У меня была как-то подружка, которой удавалось достигать оргазма только между двумя и пятью часами дня. Она работала в оксфордском ботаническом саду, занималась разведением каучуконосов. Доставить ей удовольствие было непросто: в любой момент мог войти какой-нибудь посетитель, честно заплативший за вход и жаждущий совета о разведении Ficus elastica. Однако страсть гнала меня вперед, заставляя появляться на пороге ее оранжереи в самый разгар зимы, притоптывая и отрясая снег с ботинок - почти как герои "Анны Карениной".
      Мне всегда нравился Вронский, но жизнь литературных героев никогда не становилась моей собственной. Джудит же была полностью погружена в книги Конрада. Она сидела посреди каучуконосов и читала "Сердце тьмы". Самой эротичной для нее была моя фраза: "Мистер Куртц... мертв". Советские люди, как мне рассказывали, ужасно страдают от того, что зимой приходится надевать на улицу меховые шубы, а дома раздеваться до панталонов. У меня возникла та же проблема. Джудит проводила дни в тепличном климате, подходящем лишь для футболок и шорт. Вот мне и приходилось либо таскать с собой свою утлую одежонку, либо бегать по морозу в одной стеганой куртке. В один прекрасный день, после вина и секса на древесных стружках под извилистой лозой у нас с ней вышла размолвка, и она заперлась от меня в оранжерее. Мои крики и отчаянный стук в стекла ни к чему не привели. На улице шел снег, а на мне был только комбинезончик с портретом Микки-Мауса.
      - Если ты меня не впустишь, я погибну!
      - Ну и погибай!
      Мысль о такой страшной смерти в столь юном возрасте показалась мне ужасной. Ноги сами понесли меня по улицам к дому с немалым проворством. Старик пенсионер дал мне 50 пенсов на какое-то тряпье, и меня не арестовали. Нужно быть благодарными и за малое добро. На мое заявление по телефону, что между нами все кончено, и просьбу вернуть мои вещи, Джудит отрезала:
      - Я их сожгла.
      Возможно, мне просто не суждено обладать материальными благами. Возможно, они тормозят мой духовный прогресс, и потому мое внутреннее "я" подсознательно стремится выбрать ситуации, в которых я освобождаюсь от материальных излишков. То была утешительная мысль. Думать так было все же лучше, чем лизать зад Джудит... Хоть он мне и дорог по-прежнему.
      В разгар всего моего детского тщеславия лицо Луизы, слова Луизы "Я не отпущу тебя никогда!" задели меня за живое. Как раз то, чего я боюсь, чего я тщательно избегаю во всех своих зыбких связях. Обычно первые полгода я схожу с ума. Полночные звонки, вспышки страсти, любимая - как генератор тока для увядающих клеток. Однако после того, как меня исхлестала Вирсавия, пришлось дать себе клятву больше в такие переделки не попадать. То есть, если мне и нравится, когда меня хлещут, следует надевать дополнительный плащ. Жаклин и стала для меня таким плащом, гасящим ощущения. С ней можно было забыть о чувствах и барахтаться в луже удовлетворенности. Говорите, удовлетворенность тоже чувство? А вам не кажется, что это как раз его отсутствие? Мне такое состояние нравилось из-за того особого отупения, какое наступает при посещении зубного врача. Не скажешь, что больно, но и не безболезненно: легкий дурман. Удовлетворенность хороша, когда вы уже смирились. В ней есть свои преимущества, но зачем напяливать шубу и варежки, если тело жаждет одного быть раздетым?
      Никогда прежде, до встречи с Жаклин, у меня не было потребности вспоминать своих прежних подружек. У меня не было на это времени. Жизнь с ней превратила меня в некую пародию на отставного полковника, этакого спортивного малого в твидовом пиджаке, разложившего в ряд свои многочисленные трофеи, с каждым из которых связана целая охотничья история. Зачастую глаза мои бездумно устремлялись на бокал с хересом, а перед ними проплывали Инга, Кэтрин, Вирсавия, Джудит, Эстелла... Эстелла? Господи, ведь это было уже тысячу лет назад. У нее была тогда контора по приему металлолома... Но нет, не хочу я удаляться в такую глубь времен, это ж не научная фантастика. И наплевать, что у Эстеллы был отличный "роллс-ройс" с пневматическим задним сиденьем. До сих пор помню запах кожаной обивки.
