Вы никогда не спрашивали себя, что бы вы стали делать, если бы выиграли в лотерею?
      Моя мама выиграла. Правда. Ну, не джек-пот, конечно. Дворец мы себе не купили. Честно говоря, мне бы не хотелось жить во дворце, даже если бы мама выиграла много миллионов. По-моему, это ужасно — жить в огромном доме с кучей комнат. Там за всеми не уследишь. Может быть, кто-то уже крадется по коридору, чтобы тебя схватить, а ты и знать ничего не знаешь.
      Мне бы хотелось совсем маленький домик. А еще лучше — фургон. Зато внутри роскошный, с лиловыми мягкими диванами, лиловыми занавесями и лиловым атласным бельем на откидных кроватях. А посередине стояло бы огромное лиловое стеклянное блюдо с высокой горкой больших лиловых шоколадок «Кэдбери», и мы могли бы их брать когда вздумается. А еще у фургона была бы надежная сигнализация, которая мгновенно срабатывает, чуть кто подойдет. Тогда бы я пристегивала себя и Кенни к лиловому дивану, а мама, вскочив в лиловый «Феррари», прицепленный к фургону, увозила бы нас на скорости двести километров в час в безопасное место.
      Мама выиграла не в телевизионную лотерею. Она купила карточку с защитным слоем. Но речь не о десяти фунтах. Десять тысяч!
      Она соскоблила покрытие прямо на улице и как вскрикнет! Потом схватила на руки моего маленького братика Кенни и кружила его, пока он не захныкал. Меня она взять на руки не могла, потому что мама у меня маленького роста, а я для своего возраста высокая; зато она меня крепко обняла и поцеловала в обе щеки, а заодно и в кончик носа, так что я захихикала.
      — Пошли обратно в магазин, — сказала она. — Накупим всего! Только Сиду не говори, который на кассе. Он такое трепло, расскажет всему кварталу, и придется нам в следующий раз в пивной оплачивать выпивку куче народу, которого мы раньше и в глаза не видели.
      — Правильно, мама!.. — Я пихнула Кенни в бок: — Понял? Держи рот на замке.
      Кенни засмеялся и стал показывать, как он запирает рот на замок. Потом мы вернулись в магазин.
      — Что, Никки, еще одну карточку? — Сид покачал головой: — Уж эти мне мамаши со своими лотерейными билетами!
      — Ужас, правда? — сказала мама. — И ведь никто никогда не выигрывает!
      Она покосилась на меня и улыбнулась. Кенни тоже улыбнулся и открыл было рот.
      — Тсс! — прошипела я и потащила его к витрине с мороженым.
      — Я решила никогда больше не покупать лотерейных билетов, — заявила мама. — Лучше побалую детей на эти деньги. Ну, Джейни, Кенни, что берем?
      Я выбрала большое сливочное мороженое, трубочку «Ментоса» и пакет вишневых леденцов, а еще самую большую плитку «Кэдбери» с орехами и изюмом, бутылку кока-колы, журналы «Подружка», "Куклы" и "Котята и щенята", потому что там везде есть хорошие картинки для моего альбома.
      Кенни выбрал маленькую порцию красного фруктового льда и комикс "Томас-паровоз".
      — Кенни, можешь взять что-нибудь еще. Что хочешь. Конфеты, шоколадку, еще какой-нибудь комикс — выбирай!
      — Я ничего не хочу. Я хочу фруктовый лед и комикс — как всегда.
      — Но можно выбрать еще что-нибудь, Кенни.
      — Я не могу выбрать. — Голос у Кенни стал несчастный.
      — Ладно, Джейни, оставь его в покое, — сказала мама.
      Сама она без проблем выбрала на стенде с журналами «Хелло», "ОК", «Космополитен» и толстенную «Вог», а потом прихватила еще бутылку пепси-лайт и пачку шикарных сигарет.
      — Вы вроде собирались побаловать детей, — заметил Сид.
      — Я ведь тоже в душе ребенок, — сказала мама, расплачиваясь.
      В кошельке у нее почти ничего не осталось, но мы ведь скоро получим десять тысяч фунтов, так что это нам нипочем.
      — Я буду счастлива, счастлива, счастлива, — пропела мама из старой песенки Кайли.
      Она закружилась по тротуару, покачивая бедрами, выставив грудь и размахивая пакетом со всеми нашими приобретениями. Нас с Кенни она подхватила за руки и тоже тянула танцевать, хотя мы упорно не желали отрываться от мороженого. Кенни, пытаясь лизнуть свой лед, все время утыкался в него носом.
      Водитель грузовика засигналил, увидев танцующую маму. Он что-то прокричал, и мама засмеялась и качнула бедрами в его сторону.
      Мне ужасно нравится, когда мама смеется. Она откидывает свои светлые мягкие волосы и показывает белые красивые зубы. Они у нее маленькие, ровные и похожи на жемчужинки, хотя она много курит. У нее ни одной пломбы. У меня уже пять.
      На маму многие засматриваются, даже когда она не танцует посреди улицы. Она работала моделью, когда была помоложе. У нее есть собственный альбом с фотографиями из газет и журналов. Считается, что мы с Кенни его не видели, потому что на маме там мало что надето, а некоторые позы очень даже эротические.
      Я однажды заперлась в ванной, разделась до трусиков и попыталась изобразить некоторые из этих поз. Я выглядела ужасно смешно. Ростом я уже с маму, но у меня совсем не такая фигура. Все выпуклости и впадины не там, где надо. Волосы у меня тоже не такие, хотя мне в конце концов удалось отрастить их ниже плеч. Они скучного мышиного цвета, а мама говорит, что до тринадцати не разрешит мне высветлить их, как у нее. Она говорит, что сделать это как следует стоит целое состояние.
      Пока мама не выиграла в лотерею, с деньгами у нас всегда бывало туго. Мама перестала работать моделью, когда вышла замуж, потому что папе это не нравилось.
      — Я не позволю, чтоб чужие мужики пялились на мою жену. Завязывай с этим, Никки, поняла?
      Мама поняла. С моим отцом не поспоришь.
      Интересно, расскажет ли мама отцу о выигрыше. Я-то понимала, что с ним тоже лучше держать рот на замке. Но мама такая дурочка, когда дело касается отца. Она готова все для него сделать, все ему отдать, во всем слушаться. Отчасти потому, что она его боится. Но еще и потому, что до сих пор по уши влюблена в него. Папа у меня красивый, высокий и стройный, с синими глазами и густыми черными кудрями. Его все считают красавцем, не только мы. Куча женщин в нашем квартале с ума по нему сходит. Даже некоторые девчонки у нас в школе таращились на него, как будто он рок-звезда.
      Он и был рок-звездой. То есть он пел в одной группе — "Шальные попрошайки". Настоящих альбомов они не выпустили, но во время выступлений продавали кассеты со своими записями. Они играли в пивных и клубах по всему городу.
      Мама однажды тоже зашла со своей компанией на такой концерт и встала в первом ряду, а прямо над ней на сцене стоял мой отец.
      — И я в него влюбилась — тут же, вот так, — рассказывала мама, щелкая пальцами.
      На самом деле пальцами щелкнул папа. В этот вечер она ушла с ним. И с тех пор от него не отходила.
      Папина группа год спустя разбрелась в разные стороны. Папа поссорился с ведущим гитаристом. Похоже было, что мама с папой тоже разбредутся, потому что папа не особенно хотел связываться с постоянной подружкой. Но тут мама сказала ему, что скоро появлюсь я.
      — Ты снова соединила нас, Джейни, — говорила мама.
      Поэтому мое имя и пишется так странно. Они меня назвали в честь их обоих. Папу зовут Джей, а маму Никки.
      Может, я и соединила их снова, но младенцем я без конца плакала, и это так раздражало папу, что он раза два пытался смыться. Тогда мама тоже начинала плакать. Она ведь его обожала, хотя он тогда уже начал ее поколачивать. Сперва она пыталась дать сдачи, но в ответ он бил ее сильнее.
      Он бил и других людей. В конце концов он получил срок за тяжелые телесные повреждения. Раз в месяц мы с мамой ходили его навещать. Я помню, он был тогда с нами очень ласковый. Он со мной очень возился и говорил, что я маленькая принцесса, хотя я в это время была обыкновенной пигалицей, к тому же без передних зубов. Это-то и есть самое страшное в моем отце — он умеет показать, что любит тебя больше всего на свете, и он же может разбить тебе физиономию в кровь.
      Я знаю, что это плохо, но мне хотелось, чтобы он никогда не выходил из тюрьмы. Он был в безопасности за решеткой, а мы в безопасности дома. Но в конце концов он оттуда вышел, хотя ему пришлось отсидеть полный срок, потому что он и там ввязывался в драки.
      Примерно с неделю казалось, что у мамы с папой второй медовый месяц. Ко мне папа тоже был очень внимателен. Он купил маме огромный букет красных роз, а мне большой пучок фиалок. Маме он купил бутылку розового шампанского с розовой ленточкой на бутылке, а мне бутылку «Рибены» с лиловой ленточкой. Маме он купил большую коробку конфет, а мне — такую огромную шоколадку «Кэдбери», что я еле могла ее удержать двумя руками. Но я и половины этой шоколадки не съела, как все уже пошло прахом.
      Они были в клубе, и отцу показалось, что мама всем подряд строит глазки. Дома он ее побил. Теперь, стоило какому-нибудь мужчине просто взглянуть на нее, он ее бил. Он был убежден, что она с ними со всеми путалась, пока он был в тюрьме.
      Он меня без конца спрашивал об этом. Он нагибался ко мне так близко, что на меня летели брызги слюны. Я ему говорила, что мама ни на кого, кроме него, и не глядела, но он мне, видимо, не верил. Он бил маму, Даже когда она ждала Кенни.
      Мама назвала его Кеннет, в честь своего отца. Это немного странно, потому что мы даже в гости ни разу не ходили к дедушке и бабушке или к маминой старшей сестре, тете Барбаре. Дедушка сказал маме, что видеть ее больше не хочет, раз она связалась с папой. Он сказал, что она губит свою жизнь. Еще он сказал, что мой папа — Неприятность с большой буквы.
      Я думаю, дедушка был прав. Но с мамой он обошелся неправильно. И с нами. Он не захотел увидеть Кенни, хотя мальчика назвали в его честь. И даже не стал разговаривать с мамой, Кенни и со мной, когда мы пришли в больницу навестить бабушку, которая умирала от рака.
      На похоронах было еще хуже. Мама попыталась потом обнять дедушку, но он ее оттолкнул. Он сказал, что бабушка из-за нее заболела. От стыда, что дочка у нее живет с негодяем и преступником.
      С тех пор мы его не видели. Так что не стоило одаривать Кенни таким дурацким имечком. Еще хуже будет, когда он подрастет и посмотрит "Саут-парк".
      После рождения Кенни папа некоторое время вел себя прилично. У нас есть фотография, где мы все вместе на пляже; папа посадил маленького Кенни на плечи, и в щеки ему с обеих сторон упираются костлявые коленки. Кенни испуганно цепляется за папины длинные кудри, а мама смеется, глядя на них; в руках у нее надувной мяч. На ней короткая маечка и крошечная юбка, открывающая пупок с пирсингом. Живот у нее плоский, как блин, даже после меня и Кенни.
      Я стою рядом с ней. На мне тоже короткая маечка и крошечная юбка. И это БОЛЬШАЯ ошибка. У меня живот вовсе не плоский, как блин. Похоже, что я проглотила надувной мяч.
      Папа был в восторге, что у него сын. Как только Кенни научился ходить, он стал играть с ним в футбол и брать с собой в пивную. Кенни так отчаянно бил по мячу, что обычно падал сверху, а в пивной старался не отставать от отца, поглощая такими же кружками колу и лимонад, и на обратном пути нередко писался.
      Папа был с ним на удивление кроток. Он даже не сердился, когда Кенни плакал. Он отказывался признавать, что наш Кенни самый трусливый малыш во всем квартале.
      — Кенни у меня крутой парень, — хвастался папа, поднимая Кенни так высоко над головой, что тот хныкал. — Такой драчун, что его весь район будет бояться, когда он подрастет. Надо за ним хорошенько приглядывать, а то он вылетит из своего детского сада.
      Кенни и вправду подрался в детском саду — с девочками. Он хотел залезть вместе с ними в игрушечный домик. Им это не понравилось, так что Кенни получил пластмассовым чайником по физиономии и несколько дней ходил с фонарем под глазом.
      Когда Кенни принимали в подготовительный класс, папа даже похвастался учительницам, что им придется все бросить, чтобы управиться с его парнишкой.
      Бросать все, чтобы управляться с Кенни, приходилось мне. Я прокрадывалась на детскую площадку к малышам и видела, как Кенни одиноко стоит в углу с опущенной головой. Другие малыши толкали и роняли его просто от нечего делать, а он хныкал, тер глаза исцарапанными ручонками, и кровь капала с коленок ему на носки. Если воспитательницы или нянечки подходили к нему, он начинал плакать. Мне приходилось поднимать его и утирать ему нос. Я все это делала.
      Я помню, как мама и вправду закрутила с одним парнем — она его встретила в парке.
      Он там тренировался, потому что играл в какой-то резервной футбольной команде. Он был чуть-чуть похож на Дэвида Бэкхема.
      Однажды меня стошнило во время уроков, я пришла из школы раньше времени и застукала их. Мама сделала вид, что он просто зашел выпить кофе, но они были оба красные и растрепанные.
      Меня снова стошнило, на этот раз со страху. У меня в голове не помещалось, как она может идти на такой риск. Папа, правда, уехал тогда на север на пару недель по каким-то подозрительным делам, но у него было полно шпионов-приятелей, докладывавших ему, не крутила ли с кем без него его хозяйка.
      — Мама, ты с ума сошла? — спросила я.
      — Я ничего не могу с собой поделать, Джейни. С ним я чувствую себя снова ребенком. — Щеки у мамы пылали. — С твоим отцом у нас не очень-то все ладится, не надолго его хватило.
      — Но папа тебя убьет, если узнает.
      — Он не узнает. По крайней мере… не сразу.
      — Ты что, собираешься ему рассказать?!
      В животе у меня все перевернулось. Мама бывает иногда такой дурой. Я знаю этот ее взгляд. Она сама себе рассказывает волшебную сказку. Футболист прижмет ее к мощной груди и скажет, что его пригласили играть за "Манчестер Юнайтед" и согласна ли она стать его женой и жить с ним в роскошном дворце, который он только что купил. Вместе со мной и Кенни, разумеется. Мама унеслась в Страну мечты, где она ежедневно ходит по магазинам с Викторией Бэкхем, а мы с Кенни приглашаем ее детей, Бруклина и Ромео, поиграть в наши новые игрушки.
      — Мама! — Мне хотелось поднять ее и потрясти. Знаю я этого футболиста. У него каждую неделю новая подружка. И меньше всего ему нужны мы с Кенни. Но даже если бы все сбылось, включая миллионы футболиста, маме все равно не видать счастья. Отец разбил бы витринное стекло во дворце и оторвал ее футболисту голову, а потом избил ее так, что по мягким белым коврам расплылось бы огромное красное пятно.
      Мне совсем не хотелось говорить все это маме, но нужно же было привести ее в чувство. А потом отец, видимо, что-то прослышал и быстренько вернулся домой. Уже по тому, как он хлопнул входной дверью, ясно было, что нас ждет. Крупная неприятность.
      Он начал издалека. Стал задавать маме вопросы спокойным, мягким голосом.
      — Поди сюда, Никки, нечего меня бояться. Скажи просто, что мне всё наврали. Если наврали, то и отлично, забудем скорее об этом. Я ведь человек разумный, правда? — И вдруг он перешел на крик: — Правда?
      Мама впала в панику. Она лепетала, что ему наврали, что она на другого парня даже не глядела, хотя ей, конечно, было одиноко, когда папы не было, но ей и в голову не приходило даже поболтать с другим парнем, не говоря уж о том, чтобы пригласить его выпить кофе… Еще минута, и она расколется, все ему скажет.
      Как бы мне хотелось быть маленькой, как Кенни! Он в таких случаях всегда забирался под кровать и затыкал уши, чтобы ничего не слышать. А мне приходилось слушать, хотя это было невыносимо.
      На этот раз отец бил ее намного дольше обычного. Он сказал, что проучит ее так, чтоб она навсегда запомнила.
      Закончив процедуру, он снова бешено хлопнул входной дверью и исчез. Я побежала к маме и хотела вызвать «скорую». Мама не могла говорить, потому что рот у нее был весь в крови и распухший, но, когда я взялась за телефон, она отрицательно покачала головой. Мама уже несколько раз обращалась в больницу. Она никогда не признавалась, что ее избили, а говорила, что упала, споткнулась о провод или еще что-нибудь, но, если отец узнавал об этом, он бесился еще больше.
      Я приводила ее в порядок, как могла, протирала ее бедное разбитое лицо влажным, холодным полотенцем и все время плакала. Мне было так плохо от того, что я не могу ее защитить.
      Неделю она не могла показаться на улице из-за синяков. Синяки были у нее не только на лице. Я ее видела в ванной. Грудь и живот у нее были черные.
      Я посмотрела тогда на маму и поняла, что ненавижу своего отца.
 

      — Не говори отцу про выигрыш, — умоляла я маму.
      — Не волнуйся, ничего я ему не скажу. Рот на замке — мы же договорились.
      Она попросила выдать ей деньги бумажками по пять фунтов, чтобы получилась настоящая куча.
      — У нас куча денег, — напевала она, подбрасывая в воздух пригоршни пятерок. Они порхали по комнате, как большие синие мотыльки, застревали у нее в волосах, прилипали к одежде, рассыпались по ковру.
      — Мама, перестань, ты так потеряешь что-нибудь, — уговаривала я, пытаясь собрать деньги.
      — Что-то найдешь, что-то потеряешь, — смеялась мама и разбрасывала новые пригоршни.
      Кенни тоже смеялся, раскидывая ногами кучки банкнот, как сухие листья.
      — Кончай, Кенни, — сказала я.
      Но потом и меня разобрало, я собирала деньги и снова разбрасывала. Эти новенькие хрустящие бумажки казались ненастоящими. Я вспомнила джинсовую курточку на мягком розовом меху, которую недавно вырезала и наклеила в свой альбом. Я чувствовала, что, будь у меня такая вещь, я бы, пожалуй, тоже выглядела хорошенькой светловолосой малюткой, как девочка-модель.
      — Джейни, ты о чем мечтаешь? — Мама обняла меня рукой за плечи и нежно потерлась щекой о мою щеку.
      — Знаешь, там одна курточка… — начала я, но тут же осеклась. — Нет, мама, это твои деньги. Мы свое уже получили у Сида.
      — Не будь дурочкой. Что мое, то и твое. И твое, Кенни. Тебе чего хочется, малыш? — спросила мама.
      — Комикс и красный фруктовый лед, — сказал Кенни.
      Мы с мамой прямо застонали:
      — Ну а еще что-нибудь, Кенни? Что-нибудь большое. Вроде курточки с мехом
      — Мне бы такую куртку, как у папы. Кожаную! — Глаза у Кенни заблестели. — Я бы в ней был как большой. Большой и крутой.
      — Большой и крутой, да, малыш? — сказала я, подымая его и дуя ему на животик.
      — А папа? — спросил Кенни сквозь визг. — Что мы купим папе?
      Я посмотрела на маму. Она вздохнула и начала подбирать деньги. Я посадила Кенни на пол и стала ей помогать.
      — Папе мы не скажем, Кенни, — сказала я, разглаживая пяти фунтовые бумажки и собирая их в аккуратные стопки.
      — Почему?
      Я посмотрела на маму.
      — Почему мы ему не скажем, Джейни? — сказала она.
      — Потому что мы его знаем. Он заберет все деньги себе и потратит на какое-нибудь дело, из которого ничего не выйдет. Или просадит всё на скачках, или пропьет со своими приятелями — а это ведь твои деньги, мама.
      — Да, но ведь нечестно, если у всех у нас будут подарки… — сказала мама. — Слушай, можно ему сказать, что я выиграла немножко, а остальное спрятать.
      — Он узнает и взбесится. И возьмется за свое.
      — Ладно, — сказала мама тусклым голосом. — Хорошо. Будем вести себя разумно. Я положу деньги в банк, и пусть они хранятся на черный день. Новых курток вам не будет, дети, потому что иначе папа догадается. Так ведь, Джейни?
      — Да, — сказала я, складывая деньги ей в сумочку.
      Мне было очень тошно оттого, что именно я должна быть разумной. И конечно, больно было расставаться с мечтой о курточке.
      — Так мне не купят кожаную куртку, как у папы? — спросил Кенни.
      — Нет, милый. Джейни говорит, что ничего не выйдет.
      Это было нечестно. Ненавижу эту мамину манеру все выворачивать наизнанку. Она заставляет меня быть мамой. А потом недовольна, что я все порчу.
      Я швырнула в нее остаток денег, ушла к себе в комнату и занялась своим альбомом. Я начала вырезать картинки из новых журналов, хотя Кенни уже успел поиграть с моими ножницами и они были все залеплены скотчем. Стиснув зубы, я счищала с ножниц грязные, липкие кусочки, а потом аккуратно вырезала куклу в викторианском платье с сиреневым кринолином. Я старательно вырезала каждую складочку и оборочку ее пышной юбки, медленно и аккуратно обошла крошечные туфельки на пуговках и кончиками лезвий освобождала один за другим тоненькие пальчики. Я воображала себя барышней в пышном сиреневом платье, которой купили куклу в тех же тонах. У барышни был послушный маленький братик, обожавший старшую сестру. Отца у нас не было.
      Потом я вырезала маленького золотисто-коричневого щенка кокер-спаниеля с длиннющими ушами и сиамского котенка с нежным личиком сердечком и большими голубыми глазами. Это будут наши собака и кошка, Трюфель и Василек. С открытки, которую мне подарили на день рождения, я вырезала цветы и небесно-голубой фон, а затем принялась рисовать большой дом в викторианском стиле, потому что подходящей картинки не нашлось. Рисую я не очень хорошо, поэтому пришлось просто наметить контуры большого дома. Из «Подружки» я вырезала девичьи личики и наклеила их на все окна, чтобы они выглядывали из-за нарисованных восковым карандашом лиловых бархатных занавесей. Это были мои лучшие подруги — Шарлотта, Виктория, Эмили, Эвангелина и Джемима. Я очень долго подбирала настоящие викторианские имена.
      Я так погрузилась в свой альбом, что не слышала, как стукнула входная дверь. И я не знала, что отец дома, пока не услышала его голос:
      — А где же моя маленькая принцесса?
      Я быстренько захлопнула альбом и побежала в гостиную. Лучше не заставлять отца ждать. Он называет меня принцессой — это хороший знак. Может быть, он в хорошем настроении.
      Он улыбнулся, когда я вбежала в комнату:
      — А вот и моя дочурка!
      На коленях у него уже сидел Кенни. Мама быстренько открыла банку с пивом и наливала ему в кружку.
      — Здорово, что папа так рано пришел, — сказала она.
      Я набрала воздуху и произнесла фальшивым голосом благонравной малютки:
      — Здравствуй, папа.
      — Здравствуй, принцесса, — сказал отец и похлопал по ручке кресла.
      Я послушно присела и изобразила на лице улыбку. Глазами я в это время тревожно бегала по комнате, отыскивая ненароком забытую пятерку — на ковре, под журнальным столиком, у телевизора… Вроде бы ничего не видно, и все же я никак не могла перевести дух. Отец был в хорошем настроении, но оно может измениться в любую секунду. Никогда не знаешь, что его может вывести из себя. Иногда неудачное слово, иногда просто взгляд, а иной раз и вовсе никакой причины не заметно. Можно подумать, что голова у отца неправильно подключена и запрограммирована на частые взрывы.
      Но сегодня он весь сиял, хотя сказал, что поссорился с ребятами на работе и ушел от них.
      — И вовремя. На фиг мне такая дурацкая работа, — добавил он.
      Три месяца назад, когда он туда пришел, мы только и слышали, какая это чудесная работа и что это начало новой жизни.
      Теперь он снова хотел начать новую жизнь. В обеденный перерыв он встретил в пивной старого приятеля, который собирается организовать транспортную фирму. И зовет отца к себе в шоферы.
      — На его машине? — спросила мама.
      — Нет, малышка, колеса должны быть мои.
      Мама всегда размякает, когда отец зовет ее малышкой. Она сразу забывает, что он обзывал ее безмозглой дурой, а иногда и похуже.
      — Но это не вопрос. Один мой приятель продает отличный «Эскорт», машине всего два года, и пробег ерундовый. Он мне готов уступить по дешевке. Надо собрать всего пару тысяч. Я где-нибудь займу, вот увидишь, малышка. Мне привалило счастье, я чувствую. — Он протянул руку и похлопал маму по попе.
      — Джей! — Мама смотрела на него, улыбаясь, и у меня скрутило живот. Она смотрела на него так, словно он вдруг превратился в прекрасного принца. — Нам и правда привалило счастье.
      Сейчас она все разболтает. Она ему скажет.
      — Не надо! — проговорила я одними губами. Она только искоса взглянула на меня и сделала вид, что ничего не заметила.
      — Знаешь что, Джей? — сказала она. — Никогда не догадаешься! — Она открыла сумочку и вытащила пригоршню пятерок. — Вот тебе деньги на машину, милый! Я выиграла в лотерею. Тут нам всем хватит на подарки. Кенни хочет кожаную куртку, как у папы. Джейни хочет джинсовую курточку на меху — на розовом меху, да, детка?
      Пришлось мне улыбнуться, сказать «да» и изобразить восторг.
      Я боялась, что сейчас начнется что-нибудь страшное. Отец молча смотрел на деньги в маминой сумочке. Прямо видно было, как ворочаются у него мозги. Потом он подкинул Кенни в воздух, поймал и стал кружить. Меня он тоже подхватил, и мы все стали водить хоровод, а потом он станцевал с мамой, поцеловал ее долгим поцелуем, как в кино, и сказал, что она у него госпожа Удача.
      Мы пошли праздновать в "Ти Джи Ай Фрайдис". Мама с отцом выпили по тропическому коктейлю, а потом мы заказали ог-ром-ный ужин. Я уже начала надеяться, что все обойдется. Отец был весел, как птичка, отпускал шуточки и заигрывал с официанткой. Мне хотелось верить в сказки и тоже радоваться. Я уплела гигантский бургер, картошку, а потом еще целую "Шоколадную смерть".
      Потом к отцу подошли женщины, которые развлекались тут всем офисом, и, хохоча, как девчонки, спросили его, не тот ли он Джей Фентон, который пел с "Шальными попрошайками". Услышав, что да, тот самый, они завизжали от восторга. Самая хорошенькая, с самым глубоким вырезом, придвинула голову ближе и спросила, не споет ли он для них. Им и так очень весело, но это было бы просто супер.
      — Конечно, все будет супер, дорогуша, — сказал отец, сел за их столик и стал петь.
      Мама допила свой бокал и заказала еще бутылку вина.
      — В чем дело? — отрезала она в ответ на мой умоляющий взгляд. — Смотри, эти женщины наливают твоему отцу.
      Смотреть мне вовсе не хотелось. Я терпеть не могу, когда мама с папой напиваются, потому что это всегда кончается дракой. Так что я принялась изучать меню, хотя уже до того наелась, что пришлось расстегнуть верхнюю пуговицу на джинсах. Я старательно читала описание каждого блюда. Здорово было бы вырезать отсюда картинки для моего альбома.
      Мы с Кенни часто так играли: я находила в каком-нибудь журнале картинку с большим шоколадным тортом, прослоенным густым кремом, проводила вытянутым пальцем по бумаге и делала вид, что слизываю с пальца крем, приговаривая «ням-ням-ням». Иногда мне казалось, что я правда чувствую на языке густой крем и шершавые крошки бисквита.
      Кенни просил у меня кусочек торта. Я подставляла ему страницу, и он барабанил пальчиками по гладкой бумаге, пытаясь почувствовать сквозь нее мягкий торт. Потом он старательно обсасывал пальцы, но представить вкус у него совсем не получалось.
      — Хочу торт! — ныл он.
      — Господи, ты еще хочешь есть? — ахнула мама, наливая себе из новой бутылки.
      — Господи, ты еще хочешь пить? — ответила я.
      — Не дерзи мне, слышишь?! — сказала мама, пиная меня под столом. На ней были ее лучшие черные лодочки на шпильках и с очень острыми носами.
      — Больно, мама.
      — Чушь, — сказала мама, но все же погладила под столом мою лодыжку. — Ну как, лучше?
      Она так сильно наклонилась, что потеряла равновесие и оказалась под столом.
      — Упс!
      Она попыталась подняться, ушиблась головой и теперь смеялась и плакала вместе.
      — Мама! — зашипела я, пытаясь выудить ее из-под стола.
      — Мама! — закричал Кенни со смехом, думая, что все это шутка. Он соскользнул со стула и протиснулся к ней, говоря "ш-ш-ш!", как будто они играют в прятки.
      — Кенни, прекрати, пожалуйста. Мама, папа увидит! Давай быстро!
      Быстро она не могла даже под страхом смерти. Она так и ползала там, вцепившись в Кенни и щекоча его. Отец поглядел в нашу сторону. Я слабо улыбнулась ему и помахала рукой: мол, у нас тут все в порядке. Отец перестал петь и пошел к нам.
      — Какого черта!..
      — Кенни упал под стол, а мама пытается его достать, — пролепетала я.
      — Папа, папа! Мы спрятались! — визжал Кенни.
      — Хорошо, сынок, теперь я вас нашел, так что выходите, — сказал папа. Он схватил его под мышки и потянул. Кенни появился на поверхности, смеясь и брыкаясь.
      — Осторожно, опрокинешь свой стакан, Кенни. — Я все-таки успела его отодвинуть.
      — А мой стакан? — спросила мама, на четвереньках выползая из-под стола.
      — Что за шутки, Никки? Ты что, напилась?
      — Нет, но идея неплохая! Давайте все напьемся ради праздничка! Я ведь твоя госпожа Удача, правда? — Мама выбралась наконец из-под стола. Волосы у нее совсем растрепались, по лицу растеклась тушь.
      — На кого ты похожа! — сказал отец. — Ладно, пошли домой. Живо.
      Мы живо пошли. Всю дорогу мне было страшно, я гадала, что будет дальше. В голове у меня звучал страшный голос Рока: "Он ее изобьет".
      Мама, наверное, тоже слышала голос Рока. Чтобы его заглушить, она принялась петь подряд все свои любимые эстрадные песенки. Потом Кенни начал хныкать, и мама взяла его на руки, качая на бедре и напевая «Оле-Лукойе». Эту песенку мама мне пела, когда я была совсем маленькая, она пела ее нежно, медленно, а когда доходила до "подставь ушко", всегда тыкалась носом мне в ухо и делала вид, что сейчас его откусит. И я от этого всегда успокаивалась и засыпала. Но сейчас у нее был слишком высокий, срывающийся голос. Папа к пению не присоединился. Он всю дорогу молчал.
      Первое, что он сделал, когда вошел, — налил себе большой стакан виски и выпил залпом, как воду.
      — Отлично! Вот они мы — счастливая семья. Везунчики — выиграли в лотерею. Только вот что, Никки, я сейчас вдруг подумал: как-то ты странно себя вела. Что это ты мне сразу ничего не сказала, а? Как только я вошел. Ты, может, думала, не скрыть ли это дело? Не оставить ли все денежки себе, а? Или, может, на любовничка потратить? На дружка-футболиста? Небось держим связь, а?
      — Нет, конечно, Джей. Ты мой единственный, ты же знаешь, — сказала мама. Она все еще прижимала к себе Кенни. — Слушай, дай я уложу Кенни. Джейни, ты тоже иди ложись.
      — Ага, будем тянуть время, чтобы придумать оправдания. Ты меня не проведешь, Никки. Я вытрясу из тебя правду, как ни крутись.
      Мама понесла Кенни в спальню и позвала меня за собой.
      — Джейни, ты что, оглохла? — сказал папа. — Иди ложись.
      Мне очень хотелось лечь и спрятать голову под одеяло. Но я никуда не пошла.
      — Не пойду, папа, — сказала я.
      — Что? — переспросил папа. Ему никто никогда не перечил. А уж тем более я.
      — Что слышал, папа. — Во рту у меня так пересохло, что я говорила шепотом. Шоколадный пудинг крутился и пучился у меня в животе.
      — А ну пошла спать сию секунду, кретинка! — сказал отец и занес руку.
      Я очень старалась удержаться, но все же взвизгнула. Совсем негромко, но мама примчалась в ту же секунду. Она увидела, как мы застыли — отец с поднятой рукой, я пригнувшись, как в игре "Море волнуется раз…".
      — Джейни, иди ляг! — сказала мама.
      — Никуда я не пойду.
      — Что на тебя нашло? — спросил папа.
      — Это все ты! Ты все портишь! Даже хорошее — что мама выиграла в лотерею! Ты все портишь! Вечно бесишься, кричишь и дерешься. Я знала, что так будет. Почему ты не можешь быть нормальным папой? — плакала я.
      Голова у папы дернулась, как будто это я его ударила. Он застыл, покачивая головой, словно не в силах осознать то, что услышал. Я думаю, поэтому он меня и ударил. Он просто не знал, что делать.
      Он так дал мне по лицу, что я отлетела и упала спиной на пол. Мама бросилась на отца и вцепилась ему в лицо своими длинными ногтями. Он отпихнул ее и, когда она тоже оказалась на полу рядом со мной, пнул ногой. Потом плюнул на нас обеих и вышел. Дверь за ним захлопнулась.
      — Джейни, детка, ну-ка, покажись. — Мама поднялась на колени и склонилась надо мной.
      — Со мной… все в порядке. Он тебя ударил гораздо сильнее.
      — Ты встать можешь, солнышко? Надо поторапливаться, — сказала мама, поднимая меня. Из носу у нее шла кровь. Она раздраженно утирала ее тыльной стороной ладони. — Пойдем со мной, голубчик. Поможешь мне собраться.
      — Что? — Я вытаращилась на маму, не понимая, о чем она.
      Она взяла в руки мое горевшее лицо:
      — Здесь больше делать нечего. Раз уж он начал тебя бить, он не остановится. Этого я не допущу! Мы от него сбежим!
 
 

      Я вытаращилась на маму:
      — Как мы от него сбежим?
      — Очень просто. У меня в сумочке, между прочим, десять тысяч фунтов. Ну, уже на полтинник меньше после ресторана, но это неважно. Слава богу, что я не отдала их ему на эту дурацкую машину. Я знаю, знаю, что я сама дура. Он сказал, что вколотит в меня немножко ума. И правда, вколотил. Но чтоб ты ему служила боксерской грушей, детка, — этого я не допущу. Давай скорее. Ты как, в состоянии?
      — Конечно! Конечно, в состоянии! Но если он нас найдет, он мокрого места от нас не оставит.
      — Не найдет. Мы уедем очень далеко — я, ты и Кенни. Начнем все с начала — совершенно новую жизнь. Пошли. Собери себе сумку, небольшую, чтоб ты могла сама ее нести. И для Кенни собери рюкзачок, а я пока уложу свое.
      — Мама… Это не игра?
      — А что, похоже, что мне до игр? — спросила мама, снова утирая нос. — Он теперь будет сидеть в пивной до закрытия, но к тому времени мы должны быть уже очень далеко. Давай, Джейни, живенько.
      Я кинулась в нашу спальню и включила свет. У меня был странный вид в зеркале: одна щека — та, по которой ударил папа, — багрово-красная, другая — белая как мел. Кенни заморгал на свет и попытался натянуть одеяло на голову.
      — Нет, Кенни, встаем. Иди сюда, я тебя одену.
      — Сейчас же ночь.
      — Да, но мы сейчас опять уходим.
      — С папой?
      — Нет, только со мной и с мамой.
      Я извлекла его из кроватки и крепко прижала к себе маленькое ежащееся тельце.
      — Будь большим мальчиком, помоги мне.
      Кенни потрогал мою горящую щеку.
      — Ой!
      — Она у тебя заживет?
      — Заживет, конечно! — Я поставила его на пол и оглядела. Он так и уснул в футболке, трусиках и носках. Меня осенило. Я быстренько порылась на его полке.
      — Надень-ка! — Я кинула ему еще несколько пар трусиков и носков. — Прямо на эти! И еще одну футболку. А теперь красный джемпер, который ты любишь, а сверху голубой с Томасом-паровозом и джинсы… Запасные джинсы придется уложить. Их сверху не наденешь.
      Кенни истерически хихикал, пока я напяливала на него кучу одежек. Он так смешно переваливался во всем этом, что я не выдержала и тоже рассмеялась, хотя сердце у меня ухало, как колокол, от страха, что отец вернется и нас застукает.
      — Вы что смеетесь, дети? Давайте скорее! — нетерпеливо позвала мама.
      Я посадила Кенни собирать в рюкзачок любимые игрушки и занялась своей укладкой. Это было нетрудно. Я из всего выросла, все сидело на мне в обтяжку, и я от этого выглядела толстой. Почти всю свою одежду я терпеть не могла. Любимые вещи были и так на мне — лиловая бархатная юбка и взрослая черная блузка. Сверху я надела большую черную кофту, а поверх — кошмарную дутую белую куртку, в которой я похожа на снежную бабу. Наплевать, у нас теперь куча денег, и у меня скоро будет джинсовая курточка с розовым мехом.
      Я уложила белье, джинсы, розовую маечку с сердечками и замшевые ботинки, уже немного потертые, но я их все равно очень люблю. Потом я вспомнила про пижамы и завернула в них свою старую медведицу Розочку. Мех у нее вытерся до блеска, один глаз оторвался. Она выглядела страшно облезлой, а я уже не играю в плюшевых мишек, но все же я запихнула ее в сумку.
      Кенни собирался еще глупее: он уложил в рюкзачок чертика с оборванными веревочками, сломанные карандаши и пазл, в котором не хватало половины кусочков, зато оставил новенькие восковые карандаши и Бобку — голубого медвежонка, которого ему купили, когда он родился. Я собрала ему все заново, а потом сложила в большущий пакет свой альбом с вырезками, новые журналы, ножницы, скотч и клеящий карандаш.
      — Мы готовы, мама, — сказала я, входя в ее комнату.
      Она двигалась как в ускоренной съемке, громя свой шкаф и комод. Из носу у нее все еще шла кровь, оставляя яркую дорожку на губах и подбородке и стекая на синюю блузку.
      — Мама, твоя лучшая блузка!
      — Ничего, отстирается. Я останусь в ней. Хотя она черт знает на что похожа. Может, ее просто выбросить? — Мама вдруг остановилась и застыла.
      — Надень сверху свитер. Я на Кенни надела половину всего, что у него есть.
      — До чего умный ребенок! — сказала мама.
      Но она перестала восхищаться моим умом, когда увидела большой пакет.
      — Джейни, не потащишь же ты эту бандуру с собой!
      Это был такой здоровый, плотный пакет из супермаркета за пятнадцать пенсов, но мой альбом в него еле влез, потому что альбом я себе сделала из огромной старинной конторской книги в сотню страниц. Я ее купила два года назад за один фунт на барахолке. И это моя самая большая драгоценность. Мама это знает, но все же она пыталась спорить:
      — Ну как ты собираешься тащить такую громадину, когда у тебя еще сумка с одеждой и тебе, может быть, придется тащить и вещи Кенни.
      — Ничего, я все унесу, честное слово. Мне нужен альбом.
      — Ты можешь завести новый.
      — Мне нужен этот. Здесь мои самые лучшие картинки. Он мне нужен, мама.
      — Делай, пожалуйста, что тебе говорят! — закричала мама. И тут же замолчала, зажав рот рукой.
      Мы услышали на лестничной площадке шаги, направляющиеся к нашей двери.
      — Идет! — прошептала мама, и мы вцепились друг в друга.
      Но шаги не остановились у нашей двери, а удалились к лестнице. Мама выдохнула и схватилась рукой за сердце. Потом легонько хлопнула меня по плечу:
      — Ладно, черт с ним, бери свой альбом. Главное, давай поскорее смоемся отсюда.
      Она подхватила чемодан и сумочку, туго набитую пятифунтовыми бумажками. Мы надели на Кенни его рюкзачок, который оказался довольно тяжелым. Я взяла свой школьный рюкзак и пакет с альбомом. Мы в последний раз обежали глазами квартиру.
      Кенни вдруг захныкал, что хочет взять Пузырька, нашу золотую рыбку. Я ему пообещала целый аквариум тропических рыбок на новой квартире, но Кенни не поддался на уговоры. Он обхватил аквариум руками и разрыдался.
      — Господи, ну что еще? — сказала мама. Она налила воды в полиэтиленовый пакет и сунула туда Пузырька. — Видишь, он тоже едет с нами. Пошли наконец!
      И мы пошли, кое-как перетащили все через площадку и спустились на лифте. Я дрожала от страха, что у подъезда мы сразу наткнемся на папу, но там не было ни его, ни его приятелей.
      — Они все еще сидят в пивной, на наше счастье, — сказала мама. — Но все равно — чем быстрее нас здесь не будет, тем лучше.
      На улице показалось такси. Из него вышли три пожилые дамы.
      — Эй, эй, такси! — закричала мама.
      Она кивнула мне так гордо, будто такси появилось из воздуха по ее мановению. Таксист покачал головой, глядя, как мы бредем к машине. Увидев мамин кровоточащий нос, он покачал головой снова.
      — В больницу, милая?
      — Нет, на вокзал, будьте любезны, — резко сказала мама. — Я просто наткнулась на ходу на фонарный столб.
      Таксист вскинул брови, но ничего не сказал. Щека у меня уже остыла, хотя еще побаливала. В зубах тоже было какое-то странное чувство. Надеюсь, они не вывалятся. Но зато тогда у меня были бы впалые щеки. Ненавижу свое круглое лицо.
      Таксист уставился на Кенни и его полиэтиленовый пакет.
      — Это что у тебя, сынок? Детеныш акулы?
      — Нет, золотая рыбка, — ответил Кенни.
      — Быть не может! Ладно, мне не запрещено перевозить живность. Ты знаешь, что золотая рыбка — это живность? А то пришлось бы ей плыть к вокзалу по лужам самостоятельно.
      Лицо у Кенни сморщилось.
      — Он шутит, Кенни, — сказала я, заталкивая его в машину.
      — Я не хотел его пугать. Это у меня такой юмор, — сказал таксист.
      — Ничего страшного. — Мама захлопнула за собой дверцу. — Но вы не могли бы оставить его при себе на время?
      — Мог бы. А когда у вас поезд?
      Мама растерялась:
      — Не знаю точно. Знаю только, что мы опаздываем.
      Мы тронулись и поехали через наш квартал, вниз по улице и мимо «Альберта», папиной пивной. Мы с мамой переглянулись. Мама соскользнула с сиденья на пол. Я сделала то же и пригнула голову Кенни.
      — Больно, — пожаловался он.
      — Пригнись, Кенни. Сильнее, совсем низко, — настаивала я.
      — Зачем?
      Таксист наблюдал за нами в зеркальце и щелкал языком, начиная просекать ситуацию. Когда пивная осталась позади, мы сели нормально. Мама гляделась в пудреницу, приводя в порядок нос и стирая с глаз размазанную тушь.
      — Слушай, голубка, это, конечно, не мое дело… — начал таксист.
      — Безусловно, — отрезала мама, припудривая распухшее лицо.
      — Ясно ведь, что твой старик тебя отколошматил. Почему ты не заявишь в полицию?
      — Эти… — Мама сказала очень грубое слово. — От них толку никакого, когда на бытовой почве. Арестовать они его, конечно, арестуют, но долго держать не станут. А он, надо думать, вернется домой не в самом лучшем настроении, а?
      — Н-да, тут ты, пожалуй, права. Ну и что ж ты теперь, даешь деру вместе с ребятишками?
      — Я не хочу об этом говорить. — Мама начала обкусывать кожу с большого пальца. — Тем более при детях.
      Я понимала, что она просто хочет от него отвязаться, и все же мне было обидно это слышать. Я-то не ребенок, как Кенни. Я прекрасно знаю, что происходит. Уж во всяком случае, я знаю не меньше мамы.
      Мы приехали на вокзал, и мама расплатилась с шофером. Она очень старалась не показывать содержимое сумочки, но все же он заметил ворох пятифунтовых бумажек. Брови у него взлетели.
      — Никак банк ограбила, красавица?
      — Я, между прочим, — сказала мама, стоя на тротуаре, пока я вытаскивала Кенни и все наши сумки, — Тельма и Луиза в одном лице. — Она сложила пальцы пистолетом и прицелилась таксисту в голову: — Чпок!
      Он рассмеялся и пригнулся.
      — Раз так, лучше с тобой не связываться. Но все же удачи тебе!
      Мама добавила чаевые к тому, что показывал счетчик.
      — Не скажешь, где нас высадил, если будут спрашивать? — спросила она уже всерьез.
      Шофер прижал палец к губам, показывая, что не выдаст. Мама поглядела ему вслед.
      — Славный парень, — пробормотала она мечтательно.
      Я так и видела, что прокручивается сейчас у нее в голове. Таксист вдруг повернет назад, крикнет нам «садитесь» и повезет нас, куда захотим, — в Лондон, в Нью-Йорк или в Диснейленд. Он будет о нас заботиться, зарабатывать для нас деньги и никогда никого из нас не ударит.
      Так оно было в мечтах. А на самом деле таксист отъехал, чтобы встать в ряд за другими такси, и даже не помахал нам вслед.
      — Ну, пошли, что ли, — сказала мама со вздохом.
      На ней все еще были лодочки на высоких каблуках, и она покачивалась под тяжестью чемодана, заваливаясь на один бок. Мы с Кенни плелись за ней.
      На вокзале почти никого не было. Сердце у меня снова заколотилось. А если поездов до утра больше нет? Вокзал — первое место, куда отец придет нас искать.
      Мама стояла перед расписанием, нервно водя по нему ногтем. Наконец она прижала пальцем одну строчку и вдруг улыбнулась:
      — Отлично! Отходит через десять минут.
      — Куда мы едем, мама?
      — В Лондон!
      Я сглотнула:
      — А куда в Лондон? Мы же там никого не знаем.
      — Верно. То-то и хорошо. Новая жизнь и все такое прочее. Пошли прямо садиться. Заплатим проводнику, когда он пойдет проверять билеты. Зато в кассе не останется никаких сведений. — Мама рассмеялась: — Прямо как в детективном фильме. Даже забавно, правда?
      По ней не похоже было, что это так уж забавно. В ярком свете вокзальных фонарей ее лицо выглядело еще хуже. Смех тоже звучал странно, похоже на плач. Но она явно хотела, чтобы мы с ней согласились, поэтому я энергично кивнула:
      — Да, мама, настоящее приключение! Правда, Кенни?
      Кенни уже почти отключился и спал на ходу. Внимания его хватало только на то, чтобы не выпустить пакет с Пузырьком. Как только я его посадила в вагон, он уронил голову и мгновенно заснул. Я поглядела на Пузырька. Вид у него был не особенно бодрый, но тут уж я ничего не могла поделать.
      — Мы купим Пузырьку настоящий аквариум, да, мама?
      — Ну конечно! И запустим туда еще рыбок. Как там называются эти, здоровые, которые стоят кучу денег?
      — Карпы кои. Но они слишком большие, они не поместятся.
      — Да? Придется купить гигантский аквариум. С дельфинами.
      — Лучше с акулами. — Я оскалила зубы.
      Вот сумасшедшие — обсуждаем, куда поселить Пузырька, а при этом понятия не имеем, где сами собираемся жить.
      — Мама, а куда мы пойдем, когда приедем в Лондон?
      — Остановимся в гостинице, пока не придем в себя.
      — Но мы ведь приедем очень поздно. А если все гостиницы уже будут закрыты? А если мы ничего не найдем? А если?..
      — Ох, Джейни, отстань, ты меня с ума сведешь.
      — Но…
      — Заткнись, я тебя умоляю!
      Я свернулась клубочком рядом с Кенни и попыталась заснуть. Но ничего не получалось. Все продолжало крутиться у меня в голове. Иногда я взглядывала на маму и видела, что и у нее в голове крутится то же самое. Она грызла большой палец. Похоже, пока мы доедем до Лондона, на нем вообще не останется кожи.
 

