Я вытаращилась на маму:
      — Как мы от него сбежим?
      — Очень просто. У меня в сумочке, между прочим, десять тысяч фунтов. Ну, уже на полтинник меньше после ресторана, но это неважно. Слава богу, что я не отдала их ему на эту дурацкую машину. Я знаю, знаю, что я сама дура. Он сказал, что вколотит в меня немножко ума. И правда, вколотил. Но чтоб ты ему служила боксерской грушей, детка, — этого я не допущу. Давай скорее. Ты как, в состоянии?
      — Конечно! Конечно, в состоянии! Но если он нас найдет, он мокрого места от нас не оставит.
      — Не найдет. Мы уедем очень далеко — я, ты и Кенни. Начнем все с начала — совершенно новую жизнь. Пошли. Собери себе сумку, небольшую, чтоб ты могла сама ее нести. И для Кенни собери рюкзачок, а я пока уложу свое.
      — Мама… Это не игра?
      — А что, похоже, что мне до игр? — спросила мама, снова утирая нос. — Он теперь будет сидеть в пивной до закрытия, но к тому времени мы должны быть уже очень далеко. Давай, Джейни, живенько.
      Я кинулась в нашу спальню и включила свет. У меня был странный вид в зеркале: одна щека — та, по которой ударил папа, — багрово-красная, другая — белая как мел. Кенни заморгал на свет и попытался натянуть одеяло на голову.
      — Нет, Кенни, встаем. Иди сюда, я тебя одену.
      — Сейчас же ночь.
      — Да, но мы сейчас опять уходим.
      — С папой?
      — Нет, только со мной и с мамой.
      Я извлекла его из кроватки и крепко прижала к себе маленькое ежащееся тельце.
      — Будь большим мальчиком, помоги мне.
      Кенни потрогал мою горящую щеку.
      — Ой!
      — Она у тебя заживет?
      — Заживет, конечно! — Я поставила его на пол и оглядела. Он так и уснул в футболке, трусиках и носках. Меня осенило. Я быстренько порылась на его полке.
      — Надень-ка! — Я кинула ему еще несколько пар трусиков и носков. — Прямо на эти! И еще одну футболку. А теперь красный джемпер, который ты любишь, а сверху голубой с Томасом-паровозом и джинсы… Запасные джинсы придется уложить. Их сверху не наденешь.
      Кенни истерически хихикал, пока я напяливала на него кучу одежек. Он так смешно переваливался во всем этом, что я не выдержала и тоже рассмеялась, хотя сердце у меня ухало, как колокол, от страха, что отец вернется и нас застукает.
      — Вы что смеетесь, дети? Давайте скорее! — нетерпеливо позвала мама.
      Я посадила Кенни собирать в рюкзачок любимые игрушки и занялась своей укладкой. Это было нетрудно. Я из всего выросла, все сидело на мне в обтяжку, и я от этого выглядела толстой. Почти всю свою одежду я терпеть не могла. Любимые вещи были и так на мне — лиловая бархатная юбка и взрослая черная блузка. Сверху я надела большую черную кофту, а поверх — кошмарную дутую белую куртку, в которой я похожа на снежную бабу. Наплевать, у нас теперь куча денег, и у меня скоро будет джинсовая курточка с розовым мехом.
      Я уложила белье, джинсы, розовую маечку с сердечками и замшевые ботинки, уже немного потертые, но я их все равно очень люблю. Потом я вспомнила про пижамы и завернула в них свою старую медведицу Розочку. Мех у нее вытерся до блеска, один глаз оторвался. Она выглядела страшно облезлой, а я уже не играю в плюшевых мишек, но все же я запихнула ее в сумку.
      Кенни собирался еще глупее: он уложил в рюкзачок чертика с оборванными веревочками, сломанные карандаши и пазл, в котором не хватало половины кусочков, зато оставил новенькие восковые карандаши и Бобку — голубого медвежонка, которого ему купили, когда он родился. Я собрала ему все заново, а потом сложила в большущий пакет свой альбом с вырезками, новые журналы, ножницы, скотч и клеящий карандаш.
      — Мы готовы, мама, — сказала я, входя в ее комнату.
      Она двигалась как в ускоренной съемке, громя свой шкаф и комод. Из носу у нее все еще шла кровь, оставляя яркую дорожку на губах и подбородке и стекая на синюю блузку.
      — Мама, твоя лучшая блузка!
