МАРС, 2094 год

Если верить часам с календарем, дома сейчас двадцать четвертое июня, утро — пора завтракать. А не верить нет причин. Выходит, я провел на Марсе ровно десять недель. Немало. Любопытно, сколько их, недель, еще осталось?

Рано или поздно сюда опять прилетят люди и обнаружат корабль. Надо бы вести журнал — регулярно, как полагается, однако до сих пор я не видел в этом особого смысла, да и какая тут регулярность, когда ты… скажем, малость не в себе. Но так было раньше. Сейчас же я отважился взглянуть правде в глаза и почти смирился с судьбой.

И чувствую, будет неправильно, если я унесу нашу тайну на тот свет. Сюда однажды обязательно кто-то прилетит, — зачем же ему разыскивать следы и разгадывать головоломку? Так и ошибиться недолго. А мне. хочется кое-что рассказать. Еслина то пошло, я должен кое-что рассказать. К тому же надо как-нибудь скоротать время. Да, это жизненно необходимо. Не желаю снова тронуться умом.

Забавно, в голову лезет всякая душещипательная чепуха, вроде той салонной песенки для чувствительных дам: «Ты смерть в бою дозволь мне возлюбить!» Конечно, безвкусица, и все-таки…

Но спешить некуда. Да, время, наверное, еще есть. Я уже переступил некую грань, за которой раздумья о смерти пугают гораздо меньше, чем перспектива жизни в этой пустыне. Скорбь моя теперь изливается вовне: милая Изабелла, как тебе сейчас нелегко, и как трудно будет потом, когда подрастут Джордж и Ана!

Не знаю, кому доведется прочесть эти строки. Вероятно, участнику экспедиции, которому известно о нас все, вплоть до часа посадки. Мы передали по радио координаты, поэтому вряд ли возникнут сложности с нахождением нашего корабля. Впрочем, как знать. Радиограмма могла не дойти или еще что-нибудь в этом роде… Нельзя исключать, что нас обнаружат много лет спустя и совершенно случайно, — вот тут-то от моего дневника, пожалуй, будет больше толку, чем от бортового журнала.

Разрешите представиться: Трунхо. Капитан Джеффри Монтгомери Трунхо, космический дивизион ВВС Бразилии, последнее место жительства — Америка-ду-Сул, Бразилия, Минас-Жерайс, Претарио, авенида Ойто де Майо, 138. Двадцать восемь лет, штурман и единственный уцелевший член экипажа космического корабля «Фигурао».

Мои дед и отец-уроженцы Британии, в 2056 году получили бразильское гражданство и по фонетическим соображениям сменили фамилию Трун на Трунхо. Мы — династия космонавтов. Мой прапрадед — знаменитый Маятник Трун, тот самый, что ехал верхом на ракете и строил первую орбитальную станцию. Прадед командовал Английской Лунной, и дед, наверное, унаследовал бы этот пост, если бы не Великая Северная война. Так уж вышло, что война разразилась, когда дед проходил подготовку в Британском Космическом Доме, точнее, в одном из секретных и зарытых глубоко в землю центров оперативного управления, и начало военных действий застало его в отпуске на Ямайке; вместе с женой — моей бабушкой -и шестилетним сыном — моим будущим отцом — он гостил у своей матери, которая незадолго до этого приобрела там дом.

О тех проклятых днях написано много книг, в них доказывается, что война была неизбежной, что правительство знало об этом и готовилось к худшему, — но дед всегда это отрицал. Высшие круги власти, утверждал он, точно так же как и общественность, тешились иллюзией, что угроза войны так и останется угрозой.

Видимо, наши лидеры не отличались особым умом; угодив в затяжной клинч, они слишком рано успокоились. Они не были преступниками и психопатами и вполне представляли себе, какими бедами чревата такая война. В мире периодически случались кризисы, поднималась паника, но сколь бы ни были тревожны эти инциденты, они не отражались на торговле и бирже, а потому довольно хладнокровно воспринимались политиками.

