— Для тебя, Макс, джин с тоником. — Вдова поднесла напиток гостю, и оглянувшейся на них Лаури снова стало не по себе от его теплого, ласкового взгляда, обращенного к рыжеволосой красавице.

— Это необычный ребенок, Макс, — отметила графиня, когда венецианец расположился в шезлонге подле юной вдовы. — Она тиха, как лесной эльф. Даже сказочнее. Вы должны отдать мне это чудо в компаньонки, если потерпите неудачу, не сумев превратить ее в балерину.

— Я не собираюсь терпеть неудач, — отрезал Максим. Его брови сошлись на переносице, а сверкнувшие глаза показались Лаури дулами пистолетов из вороненой стали. — Мисс Гарнер затанцует так, как я хочу, а потом станет свободна как птица. Тогда она и будет компаньонкой — только не вашей, Зена.

— И почему же, позвольте спросить?

Лаури почувствовала на себе недоуменный взгляд графини и захотела доказать, что она не кукла, не марионетка, которую выбросят, как только Максиму ди Корте наскучит дергать за ниточки.

— У меня больная тетя в Англии, — объяснила она, смерив Максима холодным взглядом. — Она мечтала, чтобы я стала хорошей балериной, и только ради нее я отправилась в Венецию.

— Вам нравится Венеция? — спросила Венетта немного грустным, нездешним голосом.

— Она очень красива и необычна, — ответила Лаури.

— Но вы скучаете по Англии?

Да, ведь там мой дом, и с тетушкой мы всегда были очень близки. — Волна тоски по домашнему уюту неожиданно нахлынула на нее. Милая тетя Пэт в эту минуту, наверное, ставит в духовку свой фирменный пирог, а по радио передают воскресную программу. В аллеях Даунхаллоу сейчас поют кукушки, а почки на ивах у старой водяной мельницы уже начали распускаться — эта картина пронзила ее сердце невыносимой болью. Как же страшна тоска по обыденным вещам, которые Лаури так любила, и по безопасности, в которой она так нуждалась.

— Так тетя рассчитывает на твой успех? Лаури перевела взгляд на графиню:

— Видите ли, в молодости тетушка сама танцевала… — Каждый мечтает порадовать близкого человека, а? — улыбнулись живые проницательные глаза. — Таков закон судьбы, дитя мое. Все мы являемся жертвами собственных импульсов, но, прожив долгую и сложную жизнь, я знаю, что ее делает восхитительной, теплой и богатой лишь та тяга, которую мы испытываем к другим людям. Потребность любить и быть любимым. Она может причинять нам боль — очень часто так и случается, — но это и есть смысл бытия, и тот, кто пытается уберечь от нее свое сердце, на деле оказывается человеком унылым и неинтересным.

— Вы хотите сказать, графиня, что любовь — единственная вещь в мире, которой мы учимся, чтобы мужественно встречать удары судьбы?

— Именно так. — Узкая ладонь приласкала руку Лаури. — Если бы твоя тетя направила всю свою любовь лишь на то, чтобы оберегать племянницу, она бы принесла тебе больше вреда, чем добра. Я уверена, что ты талантлива — Макс не растрачивает свое драгоценное время на посредственности — и принесешь на сцену то неуловимое волшебство, которое так жаждут видеть театралы.

Лаури улыбнулась абсурдной мысли, что балетоманы жаждут видеть ее. Взгляд англичанки упал на москита, который присел на листочек возле ее ног, изящно сложив прозрачные зеленоватые крылышки. Его хищная ловкость напоминала девушке об Андрее.

— Вы, я слышала, ставите в наступающем сезоне «Жизель», Макс? — с ностальгией улыбнулась графиня. — Я всегда вспоминаю, как прекрасна была в этой роли твоя дорогая бабушка.

— «Жизель» — вещь, от которой я никогда не смогу отказаться. — Улыбка коснулась темных глаз Максима. — Да, я собираюсь показать этот балет в «Фениксе» на открытии сезона.

— С Андреей? — искоса взглянула на него Венетта, и Лаури показалось, будто в прекрасных голубых глазах мелькнула неприязненная искорка — сразу перед тем, как итальянка скрыла ее под густыми ресницами.