      Лицо Луизы. Под ее жгучим взглядом сгорает мое прошлое. Азотная кислота любимой. Я что - надеюсь, что Луиза спасет меня? Взвесит на великих весах добрые и злые деяния, и доска вдруг станет девственно чистой? В Японии умеют довольно мило восстанавливать девственность яичным белком. По крайней мере, целые сутки можно ходить с нетронутой плевой. В Европе же мы всегда предпочитали половинку лимона. Она не только служит грубым маточным кольцом, но и мешает даже самому настойчивому мужчине забросить якорь на ту глубину, которая его так манит даже в самых, казалось бы, податливых из женщин. Узость прохода сходит за новизну, а мужчина верит, что глубины его юной невесты надежно запечатаны, и с нетерпением ждет погружения в нее - дюйм за дюймом.
      Смошенничать здесь легко. Чего гордиться неверностью? Занимать что-то под доверие, которым кто-то вас наделил, поначалу не стоит ничего. Вам это сходит с рук, вы занимаете еще чуть-чуть, потом еще, а потом уже и занимать нечего. Странно - казалось, брали так много, а ладони пусты.
      "Я буду любить только тебя" - это границы спокойного пространства, куда нет доступа другим желаниям. Никто не может определить любовь законодательством, ей нельзя приказывать, ее нельзя заманивать лестью. Любовь принадлежит только самой себе, глухая к людским мольбам и людской ненависти. Насчет любви не поторгуетесь. Только любовь сильнее ваших желаний и страстей, и только она одна - разумная защита от искушений. Многие верят, что искушения можно избежать, забаррикадировав дверь, а заблудшие желания можно изгнать из тела, как ростовщиков из храма. Может и можно, если будете неусыпно надзирать над ними днем и ночью, не видя ничего вокруг, не ощущая запахов и даже не мечтая. Наиболее надежной защитой, благословенной церковью и признаваемой государством, считается брак. Поклянись, что ты принадлежишь только ей или ему, и волшебным образом все так и случится. Но измены - такое же порождение разочарований, как и секса. Чары не работают. Вы заплатили деньги, съели свадебный пирог, но ничего не вышло. Не вы же сами в этом виноваты, правда?
      Брак - хлипкое оружие, когда речь идет о желаниях. С таким же успехом можно с деревянным ружьем ходить на питона. Один мой друг, банкир, очень богатый человек, немало проездивший по свету, сказал мне однажды, что собирается жениться. Моему удивлению не было границ: мне было известно, что он сходит с ума по танцовщице, которая по каким-то диким, одной ей понятным резонам никак не соглашалась выйти за него замуж. В конце концов он потерял терпение и нашел себе милую и уравновешенную девушку, управлявшую школой верховой езды. Мы встретились с ним у него дома в выходные перед самой свадьбой. Он долго рассказывал, как серьезно относится к брачным обетам: он даже заранее прочел текст церковной церемонии, и тот ему понравился. В его параграфах он предчувствовал счастье. В этот момент позвонили в дверь - ему принесли целый ящик белых лилий. Он с энтузиазмом стал расставлять цветы, делясь со мной соображениями о том, что такое любовь. Тут опять раздался звонок в дверь, ему принесли большой ящик "Вдовы Клико" и необъятную банку зернистой икры. Стол у него уже был накрыт, банкир то и дело поглядывал на часы.
      - Когда я женюсь, - сказал он, - я не смогу даже помыслить о другой женщине.
      Звонок прозвенел в третий раз, и на пороге показалась танцовщица. Они собирались провести вместе все выходные.
      - Я ведь еще не женат, - улыбнулся он.
      Когда я говорю: "Я буду любить только тебя", следует иметь это в виду вопреки формальностям, вместо формальностей. Если я буду прелюбодействовать в сердце своем, то понемногу начну терять тебя. Сияющий лик твой в моем сердце поблекнет и потускнеет. Я могу не заметить этого сначала - напротив, я смогу даже радоваться за себя, что совершаю измену лишь в воображении. И все же я затупляю тот кремень, что разжигает между нами искру, наше желание друг друга превыше всего остального.