С точки зрения высших военных чинов, они даже шли на пользу. Без регулярных встрясок общественность разомлеет, считали военные, и тогда нам урежут бюджет, да и технический прогресс основательно пострадает. И мы здорово отстанем от Не Наших Ребят, а уж они-то своего не упустят. Усовершенствуют оружие, накопят сил…

С точки зрения Космического Ведомства, рассказывал дед, конфликт выглядел не более вероятным, чем и два года, и пять, и десять лет назад. Оно работало в самом обычном ритме: обновляло технику и вооружение, реорганизовывало структуры, переставляло кадры, и все это напоминало шахматную партию, в которой фигуры уступают не противнику, а моральному износу. И не было ни единой гарантии того, что война не разразится по прихоти какого-нибудь маньяка, а то и просто случайно. По обе стороны рубежа давно считалось аксиомой, что в случае ракетной атаки противника надо сразу же обрушить на него как можно больше собственных ракет, беспощадно расправиться с его военным потенциалом. А в 2044 году в это понятие входило почти все, от фабрик и складов до урожаев на полях и боевого духа.

И вот однажды вечером мой отец уснул в зыбком мире, а проснулся в разгар четырехчасовой бойни, когда счет потерь шел на миллионы.

По всей Северной Америке, по всей Европе, по всей Российской Империи полыхал огонь, перед которым бледнело солнце. На своем пути волны жара испепеляли целые страны. Чудовищные черные столбы упирались в небеса, рассеивая по ним смертоносный пепел и пыль.

Мой дед не колебался ни минуты. Он был обязан любым способом добраться до своего боевого поста в Северной Канаде, где размещались части Британских Космических Войск. Два дня он провел в Кингстоне почти без сна и отдыха, уговаривая тамошние власти и вообще всех, от кого хоть что-то зависело. На аэродроме хватало разных самолетов — огромных авиалайнеров, тесных транспортников, маленьких частных машин, — но все они прибывали с севера, многие садились только для дозаправки и отправлялись дальше на юг, как перелетные птицы. Возвращаться не желал никто.

В эфире царил сущий бедлам. Невозможно было понять, какие аэродромы еще целы и долго ли они протянут. Пилоты не соглашались рисковать даже за огромные деньги. Администрация аэропорта запретила северные рейсы, и напрасно мой дед и множество других измученных тревогой людей пытались ее уломать.

На второй вечер ему посчастливилось выкупить у кого-то билет на южный рейс, и он улетел с Ямайки, чтобы добраться кружным путем — через бразильский порт Натал, Дакар, Лиссабон в Англию, а оттуда на служебной машине — в Канаду. Восемь дней спустя он застрял во Фритауне, столице Сьерра-Леоне. Туда доходили очень скудные и противоречивые новости, но и их было достаточно, чтобы убедить не только летчиков, но и потенциальных пассажиров: если самолету и посчастливится дотянуть до Европы, посадка на любом аэродроме будет означать массовое самоубийство.

Возвращение на Ямайку заняло два месяца, и за этот срок война ушла в историю, — правда, так неглубоко, что не затронутое ею население планеты все еще тряслось от страха, и никто даже не помышлял о том, чтобы приблизиться к границам разоренных земель. Людям все еще не верилось, что они сами и их дома остались целы и невредимы. Мир пребывал в шоке; жизнь не спешила возвращаться в нормальную колею.

И очень скоро посыпались проблемы — не только остаточного излучения, радиоактивной пыли в воздухе, зараженной воды, эпидемий, грозящих и фауне, и флоре, и тому подобные, — но и проблема экономической и политической глобальной переориентации, с учетом того, что Северное полушарие превратилось в пустыню, губительную для всего живого.

Легко было догадаться, что Ямайке не суждено особое процветание. Для традиционного экспорта у нее почти не осталось рынков. Конечно, себя бы она худо-бедно прокормила, но едва ли стоило начинать там новую жизнь.