      — Ничего, отстирается. Я останусь в ней. Хотя она черт знает на что похожа. Может, ее просто выбросить? — Мама вдруг остановилась и застыла.
      — Надень сверху свитер. Я на Кенни надела половину всего, что у него есть.
      — До чего умный ребенок! — сказала мама.
      Но она перестала восхищаться моим умом, когда увидела большой пакет.
      — Джейни, не потащишь же ты эту бандуру с собой!
      Это был такой здоровый, плотный пакет из супермаркета за пятнадцать пенсов, но мой альбом в него еле влез, потому что альбом я себе сделала из огромной старинной конторской книги в сотню страниц. Я ее купила два года назад за один фунт на барахолке. И это моя самая большая драгоценность. Мама это знает, но все же она пыталась спорить:
      — Ну как ты собираешься тащить такую громадину, когда у тебя еще сумка с одеждой и тебе, может быть, придется тащить и вещи Кенни.
      — Ничего, я все унесу, честное слово. Мне нужен альбом.
      — Ты можешь завести новый.
      — Мне нужен этот. Здесь мои самые лучшие картинки. Он мне нужен, мама.
      — Делай, пожалуйста, что тебе говорят! — закричала мама. И тут же замолчала, зажав рот рукой.
      Мы услышали на лестничной площадке шаги, направляющиеся к нашей двери.
      — Идет! — прошептала мама, и мы вцепились друг в друга.
      Но шаги не остановились у нашей двери, а удалились к лестнице. Мама выдохнула и схватилась рукой за сердце. Потом легонько хлопнула меня по плечу:
      — Ладно, черт с ним, бери свой альбом. Главное, давай поскорее смоемся отсюда.
      Она подхватила чемодан и сумочку, туго набитую пятифунтовыми бумажками. Мы надели на Кенни его рюкзачок, который оказался довольно тяжелым. Я взяла свой школьный рюкзак и пакет с альбомом. Мы в последний раз обежали глазами квартиру.
      Кенни вдруг захныкал, что хочет взять Пузырька, нашу золотую рыбку. Я ему пообещала целый аквариум тропических рыбок на новой квартире, но Кенни не поддался на уговоры. Он обхватил аквариум руками и разрыдался.
      — Господи, ну что еще? — сказала мама. Она налила воды в полиэтиленовый пакет и сунула туда Пузырька. — Видишь, он тоже едет с нами. Пошли наконец!
      И мы пошли, кое-как перетащили все через площадку и спустились на лифте. Я дрожала от страха, что у подъезда мы сразу наткнемся на папу, но там не было ни его, ни его приятелей.
      — Они все еще сидят в пивной, на наше счастье, — сказала мама. — Но все равно — чем быстрее нас здесь не будет, тем лучше.
      На улице показалось такси. Из него вышли три пожилые дамы.
      — Эй, эй, такси! — закричала мама.
      Она кивнула мне так гордо, будто такси появилось из воздуха по ее мановению. Таксист покачал головой, глядя, как мы бредем к машине. Увидев мамин кровоточащий нос, он покачал головой снова.
      — В больницу, милая?
      — Нет, на вокзал, будьте любезны, — резко сказала мама. — Я просто наткнулась на ходу на фонарный столб.
      Таксист вскинул брови, но ничего не сказал. Щека у меня уже остыла, хотя еще побаливала. В зубах тоже было какое-то странное чувство. Надеюсь, они не вывалятся. Но зато тогда у меня были бы впалые щеки. Ненавижу свое круглое лицо.
      Таксист уставился на Кенни и его полиэтиленовый пакет.
      — Это что у тебя, сынок? Детеныш акулы?
      — Нет, золотая рыбка, — ответил Кенни.
      — Быть не может! Ладно, мне не запрещено перевозить живность. Ты знаешь, что золотая рыбка — это живность? А то пришлось бы ей плыть к вокзалу по лужам самостоятельно.
      Лицо у Кенни сморщилось.
      — Он шутит, Кенни, — сказала я, заталкивая его в машину.
      — Я не хотел его пугать. Это у меня такой юмор, — сказал таксист.
      — Ничего страшного. — Мама захлопнула за собой дверцу. — Но вы не могли бы оставить его при себе на время?
      — Мог бы. А когда у вас поезд?
      Мама растерялась:
      — Не знаю точно. Знаю только, что мы опаздываем.