      Кинг-Конг. Огромная горилла взобралась на вершину Эмпайр-Стейт-Билдинга с Фэй Рэй на ладони. На борьбу с монстром вылетает отважная стайка самолетиков, но обезьяна отмахивается от них, как от надоедливой мошкары. В хватке страсти ваш двухместный биплан с надписью "СУПРУГИ" вряд ли сможет причинить чудовищу урон. Вы по-прежнему будете просыпаться ночью и лежать без сна, вертя на пальце обручальное кольцо.
      С Луизой же мне хотелось совсем другого. Мне хотелось праздника и в то же время - домашнего уюта. Страстные желания соседствовали во мне с твердой уверенностью, что это продлится дольше обычного полугода. Мои суточные биологические часы, что отправляют меня спать вечером и будят по утрам, имеют еще один циферблат, настроенный на период в двадцать четыре недели. Хотя однажды мне удалось немного удлинить этот срок, но остановить часы совсем не удается. С Вирсавией мы перешли заветную черту, и это была моя самая длительная связь за последние три года. Но, быть может, причина была лишь в том, что мы проводили очень мало времени вместе. Если бы она жила со мной, ела за одним столом, мылась в той же ванне, возможно, мне бы и не удалось преодолеть отметку в шесть месяцев - или внутри бы уже начался нетерпеливый зуд. Думаю, она это знала.
      Интересно, что влияет на эти суточные часы? Что заставляет их идти быстрей или замедлять свой ход? Эти вопросы исследует одна сомнительная ветвь науки, которая называется хронобиологией. Интерес к ним вызван тем, что жизнь человека становится все менее естественной, и нам хочется одурачить природу, чтобы она подстроила под нас свои клише. Рабочие ночных смен и те, кому приходится постоянно летать на самолетах, нередко оказываются жертвами упрямых биологических часов. Тут виноваты гормоны, не обходится без общественных факторов и окружающей среды. Из всей этой каши мало-помалу проступает свет. Количество света, получаемое нами в течение суток, оказывает решающее влияние на наши биочасы. Свет. Дисковая пила солнца, что вспарывает тело насквозь. Решусь ли я подставить себя под прямые лучи взгляда Луизы? Это рискованно. Человек может сойти с ума, постоянно находясь на свету, но как иначе избавиться от старой привычки?
      Луиза берет мое лицо в ладони. Я чувствую ее длинные пальцы у себя на щеках, на подбородке. Она притягивает меня к себе, ласково целует меня, забираясь языком под нижнюю губу. Я тоже обнимаю ее, толком не зная, любовники мы, или я - дитя. Мне хочется зарыться в складки ее одежды, укрыться там от всех напастей. Острые вспышки желания еще пронизывают мое тело, но меня уже окутывает сонное мягкое облако, я чувствую себя в безопасности, как бывало в детстве, когда мне доводилось плавать на лодке. Луиза укачивает меня на груди, тишайшее море, ясное небо, лодка с прозрачным дном, и никакого страха.
      - Ветер поднимается, - говорит она.
      Луиза, позволь мне плыть к тебе по этим норовистым волнам. Пусть меня ободряет надежда святых в их утлых челнах. Как они решались пуститься в путь задолго до 1000 года, когда от бурных морей их отделяла лишь дранка и кожа? Что давало им эту веру в другие берега, неизведанные и не нанесенные на карты? Мне кажется, я так и вижу их: вот они жуют черный хлеб, закусывая медовыми сотами, вот укрываются от дождя под звериными шкурами. Их тела страдали от непогоды, но души были чисты и прозрачны. Море не означало для них конца пути. Они верили в это вопреки приметам.
      Пилигримы древних времен несли веру в своем сердце. Это и была их церковь, их божественная "экклесия". Храм нерукотворный. Та песня, что вела их сквозь мрак и бури, был божественный гимн, от которого звенели своды. Песней они открывали Богу души. Вот поют они, закинув головы, распахнув уста, и лишь чайки слышат их, садясь на борта их челнов. Одни в слишком соленых морях, под грозными небесами, и лишь голоса защищают их хвалами Господу.