Бабушка ратовала за переезд в Южную Африку — там жил ее отец, глава правления маленькой самолетостроительной компании.

«С твоими знаниями и опытом, — говорила она деду, — тебе самое место в правлении. В мире почти не осталось крупных авиационных предприятий, значит, начнется бурный рост мелких».

Дед не разделял ее оптимизма, однако согласился нанести тестю визит. Вернулся он, как говорится, при своих: Южная Африка ему совсем не приглянулась, веяло там чем-то таким… тревожным.

Бабушка, хоть и огорчилась, настаивать не стала — и слава Богу, потому что год спустя и ее отец, и вся остальная родня, вместе с миллионами других людей, погибли в Великом Африканском восстании.

Но еще до того как это случилось, дед сделал выбор.

«Китай, — сказал он, — не погиб, хотя от него остались жалкие клочки, и он еще нескоро оправится. Япония понесла невосполнимый урон из-за чрезмерной перенаселенности. Индия, как всегда, ослаблена внутренними раздорами. Африке суждено и дальше плестись в хвосте. Австралия теперь — центр уцелевшей Британии, и вероятно, станет процветающей страной, но — не в обозримом будущем. Южная Америка невредима и, как мне кажется, имеет неплохие шансы на мировое лидерство. Значит, либо Бразилия, либо Аргентина. Я очень удивлюсь, если это будет Аргентина. Летим в Бразилию!»

Он отправился первым — предлагать свои технические навыки — и почти сразу получил под свое начало тогда еще лишь едва народившийся Космический Дивизион Бразильских ВВС. Ему поручили занять разбитые искусственные спутники, доставить продовольствие на Английскую Лунную станцию, эвакуировать весь ее персонал (в том числе собственного отца) и аннексировать территорию Луны в пользу Эстадос-Унидос-ду-Бразил.

Цена всего этого — тем более в такое тяжелое время — была громадной, но дело того стоило. Как известно, престиж на дороге не валяется, его, как золото, добывают по крупице. И пускай в Северной войне лунные и орбитальные станции совершили ничтожно мало, при этом едва ли не полностью уничтожив друг друга, и пускай в бразильском небе никогда не показывается Луна, — сам по себе тот факт, что она теперь целиком в руках бразильерос, основательно поднял авторитет Эстадос-Унидос.

И это — в те годы, когда погруженные в хаос осколки цивилизации искали новый центр притяжения.

Как только Космическая Программа надежно «встала на ноги», дед, хоть и не был тогда еще бразильским гражданином, возглавил дипломатическую миссию в Британской Гвиане и там талантливо расписал выгоды, которые ампутированная колония могла бы получить от объединения — при условии полного равенства, естественно, — с могущественным соседом.

На западную границу Гвианы уже напирала Венесуэла, и предложение не встретило отказа, а несколько месяцев спустя точно так же поступили Суринам и Французская Гвиана. Карибская Федерация подписала договор о дружбе с Бразилией. В Венесуэле, лишенной североамериканской поддержки и рынка, вспыхнула короткая, но жестокая революция, и новое правительство тоже взяло курс на интеграцию с Бразилией. Колумбия, Эквадор и Перу поспешили заключить договоры о дружбе и сотрудничестве, Чили вступили в оборонительный союз с Аргентиной, Боливия, Парагвай и Уругвай чуть ли не хором провозгласили нейтралитет и добрососедские намерения.

За свои заслуги дед получил свидетельство о натурализации и стал полноправным, лояльным и уважаемым гражданином республики.

Мой отец в 2062 году окончил университет Сан-Паулу с дипломом магистра внеземного инженерного дела, а затем несколько лет работал на государственной испытательной станции в Рио-Бранко.