      Мы тронулись и поехали через наш квартал, вниз по улице и мимо «Альберта», папиной пивной. Мы с мамой переглянулись. Мама соскользнула с сиденья на пол. Я сделала то же и пригнула голову Кенни.
      — Больно, — пожаловался он.
      — Пригнись, Кенни. Сильнее, совсем низко, — настаивала я.
      — Зачем?
      Таксист наблюдал за нами в зеркальце и щелкал языком, начиная просекать ситуацию. Когда пивная осталась позади, мы сели нормально. Мама гляделась в пудреницу, приводя в порядок нос и стирая с глаз размазанную тушь.
      — Слушай, голубка, это, конечно, не мое дело… — начал таксист.
      — Безусловно, — отрезала мама, припудривая распухшее лицо.
      — Ясно ведь, что твой старик тебя отколошматил. Почему ты не заявишь в полицию?
      — Эти… — Мама сказала очень грубое слово. — От них толку никакого, когда на бытовой почве. Арестовать они его, конечно, арестуют, но долго держать не станут. А он, надо думать, вернется домой не в самом лучшем настроении, а?
      — Н-да, тут ты, пожалуй, права. Ну и что ж ты теперь, даешь деру вместе с ребятишками?
      — Я не хочу об этом говорить. — Мама начала обкусывать кожу с большого пальца. — Тем более при детях.
      Я понимала, что она просто хочет от него отвязаться, и все же мне было обидно это слышать. Я-то не ребенок, как Кенни. Я прекрасно знаю, что происходит. Уж во всяком случае, я знаю не меньше мамы.
      Мы приехали на вокзал, и мама расплатилась с шофером. Она очень старалась не показывать содержимое сумочки, но все же он заметил ворох пятифунтовых бумажек. Брови у него взлетели.
      — Никак банк ограбила, красавица?
      — Я, между прочим, — сказала мама, стоя на тротуаре, пока я вытаскивала Кенни и все наши сумки, — Тельма и Луиза в одном лице. — Она сложила пальцы пистолетом и прицелилась таксисту в голову: — Чпок!
      Он рассмеялся и пригнулся.
      — Раз так, лучше с тобой не связываться. Но все же удачи тебе!
      Мама добавила чаевые к тому, что показывал счетчик.
      — Не скажешь, где нас высадил, если будут спрашивать? — спросила она уже всерьез.
      Шофер прижал палец к губам, показывая, что не выдаст. Мама поглядела ему вслед.
      — Славный парень, — пробормотала она мечтательно.
      Я так и видела, что прокручивается сейчас у нее в голове. Таксист вдруг повернет назад, крикнет нам «садитесь» и повезет нас, куда захотим, — в Лондон, в Нью-Йорк или в Диснейленд. Он будет о нас заботиться, зарабатывать для нас деньги и никогда никого из нас не ударит.
      Так оно было в мечтах. А на самом деле таксист отъехал, чтобы встать в ряд за другими такси, и даже не помахал нам вслед.
      — Ну, пошли, что ли, — сказала мама со вздохом.
      На ней все еще были лодочки на высоких каблуках, и она покачивалась под тяжестью чемодана, заваливаясь на один бок. Мы с Кенни плелись за ней.
      На вокзале почти никого не было. Сердце у меня снова заколотилось. А если поездов до утра больше нет? Вокзал — первое место, куда отец придет нас искать.
      Мама стояла перед расписанием, нервно водя по нему ногтем. Наконец она прижала пальцем одну строчку и вдруг улыбнулась:
      — Отлично! Отходит через десять минут.
      — Куда мы едем, мама?
      — В Лондон!
      Я сглотнула:
      — А куда в Лондон? Мы же там никого не знаем.
      — Верно. То-то и хорошо. Новая жизнь и все такое прочее. Пошли прямо садиться. Заплатим проводнику, когда он пойдет проверять билеты. Зато в кассе не останется никаких сведений. — Мама рассмеялась: — Прямо как в детективном фильме. Даже забавно, правда?
      По ней не похоже было, что это так уж забавно. В ярком свете вокзальных фонарей ее лицо выглядело еще хуже. Смех тоже звучал странно, похоже на плач. Но она явно хотела, чтобы мы с ней согласились, поэтому я энергично кивнула:
      — Да, мама, настоящее приключение! Правда, Кенни?