      Любовь вела их вперед. Любовь вернула их домой. Руки их загрубели от весел, жилы закалила непогода. В те далекие времена путешествия были непостижимы: кто сейчас оторвется от родного очага и пустится в открытое море? зимой, без компаса и в одиночку? То, чем рискуете, и есть ваша цена. Пред ликом любви очаг и странствие сливаются в одно.
      Луиза, ради тебя мне не жаль сжечь все мое прошлое, я приду к тебе, не оглядываясь назад. Я знаю, что такое безрассудство, меня никогда не волновала цена. Сейчас же я знаю цену, какую мне придется заплатить. Понимаю, чего мне будет стоить разрыв с привычками всей жизни. Все понимаю, но меня это не беспокоит. Ты открыла мне свободное пространство, пока ничем еще не заполненное. Этот путь может привести меня в никуда, но может оказаться и освобождением. Меня не страшит риск. Я хочу использовать этот шанс, потому что прежняя моя жизнь покрылась плесенью.
      Она целует меня, в ее поцелуе присутствуют все оттенки страсти. Любовница и ребенок, святая и распутница. Разве кто-либо целовал меня прежде? Мне ведома робость необъезженного жеребенка. Мне знакомо чванство Меркуцио. Лишь позавчера мы занимались любовью с этой женщиной, вкус ее кожи еще не выветрился с моих губ, но останется ли она со мной? Я дрожу, как первоклашка.
      - Ты дрожишь, - сказала она.
      - Должно быть, простуда.
      - Давай я тебя согрею.
      Мы ложимся на пол в моей комнате, повернувшись спиной к свету. Мне не нужен никакой другой свет, кроме касаний ее пальцев, которые ласкают мою кожу так, что наружу выступают нервные окончания. Закрыв глаза, я начинаю путешествие вдоль твоей спины, через ухабы и булыжники позвонков вниз к влажной теснине, а затем к глубокой копи, в которой можно утонуть. Есть ли на свете иные места кроме тех, что открываешь в теле любимой?
      Потом мы лежим успокоенные, глядя, как вечернее солнце клонится к закату, и длинные тени подступающих сумерек ложатся узором на белые стены. Держа Луизу за руку, я не только ощущаю ее ладонь в своей, но понимаю, что между нами может возникнуть еще большая близость, понимание другого человека, которое глубже сознания, которое скорее хранится в теле, чем постигается умом. Мне еще не приходилось испытывать ничего подобного: мне бы показалось, что это фальшивка, если б не одна знакомая пара. Они очень долго пробыли вместе, и время не ослабило их чувств. Они стали похожи друг на друга, но не потеряли индивидуальности. Да, мне встретилась лишь одна такая пара, и меня переполняла зависть. Странно, но рядом с Луизой мне кажется, будто все это когда-то уже происходило со мной. Мне ничего не было о ней известно, и в то же время было известно все. Нет, не факты и события жизни, хотя мне было страшно любопытно все, связанное с Луизой, а некое доверие. В тот вечер мне казалось, что мы всегда были здесь вместе с Луизой, что мы породнились с ней давным-давно.
      - Я объяснилась с Эльджином, - сказала она. - Про нас с тобой. Сказала, что мы спали.
      - И что он?
      - Он спросил, на какой кровати.
      - Что?
      - Думаю, он имел в виду супружеское ложе, как он его называет, то есть то, что он сделал своими руками. Мы тогда жили в маленьком домике, на мои деньги. Он был в интернатуре, я преподавала, и он мастерил ее по вечерам... Она очень неудобная. Я сказала ему, что мы спали на моей кровати, в будуаре... Он чуть успокоился.
      Могу себе представить, что почувствовал Эльджин. Вирсавия всегда настаивала на том, чтобы мы спали на ее супружеской кровати, и мне следовало занимать место ее мужа. Мне это претило: я считаю, постель должна быть безопасным местом, а она таким быть не может, если только отвернетесь, а в ней уже кто-то другой. Хотя я высказываю это сейчас, а тогда меня это не останавливало. Теперь я себя за это презираю.
