, а тот, что был до него…

— О Брюс! Не надо насмехаться надо мной! Я ни за что не вышла бы за него замуж, если бы знала, что ты скоро вернешься! Да я просто ненавижу его! Он совершенный болван, олух пустоголовый! Я вышла за него замуж только потому, что… — Она остановилась и торопливо поправилась: — Я сама не знаю, зачем я вышла замуж.! Я не знаю, зачем я вообще выходила замуж, за кого-либо! Ведь я никогда не хотела выходить замуж ни за кого, кроме тебя, Брюс! О дорогой, мы были бы так счастливы вместе, если бы только ты…

Она заметила, как — изменилось выражение его лица, — выражение, которое словно послало ей предупреждающий сигнал, и она замолчала. Эмбер глядела на него, и старый знакомый страх снова стал вползать ей в душу, и тогда она произнесла наконец очень тихо:

— Ты женился… — и медленно покачала головой.

— Да, женился. — Он глубоко вздохнул.

Вот так. Вот она и услышала собственными ушами то, чего ожидала и чего страшилась целых семь лет. Теперь ей показалось, что это ожидание и этот страх всегда стояли между ними — неотвратимо, как смерть. Сразу ослабевшая, она могла лишь смотреть на него. Брюс сел на стул и стал завязывать шнурки. Несколько минут он сидел, уперев локти в колени и свесив бессильно руки, потом наконец повернулся и поглядел на Эмбер.

— Я сожалею, Эмбер, — тихо проговорил он.

— Сожалеешь, что женился?

— Сожалею, что сделал тебе больно.

— Когда ты женился? Я думала…

— Я женился год назад, в феврале, после того как вернулся на Ямайку.

— Значит, ты знал, что женишься, когда уезжал от меня. Ты…

— Нет, не знал, — перебил он. — Я познакомился с ней в тот день, когда приплыл на Ямайку. Мы поженились через месяц.

— Через месяц! — прошептала она. Казалось, силы покинули ее. — О Господи!..

— Эмбер, дорогая… ну пожалуйста… я никогда не обманывал тебя. Ведь я с самого начала сказал, что когда-нибудь женюсь…

— О, но так скоро! — возразила она, ее голос походил на стон. Но неожиданно она подняла глаза и посмотрела на него: в ее взгляде сверкнула злоба. — Кто она такая? Какая-нибудь чернокожая девка, которую ты…

Лицо Брюса окаменело.

— Она англичанка. Ее отец — граф, он приплыл на Ямайку после войны, у него сахарная плантация. — Он встал и начал одеваться.

— Я полагаю, она богата.

— Достаточно богата.

— И красива?

— Пожалуй — да.

Эмбер помолчала, потом выпалила:

— Ты любишь ее?

Он обернулся, поглядел на Эмбер странным взглядом, чуть сузив глаза. Он ответил не сразу. Помолчав, он тихо сказал:

— Да, я люблю ее.

Эмбер схватила халат, надела его и выскочила из постели. То, что она произнесла после этого, могла бы сказать любая леди, воспитанная в среде судейских чиновников, окажись она в подобной ситуации:

— Будь ты проклят, Брюс Карлтон! Почему именно ты тот единственный мужчина в Англии, который женится по любви!

Но ее внешняя благопристойность была слишком тонкой, и при любой маломальской нагрузке она лопалась, как мыльный пузырь. Эмбер резко повернулась к нему.

— Я ненавижу ее! — с яростью выкрикнула она. — Я презираю ее. Где она?

— На Ямайке, — мягко ответил Брюс. — Она родила ребенка в ноябре и поэтому не хотела покидать дом.

— Должно быть, она очень любит тебя!

Брюс не ответил на эту насмешку, и Эмбер добавила с жестокостью:

— Итак, теперь ты женат на леди, и у тебя будет кому выкармливать твоих детей, предки которых две тысячи лет просиживали штаны в Палате лордов! Поздравляю тебя, лорд Карлтон! Какое это было бы бедствие для тебя, если бы тебе пришлось позволить простой смертной воспитывать твоих детей!

Брюс посмотрел на нее с тревогой и жалостью.

— Мне пора идти, Эмбер. — Он взял в руки шляпу. — Я и так уже опоздал на полчаса…

Эмбер недовольно взглянула на него и отвернулась, будто ожидала, что он станет извиняться за нанесенную обиду. Но потом невольно обернулась: он шел по комнате — его тело двигалось в таком знакомом ритме, весь его облик был исполнен такой мужественности, что у нее перехватило дыхание.

— Брюс! — неожиданно воскликнула она. Он остановился и медленно повернулся к ней. — Мне все равно — женат ли ты! Я никогда не откажусь от тебя, никогда, пока я жива, слышишь! Ты такой же мой, как и ее! Она никогда не получит тебя всего!

Эмбер бросилась было к нему, но Брюс отвернулся: еще мгновение — он раскрыл дверь и исчез.

Эмбер застыла, протянув одну руку вперед и прижав другую к горлу, чтобы сдержать рыдания.