      Кенни уже почти отключился и спал на ходу. Внимания его хватало только на то, чтобы не выпустить пакет с Пузырьком. Как только я его посадила в вагон, он уронил голову и мгновенно заснул. Я поглядела на Пузырька. Вид у него был не особенно бодрый, но тут уж я ничего не могла поделать.
      — Мы купим Пузырьку настоящий аквариум, да, мама?
      — Ну конечно! И запустим туда еще рыбок. Как там называются эти, здоровые, которые стоят кучу денег?
      — Карпы кои. Но они слишком большие, они не поместятся.
      — Да? Придется купить гигантский аквариум. С дельфинами.
      — Лучше с акулами. — Я оскалила зубы.
      Вот сумасшедшие — обсуждаем, куда поселить Пузырька, а при этом понятия не имеем, где сами собираемся жить.
      — Мама, а куда мы пойдем, когда приедем в Лондон?
      — Остановимся в гостинице, пока не придем в себя.
      — Но мы ведь приедем очень поздно. А если все гостиницы уже будут закрыты? А если мы ничего не найдем? А если?..
      — Ох, Джейни, отстань, ты меня с ума сведешь.
      — Но…
      — Заткнись, я тебя умоляю!
      Я свернулась клубочком рядом с Кенни и попыталась заснуть. Но ничего не получалось. Все продолжало крутиться у меня в голове. Иногда я взглядывала на маму и видела, что и у нее в голове крутится то же самое. Она грызла большой палец. Похоже, пока мы доедем до Лондона, на нем вообще не останется кожи.
 

      Но все оказалось не так страшно. Когда мы вышли на вокзале Аппер-Краст, закусочная была еще открыта. Мама купила всем по сэндвичу и спросила у подавальщицы, нет ли тут поблизости гостиницы. Та нарисовала нам на салфетке план. Оказалось, что в пяти минутах ходьбы — целая улица гостиниц.
      — Больно уж они все невзрачные, — сказала мама, когда мы туда добрались. — У нас ведь есть деньги. Можем хоть в долбаном «Ритце» остановиться.
      Но Кенни уже совсем выдохся, маме пришлось нести его на бедре, одновременно управляясь с чемоданом. Ясно было, что больше мы уже никуда не сдвинемся.
      В первой гостинице нам сказали, что мест нет. Во второй никто так и не открыл дверь на наш отчаянный трезвон, хотя в холле горел свет. Я уже начала впадать в панику, представив, что нам придется обойти половину лондонских гостиниц.
      Мама сказала беспечным тоном:
      — На третий раз всегда везет.
      И так оно и вышло. Человек, открывший дверь, сказал, что у них есть двухместный номер за сорок пять фунтов, плата вперед, плюс по пятерке с каждого, если мы хотим европейский завтрак.
      Мама протянула деньги и расписалась в гостевой книге. У нее очень крупный, размашистый почерк. Каждую петельку она украшает завитушками, а над i ставит вместо точки сердечко. Но в этой засаленной книге она расписалась мелкими, неразборчивыми каракулями. Во всяком случае, ничего похожего на мамино имя, Никки Фентон.
      Но портье это, кажется, совершенно не волновало. Он даже не взглянул больше на мамино разбитое лицо. Нос у нее был теперь весь в корках. Она смущенно потрогала его и принялась что-то бормотать о том, как она сверзилась со всего размаху с этих дурацких шпилек, но портье ее, похоже, не слушал. Впечатление было такое, что он все это слышал уже раз сто. Он просто протянул маме ключи, указал на лестницу и вернулся к себе за стойку смотреть пятый канал.
      — Очень мило, — пробормотала мама. — Ладно, надолго мы здесь не задержимся.
      Мы втащили Кенни и сумки по трем узким лестничным пролетам и отыскали в мрачноватом коридоре свой номер. Мебели в нем почти не было, только двуспальная кровать с прожженным сигаретами покрывалом, платяной шкаф с единственной вешалкой и раковина с куском мыла, над которой висело одно полотенце. Мама презрительно фыркнула. Она нерешительно откинула покрывало, но белье оказалось успокаивающе белое, пахнущее свежестью.
      — Ладно, давай скорее ложиться, — сказала мама. — Ты вынь Кенни из всех этих одежек, а я пойду поищу туалет.
      Мама вернулась с брезгливой гримасой.
      — Там не очень-то, — сказала она. — Смотри за Кенни, когда поведешь его, Джейни, чтоб он ни до чего не дотрагивался.