      - Я сказала Эльджину, что мы должны с тобой встречаться, что я буду приходить и уходить с тобой. Еще сказала, что не хочу врать сама и не желаю, чтобы врал он... На что он спросил, намерена ли я уйти от него, а я честно ответила, что пока не знаю.
      Она поворачивает ко мне расстроенное и встревоженное лицо.
      - Я и в самом деле не знаю. Ты хочешь, чтобы я его бросила?
      Я сглатываю комок, застрявший у меня в горле и стараюсь взять себя в руки. В горле у меня клокочет ответ, рвущийся прямо из сердца: "Да - собирайся немедленно!" Но я не могу этого вымолвить, и то, что я говорю, подсказано разумом, а не чувством.
      - Может, посмотрим, как у нас все будет получаться?
      Лицо Луизы на долю секунды выдало, что ей бы тоже хотелось ответа: "Да!" Я решаю помочь нам обоим.
      - Мы можем все решить в ближайшие три месяца. Так будет лучше для всех для тебя, для Эльджина...
      - А как насчет тебя?
      Я пожимаю плечами.
      - С Жаклин у меня уже все кончено. Я буду с тобой всегда, когда ты захочешь.
      Она говорит серьезно:
      - Мне бы хотелось предложить тебе нечто большее, чем неверность.
      Я гляжу на дорогое лицо и думаю: а что могу предложить я? Грязь прошлого, что прилипла к моим подошвам, еще не стерлась.
      - Луиза, ты вчера сердилась на меня и утверждала, что ты мой очередной охотничий трофей. Ты запретила мне говорить о любви, пока я не разберусь в себе. И ты была кое в чем права. Дай мне время переварить то, что происходит с нами. Не пытайся облегчить мне задачу. Мне нужна уверенность в себе. И я хочу, чтобы ты смогла быть уверена во мне.
      Она кивает.
      - Когда я увидела тебя два года назад, я подумала, что лучше тебя нет никого - ни мужчин, ни женщин.
      Два года назад? О чем она?
      - Я увидела тебя в парке: как ты бродишь в одиночестве и разговариваешь на ходу. Я ходила за тобой битый час, прежде чем пойти домой. Я и не надеялась, что мне удастся встретиться с тобой еще. Мне казалось, это была игра воображения.
      - О! А ты часто преследуешь людей, гуляющих по парку?
      Она рассмеялась.
      - Никогда раньше и только один раз после. Когда мне посчастливилось увидеть тебя во второй раз, в Британской Библиотеке.
      - За переводами?
      - Да. Я заметила номер твоего места и спросила у служителя твою фамилию. Позже по фамилии узнала твой адрес. Вот почему полгода назад у твоих дверей оказалось промокшее и расстроенное создание.
      - Ты же сказала, у тебя украли сумочку.
      - Да.
      - Ты спросила, нельзя ли переждать дождь у меня и отсюда позвонить мужу.
      - Да.
      - И все это была выдумка?
      - Мне нужно было встретиться с тобой. Это была моя единственная мысль. Согласна - это было не очень умно. Ну, а потом я познакомилась с Жаклин и стала убеждать себя, что я должна остановиться, подумать об Эльджине. И я пыталась остановиться. Тешила себя мыслью, что мы сможем быть просто друзьями, а если я стану твоим другом, этого будет достаточно. И разве мы с тобой не стали друзьями?
      Моя память возвращается в тот день, когда у моих дверей появилась Луиза, вымокшая под дождем. Пак, возникший из тумана. В волосах блестели сверкающие капельки дождя, дождь стекал по груди, туго обтянутой намокшим муслиновым платьем.
      - Это я по примеру Эммы, леди Гамильтон, - пояснила Луиза, уловившая, о чем я думаю. - Она сделала это специально перед выходом на улицу. Это, конечно, провокация, но с Нельсоном сработало.
      Опять этот Нельсон...
      Да, я припоминаю тот день: я вижу ее из окна спальни и спешу наружу. Доброе дело с моей стороны, и при том - восхитительное. Я звоню ей на следующий день, и она любезно приглашает меня на ланч. Все это я припоминаю, но не могу понять, зачем ей все это было нужно. Я не могу пожаловаться на недостаток уверенности в себе, однако красотой я не отличаюсь. Это слово подходит только к особым людям - таким, например, как сама Луиза. Так ей и говорю.