Дед мой долго был фанатиком космического кораблестроения и твердил, что разработка новых моделей — вовсе не дорогостоящая забава, как думают некоторые, а мудрая предосторожность, которая обязательно себя оправдает. Во-первых, если Бразилия пренебрежет космосом, то его рано или поздно присвоит другая страна. Во-вторых, в недалеком будущем может возникнуть острая нужда в экономичном космическом грузовозе. В основе современной технологии лежат металлы, и обойтись без них никак невозможно. Но сейчас богатые месторождения Канады, Аляски и Сибири недосягаемы, Африка сама потребляет всю свою добычу, Индия скупает на рынке все, что ей по карману, а у Южной Америки аппетит растет не по дням, а по часам. Уже ощутим дефицит редких металлов, и скоро он станет острым. Следовательно, необходимо искать месторождения за пределами Земли. Цена, конечно, покажется большой, но если упустить время, она будет непомерной. Однако затраты можно существенно снизить, если сконструировать практичный грузовой корабль. И тогда в один прекрасный день Бразилия получит монополию, по крайней мере на редкие металлы и металлоносные территории.

Уж не знаю, верил ли мой отец хоть чуть-чуть в здравомыслие политиков. Может, и вовсе не верил, но всегда пользовался логикой — хотя бы для того, чтобы поднимать проблемы. Самыми живучими среди его любимых коньков были: «ящик», как мы прозвали экономичный беспилотный грузовоз, и собираемый в космосе крейсер. На чертежных досках отца родилось немало разных моделей «ящика», но концепция крейсера — принципиально иного корабля, которому незачем бороться с земной гравитацией, — пока выглядела несколько расплывчато.

Сам я, хоть и унаследовал почти патологический семейный интерес к проблемам, лежащим за пределами ионосферы, не обладал отцовским талантом выражать свою увлеченность в чертежах и формулах. Поэтому, отучившись в университете Сан-Паулу, я поступил в Академию ВВС, а по ее окончании получил назначение в космический дивизион.

Что ни говори, семейные связи — штука полезная. Иначе бы меня вряд ли предпочли людям, чья квалификация ни в коей мере не уступала моей. Сначала в списке претендентов на должность штурмана космического корабля «Фигурао» стояло двадцать фамилий, потом нас осталось четверо, одинаково умелых и опытных. Вот тут-то, я думаю, и пригодилась фамилия Трунхо, в прошлом — Трун.

Весьма вероятно, Рауль Капанейро стал нашим капитаном по очень сходным причинам, — он был сыном маршала ВВС Бразилии. А вот Камилло Ботоес попал к нам только благодаря своей уникальности. Похоже, намерение посетить другую планету созрело у него еще в колыбели, и чуть ли не в ту же пору его осенило: чтобы одолеть соперников, надо освоить какую-нибудь необычную профессию. Он столь целеустремленно взялся за воплощение этой идеи, что ВВС Бразилии, объявив конкурсный набор участников марсианской экспедиции, с удивлением обнаружили в своих рядах офицера, который великолепно разбирался в электронике и вдобавок был специалистом по геологии, о чем свидетельствовали его яркие публикации. Едва ли кто-нибудь мог усомниться в том, что он вполне способен выполнить свою задачу на первом этапе ареологических исследований.

Мое назначение в экипаж встревожило мать и расстроило бедную Изабеллу, но тяжелее всех его воспринял отец. «Фигурао» был детищем его ведомства, чуть ли не до последней заклепки — его собственным творением, и принес ему нетленную славу конструктора первого межпланетного корабля. Если бы я отправился на нем в полет, это бы связало отца с кораблем дополнительными узами, упрочило семейную традицию. С другой стороны, я — единственный его сын, и он терзался раздумьями о том, что его искусства, опыта и усердия никак не достаточно, чтобы предвидеть все возможные неполадки, а значит, он подвергает меня непредсказуемому риску. Подобные мысли остро конфликтовали с пониманием того, что любые возражения против моего полета неизбежно будут расценены как неверие в. надежность корабля. Таким образом, я вверг его в поистине кошмарную ситуацию, и теперь ни о чем другом так не мечтаю, как о возможности передать, что ему не за что себя корить, — я не вернусь на Землю совсем по другой причине…