— Андрея — моя прима. — С деланой внимательностью Максим рассматривал бокал в своей руке. — Она перешла ко мне шесть лет назад, и за это время труппа добилась небывалых успехов. Жизель, правда, не относится к числу ее удач…

— Ты слеп, Макс? Твоя любимая женщина танцует, будто забивает гвозди.

Эти слова резким колокольчиком прозвенели на веранде, и все присутствующие уставились на Венетту, сказочно похорошевшую после вспышки гнева. В наступившей тишине она вскочила на ноги, испуганно прижав руку ко рту.

— О, Макс, как я могла сказать такое… Наверное, я схожу с ума!

— Моя дорогая…

— Нет, не старайся быть великодушным, Макс. То, что мне не хочется жить, — еще не повод вредить другим, тебе в том числе. Ты приехал во Флоренцию в те страшные дни, когда я отчаянно нуждалась в друге. Не будь тебя рядом, я могла бы…

— Венетта, не мучай себя. — Он торопливо встал и положил руку ей на плечо. У наблюдавшей за ними Лаури перехватило дыхание.

— Думаю, теперь самое время отправиться на ленч. — Графиня скинула белого кота с колен и попросила, чтобы Лаури подала ей руку. Разговаривая об окружавших их зарослях дикого винограда, они проследовали в дом, делая вид, будто ничего не произошло. Венетта и Максим шли следом, но что они говорили друг другу — расслышать было невозможно.

Ленч проходил в salotto[19], и графиня не умолкая оживленно рассуждала о балете. После восхитительного кофе она объявила, что настало время сиесты, и удалилась, обещав присоединиться к ним позже. Венетта также попросила извинить ее и выскользнула за дверь, а Максим, дочитав газету, предложил Лаури осмотреть остров.

— Вырвемся из плена условностей, — добавил он с несколько натянутой улыбкой. — Я так давно дружу с графиней, что вилла стала для меня вторым домом.

Лаури ощущала его беспокойство, когда они шли по прохладной гостиной с мозаичными полами, настенными фресками и огромными напольными вазами с живыми цветами. Спутники достигли арки, за которой начинался сад, и Лаури заинтересовалась тремя перекрещенными пиками, укрепленными над их головами.

— В дни римских завоевателей такие пики считались символом подчинения, — лукаво улыбнулся Максим, проследив за ее взглядом. — Рабыни римлян проходили под ними впереди хозяев, чтобы доказать свою покорность.

— Как интересно. — Стараясь выглядеть непринужденно, Лаури проходила под пиками перед Максимом.

— На острове сохранились древние римские руины, — заметил он, — и пещера на берегу, в которой много столетий назад проходили тайные обряды. Хочешь взглянуть на них?

— Очень.

Каменные плиты были раскалены, а белые стены, отражая поток солнечных лучей, слепили глаза, поэтому Лаури достала из сумочки солнцезащитные очки. Теперь она могла как следует разглядеть спутника и обнаружила, что у него весьма встревоженный вид… похоже, венецианца расстроила сцена на веранде.

— Я должен предупредить, что эти обряды посвящались Афродите, богине любви, — сверкнули его белые зубы на фоне загорелого лица. — Островитяне считают, что в пещере до сих пор живет языческий дух любви и что женщина, оставшаяся там наедине с мужчиной, рискует поддаться чарам Афродиты.

— А что же мужчина? — отважно поинтересовалась Лаури. — На него чары, случайно, не подействуют?

— Я не рискну сказать тебе об этом, особенно после нашей утренней беседы в гондоле.

Его слова и настроение выдавали внутреннюю тревогу, и Лаури невольно поежилась, взглянув на веранду, где Венетта прокричала, что Максим слеп относительно своей дорогой Андреи. Веранда сейчас напоминала шатер из цветов с золотыми пчелами, вьющимися над розовыми и белыми соцветиями, и цикадами, звенящими в такт ее сердцу. Возбужденная, Лаури почти бежала перед Максимом к ступенькам террасы.