      - Тебе не видно того, что видно мне. - Она гладит меня по щеке. - Ты - как кристально чистая заводь, в которой играет солнечный свет.
      Кто-то замолотил кулаком в дверь. Мы подпрыгнули от неожиданности.
      - Это наверняка Жаклин, - вздохнула Луиза. - Я так и думала: она придет, когда стемнеет.
      - Думаешь, она вампир?
      Стук прекратился и послышалось, как аккуратно поворачивается в двери ключ. Она что - проверяла, есть ли кто дома? Слышны ее шаги в прихожей, вот она двинулась в спальню. Открыла дверь в гостиную. Увидев Луизу, Жаклин разрыдалась.
      - Объясни мне, Жаклин, почему ты украла мои вещи?
      - Ненавижу тебя!
      Я пытаюсь уговорить ее присесть и что-нибудь выпить. Но как только в руках Жаклин оказывается бокал, она швыряет его в Луизу. Промахивается, и бокал разбивается о стену. Схватив острый осколок, она нацеливает его в лицо Луизы. Я перехватываю ее запястье и выворачиваю его, она вскрикивает, осколок падает на пол.
      - Вон! - Я не отпускаю ее руку. - Отдавай ключи и выметайся!
      В тот момент мне было на нее наплевать. Хотелось стереть ее с лица земли. Хотелось расцарапать ее раскрасневшуюся от гнева тупую физиономию. Каким-то краешком сознания я понимаю, что она этого не заслуживает, это моя слабость, а не ее довела нас всех до этого позора. Следовало бы как-то все смягчить, увести разговор в сторону. Вместо этого я отвешиваю ей пощечину и выхватываю из ее кармана свои ключи.
      - Это за ванную! - восклицаю я, пока она ощупывает разбитую губу. Жаклин пятится к двери и плюет мне в лицо. Тогда я хватаю ее за шиворот и тащу к машине. Она отъезжает, не включая фар.
      Я стою с безвольно опущенными руками и смотрю, как она скрывается за поворотом. Потом со стоном опускаюсь на низкую каменную ограду у самого дома. Воздух холодит и успокаивает. Почему, зачем эта пощечина? Я так ценю интеллигентность и воспитанность, мягкое вежливое обращение, всегда стараюсь быть хорошим партнером. А сегодня будто это не я, а забулдыга в дешевом кабаке. Да, она разозлила меня, но пощечина? Сколько раз меня с души воротило, когда в судах оправдывали насильников? Какое отвращение вызывала у меня чужая жестокость?
      Уронив голову на руки, я плачу. Все это уродство - моих рук дело. Еще одна порванная связь, еще один оскорбленный человек. Когда я остановлюсь? Костяшками суставов я веду по шершавому камню. Мы всегда находим оправдание, весомую причину своим действиям. Но сейчас я не нахожу себе оправдания.
      - Ладно, - говорю я себе. - Это твой последний шанс. Если ты хоть чего-нибудь да стоишь, докажи это. Докажи это Луизе.
      Я возвращаюсь в дом. Луиза сидит неподвижно, глядя в бокал, будто в хрустальный шар.
      - Прости меня, - бормочу я.
      - Эта пощечина не мне, - отвечает она, поворачиваясь в мою сторону. Губы ее сжаты в прямую строгую линию. - Но если ты когда-нибудь ударишь меня, я от тебя уйду.
      В желудке все переворачивается. Мне хочется сказать что-то в свое оправдание, но я не могу вымолвить ни слова. Я не доверяю своему голосу.
      Луиза встает и уходит в ванную - я не успеваю предостеречь ее. Слышно, как она открывает дверь и вскрикивает резко и сдавленно. Затем возвращается и протягивает мне руку. Остаток вечера мы занимаемся уборкой.
      Самое интересное в узлах - их кажущаяся сложность. Даже простейший узел трилистный, с его тремя грубо симметричными нахлестами - имеет математическую и художественную ценность. То, как завязывал сложные узлы царь Соломон, люди верующие считают вершиной мудрости. Узлы бросают вызов своими непредсказуемыми правилами ковровщицам и ткачихам по всему миру. Узлы могут видоизменяться, но вести себя они должны хорошо. Запутанный клубок - тоже своего рода узел.