      Но все оказалось не так страшно. Когда мы вышли на вокзале Аппер-Краст, закусочная была еще открыта. Мама купила всем по сэндвичу и спросила у подавальщицы, нет ли тут поблизости гостиницы. Та нарисовала нам на салфетке план. Оказалось, что в пяти минутах ходьбы — целая улица гостиниц.
      — Больно уж они все невзрачные, — сказала мама, когда мы туда добрались. — У нас ведь есть деньги. Можем хоть в долбаном «Ритце» остановиться.
      Но Кенни уже совсем выдохся, маме пришлось нести его на бедре, одновременно управляясь с чемоданом. Ясно было, что больше мы уже никуда не сдвинемся.
      В первой гостинице нам сказали, что мест нет. Во второй никто так и не открыл дверь на наш отчаянный трезвон, хотя в холле горел свет. Я уже начала впадать в панику, представив, что нам придется обойти половину лондонских гостиниц.
      Мама сказала беспечным тоном:
      — На третий раз всегда везет.
      И так оно и вышло. Человек, открывший дверь, сказал, что у них есть двухместный номер за сорок пять фунтов, плата вперед, плюс по пятерке с каждого, если мы хотим европейский завтрак.
      Мама протянула деньги и расписалась в гостевой книге. У нее очень крупный, размашистый почерк. Каждую петельку она украшает завитушками, а над i ставит вместо точки сердечко. Но в этой засаленной книге она расписалась мелкими, неразборчивыми каракулями. Во всяком случае, ничего похожего на мамино имя, Никки Фентон.
      Но портье это, кажется, совершенно не волновало. Он даже не взглянул больше на мамино разбитое лицо. Нос у нее был теперь весь в корках. Она смущенно потрогала его и принялась что-то бормотать о том, как она сверзилась со всего размаху с этих дурацких шпилек, но портье ее, похоже, не слушал. Впечатление было такое, что он все это слышал уже раз сто. Он просто протянул маме ключи, указал на лестницу и вернулся к себе за стойку смотреть пятый канал.
      — Очень мило, — пробормотала мама. — Ладно, надолго мы здесь не задержимся.
      Мы втащили Кенни и сумки по трем узким лестничным пролетам и отыскали в мрачноватом коридоре свой номер. Мебели в нем почти не было, только двуспальная кровать с прожженным сигаретами покрывалом, платяной шкаф с единственной вешалкой и раковина с куском мыла, над которой висело одно полотенце. Мама презрительно фыркнула. Она нерешительно откинула покрывало, но белье оказалось успокаивающе белое, пахнущее свежестью.
      — Ладно, давай скорее ложиться, — сказала мама. — Ты вынь Кенни из всех этих одежек, а я пойду поищу туалет.
      Мама вернулась с брезгливой гримасой.
      — Там не очень-то, — сказала она. — Смотри за Кенни, когда поведешь его, Джейни, чтоб он ни до чего не дотрагивался.
      Полусонный Кенни послушно сделал, что велят, почти не просыпаясь. Мне это дело доставило больше затруднений, поскольку я не решалась присесть на грязный стульчак. Пришлось зависнуть в воздухе, надеясь на лучшее. Чтобы отвлечься, я читала неприличные надписи на стене.
      Когда мы вернулись, мама уже лежала в кровати, натянув поверх ночной рубашки мохеровую кофту.
      — Дети, идите сюда, а то холодно.
      Мы залезли к ней. Ощущение было такое, что мы забрались в сугроб, но мама нас крепко обняла, и мы все прижались друг к другу. Постепенно стало теплее. В коридоре ругалась какая-то парочка, но мама натянула одеяло нам на головы, так что получилась пещерка, где до нас никому не добраться.
      Я уснула, но среди ночи внезапно проснулась. Мне приснился отец. Он гнался за мной. Когда я проснулась, сердце у меня колотилось так, будто я действительно бежала. Я потянулась к маме, но ее в кровати не было. Рядом был только Кенни, свернувшийся калачиком и отчаянно сопевший.
      Я села, дрожа от страха. В комнатушке было темно, но я все же различила тень у окна.
      — Мама? — Я соскользнула с кровати и побежала по вытертому ковру. — Мама, ты что?
      Я положила руку ей на плечо. Она дрожала, несмотря на мохеровую кофту.
      — Тише, детка. Разбудишь Кенни.
      — Он спит как убитый. Мама, тебе не спится?
      — Не-а. Еще и сигареты кончились, как назло. Я уже думала, может, пойти поискать автомат на улице…
      — Нет, мама!
      — Да, мне эта идея тоже не очень понравилась. Ох, Джейни, как нас сюда занесло? Может, я просто рехнулась? Твой отец не стал бы вправду тебя бить. Он же тебя очень любит, голубчик.
      — Тебя он тоже очень любит, мама, и все-таки бьет. Почему он такой?
      — Спроси чего полегче. Я его, видимо, раздражаю до безумия. От меня и правда толку мало. Как от жены и как от матери.
      Она расплакалась.
      — Ты отличная мать, — сказала я, обнимая ее. — И толку от тебя достаточно. Ты везучая. Я больше ни про кого не слышала, кому бы выпала такая удача — взять и выиграть в лотерею.
      — Госпожа Удача, — фыркнула мама. — Я так и расписалась в гостевой книге: "Г. Удача". На случай, если твой отец явится нас разыскивать. Зря мы, наверное, остановились так близко к вокзалу. Сюда он может явиться в первую очередь. Уедем сразу после завтрака, ладно?
      — Тебя теперь так будут звать, да, мама? Госпожа Удача?
      — Ну, «госпожа» звучит совсем глупо. Но меня могли бы звать Никки Удача. Хотя… имя тоже можно сменить. Я буду… Виктория. Пош — моя самая любимая из "Спайс герлз". Виктория Удача… А что, отлично звучит!
      — А у нас с Кенни тоже будут новые имена?
      — Да, пожалуй, так будет лучше. Ты какое имя хочешь, детка?
      Я стала перебирать звезд из своего альбома с вырезками: Бритни, Шарлотта, Кэйт, Кайли… Но все было не то, потому что я даже отдаленно ни на одну из них не похожа. К их портретам я вырезала кучу подарков: цветы, бокалы с шампанским, коробки конфет и флаконы духов. На одной такой рекламной картинке было имя модели — Лола Роза.
      Я мысленно примерила это имя. Оно мне решительно нравилось.
      — Меня будут звать Лола Роза.
      Я выпрямилась, пригладила волосы и одернула ночную рубашку. Лола Роза — классная девушка с длинными, густыми, вьющимися волосами (я уже чувствовала, как мои прямые, жидкие волосы становятся гуще и завиваются). У Лолы Розы безупречная фигура фотомодели. Я втянула живот и выпятила грудь. Лола Роза ничего не боится. Даже своего отца.
      Я медленно выдохнула и слабо улыбнулась.
      — Лола Роза Удача, — сказала мама. — Ну что ж. Новое имя — новая жизнь.
      Она утерла полные слез глаза, размазывая тушь.
      — Боже мой, на кого я похожа! Черт, я же не взяла крем для снятия макияжа! Я забыла вообще всю косметику!
      — Пойдем в магазин и купим тебе целую кучу новой. И мне что-нибудь, — сказала я с надеждой.
      — Хорошо, Лола Роза, — сказала мама и пошла к раковине умываться. Она зачерпнула воды и вдруг взвизгнула: — Господи!
      Я наполнила раковину холодной водой и пустила туда Пузырька. Мама его случайно поймала. Он вывернулся и плюхнулся обратно в воду, а нас с мамой разобрал истерический смех.
      — Вы там, заткнитесь, люди спят! — Кто-то стучал нам в стену.
      Мы с мамой продолжали хохотать, зажимая рты ладоням. Проснулся Кенни.
      — Где я? — Он заплакал. — Мама! Джейни!
      — Ш-ш-ш, Кенни, мы здесь, — сказала я, подходя к нему.
      — И заткните своего ребенка, — раздался за стеной тот же голос.
      — Это ты шумишь, приятель! — крикнула мама. — Сам заткнись!
      — Мама! Не надо! Не устраивай скандал, пожалуйста! — прошипела я и обняла Кенни, пытаясь его успокоить.
      Голос ответил грубым словом, таким грубым, что мы с мамой снова расхохотались. Мама улеглась рядом с нами.
      — Первое, что мы сделаем, — сказала она, — уедем отсюда. Это настоящий притон.
      — Джейни, ты меня задушишь! — заныл Кенни.
      — Извини, я не нарочно. Только не зови меня Джейни. Я теперь Лола Роза.
      — А я — Виктория, — сказала мама.
      — Это такая игра? — спросил Кенни неуверенно. — Мне не нравится. Я хочу домой.
      — Нет, ты что! — сказала я поспешно. — Вот увидишь, как будет здорово. Мы потом пойдем по магазинам. Просто мы теперь другие люди, и у нас другие имена. Меня зовут Лола Роза Удача. Классно, правда? А мама — Виктория Удача. А тебя как будут звать?
      — Я Кенни, — сказал Кенни.
      — Это понятно, но ты можешь выбрать любое имя, какое захочешь! Помочь тебе? Ну, например… Джимми? Робби? Дэвид?
      — Как? Я все равно не запомню. — Кенни забеспокоился.
      — Запомнишь! А хочешь что-нибудь похожее на Кенни: Ленни? Бенни?
      — А можно, я буду Кендэл?
      — Мятное печенье "Кендэл"! — рассмеялась мама.
      Я почувствовала, как Кенни весь напрягся от обиды.
      — Кендэл — здоровское имя, — сказала я.
      — Очень здоровское. У Виктории Удачи двое чудесных деток — Кендэл и Лола Роза, — сказала мама, протискиваясь между нами. — Может, попробуем теперь чуток соснуть?
      Она прижала нас к себе. Кенни Кендэл лежал тихо. Я уже думала, что он заснул. Но тут он снова подал голос:
      — А как будут звать папу?
      Я ждала, что ответит мама. Но она ничего не ответила. Наверное, она заснула.
      — Папа теперь не член нашей семьи, Кендэл, — прошептала я.
      — Почему? — Голос у Кендэла был удивленный.
      Я поражалась его тупости.
      — Ты знаешь почему! — прошипела я. — Потому что папа ведет себя ужасно и все время бьет маму. Он и меня ударил. Мне все еще больно двигать челюстью.
      — Меня он не бил, — сказал Кендэл.
      — А маму тебе не жалко?
      — Так она же заслужила!
      Я схватила его сквозь футболку за худые плечи и начала трясти:
      — Как ты можешь говорить такую глупость и гадость!
      — Но она правда заслужила. Так папа сказал! — Кендэл начал хныкать. — Джейни, перестань, больно же!
      — Я тебе не Джейни. Я Лола. Лола Роза. И если ты хоть слово еще скажешь о папе, я правда рассержусь. Мы его ненавидим.
      — Неправда! — всхлипнул Кенни. — Мы его любим.
      Я повернулась к нему спиной и отпихнула локтем, когда он попытался ко мне прижаться. Я ненавидела отца, хотя Кенни был прав.
      Я отца ненавидела и боялась до безумия. И все-таки я его любила.
      Я представила, как он там бродит один по квартире, зовет нас, заглядывает во все комнаты, откидывает покрывала на кроватях, открывает шкафы. Потом он, наверное, начат беситься. От злобы. Но ему, конечно, очень больно. Он, наверное, плачет. Папа у нас самый крутой мужик во всем квартале, но я много раз видела, как он плачет. Он всегда плачет, когда побьет маму. Берет ее руки в свои, говорит, что виноват перед ней, а по щекам текут слезы. А потом целует ее синяки, становится на колени и умоляет простить его. И она прощает.
      И не только она. Папа любого умеет умаслить. Когда с Кенни бывают припадки ярости и он кидается на спину, брыкает ногами и вопит-разрывается, папа со смехом поднимает его и говорит: "Ну-ка выключим этот глупый носик", нажимая ему на нос, как на кнопку. Кенни внезапно перестает вопить и весело смеется, как будто он просто шутил.
      Со мной папа тоже умеет обращаться. Он подходит, садится рядом, берет мою руку и заводит игру с пальцами, давая им всем смешные прозвища. Однажды он раскрасил мои обкусанные ногти во все цвета радуги, а большие пальцы и один мизинец — в золотой, серебряный и снежно-белый цвета. Он купил пакетик разноцветных бусин и нанизывал их мне на волосы, угощая меня заодно шоколадными драже в разноцветную крапинку.
      На последний день рождения он мне подарил большую серебряную коробку, перевязанную радужной ленточкой. Из коробки выглядывала ткань, и я догадалась, что это радужное платье. Это меня встревожило, потому что я уже слишком взрослая для таких нарядов. Платье было очень красивое, с мелкими складками и радужным поясом впереди, буфами на рукавах и пышной юбкой с оборками. В пять лет мне до смерти хотелось иметь такое платье. Сейчас оно на мне выглядело ужасно. Слишком обтягивающее, слишком яркое, слишком детское. Но пришлось мне улыбнуться, присесть, расправляя юбку, и закружиться по квартире, изображая восторг.
      Еще мне пришлось надеть его на школьную дискотеку. Надо мной все смеялись. Никто не хотел со мной танцевать. Пришлось танцевать одной, выделывая коленца и притворяясь, что мне очень весело. От бурных движений швы полопались. Мама пыталась их зашить, но ткань расползалась под иголкой. Мы запрятали платье подальше в шкаф, чтобы папа не увидел.
      Я представила, как он сейчас его найдет.
      Мне казалось, что сердце у меня лопается, как швы на моем платье.
 

      Мы выписались из гостиницы сразу после "европейского завтрака".
      — Интересно, что «европейского» в кукурузных хлопьях, гренках и разбавленном апельсиновом соке? — сказала мама. — Просто грабеж! Давайте не будем жаться и найдем что-нибудь получше.
      Мы выбрали большой новый отель с видом на Темзу.
      — Класс! — сказала мама. — Ведите себя тут прилично, дети!
      Номер был большой, с огромной кроватью, застланной розовым шелковым покрывалом из той же ткани, что и сборчатые портьеры.
      — Розочка тоже в цвет, — сказала я.
      Но медведица выглядела на фоне покрывала ужасно серой и обтрепанной. В номере были ванная комната, телевизор, телефон и холодильник.
      — Глядите, тут полно напитков! И орешки, и шоколад! Ура! — сказал Кенни, шурша обертками.
      — Прекрати, они же, наверное, не бесплатные, а, мама? — Я схватила Кенни за руки.
      — Да ладно, малышка, деньги у нас есть. Пусть берет что хочет.
      Кендэл выпил банку кока-колы и грыз орешки, пока мы с мамой вместе принимали ванну. В ванной стояли миниатюрные бутылочки шампуня и пены для ванн, так что мы устроили густую пену и воображали себя кинозвездами.
      — Кенни… Кендэл, иди сюда, ныряй к нам! — позвала мама.
      Было слышно, как он там разговаривает сам с собой или с кем-то еще.
      — Кендэл?
      Я вылезла из ванны, завернулась в одно из чудесных огромных пушистых полотенец, лежавших рядом, и прокралась в комнату.
      Кендэл, прислонившись к зеркалу, болтал по телефону.
      — Да, папа, в Лондоне здорово! — говорил он.
      Я похолодела:
      — Кенни!
      Он удивленно взглянул на меня и повернулся спиной:
      — Только Джейни все время ко мне пристает, папа. И мне приходится спать с ней и с мамой в большой кровати, а я хочу отдельную кровать — я ведь уже большой, правда?
      Тут я так рванула трубку, что зашибла ему пальцы.
      — Ай! — вскрикнул Кенни. Он хотел меня ударить, но только сделал еще больнее своим бедным пальчикам.
      — Ты сказал папе, где мы!
      Тут я услышала гудок в трубке. Кенни на самом деле ничего не сказал папе. Он разговаривал с ним понарошку.
      Если только папа не повесил трубку…
      — Кенни, ты правда говорил с папой?
      — Да! И он сказал, что ты себя плохо со мной ведешь и он скоро приедет и тебя накажет, ясно? И вообще, я уже не Кенни. Я Кендэл.
      — Господи боже ты мой! — крикнула мама из ванной. — Да перестаньте ж вы оба орать! Сейчас нам опять застучат в стену.
      — Он пытался позвонить папе!
      — Не будь дурой. Он не умеет. Он даже номера толком не знает.
      — Знаю! Я знаю наш номер. Один-два-три-четыре-шестнадцать-десять-двадцать, поняла? — сказал Кенни.
      Я поняла. Я взяла его на руки, поцеловала и пожалела помятую ручку. Мама вышла из ванной вся розовая и очень хорошенькая, несмотря на синяки и разбитый нос. Я посадила Кендэла в ванну и выдувала с ним пузыри, пока он не перестал злиться.
      — А теперь пойдем кутить, — сказала мама.
      Начали мы с того, что еще раз позавтракали — блины с кленовым сиропом и мороженое. Я съела свою порцию и половину Кенниной, а потом все водила пальцем по тарелке, чтобы подобрать сироп до последней капли.
      — Ну и манеры у тебя, Лола Роза! — сказала мама, а потом вытянула палец и сделала то же самое.
      Я взяла тарелку в руки, собираясь ее вылизать.
      — Ой-ой-ой! Это, по-моему, уже слишком, — заметила мама. — Ну, вперед. Будем развлекаться. Пошли на колесо обозрения.
      — Развлекаться, развлекаться, развлекаться, — распевал Кендэл, пока слова от повторения не превратились в бессмысленную скороговорку.
      Он ахнул от восторга, когда мы показали ему на огромное колесо со стеклянными подвесными кабинками. Мы стали смотреть, как оно медленно-медленно поворачивается.
      — Развлекаться, развлекаться, развлекаться, — распевал Кендэл все время, пока мы стояли в очереди.
      Сперва все улыбались и говорили: "Славный малыш!", но постепенно стало заметно, что он действует людям на нервы. Нам он тоже действовал на нервы, но унять его, когда он уже завелся, невозможно. Он твердил свое «развлекаться» до той самой минуты, когда нужно было заходить в стеклянную кабинку. Тут он разревелся.
      — Кенни, что с тобой? — спросила мама.
      — Кендэл, — прошипела я, — иди сюда, тут ничего нет страшного. Заходи скорее.
      — Нет! — орал Кенни. — Я боюсь!
      Пришлось мне подхватить его и втащить в кабинку, перебросив через плечо. Он вопил и лягался, колотя меня носками ботинок в живот.
      — Прекрати, Кендэл! Тут хорошо! И совсем не страшно.
      — Мы упадем!
      — Нет, конечно. Мы в стеклянной кабинке. Мы поднимемся высоко-высоко в воздух, как будто летаем. Ну посмотри!
      Кендэл не хотел никуда смотреть. Орать он перестал, но сунул голову мне под куртку и вцепился крепко-крепко. Мне хотелось встать, чтобы получше все увидеть, но, стоило мне двинуться, он начинал ныть.
      — Ну и плакса ты, Кендэл! — сказала мама. — Лола Роза, давай его сюда, я его подержу.
      — Спасибо, Виктория, — ответила я.
      Мы чувствовали себя как на сцене, потому что еще не привыкли к своим новым именам. Мне ужасно нравилось, что меня называют Лола Роза. Я отцепила Кендэла, передала его маме и встала, прижавшись лицом к стеклу. Мне хотелось, чтобы было пострашнее, чтобы мы крутились на большой скорости и Лондон плыл у нас перед глазами. Или чтобы стеклянная кабинка отцепилась от колеса и полетела сама собой, унося нас все дальше и дальше от папы. Здесь, в голубом небе, я чувствовала себя куда безопаснее.
      Я была совсем не рада, когда мы спустились на землю. Я все время думала о папе и озиралась.
      — Лола Роза, перестань озираться, ты мне действуешь на нервы, — сказала мама.
      — А теперь мы куда пойдем? — поинтересовался Кендэл.
      Мама ничего не ответила. Я посмотрела на нее. Она не знала.
      — Пошли по магазинам, — предложила я.
      Магазинов, правда, видно не было, только река, пешеходные дорожки и большие дома.
      — Мама, а где тут магазины?
      — Где-то там. — Мама неопределенно махнула за реку. — Наверное, надо перейти через мост. Ты что собираешься покупать, Лола Роза? Джинсовую курточку на меху? А тебе, Кендэл, кожаную куртку, да?
      Кендэл не ответил. Он все еще сопел и слегка всхлипывал после долгого рева. Глаза его были прикованы к соседнему зданию.
      — Кендэл! Ты что, забыл свое новое имя? — шепотом спросила я.
      — Не забыл, — сказал он, не отрывая взгляда от стены с вывеской. — Здесь рыбы.
      — Аквариум! Правда, милый, — сказала мама. — Какой же ты у меня умница! Надо же, такой малыш, а знает такое длинное слово — "аквариум"!
      — Можно мы тут купим рыбок — друзей для нашего Пузырька?
      — Конечно, надо купить еще одну золотую рыбку, корм и нормальный аквариум, — сказала я.
      Пузырек сегодня утром выглядел неважно. Мы смыли с ванны мыльную пену и пустили его плавать, но вид у Пузырька был очень вялый. Мне показалось, что долго он не протянет. Хорошо бы отвлечь Кендэла новыми рыбками.
      Но когда мы вошли, оказалось, что это не такой аквариум, где покупают рыбок, а что-то вроде рыбьего зоопарка.
      — Здесь только смотрят на рыбок, Кендэл, их здесь не продают. Пойдем.
      — Я хочу посмотреть, — сказал Кендэл.
      — На всю эту кучу рыбы? — протянула мама. — Отстань, Кенни. Кендэл! Это же скукотища. Нет, мы сейчас пойдем по магазинам и купим тебе кожаную куртку.
      — Пожалуйста, пойдем смотреть рыб! — канючил Кендэл. — А акулы там есть?
      — Акулы! — Я засмеялась.
      Но там и правда были акулы.
      Я слонялась по темным коридорам, без всякого интереса заглядывая в витрины с рыбами и думая о джинсовой курточке на меху. Я мечтала отыскать скамейку: ноги у меня уже отваливались. Мама поднимала Кендэла на руки, чтобы он мог разглядеть очередную скользкую тварь.
      Мне казалось, что вполне достаточно увидеть одну рыбу, — остальные точно такие же. Эти были ничем не лучше нашего Пузырька. Я свернула за угол и оказалась перед огромной витриной — во всю стену. Прислонившись к стеклу, я воображала себя русалочкой — мы с папой сто лет назад смотрели мультик про русалочку, — и вдруг прямо на меня выплыла огромная акула с разинутой пастью. Три ряда устрашающих зубов мелькнули совсем рядом с моим носом.
      Я закричала.
      Примчались мама и Кендэл.
      Я кричала, зажимая рот обеими руками, и не могла остановиться.
      — Что случилось, Джейни? Папа? Ты его видела? — Мама прижала меня к себе.
      — Акула! — выдохнула я.
      — О господи! — Мама легонько встряхнула меня за плечи. — Как ты меня напугала!
      Группа японских туристов со смехом показывала на меня пальцами.
      — Ты испугалась рыбы? — Мама тоже рассмеялась.
      — Это акула, — сказала я. — Она огромная и была совсем близко. Как будто она до меня дотрагивается.
      — Я не боюсь, — заявил Кендэл. — Хочу посмотреть акулу! Где она?
      — Похоже, Лола Роза ее спугнула своими воплями. Ты прямо хуже Кендэла!
      И тут мимо нас проплыла еще одна огромная акула, а за ней другая и третья — со злобными глазами и огромной разинутой пастью. Мама отшатнулась:
      — Вот черт! — Она взяла меня за руку. — Беру свои слова обратно. Какие громадины!
      — Мне они нравятся! Акулочки, акулочки! Хорошие мои! Плывите ко мне! Откройте ротики, я хочу поглядеть на ваши зубки! — уговаривал Кендэл, прижав нос к стеклу.
      — Эй, ты смотри! — крикнула я, прижимаясь к маме.
      — Я и смотрю, — откликнулся Кендэл. — До чего они славные! Мама, купи мне одну, ну пожалуйста!
      Туристы так и согнулись от хохота. Я тоже засмеялась, но меня все еще трясло. До чего же они противные, эти акулы! Я не могла заставить себя подойти к стеклу, хотя знала, что им сквозь него не проплыть. Мне хотелось поскорее перейти в следующий зал, но Кенни приклеился к стеклу, как будто ладошки и нос у него превратились в липучки. Когда мама попыталась его оторвать, он захныкал.
      — Дети, вы меня с ума сведете! — сказала мама. — Лола Роза, иди в следующий зал. Мы тебя догоним, когда его высочество налюбуется на своих акул.
      И я побежала по коридору, за угол и вверх по наклонному полу. Тут я остановилась. Я оказалась над бассейном с акулами. Уйти было некуда. Вот они, плывут прямо на меня.
      Я испугалась, что сейчас снова не выдержу и закричу, и бросилась бежать по темным коридорам и слабо освещенным залам с мерцающими стеклами. Я промчалась сквозь весь аквариум до сувенирного магазинчика у выхода. При виде ярко-голубых игрушечных акул мне снова стало не по себе.
      Я сидела в углу целую вечность. Мне казалось, что мама и Кенни никогда уже не придут. Наконец они появились, держась за руки. Кендэл весь сиял, щеки у него горели.
      — Лола Роза, куда ты запропастилась? — сказала мама.
      — Какая ты дура, Джейни, то есть Лола Роза! Там пришел дядя и рассказал мне все про акул. Самую большую-пребольшую зовут Джордж. Он все делает лучше всех. Джордж видит в десять раз лучше меня, а нюх у него в сто раз лучше.
      — Да, они могут в океане учуять каплю крови за много миль. — Мама оскалила зубы, изображая акулу.
      — Мам, перестань.
      — Ты что, правда боишься, трусиха? Эти акулы в аквариуме не едят людей. Их кормят чем-то вроде рыбной паэльи, с осьминогами, кальмарами и всякое такое. Мы туда вернемся и посмотрим, как их кормят, да, Кендэл?
      — Ага! Я хочу покормить Джорджа.
      — Ну, тебе, милый, наверное, все же не разрешат его кормить. Но мы посмотрим, как дядя это делает. Зря ты не осталась, Лола Роза, было ужасно интересно! — Мама посмотрела на меня и подошла совсем близко: — Джейни, что ты дергаешься? Что с тобой? Ты же всегда была разумной девочкой!
      — Я и есть разумная. Разумным людям акулы противны, потому что они уродливые и могут разорвать человека на куски. Иди с Кендэлом обратно, если хочешь, а моей ноги там больше не будет. Ни за что!
      Я вышла из магазина, встала у парапета и стала смотреть на реку. Я прекрасно знала, что в Темзе нет никаких акул, и все же мне казалось, что вот-вот над водой промелькнет смертоносный спинной плавник.
      Когда мама с Кендэлом наконец вышли, Кендэл прижимал к груди большую ярко-голубую игрушечную акулу.
      — Смотри, у меня теперь свой Джордж! — закричал он, бросаясь ко мне. — Фас! — Он раскрутил Джорджа за хвост и ткнул мне в лицо.
      Больно не было. Я понимала, что Джордж — мягкая игрушка и зубы у него войлочные, и все же я закричала.
      — Джейни, да прекратишь ты, наконец! Ты просто изображаешь трусиху, чтоб на тебя побольше обращали внимание! — прикрикнула мама.
      Мне стало так обидно, что я надулась и не разговаривала с ними обоими все время, что мы шли по мосту и пересекали Ковент-Гарден. Но тут мама остановилась перед шикарной французской кофейней.
      — Будем прожигать жизнь, — сказала она и решительно двинулась внутрь.
      Мне пришлось нарушить молчание, чтобы сказать, какое я хочу пирожное. Выбирала я очень долго, потому что все они были необыкновенно красивые и соблазнительные. Наконец я остановилась на пирожном со взбитыми сливками и клубникой, украшенном сверху завитком шоколадного мороженого. Мама взяла изящный миндальный круассан. Кендэл выбрал безе с ванильным кремом, но лизал его без особой охоты и половину не доел. Я сделала это за него. А еще я получила чашку горячего шоколада, как из сказки, густого-прегустого и с горкой сливок сверху. Мама рассмеялась, глядя на меня:
      — Ну что, Лола Роза, развеселилась?
      — Еще бы! — ответила я.
      Потом мы перешли к серьезным покупкам. Мы зашли в шикарный магазин детской одежды и нашли там обалденную черную кожаную куртку, которая сидела на Кендэле как влитая. Он был в ней до того хорош, что даже продавщица захлопала в ладоши и сказала "лапонька!". Куртка стоила кучу денег.
      — Но у меня и есть куча денег, — сказала мама, выгребая пригоршнями свои пятерки, как скопившуюся мелочь.
      Куртки для девочек мы тоже посмотрели. Джинсовая курточка на меху там была, и у меня уже радостно забилось сердце. Но когда я ее примерила, оказалось, что она мне мала. Я насилу всунула руки в рукава, а спереди она не сходилась.
      — Я слишком толстая, — сказала я, чувствуя себя отчаянно несчастной.
      — Не будь дурой! Ты просто выросла — понятно, что детские одежки тебе уже не годятся. Мы найдем тебе куртку на меху, не волнуйся, — утешила меня мама.
      Мы ходили и ходили по магазинам. Кендэл перестал устраивать Джорджу воздушные заплывы и захныкал. Наконец в тринадцатом магазине — мое счастливое число! — мы увидели целый ряд женских джинсовых курток на искусственном меху. Бежевый, голубой, розовый мех. Замирая от волнения, я примерила куртку с розовым мехом. Она была мне как раз! Разве что рукава длинноваты, но мама мне их закатала и сказала, что такие куртки все равно только так и носят.
      Мама ее купила, и я прямо в куртке вышла из магазина. Ощущение было такое, будто я прижимаю к себе мягчайшего плюшевого мишку. Я выглядела по-настоящему классно, честное слово. Из каждой витрины мне улыбалась сияющей улыбкой новая, шикарная Лола Роза в голубой джинсовой курточке с розовым меховым воротником.
      Мама тоже заинтересовалась джинсовыми куртками, но потом увидела короткий обтягивающий белый кожаный пиджак. Она смотрелась в нем потрясающе, как настоящая рок-звезда, особенно с темными очками.
      Мы выплыли из магазина: Лола Роза в голубой джинсовой куртке на меху, Виктория в белом кожаном пиджаке, как у рок-звезды. Две очаровашки с очаровательным малышом Кендэлом, оравшим на всю Англию, волоча за хвост акулу Джорджа.
      Мы решили купить ему его любимый красный фруктовый лед, чтобы он заткнулся. Это его всегда успокаивало. Но кругом были только шикарные кондитерские, где продавали трюфели и марципаны, и ни одного обычного ларька с дешевым мороженым.
      — Может, в переулке что-нибудь найдется, — сказала мама.
      Наконец нам попался газетный киоск. Земляничного льда, который Кендэл любит больше всего, не было, зато мама купила ему все остальные — апельсиновый, манговый, черносмородиновый и молочный.
      — На, детка, видишь, сколько. — Соси и помолчи! — сказала мама.
      Мне она купила сливочный пломбир. Я ела его очень осторожно, чтобы не испачкать новую куртку. Я была так сосредоточена на том, чтобы не уронить ни одной капли, что чуть не прошла мимо самого важного магазина. Это был книжный, но книжки там продавались чудесные: раскраски, картинки для вырезания, наклейки — целые горы.
      — Скукотища! — сказал Кендэл, перемазанный цветным мороженым, как помадой.
      Но тут он увидел раскраску "Рыбы мира" и принялся ее клянчить, хотя он и красить-то не умеет — восковыми карандашами всегда вылезает за контур, а если я даю ему свои фломастеры, он жмет на них так сильно, что получаются мохнатые точки.
      — Ладно, ладно, избалованный ребенок номер два, — сказала мама, открывая свою волшебную сумочку. — А ты, избалованный ребенок номер один? Тебе тоже нужна раскраска?
      Книгу, которую мне хотелось больше всего на свете, я нашла в самом дальнем углу сказочного магазина. Это был толстый альбом с викторианскими репродукциями, специально предназначенными для того, чтобы отрывать их по дырочкам и наклеивать в альбом. Там были сотни детей в ярких розовых и сиреневых нарядах, играющих с кошками и собаками, цветы, птицы, морские пейзажи, дед-мороз, младенцы, бабочки, ангелочки…
      — Мама, Виктория, ну пожалуйста! — прошептала я.
      Вечером мы сидели все вместе на двуспальной кровати и смотрели телевизор. Мама переключала каналы. Кендэл устроился между нами и снова и снова пускал Джорджа по кровати в атаку на бедного медведя Бобку. Я сидела по-турецки, положив на коленки альбом и наклеивая новые вырезки.
      Больше всего мне понравились четыре огромных ангела. У них были длинные золотые волосы, струящиеся белые одежды и большие серые крылья, выходившие из лопаток. Я аккуратно наклеила их в альбом вплотную друг к другу, чтобы они уместились на одной странице. Ночью мне снилось, что ангелы стоят по углам нашей кровати, распахнув крылья, как занавеси из перьев, и охраняют нас.
 