— Осторожнее, — предупредил Максим, — ты можешь подвернуть ногу!

«О господи, — подумала Лаури, — дай мне хоть на минуту забыть о моих бесценных балетных ногах!»

С террасы открывался чудесный вид. Пурпурными пятнами выделялись другие острова, а туманная дымка, словно подвенечная фата, растянулась вдоль линии горизонта. Зеленое, как нефрит, море ласкало берег. Под их ногами простирался черный, словно эбонит, песок.

— Впервые вижу черный пляж. — Их тени перекрестились, когда Максим подошел к ней; его шаги, как всегда, были неспешны и бесшумны. Лаури опустилась на колени, поразившись, насколько горячим оказался песок, вобравший солнечные лучи. Девушка зачерпнула горсть и пропустила ее сквозь тонкие белые пальцы. — Как будто размолотый оникс или черный жемчуг, — засмеялась она.

Максим возвышался над ней на фоне солнца, и, взглянув на него снизу вверх, она обратила внимание, что он где-то оставил ее жакет и свой галстук — вероятно, на террасе — и что ворот его рубашки расстегнут.

Так, должно быть, выглядели его отважные предки, приказывающие поднять паруса кораблей, чтобы отправиться в далекое плавание. Те же черные брови, сходящиеся над ни разу не затуманившимися глазами и римским носом, те же губы — строгая верхняя и страстная нижняя.

— Идем! — Он протянул руки, и Лаури позволила ему поднять себя на ноги. Максим резко потянул ее на себя, но Лаури была так легка, что чуть не оказалась в его объятиях. Ее глаза широко распахнулись от неожиданности. Девушка только сейчас особенно ясно осознала, что они здесь одни — на черном берегу с пещерой Афродиты, окруженные ароматом дикой мирты и внимающие тихому, соблазнительному шепоту моря.

— Ты встревожена, — заметил он. — Боишься, что я выполню свою утреннюю угрозу?

Лаури испуганно перевела дыхание, а в следующую секунду ощутила его ладонь на затылке. Девушка вздрогнула и попыталась отвернуться, когда его губы оказались у ее лица. Она еще никогда в жизни не была так напугана и поэтому замерла, чувствуя, как его теплое дыхание согревает ей щеку.

— Я для вас лишь игрушка, с помощью которой вы рассчитываете отомстить, — выдохнула она.

— Что ты хочешь сказать? — Максим заставил спутницу взглянуть на него, и она увидела вспышку гневного пламени в глубине темных глаз. Тонкие пальцы сжались на ее волосах.

— В-вы были рассержены перед ленчем, — еле слышно прошептала Лаури. — Потому что Венетта сказала вам…

— Что же сказала Венетта? — Его голос был тих и спокоен.

— Вы знаете лучше меня. — Голос Лаури тоже был тих, но дрожал.

Сильные руки сжались вокруг ее талии, и она почувствовала биение его сердца.

— Пожалуйста, не мучайте меня, — взмолилась она.

В темных глазах мелькнула опасная искорка, и Лаури уже почти не надеялась, что Максим пощадит ее, избавив от насмешливого и постыдного поцелуя.

— Ты считаешь меня дьяволом? — каким-то странным тоном спросил он.

— Сейчас — да. — Лаури уже не выбирала слов; она мечтала только об одном — освободиться от его рук.

— Значит, ты жалеешь, что приехала в Венецию танцевать у меня?

— Разве вы мне позволите теперь вернуться в Англию? — вспыхнула она.

— Нет, я не бросаю начатого на полпути. — Максим с мягкой улыбкой легонько коснулся губами ее щеки и отпустил Лаури. — Я обещал показать тебе пещеру Афродиты — пойдем, если ты не боишься остаться наедине с дьяволом в таком месте.

— Это и есть пещера? — Лаури подбежала к нескольким причудливо отесанным скалам у проема в утесе.

Камни были темны, словно оцепеневшие драконы, оставленные охранять языческие секреты пещеры; она довольно долго пробиралась через заросли ежевики и дикой мирты, чтобы оказаться у входа в пещеру.