      Мы с Луизой оказались в путах любви. Веревка, что связывала нас, не резала руки, не давила на горло, не перекручивалась. Наши запястья были свободны, на шею не накинута петля. В Италии в четырнадцатом и пятнадцатом веках было такое спортивное развлечение: двух борцов связывали вместе прочным канатом и давали им забить друг друга до смерти. Это и вправду часто заканчивалось смертью одного, поскольку канат не давал более слабому вырваться и бежать. Победитель же сохранял канат и завязывал на нем узел. А потом таскался с ним по улицам и угрозами вымогал деньги у прохожих.
      Я не хочу, чтобы мы были друг для друга спортивным развлечением. Не желаю наносить тебе удары кулаком, запутывать те простые узы, что нас соединяют. У меня нет желания ставить тебя на колени. За фасадом обычной жизни скрывается хаос. Мне хочется, чтобы обруч, которым скреплены наши сердца, поддерживал нас, а не был орудием насилия. Я не хочу затягивать тебя сильнее, чем ты сможешь выдержать. Крепкие узы нужны, но пусть с одной стороны болтается кончик - будет на чем повеситься.
      Я сижу в библиотеке и пишу это Луизе, разглядывая репродукцию из древнего манускрипта, где первой заглавной буквой - Л. Эта Л переплетается с изображениями птиц и ангелов, что слетались к нему из междустрочий. Сама буква - лабиринт. Над ним стоит пилигрим в шляпе и плаще. В самой середине буквицы, которая со своим двойником образовывает прямоугольник лабиринта - агнец Божий. Как пилигриму пробраться через лабиринт, такой несложный для птиц и ангелов? Я снова и снова пытаюсь пройти по тропе, но всякий раз в тупиках натыкаюсь на лучезарных змеев. Сдавшись, захлопываю книгу, забыв, что первым словом была Любовь.
      Последующие недели мы с Луизой проводили вместе столько времени, сколько удавалось. Она деликатно обращалась с Эльджином, а я - с ними обоими. Деликатность нас уже утомляла.
      Однажды ночью после лазаньи из морепродуктов и бутылки шампанского мы занимались любовью так неистово, что кровать в будуаре прогромыхала из конца в конец комнаты, будто подгоняемая турбиной нашей похоти. Мы начали у окна и кончили у дверей. Известно, что моллюски - очень хорошие стимулянты, Казанова ел их перед тем, как ублажить очередную даму, но, правда, он верил и в возбуждающее действие горячего шоколада.
      Красноречивость пальцев, язык глухих и немых, тайнопись тела, жаждущего другого тела. Кто обучил тебя писать кровью по моей спине? Кто научил тебя ставить на мне тавро ногтями? Ты выцарапала свое имя у меня на плечах, отметила меня своим знаком. Подушечки твоих пальцев обратились в литеры горячего набора, ты вбиваешь послание в мою кожу, смысл в мое тело. Твоя азбука Морзе мешает биенью моего сердца. У меня было верное сердце, пока мы не встретились с тобой. На него можно было положиться, оно не подводило меня, служило преданно и крепчало. Но теперь ты изменила темп, ты вплела свой ритм, ты играешь на мне, как на тугом барабане.
      Тайнопись плоти - секретный код, видимый только в особом свете: в нем содержится весь опыт прежней жизни. В некоторых местах записи столько раз переписывались заново, что буквы палимпсеста на ощупь стали шрифтом Брайля. Мне нравится не подпускать к своему телу пытливые взоры. Никогда не следует открываться полностью, рассказывать историю целиком. А вдруг Луиза умеет читать руками? Она перевела бы меня в собственную книгу.
      Мы старались не очень шуметь, чтобы не беспокоить Эльджина. Он должен был уйти, но Луиза предполагала, что все-таки остался дома. В тишине и темноте, окружавшей нас, мы любили друг друга, и мои ладони скользили по всем ее косточкам. Что время сотворит с ее кожей, такой новой под моим прикосновением? Остыну ли я к этому телу? Почему страсть проходит? Пусть время, что иссушит тебя, погубит и меня тоже. Подобно двум созревшим плодам, мы упадем и покатимся вместе по траве. Милый друг мой, позволь мне лежать рядом с тобой, глядя на плывущие облака, пока мы не истлеем и земля не поглотит нас?