      — Пошли опять кутить, — сказала мама, как только я открыла глаза.
      Она уже успела встать и одеться. Похоже, спала она немного, но вид у нее был бодрый. Мы кутили до опупения. Мы покупали блузки, брюки, ночные рубашки и пижамы, новые туфли. И какие! Маме на шпильке, с открытой пяткой и ремешком вокруг щиколотки, а мне первую пару взрослых туфель на каблуках. Каблуки были совсем низкие, и все-таки я не могла пройти в них по комнате, не шатаясь.
      — Ничего, — сказала мама. — Потренируешься и привыкнешь. Ну что, можно идти танцевать!
      Она купила маленький плеер и целую стопку своих любимых дисков. Днем, когда в отеле гудели пылесосы и шум никому не мешал, мы устроили в номере собственную дискотеку. Особенно нравилась маме песенка "Я переживу". Она танцевала под нее, выбрасывая руки, а мы с Кендэлом за ней повторяли.
      Горничная пришла убрать номер и увидела, как мы танцуем. Она расхохоталась и присоединилась к нам, тоже выбрасывая руки.
      — Вот как надо, да, дочка! — сказала она.
      Она была очень-очень полная, но танцевала на удивление хорошо, покачивая бедрами и колыхая жирными боками.
      — Какая толстая тетя! — прошептал Кенни, как только за ней закрылась дверь. — Она вся трясется, как желе!
      — Видел бы ты свою тетю Барбару — вот кто действительно толстый!
      — Твою сестру? — Я легонько ущипнула маму за плоский живот. — Но ты же худая!
      — Ага! — сказала мама. — Мы во всем полные противоположности. Я даже думала: может, у нас разные отцы? Меня наш отец с самого начала терпеть не мог.
      — Ты его не спрашивала?
      — Еще чего! Он бы мне такую затрещину залепил! — Мама снова начала обкусывать палец. — И что во мне такого, что мужчинам всегда хочется меня ударить? Что я не так делаю?
      — Ты все так делаешь, мама! Это они виноваты, а не ты. И потом, ты все равно уже не ты. Ты Виктория, я Лола Роза, а он Кендэл, и все мы — Удача, самая удачливая семья.
      Я снова включила музыку и стала кружить маму по комнате, пока Кендэл отплясывал с Джорджем. Хорошо, что он так помешался на Джордже. Бедный Пузырек ночью умер. Кендэл хотел похоронить его как следует, в коробке из-под обуви, но мама сказала, что не хочет, чтобы тут воняло тухлой рыбой, и спустила Пузырька в туалет.
      Теперь нам приходилось каждый день ходить в этот проклятый аквариум. Кендэл жить не мог без того, чтобы не навестить настоящего Джорджа и его устрашающих товарищей. Я стояла снаружи, прислонившись к парапету. Люди часто останавливались и спрашивали, все ли со мной в порядке. Я боялась, что они вздумают позвать полицейского. И каждый раз, как мимо проходил высокий мужчина с длинными волосами и в кожаной куртке, у меня падало сердце, хотя я видела, что это не папа.
      — Шла бы лучше с нами, глупая, — говорила мама.
      Но я не могла. Я страшно боялась этих акул. По ночам мне снились разинутые пасти. Я просыпалась, вся дрожа, и часто видела, как мама сидит съежившись в кресле и курит. Я прижималась к ней, и мы сидели вместе, а Кендэл мирно посапывал под одеялом в обнимку с Джорджем.
      Однажды я внезапно проснулась и стала искать маму. В кровати ее не было, в кресле тоже. Я нашла ее в ванной. Она сидела на полу, на коленях у нее была сумочка, а по полу стопками разложены пятифунтовые бумажки.
      — Деньги, деньги! — зашептала я страшным голосом, чтобы ее посмешить.
      Но ей было не до шуток. Лицо у нее перекосилось, на лбу вздулась вена.
      — Кто-то украл часть денег! — сказала она, истерически всхлипывая.
      — Этого не может быть. Ты ведь всегда носишь сумочку с собой, — сказала я.
      Мама не выпускала сумочку ни на минуту, она не оставляла ее в комнате, даже когда мы спускались завтракать.
      — Как их могли украсть?
      — Откуда я знаю! Главное, что украли. Здесь не хватает сотен фунтов.
      — Мы очень много потратили. — Я опустилась на колени рядом с мамой и начала пересчитывать купюры.
      — Не столько же!
      Я взяла лист бумаги и стала записывать всю одежду, которую мы купили, все обеды, ужины, лакомства, катания плюс ежедневные расходы: мороженое, мамины сигареты, автобус.
      Получались очень большие цифры.
      — И мы еще ходили ужинать с папой и заплатили за проезд до Лондона и за первую гостиницу…
      — И нам еще надо заплатить за эту. — Голос у мамы упал. — Господи!
      — Мама, по-моему, никто ничего не крал. Мы их просто потратили.
      — Да. Конечно. Ты права. Мы их потратили, — сказала мама резко, как будто я была в этом виновата. — Ну и что же мы будем делать, разумница ты моя, когда деньги совсем кончатся?
      Я честно пыталась думать, но голова отказывалась работать. Когда мама на меня сердится, я никогда не знаю, что делать.
      — Может, они очень долго не кончатся, если мы будем экономить. Переедем в гостиницу поменьше. Есть будем сэндвичи. Не будем ходить в аквариум.
      — Хорошо, а что потом? Сядем на тротуаре и будем просить милостыню? А если нас отправят в полицию? Они же захотят, чтобы вы с Кенни вернулись в школу? Вот и отправят вас домой к отцу…
      Я расплакалась. Мама тоже заплакала и обняла меня:
      — Прости, дорогая. Я не всерьез. Конечно, никто тебя домой не пошлет.
      — Никого из нас не пошлют домой, правда, мама?
      — Конечно, детка. Мы не можем вернуться. Твой отец всегда очень ясно объяснял, что он сделает, если я попытаюсь от него уйти.
      Мама дрожала в своей тоненькой ночной рубашке.
      — Мне страшно.
      — Мне тоже, детка.
      Мама тяжело перевела дух:
      — Нет, черт побери, не буду я бояться. Я ведь теперь госпожа Удача. И удача меня не оставит. Слушай, может, накупить еще лотерейных билетов? Так и сделаем — будем каждый день покупать кучу лотерейных билетов, и нам, наверное, снова повезет.
      Я не знала, шутит мама или говорит серьезно. Конечно, это была глупость, но я не могла выдумать ничего лучше.
      Мы вернулись в кровать, и я очень долго не могла заснуть. А потом во сне я плавала среди акул, но, когда я проснулась, мама была уже на ногах, в новой юбке и блузке и белом кожаном пиджаке, и нетерпеливо бродила по комнате на своих новых шпильках.
      Хотелось бы мне научиться ходить на моих каблуках. Я их один раз надела на прогулку и так неудачно подвернула щиколотку, что каблук обломился. Мама сказала, что надо отнести туфли обратно в магазин, и нам их заменят.
      — Мы сегодня сходим поменять мои туфли, мама?
      — Может быть. Если успеем.
      — Сегодня мы не будем таскаться по этим скучным магазинам? — Кендэл сел в кровати. Волосы у него стояли торчком, как пух у одуванчика.
      — Мы пойдем сегодня смотреть, как кормят Большого Джорджа?
      — Если получится, детка. У нас сегодня много других дел. Пора нам приниматься за ум. Я должна найти работу. И жилье нам всем. И школу для вас. Проще простого! — сказала мама со смехом.
      Кендэл поверил, что это проще простого, и тоже засмеялся.
      Я знала, что это совсем не просто. Мне было до того не по себе, что за завтраком я куска не могла проглотить, хотя мама велела нам хорошенько наесться. Сама она вообще ничего не ела. Она только пила кофе — чашку за чашкой, одним глотком.
      Потом она подошла к портье и попросила счет. Голос у нее был сухой и хриплый. Увидев сумму, она побледнела, но отсчитала ее пятифунтовыми бумажками с самым беспечным видом.
      Потом мы пошли наверх укладываться. Нам пришлось выйти и купить еще один чемодан — столько мы всего накупили.
      Симпатичная толстая горничная пылесосила коридор, когда мы вернулись. Мама сказала, что мы уезжаем, и сунула ей в карман фартука две пятерки:
      — Спасибо вам, что заботились о нас.
      — Пожалуйста, мне было приятно. Я буду без вас скучать, — сказала она, тяжело наклоняясь, чтобы поцеловать Кендэла. Потом обняла меня за плечи и притянула к себе: — Ты славная девочка, Лола Роза. Ну как, понравились тебе каникулы?
      — У нас не то чтобы каникулы, — сказала мама с многозначительной гримасой.
      — Да? — ответила горничная. — Понимаю.
      — Мы собираемся начать новую жизнь — одни, — сказала мама. — Я должна найти работу. Здесь у вас не нужны горничные?
      — Я, конечно, могу спросить, — ответила та, — но это ведь скверная работенка, дочка, особенно для такой хорошенькой молодой женщины, как вы. Платят мало, и редко кто дает, как вы, приличные чаевые. Вы могли бы устроиться куда-нибудь в офис, на настоящую приличную работу. Вы чему учились?
      — Ничему я не училась. Я работала фотомоделью…
      — Вот видите. Я ж говорю, такая красивая… — сказала горничная.
      — Но это было давно. Теперь мне такую работу уже не получить — после двух-то родов. А с компьютерами, цифрами и тому подобным я не умею обращаться. Не думаю, что справилась бы с работой в офисе, я сразу запутаюсь. — Мама начала грызть свой палец.
      — В офисе, конечно, скучновато, это я понимаю, — сказала толстуха успокаивающе. — Вам, по-моему, нужно работать с людьми. Например, в магазине. Показывать красивую одежду. Как вы на это смотрите?
      — Да, это, наверное, здорово, — сказала мама, не переставая грызть палец. — Но там ведь еще касса. А я с ней не умею обращаться. Я правда тупая — что тут поделаешь?
      — Ничего ты не тупая, мама, — сказала я и погладила ее руку.
      Мама не виновата. Отец не позволял ей работать. Он ей все время говорил, что она тупая, как дерево, и она ему верила.
      — Не волнуйтесь, лапонька, вас там научат. На любой работе сначала учат. Меня здесь даже учили застилать постели, хотя я застилала их шесть в день всю свою взрослую жизнь.
      — Шесть?
      — Да, такая у меня семья. Вообще-то, сейчас нас восемь, потому что ко мне приехала моя Джун с малышом Марвином, дай ему Бог здоровья, хотя маленький внучек, конечно, не в счет.
      — Так вы живете не в гостинице? — сказала мама. — Я думала, если бы меня взяли сюда работать, мне бы дали номер для меня и детей.
      — Сами вы настоящий ребенок! Конечно, персонал здесь не живет. А уж детей сюда и подавно не пустят. Слушайте, а не обратиться ли вам в социальную службу?
      — Еще чего! Я не хочу, чтобы копались в моем прошлом.
      — Они и не будут. Они вам помогут. Хотя вам, конечно, виднее. Но может быть, вам хотя бы встать в очередь на квартиру?
      — Это, наверное, не выйдет. У меня и раньше было социальное жилье. Мне оттуда пришлось уехать — понимаете? Но они-то скажут, что я осталась без определенного места жительства по собственной воле. Я боюсь, что они отправят детей в приют.
      — Вам нужно обратиться в специальную организацию, которая подбирает жилье. Когда моя сестра Элиза ушла от мужа, они нашли ей славную квартирку. То есть славной-то они ее сделали сами, сестра с детьми. Хотите, я ей позвоню, она даст адрес? Это благотворительная организация, но они не унижают людей. И конечно, им в голову не придет отбирать у вас детей. По вам сразу видно, что вы замечательная мама.
      Горничная была так добра к нам, что мама хотела дать ей еще денег, но она не взяла. Когда мы собрались, она поставила в укромное местечко наши чемоданы, поцеловала нас всех на прощание и пожелала удачи.
      — Вам скоро выпадет удача, я чувствую, — сказала она.
      Мамино лицо озарилось.
      — Ну да, я же теперь госпожа Удача, — сказала она.
      Она взяла нас с Кенни за руки, и мы тронулись в путь. Пока мы шли к метро, чтобы ехать в эту благотворительную контору, мама пела все песенки об удаче, какие знала.
      В метро мы ехали так долго, будто отправились в экспедицию к центру Земли. Когда мы наконец вышли на поверхность, я сказала Кендэлу, что мы приехали в Австралию. Пусть внимательно смотрит по сторонам — тут могут быть коалы и кенгуру.
      — И акулы, — сказал Кендэл. — В Австралии в океане есть акулы. Пойдем к океану.
      — Лола Роза, не заводи ты его, ради бога! — прикрикнула мама.
      Она посмотрела на обшарпанные вывески магазинов, картошку из «Макдоналдса», разбросанную по тротуару, и парней, слоняющихся перед видеопрокатом.
      — Ну и дыра! Может, зря мы решили сюда ехать? Небось в каждом районе есть эти распределители жилья.
      — Зато это отдаленный район, мама, тут мы будем в безопасности. Сюда уж папа никак не заедет, правда? А в Вест-Энде я все время боялась, что он сейчас появится из-за угла.
      — Хочу, чтобы папа появился из-за угла, — сказал Кендэл. — Хочу к папе. Хочу домой. Австралия мне не нравится.
      — Да это никакая не Австралия, дурачок. — Я рассмеялась. — Я просто пошутила.
      — Не надо шутить, Джейни. — Кендэл принялся колотить меня кулаками, Джорджем, своей твердой башкой.
      — Эй, ты что! Ой! Прекрати, Кендэл! — Я схватила его и закружила.
      Обычно это выводит его из приступа ярости, но на сей раз не подействовало. Он только злобно сопел.
      — Перестань, Кендэл! — Я посадила его себе на бедро.
      — Меня зовут Кенни! — прорыдал он.
      — Бедный малыш, он не знает ни кто он, ни куда он идет. Зря ты ему заморочила голову с этой Австралией, — сказала мама.
      — Я понимаю. Прости. Прости, Кендэл.
      — Кенни!
      — Нет. Уже не Кенни, — сказала мама, беря его лицо в ладони и глядя ему прямо в глаза. — Это не шутка, милый. Мы с тобой и с Джейни убежали. Убежали, потому что так надо. Потому что твой отец избивал меня.
      — Потому что ты была плохая, — сказал Кенни.
      — Мама не плохая, дурак. — Я тряхнула его за плечи.
      — Не трогай его, Джейни. Он просто повторяет за отцом. Он не понимает, что говорит, — сказала мама. — Послушай меня, милый. Никто не заслуживает, чтобы его били. Ты не будешь никого бить, когда вырастешь. Ты хороший мальчик. А Джейни хорошая девочка, и я не могу допустить, чтобы вас били. Поэтому мы начали новую жизнь. Теперь нам надо ее устроить, правильно?
      — Правильно! — Я подтолкнула Кендэла: — Скажи "правильно"!
      — Неправильно! — фыркнул Кендэл в розовый мех моей куртки, но это он шутил.
      В конторе он вел себя как овечка.
      — Меня зовут Кендэл Удача, мне пять лет, — сообщал он каждому. Ресницы у него все еще были мокрые, на бледной мордашке застыло серьезное выражение.
      И все улыбались ему и говорили: "Славный малыш!"
      Жилье мы получили благодаря Кенни. Сперва мы очень долго ждали, потом женщина в очках стала записывать наши анкетные данные. Мама сначала держалась хорошо и отвечала четко и убедительно, хотя и покусывала время от времени свой большой палец. Но потом нас отвели еще в одну большую комнату, набитую ожидающими. Там мы снова целую вечность ждали своей очереди, чтобы мама повторила то же самое мужчине с бородой, заполнявшему другой формуляр.
      Я знала, что мама не сумеет запомнить во всех деталях историю, которую сочиняла на ходу. Она очень старалась и тараторила все быстрее, чтобы поскорее добраться до конца, но сбилась, когда ее спросили, в какой школе мы учились. Она уже придумала какое-то название, и они его записали. Мама отчаянно пыталась вспомнить, на лбу у нее вздулась вена. Она умоляюще взглянула на меня:
      — Джейни, скажи им, пожалуйста, как называлась твоя школа.
      Джейни!..
      Я скорее начала что-то говорить, но мужчина меня не слушал. Он отложил ручку.
      — Джейни? — спросил он. — Я думал, тебя зовут Лола.
      — Ее и зовут Лола. Джейни — просто такое домашнее прозвище, мы звали ее в шутку Джейни-Пейни, когда она была маленькая.
      Видно было, что человек с бородой не верит ни единому маминому слову.
      — Простите, миссис Удача, но у меня такое ощущение, что вы поскупились на правду в своем рассказе, — сказал он. — Некоторые детали у вас не сходятся. Вы должны быть с нами совершенно откровенны относительно ваших прежних семейных обстоятельств. Я не сомневаюсь, что у вас есть свои причины…
      — Да, у меня есть, черт подери, свои причины, — сказала мама, вспыхивая. — Она расстегнула блузку и показала бородатому синяки, все еще лиловые, как фиалки.
      — Мы сбежали от человека, который это сделал, ясно? Он и на свою дочь поднял руку — значит, его уже ничто не остановит. Я хочу начать новую жизнь и сделать, что могу, для ребятишек. Вернуться я не могу. Он нас убьет.
      — Вы обращались в полицию?
      Мама фыркнула:
      — А что они сделают?
      — Посадят его за решетку.
      — Ага, на сколько времени? А его дружки? А когда он выйдет, что с нами будет?
      — Я понял вас, миссис Удача. Да, я представляю себе…
      — Ничего вы не представляете. Можете заткнуть себе свое понимание в задницу! — сказала мама, вставая. — В общем, теперь вы, надо думать, не будете подыскивать нам жилье?
      — Оскорбления, конечно, не способствуют решению вопроса. Я все же попытаюсь вам помочь, но не ждите от меня чудес. Я поставлю вашу семью на очередь.
      — А пока очередь не подойдет, нам что делать — сидеть полгода в канаве? — Мама обозвала его очень-очень грубым словом и встала: — Пошли, дети, нечего зря время тратить.
      Кенни взглянул на свои руки. Потом на стул, на котором сидел. Потом под стул. Рот у него стал как щель почтового ящика, и он заревел.
      Он ревел и ревел. Я взяла его на руки — это не помогло. Его взяла на руки мама — он не утихал. Женщина в очках принесла ему печенье — это его тоже не остановило.
      — Что с ним? — спросил бородатый мужчина.
      — Он больше не может. — Мамин голос перекрыл рыдания Кенни. — С него хватит. Мы уже неделю в бегах. Я обещала, что сегодня у него будет дом. Он хочет наконец почувствовать себя в безопасности.
      Все засуетились вокруг Кендэла и смотрели на бородатого, как будто он нарочно терзает моего маленького братика. К счастью, Кендэл рыдал так отчаянно, что не мог перевести дух и объяснить, в чем дело.
      — Что ж, мы вас, наверное, можем перевести в категорию "критическая ситуация". Там есть одна свободная квартира. Не то чтобы очень хорошая, и внешний вид оставляет желать… Но если рассматривать ее как перевалочный пункт…
      Мы получили ключи от квартиры тут же — из рук в руки. Нужно было скорее уводить Кенни, пока он не начал объяснять про Джорджа.
      Всю обратную дорогу к метро мы всматривались, не мелькнет ли где-нибудь войлочный плавник, но безрезультатно. Наверное, он остался в поезде.
      Мама вернулась с Кенни в отель, чтобы поблагодарить толстую горничную и забрать наши вещи, а мне незаметно сунула в ладонь три пятерки. Объяснений не требовалось. Я бегом домчалась до аквариума, попросила, чтобы меня пропустили в сувенирный магазин, и купила Джорджа Второго.
 

      Наша новая квартира занимала второй этаж маленького, сырого эдвардианского дома; крыша была затянута брезентом, а палисадник зарос крапивой. Входная дверь покривилась, так что пришлось поднажать на нее плечами. Холл был так завален бесплатными газетами и рекламными листовками, что мы разбрасывали их ногами, как осенние листья.
      Квартира состояла из гостиной с кухонным уголком, маленькой спальни и ванной комнаты с душем, умывальником и туалетом. Стены были грязновато-белого цвета, как свернувшееся молоко, с черной плесенью по углам. Деревянные подоконники облупились и подгнили от сырости. Ковролин в гостиной был весь в пятнах. В углу примостились грязная плита и холодильник, но мебели никакой не было.
      Мы с мамой и Кендэлом обошли квартиру кругом. Потом еще раз.
      — А где же всё? — спросил Кендэл.
      — Хороший вопрос! — По маминому виду похоже было, что она вот-вот расплачется.
      — А где же всё? — сказала я поспешно, передразнивая Кендэла.
      Мама нахмурилась было, но тут до нее дошло.
      — Хороший вопрос!
      — А где же всё? — хором пропели мы с Кендэлом.
      — Хороший вопрос! — сказала мама.
      Мы носились по квартире и повторяли этот сумасшедший диалог во все более быстром темпе, пока слова не превратились в бессмысленную скороговорку. В конце концов мы свалились на пол хохочущей куча-мала.
      — Ой, дети, вставайте скорее, тут так грязно! — сказала мама с гримасой отвращения. — Надо пойти купить моющего средства для ковров, и прорву «Кометы», и три щетки. А потом мы еще купим краски и покрасим стены в яркий цвет. Ты какой предпочитаешь, Лола Роза?
      — Лиловый!
      — Лиловый? Что ж, пропади все пропадом, пусть будет лиловый. У нас будет лиловая спальня, лиловая кровать, пол, ковер, занавески. Мы можем даже тебя покрасить с ног до головы в лиловый цвет, если тебе так хочется.
      — И гостиная тоже лиловая?
      — Нет, теперь моя очередь. Гостиная будет черно-белая, страшно стильная, белые стены, черная кожаная мебель, а. на полу ковер под шкуру зебры. И я лежу на этом ковре в черном пеньюаре… А?
      — И сосешь белые леденцы в черную полоску! Кендэл, а ты выбирай краску для ванной. Как насчет цвета морской волны, как в твоем кошмарном акулятнике? А вместо ванны мы купим большой стеклянный аквариум, и ты будешь там плавать с Джорджем.
      — Не морочь ему голову, — сказала мама. — Кендэл, она просто шутит.
      — А моя лиловая спальня, мама? Это тоже шутка?
      — Нет-нет, детка, мы правда наведем марафет в этой дыре, я тебе обещаю. За расходами не постоим. В разумных пределах, конечно.
      Нам сказали, что есть такие специальные благотворительные магазины, где нуждающиеся могут получить любую мебель почти задаром. У мамы было еще полно лотерейных денег, но она уже не относилась к ним так беспечно. Сперва мы все-таки посмотрели мебель в обычных магазинах, но кожаный гарнитур из дивана и двух кресел стоил три тысячи фунтов.
      — Пропади они пропадом! Посмотрим, что там в этой благотворительности. Если у них только старая рухлядь с клопами, так мы просто скажем "нет, спасибо", правда? — сказала мама.
      Но говорить пришлось только "да, пожалуйста". Мы нашли даже черный кожаный диван. Конечно, он был не новый, и кожа местами треснула, но смотрелся все равно отлично. К нему мы подобрали два почти одинаковых черных бархатных кресла и пушистый ковер, который после основательной чистки оказался белым. Двуспальную кровать мы тоже там получили, правда, мама купила к ней новый, с иголочки, матрас — она сказала, что не может спать на чужой постели. Еще она купила лиловое покрывало, чтобы меня порадовать, и целый день красила стены в лиловый цвет.
      Я сделала для нее красивую открытку с лучшими моими викторианскими вырезками: большим, ярким сердечком, букетами роз и лилий и целым роем ангелов, реявших друг над другом, как парашютисты. Внутри я написала: "Мама, ты ангел. С любовью от Лолы Розы" — и приклеила рядом со своим именем большую красную розу. Кендэл пририсовал кривое «К» и поцелуи.
      Я положила открытку в красивый конверт и сделала вид, что его принес почтальон. Настоящей почты нам пока не приходило, потому что никто не знал, что мы здесь. Нас вообще никто не знал. Это были уже не каникулы. Это была новая жизнь.
      Я, конечно, вспоминала о прежней жизни и прежних друзьях. Они, наверное, удивились, что я вдруг растаяла в голубой дымке. Точнее, в дыму. Мама курила все больше и больше, чтобы успокоить нервы. Квартира наша была вся в клубах дыма. Я от этого кашляла, но мама говорила, что это я нарочно. Отчасти так оно и было.
      Кендэл тоже много кашлял, но, скорее, от постоянного плача. Мне кажется, он скучал по папе. Он часто звал его, когда просыпался среди ночи. Иногда он просыпался недостаточно быстро и мочил постель. Мама обещала, что наденет ему памперс, если это повторится. Это повторялось, и наконец мама засунула ему в трусики пеленку. Кендэл заплакал от унижения.
      — Зря ты на него сердишься, мама. Он же не нарочно. Просто ему плохо.
      — Мне тоже плохо, когда он портит новенький матрас. И перестань наконец меня поучать, мисс Умница-Разумница. Ты меня иногда просто бесишь, Джейни.
      — Лола Роза.
      — Хорошо, Лола-трусики-в-розочку, только не забывай все же, что я твоя мать. Перестань, бога ради, изображать мою старшую сестру. Не твое дело меня учить. Я сама знаю, что мне делать, ясно?
      Мама полезла в сумочку за сигаретами. В пачке ничего не было.
      — Вот черт! Джейни Лола Роза, сбегай быстренько в ларек.
      — Уже десять, мама. Они давно закрылись.
      Кендэла мы укладывали целую вечность. С ним случился очередной приступ рыданий. Во сне он продолжал всхлипывать.
      Мама нервно обкусывала ноготь.
      — Нет, слушай, я не выдержу целую ночь без сигарет. Тут, наверное, где-нибудь есть пивная. Пойду посмотрю и куплю в автомате сигарет. А ты ложись спать, ладно?
      — Ладно, — сказала я неуверенно. Мне не хотелось, чтобы она ходила одна в темноте: вдруг с ней что-нибудь случится?
      — Все будет в порядке, глупышка, — сказала мама, не понимая. — В случае чего стучись к соседям. К старухе, наверное, не надо — у нее, по-моему, с головой не все в порядке, а вот ребята наверху нормальные.
      Мы уже познакомились с соседями. Пожилая мисс Паркер оказалась страшной занудой и задавала кучу вопросов. Мы сперва встревожились, но она спрашивала то же самое и на второй день, и на третий. Ясно было, что она ни слова не помнит из того, что мы ей говорим.
      Стив и Энди с верхнего этажа были явно не в восторге, когда мы встретились в первый раз. Мы подымались по лестнице, нагруженные пакетами из супермаркета. Кендэл ревел, потому что упал и зашиб коленку, мама орала на него, что хватит уже быть младенцем, я ворчала, потому что там продавался со скидкой шоколадный торт, а мама его не купила. Процессия получилась шумная.
      Мама перестала орать и улыбнулась Стиву — тому, что покрасивее. Энди, невысокий парень в очках, сказал нам с Кендэлом "привет!" и помог дотащить пакеты до кухни. Он представился за себя и за своего друга. Я сказала, что меня зовут Лола Роза. Стив поднял брови, но Энди сказал, что это очень красивое имя.
      Стив показывал всем своим видом, что разговаривать с нами ниже его достоинства. Что ж, по нему и вправду было похоже, что он слишком хорош для этой дыры. Энди держался гораздо проще и рассказал нам, что с прежней квартиры их согнали за неуплату, поэтому они оказались здесь.
      — Временно, — сказал Стив.
      — Но все равно мы постарались устроиться здесь поуютнее, — сказал Энди. — Мне ужасно нравится, как вы отделали квартиру, Лола Роза. Выглядит просто шикарно, особенно лиловая спальня. Настоящее произведение искусства.
      Энди нравился мне гораздо больше, чем Стив. И все же не думаю, что я могла бы пойти к нему "в случае чего".
      Ненавижу это выражение. Как только мама вышла за дверь, разные «случаи» замерцали у меня в голове, как неоновая реклама. В ушах гудели воображаемые сирены. Сердце так и билось о ребра: тук-тук-тук.
      В квартире было очень тихо. Телевизор мы еще не купили, поэтому я не могла включить его и отвлечься. Внизу неразборчиво бормотал телевизор мисс Паркер, как будто кто-то нашептывал обо мне гадости у меня под ногами. Над головой ходили Стив и Энди, и при каждом скрипе их половиц я вздрагивала.
      Я несколько раз подходила к двери, чтобы убедиться, что она заперта. Мне казалось, что снаружи кто-то стоит и прислушивается, выжидая момента, чтобы толкнуть дверь плечом и ворваться к нам. Я посмотрела через окно в сад, пытаясь разглядеть, не подбирается ли кто-нибудь к дому. Но в стекле было видно только мое собственное отражение. Это напомнило мне аквариум. Я поскорее задернула занавески.
      Может быть, свернуться клубочком на черном кожаном диване? Нет, лучшее спрятаться за ним, как делают маленькие дети. Но в другой комнате спал Кендэл, и мне нужно было за ним приглядывать. Я подумала, не пристроиться ли рядом с ним, но мне не хотелось раздеваться и лежать в темноте. Я чувствовала, что должна быть полностью одета и на страже.
      Я ходила дозором по квартире. Даже с мебелью, которую мы натащили, она была до ужаса пустая. На осмотр каждой комнаты уходило несколько секунд. Это не помогало.
      Когда я заходила в ванную, мне чудилось, что кто-то прокрался в гостиную: вот он щелкнул банкой пива, сел на диван, ждет; когда я была в гостиной, мне казалось, что кто-то стоит за дверью ванной и готовится к нападению. А когда я набиралась смелости и потихоньку приоткрывала дверь в ванную, мне мерещилось, что кто-то влез в окно спальни и вытащил Кендэла из кровати, зажав ему рот, чтобы не слышно было крика.
      Я понимала, что отец не знает, где мы. Откуда ему знать? И все же мне было так страшно, что пришлось надеть новую курточку на меху, чтобы унять озноб.
      — Мама, вернись, — шептала я.
      В половине одиннадцатого ее все еще не было. Наверное, ей пришлось далеко идти, пока нашлась пивная с табачным автоматом. Хотя на ней были босоножки на высоченной шпильке, так что очень далеко она уйти не могла.
      Я ждала, не сводя глаз с часов, кивая в такт их тиканью, пока не закружилась голова. Тогда я попыталась уткнуться в какой-то из маминых журналов, но слова плясали передо мной на странице и ни во что не складывались.
      Я вытащила книгу с наклейками и стала вырезать красивую девушку — рок-звезду с длинными белыми волосами, блестящим украшением на пупке и загорелыми глянцевыми ногами в белых кожаных сапогах. Вдруг половицы скрипнули, ножницы дернулись у меня в руке и отхватили один сапог. Я попыталась подклеить его скотчем, но нога все равно подкашивалась.
      У меня у самой подкашивались ноги, когда я в сотый раз мерила шагами квартиру. Пошел двенадцатый час — пивные закрываются в одиннадцать. Где же мама?
      "С ней что-то случилось", — сказал голос Рока.
      Четверть двенадцатого. Половина двенадцатого. Я не знала, что делать. Может быть, отец ее выследил. Я представила, как он набрасывается на нее и она повисает безжизненно, как моя бумажная картинка. Мне хотелось броситься на поиски, но я не могла оставить Кендэла.
      Я разревелась, уткнувшись лицом в ладони. Потом надавила пальцами на глаза — сильнее, до боли. Надо кончать глупое нытье. Я же не маленькая. Нечего паниковать. Конечно, отец тут ни при чем. Может быть, она просто заблудилась по дороге из пивной? Мама и в обычное-то время совершенно не ориентируется на улице, а тут еще в темноте и в незнакомом районе. С нее вполне станет даже и адрес забыть. Она, наверное, ковыляет сейчас где-то на своих шпильках, проклиная себя за глупость. Но теперь уже скоро, она найдется, сейчас она постучит в дверь, войдет со смехом…
      Она не входила.
      Я вслушивалась, не раздадутся ли шаги. Потом отодвинула занавеску и выглянула на улицу. Я даже оставила дверь на предохранителе, спустилась вниз и добежала до угла, чтобы посмотреть, не идет ли мама.
      Тут мне стало страшно, что кто-то мог пробраться в квартиру и напасть на Кендэла. Я помчалась обратно, захлопнула дверь и бросилась в спальню. Кендэл мирно спал на самой середине кровати, раскинув руки и ноги так, что больше места уже не оставалось. На него явно никто не нападал. Я посмотрела за дверью, за шкафом, под кроватью. Я понимала, что это сумасшествие, но ничего не могла с собой поделать.
      Я вернулась в кухню и попыталась сделать себе чаю, чтобы успокоиться. Меня так трясло, что я вся облилась холодной водой, наполняя чайник.
      Полночь.
      С мамой точно что-то случилось.
      Что же теперь будет со мной и с Кендэлом?
      Когда чайник вскипел, я снова разревелась. Я рыдала так громко, что не слышала, как открылась дверь. Шагов я тоже не слышала. И вдруг мама выросла на кухне прямо передо мной.
      — Мама! — выдохнула я, разливая кипяток.
      — Осторожно, ошпаришься, дурочка, — сказала мама. — Пусти-ка меня. Я тоже хочу чаю.
      — Где ты была? Полночь уже прошла!
      — Да? Я, стало быть, Золушка? — Мама уставилась на свои босоножки. — А это у меня хрустальные туфельки?
      Не то чтобы у нее заплетался язык, но все же она была не в себе.
      — Ты сидела и пила, пока я тут с ума сходила, куда ты делась!
      Мама расхохоталась:
      — Джейни, можно подумать, что ты моя мама!
      — Ничего смешного! Я уж думала, папа тебя выследил! — крикнула я и замахнулась кулаком, как Кендэл в припадке ярости.
      — Ну-ну, успокойся. — Мама взяла меня за запястья, притянула к себе и обняла: — Прости, малышка. Мне в голову не пришло. Ты всегда такая взрослая. Папу-то теперь нечего бояться, мы его больше никогда не увидим. Мы же совсем новые люди, Лола Роза, не забывай. Я — госпожа Удача, и нам опять повезло — угадай как? Я нашла работу, так-то, дорогая!
      — Работу?
      Какую еще работу мама могла найти в полночь, господи помилуй!
      — Поэтому так долго получилось, детка. Я-то думала, ты давно спишь себе с Кендэлом в обнимку. Мне совсем не хотелось волновать мою девочку, мою Лолу Розочку!
      Мама погладила меня по голове и поцеловала. Она была немножко выпивши, но это ничего. Это папа бывает страшным, когда напьется, а мама никогда.
      — Что это за работа, мама?
      — Стоять за барной стойкой плюс помощь на кухне в обеденное время.
      Я успокоенно прижалась к ней:
      — Так ты нашла работу в пивной?
      — Да, всего в пяти минутах отсюда. Представляешь, как здорово! Я зашла купить сигарет и разговорилась с парнем за стойкой. Он сказал, что заведующий хочет нанять еще кого-нибудь, и я подумала: "Ага, это как раз для меня". И пошла к заведующему. Его зовут Бэрри, он очень милый. Когда они закрылись, он мне показал, что нужно делать. Он говорит, что у меня талант отмеривать пинту, а еще я легко запоминаю сколько угодно заказов и разбираюсь во всех этих напитках. Вообще-то, не удивительно, учитывая, что мои родители держали пивную и я, можно сказать, там и выросла. Я сказала Бэрри, что не умею обращаться с кассой; он показал, как это делается, но я, конечно, сперва запаниковала и ничего не могла понять. Он не стал на меня кричать, просто показывал до тех пор, пока я не поняла. Бэрри очень славный парень, такой мягкий и в то же время настоящий мужчина.
      Я снова напряглась:
      — Ты что, собираешься закрутить с этим Бэрри?
      — Не будь дурочкой, милая моя. У него есть жена, ее зовут Линн, она тоже очень милая. — Энтузиазма в мамином голосе было значительно меньше. — Но правда ведь здорово — так вот прямо получить работу, зайдя за пачкой сигарет!
      Мама торжествующе закурила.
      — Значит, по вечерам тебя не будет?
      — Ты ведь не против, правда? Ты же много раз оставалась с Кендэлом, и все было в порядке. И потом, это не всегда вечером. Там скользящий график. Но раньше полудня начинать не придется — представляешь, как здорово! Я смогу готовить вам завтрак и отправлять в школу. Так что теперь дело за школой. Этим завтра и займемся.
 

      Я бы предпочла обойтись без всякой школы. В старой школе мне порой приходилось несладко. Дело не в уроках. Просто я очень долго не могла ни с кем подружиться. Когда отец был в тюрьме, многие ребята меня все время дразнили. Выйдя, он стал колотить их отцов, а ребята — меня.
      Мне было нелегко, но Кендэлу намного хуже. Над ним в подготовительном классе просто издевались.
      — Мама, я уже был в школе, — заявил он. — Зачем мне опять туда идти?
      — Да, мама, я, вообще-то, тоже уже была в школе, — заметила я. — Ты думаешь, без этого действительно не обойтись?
      — Лола Роза, не строй из себя дурочку. Конечно, без этого не обойтись, у нас по закону обязательное образование. Я тут видела симпатичную школу возле церкви. У них очень красивая форма. Мы туда завтра зайдем и вас запишем.
      Все оказалось не так-то просто. Мы даже не смогли поговорить с директором, потому что не записались заранее на прием. Нам сказали, что в эту школу нам все равно не попасть, потому что классы переполнены. У них длинные списки ожидающих места, и туда записывают только тех, у кого в этой школе уже учится брат или сестра, кто живет непосредственно в микрорайоне и является постоянным прихожанином этой церкви.
      — Ну что ж, значит, не судьба, — сказала мама, когда мы оттуда вышли.
      — Ура! — Кендэл запрыгал от радости. — Школы не будет!
      — Этой школы не будет, радость моя. Я бы вас и не хотела сюда отдавать. Ну их к черту с их пижонскими правилами и условиями! Мы найдем вам школу получше, без проблем.
      Проблем оказалось много. Мама получила в районной библиотеке список всех школ нашего района и принялась их обзванивать. Почти все были переполнены. В одной сказали, что для Кендэла место найдется, а для меня нет. В другой сказали, что в подготовительном классе мест уже нет, зато меня принять могут. Школы были очень далеко друг от друга, поэтому нам это не подходило — ведь забирать Кендэла придется мне, пока мама на работе в пивной.
      Школа «Жаворонки» была одной из последних в списке. Маму сразу соединили с директором, миссис Бэлсэм.
      — Да, места у нас есть, миссис Удача. Приводите Кендэла и Лолу Розу в любое время, — сказала она.
      — Ну, вот, — с торжеством сказала мама. — Я знала, что удача нас не покинет. «Жаворонки»! Очень приятно звучит. Представляешь себе такую уютную сельскую школу…
      Она повела нас в «Жаворонки» и по дороге пела, держа нас за руки:
      — Пойдем, пойдем, пойдем по дороге в "Жаворонки".
      Она даже начала танцевать танец из "Волшебника Изумрудного города", вытягивая носок и делая шаг налево, шаг направо. Нас она тоже попыталась вовлечь в это дело, но я чувствовала себя идиоткой и танцевать не хотела, а Кендэл старался, но у него не получалось.
      Когда мы свернули на улицу Жаворонки, даже маме расхотелось танцевать. Жаворонков видно не было. Только грязные одноногие голуби клевали в канаве остатки пиццы. Перед нами, куда хватал глаз, громоздились грязно-серые многоквартирные муниципальные дома с мокрыми разводами по стенам, так что каждое окно казалось заплаканным глазом.
      Раньше мы не замечали ветра, а тут он задул нам в лицо холодными порывами и закрутил у щиколоток водоворот мусора. Мы осторожно пробирались сквозь пакеты от картошки, смятые банки и собачий помет. Мама крепко держала Кендэла за руку, направляя его то в одну, то в другую сторону. У меня пересохло в горле. Я съежилась в своей джинсовой курточке на меху. Похоже, мне придется ходить в ней здесь, не снимая, если я не хочу, чтобы ее сперли.
      Школа больше всего напоминала тюрьму — уродливое приземистое здание из желтого кирпича с колючей проволокой поверх ограды. На решетке ворот висели два замка.
      — Это чтобы посетители не вошли или чтобы дети не сбежали? — Мама явно колебалась. Она слегка тряхнула ворота.
      — Как же нам попасть внутрь, хотела бы я знать. А может, нам и не надо туда попадать?
      Кендэл подпрыгнул и нажал кнопку на ограде. Затрещал домофон. Мы все отпрянули от неожиданности.
      — Пошли отсюда быстрее, — сказала я.
      Мама вздрогнула.
      Невидимый голос произнес:
      — Чем могу служить?
      Мама откашлялась и сказала кирпичной ограде:
      — Это Виктория Удача. Я привела своих детей, Лолу Розу и Кендэла.
      Наши новые имена звучали для меня каждый раз как музыка. Всем нам стало легче. Мама отбросила назад волосы и поправила воротник белого кожаного пиджака. Я согнула руки и спрятала кисти в рукава, трогая изнутри меховую подкладку. Кендэл распрямил худенькие плечи в своей шикарной куртке.
      — Кендэл-мятное-печенье! — сказал он и выжидательно посмотрел на нас. Мы слышали это в тысячу первый раз, но все равно улыбнулись.
      — Заходите, пожалуйста, — сказал голос. Створка ворот сама собой отодвинулась с легким жужжанием.
      — Как в той сказке, помнишь — "Аленький цветочек", — сказала я.
      — Ты будешь купцова младшая дочь, а я — заколдованное чудовище. — Кендэл состроил рожу, которая ему представлялась страшной, и поскакал через двор, сгорбившись и припадая на одну ногу.
      — Кендэл, прекрати немедленно! Они подумают, что ты больной, — сказала мама. — Господи, как хочется курить! Как ты думаешь, они рассердятся?
      — Не надо, мама.
      Но когда мы вошли в кабинет миссис Бэлсэм, нас встретил знакомый табачный дух. На ее столе я увидела переполненную пепельницу. Она поймала мой взгляд и быстренько вытряхнула ее в мусорную корзину.
      — Извините, мне очень неловко! Ужасная привычка, — сказала она. — Ни в коем случае не начинай курить, Лола Роза, а то станешь похожа на копченую треску. Вот посмотри на меня.
      В ней и правда было что-то рыбье: толстые стекла очков неестественно увеличивали блестящие глаза, а лицо было длинное, изжелта-бледное. Она была нисколечко не красивая, но, похоже, это ее совершенно не беспокоило. У нее был выговор шикарной леди, но держалась она запросто, а уж одета была точно не шикарно. На ней были удобные старые брюки и помятый пиджак с оттопыренными карманами.
      Она заметила, что мама с тоской смотрит на пепельницу, и хлопнула себя по карману:
      — Может, выкурим по сигарете, миссис Удача, окажем на детей разлагающее влияние? — Она достала пачку сигарет и необычную зажигалку в виде рыбы. Нажимаешь рыбе на голову, и из пасти у нее вырывается пламя.
      — Это акула? — спросил Кендэл.
      — Для акулы она недостаточно злая, — ответила миссис Бэлсэм.
      — Я обожаю акул. Мне все равно, что они злые. Я ни капельки не боюсь акул — скажи, мама…
      — Ш-ш-ш, Кендэл, помолчи, — сказала мама.
      — Нет-нет, путь говорит, я хочу побеседовать с ними обоими.
      — Я видел много акул. Я с ними дружу! А эта дурочка Джейни их боится!
      Мы с мамой похолодели. Но миссис Бэлсэм будто и не заметила, что он назвал меня по-другому.
      — Уж не акула ли выглядывает из твоей шикарной куртки, Кендэл? — спросила она.
      — Да, это Джордж Второй. У меня был другой Джордж, но он от нас убежал.
      — Уплыл? — переспросила миссис Бэлсэм и взглянула на меня. — А ты, Лола Роза, как я поняла, не так уж любишь акул?
      — Терпеть не могу, — ответила я.
      — А чем ты интересуешься?
      Я заерзала на стуле.
      — Что ты больше всего любишь делать?
      — Наклеивать вырезки в альбом.
      Мама тяжело вздохнула:
      — Нет, Лола Роза, она спрашивает, какие у тебя хобби. Ты же, например, любишь рисовать, а еще я вас немного учила танцам, правда?
      — И что же ты наклеиваешь в альбом? — заинтересованно спросила миссис Бэлсэм. — Фотографии своего любимого ансамбля и футбольной команды?
      — Я люблю вырезать отовсюду разные картинки и приклеивать их на странице так, чтобы получалось красиво.
      — Иногда она немного съезжает с катушек и приклеивает к женскому туловищу голову животного или ставит на крышу дома девочку ростом с этот дом. — Мама покачала головой.
      — Коллаж! — сказала миссис Бэлсэм. — Это так называется. Замечательно, мы на рисовании будем заниматься коллажами. Рисование у тебя буду вести я, Лола Роза. Мне приходится вести уроки, потому что у нас не хватает учителей. Ну что ж, мне надо только записать некоторые сведения. Из какой школы вы пришли?
      Я сглотнула и попыталась придумать название. Хоть какое-нибудь название.
      — М-м… Лондонская начальная школа.
      — Лондонская Парковая начальная школа, — поспешно сказала мама.
      Миссис Бэлсэм слегка нахмурилась, но записала. Наверное, поняла, что мы говорим неправду. Я могла бы с таким же успехом сказать: "Сказочная школа Микки-Мауса".
      — А Кендэл? Он был в подготовительном классе Лондонской Парковой начальной школы? — спросила она.
      — Да, — сказала мама.
      — Нет! — сказал Кендэл с недоумением. — Я ходил в детский сад «Мышеполье», у нас на куртках была вышита мышка на поле.
      — Замолчи, Кендэл, — сказала я, глядя на миссис Бэлсэм. — Он просто придумывает. Он у нас вечно придумывает. Правда, мама?
      — Ага, — беспомощно сказала мама, глубоко затягиваясь сигаретой.
      Миссис Бэлсэм положила ручку и поглядела мне прямо в лицо:
      — Мы все придумываем, когда нет другого выхода, Лола Роза. Или просто чего-то недоговариваем. Я тоже кое-чего недоговариваю. Например, того, что мою чудесную школу могут в конце учебного года закрыть, потому что эти идиоты инспекторы недовольны тем, как мы работаем. У нас сейчас критическое положение.
      — Ах вот почему у вас нашлись места, — сказала мама. — Но если школа закроется, моим детям, наверное, не стоит и начинать?
      — Я твердо решила, что школа не закроется, — сказала миссис Бэлсэм. — Я горжусь своей школой. И учителями, которые у меня работают, и учениками. Здесь есть дети из самых разных семей, и все же, мне кажется, нам удалось превратить школу в одну большую семью. Мы привыкли к беженцам и другим проблемным семьям, миссис Удача. Поэтому мы не расставляем всех точек над i и не заполняем подробно каждую строчку в формулярах. У нас хватает дел и без того, чтобы совать свой нос в чужую частную жизнь.
      Она взяла листок с нашими данными и отправила его в мусорную корзину вместе с окурками.
      Мама улыбнулась и посмотрела на меня.
      — Ну разве это не удача? — сказала она. — Спасибо вам огромное за понимание, миссис Бэлсэм. Так я могу оставить вам детей прямо сегодня?
      — Конечно. Я отведу их по классам. Или вы хотите пойти с Кендэлом, помочь ему освоиться?
      — Нет, пусть лучше Лола Роза его отведет. Мне Кенни — Кендэл — всегда норовит устроить специальное представление.
      Мама быстренько чмокнула нас обоих и стремительно убежала, грациозно помахав рукой на прощание; мы даже не успели осознать, что она нас бросила. Рот у Кендэла сморщился, уголки поехали вниз. Мне самой стоило большого труда не расплакаться. Маме-то хорошо. Не ей оставаться в этой страшной новой школе со злыми детьми, которые будут нас ненавидеть за то, что мы новенькие и не такие, как они.
      Но все оказалось не страшно! Когда мы входили в подготовительный класс, миссис Бэлсэм разрешила мне держать Кендэла за руку. Там была куча малышей, они рисовали пальцами, строили из кубиков, лепили из пластилина и толпами залезали в игрушечный домик и вылезали из него. Большая девочка с хвостиком, в парусиновых брюках понарошку дралась на кисточках с маленьким лохматым грязнулей.
      Я подумала, что это тоже чья-то старшая сестра, но оказалось, что это мисс Денби, учительница. Она улыбнулась Кендэлу приветливой улыбкой, как старая знакомая:
      — Здравствуй, милый. Тебя как зовут?
      Кендэл сглотнул и посмотрел на меня, опасаясь опять сказать что-нибудь не то.
      — Его зовут Кендэл, — объявила я.
      Обтрепанный мальчишка захихикал. Толстая девочка с заколотыми наверх волосами подняла голову:
      — Кендэл — это я.
      — Кендэл — девчоночье имя, — сказал Грязнуля и засмеялся.
      Другие мальчишки тоже стали смеяться.
      — Это имя и для девочек, и для мальчиков. Вы что, не знали? — сказала мисс Денби. — Мы очень рады видеть тебя в нашем классе, Кендэл. Чем бы ты хотел заняться? Порисовать пальцами?
      Рука Кендэл а глубже вдавилась в мою. Он терпеть не может пачкать руки.
      — Или хочешь пластилин?
      Кендэл вздрогнул, представив, как липкая масса забивается ему под ногти.
      — Он хочет строить башню из конструктора, — подсказала я.
      Я не сомневалась, что он выберет приличное, мальчишеское занятие.
      Кендэл не сводил глаз с игрушечного домика.
      — Не хочу конструктор, — сказал он. — Я хочу залезть в тот маленький домик вместе с Джорджем.
      Я затаила дыхание, ожидая, что Грязнуля начнет хохотать. К моему удивлению, никто, похоже, не думал, что играть в домике — девчоночье занятие. Мы с Кендэлом увидели внутри двух мальчиков и девочку, игравших в гости.
      — Чаю или кофе? — спросила девочка, ставя и для Кендэла синюю пластмассовую чашку.
      — Кофе. Черный. И сигарету.
      — Минуточку, — сказала она, наливая воображаемый кофе и зажигая невидимую сигарету.
      Кендэл взял сигарету у нее из рук и с наслаждением затянулся.
      — Спасибо, крошка, — бросил он.
      Мы с мисс Денби и миссис Бэлсэм беззвучно корчились от смеха. Мисс Денби взглянула на меня и выставила большой палец. Я кивнула и вышла с миссис Бэлсэм. Она похлопала меня по плечу:
      — Видишь, он уже освоился.
      Мы обе понимали, что со мной будет труднее. Меня мутило, когда мы входили в кабинет шестого класса. Я всегда думала, что я высокая для своих лет, но здесь многие девочки были намного выше и совсем взрослые на вид. На них были модные кофточки, подчеркивающие фигуру, волосы уложены в стильные прически, в носу пирсинг, а ногти раскрашены во все цвета радуги.
      Конечно, не все девочки были такие. Были и две-три маленькие растрепы, вид у них был жалкий. У нескольких девочек головы были покрыты большими платками — они держались все вместе. Еще одна девочка восточного вида сидела в сторонке. Волосы у нее были уложены в длинную блестящую косу. Когда она улыбалась, видна была дырка в передних зубах. Она улыбалась мне.
      На перемене она подошла ко мне.
      — Какая у тебя красивая курточка! — сказала она, с восхищением трогая мех. — Меня зовут Харприт. А как тебя зовут? Я не расслышала. Лола?
      — Лола Роза.
      — Классное имя!
      Зря я беспокоилась. Я же не прежняя жалкая Джейни, которую все дразнят.
      Я классная Лола Роза в шикарной курточке на меху!
 