Лаури сняла темные очки и, как только кусты ежевики зашелестели за ее спиной, шагнула в большой каменный мешок.

— Магия зарождалась в каменных пещерах. — Максим озирался по сторонам. — В подобных местах старые колдуньи предсказывали будущее и продавали любовные зелья юным девушкам.

— Вы верите в чудеса, синьор?

Солнечные лучи почти не проникали внутрь, и Лаури почувствовала на щеке легкий ветерок, словно прикоснулась к паутине. Сквозняк холодил ей ямочку под скулой — место, до сих пор горящее от поцелуя Максима.

— Я верю, что людскими судьбами управляют глубокие неведомые нам силы, — ответил он. — Но под волшебством ты, вероятно, имела в виду нимф и маленьких зеленых человечков, твердящих злобные заклинания, вредящие человеку?

— Я допускаю, что они существуют, — рассмеялась она, — особенно по некоторым человеческим поступкам, противоречащим всякому здравому смыслу.

— Ты имеешь в виду свой приезд в Венецию? — Максим испытующе глядел на Лаури, облокотившись на довольно высокий валун в центре пещеры, напоминающий языческий алтарь для жертвоприношений.

— Иногда, — призналась она. — Я оставила тетю Пэт совершенно одну — да, я знаю, что она питает определенные надежды на мой счет, но я-то их никогда не разделяла.

— Ты думаешь, что приносишь себя в жертву амбициям других людей? — Максим многозначительно прикоснулся к алтареподобному валуну. — Но не кажется ли тебе, что человек, которому Бог дал талант, обязан делиться им? Что этот талант принадлежит не только ему, но и всем остальным?

— Да, я согласна с этим, — вздохнула Лаури, — но уверены ли вы, что говорите сейчас о таком таланте, как у Андреи? О таком, какой был у вашей бабушки?

— И о таком, который достался тебе, — тихо и веско проговорил он, и ей показалось, будто вокруг закружился хоровод теней. — Когда я впервые увидел тебя, меня заинтриговало твое сходство с Травиллой: твои темные, изогнутые брови, сияющие глаза, необъяснимое ощущение принадлежности к иному, потустороннему миру. Тогда ты танцевала как дилетант, но я знал, что могу сделать из тебя балерину.

— Как вы эгоистичны, — бросила она. — Считаетесь только с собой…

— Да, если дело касается балета, — перебил ее он. — Я решил, что ты станешь партнершей Лонцы в «Жизели» еще тогда, когда мы встретились в Лондоне.

— Но Андрея ни за что не согласится уступить партию, — испуганно выдохнула Лаури.

Боюсь, ей придется. — Он поймал взгляд Лаури, золотистую молнию в полумраке пещеры. — Жизель — тонкий и нежный образ. Он требует чуткого сердца, невинности, честности, которая никогда не предаст. Андрея — уникальная балерина, но она привносит в роль Жизели истерию своего собственного несчастья.

— Синьор, — вырвалось у Лаури, — как можно так говорить, ведь вы с ней…

— Кто — любовники? — Его издевательские слова прокатились эхом по стенам пещеры. — Господи, неужели мы действительно производим впечатление людей, отдавших свои сердца друг другу?

Максим расхохотался как безумный, и Лаури невольно отшатнулась от его темной стройной фигуры. Девушку покоробил этот дикий смех.

— Женщина, которую я люблю, — здесь, на этом острове, — импульсивно произнес Максим и неожиданно заметался по пещере, как посаженная на цепь пантера. На белой рубашке заиграли зеленоватые отсветы; темные глаза сверкали. — Я мечтал о ней, кажется, всю жизнь, но даже теперь должен терпеливо ждать, ибо что-то до сих пор стоит между нами. Она еще не готова любить меня…

«Любить меня… любить меня…» — Эхо растаяло, и у Лаури осталась лишь окончательная уверенность, что он говорил о Венетте. Женщина, которую он любил, жила на этом острове, окруженном опаловой водой, рядом с этим уединенным и языческим капищем, подчиняющим сердца и заставляющим раскрывать их секреты.

Лаури с содроганием осмотрелась вокруг, и ей захотелось уйти отсюда.