— Брюс! — снова крикнула она. Потом, устало повернувшись, пошла к кровати. Несколько секунд она стояла и смотрела на постель, потом упала на колени.

— Он ушел, — прошептала она. — Ушел… я потеряла его.

В течение первых двух недель пребывания Карлтона в Лондоне они виделись редко: Брюс был занят в порту — он вел торговые переговоры с купцами о сбыте табака, привезенного им из Америки, составлял новые контракты, делал закупки как для себя, так и для других заокеанских плантаторов. В Уайтхолл он ходил, чтобы договориться с Карлом о передаче ему прав на еще один земельный участок, на этот раз в двадцать тысяч акров. В случае удачи он владел бы тридцатью тысячами. Ни на королевскую гостиную, ни на театры он времени не тратил.

Леди Элмсбери по просьбе Эмбер отвела Брюсу апартаменты рядом с ее комнатами, и, хотя он ничего не говорил о свидании на вторую ночь, — предположив, что здесь будет муж. Эмбер, — она постучала в его дверь, когда услышала, что Брюс вернулся. После этого они проводили ночи вместе. Конечно, Брюс догадывался, что Эмбер порой возвращалась поздно, так как была с королем, но никогда не заговаривал с ней об этом. Редкие же встречи с Джералдом забавляли его, но об этом он тоже не упоминал.

Однако такое положение дел отнюдь не забавляло мать Джералда.

За две недели Эмбер виделась с ней один-два раза в Уайтхолле и всякий раз старалась как-нибудь избежать встречи. Но вдовствующая баронесса, как оказалось, была страшно занята: Нэн рассказывала, что Люсилла постоянно в кабале у парикмахеров, ювелиров, белошвеек и портних и еще дюжины всякого рода мастериц, что ее комната завалена десятками ярдов атласа, бархата, тафты, кружев, лент и шелка.

— О чем она думает? — спрашивала Эмбер. — Ведь у нее нет ни шиллинга за душой!

Но она хорошо понимала причину такой расточительности — престарелая кокетка тратила ее деньги! Если бы Эмбер не была полностью поглощена Брюсом и своими интересами при дворе, она бы сразу пресекла это транжирство, но коль уж все так сложилось, она не стала принимать мер, лишь бы свекровь не беспокоила ее. «Ничего, скоро я поставлю ее на место», — поклялась Эмбер. Но леди Стэнхоуп опередила ее.

Эмбер никогда не просыпалась раньше девяти часов — ведь она поздно возвращалась из Уайтхолла, — а Брюс к этому времени уже уходил по своим делам. Она выпивала утреннюю чашку шоколада, надевала халат и шла к дверям. Время с десяти до полудня уходило у нее на туалет: она одевалась так долго потому, что румяна, прическа, выбор платья и всего прочего действительно занимали массу времени, но, кроме того, Эмбер принимала многочисленных торговцев, ювелиров, парфюмеров, которые толпились в прихожих богатых и благородных господ. Она еще никогда никому не отказывала.

Ей нравились шум и суета, ощущение собственной значительности, и к тому же ей нравилось делать покупки. Если ткань была красивой, она всегда могла заказать новое платье; если вещь выглядела необычной или экстравагантной, она могла найти применение новому ожерелью или браслету; если же про товар говорили, что это редкость и он привезен издалека, она не могла отказать себе в покупке еще одной вазы, или столика, или зеркала в золотой оправе. Ее щедрость и легкое отношение к деньгам были хорошо известны торговцам, и до полудня ее апартаменты бывали битком набиты народом, словно двор королевской биржи.

Эмбер обычно садилась за туалетный столик в легком халате и домашних туфлях из бычьей кожи, державшихся только на пальцах ноги, и месье Дюран принимался за ее прическу. Нэн Бриттон больше не занималась такими делами: ведь нынче она была камеристкой графини, и в ее обязанности входило только красиво одеваться, всегда хорошо выглядеть и повсюду сопровождать хозяйку. Как и у большинства камеристок знатных леди, у нее были любовники, нередко — те же самые лорды и богатые франты, что вращались в светских кругах. Нэн наслаждалась жизнью с присущим ей энтузиазмом, она пользовалась большим успехом, гораздо большим, чем ожидала, хотя это и не требовало никаких усилий с ее стороны.

Торговцы и мастерицы окружали Эмбер сплошным жужжащим роем, подсовывая ей под нос то одно, то другое.

— Пожалуйста, взгляните на эти перчатки, мадам, — нет, вы только понюхайте их. Приложите к носу — и вы влюбитесь в этот запах. Изысканный, . не правда ли?

Эмбер понюхала.

— «Нероли», верно? Мой любимый аромат. Я беру дюжину.

Она провела щеточкой по красиво изогнутым черным бровям, пригладила их и смахнула пудру.

— Вот этот отрез я оставила специально для вас, мадам. Вы только пощупайте, какой ворс — глубокий и гладкий. А цвет! Он просто поразительно идет вам. Посмотрите сами — как раз под цвет ваших глаз! И позвольте добавить вам кое-что, мадам. — Торговка нагнулась и шепнула: — На днях графиня Шрусбери увидела эту ткань и была без ума от нее. Но я отказала ей, сказала, что материал уже продан. Этот материал только для вас, мадам.