      Полусонный Кенни послушно сделал, что велят, почти не просыпаясь. Мне это дело доставило больше затруднений, поскольку я не решалась присесть на грязный стульчак. Пришлось зависнуть в воздухе, надеясь на лучшее. Чтобы отвлечься, я читала неприличные надписи на стене.
      Когда мы вернулись, мама уже лежала в кровати, натянув поверх ночной рубашки мохеровую кофту.
      — Дети, идите сюда, а то холодно.
      Мы залезли к ней. Ощущение было такое, что мы забрались в сугроб, но мама нас крепко обняла, и мы все прижались друг к другу. Постепенно стало теплее. В коридоре ругалась какая-то парочка, но мама натянула одеяло нам на головы, так что получилась пещерка, где до нас никому не добраться.
      Я уснула, но среди ночи внезапно проснулась. Мне приснился отец. Он гнался за мной. Когда я проснулась, сердце у меня колотилось так, будто я действительно бежала. Я потянулась к маме, но ее в кровати не было. Рядом был только Кенни, свернувшийся калачиком и отчаянно сопевший.
      Я села, дрожа от страха. В комнатушке было темно, но я все же различила тень у окна.
      — Мама? — Я соскользнула с кровати и побежала по вытертому ковру. — Мама, ты что?
      Я положила руку ей на плечо. Она дрожала, несмотря на мохеровую кофту.
      — Тише, детка. Разбудишь Кенни.
      — Он спит как убитый. Мама, тебе не спится?
      — Не-а. Еще и сигареты кончились, как назло. Я уже думала, может, пойти поискать автомат на улице…
      — Нет, мама!
      — Да, мне эта идея тоже не очень понравилась. Ох, Джейни, как нас сюда занесло? Может, я просто рехнулась? Твой отец не стал бы вправду тебя бить. Он же тебя очень любит, голубчик.
      — Тебя он тоже очень любит, мама, и все-таки бьет. Почему он такой?
      — Спроси чего полегче. Я его, видимо, раздражаю до безумия. От меня и правда толку мало. Как от жены и как от матери.
      Она расплакалась.
      — Ты отличная мать, — сказала я, обнимая ее. — И толку от тебя достаточно. Ты везучая. Я больше ни про кого не слышала, кому бы выпала такая удача — взять и выиграть в лотерею.
      — Госпожа Удача, — фыркнула мама. — Я так и расписалась в гостевой книге: "Г. Удача". На случай, если твой отец явится нас разыскивать. Зря мы, наверное, остановились так близко к вокзалу. Сюда он может явиться в первую очередь. Уедем сразу после завтрака, ладно?
      — Тебя теперь так будут звать, да, мама? Госпожа Удача?
      — Ну, «госпожа» звучит совсем глупо. Но меня могли бы звать Никки Удача. Хотя… имя тоже можно сменить. Я буду… Виктория. Пош — моя самая любимая из "Спайс герлз". Виктория Удача… А что, отлично звучит!
      — А у нас с Кенни тоже будут новые имена?
      — Да, пожалуй, так будет лучше. Ты какое имя хочешь, детка?
      Я стала перебирать звезд из своего альбома с вырезками: Бритни, Шарлотта, Кэйт, Кайли… Но все было не то, потому что я даже отдаленно ни на одну из них не похожа. К их портретам я вырезала кучу подарков: цветы, бокалы с шампанским, коробки конфет и флаконы духов. На одной такой рекламной картинке было имя модели — Лола Роза.
      Я мысленно примерила это имя. Оно мне решительно нравилось.
      — Меня будут звать Лола Роза.
      Я выпрямилась, пригладила волосы и одернула ночную рубашку. Лола Роза — классная девушка с длинными, густыми, вьющимися волосами (я уже чувствовала, как мои прямые, жидкие волосы становятся гуще и завиваются). У Лолы Розы безупречная фигура фотомодели. Я втянула живот и выпятила грудь. Лола Роза ничего не боится. Даже своего отца.
      Я медленно выдохнула и слабо улыбнулась.
      — Лола Роза Удача, — сказала мама. — Ну что ж. Новое имя — новая жизнь.
      Она утерла полные слез глаза, размазывая тушь.
      — Боже мой, на кого я похожа! Черт, я же не взяла крем для снятия макияжа! Я забыла вообще всю косметику!
      — Пойдем в магазин и купим тебе целую кучу новой. И мне что-нибудь, — сказала я с надеждой.