— Я поняла, — шепнула она, и не солгала. Она действительно могла понять любовь Максима к Венетте, но теперь ей показалась еще более странной его нежная забота об Андрее.

— Пойдем, здесь прохладно после солнечного берега.

— Когда они выбирались из пещеры, он взял Лаури за руку смуглыми тонкими пальцами. Снаружи девушке показалось, будто сизая дымка на горизонте уплотнилась и приблизилась к острову.

— Мы скоро возвращаемся? — занервничала она.

— Зена рассчитывает, что мы останемся на ужин. Что, — Максим проследил за ее взглядом, устремленным вдаль, — ты боишься, что дымка подкрадывается к острову, собираясь застать нас врасплох?

— Она, кажется, сгущается. — Лаури на его веселый тон не отреагировала. — Она не может отрезать нас от суши?

— Разве плохо побыть вдали от цивилизации каких-нибудь несколько часов? — сухо бросил он. — Я оставался здесь и раньше, когда эта дымка перерастала в густой туман, — кровати на вилле довольно удобные.

— Вы хотите сказать, что мы можем остаться здесь на ночь? — Сердце Лаури встрепенулось в смятении.

— Вполне вероятно, — согласился он.

— Но не разумней ли будет уехать отсюда, пока дымка не разрослась? — Лаури пыталась говорить убедительно. — Я уверена, что графиня поймет…

— Дело в том, что я не хочу уезжать отсюда. — Его глаза своенравно вспыхнули, поймав ее умоляющий взгляд. — Это удивительное ощущение — оказаться отрезанным от всего мира, словно заблудившись в облаках.

«И конечно же, — ехидно добавила про себя Лаури, направляясь за ним вдоль края моря, — он счастлив возможности провести подле Венетты еще несколько часов». Зеленые волны лизали полоску черного песка, и совсем недалеко от них дрейфующая дымка образовала плотное кольцо, которое вот-вот могло превратиться в паутину и поймать неосторожных спутников.

— Видимо, мне остается лишь покориться неизбежному, — вздохнула Лаури. — Ведь вас бесполезно переубеждать, раз вы уже задумали что-то.

— Это ты заставила меня быть своевольным, — поддел ее Максим.

— Все мужчины таковы, но вы превзошли их всех, — сообщила англичанка.

Только послушайте этот опытный голос! — расхохотался он. — Как все женщины, мисс Гарнер, вы следуете своим эмоциям, как прилив за луной. Вы просто не в состоянии понять логику, руководящую мужскими поступками.

— Особенно логично с вашей стороны полагать, будто я готова танцевать Жизель, — парировала Лаури. — Андрея — опытнейшая балерина, и кроме того, она никогда не отдаст партию дублерше.

— Я — директор труппы ди Корте, — довольно резко оборвал ее Максим. — Мои балерины подчиняются мне.

— Но я не могу! Вы с Микаэлем, должно быть, сошли с ума, раз предположили такое…

— Так Лонца говорил о том, что хочет танцевать с тобой?

Лаури изумленно уставилась на венецианца:

— Вы же все слышали, синьор, когда поднимались вчера по лестнице.

— А, так он это имел в виду? — Выбившаяся на лоб черная прядь волос задрожала на ветру. — Надо сказать, я весьма удивлен.

— Что же он еще мог иметь в виду? — Она продолжала недоуменно смотреть на Максима.

— Если ты не понимаешь, крошка, это доказывает, что невинность действительно имеет собственную защиту. — И он подарил спутнице ту редкую ослепительную улыбку, которая всегда обезоруживала его врагов и порабощала балерин. Волосы Лаури давно растрепались на ветру, словно ласточкин хвост, а она все пыталась понять, как давно Максим любит Венетту и как может такой гордый и своенравный мужчина довольствоваться лишь половиной женского сердца.

— Я шокирую тебя, да? — с безразличной улыбкой осведомился Максим. Казалось, ее реакция не слишком волновала его. — Будучи старше вас, синьорина, я знаю, что люди никогда не могут достичь взаимопонимания, пока не разворошат друг другу души, пусть даже причинив этим страшную боль. Надо принимать человека со всеми его достоинствами и недостатками, талантами и творческими неудачами, красотой и уродством.