      Когда мы спустились утром позавтракать, Эльджин сидел на кухне. Мы были ошарашены. Он был бледен, как его рубашка. Луиза незаметно проскользнула на свое обычное место в конце длинного стола. Мне досталась промежуточное место где-то посередине. Кусок тоста с маслом провалился мне в горло так громко, что стол вздрогнул, а Эльджин поморщился:
      - Почему от вас всегда так много шума?
      - Прости, Эльджин, - говорю я, засыпав всю скатерть крошками.
      Луиза, улыбаясь, передает мне чайник.
      - Чему ты так радуешься? - спрашивает Эльджин. - Ведь тоже, наверное, не выспалась?
      - Ты сказал мне вчера, что уходишь, - спокойно замечает Луиза.
      - Я вернулся. В конце концов, это мой дом. Я за него заплатил.
      - Это наш дом, и я предупредила тебя, что мы будем здесь.
      - Лучше б я заночевал в борделе.
      - Я думала, ты именно там.
      Эльджин поднимается и швыряет салфетку на стол.
      - Из-за тебя я сегодня вряд ли буду в хорошей форме. Я не выспался, а мне еще надо работать. Между прочим, от моей работы зависит наша жизнь. Так что можешь считать себя убийцей.
      - Могу, но не буду, - хладнокровно парирует Луиза.
      Мы слышим, как Эльджин громыхает в прихожей, выволакивая горный велосипед. Из окна первого этажа было видно, как он нахлобучивает на голову розовый шлем. На велосипеде ездить ему нравится: он считает, что это хорошо влияет на сердечную деятельность.
      Луиза погружается в задумчивость. Я выпиваю две чашки чая, мою посуду и уже подумываю, не отчалить ли домой, как она вдруг подходит ко мне сзади и обняв, кладет подбородок мне на плечо.
      - Не получается, - грустно замечает она.
      Она просит меня подождать дня три, а потом она мне сообщит. Кивнув, я, как побитая собака, плетусь в свою конуру. Я безнадежно люблю Луизу и мне панически страшно от мысли, что я могу ее потерять. Три дня пытаюсь привести в порядок свои мысли о нас, построить гавань, укрывшую бы меня от ревущих штормов, в которой можно тихонько покачиваться на волнах и любоваться видом. Но перед глазами - только лицо Луизы. Она не хочет поддаваться спокойному осмыслению. Откуда я могу знать, что она решит? Весь мой ужас по-прежнему вываливается на нее. Мне все еще хочется, чтобы нашу экспедицию вела за собой она. Так почему же мне трудно принять, что мы с нею вместе - уже на дне морском? Утонули друг в друге. Мне понятие судьбы не по душе. Мне не хочется верить в нечто фатальное, я хочу выбирать самостоятельно. Однако предположим, что выбирать нужно Луизу. Но ведь если выбор так груб - Луиза или не Луиза, то и нет никакого выбора.
      В первый день я сижу в библиотеке, пытаясь работать над переводом, но в блокноте записываю лишь то, что меня по-настоящему тревожит. Внутри все сжимается от страха. Тяжелого страха, что я больше ее не увижу. Но нет, я не нарушу обещания. Не буду ей звонить. Я оглядываюсь вокруг - множество голов усердно склонилось над книгами. Брюнет, блондин, каштановая головка, чья-то лысина, парик. Где-то в отдалении мелькнуло яркое рыжее пламя. Я точно знаю, что это не Луиза, но не могу отвести глаз от этого цвета волос. Меня это утешает - как ребенка в чужом доме может утешить плюшевый медвежонок. Это не мое, но похоже на мое. А если прищуриться, то все своды озаряются красными всполохами. Я чувствую себя зернышком померанца. Говорят, что на самом деле, Ева откусила не яблоко, а померанец - плод чрева, и себе на погибель я хочу лишь вгрызаться в тебя.