      И вот мы — семья Удача: Виктория, Кендэл и Лола Роза, и у нас совершенно новая жизнь. Удивительно, как быстро эта жизнь перестала казаться новой. Неделю-другую спустя странно было вспоминать о старой жизни. Я уже нисколько не затруднялась, когда меня спрашивали, как меня зовут и где я живу. Мне казалось, что я всегда была Лолой Розой, что я выросла во Флекси-парк и с самого начала училась в школе первой ступени "Жаворонки".
      Харприт оказалась подругой, о какой я всегда мечтала. На уроках мы сидели вместе и всегда помогали друг другу. Она отлично училась по математике, информатике и естествознанию, а я — по английскому и рисованию, так что мы очень хорошо дополняли друг друга. Миссис Бэлсэм и правда устроила специальный урок по коллажу. Она принесла огромный ворох старых журналов, чтобы мы могли вырезать картинки, и предложила сделать аппликацию на тему «Семья». Харприт старательно перелистывала большой глянцевый журнал, пытаясь найти фотографии, которые были бы похожи на ее родственников. Семья у нее была огромная: папа, мама, младшая сестра, старшая сестра, два старших брата, а в Индии — добрая сотня дядей, тетей, двоюродных братьев и сестер и бабушка с дедушкой. Но все люди на фотографиях были слишком белыми, и Харприт совсем расстроилась.
      — Ты можешь раскрасить их коричневым фломастером, если захочешь. А еще можно найти картинки, которые будут обозначать твоих родственников.
      — Это как? — спросила Харприт.
      — Ну, например, ты можешь вырезать лицо с широкой улыбкой, а потом еще белого кролика и цилиндр, и все вместе будет твой папа, — сказала я.
      Мне ужасно нравился папа Харприт. Когда я к ним приходила, он много с нами возился и изображал фокусника — понарошку извлекал яйца у меня из-за ушей и вытягивал из моего рукава разноцветные платки.
      — А туловище где же? — спросила Харприт, ничего не поняв.
      — Понимаешь, не обязательно, чтобы на картинке были настоящие люди. Ну, например, вместо твоей мамы можно приклеить кучу золотых украшений и телевизор, потому что она всегда смотрит сериалы. А твой брат Амрит будет суперсовременный компьютер…
      — А я чем буду? — спросила Харприт.
      — Конфеты, длинная коса и много-много цифр, потому что ты здорово понимаешь в математике. А еще можно найти две руки, одна в другой, и нарисовать на них одинаковые браслеты в знак дружбы — это будем мы с тобой.
      — Ты так здорово придумываешь, Лола Роза, — сказала Харприт. — Мне очень нравится с тобой дружить.
      Я помогла Харприт наклеить всю ее семью на розовый фон с рамочкой из красных сердечек и желтых цветов. Мы обвели все контуры золотой ручкой с блестками. Вышло очень красиво.
      — Хочу скорее показать папе, — сказала Харприт. — Вот увидишь, он вставит это в рамочку и повесит на стену. — Она вдруг примолкла. — Лола Роза, а где твой папа?
      — У меня нет папы, — сказала я, выбирая для своего коллажа лист бумаги цвета морской волны.
      — Но когда-то же он был. А зачем тебе голубая бумага? Это будет небо?
      — Это будет вода.
      Я вырезала розовую девочку и добавила ей ярко-желтые волосы до пояса. Из картинки, изображавшей зеленую траву, я вырезала хвост и превратила девочку в русалку. Потом я нашла в журнале маленькие красные розочки и наклеила их на желтые волосы и гирляндой вокруг длинного хвоста. Я наклеила русалочку так, чтобы она наполовину высовывалась из воды, махая рукой зеленому лягушонку на листе кувшинки.
      Потом я стала искать красавицу, которая могла бы изобразить маму, но все женщины на фотографиях были недостаточно красивые. Тогда я нашла мраморную статую и превратила ее в морскую нимфу. Я добавила ей золотые кудряшки, а на приоткрытые губы наклеила крошечные ноты.
      Потом я вырезала еще целую кучу красных роз и наклеила их в форме большого сердца вокруг русалки, лягушонка и статуи. Похоже было, что внутри сердца они в безопасности. На голубом листе оставалось еще много пустого места, поэтому я добавила скрытый на дне клад, самолетик, плывущий по воде, как корабль, и леденцы на палочке, похожие на стайку рыб.
      На этом я хотела остановиться, но не смогла. Из журнала о животных я вырезала акулу. Мне неприятно было до нее дотрагиваться, хотя я понимала, что это всего лишь бумага. На моей картинке ей нечего было делать. Я бы охотно порвала ее на мелкие клочки. И все же я приклеила акулу в самом низу листа. Она глядела вверх сквозь толщу воды на троицу, запертую в красном сердце.
      — Как страшно! — сказала Харприт.
      Получилось и вправду страшно. Я попыталась отклеить акулу, но клей уже присох. Я стала ее отрывать.
      — Не рви так, ты испортишь свою красивую картинку! — сказала Харприт.
      — Мне не нравится акула, — ответила я. — Попробую ее заклеить.
      Я нашла картинку с домами и вырезала сразу несколько вместе с палисадниками.
      — Это будет подводная деревня, — пояснила я.
      Я заклеила домами весь низ листа, так что нигде не выглядывало ни зуба, ни плавника, ни чешуйки. В палисадники я добавила ракушки и водоросли, а на крышу каждого дома приклеила по якорю вместо телевизионной антенны. Я клеила и клеила, пока низ картинки не стал в два раза толще верха, но это не помогало: мне все равно представлялась акула, бесшумно заплывающая в окна и двери в поисках своей семьи.
      Ночью мне приснилась акула. Я не могла снова заснуть, даже крепко прижавшись к маме.
      Мне очень не нравилось, что ее так часто не бывает по вечерам. Кендэла я укладывала около восьми, но сама не ложилась, пока мама не вернется, хотя она иногда приходила только к полуночи.
      — Лола Роза, глупышка, почему ты не спишь? — Мама проводила мне пальцем под глазами. — Ты только посмотри на эти черные круги. Не девочка, а маленькая панда. Очень, очень плохо!
      Но на самом деле она на меня не сердилась. Из пивной она всегда возвращалась в хорошем настроении. И дело не только в том, что посетители и ее угощали пивом. Я боялась, как бы она не закрутила с этим заведующим Бэрри. Они, видимо, очень подружились, особенно после вечера с караоке, где мама исполнила попурри из песен Кайли.
      — Он говорит, что я нисколько не хуже Кайли и попка у меня такая же классная, — хвасталась мама, танцуя по комнате в одном белье.
      — Мама!
      — Он говорит, что я могла бы петь для посетителей. У него есть безумная идея — поставить меня прямо на барную стойку и чтобы я на ней станцевала. — Мама изобразила свой будущий номер, вихляя бедрами и прижимая к губам вместо микрофона щетку для волос.
      — Мама!
      — Что ты на меня так смотришь, Лола Роза? Послушай, если у меня красивый голос, почему же мне не спеть на публике?
      — По-моему, этот твой Бэрри больше интересуется твоей красивой попкой, — сказала я мрачно.
      — Ах ты негодная девчонка! — Мама сделала вид, что хочет стукнуть меня по попе щеткой. — Нет, Бэрри отличный парень, но он под башмаком у своей жены. Она тоже не против, чтобы я пела, если это будет привлекать посетителей, но Бэрри она не даст увлекаться. Да я и не собиралась его отбивать. Он слишком старый и скучный. У меня другая рыбка на крючке.
      У меня свело желудок.
      — Что значит другая рыбка на крючке?
      — Ну, это просто так говорится, детка. Не обращай внимания, — сказала мама, причесывась.
      — У тебя что, завелся новый парень?
      — Нет! То есть не совсем. Нельзя сказать, что это мой парень. Мы даже не ходили никуда вместе. Но я ему нравлюсь — это да. Вообще-то, в пивной со мной многие пытались заигрывать, но Джейк — другое дело.
      — Джейк?
      — Он просто чудо, Лола Роза. Он художник. Он сказал, что хочет написать мой портрет. Представляешь, я бы могла однажды оказаться в музее. На самом деле он сам как картинка. У него густые светлые кудри, длинные, как у женщины, но ничего женственного в нем нет, как раз наоборот!
      Сердце у меня так заколотилось, что меня замутило.
      — Мама, не надо! — От страха я сама не понимала, что говорю. — А если папа узнает?
      Мама вытаращилась на меня:
      — Папа? — Она сделала вид, что не может вспомнить, о ком речь. — Твой папа тут совершенно ни при чем, милая. Он остался в прошлом. Прошло и забыто. Мы его больше никогда не увидим.
      — Но… — Я сжала губы, борясь с собой. Не знаю, почему я так испугалась. Ведь это было как раз то, что я хотела услышать. Я не хотела больше видеть папу. Но когда мама заговорила о нем, как о старом полузабытом фильме, мне стало не по себе. Папа ведь у нее всегда был на первом месте.
      — Ты его больше не любишь? — спросила я маму, когда она легла.
      Она не расслышала, потому что напевала что-то себе под нос.
      — Я что? Люблю ли я Джейка? Об этом еще рано говорить, дорогая, рано.
      — Я спросила, любишь ли ты папу!
      — Ш-ш-ш! Не кричи, Кендэла разбудишь. С чего это ты вспомнила о папе, боже ты мой? Ты что, забыла, какой он? Мне он кое-что оставил на память. Вот, взгляни. — Мама показала на коронки во рту.
      — Я знаю, мама. Но дело не в этом. Зачем тебе сразу понадобился другой мужчина, не успела ты уйти от папы? Разве тебе плохо со мной и с Кендэлом?
      — Ох, когда же ты станешь взрослой, Джейни, — прости, Лола Роза!
      — Я как раз веду себя как взрослая, и ты это прекрасно знаешь. — Я повернулась к ней спиной.
      — Детка, ну не злись, пожалуйста, — зашептала мама, прижимаясь ко мне.
      Я лежала вытянувшись, жесткая, как доска, и не желала поддаваться. Мама щекотала меня, пока я не завизжала и не свернулась в клубок.
      — Ш-ш-ш! — сказала мама, сама заливаясь смехом. Она быстренько притянула меня к себе, и на этот раз я не стала вырываться.
      — Я только хотела сказать, что, когда ты станешь правда взрослой, ты поймешь. Я очень люблю вас с Кенни, солнышко мое, но мне нужен и мужчина рядом. Когда сердце ни для кого не трепещет, то и жизнь не в жизнь. Сама поймешь, когда станешь постарше.
      Я была уверена, что не пойму. Сердце у меня натрепеталось уже достаточно — на всю жизнь вперед. Не могу себе представить, чтобы мне когда-нибудь понадобился мужчина. Во всяком случае, из тех, которые нравятся моей маме.
      Я надеялась, что этот Джейк исчезнет с горизонта так же быстро, как тот футболист, но мама стала ходить с ним гулять в свободные вечера. В те дни, когда она работала, он сидел в баре до закрытия, а потом провожал ее домой. Иногда он поднимался к нам. Заслышав его шаги, я скорее гасила свет и притворялась, что сплю.
      Мне вовсе не хотелось с ним знакомиться. Я была очень рада, что спальня у нас всего одна и половину кровати занимаем мы с Кендэлом.
      Но однажды он зашел в воскресенье, в мамин выходной. Я могла бы догадаться. Мама встала рано и целую вечность возилась в ванной. Потом она надела новую короткую голубую кофточку, открывавшую пупок с бриллиантом, и белые джинсы в обтяжку. Обычно по воскресеньям мы валяемся в постели до одиннадцати или двенадцати, а потом мама весь день ходит босиком, в длинной кофте, накинутой на ночную рубашку.
      Но в это воскресенье мама стала приставать к нам с Кендэлом, чтобы мы встали "ранехонько-бодрехонько". Было действительно «ранехонько», но о «бодрехонько» и речи быть не могло. Мне совершенно не хотелось надевать новые джинсы. Они мне уже врезались в живот. Я теперь вечно хотела есть, особенно в те вечера, когда мамы нет дома. Я могла съесть подряд три плитки шоколада или мазать и мазать маслом куски хлеба, пока батон не кончится.
      Мне хотелось сидеть на кровати в ночной рубашке и наклеивать вырезки в альбом. Миссис Бэлсэм дала мне целую кучу старых журналов. Мне ужасно нравилось вырезать головы, туловища, руки и ноги и составлять из них в альбоме совсем новых людей. Иногда я изобретала даже новые существа — например, с шестью руками или с колесами вместо ног. Я брала головы стройных моделей и приклеивала их на туловища слонов или китов.
      — Лола Роза, бросай свои наклейки и иди мыться, — сказала мама, выхватывая у меня альбом. Лицо у нее вытянулось. — Ты стала совсем больная! Это что за непонятный скрюченный ребенок? А кит с женской головой? Слушай, это же вылитая ваша тетя Барбара. — Мама расхохоталась, одергивая джинсы на своих стройных бедрах.
      Кендэл тоже не хотел вставать. Он играл с Джорджем под одеялом в очень сложную игру, плавая по собственному темному морю-океану. Мама выловила его оттуда и отнесла в ванную, несмотря на его вопли.
      — Мне нужны двое чистеньких, очаровательных, хорошо одетых детей. Сделайте одолжение! — сказала она.
      — Зачем? — заныла я. — Сегодня же воскресенье.
      — Вот именно. Воскресенье — день варенья. Джейк зайдет за нами, и мы пойдем развлекаться в торговый центр в Кэмден-Лок.
      Нас с Кендэлом эта идея не слишком вдохновила. Мы мрачно умылись и оделись.
      — Да улыбнитесь вы, ради бога! — сказала мама, когда Джейк постучал в дверь. Она с тревогой поглядела на нас. В особенности на меня. Похоже, она вдруг заметила, какая я стала большая.
      Джейк оказался совсем не таким, как я ожидала. Он действительно неплохо выглядел — на свой небрежный лад. Волосы у него были длиннее, чем у меня, и собраны сзади в хвост. И он был совсем молодой. Я-то представляла себе художника лет тридцати. Джейк был студентом художественного института.
      — Мама, он же тебя намного моложе, — тихо сказала я ей в женском туалете в Кэмден-Лок.
      — Не так уж намного.
      — На сколько? Он что, еще в институте учится?
      — Ты говоришь таким тоном, как будто он еще в школе учится.
      — Мама, сколько ему лет?
      — Какая разница? Слушай, помолчи, пойдем лучше походим. Я хочу заглянуть во все магазинчики. Тут здорово, правда? Это Джейк мне рассказал про это место.
      Когда мы вышли из туалета, Джейк с Кендэлом куда-то испарились. Мы обе вытаращились на то место, где оставили их, словно ожидая, что они материализуются обратно под воздействием гипноза. Но их не было видно.
      Я вцепилась в мамину руку.
      — Они, наверное, зашли в мужской туалет, — сказала мама.
      — Кендэл никогда не пойдет в туалет с чужим человеком.
      Кендэл у нас до странности застенчив. Он поднимал крик, если я или мама случайно заходили в ванную, когда он делал свои дела. Он предпочитал терпеть и мучиться, лишь бы не заходить в общественный туалет. Иногда ему не удавалось дотерпеть до дому.
      — Джейк не чужой, — сердито сказала мама.
      Она подошла к двери мужского туалета. Я за ней. Мы подождали минуту. Меня начало мутить. Видимо, я побледнела, потому что мама подтолкнула меня локтем.
      — Лола Роза, все в порядке. Да что с тобой? Они просто зашли пописать. — Она крикнула в дверь: — Эй, Джейк, Кендэл, выходите поскорее! Лола Роза беспокоится.
      Ответа не было. Мама вздохнула и приподняла воротник белого пиджака.
      — Джейк! Кендэл! — крикнула она.
      Из туалета вышел чужой человек с глупой ухмылкой:
      — Потеряла кого-то, голубка?
      — Там должны быть мой приятель с моим сынишкой. Может, с малышом что-нибудь не в порядке?
      — Там никого нет, детка.
      — Что, и в кабинках никого?
      — Там всего одна кабинка, и я из нее только что вышел.
      — Господи! — сказала мама, взглядывая на меня, и принялась грызть палец. — Ну, значит, они решили пока пройтись. Уж эти мальчишки! — Она пыталась говорить беспечным тоном. Потом снова толкнула меня локтем, потому что я плакала. — Перестань! Ничего с Кендэлом не случится. Он же с Джейком.
      — Мы не знаем толком этого Джейка. А вдруг папа выслеживал нас и увидел их вместе? А вдруг он отобрал Кенни?
      — О господи, они убили Кенни, — сказал смотритель фразу из "Саут-парка".
      — Помолчите, а? — сказала мама и потащила меня прочь.
      — Что же нам теперь делать? — Я смотрела на толпы, гуляющие по торговому центру. — Как мы их найдем?
      — Найдем, не волнуйся. Только помолчи, прошу тебя.
      — Не надо было оставлять Кенни с Джейком. И вообще, не надо было с ним никуда идти. Он не член нашей семьи.
      — Может быть, еще станет, — сказала мама. — Не надо так на меня смотреть. Это ты расхныкалась, что тебе нужно в туалет.
      Мысль, что я во всем виновата, была невыносима.
      — Кенни! — застонала я и бросилась в первый попавшийся боковой проход между палатками. — Кенни, где ты? Кенни!
      — Я Кендэл. — Он вдруг возник из ниоткуда, громко хохоча. — Лола Роза, смотри, что у нас есть! Блинчики! Вкуснятина.
      — Блинчики с вареньем, — сказал Джейк. — Кендэл выбирал всем варенье. Тебе, Лола Роза, он выбрал черную смородину, потому что ты любишь фиолетовый цвет.
      Я обожаю блинчики и черносмородиновое варенье. Но желудок у меня так скрутило, что мне казалось, будто я жую старый носок. Я съела совсем немного и выбросила свой блинчик.
      Мама вытаращилась на меня.
      — Ах ты маленькая стерва! — прошипела она. — Очень мило с его стороны, что он купил нам блинчики. У него совсем нет лишних денег, Лола Роза, он же студент. Ты могла хотя бы сделать вид, что благодарна. Ты меня позоришь. Слава богу, хоть Кендэл хорошо себя ведет.
      От этого мне было еще тошнее. Кендэл, всегда такой застенчивый и неприветливый с чужими людьми, уцепился за руку Джейка и радостно скакал рядом с ним, засунув Джорджа под мышку. Он непрерывно что-то рассказывал, какую-то чушь, очередную повесть из цикла "Я и Джордж". Джейк не особенно слушал, но при каждом его «м-м» лицо Кендэла озарялось радостью.
      Другой рукой Джейк держал за руку маму.
      Мне очень хотелось, чтобы они нелепо смотрелись вместе.
      Они смотрелись великолепно. Рядом с Джейком мама была совсем другая. Когда они выходили куда-нибудь с папой, она всегда нервничала и всего боялась, потому что любая мелочь могла вывести его из себя. Она все время с тревогой поглядывала на него. Ни на кого больше она смотреть не решалась, потому что от любого ее взгляда на другого мужчину отец моментально приходил в бешенство.
      А сейчас мама шла свободной походкой, смеялась и напевала. Мужчины оборачивались и смотрели ей вслед. Некоторые даже что-нибудь такое говорили. Мама махала им рукой и посылала воздушные поцелуи. Джейк ухмылялся и тоже махал рукой. От этого движения по его худой руке скатывался к локтю новый серебряный браслет.
      Это был подарок, который ему купила мама. Мне она купила сережки-гвоздики, блестевшие, как настоящие бриллианты. Кендэлу — настоящие наручные часы, хотя он еще не умеет узнавать по ним время. Себе она купила кулон с лунным камнем. Она попросила Джейка застегнуть цепочку у нее на шее, как будто это он подарил ей украшение.
      — А правда, что лунный камень приносит несчастье? — спросил он.
      — Не мне. Я ведь госпожа Удача, — сказала мама. — Тебе не нравится?
      — Красиво, очень красиво. Ты красивая. — Джейк поцеловал ее в шею возле застежки.
      — Ой, смотри, мама с Джейком целуются, — сказал Кендэл.
      Не трудно было догадаться, что будет дальше.
 

      — По-моему, пора немного переустроить квартиру, — сказала мама. — Я подумала, что вам с Кендэлом хорошо бы иметь свою комнату, побольше места для игр. Давай превратим спальню в вашу комнату. Тем более она лиловая, твой любимый цвет.
      — Она сиреневая, а не лиловая.
      — Она светло-лиловая, мисс Привереда. И потом, я хотела купить специально для вас маленький переносной телевизор. Здорово, правда? А гостиная тогда будет… в общем, моей комнатой.
      — И посередине ты поставишь широченную кровать для вас с Джейком, — холодно сказала я.
      — Ничего подобного! Но я подумывала купить диван — на случай, если Джейку понадобится переночевать…
      — Почему бы ему не ночевать дома?
      — Своего дома у него нет, — сказала мама. — Он сейчас живет у друга.
      — А почему это у него нет своего дома?
      — Потому что у него нет денег. Он студент.
      — Разве им не дают комнаты в общежитии?
      — Только на первый год. И вообще, отвяжись, Лола Роза. Он собирается пожить у нас, вот и все. Не понимаю, чем это тебе мешает. Мы друг друга любим, понимаешь?
      — Он тебя не любит. Он просто рад пожить у нас, потому что больше негде. А ты тратишь на него кучу денег. Наших денег.
      Мама залепила мне здоровенную пощечину. Кендэл все видел. Он заплакал. Я не заплакала. Я смотрела на маму в упор.
      — Ты меня ударила, потому что знаешь, что это правда.
      — Я тебя ударила, потому что ты мерзкая маленькая стерва! — крикнула мама. — Да что с тобой, Лола Роза? Ревнуешь, что ли?
      — Ревную? К Джейку? — Я скрестила руки на груди. Она напрашивалась. — Хотя мне он, конечно, больше подходит по возрасту, чем тебе.
      Я отступила назад — на случай, если она снова замахнется.
      Но она поступила еще гнуснее.
      — Не воображай, что на тебя когда-нибудь посмотрит такой мужчина, как Джейк, — сказала она, меряя меня взглядом.
      Я не хотела плакать при ней и выбежала из дому, громко хлопнув дверью. Я надеялась, что мама закричит вслед, чтобы я вернулась, но все было тихо. Тогда я пошла дальше, сама не зная куда.
      Я знала дорогу в школу, дорогу к ларьку с картошкой и к китайской палатке, дорогу в мамину пивную и в видеопрокат. Еще я знала дорогу к Харприт.
      Можно пойти к Харприт. Она теперь моя лучшая подруга. У нас есть свое особое рукопожатие. Мы носим по половинке медальона "Друзья навеки". Мы рассказываем друг другу разные секреты. Мы ведем шепотом долгие разговоры про секс и обычно так запутываемся, что начинаем хохотать. Но я не хочу рассказывать ей про маму и Джейка. Это единственное, о чем я не могу рассказывать. О моей семье.
      Харприт без конца говорит о своей семье. Иногда она ссорится со своими братьями и сестрами, у нее случаются небольшие стычки с папой и мамой, но у них не бывает настоящих скандалов. Ее родители никогда в жизни не ударили ни друг друга, ни своих детей.
      Здорово было бы родиться в семье Харприт и иметь такого папу, как у нее. Мне очень нравилось, как он обнимает Харприт, притягивает к себе и называет "девочка моя". Мой папа тоже так делал и называл меня разными ласковыми и смешными именами, когда бывал в хорошем настроении. Тогда я была принцесса Розовые щечки, и сказочная куколка, и Джей-пончик-с-вареньем. Но хорошее настроение портилось, и тогда он обзывал меня по-другому, короткими, хлесткими, гадкими словами, которые прилипали ко мне, как грязь.
      Невозможно было представить себе таких превращений с отцом Харприт. Я однажды попросила ее рассказать самое плохое, что он сделал за всю жизнь. Она очень долго думала, а потом сказала, что он накричал на нее, когда она была маленькая, за то, что она выбежала на дорогу. Она заплакала, и тогда он тоже заплакал и поцеловал ее.
      Харприт сказала со смехом, что папа на самом деле старый добряк, хотя он ужасно строго следит за тем, чтобы дети вовремя ложились, и, похоже, никогда не разрешит ей завести парня. По-моему, у Харприт самый лучший папа на свете.
      Насчет ее мамы я была не так уверена. Она не очень красивая, хотя у нее огромные прекрасные глаза с длинными ресницами. От ее манеры закатывать глаза и вздыхать мне делается не по себе.
      С моей мамой она всегда разговаривала очень любезно, но потом выразительно закатывала глаза. Мне кажется, ей не нравилось, что у моей мамы отличные отношения с отцом Харприт. Она ни разу ничего не сказала, но все было и так ясно. Ей только стоило взглянуть на мамины волосы, на ее облегающую кофточку и короткую юбку, услышать, как мама хихикает и рассказывает истории про свою пивную, — и огромные глаза катились под веки, как агатовые бусины.
      Я надеялась, что, когда вырасту, буду стройной и красивой, как мама. С этой надеждой я превратилась в Лолу Розу. Теперь я сама удивлялась, как можно было так себя обманывать. Мама открыла мне глаза. Я никогда не буду выглядеть как она.
      Я, наверное, стану как тетя Барбара.
      Я прошла мимо дома Харприт. Я шла все быстрее и быстрее, словно убегая от самой себя. Я теперь даже не знала толком, кто я такая. Удивительно, как быстро мама освоилась в новой жизни. Как ей удавалось так быстро влюбляться и разлюблять? Она и в самом деле вела себя как в тех дурацких старых песенках про любовь, которые она вечно поет, — меняя возлюбленных, как музыкальные пластинки. Она любила своего мужа, но он был так жесток, что все было кончено, и дождь смывал ее слезы, и она все сумела пережить, а потом встретила незнакомца — и вновь страстные поцелуи.
      Я представила себе, как мама и Джейк целуются.
      И тут за моей спиной раздались звуки поцелуев. Громкое, хлюпающее, дурацкое чмоканье.
      Это была банда мальчишек, шатавшихся у видеопроката. Одного из них я знала — жуткий парень по имени Питер, он учился в моем классе. Он вечно задирал всем девчонкам юбки. У него было очень румяное лицо и курносый нос с широкими ноздрями. Мы с Харприт звали его Поросенок Питер.
      — Ну, поцелуй нас, Лола Роза! — окликнул он меня.
      Я состроила ему рожу:
      — Проваливай, Поросенок Питер.
      Питер стал даже розовее, чем всегда. Остальные мальчишки засмеялись и еще больше зачмокали. Большинство были старше, чем Питер. Там еще был этот Росс. Его во Флекси-парк все знают. Все девчонки от него без ума. Ему всего тринадцать, но есть шестнадцатилетние девочки, которые дорого бы дали, чтобы он позвал их гулять. Он тоже смотрел на меня.
      — Ну что, Лола Роза, поцелуемся? — сказал он.
      Я не поняла: это шутка или всерьез? Остальные мальчишки продолжали причмокивать.
      Я побежала по улице, спасаясь от их хриплого хохота. Потом споткнулась, упала, а они захохотали еще громче. Я порвала новые джинсы на коленках и испачкала рукава моей чудной курточки на меху.
      Я все еще всхлипывала, когда подходила к дому. Мне хотелось помириться с мамой, уткнуться ей в плечо, но у нас сидел Джейк.
      — Где ты была, Лола Роза? Не смей так убегать. Я страшно волновалась. Ты что, плачешь?
      — Нет!
      Я попыталась уйти в спальню, но мама перехватила меня:
      — Что с тобой? Господи, ну и вид у тебя! Новые джинсы! А куртка! Все манжеты грязные!
      Я заплакала еще сильнее, но мама потерла манжеты тряпкой, смоченной горячей водой, и грязь отошла. Зато про дырки на коленках мама сказала, что ей их уже не зашить.
      — Дай я попробую, — сказал Джейк.
      Я подумала, что он шутит, но он разрезал старую футболку с цветами, сказав, что все равно не будет ее больше носить, и сделал мне цветочные заплатки на оба колена.
      — Вот это да! — сказала мама, гладя Джейка по волосам. — Чего ты только не умеешь!
      — Мужчины не шьют, — заявил Кендэл.
      — Он мужчина, можешь не сомневаться. — Мама поцеловала Джейка. — До чего здорово! А мне ты тоже такие сделаешь, милый? Лола Роза, правда ведь, у тебя теперь просто шикарные джинсы! Что надо сказать Джейку?
      — Спасибо, — сказала я, как будто он просто передал мне за столом кукурузные хлопья. Но в глубине души я восхитилась. Я очень внимательно наблюдала, как он делает накладной шов.
      — Я тебя научу, — предложил Джейк.
      — Спасибо, не надо, — сказала я, пожимая плечами. Я уже поняла, как это делается.
      Я твердо решила не поддаваться. Не понимаю, почему мы с Джейком должны становиться не разлей вода только потому, что мама от него без ума. Она все время приставала ко мне, чтобы я показала ему мой альбом с вырезками. Однажды я застала ее, когда она выносила альбом из спальни, чтобы самой ему показать. Я налетела на нее и потянула альбом к себе:
      — Нельзя смотреть мой альбом!
      — Что же у тебя там такое, Лола Роза? Ты клеишь туда неприличные картинки?
      От того, что я тянула альбом, а мама не пускала, угол обложки погнулся, а корешок в одном месте порвался. Я пришла в бешенство.
      — Это только тебя снимают на неприличные картинки! — крикнула я.
      Мама покраснела до ушей, даже шея у нее пошла красными пятнами.
      — Неправда! — закричала она, как маленькая девочка.
      — Неприличные картинки? — сказал Джейк. — Ах ты Виктория, скверная девчонка!
      — Да ничего в них нет неприличного, — запротестовала мама, толкая меня локтем. — Я просто работала моделью одно время, вот и все. Знаешь, эти гламурные фотки.
      — Гламурные! — Джейк вскинул брови. — Покажи скорее!
      — Да это было давным-давно, в разных журналах. Я их все выбросила, — поспешно сказала мама и вздохнула, глядя на нас с Кендэлом. — Я тогда была молодая, дети еще не испортили мне фигуру.
      — Фигура у тебя потрясающая, — сказал Джейк.
      Мама просияла и кивнула мне, как бы желая сказать: "Вот видишь!"
      — Почему ты не можешь просто порадоваться за меня? — тихо сказала она мне ночью, когда мы улеглись.
      Похоже, это была последняя ночь, которую нам с мамой и Кендэлом предстояло провести в одной кровати. Джейк отправился к своему приятелю, чтобы забрать свои вещи и выпить с ним на прощание. На следующий день он собирался переехать к нам.
      Я ничего не ответила и сделала вид, что сплю, но мама притянула меня на свою половину.
      — Тебе правда так не нравится Джейк? — спросила она.
      — Нет, он ничего.
      — Да перестань ты, он просто чудо! И такой добрый. Вот что меня поражает! Никогда не злится, не ревнует. Я уж думала, все пропало, когда ты сказала про мои гламурные фотографии, а смотри, как он мило держался. Таких мужчин один на миллион, Лола Роза.
      — Мама, ты же с ним знакома без году неделя!
      — У меня такое чувство, что я знаю его всю жизнь. Как только я его увидела, я сразу поняла: мы созданы друг для друга. Так бывает.
      — Тебе подходил папа, тебе подходил футболист, тебе подходит любой, кого удается заполучить, — пробормотала я в подушку.
      Мама услышала.
      — Если ты не заткнешься, тебе сейчас не подойдет эта кровать, — сказала она. Но сама она заткнуться не могла. — Он такой хороший, что лучше и представить нельзя. Я даже не думала, что могу быть так счастлива. Тем более я прибавила в весе, у меня все-таки двое детей, груди совсем отвисли…
      — Ты ненормальная, — сказала я.
      — Нет, правда. — Мама села в кровати и стала ощупывать свою грудь. — Господи, и правда отвисли. Интересно, сколько стоит имплантат? Тысячу? Или еще больше? У меня теперь хватит!
      Я фыркнула.
      — А тебе-то что? Это мои деньги, и на вас с Кендэлом я уже потратила целую кучу.
      — И на Джейка, — сказала я. — Ручаюсь, он не сам купил себе новые кожаные ботинки. И новый мобильник. И новый плеер. И большой набор масляных красок.
      — Он художник милостью Божией. — Мама глядела на свои груди. — Наверное, лучше, чтобы у меня был имплантат, если он захочет писать меня обнаженной. Как ты думаешь, это очень больно? Надо по-настоящему все разрезать?
      — Нет, конечно! Тебе грудь просто отстегнут, вставят имплантат и пристегнут на место! — сказала я саркастически. — Мама, ну почему ты такая глупая? Конечно, нужно все разрезать. Тебе разрежут кожу снизу, а потом…
      — Ладно, я не хочу про это слушать, — сказала мама. — Может, лучше обойтись тем, что есть. Джейк пока не жаловался. В том-то и дело, Лола Роза. Он так добр ко мне. Ты ведь не думаешь, что мне лучше было оставаться с вашим отцом, правда?
      — Я думаю, что тебе лучше было бы без них без всех, — сказала я.
      — Ты говоришь прямо как твоя тетя Барбара. Смотри, еще начнешь и выглядеть как она. — Мама похлопала меня по животу: — Да уж, плюшка-толстушка.
      — Отстань, — сказала я. — Прекрати, палка-селедка.
      Мы пихались и щекотали друг друга, задыхаясь от смеха. Кендэл проснулся и присоединился к нам. Мы возились, пока Кендэл не шлепнулся с кровати так, что соседка снизу застучала нам в потолок.
      Мы втащили Кендэла обратно в кровать, прижались друг к другу да так и уснули. Мне даже не снились акулы.
 