Потрясенная Лаури молчала.

— Это жизнь, — тихо добавил он. — Жизнь, как мудро заметил Гюго, это цветок, нектар в котором — любовь.

Лаури впитала в себя эту цитату вместе с солоноватым запахом моря и едва уловимым ароматом мирты. Как она могла считать, будто у Максима ди Корте ледяное сердце? Что ж, сегодня, на этом венецианском острове, она убедилась, как сильно ошибалась.

Путешественники уже поднимались по ступеням террасы, когда Лаури заметила, что нити сизой дымки превратились в сеть, наброшенную на солнце. Казалось, будто языки пламени прорываются сквозь ее ячейки. У Лаури от этого зрелища перехватило дыхание, она споткнулась о ступеньку и не смогла удержаться на ногах. Максим тут же бросился к ней.

— Повредила колено? — переполошился он, когда Лаури осторожно потерла пораненную ногу.

— Нет, но посмотрите, что стало с моей одеждой! — Тонкая ткань порвалась дюйма на два, а колено окрасилось кровью.

— Надо быть осторожнее, — выговаривал Максим, придерживающий Лаури за талию, пока она хромала до дома. — Ты могла подвернуть ногу.

— Подумаешь, ноги, — отмахнулась девушка, — меня куда больше волнует юбка. Только взгляните, какая прореха!

— Что случилось? — Встревоженная Венетта поднялась из глубокого кресла у окна гостиной и поспешила им навстречу.

— Дитя не смотрит, куда ставит ноги, — пояснил Максим.

— Я не дитя! — огрызнулась Лаури, рассматривая поцарапанное колено.

— Рану надо промыть, — тактично подсказала Венетта. — Давайте поднимемся в мою комнату и сделаем все как надо. Максим, может, ты пока выпьешь чашку чая? Зена, вероятно, уже проснулась, она с удовольствием присоединится к тебе.

— Конечно, моя дорогая, — кивнул он и задумчиво оглядел Лаури. — Думаю, Венетта сможет одолжить тебе платье — ведь мы ужинаем здесь, независимо от капризов тумана.

— Макс, перестань дурачиться, — упрекнула его Венетта. — Ты хочешь, чтобы Лаурина расплакалась?

— Боюсь, этого недостаточно, чтобы Лаурина расплакалась. — Максим намеренно произнес ее имя на итальянский манер, и Лаури бросила на него возмущенный взгляд, оставивший его, впрочем, по-прежнему безмятежным. Он нетерпеливо выпроводил их с Венеттой из комнаты.

Осмотрев разбитое колено Лаури и заклеив ранку маленьким пластырем, Венетта провела гостью в комнату, которую она делила с мужем, когда они гостили здесь. По словам итальянки, несколько платьев тех давно минувших счастливых времен до сих пор висели в ее гардеробе. Лаури отметила, что вдове было нелегко повернуть ручку и открыть дверь большой сдвоенной комнаты.

Помещение украшали ковры и резная мебель в стиле барокко: массивные туалетные столики, стулья на гнутых ножках. Из огромных окон открывался чудесный вид на море. Венетта печально разглядывала обстановку; грусть подернула ее лицо и затенила прекрасные голубые глаза.

— Утрата счастья гораздо болезненнее, нежели просто череда страданий, — вздохнула она. — Нет ничего страшнее воспоминаний. Я смотрю в эти зеркала и вижу в них лицо Стефано, а не свое. Прикасаюсь к этим часам, но время больше ничего не значит для меня — оно не вернет мне его ни через час, ни через два; просто утекает моя пустая жизнь.

— Венетта, — Лаури осторожно прикоснулась пальцами к тонкой восковой руке, — я уверена, что скоро ваша жизнь снова наполнится счастьем.

Счастье — это когда ты любима и нужна, — покачала головой Венетта. Когда она открыла шкаф, ее прикрытые черным шелком руки словно прикоснулись к чему-то давно ушедшему. Пестрые ткани замелькали под ее пальцами, и через некоторое время Венетта вытащила просто скроенное, но элегантное платье сочных золотисто-зеленых тонов. — Уверена, это вам подойдет. — Она приложила наряд к груди Лаури. — Да, мы одинакового сложения.