— Так что мне придется его покупать, да, плутовка? — Она надела бриллиантовые серьги. — Но ткань действительно красивая. Я довольна, что вы отложили ее для меня. И не забудьте обо мне, когда привезут новую партию. Нэн, заплати, пожалуйста.

— Мадам, прошу прощения, наденьте-ка этот браслет на руку. Посмотрите, как играет камень, сверкает, как огонь, верно? Красивее камня еще не находили. Вот что я вам скажу: хотя браслет стоит пятьсот фунтов и даже больше, я отдам его вам с большим убытком для себя: для меня такая честь, что именно вы, ваша светлость, будете носить его. Хотя с любой другой я потребовала бы по меньшей мере пятьсот фунтов, вам я отдам за какие-то сто пятьдесят.

Эмбер рассмеялась, держа браслет в руке и разглядывая его:

— За такую цену! Как я могу не купить его? Ладно, оставьте, я беру. — Она бросила браслет на туалетный столик, где уже громоздились коробочки, флаконы, бутылочки, письма, веера, ленты. — Но пришлите мне счет, я никогда не держу дома такие суммы наличными.

— Sil vous plaft[21], мадам… — раздался отчаянный голос месье Дюрана. — Прошу прощения, не двигайтесь, пожалуйста, хоть минуту. То — туда, то — сюда. Я просто не в состоянии закончить прическу! Ах, Боже мой!

— Простите, Дюран. А что у вас, Джонсон?

И так — каждое утро: ежедневная ярмарка, дававшая развлечение одним и доход другим. И Эмбер великолепно проводила этот спектакль. В комнате почти всегда были музыканты. Они исполняли модные баллады или песенки из последних спектаклей. Вокруг суетилось с полдюжины служанок. Среди них прогуливался Теней, иногда и он делал заказ торговцам. Он стал чрезвычайно щепетильно относиться к своей одежде, и Эмбер не жалела денег на его наряды хотя он по-прежнему отказывался надевать новые туфли, а только изношенные. Король подарил Эмбер щенка спаниеля, которого она назвала Месье лё Шьен. Щенок совался носом к каждому и лаял на незнакомых.

Вот так проходило очередное утро Эмбер, когда маленький паж. вошел в комнату:

— Мадам, вас ожидает баронесса Стэнхоуп. Эмбер закатила глаза.

— Чтоб ее черт побрал! — выругалась она и поглядела через плечо, как раз когда в комнату вошла свекровь. Эмбер широко раскрыла глаза, пораженная, потом взяла себя в руки, встала и поздоровалась.

Люсиллу теперь было трудно узнать. Золотистые волосы, как у Сьюзен, завитые по последней моде, были украшены лентами, цветами и вплетенными нитями жемчуга. Лицо было накрашено, как у китайской куклы, щеки тоже были немного «подправлены», чтобы они выглядели упругими и круглыми. Ее наряд! Жемчужно-серый атлас с нижней юбкой цвета фуксии (несомненно, дело искусных рук француза-портного), баска, ловко сужавшая талию и поднимавшая груди выше декольте. На шее — нитка жемчуга, в ушах — бриллиантовые серьги, руки украшены полудюжиной браслетов, а на трех пальцах обеих рук — кольца. Все это блестело и сверкало, отчего казалось настоящим и дорогим. За какие-то две недели она превратилась в очень элегантную модную даму, слегка перезрелую, но все еще привлекательную.

«Вот это да! — подумала Эмбер. — Вы только посмотрите на эту старую греховодницу!»

Женщины обнялись, отдав дань этикету, но леди Стэнхоуп заметила удивление на лице Эмбер и взглянула на нее с торжеством, словно требуя восхищения. После первого шока (Люсиллу было просто не узнать!) Эмбер пронзила мысль, что все это сделано на ее деньги: она знала, что Стэнхоупы потеряли свой небольшой источник дохода, — дом, который они сдавали внаем, сгорел во время Большого пожара.

— Простите мое вторжение, мадам, — сразу же начала Люсилла. — Я должна была навестить вас раньше, но я была страшно занята!

Она остановилась, обмахиваясь веером, чтобы перевести дыхание. Хотя ей хотелось похвастаться перед невесткой своим видом, она понимала: несмотря на роскошный наряд, крашеные волосы и накладные локоны, ей никогда не будет двадцать три года, разницу в возрасте не изменить, и годы — упрямая вещь.

— О, что вы, это мне следовало навестить вас, мадам, — вежливо запротестовала Эмбер: мысленно она подсчитывала количество фунтов, истраченных леди Стэнхоуп, и чем больше становилась сумма, тем больше она сердилась. Но она с улыбкой пригласила свекровь присесть и подождать, пока она закончит туалет. Когда же взгляд леди Стэнхоуп упал на отрез голубого бархата, Эмбер сказала торговцам, что их время истекло.