      — Хорошо, Лола Роза, — сказала мама и пошла к раковине умываться. Она зачерпнула воды и вдруг взвизгнула: — Господи!
      Я наполнила раковину холодной водой и пустила туда Пузырька. Мама его случайно поймала. Он вывернулся и плюхнулся обратно в воду, а нас с мамой разобрал истерический смех.
      — Вы там, заткнитесь, люди спят! — Кто-то стучал нам в стену.
      Мы с мамой продолжали хохотать, зажимая рты ладоням. Проснулся Кенни.
      — Где я? — Он заплакал. — Мама! Джейни!
      — Ш-ш-ш, Кенни, мы здесь, — сказала я, подходя к нему.
      — И заткните своего ребенка, — раздался за стеной тот же голос.
      — Это ты шумишь, приятель! — крикнула мама. — Сам заткнись!
      — Мама! Не надо! Не устраивай скандал, пожалуйста! — прошипела я и обняла Кенни, пытаясь его успокоить.
      Голос ответил грубым словом, таким грубым, что мы с мамой снова расхохотались. Мама улеглась рядом с нами.
      — Первое, что мы сделаем, — сказала она, — уедем отсюда. Это настоящий притон.
      — Джейни, ты меня задушишь! — заныл Кенни.
      — Извини, я не нарочно. Только не зови меня Джейни. Я теперь Лола Роза.
      — А я — Виктория, — сказала мама.
      — Это такая игра? — спросил Кенни неуверенно. — Мне не нравится. Я хочу домой.
      — Нет, ты что! — сказала я поспешно. — Вот увидишь, как будет здорово. Мы потом пойдем по магазинам. Просто мы теперь другие люди, и у нас другие имена. Меня зовут Лола Роза Удача. Классно, правда? А мама — Виктория Удача. А тебя как будут звать?
      — Я Кенни, — сказал Кенни.
      — Это понятно, но ты можешь выбрать любое имя, какое захочешь! Помочь тебе? Ну, например… Джимми? Робби? Дэвид?
      — Как? Я все равно не запомню. — Кенни забеспокоился.
      — Запомнишь! А хочешь что-нибудь похожее на Кенни: Ленни? Бенни?
      — А можно, я буду Кендэл?
      — Мятное печенье "Кендэл"! — рассмеялась мама.
      Я почувствовала, как Кенни весь напрягся от обиды.
      — Кендэл — здоровское имя, — сказала я.
      — Очень здоровское. У Виктории Удачи двое чудесных деток — Кендэл и Лола Роза, — сказала мама, протискиваясь между нами. — Может, попробуем теперь чуток соснуть?
      Она прижала нас к себе. Кенни Кендэл лежал тихо. Я уже думала, что он заснул. Но тут он снова подал голос:
      — А как будут звать папу?
      Я ждала, что ответит мама. Но она ничего не ответила. Наверное, она заснула.
      — Папа теперь не член нашей семьи, Кендэл, — прошептала я.
      — Почему? — Голос у Кендэла был удивленный.
      Я поражалась его тупости.
      — Ты знаешь почему! — прошипела я. — Потому что папа ведет себя ужасно и все время бьет маму. Он и меня ударил. Мне все еще больно двигать челюстью.
      — Меня он не бил, — сказал Кендэл.
      — А маму тебе не жалко?
      — Так она же заслужила!
      Я схватила его сквозь футболку за худые плечи и начала трясти:
      — Как ты можешь говорить такую глупость и гадость!
      — Но она правда заслужила. Так папа сказал! — Кендэл начал хныкать. — Джейни, перестань, больно же!
      — Я тебе не Джейни. Я Лола. Лола Роза. И если ты хоть слово еще скажешь о папе, я правда рассержусь. Мы его ненавидим.
      — Неправда! — всхлипнул Кенни. — Мы его любим.
      Я повернулась к нему спиной и отпихнула локтем, когда он попытался ко мне прижаться. Я ненавидела отца, хотя Кенни был прав.
      Я отца ненавидела и боялась до безумия. И все-таки я его любила.
      Я представила, как он там бродит один по квартире, зовет нас, заглядывает во все комнаты, откидывает покрывала на кроватях, открывает шкафы. Потом он, наверное, начат беситься. От злобы. Но ему, конечно, очень больно. Он, наверное, плачет. Папа у нас самый крутой мужик во всем квартале, но я много раз видела, как он плачет. Он всегда плачет, когда побьет маму. Берет ее руки в свои, говорит, что виноват перед ней, а по щекам текут слезы. А потом целует ее синяки, становится на колени и умоляет простить его. И она прощает.