      Джейк перебрался к нам. Мама превратила гостиную в их с Джейком комнату. Она купила новехонький раскладной диван — не какую-нибудь рухлядь с благотворительной распродажи. Еще мама купила компьютер. Она уверяла, что это подарок нам с Кендэлом, но все вечера за ним просиживал Джейк, играя в разные игры, пока мама была на работе в пивной.
      Кендэл любил пристраиваться к нему. Иногда Джейк давал ему тоже сделать ход.
      — А ты, Лола Роза?
      — Нет, спасибо. Я не люблю компьютерные игры.
      Я запиралась в спальне со своим альбомом. Мама купила мне большую стопку поздравительных открыток, там были цветы, морские пейзажи, закаты, радуги и сказочные принцессы с длинными золотыми кудрями. Открытки были совершенно новые, мама купила их специально для меня, чтобы я могла вырезать картинки и наклеивать в свой альбом.
      Она их купила, чтобы я перестала изводить ее из-за денег. Я нашла конверт с лотерейным выигрышем, спрятанный в ящике с мамиными колготками. Я заглянула туда, и мне стало страшно. Там почти ничего не осталось. Пригоршня пятифунтовых бумажек — и все.
      Я опустилась на колени перед ящиком, мамины колготки вились вокруг меня, как черные змеи. Мне было очень страшно.
      Я дождалась маму с работы и набросилась на нее с упреками.
      — Замолчи, Лола Роза! — Мама не хотела, чтобы Джейк услышал. Потом она прошипела мне на ухо: — Кто тебе позволил рыться в моих вещах? И вообще, это мои деньги. Мой лотерейный билет.
      — Это уже ничьи деньги. Они все потрачены.
      — Потрачены на хорошие и нужные вещи для каждого из нас. А теперь иди немедленно в спальню, неблагодарная тварь.
      Я в ярости ушла к себе. Как мама может быть такой дурой? Что, если она потеряет работу, а другой не найдет? Или Джейк начнет пить и драться и нам снова придется бежать? С лотерейными деньгами я чувствовала себя куда спокойнее.
      Я решила больше не разговаривать с мамой. Но потом она купила мне открытки, и я не могла больше злиться. Я часами вырезала, раскладывала на странице и клеила. На среднем пальце у меня образовалась полоска от ножниц.
      Кендэл меня дразнил, потому что рот у меня открывался и закрывался в такт ножницам.
      — Ты как рыба, — сказал он и напустил на меня голодного Джорджа.
      От неожиданности я разрезала свою любимую сказочную принцессу. Я страшно разбушевалась, и Кендэл заплакал. Я решила: пусть плачет. Я нашла картинку с изображением жирафов в африканской саванне и принялась за сотворение странного племени девушек-жирафов с густыми волосами, ниспадающими по длинным пятнистым шеям.
      Я позвала Кендэла и предложила рассказать ему сказку про девушек-жирафов.
      — Я занят, — торжествующе заявил он, — я играю с Джейком на компьютере.
      Я тихо выругалась. Кендэлу нравилось проводить время с Джейком гораздо больше, чем со мной. Маме тоже. Похоже, я им больше не нужна.
      Я резала и резала свой журнал, играя в гильотину. Головы падали мне на колени. Я скомкала их в один комок и швырнула в дальний угол.
      Ну что ж, они мне тоже не нужны. Мне никто не нужен. Я Лола Роза. Мне бы только хотелось быть больше похожей на Лолу Розу, как я ее себе представляю.
      Я остановилась перед зеркалом, пробуя разные прически. Голову я втянула в плечи, чтобы волосы казались длиннее. Я подергала их, чтобы росли быстрее. Может быть, через месяц, или через два, или, на худой конец, через три они отрастут до пояса, как у сказочной принцессы.
      Я тихонько прошла в ванную и опрыскала их маминым лаком для волос. Везет маме, у нее такие густые волосы. Мои, даже если я их отращу до пола, останутся тонкими и жидкими. К тому же они гладко прилегают к голове, как я ни стараюсь их взбить.
      Потом я перешла к лицу. Я и раньше иногда мазалась маминой косметикой — тени с блестками на веки, блеск на губы, — но быстренько стирала перед папиным приходом. Он говорил, что не хочет видеть свою дочь со штукатуркой на лице.
      Теперь я могу намазать себя хоть тонной штукатурки. Мамина косметика меня прямо зачаровывала. Начала я, как полагается, с тонального крема-основы, потом подвела карандашом брови и положила серебристые тени на веки. Я обвела их по контуру черной линией, которая получалась толще там, где рука у меня дрогнет. Потом я накрасила ресницы двумя густыми слоями туши, так что, поднимая глаза кверху, я видела плотную черную бахрому.
      Потом я нарумянила обе щеки. Я знаю, что румяна нужно накладывать по контуру скулы, но у меня такие пухлые щеки, что никаких скул я не нашла. Зато губы было видно сразу. Я попробовала растянуть рот, как делает мама, когда красит губы, но в результате покрасила зубы в красный цвет. Тогда я изобрела свой собственный метод, слегка выходя за естественный контур губ, чтобы они казались более пухлыми и соблазнительными.
      Я надеялась, что выгляжу теперь намного старше. Двенадцать, четырнадцать, шестнадцать? Я залезла в мамин шкаф и достала ее туфли на шпильках. У нас был уже почти одинаковый размер. В носки туфель я положила вату. Потом порылась в маминых лифчиках, взяла один и положила и туда ваты, чтобы под моей обтягивающей кофточкой обрисовывался впечатляющий бюст.
      Джейк и Кендэл вытаращились на меня, когда я величественной походкой вышла в гостиную.
      — Господи, Лола Роза! — ахнул Джейк.
      — У нее дурацкий вид, — сказал Кендэл.
      — Сам дурак, — ответила я. — Я пошла гулять.
      — Постой, — сказал Джейк. — Кто тебе разрешил гулять одной?
      — Я не собираюсь гулять одна. У меня встреча. Свидание.
      — Никуда ты не пойдешь.
      — Пойду! — Я рванулась к входной двери.
      — Вернись! — позвал Джейк.
      — Вы не можете мне приказывать! — заорала я. — Вы мне не папа.
      По дороге я встретила Стива и Энди. Они возвращались из магазина, нагруженные пакетами. То есть нагружен был Энди — у него было по два пакета в каждой руке. Стив шествовал рядом с ним с цветочным горшком в руках. Он поднял брови при виде меня и прошествовал дальше; жасмин картинно свисал по его рукам. Энди остановился и поставил пакеты на мостовую. Он изобразил восторг по поводу моей внешности, хватаясь рукой за сердце:
      — Вот это да, Лола Роза! Потрясающе!
      — Привет, Энди! — Я пыталась говорить хрипловатым манящим голосом, но звук получался такой, будто я простудилась.
      — Привет, Лола Роза! — сказал он так хрипло, как только мог.
      Я рассмеялась, хотя понимала, что он меня дразнит.
      Я шла дальше по улице, хотя ноги у меня Дрожали на маминых шпильках. Я решила пойти к Харприт и показаться ей. Я постучалась, а потом еще позвонила в звонок — на случай, если они не услышали.
      — Ш-ш-ш! — сказала Харприт, открывая дверь. — Папа спит. — Она пригляделась ко мне: — Лола Роза!
      — Можно мне зайти поиграть?
      — Да, наверное. Ненадолго. Мама готовит нам обед.
      Из кухни пахло так вкусно, что у меня потекли слюнки. Я надеялась, что меня пригласят пообедать с ними. Харприт провела меня в комнату. В углу сидела по-турецки ее младшая сестра Амандип и беседовала со своими Барби. В другом углу уткнулся в компьютер ее старший брат Амрит. Он кивнул мне, не отрывая глаз от экрана.
      — Можно мне померить твои туфли, Лола Роза? — попросила Харприт.
      — Конечно. — Я сбросила туфли.
      Харприт, качаясь, засеменила по комнате, хохоча при каждом шаге.
      — Малышня, почему бы вам не поиграть в обувной магазин в другой комнате? — сказал Амрит со вздохом.
      Он поднял глаза от компьютера и увидел меня. И продолжал на меня смотреть. Он стал рассказывать мне, какую работу он делает на компьютере. Потом он перешел к школьной футбольной команде, за которую играет. Потом похвастался, что они с друзьями собираются создать рок-группу. Он будет ударником. Установки у него пока нет, но он принялся выбивать ритм на стене.
      — Амрит, прекрати, разбудишь папу, — сказала Харприт.
      — Папа уже проснулся.
      Мистер Габри появился в носках из соседней комнаты, зевнул — и тут увидел меня. Рот у него так и остался открытым.
      — Боже милостивый, Лола Роза! Да нет, какая же это Лола Роза, что я говорю? Лола Роза ведь маленькая девочка. А вы, конечно, ее старшая сестра. Добрый день, мисс Удача, чрезвычайно приятно с вами познакомиться.
      Я понимала, что он надо мной посмеивается, но получалось не обидно, а смешно, и Харприт с Амандип захихикали. Амрит выглядел недовольным.
      — Что тут за шум? Вы что, нехорошие дети, разбудили бедного папу? — спросила миссис Габри, просовывая голову в дверь.
      Увидев меня, она закатила глаза:
      — Твоя мама знает, что ты пошла гулять в таком виде, Лола Роза?
      — Это не Лола Роза, это ее старшая сестра — юная красавица, — сказал отец Харприт. — Мисс Удача, позвольте предложить вам шерри. Не хотите ли сигарету?
      — Не надо ее поощрять, — сердито сказала миссис Габри. — Лола Роза, советую тебе пойти домой и умыться. Харприт, немедленно сними эти туфли и отдай Лоле Розе. Давайте поживее, обед почти готов.
      — Можно, Лола Роза останется обедать? — спросила Харприт.
      Я с надеждой посмотрела на мистера Габри, но он перевел взгляд на жену.
      — Мне очень жаль, дорогая, — сказала она неискренно, — но на тебя не хватит.
      — Пусть Лола Роза съест мою порцию. Мы потом с друзьями идем есть пиццу, — сказал Амрит.
      Я улыбнулась ему ярко-алыми губами, но миссис Габри не смягчилась.
      — Не говори ерунды, — сказала она. — Лола Роза пойдет обедать домой.
      Она неодобрительно посмотрела на меня:
      — У тебя зубы в помаде!
      Мне очень хотелось укусить ее этими испачканными зубами. Вместо этого я пожала плечами, заявила, что это такая классная новая мода красить зубы в ярко-красный цвет, и величественной походкой выплыла из дома. По дороге к калитке я споткнулась и чуть не упала. Надеюсь, что они не смотрели мне вслед.
      Ноги болели от маминых каблуков. Похоже, я натерла пузырь. И не один. Я понимала, что надо возвращаться домой, но прошло всего полчаса. Так Джейк ни за что не поверит, что я была на свидании.
      Я и сама в это не верила. Я могла сколько угодно называть себя Лолой Розой — на самом деле я была все та же робкая, стеснительная Джейни. Никогда я не буду хорошенькой, блестящей и привлекательной, как мама. Я буду становиться только выше и толще и в конце концов превращусь в тетю Барбару, как и предсказывает мама. Бедная слоноподобная тетя Барбара — такая толстая, что ни один мужчина на нее никогда и не взглянет.
      На меня, наверное, тоже никто никогда не взглянет. Амрит, похоже, мною заинтересовался, но, может быть, он просто хотел надо мной посмеяться.
      Перед видеопрокатом снова толпились мальчишки. Там был и Росс, и Поросенок Питер. Я поняла, что надо поскорее смываться.
      Но я не смылась. Я пошла им навстречу.
      Они снова принялись чмокать, изображая поцелуи, но на этот раз я улыбнулась. Я подошла к ним, шатаясь на маминых шпильках.
      — У тебя дурацкий вид в этих туфлях, — сказал Питер. Его розовые ноздри раздувались от сопения.
      — А ты дурак что в туфлях, что без туфель, — сказала я и попыталась обойти его, но споткнулась.
      — Оп! — сказал Росс и подхватил меня за локоть, чтобы я не упала.
      С близкого расстояния он был не так уж хорош собой. У него были близко поставленные глаза и слишком тонкие губы. Я не была уверена, что мне нравится чувствовать его прикосновение на локте. Я попыталась выдернуть руку.
      — Не волнуйся, я просто хотел тебе помочь, — сказал он. — Тебя зовут Лола Роза?
      Высокий парень в рваной футболке заржал:
      — Лола Роза завяла от мороза!
      Это было совсем не смешно, но все захохотали. Я знала, что смеются надо мной, но тоже улыбнулась.
      — Ты, значит, в одном классе с Питом? — спросил Росс. — Ты выглядишь взрослее.
      — Я веду себя взрослее, — сказала я, встряхивая волосами.
      Его рука все еще лежала на моем локте. Не то чтобы он сжимал его слишком сильно, но ощущение от его пальцев на коже было странное. Я не могла понять, нравится оно мне или нет. Он явно был лидером у этих мальчишек. И самым красивым из них. И все девчонки от него без ума.
      Он разглядывал меня, склонив голову набок, а потом спросил:
      — Куда это ты собралась, Лола Роза?
      Мне нравилось, что он все время называет меня по имени. Это напоминало мне, что я — новая шикарная девушка, куда взрослее глупой малышки Джейни.
      Я улыбнулась Россу и сказала небрежным тоном:
      — Да так, никуда.
      — Тогда пошли с нами, — сказал Росс.
      — О'кей, — сказала я равнодушно, хотя сердце у меня запрыгало от радости. Интересно, куда мы пойдем? Хорошо бы в «Макдоналдс». Я умирала с голоду.
      Росс, похоже, не думал о еде.
      — Мы идем в парк, — сказал он с улыбкой.
      Все мальчишки ухмыльнулись.
      Я не обратила на это внимания. Росс улыбался мне. У него были ярко-голубые глаза с темными ресницами и красивая гладкая кожа. К тому же он был крупный, с накачанными мускулами. Он может выбрать любую девочку, какую захочет. Похоже, он хотел, чтобы это была я!
      Росс с приятелями бодро двигались к парку. Я плелась сзади, с трудом удерживая равновесие на маминых каблуках. Поросенок Пит замедлил шаг и пошел рядом со мной
      Мне не нравилось, что он навязался на мою голову. Мне хотелось, чтобы все было как в сказке. Я ведь теперь Лола Роза, почти красавица. Может быть, Росс хочет, чтобы я стала его девушкой.
      — Отвали, Пит.
      — Да пожалуйста. — Он пожал плечами, рванул вперед и догнал остальных.
      — Эй, Лола Роза! — позвал Росс, оборачиваясь ко мне. — Иди сюда! — Он поманил меня пальцем, поощрительно причмокивая.
      Мальчишки засмеялись. Мне не понравилось, как ведет себя Росс. Он обращался со мной не как с девушкой. Он подзывал меня, как собачонку.
      Но все же я шла за ним.
      Это был даже не парк, а истоптанная лужайка, заваленная мусором, и заросли кустов. Поодаль женщина выгуливала собак, какой-то старик бормотал себе под нос, сжимая в руке банку с пивом. И мальчишки вокруг с их глупым причмокиванием.
      Мне хотелось, чтобы мы шли вдвоем с Россом по большому, красивому парку. Мы бы держались за руки, он смотрел бы на меня не отрываясь своими большими голубыми глазами и нашептывал комплименты. Но все было совсем не похоже. Я стояла со всеми этими парнями у ободранных кустов, и мне это совсем не нравилось.
      — Поздно уже. Я пойду домой, — сказала я.
      — Никуда ты не пойдешь, Лола Роза. Иди-ка сюда!
      Росс нагнулся и поцеловал меня — прямо перед всеми. В этом не было ни любви, ни нежности. Он просто выпендривался перед дружками. Я стала вырываться, но он держал крепко. Я высвободила голову и закричала.
      — Заткнись, дура! — прошипел Росс.
      Я и не думала затыкаться. Я кричала во всю мочь. За моей спиной раздался голос:
      — А ну отпусти девочку!
      Росс еще держал меня, но часть его шайки уже бросилась врассыпную. Раздался яростный собачий лай, все ближе и ближе. На нас неслись две огромные немецкие овчарки.
      Теперь побежали все. Я тоже побежала, но запнулась на своих каблуках и растянулась на траве. Собаки надрывались прямо над моей головой, показывая острые зубы. Я заплакала.
      — Не бойся, Лола Роза! Они не укусят. Просто пошумят немного — все в меня! — За собачьими спинами надо мной выросла миссис Бэлсэм. — Тихо, Билей, Басс, тихо, мои девочки! Кончайте лаять, у нас от вас голова раскалывается. Дайте лапу Лоле Розе, покажите ей, что вы друзья!
      Собаки перестали лаять, сели на задние лапы и вежливо протянули мне передние. Я обменялась с каждой осторожным рукопожатием.
      — Ну вот, — сказала миссис Бэлсэм. — Видишь, собаки меня слушаются гораздо лучше, чем вы, дети.
      — Привет… Билей? — спросила я, гладя собаку за ухом.
      — Одну зовут мисс Билей, другую мисс Басс. Это были две потрясающие женщины, они держали школу во времена королевы Виктории. Я назвала собак в их честь. Они ко мне попали в возрасте шести недель. С тех пор они немного поумнели, но шум все равно поднимают невероятный. Здорово они шуганули этих парней! Так что случилось, а, Лола Роза?
      — Да ничего, — пробормотала я, нашарила ногами мамины туфли и попыталась встать.
      Миссис Бэлсэм взяла меня под локти и помогла подняться.
      — Это твои друзья?
      — Вроде того.
      — Этого Росса я знаю. Он у меня учился. Сущее наказание. Он тебе нравится?
      — Нет, — сказала я, утирая губы тыльной стороной ладони.
      — На! — Она порылась в кармане и протянула мне бумажный носовой платок. — У тебя все лицо в разводах. Вытрись хорошенько. О господи, у тебя же целый прилавок косметики на физиономии. Только попробуй явиться в школу в таком виде! И в этих туфлях! Как ты в них вообще ходишь?
      — С трудом. Это мамины.
      — Она тебе разрешает брать свои туфли?
      — Вообще-то, она не знает.
      — Тебе, наверное, лучше быстренько вернуться домой и поставить их на место. Так мамы нет дома?
      — Она работает в пивной "Упряжка".
      — Так вы с Кендэлом одни или кто-нибудь за вами присматривает?
      — Присматривает, — поспешно сказала я. — Джейк.
      — Он кто? Ваша няня?
      — Он… в общем, мамин приятель.
      — Ну и как у вас с ним отношения?
      Мы шли к выходу из парка, мисс Билей и мисс Басс трусили за нами следом. Я пожала плечами:
      — Нормальные.
      — Он тебе разрешил сегодня идти гулять?
      — Я ему сказала, что у меня свидание.
      — С Россом?
      — Нет! Я его случайно встретила и всю компанию. А он меня позвал погулять в парке.
      — И тебе понравилось это предложение?
      — Да нет. Я не знала, что они так себя поведут.
      — Ты же умная девочка!
      — Ну, я, наверное, плохо соображала, потому что это же Росс. В смысле, что он красивый и все такое. Я стала самой себе казаться особенной, как будто я что-то из себя представляю.
      Миссис Бэлсэм остановилась, бережно положила руки мне на плечи и поглядела мне прямо в глаза:
      — Ты действительно что-то из себя представляешь. Ты необычная, умная, талантливая девочка и к тому же очень взрослая для своего возраста. Я восхищаюсь тем, как ты заботишься о Кендэле. С ним-то все в порядке?
      — Да, он обожает сидеть с Джейком. Они все время играют на компьютере.
      — И ты иногда чувствуешь, что ты им не нужна?
      — Нет. То есть… Бывает иногда.
      — Лола Роза, я не хочу совать нос в твои дела. Я понимаю, что ты о многом не хочешь говорить. Но если вдруг у тебя возникнет желание что-то обсудить, ты всегда можешь зайти в мой кабинет.
      — Спасибо, миссис Бэлсэм.
      Она подвезла меня до дому в своей машине — я сидела на переднем сиденье, а на заднем захлебывались лаем мисс Билей и мисс Басс.
      Миссис Бэлсэм кивнула мне, когда я выходила из машины:
      — До завтра, увидимся в школе. Я заметила, что Питер тоже был с этой шайкой Росса. Хочешь, я ему сделаю внушение?
      — Лучше не надо.
      — Если тебе так уж хочется иметь парня, может быть, лучше Питер, чем Росс?
      — Еще не хватало!
      Миссис Бэлсэм рассмеялась:
      — Ах ты господи! Ладно, все ясно. Ну, до свидания, Лола Роза. Надеюсь, тебя не очень сильно отругают за поздний приход.
      — Все будет в порядке, — сказала я.
 

      Кендэл еще не спал, когда я вошла, хотя его время давно прошло. Собственно, уже и мое прошло.
      — Никогда больше не уходи так, — сказал Джейк. — Кендэл из-за тебя плакал.
      — Ничего я не плакал. — Кендэл стал колотить его Джорджем по голове. — Не нужна мне эта дура Лола Роза. Я ее терпеть не могу.
      — Правда? Так тебя и обнять нельзя?
      Кендэл помотал головой, но я все же взяла его на руки. Он слабо отбрыкивался для виду, а потом прижался ко мне.
      — Пора спать. — Я погладила его по мягким, пушистым волосам.
      — Я не устал, — заявил Кендэл, зевая.
      — Зато я устал! Прочел «Томаса-паровоза» не меньше двухсот раз подряд, — сказал Джейк.
      Я уложила Кендэла, и он мгновенно уснул. Потом я вернулась к Джейку:
      — Вы расскажете маме, что я выходила в ее туфлях и прочем?
      — Вообще-то, надо бы. Но не расскажу.
      — Спасибо!
      — Да я о себе забочусь! Она меня убьет за то, что я тебя отпустил. Лола Роза, у тебя что, правда есть парень?
      — Ну, я встречалась со знакомыми мальчишками. Но тот, который мне нравился, оказался не очень приятным, так что я, наверное, больше не буду с ним встречаться.
      — Может быть, это и правильно.
      — Может быть… — Я колебалась. — Джейк, помните, вы мне сделали цветочные заплатки на джинсах? Вы бы не могли и на джинсовую курточку нашить цветы — скажем, на карманы? Лучше всего розовые, под цвет меха?
      — Конечно, мог бы. Если ты будешь хорошо себя вести.
      — Буду! — Я не поцеловала его, уходя спать, потому что я не малышка, как Кендэл, зато помахала ему на прощание, и он помахал в ответ обеими руками.
      — Джейк правда хороший, — шепнула я Кендэлу, устраиваясь рядом с ним в кровати.
      — Я знаю, — пробормотал Кендэл.
      Я уже думала, что он опять заснул, как вдруг он спросил:
      — Он лучше папы?
      — Для нас лучше, — ответила я.
      Джейк ничего не сказал маме, но она сама догадалась. Я испачкала кофточку и оторвала одну набойку у туфель.
      — Ты брала мои вещи, такая-сякая! — сказала она наутро, шлепая меня измятой кофточкой.
      Она была в отвратительном настроении. Я слышала, как она среди ночи ругалась с Джейком. Мне стало страшно, хотя они не дрались.
      — Я просто понарошку наряжалась, — поспешно сказала я.
      — Ты ходила гулять в таком виде! Не ври мне, Лола Роза! Мои лучшие туфли все в грязи, идиотка! Кто тебе разрешил таскать мои вещи? Джейка ты можешь обвести вокруг пальца, но со мной номер не пройдет. Я не позволю, чтобы ты шлялась по улицам одна в таком виде! Или не одна? Ты что, с мальчишками гуляла?
      — Я гуляла в парке с миссис Бэлсэм, — сказала я.
      Джейк взглянул на меня, но ничего не сказал. Зато мама много чего сказала:
      — И что она у тебя выспрашивала? Небось интересовалась, почему ты тут шатаешься одна на моих шпильках, как малолетняя проститутка. Господи, Лола Роза, как ты меня подвела!
      — Нет, мама. Она очень хорошая. Она говорит, что я необычная.
      — Необычные вкусы — это точно! Трепаться с этой любопытной старой каргой…
      — Она не любопытная. Мама, ты неправа. Она просто добрая.
      — Чушь! — сказала мама. — Слушай, Лола Роза, держись от нее подальше. Не давай ей ничего из тебя вытянуть. А то вы оглянуться не успеете, как окажетесь в приюте — и ты, и Кендэл.
      — Не хочу в приют, — захныкал Кендэл.
      Он понятия не имеет, что такое приют, но от страха просыпал кукурузные хлопья себе на майку.
      — Ну вот. Видишь, до чего ты его довела? — сказала мама. — А мы и так опаздываем в школу. Иди сюда, поросенок, давай я тебя переодену.
      — Лола Роза его переоденет и отведет в школу. А мы с тобой идем к врачу, Вик.
      Мама вспыхнула:
      — Ты, дружок, можешь идти к врачу, если тебе надо. У меня нет времени сидеть в какой-то гнусной приемной и вдыхать чужие микробы. Пошли, Кендэл.
      Сердце у меня заколотилось.
      — Мама, что случилось? Ты заболела?
      — Ничего я не заболела. И ничего не случилось.
      — Виктория! — сказал Джейк.
      — Ты замолчишь или нет? — отрезала мама.
      Я не отставала от нее, но она не желала ничего говорить. Я послушалась Джейка и повела Кендэла в школу. Все утро я не могла успокоиться.
      — Что с тобой, Лола Роза? — спросила Харприт, когда мы пошли обедать. — Ты на меня не сердишься? Это не потому, что мама тебя не пригласила обедать? Она у нас немножко со странностями. Ты уж прости, пожалуйста.
      — Нет, Харприт, я не из-за твоей мамы такая, а из-за своей. — Я перестала кусать половинку банана, которым Харприт меня угостила. — Джейк сегодня уговаривал ее пойти к врачу. Они мне не говорят зачем. Мама твердит, что она не больна, но тогда зачем ей к врачу?
      — Я знаю зачем! — сказала Харприт. — У нее, наверное, будет ребенок.
      Я уставилась на нее.
      — Не смотри на меня так ошарашенно. У твоей мамы ведь может быть ребенок от Джейка, правда?
      — На-наверное, — пробормотала я. — Но она, по-моему, не хочет больше детей.
      — Что поделаешь, бывает, — сказала Харприт многоопытным тоном.
      Я попыталась представить себе будущего ребенка — маленькое, плаксивое, розовое существо с длинными кудрями Джейка, падающими до самых пят. Может быть, мне разрешат его причесывать, заплетать волосы и играть в парикмахерскую. Кендэл уже не всегда разрешал мне брать себя на руки и нянчить. Может быть, и неплохо, если появится новый малыш. У мамы не хватает терпения с младенцами. Я могла бы присматривать за ребенком и воображать, будто это мой собственный.
      Я доела остатки банана и перешла к шести квадратикам шоколада «Кэдбери», аккуратно разгладив обертку. Может быть, можно будет нарядить младенца во все лиловое. Джейк помог бы мне сшить маленькие лиловые штанишки с красными цветами на карманах. И можно было бы купить малышу лилового мишку.
      Весь день я рисовала наряды для малыша на обложке школьной тетради. Потом мы с Харприт под ручку пошли забирать Кендэла и Амандип с продленки. Всю дорогу домой мы говорили о будущем ребенке.
      — А у кого будет ребенок? — спросил Кендэл.
      — У мамы. То есть я точно не знаю, это Харприт так думает.
      — У мамы?! — Кендэл очень удивился. — Нет, у нее не будет. У нее же нет большого живота.
      — Пока нет, а потом вырастет.
      — А у нашей мамы будет ребенок? — спросила Амандип. — У нее есть большой живот.
      — Нет, она просто толстая. Надеюсь, я не буду такой толстой, когда вырасту. — Харприт провела руками по своим тонким бедрам. — У моей сестры живот тоже стал немножко толстый. Если она беременна, вся наша семья на стены полезет от ярости.
      — Не хочу, чтобы у мамы был ребенок, — сказал Кендэл.
      — Ну и зря. Тебе же нравится играть в малышей в игрушечном домике. Я тебе покажу, как его купать, кормить и менять памперсы.
      — Не хочу я менять закаканные памперсы!
      — Я твои без конца меняла!
      — Кендэл носит памперс! — обрадовалась Амандип.
      — Неправда! — выкрикнул Кендэл и с силой ударил меня кулаком в живот. — Скажи ей, что неправда!
      — Ох! — Я согнулась пополам. — Прекрати драться, Кендэл, больно же. Слушай, не вздумай теперь маму ударить по животу — ты можешь всерьез навредить и ей, и ребенку.
      — Кендэл носит памперс, памперс, памперс! — заливалась Амандип.
      Кендэл бросился и на нее и тут же получил сдачи. Кулачок у нее был твердый, как из камня. Кендэл взвыл, и половину пути до дому мне пришлось тащить его на себе.
      — Сам виноват, глупый! — сказала я, попрощавшись с Харприт. — Ты ее первый ударил. А дерется Амандип гораздо лучше тебя. Ты просто не обращай внимания, когда она тебя дразнит.
      — Я не ношу памперс!
      — Я знаю. И она знает. Она просто дурачилась.
      — Я с ней больше не дружу. Хочу к Джорджу! — Кендэл бился головой о мое плечо, пытаясь превратить меня в голубой плюш.
      Джорджу запретили появляться в школе, потому что он перекусал всех детей в подготовительном классе. Он прятался за спиной у Кендэла, а потом внезапно выскакивал и кусал детей за ноги. Учительница все время говорила Кендэлу, чтобы он перестал, но Кендэл отвечал, что это не он, это Джордж, а акулы не виноваты, что кусают всех за ноги, — они такие от природы.
      Учительница Кендэла поговорила со мной. Я велела Кендэлу прекратить. Он сказал, что постарается, но не всегда может сдержать Джорджа.
      Когда Джордж напал на крупного мальчика по имени Дэн, который обозвал Кендэла психом, Кендэл кричал: "Фас его, фас!" Джордж не мог кусаться по-настоящему — в отличие от Дэна, который, нагнувшись, вонзил зубы в худую икру Кендэла.
      Мама пришла в ярость, когда увидела на ноге у Кендэла следы укусов. Она уже готова была рвануться в школу и броситься в драку с учителем, крупным мальчиком Дэном и его еще более крупной мамашей. Я рассказала ей, как все было, и это произвело на нее впечатление. Она огрела Кендэла Джорджем по голове и сказала, что отныне ему придется ходить в школу без своей акулы.
      Кендэл каждое утро плакал и скулил, расставаясь с Джорджем. Мама сказала, что он сам виноват, и держалась твердо.
      Джейк купил Кендэлу жевательный мармелад в виде голубых акул, чтобы ему было не так грустно идти в школу. Кендэл жевал конфеты, но рыдал так же безутешно. Голубые слюни текли у него по подбородку и капали на футболку.
      Я попыталась превратить кровать в аквариум для Джорджа, расстелив на покрывале джинсовую куртку Джейка и разбросав по ней вместо водорослей мои зеленые носки. Я сказала, что Джордж, наверное, гигантская акула, которая любит погреться на солнышке, поэтому днем он с удовольствием побездельничает в аквариуме.
      — Он будет без меня очень скучать, — плакал Кендэл.
      — Ему, конечно, будет одиноко, но он всегда может уткнуться носом в подушку и представить, что это ты.
      — А мне во что уткнуться носом в школе? — спросил Кендэл.
      Я предложила отрезать крошечный кусочек от плавника Джорджа, чтобы Кендэл мог положить его в карман и иногда утыкаться в него, как в носовой платок. Кендэлу идея мини-ампутации не понравилась. Он предпочитал утыкаться носом в меня.
      Я, конечно, вздыхала, но была в то же время рада, что во мне так нуждаются. Мне придется присматривать за Кендэлом, когда родится новый малыш. Я буду много возиться с ними обоими. Я буду забирать Кендэла из школы, а малыша из яслей и водить их гулять в парк. Я найду настоящий парк с качелями, прудом с утками и с ларьком мороженого. Кендэла я посажу на одни качели, а сама сяду на другие с младенцем на коленях.
      Я буду настоящей Лолой Розой с волосами до пояса и намного-намного гуще, чем сейчас. Меня, наверное, будут принимать за маму малыша. А может быть, у меня уже скоро появятся собственные дети, раз я так хорошо умею обращаться с малышами. Или я могу открыть свои ясли, и мы там будем делать коллажи из клейкой бумаги, вермишели и жевательного мармелада.
      Всю дорогу домой я разыгрывала в воображении эти сцены. У меня болели руки от того, что я несла Кендэла, но я не обращала на это внимания и напевала песенку "Счастье и удача", покачивая его в такт мелодии.
      Страх у меня совсем прошел.
      Я не знала, что настоящий страх еще впереди.
 

      Мама и Джейк были дома. Они сидели в разных углах своего нового дивана. Глаза у мамы были красные и припухшие, губы крепко сжаты, как будто она боится снова расплакаться. Джейк с тревогой смотрел на нее. У него глаза тоже были красные. Неужели и он плакал?
      Мама взглянула на нас.
      — Что вы так на меня смотрите? — спросила она.
      Джейк потянулся к ней и хотел взять ее за руку:
      — Скажи им!
      Мама стряхнула его руку:
      — Замолчи!
      — Что? Скажи нам! — Я по-настоящему испугалась.
      — Мы и так знаем! — сказал Кендэл.
      — Что вы знаете? — Мама явно удивилась.
      — У тебя будет ребенок!
      Мама коротко хохотнула:
      — Нет, не будет.
      — Будет, мне Лола Роза сказала.
      — Лола Роза сама не знает, что говорит. — Мама скрестила руки и посмотрела на меня.
      Мой новый малыш в штанишках с цветочками стал блекнуть и расплываться, пока от него не осталось только лиловое пятнышко.
      — Тогда что случилось? Вы с Джейком расходитесь?
      — Я бы не удивилась, — сказала мама.
      — Нет, не расходимся! — Голос у Джейка был не совсем уверенный.
      — Что, папа нас выследил? — прошептала я, озираясь в ужасе и пытаясь угадать, откуда он на нас набросится.
      — Твой папа здесь ни при чем. И вообще, ничего не случилось. — Мама пошла ставить чайник и с такой силой пустила воду, что брызги полетели ей в лицо. — Черт! Я хочу выпить чаю. Еще кому-нибудь сделать?
      — У вашей мамы опухоль, — сказал Джейк.
      Он пробормотал это так тихо, что я почти не расслышала, что он говорит. Но даже когда я разобрала слова, из них все равно не получалось никакого смысла. Опухоль? Я смотрела на маму и пыталась увидеть опухоль у нее на голове, на руке — где-нибудь.
      — Джейк, я тебя просила помолчать. — В мамином голосе звучало бешенство. — Детям совершенно не нужно об этом знать.
      — Им придется об этом узнать, раз ты ложишься в больницу.
      — Я не ложусь в больницу! — сказала мама, яростно утирая влажный лоб кухонным полотенцем.
      — Врач сказал…
      — Мало ли какую ерунду он сказал, чтобы меня напугать. Я здорова — сколько раз тебе говорить? У меня что, больной вид? Что со мной не так? Зачем я пойду в больницу и дам разрезать себя на куски? — Мама перестала бить себя в грудь и застыла, обхватив себя руками.
      — Мама, какая еще опухоль? — Я подошла к ней и хотела прижаться к ее плечу, но она меня оттолкнула.
      — Ничего не случилось, ничего, ничего! — сказала она с яростью.
      Что-то случилось, еще как случилось!
      Опухоль была у нее в груди уже много месяцев и все время росла. Мама никому ничего не говорила, надеясь, что само пройдет. Потом Джейк почувствовал опухоль и сказал ей, что надо пойти к врачу. У нас здесь врача не было, поэтому Джейк потащил ее к своему.
      — Он говорит, что вашей маме нужно немедленно явиться в клинику. Он дал ей талон вне очереди.
      — Пусть подавится своим талоном, я никуда не пойду. Очень нужно, чтобы какой-то ублюдок меня ощупывал, а потом сказал, что мне придется отрезать грудь.
      Я сделала маме чаю, но ее трясло. Ее зубы стучали о кружку при каждой попытке отхлебнуть глоток.
      Меня тоже стало трясти.
      — Он сказал, что, может быть, до этого и не дойдет. Может быть, это просто киста или что-нибудь в этом роде, — сказал Джейк. — Но даже если окажется самое плохое, то он говорит, что это всего лишь обычная небольшая операция, ничего страшного.
      — Небольшая! — сказала мама. — Не дам я им себя резать. Они мне испортят фигуру, и кому я тогда буду нужна, боже ты мой!
      Она смотрела на Джейка. Мне так хотелось, чтобы он сказал то, что нужно, но он не мог выдавить из себя ни слова.
      Кендэл заплакал. Я взяла его на руки и крепко прижала к себе.
      — Видишь, ты совсем расстроил ребятишек! — сказала мама. — Ну почему ты такое трепло, а, Джейк?
      — Я только хотел помочь.
      — Не нужна нам твоя помощь. И ты нам не нужен, — сказала мама.
      Она тут же зажала себе рот рукой, как бы не веря, что могла такое сказать. Она смотрела на Джейка, и глаза ее наполнялись слезами, совсем как у Кендэла. Она вовсе этого не думала — просто говорила глупости со страху. Джейк был ей страшно нужен.
      Он сидел молча, как манекен, и только теребил свою длинную прядь, наматывая ее на палец. Мама расплакалась. Джейк не пошевелился. Мама придвинулась к нему, уткнулась ему в грудь и разрыдалась, оставляя черные полосы туши на его голубой джинсовой рубашке. Мама просила прощения, а Джейк говорил, ничего, все будет в порядке. Но голос у него был такой, будто он читает телефонную книгу, а глаза смотрели в стену.
      В эту ночь я не могла уснуть. В кровать я тайком пронесла большой пакет жевательного мармелада, хотя и так съела за ужином огромную пиццу с сыром и ананасом. Я вертелась с боку на бок, держась руками за тугой живот и набив рот мармеладками.
      Кендэл сонно посапывал у меня за спиной, прижав к груди Джорджа. Мама и Джейк очень долго не спали. Я все время слышала, как они шепчутся. Мама заплакала, и я села на постели, раздумывая, надо ли бежать к ней. Но потом я услышала, как Джейк говорит ей разные разности, потом вздохи и скрип кровати.
      Я сунула голову под подушку, чтобы ничего больше не слышать. Мне хотелось улететь сквозь подушку в леденцовую страну грез, где никогда не случается ничего плохого и все лежат на больших мягких диванах и сосут конфеты. Мне уже снилось, что и я лежу на таком диване, но тут он начал опрокидываться, меня затошнило и изо рта у меня хлынул клубнично-апельсиново-лимонный поток. Меня закружило в этой огненно-красной воде и понесло в океан, где плавали огромные темные акулы.
      На следующее утро мама пыталась делать вид, что ничего не случилось. Говорить об опухоли она не желала. И так она держалась день за днем, делая вид, что ее совершенно ничто не беспокоит. Она бродила по квартире, громко напевая, но никого не могла обмануть, даже Кендэла.
      Однажды я проснулась среди ночи и захотела в туалет. В ванной была мама. Она держала в руке ночную рубашку и разглядывала себя в зеркало. Голова у нее была откинута, руки на бедрах, грудь вперед, как будто она позирует для гламурной фотографии. Губы она растянула в глупую улыбку, но по щекам текли слезы.
      Она вскрикнула, увидев меня, и прикрыла грудь руками. Я подумала, что опухоль, наверное, вылезла наружу и ужасно выглядит.
      — А постучаться нельзя было? — сердито сказала мама, поворачиваясь ко мне спиной и натягивая через голову рубашку.
      — Мама, ты пойдешь в клинику?
      — Нет.
      — А если опухоль еще вырастет? А если…
      — Джейни, не надо об этом говорить.
      — Лола Роза, — прошептала я.
      — Хорошо, Лола Роза. Иди ложись обратно. Живо!
      Пришлось лечь обратно, хотя мне очень хотелось писать. Я скорчилась, чтобы утерпеть, и думала, что же теперь делать.
      Харприт я ничего не сказала. Пусть себе щебечет о младенцах. Мне не хотелось рассказывать ей об опухоли, потому что это слишком страшно. Я не хотела, чтобы это было правдой. Но это было правдой, и я больше ни о чем не могла думать. Харприт застала меня в слезах в школьном туалете и не отставала, пока я ей не объяснила, что случилось.
      — Клянись, что никому не скажешь.
      Харприт торжественно поклялась жизнью своей младшей сестренки.
      — Ну что случилось, Лола Роза? Это из-за ребенка?
      — Не будет никакого ребенка, — сказала я.
      Харприт подняла на меня свои прекрасные глаза и спросила шепотом:
      — Она его потеряла?
      — Нет, она и не ждала ребенка. Ты не угадала. У нее… у нее опухоль. Вот здесь. — Я провела пальцем по воздуху над собственной плоской грудью.
      — Мамочки! — сказала Харприт. — Рак?
      Я вздрогнула, как будто она произнесла нехорошее ругательство. Никто еще не решился произнести это слово.
      — Не знаю. Ей сказали прийти в клинику, чтобы выяснить. Но она говорит, что не пойдет.
      — Она должна пойти! Она что, ненормальная?
      — Она всегда была немножко ненормальная в таких вещах.
      Я долго-долго мылила руки, пока не взбилась пена.
      — У моей двоюродной бабушки был рак груди, — сказала Харприт.
      — Она поправилась?
      Наступило страшное молчание. Я все мылила и мылила руки, так что они оказались как будто в белых перчатках.
      — Мне не хочется тебе это говорить, Лола Роза, но, вообще-то, она умерла.
      Я стиснула намыленные руки.
      — Но она была намного старше твоей мамы.
      — А от этого что-то зависит?
      — Конечно, зависит. Двоюродная бабушка была уже старая. И потом, у нее были ушибы. Мама говорит, поэтому она и заболела раком. Она откуда-то упала и стукнулась грудью. Она была вся в синяках.
      Я застыла, вспомнив синяки на груди у мамы.
      — Так от этого бывает рак груди? — прошептала я. — Им можно заболеть, если тебя сильно ударят?
      — Наверное. Я не знаю. Это мама так рассказывала, она может и ошибаться. Лола Роза, ну пожалуйста, не плачь.
      — Я не плачу.
      Я была уверена, что Харприт ошибается. И все же мне стало еще хуже от ее слов. Я стала отчаянно тереть глаза. В них попало мыло, и я заплакала в голос.
      Харприт плеснула мне в лицо воды и стала стирать мыло подолом юбки. Было очень больно, но я почти не обращала на это внимания. Промыв мне глаза, Харприт обняла меня за плечи:
      — Я уверена, что у твоей мамы нет никакого рака, Лола Роза. Это может быть просто какая-то припухлость, которая ничего плохого не значит.
      — Джейк тоже так говорит. Но он говорит, что маме все равно надо пойти и вырезать эту опухоль.
      — Ну да, конечно.
      — Как ты думаешь, а если она все-таки не пойдет, что будет? Эта опухоль будет все расти и расти?
      Мне представилась страшная картина: мама, у которой одна грудь раздута, как шар, и вся покрыта отвратительными бородавками.
      — Может быть, — сказала Харприт. — Но не пугайся ты так. С твоей мамой все будет в порядке, честное слово.
      — Обещаешь? — глупо спросила я, как будто Харприт была врачом-специалистом и предсказательницей в одном лице.
      — Обещаю, — твердо сказала Харприт.
      Когда мы с Кендэлом вернулись из школы, мамы не было дома.
      — Она сходила в больницу? — спросила я Джейка.
      — Ты же знаешь, она даже слышать об этом не хочет. По-моему, она просто сумасшедшая.
      Он сидел перед маминым зеркалом и рисовал самого себя, скашивая глаза на свое отражение; посмотрел на лежавший перед ним лист бумаги, вздохнул и скомкал его. Потом начал сначала на новом листе.
      — Давай поиграем на компьютере, Джейк. — Кендэл потянул его за локоть.
      — Отстань, дружок. Компьютер сломался. Это ты его трогал, признавайся?
      — Нет! — сказал Кендэл. — То есть… Совсем немножко. Ты же можешь его починить, Джейк. Ты его всегда чинишь.
      — На этот раз он не чинится. Отстань, Кендэл, не суйся под руку.
      Лицо Кендэла сморщилось.
      — Кендэл, иди сюда, давай посмотрим, может, у меня компьютер заработает. — Я включила его, хотя ничего не понимаю в этих дурацких скучных машинах.
      — Я же тебе сказал: компьютер сломан. — Джейк выключил его обратно.
      — Хорошо. Но вы бы не могли просто чуть-чуть поиграть с Кендэлом? Видите, он плачет.
      — Он вечно ноет. В жизни не видел такого плаксы. Понимаешь, портрет — это задание, которое мне нужно сдать. Я уже и так опоздал, и очень сильно. Тебе не приходило в голову, что я и носу не кажу в институт с тех пор, как познакомился с вашей мамой? — Он говорил таким тоном, как будто мы его здесь приклеили скотчем к креслу.
      — Вы могли бы написать портрет Кендэла! Или мой. Вот, смотрите.
      Я встала в мамину любимую позу: голова запрокинута, рот слегка приоткрыт, грудь вперед, рука на бедре, одна нога слегка согнута в колене.
      — Господи помилуй! — безжалостно сказал Джейк.
      Я бросилась в ванную, потому что мне не хотелось, чтобы Джейк и меня обозвал плаксой.
      — Ненавижу его, — бормотала я, обхватив себя руками.
      Мне так нужна была мама!
      Она не вернулась к вечернему чаю. Не похоже было, чтобы Джейк беспокоился. Они, видимо, снова поссорились. Он продолжал угрюмо рисовать, хотя время чая давно прошло. Я разогрела себе и Кендэлу печеную фасоль из банки и сделала гренки. Джейку я ничего не сделала, чтобы показать, как сильно я на него сердита.
      — Мама опоздает к своей вечерней смене в пивной, — сказала я.
      — За этим она должна следить, — сказал Джейк. — Мне какое дело?
      — Почему вы к ней теперь так ужасно относитесь?
      — Послушай, дело не во мне. Это не я изменился. Просто стало очень тяжело.
      — Мама не виновата, что у нее эта опухоль.
      — Конечно, но почему она не может отнестись к этому, как любой нормальный человек? Зачем устраивать из этого трагедию? Может быть, вообще ничего страшного нет. У женщин часто бывают опухоли, это совсем не обязательно… не обязательно…
      — Рак, — сказала я.
      — Что такое рак? — спросил Кендэл.
      — Такая болезнь, — ответил Джейк.
      Кендэл помолчал, гоняя вилкой по тарелке печеную фасоль.
      — Мама правда больна?
      — На голову она больна, вот что, — сказал Джейк.
      — Она точно больна на голову, раз связалась с вами.
      Я мгновенно умяла свою порцию фасоли и доела то, что оставил Кендэл. Есть все равно страшно хотелось, поэтому я провела пальцем по банке от фасоли, чтобы собрать соус.
      — Не надо так делать, ты порежешься, — сказал Джейк.
      Я гордо проигнорировала его — и тут же порезалась о неровный край банки.
      — Ай!
      — Дура, я ведь предупреждал, — сказал Джейк.
      Он сунул мой кровоточащий палец под холодную воду, а потом обмотал его маминым шарфиком, потому что ни бинтов, ни марлевых салфеток у нас не было.
      — Мама поднимет крик, если я его испачкаю кровью.
      — Пусть попробует, — сказал Джейк. — Она должна была бы сама быть дома и присматривать за своими детьми.
      — Джейк, вы ее больше не любите?
      Он нахмурился, завязывая шарф аккуратным узлом:
      — Слушай, я никогда не говорил, что люблю вашу маму. То есть все было замечательно — она умеет быть такой милой, такой забавной и дурашливой, когда на нее не находит. Но никто никогда не думал, что это навсегда.
      Я так резко оттолкнула его, что шарф размотался.
      — Мама думала, что это навсегда.
      — Ты уверена? Слышала бы ты, что она мне сегодня наговорила, — сказал Джейк. — Осторожно, у тебя опять кровь пойдет. Дай сюда палец.
      — Я сама. — Я стала сматывать конец шарфа. — Я так и знала, что вы поскандалили.
      — Да уж, ругаться твоя мама умеет. Интересно, с вашим отцом она себе тоже такое позволяла?
      Я застыла, плотно сжав губы.
      — Что там было с вашим отцом? — спросил Джейк. — У твоей мамы становится точно такое же выражение, стоит о нем упомянуть.
      — Мы о нем не говорим.
      — И вы, дети, вообще с ним не видитесь? — Джейк посмотрел на Кендэла — тот шептался с Джорджем в углу. — Кендэл ведь очень по нему скучает. Я думаю, он потому так и привязался ко мне.
      — Вы ему нравитесь. Он тоже думал, что вы навсегда. Что вы наш новый папа.
      — Ты шутишь! Ну какой из меня папа — в моем возрасте! Мне ведь всего двадцать лет, господи ты боже мой!
      — Маме было семнадцать, когда она меня родила. Джейк, где она? Как вы думаете, могла она пойти сразу на работу, не заходя домой?
      — Я же тебе сказал: не знаю. Она просто умчалась, ничего не сказав. Пусть скажет спасибо, что я не последовал ее примеру, а то что бы вы тут делали одни?
      — Справились бы. Мама знает, что я сумею приглядеть за Кендэлом.
      — Сумеешь, это точно, и гораздо лучше, чем твоя мама.
      Я понимала, что это подло по отношение к маме, но мне было приятно. Я просто не знала, что делать. Я понимала, что с ней, вероятно, ничего не случилось. Она уже убегала так несколько раз и когда мы жили с папой, и здесь. Иногда ее не было очень подолгу, но она всегда возвращалась.
      Я все это понимала — и все равно беспокоилась. А вдруг она была в таком бешенстве, что выскочила на дорогу, не глядя? Или даже видела приближающуюся машину, но была в таком состоянии, что решила все равно проскочить? А может быть, она так боялась из-за опухоли и из-за того, что ей могут испортить фигуру, что хотела, чтобы на нее наехали…
      Я надела джинсовую курточку.
      — Ты куда собралась, Лола Роза? — спросил Джейк, когда я шла к двери.
      — Пойду пройдусь.
      — Нет уж, второй раз этот номер у тебя не пройдет.
      — Я пойду поищу маму.
      — Никуда ты не пойдешь. Останешься дома. И не спорь со мной!
      — Вы меня все равно не можете остановить!
      Он, наверное, мог. Он не такой верзила, как мой отец, но силы у него достаточно. Я видела, как он поднимал маму на руки так же легко, как я поднимаю Кендэла. А я не чувствовала себя сейчас удачливой Лолой Розой, которая может обаять его ласковыми уговорами. Я чувствовала себя глупой, унылой Джейни. Поэтому я сняла джинсовую курточку, поиграла немного с Кендэлом, а потом уложила его спать.
      Я свернулась калачиком рядом с ним. Палец болел, поэтому я сунула его под мышку. Такая ерундовая царапина, а так больно. Я представила себе, каково, когда тебе отрезают большой кусок груди.
      Я крепко обхватила Кендэла, его пушистые волосы щекотали мне подбородок, от него тепло и уютно пахло. Он застонал во сне и высвободился из моих объятий, раскинув руки и ноги, как ветряная мельница, так что я уже не могла к нему прижаться. Я почувствовала, что и он меня бросил.
      Потом я, видимо, уснула, а потом резко проснулась от того, что хлопнула входная Дверь. Я услышала голоса, мамин смех и веселый говор. Потом Джейк что-то сказал. Потом раздался еще чей-то голос. Мужской.
      Кендэл подскочил на кровати.
      — Это папа? — спросил он.
      Я подкралась к двери и прислушалась, кровь стучала мне в виски. Кендэл увязался за мной. Мужчина еще что-то сказал. Голос у него был недовольный и смущенный.
      Это был не папа.
      Мама снова засмеялась, но смех был похож на плач. Я бросилась к ней через всю гостиную. Она пошатывалась на своих шпильках, закинув руку на шею чужого человека в рубашке, туго обтягивавшей толстый живот. Под мышками у него темнели пятна пота — очевидно, от усилия удержать маму на ногах. Джейк смотрел на них, вытаращив глаза. Вид у него был такой, как будто он смотрит скучнейший сериал по телевизору и не может дождаться, когда ему позволят переключить программу.
      — Мама!
      — А, Л-л-лола Роза, маленькая моя! — Она говорила так, будто рот у нее набит конфетами.
      Я знала этот ее голос. Она была пьяна вдрызг.
      — Иди спать, Кендэл, — сказала я. — Я тебя тоже уложу, мама.
      Я попыталась отцепить ее от толстяка.
      — Я не хочу ложиться! Я хочу праздник, — сказала мама, вцепляясь в него еще крепче. — Л-л-лола как тебя? Ну да, Роза. Розочка моя. Познакомься с моим шефом Бэрри.
      Бэрри мотнул головой:
      — Нет. Уже нет. — Он попытался сам отцепить мамину руку от своей шеи.
      — Нет, не Бэрри? Ты не Бэрри? — Мама попыталась вглядеться в его лицо. — Провалиться мне, ты вылитый Бэрри, и голос такой же.
      — Я Бэрри, это да, но я уже не твой шеф, Вик.
      — Я Виктория!
      — Как хочешь. Но я тебя предупреждал, моя дорогая. Не напиваться во время работы.
      — Но мы же с тобой приятели, Бэрри. — Мама выпятила губы и потянулась к нему, пытаясь поцеловать. — Я же твой маленький жаворонок, ты что, забыл?
      Джейк передернулся от отвращения и повернулся к ним спиной.
      — Ты моя маленькая напасть, — сказал Бэрри и стряхнул ее руку так резко, что я от неожиданности еле успела подхватить маму.
      — Оп! — сказала она, шатаясь.
      Я тоже пошатнулась под ее тяжестью.
      — Потанцуем? — сказала мама.
      Кендэл в футболке и трусиках подбежал к ней.
      — Я с тобой потанцую, мама, — сказал он, цепляясь за ее ногу.
      — Давайте все потанцуем. — Мама нежно погладила его по голове. — Мой маленький сынок, моя большая дочка, милые, милые мои детки.
      Она перестала качаться и взглянула Бэрри прямо в глаза. Может быть, она была не так пьяна, как хотела показаться.
      — Мне нужно работать, чтобы прокормить детей, Бэрри, ты ведь знаешь. Так я приду завтра на работу в обычное время? Совершенно трезвая, я тебе обещаю.
      — Хоть трезвая, хоть в стельку пьяная — мне все равно. Ты у меня больше не работаешь. От тебя одни неприятности.
      Мама вылила на него целый ушат оскорблений. Кендэл нервно хихикал при каждом грубом слове.
      — Вот молодец, — сказал Бэрри. — Ругаться такими словами при своих ненаглядных детях! И все за то, что я повез тебя домой, несмотря на ругань моей старухи. Мне тошно смотреть на тебя, Виктория Удача!
      — Это мне на тебя тошно смотреть! — крикнула мама, когда он захлопнул за собой дверь, и повторяла все громче: — Тошно, тошно, тошно!
      Ей не стоило бы сейчас этого говорить. Я успела довести ее до ванной и подержать ей голову. Она опустилась на колени перед унитазом, и ее долго рвало.
      — Ничего, мама, — шепнула я, когда она расплакалась. — Ничего, мама, я с тобой.
      Но она все озиралась, наморщив припухшие губы. По щекам у нее стекали слезы.
      Ей нужен был Джейк. Но он к ней не подошел, даже когда она стала его звать.
 