— Оно очень милое. — Лаури задумчиво провела по ткани рукой и добавила, повинуясь внезапному импульсу: — Я уверена, что вы нужны и любимы, Венетта.

— Возможно. — Венетта пожала плечами и положила переливающееся цветами платье на резную кровать. — Я оставлю его здесь для вас. Ничего, если вы переночуете в этой комнате? В ней есть свои призраки, но они очень юны и влюблены друг в друга, поэтому не могут никому причинить вреда, кроме меня.

В горле Лаури словно застыл горький комок. Она молча вышла из комнаты вслед за Венеттой, сказав себе, что не побоится вернуться сюда.

Позже, когда Лаури стояла в парчовом платье перед зеркалом, укладывая косу на затылке, она почему-то вспомнила слова Венетты и собственное детское чувство давней безвозвратной потери. Тетя Пэт обняла ее теплыми руками, и ей не пришлось объяснять словами, что произошло с обожаемыми родителями девочки — они просто ушли, и после них осталась лишь память об их веселье, красоте и любви к дочери.

Лаури любила тетю Пэт, но по ночам она часто плакала, вспоминая ласковую улыбку матери или крепкие объятия всегда пахнущего табаком отца.

Пройдут годы, прежде чем Венетта будет снова готова любить и найдет в себе силы дать жизнь новому человечку — сыну Максима.

Лаури с тяжким вздохом подошла к окну. И тут ее вздох перешел в испуганный возглас — плотный туман окутал остров вместе со сгущающимися сумерками, изолировав их от остального мира.

Девушка расслышала разносящийся по воде призрачный звон — это венецианские колокола собирали запоздалые корабли в гавань. Участившееся биение сердца подсказало ей, что вилла «Нора» превращается в «замок, откуда нет возврата».

Она прислушивалась к этому далекому звону и к стуку собственного сердца, и неожиданно ей показалось, будто тени за туалетным столиком подступили к ней ближе, чем следовало, и что в этой комнате она не одна. Лаури развернулась, подхватив длинный подол, и опрометью бросилась из комнаты в коридор, а затем на лестницу. Перед лестничной аркой ее заставил сбавить скорость и замереть звук голосов. В этот момент англичанка в парчовом платье, переливающемся золотисто-зеленоватыми тонами на изящной фигурке, напоминала средневековую даму.

Венетта заговорила, и у Лаури не осталось возможности показаться или, наоборот, уйти. Она ясно расслышала слова молодой вдовы:

— Я понимаю твои чувства, Максим. Я сама любила слишком сильно, чтобы не угадать столь же глубокие эмоции в ком-либо другом.

— Я надеялся, что ты сможешь дать мне совет, сага[20]. — Его голос звучал так, словно он задыхался. — Остается только ждать и надеяться, что скоро моя любимая поймет, как я нуждаюсь в ней. Я не могу смириться с простой дружбой или любой другой, меньшей формой любви. Ты понимаешь меня, Венетта?

— Абсолютно, — заверила она. — Для тебя, Макс, — все или ничего.

Лаури задрожала. Ее сердце колотилось так быстро, словно она открыла потайной замок шкатулки с кладом и обнаружила внутри то, чего совсем не хотела бы найти. Ее передернуло, и Максим, должно быть, услышал шорох платья. Он обернулся к своей протеже, и его смоляные брови сдвинулись над переносицей.

— А, ты здесь. — Он взглянул на очаровательное позаимствованное у Венетты платье и добавил с галантной улыбкой: — Я никогда не видел тебя такой взрослой.

— Спасибо, — тихо поблагодарила Лаури, спускаясь между ними по лестнице.

В венецианских канделябрах горели свечи. Весело потрескивал огонь в камине; длинные, тяжелые шторы защищали обитателей дома от тумана и призрачного звона. Обстановка казалась очень уютной и теплой, но в сердце Лаури воцарилась зима.