      И не только она. Папа любого умеет умаслить. Когда с Кенни бывают припадки ярости и он кидается на спину, брыкает ногами и вопит-разрывается, папа со смехом поднимает его и говорит: "Ну-ка выключим этот глупый носик", нажимая ему на нос, как на кнопку. Кенни внезапно перестает вопить и весело смеется, как будто он просто шутил.
      Со мной папа тоже умеет обращаться. Он подходит, садится рядом, берет мою руку и заводит игру с пальцами, давая им всем смешные прозвища. Однажды он раскрасил мои обкусанные ногти во все цвета радуги, а большие пальцы и один мизинец — в золотой, серебряный и снежно-белый цвета. Он купил пакетик разноцветных бусин и нанизывал их мне на волосы, угощая меня заодно шоколадными драже в разноцветную крапинку.
      На последний день рождения он мне подарил большую серебряную коробку, перевязанную радужной ленточкой. Из коробки выглядывала ткань, и я догадалась, что это радужное платье. Это меня встревожило, потому что я уже слишком взрослая для таких нарядов. Платье было очень красивое, с мелкими складками и радужным поясом впереди, буфами на рукавах и пышной юбкой с оборками. В пять лет мне до смерти хотелось иметь такое платье. Сейчас оно на мне выглядело ужасно. Слишком обтягивающее, слишком яркое, слишком детское. Но пришлось мне улыбнуться, присесть, расправляя юбку, и закружиться по квартире, изображая восторг.
      Еще мне пришлось надеть его на школьную дискотеку. Надо мной все смеялись. Никто не хотел со мной танцевать. Пришлось танцевать одной, выделывая коленца и притворяясь, что мне очень весело. От бурных движений швы полопались. Мама пыталась их зашить, но ткань расползалась под иголкой. Мы запрятали платье подальше в шкаф, чтобы папа не увидел.
      Я представила, как он сейчас его найдет.
      Мне казалось, что сердце у меня лопается, как швы на моем платье.
 

      Мы выписались из гостиницы сразу после "европейского завтрака".
      — Интересно, что «европейского» в кукурузных хлопьях, гренках и разбавленном апельсиновом соке? — сказала мама. — Просто грабеж! Давайте не будем жаться и найдем что-нибудь получше.
      Мы выбрали большой новый отель с видом на Темзу.
      — Класс! — сказала мама. — Ведите себя тут прилично, дети!
      Номер был большой, с огромной кроватью, застланной розовым шелковым покрывалом из той же ткани, что и сборчатые портьеры.
      — Розочка тоже в цвет, — сказала я.
      Но медведица выглядела на фоне покрывала ужасно серой и обтрепанной. В номере были ванная комната, телевизор, телефон и холодильник.
      — Глядите, тут полно напитков! И орешки, и шоколад! Ура! — сказал Кенни, шурша обертками.
      — Прекрати, они же, наверное, не бесплатные, а, мама? — Я схватила Кенни за руки.
      — Да ладно, малышка, деньги у нас есть. Пусть берет что хочет.
      Кендэл выпил банку кока-колы и грыз орешки, пока мы с мамой вместе принимали ванну. В ванной стояли миниатюрные бутылочки шампуня и пены для ванн, так что мы устроили густую пену и воображали себя кинозвездами.
      — Кенни… Кендэл, иди сюда, ныряй к нам! — позвала мама.
      Было слышно, как он там разговаривает сам с собой или с кем-то еще.
      — Кендэл?
      Я вылезла из ванны, завернулась в одно из чудесных огромных пушистых полотенец, лежавших рядом, и прокралась в комнату.
      Кендэл, прислонившись к зеркалу, болтал по телефону.
      — Да, папа, в Лондоне здорово! — говорил он.
      Я похолодела:
      — Кенни!
      Он удивленно взглянул на меня и повернулся спиной:
      — Только Джейни все время ко мне пристает, папа. И мне приходится спать с ней и с мамой в большой кровати, а я хочу отдельную кровать — я ведь уже большой, правда?
      Тут я так рванула трубку, что зашибла ему пальцы.
      — Ай! — вскрикнул Кенни. Он хотел меня ударить, но только сделал еще больнее своим бедным пальчикам.
      — Ты сказал папе, где мы!