      Джейк съехал от нас на следующий день. Время было действительно самое подходящее, потому что мама с трудом шевелилась. Она стонала, приподнимаясь на кровати, и не могла даже стакан воды выпить, чтобы ее не начало тошнить. Она смотрела, как Джейк собирает краски, блокноты, джинсы и кассеты. Он надел на себя все ее подарки: кожаные ботинки, широкий серебряный браслет, джинсовую куртку.
      Джейк бросил взгляд на компьютер.
      — Ну забирай уж и его, что ж ты? — прошептала мама, грустно глядя на него заплывшими глазами.
      — Нет-нет, это детям, — сказал Джейк. Наверное, вспомнил, что он сломан.
      — Широкая душа, — пробормотала мама.
      — Вик, ну не надо так…
      — Как? Человек, с которым я жила, смывается, потому что у меня рак, и я должна что, радоваться?
      — Ты не знаешь, рак у тебя или нет. Ручаюсь, что никакой это не рак. И смываюсь я не поэтому.
      — А потому, что деньги кончились, — сказала я.
      Я села на кровать рядом с мамой. Она застонала, потому что кровать подо мной затряслась. Я медленно-медленно подобралась к ней поближе и обняла ее одной рукой. От нее плохо пахло, но я знала, что ей нужна поддержка.
      — Ты все правильно поняла, Лола Роза, — сказала она.
      — Чушь. Я не такой. Послушай, никогда ведь и речи не было, что это навсегда. Нам просто приятно было быть вместе. Все равно я не мог бы остаться надолго, ты ведь знаешь, я собираюсь в путешествие.
      — Ну и отправляйся в свое путешествие, — сказала мама. — И поскорее.
      Она не поцеловала его на прощание. Может быть, потому, что не почистила зубы. Я его тоже не стала целовать и вобрала голову в плечи, когда он хотел чмокнуть меня в щеку. Зато Кендэл бросился к нему и обнял крепко-крепко, цепляясь за него, как маленькая обезьянка.
      — Не уходи, ну пожалуйста, — умолял он.
      — Сейчас я должен уйти, Кендэл. Но я приду тебя повидать, дружок, договорились?
      Мне пришлось отрывать от него Кендэла, который в благодарность лягался и колотил меня кулаками. Мне пришлось даже немного дать сдачи, потому что он дрался по-настоящему больно. Мама сползла с кровати, чтобы помочь. Потом мы услышали, как хлопнула входная дверь. Мы замерли как окаменелые, вцепившись друг в друга.
      — Ушел! — Мама сорвала с шеи кулон с лунным камнем и бросила об пол.
      — Он сказал, что еще вернется, — прорыдал Кендэл.
      — Не вернется, — сказала я. — Мы не хотим, чтобы он возвращался. Скатертью дорожка.
      — Значит… папа вернется? — спросил Кендэл.
      — Нет! Нам не надо вообще никаких мужчин: ни папы, ни Джейка, ни этого толстого Бэрри — никого.
      — Правильно, — сказала мама. — Пошли бы они все к черту.
      Она со стоном прислонилась к стене.
      — Что с тобой, мама? Опухоль? — Я умирала от страха.
      — Сердце болит, вот и все, — сказала мама. — И забудь ты про эту чертову опухоль.
      Она снова легла и натянула покрывало на лицо. Я понимала, что ей просто хочется ото всех спрятаться, но выглядело это очень страшно, как будто саван. Я сморщилась и стала бить себя по лбу, чтобы отогнать эти мысли.
      — Что с тобой, Лола Роза? — спросил Кендэл.
      — Ничего. У меня тоже голова разболелась. Еще бы! Ты так орешь все время, чудище ты маленькое!
      Кендэл состроил рожу, изображая чудище, и выставил согнутые пальцы, как когти. На самом деле играть ему не хотелось. Я видела, как он испуганно поглядывает на маму. И все же он стал рычать и носиться по комнате, а я изображала ловца чудищ с большой сетью.
      — Бога ради, дети, валите поскорее в школу.
      Мне не хотелось оставлять ее одну.
      — Я не пойду в школу и буду за тобой ухаживать, мама. Кендэла я отведу, но потом сразу вернусь, сварю тебе кофе и сооружу какой-нибудь суп на обед.
      — Да не больна я вовсе, это просто с перепою. Я хочу только одного — поспать спокойно. Иди в школу, слышишь? Еще не хватало, чтобы эта старая карга Бэлсэм звонила мне тут и ругалась.
      Пришлось идти в школу, хотя на уроках я решительно ничего не соображала. Кендэл тоже был не в лучшем состоянии. Не надо было мне заводить эту глупую игру в чудище. Он не переставал рычать и в школе. Меня позвали, чтобы его успокоить.
      — Его что-то расстроило дома? — спросила учительница.
      — Нет, ничего, — сказала я поспешно.
      — Он уже совсем было освоился, завел новых друзей, но сейчас все опять вернулось к исходной точке. Лола Роза, может быть, мне поговорить с вашей мамой?
      — Вообще-то…
      — Или с вашим папой. Кендэл, кажется, очень его любит.
      — Он рассказывал про нашего папу?
      — Ну, про вашего отчима.
      — У нас нет отчима, — сказала я твердо.
      Оставшись с Кендэлом наедине, я стала так его трясти, что он взвыл.
      — Сам виноват! Научись помалкивать в школе.
      Всю дорогу домой Кендэл скулил. Больше всего мне хотелось убежать — и от него, и от Харприт. Она всю дорогу болтала о своей маме, как та устроила истерику, потому что увидела, как Харприт красится.
      — Понимаешь, даже не настоящая косметика, а эти блестки. Но мама просто из себя вышла, стала кричать, что я себя веду как непотребная девка и что ее дочери навлекают позор на семью. Везет тебе, Лола Роза. Твоей маме все равно.
      — Моей маме не все равно, — сказала я холодно.
      — Да, но она разрешает тебе делать что хочешь. Ну что ты надулась? В чем дело?
      Харприт подвинулась ко мне и спросила, понизив голос:
      — Что, маме хуже? Она правда больна?
      — Нет!
      — Да! — всхлипнул Кендэл. — Она была совсем больная, я видел.
      — Она была просто пьяная, бестолочь!
      — Ваша мама была пьяная? — Харприт закатила глаза в точности как мать.
      — Нет, не то что по-настоящему пьяная, — поспешно сказала я. — Ей сейчас трудно. Ты не понимаешь, Харприт. И ты, Кендэл, тоже, поэтому помалкивай, понял? — Я еще раз хорошенько его тряхнула. — Это ж надо — рассказывать, будто Джейк наш отчим!
      — А кто же он тогда?
      — Никто. И вообще он уже с нами не живет!
      — Не живет! Ты хочешь сказать, что он бросил вашу маму? — спросила Харприт.
      Глаза у нее чуть не вылезли из орбит. Мне было противно, как она цепляется к каждому слову. Похоже, ей не терпелось узнать побольше скандальных подробностей. Может быть, не так уж мне и хочется с ней дружить.
      — Мама его выставила. И отлично сделала. — Я хлопнула в ладоши.
      — Моя мама всегда говорила, что это ненадолго, — сказала Харприт.
      — Мне очень хочется попросить тебя и твою маму не совать нос в наши дела.
      Я схватила Кендэла за руку и потащила его прочь от Харприт и Амандип. Кендэл пищал, потому что я тянула слишком сильно, но я не обращала внимания и бежала все быстрее. Сердце у меня колотилось: ма-ма, ма-ма.
      Я думала, она все еще в постели, но там никого не было. Похоже, дома вообще никого не было.
      — Мама! — позвала я. — Мама!
      — Я тут, — откликнулась мама, выходя из ванной. На ней был белый свитер, кожаная юбка и высокие каблуки, и выглядела она на миллион долларов.
      — Мамочка! — сказала я и разрыдалась.
      — Господи, да что с тобой? — Мама покачала головой.
      Она только что вымыла голову, и волосы спадали ей на плечи.
      — С тобой все в порядке, мама?
      — Ну конечно, колбасина ты глупая, — сказала мама, обнимая меня.
      Кендэл пролез между нами, чтобы не остаться в стороне. Мама рассмеялась и взяла его на руки.
      — Что с тобой, детка?
      — Лола Роза… была… плохая! — Он еще не отдышался от бега и плача.
      — Ерунда! — Мама пощекотала ему шейку.
      Кендэл согнулся, визжа от смеха, хотя ресницы у него были еще все склеены от слез. Я посмотрела на его опухшее личико, и мне стало очень стыдно.
      — Не ерунда. Я правда была плохая. Кендэл, прости меня, пожалуйста.
      Кендэл поднял на меня глаза:
      — Может быть, и прощу.
      Это прозвучало так смешно, что мы все расхохотались.
      — Есть хотите, дети? Я сейчас приготовлю чай.
      Она устроила нам настоящий пир, как на день рождения: сосиски на палочках, поджаренный хлеб, маленькие пиццы и мороженое в новых стеклянных мисках — мне сиреневое, а Кендэлу красное, — на котором клубничным соусом были написаны наши новые имена.
      "Видала, Харприт? — сказала я про себя. — Маме совсем не все равно, вот как она о нас заботится".
      — Ты самая лучшая мама на свете, — сказала я, уплетая за обе щеки.
      — Нет, к сожалению, — откликнулась мама, надкусывая гренок. — Я вела себя последнее время не больно-то по-матерински. Вы слишком часто оставались одни. Теперь я постараюсь больше быть дома. Никаких вечерних смен в пивной. Мне это все осточертело. Найду работу в дневное время. Я подумала, может быть, я бы могла устроиться продавать косметику или парикмахером — я ведь здорово делаю прически, правда, Лола Роза?
      — Правда. У тебя всегда очень красивая прическа. — Я потрогала ее светлые кудри.
      Про себя я подумала, что на такую работу берут, наверное, только со специальной подготовкой, но не стала ничего говорить, чтобы не портить маме настроение.
      — Дж-е-й-к мне тоже осточертел. — Мама многозначительно взглянула на меня.
      Кендэл пока не узнавал слова, если их произносить по буквам, и продолжал спокойно сосать свою сосиску, как будто это леденец.
      — Еще бы, мама!
      Кендэл экспериментировал с сосиской, макая ее в мороженое.
      — Ешь сосиску, как следует, Кендэл! Смотреть противно, — сказала я.
      — Все равно в животе перемешается. Почему нельзя перемешать во рту? — ответил Кендэл.
      — Да пожалуйста, только не удивляйся, когда никто не захочет сидеть с тобой рядом за едой.
      — А мне никто и не нужен. Кроме Джорджа. — Кендэл обмакнул плюшевые челюсти Джорджа в миску с мороженым.
      — Он у тебя будет весь грязный, — проворчала я; на самом деле я была страшно рада, что он не устраивает истерику оттого, что нет Джейка.
      Мне было трудно поверить, что мама так мало из-за него переживает. Уложив Кендэла, мы поговорили по душам, как подруги.
      — Я рада, что от него отделалась, — бодро сказала мама.
      Я взглянула на нее.
      — Ну да, я сперва без ума была от него. И ведь есть отчего. Согласись, Лола Роза, он настоящий красавец: такие волосы, живот совершенно плоский, попка…
      — Мама!
      — Ну, в общем, ты понимаешь. Но я, пожалуй, в глубине души знала, что это ненадолго. Все же я его немного постарше, и дети, и все такое. — Мама вздохнула и помассировала кожу на лбу: — Слушай, Лола Роза, у меня теперь морщины, да? Особенно на переносице? Как ты думаешь, эти инъекции Ботокса, они помогают? Может быть, я пройду курс, если мне еще раз повезет в лотерею.
      — Ненормальная ты, мама. Нет у тебя никаких морщин.
      — Есть! И все стало дряблое и висит.
      Мама критически оглядела себя с головы до ног и погладила груди, как щенят.
      — Смотреть жалко! И все-таки не хотелось бы, чтобы мне одну отрезали.
      Она посмотрела на меня. Глаза у нее были очень большие и синие.
      — Я сегодня ходила в больницу и была на приеме у этого врача.
      — Мама! Что же ты молчишь?
      — Я, вообще-то, не собиралась идти на этот дурацкий прием. Но потом подумала: а может, все же сходить? Раз у нас больше никого нет, Лола Роза, то я ведь не могу рисковать, правда? И если у меня что-то серьезное, так надо лечиться, правда?
      — Зря ты мне не сказала, что пойдешь. Я бы пошла с тобой. Ты же ненавидишь больницы. — Я взяла маму за руку.
      — Я правда немножко боялась. Но мне хотелось показать Джейку, что не такая уж я трусиха. Там пришлось ждать очень долго, а меня еще немного мутило после вчерашней выпивки, так что я чуть не ушла. Но потом я разговорилась с другими женщинами, которые тоже ждали, и мне стало полегче, потому что мы там были все с опухолями. А сам врач просто обалденный. Он, конечно, совсем старый, но очень красивый, у него такой элегантный костюм и очень красивые руки с длинными, чуткими пальцами. Мне было очень неловко снимать перед ним кофточку. Я все время краснела и хихикала, как школьница.
      — Мама! С врачами не полагается кокетничать.
      — Ты же меня знаешь — я буду кокетничать со шваброй, если ничего другого не подвернется. Но этот мистер Кей просто потрясный, честное слово. Он сказал, что не отрежет мне грудь, даже если это… рак. — Это слово мама произнесла еле слышно. — Он только вырежет опухоль и еще прихватит чуть-чуть под мышкой, если там тоже что-то есть. Здорово, правда? Он мне поклялся, что сделает надрез под грудью, так что почти ничего не будет видно.
      — Когда это будет, мама?
      — Он сказал, что поставит меня на одно из первых мест в списке.
      Я представила себе маму в больнице. Потом я подумала о нас с Кендэлом. У меня пересохло в горле. Я сглотнула и подвигала языком, чтобы смочить рот.
      — Не строй такие рожи, ты похожа на нашего бедняжку Пузырька.
      — Мама, а мы с Кендэлом как? Пока ты будешь в больнице?
      — Не волнуйся, дорогая. Я спросила медсестру, и она сказала, что у них выписывают через сутки или около того. Так что, я думаю, мне быстренько сделают операцию, и я поеду домой. Вам придется только одну ночь переночевать одним. Ты ведь справишься, детка?
      Я была в этом не совсем уверена. Мне точно будет страшно. Но я ведь уже не маленькая Джейни. Я суперклассная Лола Роза.
      — Конечно, справлюсь, мама, не волнуйся, — сказала я.
      — Молодец, дочка.
      Мама обхватила меня, мы прижались друг к другу и обнимались, пока у нас не заболели руки.
      Все следующие дни мама вела себя как ангел. Она не стала пока искать другую работу, сказала, что займется этим после операции. Мы проели остаток лотерейных денег. Мама продолжала нас баловать. Перед школой она крошила Кендэлу красный фруктовый лед в кукурузные хлопья, а к вечернему чаю он получал пюре из фруктового льда. Она до хрипоты читала ему «Томаса-паровоза», водила его в бассейн и разрешала брать с собой Джорджа, хотя от него потом несло хлоркой.
      Мне мама делала на завтрак бутерброды с шоколадом «Кэдбери», а к чаю — коктейль с «Рибеной». Каждый день она укладывала мне волосы в сложную прическу и помогала правильно наложить косметику, так что я выглядела почти хорошенькой.
      И она купила мне пару лиловых лодочек на шпильках! Ходить в них нормально у меня все равно не получалось, хотя они мне были как раз, но это было совершенно не важно. Я без конца ковыляла на них по квартире, пошатываясь и хватаясь за стенки, и все время вытягивала ногу, чтобы полюбоваться подтянутостью икр, высотой подъема, мерцающим блеском лиловой кожи и головокружительным великолепием высоких шпилек.
      — Держись естественно! Ты как будто по канату идешь, — смеялась мама.
      Кендэл все время клянчил, чтобы ему тоже дали в них походить. У него был уморительный вид, когда он семенил в них по квартире с ярко-красными от фруктового льда губами, как маленький трансвестит.
      — Ну и дети у меня! — сказала мама, зажигая сигарету и глубоко затягиваясь.
      Глаза у нее вдруг увлажнились. Она сказала, что это от дыма, но, думаю, дело было не в этом.
      Я иногда тоже начинала плакать в самый неподходящий момент, даже когда не думала о маме. В игре в лапту я пропускала легкий мяч, моя команда ворчала на меня, и я начинала рыдать, как младенец. Девчонки в классе язвили по поводу моих новых причесок, и я убегала плакать в туалет. У меня не получалась задача по математике, и я, всхлипывая, утыкалась лицом в парту.
      На самом деле мне было наплевать на пропущенные мячи, глупых девчонок и дроби.
      Все спрашивали: "Что с тобой, Лола Роза?"
      Не могла же я сказать им: "Я боюсь, что мама умрет".
      Нет, конечно, она не умрет. Может быть, у нее даже не рак. Ей просто вырежут небольшую опухоль, и она снова засияет, как солнце после дождя. Я представила себе маму под проливным дождем, с прилипшими к голове волосами, в белом кожаном пиджаке. Она промокла до костей, но улыбается, напевает и танцует по мокрому асфальту на своих высоких каблуках.
 

      Пришло письмо из больницы. Это было первое письмо, которое мы получили на новый адрес.
      У мамы так дрожали руки, когда она его вскрывала, что вместе с конвертом порвалось и письмо. Она растерянно держала в каждой руке по половинке.
      — Ну вот и все, дети, — сказала она. — Операция в четверг. В этот четверг… Быстро это у них. Мистер Кей, правда, говорил, что хочет взять меня на операцию как можно быстрее.
      Мама улыбнулась, как будто мистер Кей сгорал от нетерпения назначить ей свидание.
      — Мама, я не хочу, чтобы ты ложилась в больницу, — сказал Кендэл. — Тем более в четверг. По четвергам мы ходим в бассейн. Ты не можешь уехать.
      — И все-таки придется мне уехать, дружок, — сказала мама.
      Но в среду вечером уверенности у нее поубавилось. Она начала пить. Я испугалась, что она снова перепьет.
      — Мама, тебе нельзя напиваться, когда ты завтра должна быть в больнице. — Я попыталась незаметно убрать бутылку.
      — А ну поставь на место, Лола Роза. Нет, лучше налей мне еще стаканчик.
      — Мама… — Я налила ей совсем чуть-чуть, а потом нарочно уронила бутылку.
      Пол был весь залит и засыпан осколками. Я порезала пальцы, пытаясь убрать всю эту грязищу. Мама дала мне оплеуху за то, что я такая бестолочь. Я заплакала. Мама тоже заплакала. Потом мы долго сидели, прижавшись друг к другу, и грустно молчали. Я принесла Кендэла к маме в кровать, и мы улеглись все вместе. Не думаю, чтобы мама спала в эту ночь. Каждый раз, как я просыпалась, глаза у нее были широко открыты.
      Мне все время снились кошмары. От Джорджа пахло хлоркой, и мне снилось, что мы все, вцепившись друг в друга, погружаемся в воду, где нас поджидают акулы.
      Мы встали очень рано. К завтраку мама купила круассаны и датские пирожные, чтобы нас побаловать. Сама она ни к чему не прикоснулась. Кендэл выковырял коринки, облизал крем, а есть почти ничего не стал. Я доела все три пирожных, хотя они немного подсохли за ночь. Но сколько я ни ела, мне все равно казалось, что внутри у меня пусто.
      Мама не захотела как следует с нами прощаться.
      — Давайте не будем устраивать прощание, а то мы все разревемся. Всё, дети, пора в школу. В холодильнике найдете кое-что вкусное к чаю. Кендэл, слушайся Лолу Розу и ложись спать, когда она тебе скажет. Я вернусь, как только смогу. В больницу не ходите, а то вдруг кто-нибудь спросит, почему вы одни. Ну, идите. Валите в школу! И не глядите на меня такими испуганными глазами. Ничего со мной не случится. Обещаю. Я ведь госпожа Удача.
      Я отвела Кендэла в школу и бегом вернулась домой. Мама выбежала на звук ключа, порозовев от радости. Она, видимо, надеялась, что это Джейк.
      — Лола Роза!
      — Я помогу собрать вещи для больницы и провожу тебя.
      Мама вздохнула, но у нее не было сил отправлять меня обратно в школу. Она достала свой чемодан:
      — Помнишь, как мы бросали сюда все подряд в тот вечер, когда папа тебя ударил? Интересно, что он сейчас делает?
      — Напивается. Поет. Флиртует с женщинами. Дерется. — Я открыла мамины полки и стала перебирать ее вещи.
      — Как ты думаешь, может быть, сообщить ему на случай… — Мама остановилась.
      — Нет.
      — Но он ваш отец. Он вас правда любит, детка. А с Кендэлом он вообще всегда был очень мягким.
      — Нет!
      Я вынула ее любимую черную ночную рубашку.
      — Мама, ты не можешь ходить в ней в больнице. Она прозрачная.
      — Подумаешь, — сказала мама. — Хотя… — Она просунула руку под тонкий нейлон. — Да, пожалуй, немного просвечивает. Ну и что? Пусть мистер Кей хоть взглянет разок на пару великолепных грудей, прежде чем начнет выковыривать оттуда опухоль.
      — Мама, прекрати.
      — Хотя, пожалуй, эта рубашка будет странно смотреться поверх повязок, — мрачно сказала мама. — Может, лучше мне купить другую по дороге? — Она заглянула в кошелек. — Нет, пожалуй, не надо. Я должна устроиться на работу, как только выйду из больницы. Надо было раньше этим заняться, но мне так хотелось просто побыть с вами.
      — Нам этого тоже очень хотелось, мама. Слушай, возьми мою рубашку. Она чистая, я ее всего пару раз надела. И ты в нее запросто влезешь.
      Мама посмотрела на белую длинную футболку с мишкой на груди и сунула ее в чемодан.
      — Ладно, сгодится. Выглядеть будет по-дурацки, зато прилично. И потом, мне будет казаться, что я прижимаюсь к тебе, Лола Роза. Это мне поможет. — Мама посмотрела на меня: — Как ты тут справишься, золотко? Слушай, я тебе на всякий случай оставлю свой мобильный. Только смотри не наговори очень уж большой счет, будь умницей. Ничего, что вам придется ночевать одним?
      — Ничего, конечно, — бодро сказала я.
      — Вы ведь не одни в доме. Внизу мисс Паркер, а наверху мальчики.
      — Да, мама.
      Мы обе знали, что старая грязнуля мисс Паркер за собой-то не может присмотреть, не то что за кем-нибудь еще. А со Стивом и Энди мама больше не разговаривала. (Маме показалось, что Стив слишком любезен с Джейком, и она сказала, чтобы он прекратил строить глазки ее приятелю. Она еще много чего сказала, Стив и Энди смертельно обиделись.)
      Мама начала обкусывать палец. Я тихонько отвела ее руку ото рта:
      — Мама, перестань. Ничего с нами не случится.
      — Вы можете попробовать дозвониться Джейку. Хотя сейчас он выключил мобильник, гад такой.
      — Не звони ему, мама, не надо. Он нам не нужен. Никто нам не нужен.
      — До чего же ты взрослая и умная девочка, Лола Роза! — сказала мама.
      Я очень старалась чувствовать себя взрослой. Я сделала маме чаю и положила на стол засохший круассан, а сама пока укладывала ее умывальные принадлежности, щетку для волос и косметику. На дно чемодана я положила открытку, которую сделала для нее.
      Я вырезала зайчонка с грустными глазами и приклеила на середину листа. На уши и лапки налепила кусочки бинта, чтобы было похоже на перевязку. Я подумала, не сделать ли ему повязку на грудь, но потом решила, что получится слишком буквально. Вокруг зайчонка я наклеила цветы, бабочек и птиц и написала своим лучшим почерком: "Мама, поправляйся скорее. С горячей любовью от Лолы Розы и Кендэла". Кендэл добавил множество поцелуев. Он делал их недостаточно аккуратно. Все поцелуи были разного размера и портили всю симметрию, но я надеялась, что мама не станет обращать на это внимания.
      Сама я расцеловала ее на остановке. Я немного увлеклась.
      — Хватит! Ты мне всю пудру сотрешь, — сказала мама и посмотрела на мои часы. — Ой, да провались все это. Я выйду на главную улицу и возьму такси.
      — До больницы ехать и ехать, мама.
      — Слушай, я же больная. Почему я должна трястись в автобусе? — сказала мама.
      Мы с ней дошли до стоянки такси. Я снова поцеловала ее и обняла на прощание — и еще, и еще раз. — Потом она села в такси, и машина тронулась. Такси уже свернуло за угол и скрылось из виду, а я все стояла и махала ему вслед.
      Я все еще видела перед собой, как мама машет мне рукой из машины, медленно покачивая раскрытыми пальцами, как королева, приветствующая публику, а ее губы беззвучно говорят мне "прощай".
      В голове у меня раздался страшный голос Рока: "А что, если это и правда прощание? Что, если ты видишь маму в последний раз?"
      Спасаясь от зловещего голоса, я вбежала в аудиомагазин в торговом центре, надела наушники и включила звук на полную громкость, так что голова стала раскалываться. Было еще только одиннадцать, но я решила зайти пообедать. Мама дала мне десять фунтов — целую кучу денег. Я взяла гамбургер, картошку и большой стакан кока-колы и умяла их в мгновение ока. Чувство пустоты в желудке не проходило. Потратить на себя больше было бы подло по отношению к Кендэлу. Поэтому я продолжала сидеть за столиком, наблюдая за мамой с двумя детьми в соседнем ряду. Дети едва притронулись к еде. Как только двойная коляска отъехала от столика, я оказалась на их месте. Они оставили половину гамбургера, прорву картошки и почти полный стаканчик мак-фларри. Я заглотила все это с такой скоростью, что меня затошнило, хотя голод не проходил. Потом я прошлась по магазинам, кусая шоколадку «Кэдбери». Вообще-то, я хотела оставить половину Кендэлу, но не могла удержаться. Куда себя девать, я не знала. Идти домой не хотелось — там мне, наверное, будет совсем тошно без мамы, хотя я и привыкла, что ее часто нет. Поэтому я побрела в школу, как пай-девочка. По крайней мере, можно будет еще раз пообедать. Учительнице я сказала, что у меня болел живот, но сейчас стало лучше.
      — Ты правда была нездорова? — шепотом спросила Харприт.
      Она старалась помириться со мной. Мне тоже хотелось с ней помириться, хотя я была по-прежнему зла на нее.
      — Да, я была нездорова, потому что напилась, как и мама, — сказала я тоже шепотом. — Мы выпили на двоих целую бутылку водки.
      Харприт разинула рот:
      — Не может быть!
      — Конечно, не может. Харприт, ну почему ты иногда такая тупая? Ты чему угодно готова поверить. — Потом я смягчилась: — Ну ладно, не тупая. Очень даже острая — как иголка. И такая же тонкая. А я зато толстая. Вот, смотри! — Я ущипнула себя за набитый живот. — Ух как я растолстела!
      Харприт рассмеялась:
      — Может, это ты беременна?
      Мы обе рассмеялись. Все было в порядке. Мы снова подруги.
      Я сказала ей, что мама уехала в больницу.
      — Бедная, как же ты, наверное, волнуешься!
      — Да. Еще бы!
      — Все будет хорошо. — Харприт погладила мою руку. — А кто же остался с тобой и с Кендэлом, раз Джейк сбежал?
      — Он не сбежал. Мама его выставила, я же сказала.
      — Ну да. Неважно. Так кто к вам приедет? Бабушка? Тетя?
      Я понимала, что признаваться нельзя, но слишком уж мне хотелось потрясти Харприт.
      — Никто к нам не приедет, — сказала я небрежно.
      Харприт была должным образом поражена.
      — Но вы же не можете оставаться одни.
      — Конечно, можем. Всего-то на одну ночь.
      — Меня мама никогда одну не оставляет. В прошлые каникулы она даже моей сестре не разрешила остаться одной, а ей восемнадцать.
      — Не говори своей маме, ладно? — поспешно сказала я, испугавшись, что теперь начнутся неприятности.
      — Не скажу.
      — Обещаешь?
      — Клянусь! — Харприт показала, как она запечатывает губы и перерезает себе глотку. Хорошенько обдумав ситуацию, она нахмурилась: — А кто же вам будет готовить ужин?
      — Я. Я часто готовлю.
      Конечно, смотря что подразумевается под словом «готовить». Я могу открыть банку консервов и подогреть хлеб в тостере. Это ведь тоже готовка. Харприт, конечно, представляла себе сложные блюда, которые готовит дома ее мама.
      — Ты потрясающий человек, Лола Роза, — сказала она. — Ты уже как будто взрослая.
      Я почувствовала, что я и правда потрясающий человек.
      Но потом пришлось идти домой, заходить в пустую-пустую квартиру.
      — Мне нужна мама. — Кендэл сидел на полу, уткнувшись носом в Джорджа.
      — Ты же знаешь, мама в больнице. Зато у тебя есть я.
      — Ты мне не нужна. Мне нужна мама. — Лицо у Кендэла сморщилось.
      — Перестань. И не смей плакать. Мне уже надоело, что ты такой плакса. Слушай, будь хорошим мальчиком, и я сделаю тебе что-нибудь к чаю. А если будешь выть, я подумаю, что ты стал опять младенцем, надену на тебя памперс и уложу в кровать.
      Кендэл сердито посмотрел на меня:
      — Я тебя не люблю.
      — Я тебя тоже не люблю, — ответила я. — Лучше бы у меня был другой брат. Как у Харприт, например. Но мне подсунули тебя, Кендэл-мятное-печенье и придется мне с этим смириться. Давай лучше посмотрим, что в холодильнике.
      Там стояли две картонные коробки. В одной была большая пицца; на ней было кетчупом нарисовано улыбающееся лицо. Во второй — огромный шоколадный торт с двойной прослойкой сливочного крема. Сверху мама написала вдавленными в глазурь красными и лиловыми драже: "Ням-ням!"
      Я посмотрела на пиццу. На шоколадный торт.
      И разрыдалась.
      Кендэл недоуменно посмотрел на меня:
      — Ты что, не любишь пиццу и шоколадный торт?
      — Обожаю. — Я утерла нос кухонным полотенцем.
      — А чего ж ты тогда плачешь?
      — Потому что мама так старалась. Мне тоже нужна мама. И я тоже делаюсь от этого плаксой. Можешь обзывать меня так сколько влезет.
      — Плакса! — сказал Кендэл.
      Он твердил это, пока ему не осточертело, — несколько часов, как мне показалось. Правда, все тянулось часами.
      Я разогрела пиццу, и мы съели половину, а потом еще по куску шоколадного торта. Я читала Кендэлу «Томаса-паровоза» и нарисовала картинку с поездом, усердно работая ластиком, пока все колеса не выстроились у меня в прямую линию. Кендэл стал ее раскрашивать (и все испортил). Потом мы поели еще холодной пиццы и по второму куску торта. И по третьему. Я, по крайней мере. Кендэл съел только драже сверху.
      Казалось, прошел уже целый день, а на самом деле меньше часа. Я включила телевизор, чтобы проверить время, — я была уверена, что наши часы остановились.
      Сколько-то времени мы с Кендэлом смотрели в экран, но потом там началась передача про больницу, и я переключила программу. Там шла комедия, но нам было не смешно. Мы как будто настроились на собственную передачу про больницу и смотрим, как маму увозят на операционный стол, где люди в масках набрасываются на нее с острыми инструментами.
      Кендэл подползал все ближе, пока не оказался у меня на коленях. Я положила подбородок ему на голову. Волосы у него отросли, и он был похож на взъерошенного утенка.
      — У тебя стали такие красивые волосы, Кендэл.
      Кендэл напрягся:
      — Я хочу их остричь!
      — Нет, так гораздо симпатичнее.
      — Я не хочу симпатичнее. Я не хочу красивые волосы. Я хочу быть крутым!
      Отец все время водил его в парикмахерскую и просил постричь под ноль. Кендэл с этой стрижкой казался не крутым, а лысым, как новорожденный младенец, но папа не уставал восхищаться, какой крутой парень его сынок.
      — А теперь мы папу больше не видим, — прошептал Кендэл Джорджу и обернулся ко мне: — А маму мы еще увидим?
      — Конечно! Завтра, когда она вернется из больницы.
      — Обещаешь?
      — Обещаю, — сказала я.
      Голос Рока передразнил меня:
      "Обещаю"! Как ты можешь это обещать? Может быть, она вообще не вернется".
      Этот голос не умолкал у меня в ушах полночи. Мне было страшно одиноко, несмотря на Кендэла под боком. Я вцепилась в медведицу Розочку, как маленький ребенок. Под нами рокотал телевизор мисс Паркер. Потом я слушала, как скрипят у меня над головой половицы и урчат водопроводные трубы, когда Стив или Энди спускают воду в туалете. Под окнами проезжали машины, орали коты, шумели пьяные. Иногда на улице слышались шаги.
      При звуке шагов по нашему тротуару я каждый раз вздрагивала.
      Ночь все не кончалась и не кончалась.
 

      Мы завтракали, когда зазвонил мобильный.
      — Мама! Мамочка, ну как ты? — сказал, я. — Больно? Ты уже едешь домой?
      — Если бы! Мне еще не делали эту чертову операцию. Они вчера весь день провозились с анализами крови и рентгеном. Операция будет сегодня утром. Мне не разрешили завтракать, и я тут сижу и умираю с голоду.
      — А… а когда же ты вернешься? — От моего облегчения и следа не осталось.
      — В том-то и проблема, детка. Медсестра говорит, что после наркоза я буду спать несколько часов, а потом меня будет так шатать, что я шагу не смогу сделать, и что им надо будет поменять повязки, а может быть, придется еще делать дренаж…
      — Что такое дренаж?
      — Понятия не имею. Ладно, детка, я не могу тебе все подробно рассказывать, мне одолжила телефон соседка, потому что мой у тебя, так что я быстренько. Дай мне Кендэла на минутку.
      Я передала ему телефон. Мама, видимо, спрашивала его о чем-то, потому что он все время кивал.
      — Говори что-нибудь, Кендэл, мама же тебя не видит.
      — Мама, привет, — сказал Кендэл. — Мама, можно мне еще раз навестить настоящего Джорджа? Ты меня сводишь? А можно, ты мне купишь еще игрушечных акул, и тогда я могу сделать в банке свой аквариум и… Ой! Лола Роза, отстань! Отдай мне телефон, сейчас моя очередь говорить с мамой.
      — Ей сейчас не до твоих дурацких акул, — сказала я. — Мама!
      — Дети, дети! Слушай, Лола Роза, я постараюсь позвонить завтра утром. Сейчас пора кончать. Пока, солнышко. Будь умницей, ладно?
      Телефон отключился.
      — Ты меня больно толкнула! — Кендэл потирал грудь. — Теперь у меня тоже будет рак.
      — Заткнись, Кендэл!
      — Ты меня обижаешь. Меня все обижают, — заныл Кендэл. — И мама обижает. Она обещала сегодня вернуться. Она мне нужна!
      — Мне она тоже нужна. Кончай ныть, Кендэл. Доедай свои хлопья, пора выходить в школу.
      Я рада была оказаться в школе. Так казалось, что все как всегда. Мне не хотелось говорить о маме с Харприт. К счастью, у нас был урок полового воспитания и весь день мы ни о чем другом не говорили. Нам показывали фильм, где целая семья была без одежды, совсем голая. Весь класс хихикал, особенно из-за отца. Учительница разволновалась и сказала, что ее разочаровывает наше незрелое поведение. В человеческом теле нет ничего смешного, сказала она.
      — По-моему, они ужасно смешные, — шепотом сказала Харприт. — Эта пиписька у отца! Ха! Представляешь, он бы шел в таком виде по улице — какая гадость! И мать не лучше со своими сиськами. Я никогда не видела маму и папу голыми. Однажды я случайно зашла в ванную, когда там был мой брат. Он так на меня наорал!
      — И что ты там увидела у брата, Харприт?
      Харприт захихикала, а когда на перемене она достала банан из коробочки с завтраком, на нас напал такой хохот, что мы чуть не описались.
      Мне хотелось смеяться не переставая. Весь день я шепталась с Харприт. Мне дважды делали замечания и наконец послали к миссис Бэлсэм.
      Я думала, что меня сейчас здорово отругают. Мне было все равно. Я даже хотела начать отругиваться или устроить истерику, как Кендэл.
      Но миссис Бэлсэм просто усадила меня и предложила шоколадку. Я помотала головой, хотя шоколадки были шикарные, в большой подарочной коробке.
      — Давай-давай, выручай меня. Я, вообще-то, на диете, но тут не удержишься. Так что съешь парочку мне в помощь, будь умницей.
      Я взяла молочный шоколад с трюфельной начинкой.
      — Мне сегодня все говорят "будь умницей", — сказала я с набитым ртом.
      — Но ты, я так понимаю, была сегодня не совсем умницей? — Миссис Бэлсэм взяла заспиртованную вишню в темном шоколаде. — С тобой за компанию, — сказала она, отправляя ее в рот.
      Она подвинула коробку ко мне, и я выбрала малину со сливками — белую шоколадку с нежно-розовой верхушкой. Она была похожа на кукольную грудь. Я подумала, что это я тут объедаюсь шоколадом, когда мама в больнице. Липкий шоколад прилип к зубам. В желудке у меня все повернулось. Я прижала ладонь ко рту.
      — Сюда, скорее! — Миссис Бэлсэм вскочила и быстренько повела меня в другой конец кабинета. Она открыла дверь, и меня стошнило в ее личный туалет. Миссис Бэлсэм заложила мне волосы за уши и придерживала лоб.
      — Ничего, ничего, — бормотала она.
      Когда все кончилось, она утерла мне лицо своим полотенцем и дала стакан воды.
      — Шоколадки, конечно, жалко, — сказала она. — Но зато ты это все проделала очень аккуратно. Молодец!
      Я слабо засмеялась.
      — Так что случилось, Лола Роза? — спросила миссис Бэлсэм, сидя на краешке своего стола и внимательно глядя на меня.
      — Наверное, что-то с желудком, — сказала я.
      — Гм. Безусловно, что-то с тобой. Ты ведь не гуляешь больше с Россом и его шайкой или как?
      — Нет, я их с тех пор видеть не могу.
      — А Питер? Он, вообще-то, хороший парень. Если тебе нужен друг, то он, может быть, очень даже подходит.
      — Мне не нужен друг. У меня есть подруга — Харприт.
      — Да, мне Харприт тоже нравится, очень славная девочка. Вы обе славные девочки, только больно уж смешливые сегодня. Это половое воспитание вас так насмешило?
      — Вроде того.
      — Ну что ж, иногда это может показаться смешным. Но сейчас ты, надеюсь, уже успокоилась. Я бы на твоем месте быстренько вернулась в класс и извинилась перед учительницей. Если только тебя не тошнит больше. Может, лучше отправить тебя домой к маме?
      Я закусила губу и поспешно встала:
      — Нет, я себя нормально чувствую.
      Миссис Бэлсэм положила мне руку на плечо:
      — С мамой все в порядке, Лола Роза?
      Стены надвинулись на меня. Пол зашатался. Мне хотелось уткнуться в грудь миссис Бэлсэм и заплакать. Но я помнила, что сказала мама. Не давай ей ничего из себя вытянуть, а то вас отправят в приют.
      — С мамой все в порядке.
      Я выскочила из-под ее руки.
      Я вернулась в класс, извинилась и до конца уроков сидела тихо, не привлекая внимания. По пути домой мы с Харприт снова стали ржать. Я старалась ее завести и выдумывала самое неприличное, что только могла. Мне очень не хотелось с ней прощаться, когда мы дошли до дома Габри.
      Потом мы остались вдвоем с Кендэлом.
      — Рассмеши меня, Кендэл, — сказала я. — Расскажи анекдот.
      — Я знаю анекдот про слона. Кажется.
      Казалось ему зря. Он рассказывал целую вечность, а потом не смог вспомнить конец.
      — Ну ладно, тогда я расскажу анекдот.
      — По-моему, я не люблю анекдоты, — сказал Кендэл.
      — Любишь. Тебе понравится, вот увидишь. Что такое желтое и опасное?
      Кендэл с тревогой посмотрел на меня.
      — Что такое желтое и опасное? — повторила я.
      Кендэл вдруг рассмеялся.
      — Ты чего смеешься?
      — Потому что анекдот смешной.
      — Я же еще не дорассказала! Кендэл, подумай. Что такое желтое и опасное?
      Вдруг в голове у меня раздался голос Рока, я даже сморгнула от неожиданности. "Если он угадает ответ, с мамой все будет хорошо".
      Я потрясла головой, чтобы отделаться от наваждения. Кендэл тоже потряс головой, передразнивая меня. Похоже было, что его головка, того глади, свалится с тонкой шейки.
      — Не надо, Кендэл! — Я взяла его за голову и придержала. — Слушай, это же совсем простой анекдот. Ты его наверняка уже сто раз слышал. Что такое желтое и опасное?
      Видно было, как Кендэл произносит про себя «желтый» и «опасный». Он старается, я знаю.
      — Хочешь, подскажу? Этот анекдот понравится Джорджу.
      — Не понравится. Джордж тоже не любит анекдоты, — сказал Кендэл.
      — Ему понравится, потому что это про него. А тебе понравится, потому что это про сладкое. Знаешь, такое старинное, которое бабушки делают.
      — Хорошо бы, у нас была бабушка, — сказал Кендэл. — Тогда бы она с нами сидела. Почему у нас нет бабушки?
      — Она умерла.
      — Ее задавила машина?
      — Нет, она умерла от… — Я не могла выговорить это слово.
      Голос Рока снова зазвучал у меня в голове.
      — Кендэл, ну пожалуйста, попробуй угадать!
      Я схватила его за плечи. Конечно, это просто нелепость — какая разница, знает Кендэл этот дурацкий анекдот или нет. Но я ничего не могла с собой поделать и все упрашивала его угадать, пока Кендэл не расплакался.
      — Гоголь-моголь с акулами, — простонала я наконец.
      Передо мной встало страшное видение: мама, отбивающаяся от акул в густом гоголе-моголе. Я попыталась спорить с голосом Рока.
      "С мамой все будет в порядке, — сказала я про себя. — Сегодня утром ей сделали операцию, и теперь она совершенно здорова и вернется домой, как только сможет. Может быть, она и сейчас уже дома, лежит на кровати и готовится устроить нам сюрприз".
      Я понимала, что вряд ли это так, и все-таки надеялась — против своей воли. Пока я бежала по улице, таща за собой Кендэла, голос Рока сменил тактику. Теперь он нашептывал, что, если я успею вбежать домой раньше, чем он досчитает до ста, мама окажется дома. На счете «девяносто» я рванула входную дверь.
      Мамы не было. Я обежала всю квартиру, зовя ее.
      Кендэл стоял на пороге и грыз палец:
      — Мама не придет?
      — Придет, конечно! Как только сможет. Она нам скоро позвонит. Она же знает, что мы вернулись из школы.
      Я положила мобильный на стол. Мы не отрываясь смотрели на него.
      — У них там, наверное, сейчас чай. Давай-ка мы с тобой тоже попьем чаю.
      Я открыла последнюю банку печеной фасоли и сделала гренки. Хлеб немного заплесневел, но я соскребла голубоватый налет. Могла и не трудиться. Кендэл только поковырялся немного с фасолью, надевая бобы по одному на вилку, облизывая, а потом раскладывая в ряд на тарелке. К гренкам он даже не притронулся.
      В кои-то веки мне тоже не хотелось есть. С трудом я заставила себя проглотить чашку чая, не отрывая глаз от мобильника. Батарейка постепенно разряжалась. Я была не уверена, принимает ли он звонки, когда стоит на зарядке.
      Я таращилась на телефон, пока у меня не заслезились глаза. Почему она не звонит? Она же знает, что мы волнуемся. Может быть, соседка по палате не захотела одолжить ей телефон?
      Потом меня осенила гениальная мысль. Я заглянула в список вызовов в телефоне, нашла нужный номер и набрала его. Это получилось не сразу — так дрожали у меня руки.
      — Алло?
      Я набрала побольше воздуху.
      — Здравствуйте, вы меня не знаете. Меня зовут Лола Роза, я дочь вашей соседки по палате. Можно мне с ней поговорить?
      — Простите?
      Я подумала, что набрала не тот номер.
      — Я дочь Виктории Удачи. Она ваша соседка в больнице.
      — Ах да! Извини, дорогая, я не сразу поняла. Что случилось?
      — Я хочу поговорить с мамой!
      — К сожалению, детка, я ничем не могу тебе помочь.
      — Ну пожалуйста, на одну минутку! Вы не могли бы передать ей телефон?
      — Я уже не в больнице, я дома. Меня выписали сегодня утром.
      — Ой, надо же! А мама… мама не приехала домой. С ней что-то случилось?
      — С ней все будет хорошо, дорогая, я уверена. Ее только сегодня утром прооперировали.
      — Она сказала, что сегодня вернется.
      — Ну что ты, детка! Этого не может быть, сегодня ей уж точно не встать.
      — Но с ней все в порядке? Операция прошла хорошо? Ей уже лучше?
      — Не знаю, милая. Когда я уходила, ее еще даже не отвезли в операционную. Попроси папу или бабушку позвонить в больницу, им там все расскажут.
      — Да. Конечно. Большое спасибо. — Я нажала разъединение.
      Кендэл смотрел на меня, все ожесточеннее вгрызаясь в свой палец.
      — С ней, конечно, все в порядке, — сказала я. Потом прочистила горло, втянула голову в плечи и попробовала говорить глубоким голосом, от самого живота: — У меня взрослый голос, Кендэл?
      — Ты чудовище? — с тревогой спросил Кендэл.
      — Я говорю взрослым голосом, — пояснила я.
      Потом я попрактиковала свой взрослый голос, позвонив в справочную. Я записала телефон больницы на тыльной стороне руки и позвонила. Женский голос в трубке сказал:
      — Больница.
      — Позовите, пожалуйста, Викторию Удачу, — сказала я утробным голосом, так что мне пришлось повторить эту фразу дважды, прежде чем меня поняли.
      — В каком она отделении?
      — Я… не знаю… — Мне не хотелось произносить это слово, но выбора не было. — В раковом отделении.
      — Это, наверное, «Флоренция». Сейчас я вас соединю.
      Я перевела дух, положив руку на колотящееся сердце. Наконец в отделении «Флоренция» кто-то взял трубку.
      — Позовите, пожалуйста, Викторию Удачу. — У меня болело горло от усилий говорить взрослым голосом.
      — А кто ее спрашивает?
      Я не знала, что ответить. Мать? Сестра? Подруга?
      — Подруга.
      Не угадала.
      — Простите, но мы не можем ее позвать.
      — Я взрослая, честное слово.
      — Простите, но телефон в отделении не для разговоров с друзьями.
      — Тогда скажите хотя бы, с ней все в порядке? Пожалуйста!
      — Советую вам позвонить супругу миссис Удачи и поинтересоваться у него.
      — Советуйте что хотите, мисс Вонючка Сопливая, но отец ничего не знает, а если бы и знал, я бы не стала ему звонить! — выкрикнула я и выключила телефон.
      Кендэл глянул на меня. Я подумала, нельзя ли натренировать его так, чтобы он мог говорить отцовским голосом. Но это было явно безнадежно.
      Я пыталась обдумать все возможности. Можно пойти к соседям сверху и попросить Энди позвонить в больницу. Хотя Энди и Стив с нами не разговаривают. А если они узнают, что мы с Кендэлом одни, то могут кому-нибудь сказать.
      Можно попробовать отыскать Джейка. Но я не знаю, где он теперь живет.
      Можно пойти к Харприт и попросить ее отца позвонить. Он не откажется помочь. Но мать Харприт обязательно донесет на нас.
      — Не знаю, что делать, — простонала я и опустилась на пол, уткнув голову в колени.
      Кровь стучала у меня в ушах и подергивала веки: ма-ма, ма-ма, ма-ма.
      — Ты плачешь? — прошептал Кендэл.
      Я не ответила и не подняла головы. Кендэл посопел надо мной, потом легонько пнул меня носком ботинка:
      — Лола Роза!..
      Я совсем не чувствовала себя Лолой Розой. Я не тянула даже на Джейни. Я попросту растворялась в ничто.
      Мне так нужна была мама! Пришлось крепко закусить губы, чтобы не начать звать ее вслух. А вдруг с ней не все в порядке? А вдруг операция прошла неудачно? А вдруг она умерла?
      — Ты плачешь, — сказал Кендэл утвердительно.
      — Нет. Мне просто нужно знать, все ли в порядке с мамой.
      — Тогда пойдем к ней и узнаем, — сказал Кендэл.
      Я думала об этом. Мама сказала, чтобы мы этого не делали. Но нам нужно узнать. Мы не можем просто сидеть и дожидаться день за днем.
 

      — Ладно, — сказала я. — Поехали в больницу, посмотрим, как там мама.
      Я вытерла слезы, запихала Кендэла в куртку, сунула Джорджа ему под мышку, и мы тронулись в путь. Денег на такси у меня не было, так что мы пошли на автобусную остановку.
      Я спросила водителя, как проехать в эту больницу. Он сказал, что понятия не имеет, на его маршруте такой нет. Но старушка, сидевшая впереди, сказала, что она лежала там в глазном отделении и что нам надо выйти у шоссейной развязки и пересесть на восемьдесят восьмой. Она усадила меня рядом с собой и притянула Кендэла к себе на колени. Он беспокойно заерзал. Она крепко обхватила его за животик. Кендэл не выносит, когда прикасаются к его животу. Мне оставалось только надеяться, что он не станет скандалить.
      Старушка была очень приветливая, но донимала меня расспросами. Пришлось придумать целую историю про то, что мы едем навестить больную бабушку и встречаемся с нашей мамой в больнице. Кендэл нахмурился.
      — Сиди спокойно, егоза! — сказала старушка.
      Кендэл соскользнул с ее колен, что-то нашептывая Джорджу.
      Мы ехали в автобусе бесконечно долго, пока не доехали наконец до развязки. Бабушка помахала нам обоим на прощание. Я помахала в ответ, стараясь изобразить благодарность, а Кендэл отвернулся.
      — Она мне не понравилась, — заявил он. — У нее сквозь юбку чувствуется резинка от трусов. Фу! — Его передернуло. — Она ведь нам не бабушка?
      — Нет, конечно. У нас нет бабушки.
      — А ты ей сказала, что есть, — вздохнул Кендэл. — Ты все время что-то выдумываешь. Я уже запутался, кто у нас есть, а кого нет.
      — Никого у нас нет, кроме тебя, меня и мамы. И мы сейчас едем навестить маму. Это будет для нее приятный сюрприз.
      — Это правда или ты снова выдумываешь?
      — Это самая-самая чистая правда.
      В восемьдесят восьмом автобусе я напевала "это правда" всю дорогу до больницы. Она оказалась огромной. Только через парковку мы шли целую вечность. Охранник на входе сказал, что сюда нельзя заходить без взрослых. Я тут же ответила, что мы приехали с папой, но он пока ищет, куда поставить машину, а нас послал вперед купить маме цветов в ларьке с подарками. Охранник кивнул, пропуская нас, но внимательно посмотрел нам вслед. Наши кеды скрипели по блестящему полу.
      — Мы правда купим маме цветы, — сказала я.
      — Как ты сообразила все это выдумать? — прошептал Кендэл.
      — А я вообще сообразительная.
      Из-за моей сообразительности мы потратили почти все свои деньги на букет уже привядших цветов. Кендэлу я сказала, что главное тут — идея.
      Мы вошли в лифт, где нам пришлось прижаться к стенке, потому что там уже была каталка с женщиной. Женщина казалась очень больной. Она стонала всякий раз, как лифт дергался. Кендэл ухватился за мою руку. Медсестра, толкавшая каталку, улыбнулась нам и спросила:
      — Вы куда собрались, дети?
      — Навестить маму.
      — А папа где?
      — Он уже наверху, — сказала я.
      Мне пришлось придумать целую кучу пап — на парковке, в отделении… Я держала наготове еще папу, который зашел в туалет, и другого, который кормит нашу маленькую сестренку, и еще одного, который встретил в другом отделении соседа и задержался с ним поговорить.
      Я приготовилась врать, пока язык не отсохнет, но в отделении «Флоренция» мне вообще не пришлось ничего говорить. Две медсестры в угловой комнатке болтали, ощипывая гроздь винограда, и не обратили на нас никакого внимания.
      Мы шли от кровати к кровати, отыскивая маму. Некоторые женщины лежали неподвижно, с серыми лицами, как та больная на каталке. Другие сидели на постели, болтая со своими посетителями, грызя шоколадки и читая открытки. Некоторые ходили взад-вперед по отделению в халатах, волоча за собой страшноватые переносные капельницы.
      — А зачем эти сумки? — спросил Кендэл.
      — Это такое лечение.
      — А у мамы тоже будет такая?
      — Нет, наверное.
      — А где мама?
      — Где-то здесь, — сказала я хрипло.
      В голове у меня надрывался голос Рока. Я увидела пустую кровать со снятым бельем и застыла, уставившись на нее.
      — Ой, не впивайся так ногтями! — вскрикнул Кендэл и вдруг потянул меня за собой.
      — Мама! — Он понесся в самый конец отделения.
      Я, дико озираясь, бежала за ним. Наконец я тоже ее увидела — белокурые волосы рассыпаны по подушке. Она отвернула голову к стене, так что лица не было видно. Одеяло у нее было натянуто до самого подбородка. Мама лежала очень тихо.
      — Мама! — окликнул Кендэл.
      — Она спит, — сказала я, положила руку маме на плечо и тихонько потрясла: — Мама…
      Она что-то пробормотала и попыталась натянуть одеяло на голову.
      — Мама! Это мы, Лола Роза и Кендэл.
      Мама открыла глаза и обвела нас невидящим взглядом.
      Я подумала, что она, может быть, забыла наши новые имена, и нагнулась к самому ее уху.
      — Это мы, Джейни и Кенни, мама, — шепнула я.
      — Привет, — откликнулась мама.
      Не похоже было, что она так уж рада нас видеть.
      — Как ты себя чувствуешь? — спросила я.
      — Отвратительно.
      Голос у нее был, как с тяжелейшего похмелья, и все же это был ее голос; ей было явно очень плохо, но все же она не была такой неподвижной, серой и только стонущей, как та женщина на каталке. Хотя она застонала, когда Кендэл прижался к ней и потянулся за поцелуем.
      — Тише! Больно же!
      Кендэл так и застыл:
      — Мама, они тебе совсем отрезали грудь, да?
      — Надеюсь, что нет. — Мама стала ощупывать себя под одеялом. — Нет, похоже, у меня все там на месте под повязками. Они мне там все расковыряли, и под мышкой тоже. Этот мистер Кей — настоящий коновал.
      — Мама, но это же чтобы тебя вылечить! Тебе ведь теперь лучше, правда? — сказала я.
      — Не знаю. Мне все равно. Я хочу только одного — спать. — Она попыталась снова зарыться в подушку.
      Я потрогала ее за плечо:
      — Мама, а ты завтра вернешься?
      — Буду стараться, но сейчас я не могу даже встать в туалет, не то что сама доехать до дому.
      — А что же… что же нам делать, мама? У нас нет больше денег. Мы истратили последние, чтобы купить тебе цветы.
      Я положила их на матрас рядом с ней. Мама взглянула на букет:
      — Это было не очень остроумно. Они уже почти завяли.
      Я с трудом сглотнула:
      — Прости, мама. Но что нам все-таки теперь делать?
      Мама прикрыла глаза.
      — Спросите папу, — невнятно сказала она.
      — Папу? Мама, проснись! Мы ведь уехали от папы, ты что, забыла?
      Мама застонала:
      — О господи!
      Она заплакала — без звука, без всхлипываний, слезы просто катились сами из-под ее закрытых век. Кендэл тоже заплакал, рот у него сморщился. Я испугалась, что сейчас кто-нибудь позовет медсестру.
      — Мама, не плачь. — Горло у меня так сжалось, что было больно говорить. — Все в порядке.
      — Ничего не в порядке. Господи, от меня никакого толку. Может быть, в приюте вам будет даже лучше, дети.
      — Ничего нам не будет лучше. Ты у нас замечательная мама. Ты же не виновата, что болеешь. Не плачь. Мы разберемся. Я что-нибудь придумаю.
      По маминому лицу пробежала судорога.
      — Мама, ты что? У тебя боли?
      — Ты так храбро держишься — это невыносимо, — всхлипнула мама. — Простите меня, дети. Я вам всю жизнь испортила.
      — Ничего ты не испортила. Ты самая лучшая мама на свете, скоро ты поправишься, и мы будем жить очень-очень счастливо.
      Я гладила ее по мягким волосам и уговаривала, как ребенка. Она вздохнула, устроилась поудобнее и уснула. Я стояла рядом и чувствовала, как приподнимаются от дыхания ее плечи. Мне на все наплевать, лишь бы она была жива.
      Кендэл засопел у меня за спиной. Он держал руку между ног и смотрел отчаянными глазами. Я не сводила его вовремя в туалет.
      — У меня брюки все мокрые, — плакал он.
      — Подумаешь! На улице уже темно. Никто не заметит.
      — Мы сейчас пойдем домой?
      — Конечно! — Я широко улыбнулась. Я Лола Роза. Уж я сумею попасть с ним домой, хотя у нас совсем не осталось денег.
      Мы сели в первый подошедший автобус. Я открыла кошелек и изобразила удивление, что он пустой. С растерянным видом я сказала водителю, что мама дала мне два фунта на автобус, но они куда-то делись.
      — Разошлись на конфеты — угадал? — сказал водитель. Но потом улыбнулся: — Ладно, детишки, проходите.
      Водитель второго автобуса оказался не такой добрый. Он сказал, что нам придется заполнить бумагу и указать наши имена и адрес. Я очень испугалась, но женщина с кучей покупок, стоявшая рядом с нами, сказала:
      — О господи, да я за них заплачу! — и вправду заплатила.
      Мы хором сказали "спасибо большое". Она отругала нас, что мы ходим одни так поздно, и знает ли наша мама?
      — Мама в больнице, — сказал Кендэл.
      Она взглянула в его залитое слезами лицо.
      — Ах ты боже мой! Прости, родной, я не хотела.
      Так мы добрались до дому, ничего не заплатив. Было уже очень поздно. Кендэл умирал с голоду. Я тоже. Но последние ломтики хлеба в пакете стали голубого цвета и странно пахли. Кендэл с надеждой разинул ротик, как птенец.
      — Нет, хлеб испортился. У тебя заболит живот, если ты его будешь есть.
      — А что же мне съесть? — спросил Кендэл.
      Я напряженно думала.
      — Подожди меня.
      Я спустилась вниз и постучалась к мисс Паркер. У нее орал телевизор, но на стук она не отзывалась. Я покричала ей сквозь прорезь для писем.
      — Никого нет дома! — крикнула она.
      Надо быть ненормальной, чтобы так ответить. Но она и есть ненормальная, так чего я хочу? Она не откроет. Я плюнула на нее и пошла наверх к Стиву и Энди.
      Меня мутило от нервного напряжения. Мама обзывала Стива и Энди самыми плохими словами. Наверное, они тоже меня обругают, когда увидят, кто к ним стучится. Я молилась, чтобы открывать вышел Энди — он гораздо симпатичнее Стива.
      Открыл Стив. При виде меня он изумленно поднял брови и ничего не сказал, только сложил руки на груди.
      — Извините, Стив, что я вас беспокою…
      — Вы меня не беспокоите, но я, видимо, беспокою вас, судя по тому, чего я наслушался.
      — От меня вы ничего не наслушались, Стив.
      — Это правда, но мама ваша постаралась за всех.
      — Я знаю. Мне очень жаль. Ей тоже очень жаль. Она просто была очень расстроена из-за Джейка.
      — Что-то его давно не видно.
      — Он уехал.
      — Вот те раз! — В голосе его не было особенного сочувствия. — Представляю, в каком состоянии ваша мама.
      — Да. Так и есть. Поэтому она сегодня не ходила в магазин, поэтому… Я понимаю, что это нахальство, но не могли бы вы одолжить нам пакет молока?
      Брови у Стива поднялись еще выше.
      — Так это она послала тебя попрошайничать?
      — Она плохо себя чувствует.
      — Гм, — сказал Стив.
      — Кто там, Стив? — спросил Энди из глубины квартиры.
      — Малышка Лола Лоллипоп с нижнего этажа. Пришла клянчить у нас пакет молока.
      — Одолжить пакет молока, — сказала я. — Мы отдадим вам деньги, когда… когда сможем.
      — Привет, Лола Роза, — сказал Энди, ласково отпихнув Стива. — У тебя все в порядке, детка?
      — Да, спасибо.
      Энди поглядел на меня озабоченно.
      — Зайди-ка на минутку, — сказал он. — Хочешь чаю? Или колы с хрустящими хлопьями?
      У меня потекли слюнки.
      — Я не могу оставлять Кендэла надолго одного.
      — А что, мамы нет дома? — Стив прищурился.
      — Нет, мама дома! Просто она в постели, плохо себя чувствует. Я хочу сделать ей чаю, поэтому можно мне одолжить у вас молока?
      — Конечно, — сказал Энди.
      Он принес литровый пакет, несколько банок кока-колы и пачку хрустящих хлопьев.
      — А это вам с Кендэлом.
      — Энди, спасибо вам, спасибо огромное!
      — А что будет с завтраком? Мама что-нибудь припасла?
      — Вообще-то, хлеб у нас немножко заплесневел…
      Он отрезал половину батона и дал мне в придачу большую пачку мюслей.
      — Вы так добры…
      — Да, он у нас добряк, — протянул Стив, но, похоже, совсем не сердился на это.
      Мы с Кендэлом в минуту проглотили колу и хлопья. Я понимала, что надо бы оставить половину пакета на завтра, но мы были до того голодные, что подъели все до крошки и еще облизали пакет. Кендэл слишком жадно пил свою колу, и на него напала икота. Сначала это ему показалось ужасно смешно. Потом он устал и занервничал.
      — Останови меня! — попросил он.
      Я дала ему воды попить, но он икнул, когда глотал, и подавился. Но даже это не остановило икоты. Говорят, нужно напугать человека, тогда он перестанет икать. Я подкралась к Кендэлу и сказала "у-у!" страшным голосом. Это тоже не подействовало.
      Глупо было пытаться его напугать, когда мы и так в страшном положении. Голос Рока надрывал животик от смеха.
 

      Когда я уложила Кендэла, он все еще икал. Я повернула его на живот и погладила ему спинку.
      — Я так делала, когда ты был совсем маленьким. Ты всегда от этого срыгивал.
      — Я и чичас совсем маненький, — пролепетал Кендэл, нарочно картавя. — Рыг-рыг. — Он несколько раз подкинул Джорджа. — Бедняжка Джордж, у него тоже рыгучая икота.
      — Еще бы он не икал! Скажи ему, чтобы перестал обгрызать бедного медведя Бобку.
      — Он же голодный, — сказал Кендэл. — А Бобби нравится, когда его едят.
      — Ну ладно, только скажи ему, чтоб не думал приставать к Розочке. Моего мишку я не дам обгладывать какой-то акуле.
      Кендэл засмеялся, икнул в последний раз и мгновенно уснул. Я разделась и легла рядом с ним. Кендэла я убаюкала. Маму тоже. Хорошо бы теперь нашелся кто-нибудь, кто бы убаюкал меня.
      В голове у меня проносилось слишком много тревожных мыслей. Я понимала, что завтра мама домой не вернется. И послезавтра, скорее всего, тоже. А когда вернется, то, скорее всего, будет плохо себя чувствовать. Какое-то время она не сможет работать. А откуда же возьмутся деньги?
      Я не могу все время клянчить еду у Стива и Энди. И не могу придумать, как я могла бы сама заработать деньги. Даже разносить газеты разрешается только с тринадцати лет. Я несколько раз видела, как дети помогают на рынке, но это все были мальчики. Вечером, перед закрытием рынка, там всегда можно стащить несколько лопнувших бананов и подгнивших яблок, но этим не прокормишь трех человек. Еще я могу ошиваться вокруг «Макдоналдса» и подбирать недоеденную картошку и гамбургеры. Или заходить в супермаркеты, тут стащить пакет, там банку…
      Нет, не могу. У меня не получится. А если меня поймают? Воровать нехорошо. Но маме нужно хорошо питаться, чтобы восстановить силы. На этой больничной койке она выглядела такой маленькой. А вдруг она начнет с каждым днем худеть? А вдруг умрет?
      Что тогда будет со мной и с Кендэлом? Нас отправят обратно к отцу? С Кендэлом он, наверное, будет добреньким, но я ему уже не малышка Джейни. Я уже достаточно большая, чтобы меня колотить.
      Я осторожно подвигала челюстью. Она до сих пор побаливала иногда от этого единственного удара. Я не смогу терпеть так, как мама. Я буду плакать, а папа от этого всегда бесится еще больше.
      Я свернулась клубочком и крепко прижала к себе медведицу Розочку. Мне представились отцовские кулаки. Слезы текли на Розочкин мех. Вот бы она начала расти, стала большая, как подушка, большая, как кровать. Она бы взяла меня на руки и спрятала в свой розовый мех.
      Мне ее подарила тетя Барбара, когда я родилась. Наверное, без одежды тетя Барбара выглядит как огромная Розочка.
      Я сжала Розочку еще крепче.
      Тетя Барбара!
      Я не очень хорошо ее помнила. Последний раз я видела ее на похоронах бабушки, но я была тогда младше, чем сейчас Кендэл. Мама так часто рассказывала, какая она толстая, что тетя Барбара превратилась во что-то вроде персонажа из мультика. Странно было вспоминать, что она настоящая.
      Захочет ли она нам помочь? Я знала, что дедушка слышать о нас не хотел. Но может быть, тетя Барбара добрее? Наверное, она не очень плохо к нам относится, раз посылала нам плюшевых мишек. Она еще посылала книжки, пока мы не переехали на новую квартиру. Я помнила большую книжку про слона, еще одну про медвежонка и смешную книжку про медузу, у которой сквозь страницы шла круглая дырка. Мне очень нравились эти книжки, но Кендэл все их изодрал, когда начал ходить. Тетя Барбара уже много лет не присылала нам подарков. Но она, может быть, просто не знала нашего адреса.
      Я тоже не знаю ее адреса. Спросить у мамы я не могу. Она просто взбесится, если узнает, что я попросила о помощи сестру, которую она не выносит. Интересно, почему мама ее не любит? Может быть, тетя Барбара сделала ей что-нибудь действительно плохое? Но она не только мамина сестра, она еще моя тетя. Вообще-то, считается, что к тетям можно обращаться за помощью…
      У Харприт была целая куча тетей. Они все очень ее любили, приглашали в гости, покупали разные сладости, резинки для волос и браслеты. Может быть, тетя Барбара не рассердится, если я попрошу прислать нам несколько пятифунтовых бумажек, чтобы продержаться, пока мама не выйдет на работу? У нее, наверное, полно денег, раз они с дедушкой держат при доме пивную.
      Я не могла вспомнить, как эта пивная называется. Какая-то рыба. Треска? Нет, глупости. Лосось? Опять не то. Форель! Точно. И название городка я тоже помнила, только забыла улицу.
      Я села в кровати и нашла в мамином мобильном телефонную справочную. Записав номер, я быстренько набрала его, чтобы не передумать. Очень долго никто не брал трубку. Я надеялась, что к телефону подойдет не дедушка. Похоже, никого нет, но тут в трубке раздался голос — женский.
      — "Форель" к вашим услугам. Правда, мы уже закрыты…
      — Извините, я забыла, что уже поздно. Позовите, пожалуйста… Барбару.
      — Я слушаю.
      — Это вы! Вы меня, вообще-то, не знаете… но… вы, наверное, моя тетя.
      — Боже милостивый! Джейни, ты?
      — Да.
      — Джейни, голубушка, как здорово, что ты позвонила!
      — Вы не сердитесь?
      — Да ты что! Я все время надеялась, что вы объявитесь… Что случилось, Джейни? У вас там все в порядке?
      — Да как сказать… Почти. Просто… — Я не знала, с чего начать.
      — Дай-ка мне маму на минутку, — сказала тетя Барбара.
      — Да в том-то и дело. Ее сейчас нет.
      — А где она?
      — В больнице.
      — О господи! Что, ваш отец до нее добрался?
      Я подскочила от удивления. Откуда тетя Барбара знает, что мы убежали от отца?
      — Нет, ей пришлось лечь в больницу, чтобы вырезать опухоль. Она сказала, что сразу вернется, но у нее не получилось. Тогда мы поехали к ней, она была сонная, но, по-моему, ей лучше. А теперь мы с Кенни вернулись домой, но у нас совсем не осталось денег. Я не знаю, как быть с едой. У нас есть мюсли, только я боюсь, что Кендэл их не будет есть. А хлеб заплесневел. И я подумала, может быть, вы бы нам могли послать немного денег, тетя Барбара… только на несколько дней. Мы вам сразу вернем, как только мама выйдет на работу. Она не знает, что я вам звоню, и вы, пожалуйста, не говорите дедушке, я вас очень прошу, он же нас не любит, но я подумала, может быть, вы будете так добры…
      — Джейни, милая, дай мне вставить словечко! Не волнуйся так. Конечно, я вам помогу, не сомневайся. Не вешай трубку, я отойду на минутку за бумагой и ручкой — мне надо записать ваш адрес.
      — Тетя Барбара!
      Я разрыдалась. У нее был такой добрый голос…
      Я так плакала, что насилу могла выговорить адрес. Тетя Барбара повторила его мне, чтобы убедиться, что все записано правильно.
      — Ну вот, Джейни, детка, не плачь больше. Все будет хорошо. Можешь на меня положиться. Дверь вы с Кенни не забыли запереть? Тогда бы я на твоем месте ложилась спать. Не волнуйся. Я все устрою, вот увидишь.
      И я уснула, прижимая к груди Розочку, под тихое посапывание Кендэла.
      Меня разбудил Кендэл, тряся за плечо и дергая за волосы.
      — Отвяжись, Кендэл.
      — Лола Роза, там кто-то стучится в дом! А сейчас ночь!
      — Что? Это, наверное, к Стиву и Энди. Какой-нибудь их приятель зашел с гулянки.
      — Нет, кричат Джейни и Кенни! — Кендэл на секунду смолк. — Это еще мы или уже нет?
      — Господи!
      Я бросилась к окну, думая, что это отец. Перед входной дверью стояла очень толстая женщина с большими продуктовыми сумками.
      — Тетя Барбара!
      Я бросилась вниз по лестнице, спотыкаясь и чуть не падая от нетерпения. Мисс Паркер высунула голову из-за двери. Сетка для волос сползла ей на самые брови.
      — Я пожалуюсь домовладельцам, — сказала она. — Будить весь дом по ночам! Это безобразие.
      — Пожалуйста, извините. Это наша тетя!
      — По мне, хоть зеленые человечки с Марса, лишь бы они не колотили в дверь среди ночи!
      Я промолчала, возясь с задвижкой.
      — Не уходите, тетя Барбара, я сейчас открою!
      Мне наконец удалось открыть дверь. Тетя Барбара поставила сумки на землю и раскрыла мне объятия. Я припала к ней.
      Если слишком сильно обнять маму, она всегда качнется на каблуках и скажет: "Осторожнее, ты меня уронишь".
      Уронить тетю Барбару не смог бы никто. Она не сдвинулась ни на сантиметр и стояла неподвижно, как мягкий диван, пока я прижималась к ней и плакала на большой, мягкой подушке ее груди.
      Маленький кулачок ударил меня по попе.
      — Мы ее знаем? — спросил Кендэл.
      Я перестала всхлипывать и отступила на шаг, подхватив Кендэла.
      — Конечно, знаем! Это наша тетя, тетя Барбара… Тетя Барбара, познакомьтесь, это Кенни.
      — Меня зовут Кендэл, — сказал он.
      Тетя Барбара нагнулась и раскинула руки. Кендэл поспешно отступил.
      — Я не обнимаюсь со странными чужими тетями!
      — Кендэл! — зашипела я.
      Тетя Барбара рассмеялась:
      — Правильно делаешь, Кендэл! Уж страннее, чем я, тебе вряд ли кто-нибудь попадется.
      Она выглядела действительно странно. У нее были такие же густые и мягкие, светлые волосы, как у мамы, только у тети Барбары они были по-настоящему длинными. Она собирала их наверх и закладывала в пучок; выбившиеся завитки свисали вокруг ушей, как серьги. Лицо у нее было очень красивое, с большими голубыми глазами, как у мамы, гладкой розовой кожей и без всякой косметики. Если бы можно было отделить голову тети Барбары по линии шеи, как у манекенов, которых раньше ставили в витринах парикмахерских, она бы вышла победительницей на любом конкурсе красоты. Но ниже плеч начиналось что-то странное. Я никогда не видела такой БОЛЬШОЙ ЖЕНЩИНЫ. Ее даже нельзя было назвать толстой — она была до того крупная и массивная, что казалась просто существом другой породы.
      Тело у нее не колыхалось, как у той славной горничной в гостинице. Тетя Барбара была похожа на стелу из розового мрамора. На ней была просторная блузка чудесного темно-лилового цвета и такая же юбка с запахом. Юбку можно было бы обернуть вокруг нас с Кендэлом добрый десяток раз. Ногти на ногах были покрыты лиловым лаком и поблескивали в серебряных босоножках. Я сперва задумалась над тем, как она достает до пальцев ног через такой огромный живот, но толщина явно не мешала ей быть очень подвижной. Она взлетела по лестнице к нашей квартире, помахивая туго набитыми сумками.
      Мисс Паркер смотрела на нее, разинув рот.
      — Кто это такая? Царица Савская?
      Тетя Барбара рассмеялась и подняла руку в царственном приветствии. На обеих руках у нее было по серебряному кольцу, а с шеи свисал на толстой серебряной цепочке большой янтарный кулон. Нетрудно было вообразить себе янтарную корону на ее красиво уложенных волосах.
      Мы с Кендэлом шли в кильватере. Ее огромный зад колыхался над нами. Кендэл взглянул на меня, наши глаза встретились, и нам пришлось зажать себе рты руками, чтобы не расхохотаться.
      Стив и Энди в коротеньких кимоно таращились вниз со своей лестничной площадки. Тетя Барбара помахала и им, прежде чем мы вошли в квартиру. Когда дверь за нами закрылась, она сказала:
      — Интересно, они подумали о том, что снизу под их халатиками все видно?
      Мы все засмеялись.
      — Джейни, где у вас чайник. Умираю, хочу чаю с печеньем.
      — Боюсь, что печенья у нас нет…
      — У меня есть, — сказала тетя Барбара. Она извлекла из пакета чай в пакетиках, ореховый торт, пирожные, пончики, большую упаковку сэндвичей, бананы, яблоки и гигантскую плитку «Кэдбери». — По-моему, нам всем пора подкрепиться. — Она улыбнулась. — Я зашла по дороге в круглосуточный супермаркет.
      — Тетя Барбара, а откуда вы знаете, что я люблю такой шоколад? — спросила я с изумлением.
      — Потому что я его люблю, — ответила она. — Я славилась тем, что могла съесть одна целую плитку.
      — Но не гигантскую?
      — Конечно, гигантскую! — Тетя Барбара быстренько накрывала стол к чаю, как будто всю жизнь прожила в нашей квартире.
      — А вы не боитесь, что…
      — Что я от этого растолстею? — Тетя Барбара громко расхохоталась. — Боюсь, мне уже поздновато бояться!
      Она уселась на мамин диван, заполнив его целиком, как кресло. Мы с Кендэлом устроились напротив, каждый со своей чашкой чая, и принялись за принесенное угощение. Все было ужасно вкусно. Даже Кендэл уплетал за обе щеки и, как полагается, съедал хлеб в бутербродах, а в пирожных — бисквит, а не один только крем.
      И все же больше всех ела тетя Барбара. Ясно было, что она может переесть кого угодно. Она заметила, как я провожаю глазами каждый кусок, исчезающий у нее во рту.
      — Не бери с меня пример, Джейни, — сказала она. — Очень вредно так много есть и растолстеть до такого безобразия.
      — Тогда зачем вы это делаете? — спросил Кендэл.
      — Кендэл, не груби! — Я пихнула его в бок.
      — Да нет, он задал очень разумный вопрос. Мне очень стыдно, но я не знаю, что ответить. Я ем, потому что я обжора. Я люблю есть.
      — Я тоже люблю есть. — Я прикусила губу.
      — Не волнуйся так. Не думаю, что ты пойдешь в меня. — Тетя Барбара с удовольствием надкусила большой эклер, из которого брызнул крем.
      — Я пошла не в маму. — Я тоже потянулась за эклером.
      — Я думаю, ты вообще не обязательно должна быть в кого-то. Ты сама по себе. Другой такой нет. Единственная и неповторимая Джейни.
      — Она не Джейни, — сказал Кендэл.
      Тетя Барбара вытерла крем с губ:
      — А кто же она, Кенни? То есть Кендэл, извини.
      — Я теперь Лола Роза, — сказала я смущенно. — А Кенни теперь Кендэл, а мама — Виктория Удача.
      Тетя Барбара кивнула:
      — Вы взяли новые имена, чтобы сбить со следа вашего отца?
      — Откуда вы знаете?
      — Он приперся пару месяцев назад ко мне в пивную, ругался, грозил и вообще бесновался. Он сказал, что ваша мама сбежала от него с футболистом. Это правда?
      — Нет! Она с этим футболистом рассталась сто лет назад. Мы сбежали потому, что отец бил маму и взялся уже и за меня.
      — Меня папа не бил. Папа говорил, что я его маленький чемпион. — Кендэл выпятил подбородок. — Он большой чемпион, а я маленький чемпион.
      — Ты маленький шампиньон! — сказала я.
      — Заткнись, Лола Роза, — сказал Кендэл, сжимая кулаки.
      — Мне очень нравится имя Лола Роза, — сказала тетя Барбара. — Это мама придумала?
      — Нет, я сама, — сказала я гордо. — Вы не расскажете про нас папе, тетя Барбара?
      — Я что, похожа на ненормальную? Мы с ним тогда хорошо поругались.
      — Он вас не побил?
      — Пусть бы только попробовал! — Тетя Барбара согнула в локтях свои мощные руки. — Не думаю, что найдется мужчина, который полезет со мной драться. Даже ваш дед бросил эту затею, когда я стала достаточно взрослой. У него был ужасный характер, в точности как у вашего отца. В старости он тоже не помягчел, так и остался вредным старым брюзгой до смертного часа. Он ведь и умер на полуслове, понося меня последними словами за то, что я разливала пиво в другие бочки…
      — Так, значит, дедушка умер?
      — Пару лет назад. Я хотела известить вашу маму, но она переехала. Она не из тех, кто держит связь. Мы не очень с ней ладили, когда были детьми. Уж очень мы разные, вода и камень. А потом у нас еще вышла та ссора, и я здорово разозлилась на вашу маму. Но это все было давно. Сейчас я совсем на нее не злюсь, а уж на вас, дети, мне никогда и в голову не приходило злиться. Я так рада, что ты позвонила, Джейни. Извини, Лола Роза.
      — А как вы добрались до нас так быстро? Автобусы ведь еще не ходят.
      — Я на машине, детка. Мне, кстати, надо к ней спуститься и забрать чемодан.
      — Чемодан?
      — Я остаюсь с вами, дорогая. Пока мама не поправится. В пивной я уже договорилась. У меня работает очень милая пара из Австралии, они там пока за всем присмотрят. Неужели ты думала, что я завезу вам пару фунтов и пачку печенья и смоюсь? Я ваша тетя. Вы мне родные.
 

      — Я еду навестить вашу маму, — сказала тетя Барбара.
      — Я тоже поеду, — сказала я.
      — И я, — сказал Кендэл.
      — Он расстроится, если его не возьмут? — тихонько спросила меня тетя Барбара.
      — Наверное.
      Я боялась, что расстроится мама — из-за того, что я позвонила тете Барбаре.
      Мы поехали в больницу все вместе. Тетя Барбара уверенно проследовала в отделение, мы с Кендэлом рысцой бежали за ней.
      Мама лежала на спине, лицом к нам. Ее лицо исказилось.
      — Господи, ты-то как здесь оказалась? — спросила она резко.
      Тетя Барбара сморгнула, но тут же весело рассмеялась:
      — Я тоже так рада тебя видеть, Никки!
      Она нагнулась поцеловать маму.
      Я была уверена, что мама увернется от поцелуя. Ничего подобного! Здоровой рукой она обвила тетю Барбару за шею и крепко поцеловала.
      — Ну как ты? — спросила тетя Барбара.
      — Ничего!
      Грудь и рука у мамы были все еще обмотаны бинтами. Ненакрашенное лицо было смертельно бледным, спутанные волосы висели липкими прядями. Она притянула меня к себе, поцеловала и спросила на ухо:
      — Джейк не звонил?
      — Нет, — сказала я
      Мама вздохнула, как будто я была в этом виновата.
      — Лола Роза вела себя потрясающе, Ник. Она такая взрослая и ответственная!
      — Да-да, конечно. Вся в тебя, правда?
      — Кендэл тоже держался молодцом, — сказала тетя Барбара.
      Тут она, конечно, привирала. Кендэл держался хуже некуда.
      Мама только фыркнула в ответ.
      — Мама! — Кендэл забрался на кровать, заглянул ей в лицо и нахмурился. — Мама, ты ужасно выглядишь!
      — Спасибо, дорогой! — буркнула мама, отталкивая его. — Слезь с кровати, Кендэл. Нечего дышать мне в лицо.
      У Кендэла выступили слезы. Он тихонько соскользнул с кровати и посмотрел на меня умоляюще, не зная, как исправить положение. Я понимала, что он не хотел сказать ничего плохого. Он просто испугался, что мама все еще выглядит такой больной.
      — Я тебя не люблю, — проговорил он дрожащими губами.
      — Я тебя тоже не люблю. — Мама прикрыла глаза.
      — Не хочу больше, чтобы ты была моей мамой, — сказал Кендэл сквозь слезы. — Хочу тетю Барбару.
      Я заткнула ему рот рукой и поспешно сказала:
      — Это он не всерьез, мама!
      Может быть, он говорил и всерьез. Тетя Барбара ему очень понравилась. Во-первых, она все знала об акулах. Она ездила в отпуск в Америку и видела остров, где снимали старый фильм «Челюсти»; там акулы откусывают ноги людям, купающимся у берега.
      Вечером тетя Барбара взяла этот фильм для Кендэла в видеопрокате. Он смотрел его, уютно устроившись у нее на коленях и прижимая к груди Джорджа. Тетя Барбара волновалась, что фильм его напугает, но, похоже, он был вполне доволен. Погрустнел он только в конце, когда акула погибла.
      Я совершенно не могла смотреть этот фильм. Усевшись по-турецки спиной к телевизору, я занялась своим альбомом, положив рядом целую стопку журналов. Мне хотелось сделать страничку "Любимые блюда" со всей нашей семьей: мама, тетя Барбара, Кендэл и я. Очень трудно было добиться равновесия на этой страничке. У тети Барбары была куча любимых блюд, у меня тоже немало, у мамы почти ничего, если не считать вина и сигарет, а у Кендэла — только красный фруктовый лед.
      — Тетя Барбара, а вы видели акул, когда были в Америке? — спросил Кендэл.
      — Прямо в море не видела. Зато я видела китов — целую кучу, с горбатыми спинами. У меня дома есть фотографии, я тебе как-нибудь покажу. Я ездила на таком специальном катере, откуда показывают китов. Киты любят планктон, поэтому они выдувают липкую жидкость, и мелкие рыбешки застревают в ней, и тогда киты подплывают и ням-ням-ням!
      Она изобразила, как они это делают. Кендэл стал за ней повторять и по ошибке выдул липкую жидкость из своего носа.
      — А в Диснейленде вы были, тетя Барбара? Моя подруга Харприт была и говорит, что это самое лучшее место на свете.
      — Нет, я не была. Но почему бы нам и не съездить когда-нибудь?
      — Нам? Вы, Кендэл и я? И мама? Но где же мы возьмем столько денег? Лотерейный выигрыш уже кончился.
      — Я думаю, у меня хватит на нас всех, — сказала тетя Барбара.
      — Вы богатая? — спросил Кендэл в восторге.
      — Не то чтобы богатая. Но, во всяком случае, не бедная, ведь ваш дед завещал мне пивную. Я не трачу лишних денег на тряпки, шикарные машины и прочее такое, зато люблю хорошо отдохнуть во время отпуска. В прошлом году я ездила в Таиланд. Потрясающая страна, и люди там замечательные. У меня теперь работает очаровательное тайское семейство, готовит тайские блюда. Вы когда-нибудь пробовали тайскую кухню, дети?
      — Мы брали обеды в китайской палатке. Мне нравится курица чоу-мейн, — сказала я.
      — Вот ты попробуешь, как готовят тайцы. Это просто прелесть.
      — Просто прелесть была в "Читти-читти Бэнг-Бэнг", — сказал Кендэл, гордый своей эрудицией.
      — У нас была кассета на старой квартире, — пояснила я.
      — А теперь еще есть такой спектакль, с настоящей машиной, которая поднимается в воздух. Можем сходить, если хотите.
      Мы уставились на тетю Барбару. Нам казалось, что она посадила нас в волшебную машину, на которой мы улетим из скучной повседневности в ослепительную волшебную страну, где все возможно.
      В воскресенье утром она повезла нас в город и сказала, что мы можем пойти куда захотим. Кендэл выбрал аквариум — кто бы мог подумать? Тетя Барбара с большим пониманием отнеслась к тому, что я не хотела заходить внутрь. Она усадила меня на скамейку над рекой.
      — Ну как, тут тебе хорошо сидится?
      — Отлично, — ответила я.
      На самом деле мне было очень скверно. Акулы были заперты в аквариуме, но все остальные тревоги я не могла запереть. Они стаями кружили у меня в голове. Я чувствовала себя виноватой, что мы с Кендэлом развлекаемся тут с тетей Барбарой, пока мама лежит в больнице и ей все еще плохо. Когда мы прощались, она выглядела такой крошечной. Я боялась, что она с каждым нашим посещением будет таять, пока не останется только охапка волос, кости и повязки.
      Я испугалась, что сейчас разревусь, и стала искать, чем бы развлечься. Подобрав с земли несколько ярких фантиков, я порвала их на кусочки и стала слюной наклеивать себе на руку, как татуировку. В школе я видела картинку-улитку из разноцветных кусочков бумаги и попробовала сделать такую же. Потом я добавила к ней бабочку, божью коровку и розу.
      Тетя Барбара ахнула, когда увидела. Я думала, она сейчас заставит меня отлепить все это, а потом отругает за то, что я облизываю грязные бумажки. Так сделала бы мама. Но тетя Барбара поднесла мою руку к глазам и стала внимательно разглядывать ее, улыбаясь.
      — Тебе нравится Матисс? — спросила она.
      Я никогда не слышала о Матиссе, и она повела нас в Тэйт-Модерн. Кендэл ворчал, что будет скучно-скучно-скучно, но, когда мы наконец дошли берегом до этой огромной галереи, он стал носиться по всему зданию, и, похоже, все были довольны.
      Там была целая выставка Матисса. Сначала я не могла решить, нравится он мне или нет. Все было нарисовано какими-то волнистыми линиями и совсем не похоже на настоящее; правда, яркие краски мне понравились. Тете Барбаре нравилась картина, изображающая женщину, откинувшуюся на диване в странных мягких брюках. Она сказала, что собирается сшить себе что-нибудь в этом роде. Ей часто приходится самой шить себе одежду, потому что в магазинах на ее толщину ничего подходящего не найдешь.
      — Тебе я тоже сошью полосатые штанишки, Лола Роза! — Но тут она заметила ужас, мелькнувший на моем лице. — Шутка! — рассмеялась она.
      Мы свернули за угол и оказались перед той самой улиткой, что висела в школе, только огромной — больше, чем тетя Барбара.
      — Коллаж! — сказала я.
      — Ах вот как! Ты это знаешь! По-моему, ты со своим коллажем заткнула за пояс старика Матисса. И та картинка с едой, которую ты делала вчера вечером, мне тоже очень понравилась. Кстати о еде, я умираю с голоду. Пошли поищем какое-нибудь кафе.
      Мы все заказали сосиски с пюре. Кендэл превратил свои сосиски в акул, а пюре в море, однако же все доел. Я тоже съела свои сосиски, а потом еще большой кусок клубничного торта. Но в автобусе по дороге в больницу меня начало мутить. Кендэл тоже притих. Тетя Барбара обняла нас обоих.
      — А маме уже лучше? — спросил Кендэл.
      — Будем надеяться, — ответила тетя Барбара. Но она не сказала просто "да".
      Когда мы вошли в отделение, мама сидела высоко на подушках; волосы у нее были тщательно расчесаны, губы и щеки подкрашены, и вся она была розовая и хорошенькая, почти как раньше.
      — Мама, тебе лучше! — сказал Кендэл.
      — Да, меня завтра обещали выписать, — откликнулась мама.
      — Отличные новости, Ник, — сказала тетя Барбара.
      — Виктория, — поправила ее мама.
      — Виктория Удача, госпожа Удача, — сказала я.
      — Правильно, это я! — отозвалась мама, но смотрела при этом не на меня, а куда-то за наши спины.
      Мы посидели немножко, я и тетя Барбара пытались болтать с мамой, а Кендэл устроился на полу и шептался с Джорджем. Мама опускалась все ниже с подушек и отвечала односложно.
      Вдруг она села прямо, облизнула губы и открыла зубы в сияющей улыбке.
      Я оглянулась. По отделению торопливо шел Джейк, сжимая букетик гвоздик, какие продают у гаражей за два фунта девяносто девять пенсов. Мама изобразила такой восторг, словно он подарил ей охапку оранжерейных лилий. Не обращая на нас внимания, она одарила его страстным поцелуем кинозвезды. Губы у Джейка, когда он оторвался, были все мокрые. Он поднял руку, как будто хотел утереться. Мама неотрывно смотрела на него. Его рука застыла в воздухе. Он похож был на статую, собравшуюся поздороваться. Потом он неловко помахал нам с Кендэлом:
      — Привет, ребята!
      Тете Барбаре он судорожно кивнул.
      — Здравствуйте, я сестра Виктории, — сказала она.
      Джейк удивленно посмотрел на нее. Тетя Барбара встретила его взгляд, готовая услышать обидное замечание. Вид у нее был совершенно спокойный, но я видела, как на заложенных за спину руках нервно шевелились пальцы, расковыривая заусенец. Это, наверное, ужасно — все всегда удивлялись, что две сестры могут так по-разному выглядеть.
      Джейк догадался попридержать язык. Мама похлопала по постели, предлагая ему сесть рядом с ней. Я видела, как ее лицо дернулось, когда он тяжело опустился на край кровати, но она не издала ни звука. Если бы ему вздумалось использовать ее кровать как трамплин, она бы и тогда не пожаловалась.
      — Как мило, что ты пришел меня навестить, Джейк, — сказала она, делая вид, что это большой сюрприз для нее, хотя позже я узнала, что она брала мобильный телефон у соседки и оставляла срочные сообщения на номере его института.
      Наверное, это хорошо, что он пришел. Может быть, он все-таки немножко любил маму. А может быть, он думал, что она умирает и он получит от нее что-нибудь в наследство. Правда, у нее ничего не было. Чемодан с одеждой, немного мебели и двое детей.
      Мама, похоже, полностью забыла о нашем существовании. Она без умолку щебетала с Джейком, розовые пятна румян выделялись на ее бледных щеках. Джейк почти все время молчал. Он явно почувствовал облегчение, когда к нему тихонько придвинулся Кендэл.
      — Ну как дела, приятель? — Он приподнял Кендэла и посадил к себе на колени. Кендэл радостно забил ногами.
      — Осторожно! — Мама нахмурилась.
      — Очень больно? — спросил Джейк.
      — Да нет, ерунда. И вообще, не волнуйся, я там целехонька. — Мама весело похлопала по своим повязкам. — Все благодаря тебе, Джейк, милый. Если бы ты не заметил эту маленькую опухоль и не заставил меня пойти к врачу, я уже пристала бы к другому берегу…
      — Хочу на берег! — сказал ничего не понявший Кендэл. — Мама, тетя Барбара отвезет нас на берег моря смотреть акул и китов, а потом мы поедем в Диснейленд.
      — Правда? Что это проносится у нас над головой? Это летающая свинья! — сказала мама.
      Кендэл окончательно потерял нить, но, кажется, это его не смутило.
      — Берег, берег, берег. Мы с Джорджем поедем на берег, — пропел он и задрыгал ногами.
      Одной ногой он заехал маме в бок. Это была здоровая сторона, но, конечно, ей было больно. Она на секунду прикрыла глаза, но продолжала храбро улыбаться.
      Джейк спустил Кендэла с колен и поднялся.
      — Ты куда собрался? — спросила мама.
      — Извини, Вик, мне пора.
      — Но ты же только что пришел!
      — Да, но у меня столько дел, ты же знаешь…
      Мама знала. Это было выше ее сил. Она крепилась, пока он не скрылся из виду, а потом расплакалась.
      — Перестань, Ник, он того не стоит, — сказала тетя Барбара мягко.
      — Тебе откуда знать? — всхлипнула мама.
      — И правда, откуда мне знать? — Тетя Барбара обняла нас с Кендэлом за плечи. — Пойдемте, дети.
      — Нечего тебе так носиться с детьми! Это мои дети! — крикнула мама.
      — Пойдемте, мама устала, — сказала тетя Барбара. — Как ты думаешь, в котором часу тебя завтра выпишут? Я приеду за тобой на машине.
      — Не раньше обеда. И я прекрасно доберусь сама, спасибо, — буркнула мама.
      — Конечно, — ответила тетя Барбара. — Но я все же заеду сюда в обед.
      В понедельник тетя Барбара отправила нас в школу, хотя мы сопротивлялись.
      — Нет, мне надо будет сосредоточиться на вашей маме. Нам нужно кое о чем поговорить. Кроме того, хватит вам уже пропускать школу.
      — Все равно мне уроки будут без толку. Я не смогу ничего воспринимать, — сказала я.
      Так и вышло. В голове у меня была одна неотвязная мысль — о маме. Я сказала Харприт, что маму выписывают. Она крепко обняла меня и сказала, что ужасно за нас рада.
      — Значит, ей теперь лучше?
      — Конечно. Иначе бы ее не выписали, правда?
      — Правда. — Харприт погладила меня по плечу. — Лола Роза, мне мама положила в завтрак вторую плитку шоколада. Хочешь?
      В моей коробке с завтраком всего оказалось вдвое, потому что собирала ее тетя Барбара. Мы с Харприт принялись за роскошный пир из сливочного сыра, бананов, фиников, сэндвичей с куриным салатом, овощей в соусе, соленых чипсов, кексов с черникой, сладких булочек с маслом, яблок, клюквенного сока и гигантской плитки "Кэдбери".
      — Я так растолстею, — сказала Харприт, поглаживая себя по плоскому животу.
      — А я уже толстая.
      — Ты не толстая. То есть не по-настоящему. Ты обязательно похудеешь, когда станешь постарше и будешь как твоя мама.
      — Надеюсь, — сказала я. — Но даже если и нет, ведь в толщине нет ничего такого уж плохого, правда?
      — В этом вообще ничего плохого нет, — сказала Харприт успокаивающе.
      Но когда мы после уроков выходили из школы, Харприт так и застыла посреди двора.
      — Мамочки, ты только посмотри на эту женщину!
      Она прикрыла рот рукой и захихикала. И не только она. Чуть ли не все дети таращились на нее и подталкивали друг друга локтями.
      — Это чья-то мама? — Харприт прыснула. — Настоящий слон! Кто это может быть?
      — Это моя тетя Барбара. Так что помолчи, пожалуйста.
      Я побежала по двору к воротам школы, где ждала тетя Барбара. На ней была голубая джинсовая рубашка, которая могла бы послужить парусом на корабле. Она протянула огромные голубые руки, и я бросилась к ней и обняла на глазах у всей школы.
      — Вы чудесно выглядите, тетя Барбара. Вам очень идет эта рубашка — под цвет глаз.
      Тетя Барбара крепче прижала меня к себе.
      — А где же мама? Вы за ней ездили? Почему она не с вами?
      У меня заколотилось сердце.
      — С мамой все в порядке. Она дома, отдыхает.
      — С ней правда все в порядке?
      — Пока, во всяком случае, — сказала тетя Барбара.
      Ее слова отдавались у меня в голове, подхваченные голосом Рока. «Пока». Мне нужно, чтобы с ней все было в порядке навсегда.
      Харприт стояла в сторонке и умоляюще смотрела на меня своими огромными, прекрасными глазами.
      — Прости меня, пожалуйста, — тихонько сказала она, когда я повернулась.
      — Тетя Барбара, это моя подруга Харприт.
      На лице Харприт выразилось облегчение. Она вежливо протянула руку:
      — Очень приятно с вами познакомиться, тетя Барбара. — Потом она посмотрела на меня: — Ты никогда не говорила, что у тебя есть тетя! Это настоящая тетя или просто друг?
      — Я настоящая тетя, и друг тоже, — сказала тетя Барбара.
      Мы пошли забирать Кендэла и Амандип с продленки. Амандип оробела и принялась сосать палец.
      — Она просто еще совсем маленькая. — Кендэл взял тетю Барбару за руку. — Тетя Барбара, я вас люблю.
      — Я тебя тоже люблю, Кендэл, — сказала тетя Барбара.
      — А вы нас поведете в аквариум?
      Тетя Барбара рассмеялась, а я возмутилась до глубины души:
      — Кендэл, мы идем прямо домой. Мама вернулась!
      — Она может пойти с нами, — откликнулся Кендэл.
      — Не будь идиотом, она еще плохо себя чувствует.
      — Она теперь все время больная, — сказал Кендэл, как будто мама была в этом виновата. — Можно, мы сейчас пойдем в аквариум, а потом к маме?
      — Нет, сейчас мы идем домой, детка, но по дороге купим тебе красный фруктовый лед, ты не против? А вы, девочки? У вас какое любимое мороженое?
      Я выбрала пломбир, а Харприт и Амандип — вафельные рожки. Тетя Барбара взяла большую порцию пломбира в шоколаде. Она отколупывала зубами шоколадную глазурь в точности как я. И так же приговаривала «м-м-м» от восторга.
      — Давайте маме тоже купим мороженое, — сказала она. — Какое она любит?
      — Она очень редко ест мороженое, потому что следит за фигурой, — сказала я, не подумав. И тут же почувствовала себя очень скверно.
      — Я тоже слежу за фигурой, — сказала тетя Барбара. — Я слежу, как она увеличивается!
      Это прозвучало у нее как стихи. Потом она погладила себя по бокам и животу и сказала:
      — Рожок, рожок и пломбир, пломбир, пломбир!
      Когда мы прощались с Харприт у ее дома, она шепнула мне на ухо:
      — Лола Роза, тетя Барбара у тебя просто замечательная!
      — Я ее люблю, — прошептала я в ответ.
      Хотела бы я быть маленькой, чтобы виснуть у тети Барбары на руке, как Кендэл. Не успел он покончить со своим мороженым, как уже снова заныл про аквариум.
      — Ну и кто тут еще совсем маленький? — сердито сказала я.
      Я понимала, почему он такой. Мне самой минутами хотелось пойти в этот чертов аквариум. Я боялась увидеть маму, хотя ужасно по ней соскучилась.
      Я боялась увидеть, что она по-прежнему очень больна.
      Но, открыв дверь в квартиру, мы услышали, что мама с кем-то разговаривает. У нее кто-то был. Я подумала, что это, наверное, Джейк.
      Это был не Джейк.
      Это был наш отец.
 

      Квартира поплыла у меня перед глазами. Я чуть не упала.
      Послышался грубый смех.
      Это отец.
      Нет, этого не может быть! Он не знает, где мы. Он не мог нас найти. Это не может быть он, этого просто не может быть! Мне это снится! Надо закрыть глаза покрепче, а потом открыть их широко-широко, и я проснусь.
      Я закрыла глаза. Квартира перестала кружиться. Голос отца тоже смолк. Это и правда был сон.
      Я широко открыла глаза. Отец стоял прямо передо мной, открыв все зубы в широкой ухмылке.
      Я судорожно вздохнула. Кендэл вскрикнул.
      — Папа! Папа! Мой папка! — завопил он и бросился вперед, отталкивая меня худыми ручонками.
      Отец подхватил его и стал кружить. Ботинок Кендэла больно заехал мне по голове, так что все снова закружилось.
      Кто-то обхватил меня руками за плечи. Тетя Барбара.
      — Это вы позвонили отцу? — шепотом спросила я.
      Она отрицательно покачала головой и показала глазами на маму, лежавшую на диване в белой кофте поверх черной ночной сорочки и полной боевой раскраске на лице.
      — Мама?
      Я проскользнула мимо папы и Кендэла и подбежала к ней. Она предупреждающе вытянула руки:
      — Полегче, полегче! У меня до сих пор все жутко болит. Я чувствую себя, как после десяти раундов с Ленноксом Льюисом. Здравствуй, дорогая. Ты ведь рада, что мама снова дома? И папа. Вот так сюрприз, правда?
      Я в упор смотрела на нее. Она тоже смотрела на меня, выпятив подбородок, но старалась не встретиться со мной глазами.
      — Пора нам снова съехаться, Джейни. Мы все ужасно соскучились по папе. Правда, Кенни?
      — Да! Да! Папа, ты лучше всех! Ура! — завопил Кендэл, когда папа поднял его на плечи. — Я король и правлю всем миром! Смотрите, я могу дотронуться до потолка!
      — Осторожно, Кенни, не трогай провод, тебя дернет током, — сказала мама.
      У меня было такое чувство, что мама сунула нас всех в электрическую розетку. Меня обдало страхом, так что волосы на голове зашевелились.
      Зачем она это сделала? Мы все эти недели прятались от него и так старались начать новую жизнь, в которой он не сможет нас отыскать.
      Я понимала зачем. Ей было очень страшно в больнице. Ей нужен был кто-нибудь, кто бы ее успокоил. Кто бы ее успокоил, что она все еще красивая. От Джейка проку не было. Тогда она вспомнила о единственном на свете мужчине, который был от нее без ума.
      И она принялась, как всегда, сочинять себе волшебную сказку. Будто бы теперь все будет по-другому. Отец будет потрясен, что она так тяжело болела. Он по-настоящему раскается и захочет вознаградить ее за все. Он ведь так по нас скучал! Он, наверное, понял теперь, как много мы для него значим. Поэтому он вернется и будет обращаться с мамой, как с королевой. Он никогда больше не поднимет на нее руку. Он будет ее любить, холить и лелеять. Мы все станем счастливой семьей и станем жить-поживать да добра наживать.
      Мама очень старалась превратиться в сказочную принцессу. Она не могла поднять больную руку, но умудрилась вымыть волосы над раковиной одной рукой. Косметика была наложена очень тщательно, глаза подведены ровной линией, губы накрашены абсолютно ровно, несмотря на дрожь в руках, которую она не могла унять. Ноги были побриты, и ногти на них покрыты розовым лаком.
      Она лежала в тщательно выбранной позе, прикрыв кофтой толстую повязку на груди. Ей так хотелось, чтобы сказка стала былью. Она часто моргала, про себя умоляя судьбу, чтобы все сбылось.
      Мне тоже захотелось, чтобы все сбылось. Ради нее.
      Может быть, все и правда получится? Отец не бросался на нас, он был весь медовый-сахарный.
      — Я чуть с ума без тебя не сошел, малышка, — сказал он, садясь рядом с мамой. Кенни все еще сидел у него на плече. — Я не мог поверить, что ты сыграла со мной такую шутку. Я думал, ты хочешь меня проучить, заставить меня поволноваться несколько дней, но ты и вправду задумала от меня уйти, да, милая? — В его голосе послышались низкие нотки.
      Мама прижалась к нему, гладя его лицо тщательно наманикюренными пальчиками.
      — Нет, конечно, не вправду, Джей, родной. Я сама не знаю, о чем я думала. Я испугалась, понимаешь. Я, видимо, просто потеряла голову. Я не могла дать в обиду детей.
      — Но ты же знаешь, что я пальцем никогда не тронул моих детей. — Он взял Кендэла на колени и стал его щекотать. — Я жизнь отдам за моего мальчика — ты что, сомневаешься?
      Мне казалось, что я проваливаюсь в какую-то пропасть. Отец вел себя так, как будто у него только один ребенок. А я? И тот последний вечер вместе? Он не то что тронул меня пальцем — он ударил меня кулаком в челюсть, так что я чуть сознание не потеряла.
      Я смотрела на отца, заходясь внутри от беззвучного крика. Он обернулся ко мне, как будто услышал. И улыбнулся. Это была акулья улыбка.
      — А, Джейни, — сказал он, как будто только что меня заметил. — Ты разве не хочешь поцеловать папочку и сказать, что рада его видеть?
      Мама затаила дыхание и умоляюще посмотрела на меня.
      Я притворилась ради нее.
      Ради себя тоже — потому что я обезумела от страха. Мне хотелось бросится вон из комнаты, вниз по лестнице, бегом по улице и никогда больше не появляться здесь. Однако я подошла к отцу. Он коснулся губами моего уха и шеи.
      — Ну вот, умница моя, — прошептал он. — Это ты подбила маму на все это, да?
      Я не знала, что сказать. Меня била дрожь.
      — Что это ты дрожишь? Неужто тебе холодно в такой нарядной курточке на меху? Славная штучка, ничего не скажешь. А где же моя новая модная куртка?
      — Мы тебе купим, милый, — сказала мама.
      Значит, она ему не призналась, что лотерейные деньги кончились.
      — Вот это снова моя славная крошка! И мои сынок и дочка. Моя семья снова со мной! — Отец обхватил руками нас всех. Мы пойманы.
      Тетя Барбара осталась на свободе и смотрела на нас. Руки она сложила на груди, крепко обхватив пальцами локти, как будто стараясь сдержаться. Она глядела на маму, как будто не верила своим глазам. Мама старалась не оглядываться на нее.
      Зато папа оглянулся:
      — Ага, Барбара, так ты мне наврала с три короба, когда я заходил к тебе в пивную. — Он наклонил голову набок, надул щеки и передразнил тоненьким голосом: — "Честное слово, Джей, я понятия не имею, где Никки. Я ее уже несколько лет не видела. Детей я видела в последний раз, когда Кенни был грудным".
      — Это была чистая правда, Джей, — спокойно сказала тетя Барбара. — У меня даже твоего адреса не было.
      — Врунья!
      — Можешь обзываться сколько угодно. Меня этим не удивишь.
      — Да-а? И как же тебя обычно обзывают, малютка Барби?
      — Я думаю, тебя учить не нужно, — ответила тетя Барбара. — Никки, я пойду сделаю чаю. Как ты себя чувствуешь?
      — Хорошо, — сказала мама. Из-под ее косметики проглядывала смертельная бледность. — Барбара просто приехала присмотреть за детьми, пока я была в больнице.
      — И кто же ей позвонил? — спросил отец.
      Я замерла.
      — Я, — сказала мама.
      — А почему ты не позвонила мне? Это же мои дети!
      — Конечно, милый, но я подумала, что ты очень расстроишься из-за всей этой истории с больницей… Барбара, правда, ужасно хочется чаю…
      — Да, да, Барби, поставь-ка нам чайник, а потом мотай поживее обратно в свою пивную. Ты нам здесь больше не нужна. Мы тоже едем домой.
      Он оглядел комнату и фыркнул:
      — Как ты умудрилась забраться в такую дыру, Ник? Ты уверена, что опухоль у тебя не в голове?
      — У меня уже нигде нет опухоли, милый. Мне ее вырезали. Я снова как новенькая.
      — Будем надеяться, детка. Я бы не вынес, если б тебе отрезали твою хорошенькую грудку!
      — Очень конструктивное отношение! — сказала тетя Барбара.
      Мы все застыли. Папа столкнул Кендэла с колен.
      — Джей, она ничего плохого не хотела сказать, — пролепетала мама.
      — Я что, тупой, по-твоему? Не гляди так испуганно, детка. Джейни, прекрати трястись. Все в порядке. Я не собираюсь выходить из себя. Даже ради твоей жирной дуры сестрицы. Слышала, Барби? Канай-ка живенько к своему папашке.
      — Отца нет в живых, — сказала тетя Барбара. — Я думаю, сегодня нам всем стоит остаться здесь. Никки очень устала. Ей нужно отдохнуть. Кроме того, на следующей неделе ей нужно будет заехать в больницу за результатами анализов.
      — Каких анализов? Ты вроде сказала, что с опухолью покончено, а, Ник?
      — Конечно, покончено, — поспешно откликнулась мама. — Они все вырезали. Я теперь здорова. Просто устала немного. — Голос ее оборвался, и по щекам покатились слезы.
      — Не плачь, моя хорошая, ты же знаешь, что я не могу этого вынести. — Отец прижал мамину голову к своей груди. — Ну вот, ну вот, малышка. Все в порядке, твой Джей с тобой и позаботится о тебе.
      Он погладил ее по голове и поцеловал в кончик носа, как маленькую девочку. Мама прижалась к нему:
      — Джей, ты правда обо мне позаботишься? Обещаешь?
      — Клянусь чем хочешь, дорогая. Можешь на меня положиться. Ты моя малышка, и я буду тебя оберегать. А теперь ложись поудобнее. Конечно, ты устала. Я тебя хорошенько укрою, и ты поспишь. Мы можем остаться здесь на ночь, если хочешь. А завтра поедем домой. Я понесу тебя на руках, если понадобится. Я готов нести тебя на руках на край света, крошка моя. Ты мне дороже всего на свете. Я правда чуть с ума не сошел, когда ты ушла. Но я тебя не осуждаю. Я на тебя больше не сержусь. Ты, наверное, уже была больна и поэтому не в себе. У тебя началась паника. Я все понимаю. Но теперь ты можешь быть спокойна. Мы начнем новую жизнь, ты, я и наш сыночек.
      — И Джейни, — сказала мама.
      — И Джейни, — повторил отец.
      Мне очень не нравилось, как отец на меня смотрит. Я уже не его маленькая дочурка. Он считал, что это я во всем виновата.
      Может быть, я и правда во всем виновата?
      У меня было такое чувство, будто меня ударили по голове. Я ничего не слышала, ничего не видела, ничего не понимала.
      И тут я почувствовала, что на плечи мне легли большие, сильные руки.
      — Джейни, пойдем, поможешь мне приготовить чай, — сказала тетя Барбара.
      Она помогла мне добраться до кухни. Я прислонилась к ней. Она обвила меня руками и нагнулась к моему уху.
      — Хочешь, перебирайся жить ко мне, — шепотом сказала она.
      — Он меня не отпустит.
      — Мы это устроим. Я не дам ему тебя тронуть, обещаю.
      — Он будет бить маму.
      — Может быть, они разберутся. Может быть, он правда о ней позаботится. Может быть, он не хочет упускать свой последний шанс.
      Когда мы вернулись в гостиную, отец хлопотал изо всех сил, взбивая маме подушки и поправляя простыни.
      — Ну вот, девочка моя, — сказал он. — Так тебе уютнее?
      — Да, Джей, намного.
      — Сейчас мы тебя уложим хорошенько, — нежно ворковал отец. — Дай-ка я сниму с тебя кофту. Не волнуйся, я не задену твою бедную грудку. Храбрая моя малышка, ты ведь никогда не жалуешься. Но больше тебе не будут делать больно, обещаю. Мы тебя хорошенько укутаем, и ты поспишь, да, детка?
      — Ты такой хороший, Джей, — сказала мама.
      — Конечно, малышка. Никто за тобой так не поухаживает, как я.
      Отец подоткнул одеяло. Его рука наткнулась на что-то под матрасом. Он вытащил синий тряпичный комок и недоумевающе уставился на него.
      — Это еще что такое?
      Отец взмахнул в воздухе синими боксерскими шортами, так что штанины захлопали. Это было очень смешно, но никто не засмеялся. Даже Кендэл втянул голову в плечи и прижал локти к бокам.
      Мама растерянно смотрела на боксерки.
      — Что это такое? — спросил отец.
      — Это трусы, — пролепетала мама.
      — Конечно. Это я и сам вижу. — Отец почти тыкал ими маме в лицо. — Вопрос не в этом, правда, Никки?
      Мама сглотнула.
      — Правда? — заорал отец.
      — Пожалуйста, дорогой, не кричи, — умоляюще сказала мама.
      — Я буду кричать во всю глотку, пока ты мне не скажешь, чьи это трусы!
      Трусы были, разумеется, Джейка. Я ненавидела его в эту минуту за то, что он такой растяпа.
      — Кендэла, — выпалила я.
      — Вот как? Кендэла? Это что у тебя за имечко, Кенни?
      Кенни попытался пожать трясущимися плечами.
      — Так это твои трусы, Кендэл? Они тебе, часом, не великоваты?
      Он приподнял боксерки. Кендэлу они были бы как раз до щиколоток.
      — По-моему, ты бессовестно врешь, Джейни, — сказал отец.
      — Нечего впутывать в это детей, — сказала тетя Барбара. — О господи, какая разница, чьи это трусы? Кончай валять дурака — и давайте пить чай!
      Она протянула отцу кружку, но он так оттолкнул ее, что горячий чай облил шелковый тайский костюм тети Барбары.
      — Оп! — сказал отец. — Метко! Может, это твои трусы, Барби? Нет, тебе они, пожалуй, маловаты.
      — Ты всесторонне рассматриваешь вопрос, — сказала тетя Барбара, приподнимая пальцами мокрую блузку.
      — А то как же? Я хочу знать ответ. Чьи это трусы, Никки?
      — Не знаю.
      — Не знаешь? У тебя тут что, столько мужчин раздевалось за это время, что ты и счет потеряла?
      Мама покачала головой, держась за больную грудь:
      — Джей, прости. Не сердись на меня, пожалуйста. Был тут один парень… Только один.
      — Шлюха! — заорал отец и поднял руку со сжатым кулаком.
      Я бросилась к маме.
      Но тетя Барбара оказалась проворнее. Кулаки у нее тоже были сжаты. Но она не ударила отца кулаком. Она его лягнула. Нога в лиловой замшевой сандалии взлетела вверх и со всего размаха ударила отцу в пах. Он охнул и согнулся. Тетя Барбара покачивалась на носках, готовая встретить его, когда он выпрямится.
      Отец опустился на колени, обхватив себя руками.
      — Подними еще раз руку на Ник и на детей — и я тебя убью, — сказала тетя Барбара.
      Отец с трудом встал на ноги, лицо его исказилось. Он схватил кружку с чаем и швырнул об стену. Потом повернулся и пошел на тетю Барбару, зажав в пальцах осколок, — он хотел добраться до ее лица. Она внезапно взметнула руку и ударила его ребром ладони по плечу. Он пошатнулся, выронил осколок чашки и застыл с раскрытым ртом.
      — Джей, я не шучу, — сказала тетя Барбара. — А теперь убирайся вон! Вон из этой квартиры. И вон из их жизни.
      Отец посмотрел на маму.
      — Прости, Джей, — всхлипнула она. — А сейчас уйди. Прошу тебя.
      Отец еще несколько секунд стоял на месте, задыхаясь от ярости. Потом обвел нас всех глазами и выбежал из квартиры, бешено хлопнув дверью. Мы слышали, как мисс Паркер кричала, высунувшись на лестницу, что будет жаловаться на шум. Дверь подъезда хлопнула еще громче.
      Потом снова раздались шаги и стук в нашу дверь. Мы подумали, что отец вернулся, но это оказались Энди и Стив.
      — Виктория, с вами ничего не случилось? Мы слышали шум…
      Стив сжимал в руках зонтик, а Энди сковородку. Вряд ли они бы им сильно помогли в драке с моим отцом. Но тетя Барбара его победила! Она стояла посреди комнаты, тяжело дыша и оправляя лиловую блузку.
      — Теперь все уже в порядке, но спасибо огромное, что вы пришли нас защитить.
      Стив и Энди явно хотели побыть у нас еще и разузнать, что происходит, но тетя Барбара вежливо, но твердо сказала, что маме сейчас нужен покой. Они покорно пошли к себе наверх.
      — Я думаю, нужно заново заварить чай. — Тетя Барбара взглянула на Кендэла. Бедняга описался от страха. — А тебе, Кендэл, нужно переодеть штаны. Лола Роза, я беру на себя чай, а ты займись штанами.
      Я взглянула на маму. Она лежала, закрыв лицо руками. Я заколебалась.
      — Дай маме немного поплакать, — сказала тетя Барбара.
      Я повела Кендэла в ванную. Он тоже расплакался:
      — Я как маленький — написал в штаны!
      — Да нет, Кендэл, все в порядке. Я сама чуть не описалась. Было так страшно!
      — Это ведь был не папа, правда?
      — Конечно, папа.
      — Я его помнил не таким, — сказал Кендэл.
      — Да.
      — Он орал на меня.
      — Он орал на всех.
      — Я думал, он нас сейчас побьет. Но тетя Барбара побила его!
      Кендэл вывернулся из мокрых штанов и махнул ногой, подражая тете Барбаре. Потом он взметнул руку и чуть не попал мне по голове, пока я его мыла.
      — Осторожно, Кендэл!
      — Это ты осторожно, Лола Роза, а то как начну лягаться и драться, как тетя Барбара!
      — Как ей это удалось?
      Я рада была, что Кендэл тоже это видел, а то бы я думала, что мне все это померещилось. У меня в памяти тетя Барбара уже неслась по воздуху, выбрасывая руки и ноги, как в фильме о боевых искусствах.
      — Тайская борьба, — пояснила тетя Барбара в ответ на наши расспросы. — Когда я была в Таиланде, я пошла посмотреть тайский бокс. Это потрясающе. Они борются под музыку и используют в борьбе самые разные части тела: кулаки, локти, колени, голени и ступни. Когда я вернулась, я нашла по объявлению вечерние курсы тайской борьбы. Сперва я просто ходила посмотреть, но в конце концов записалась на тренировки. Я до этого немного занималась дзюдо, поэтому у меня была кое-какая подготовка.
      — Вы просто взяли и записались на тренировки? Какая вы смелая, тетя Барбара!
      — Ни капельки! В вашем возрасте я муху боялась обидеть.
      Мама фыркнула:
      — Ты была папиной маленькой любимицей.
      — Большой любимицей.
      — Вы такая большая, что даже можете побить моего папу, — сказал Кендэл.
      — Вы его правда убьете, если он вернется? — спросила я.
      — Нет! Видишь ли, я постепенно склоняюсь к буддизму. А там никого не разрешается убивать, даже букашек.
      — Но вы могли бы его убить, если бы захотели? Если бы он вправду начал нас избивать?
      — Не знаю. Все может быть.
      — Тетя Барбара, останьтесь с нами еще немного, пожалуйста. На случай, если отец вернется.
      Тетя Барбара посмотрела на маму:
      — Боюсь, что вашей маме не хочется, чтобы я оставалась. Но деваться ей некуда. Похоже, вам пока от меня не отделаться.
 

      Мама все плакала и плакала. Я никак не могла понять почему. Тетя Барбара спасла нас! Неужели маме все еще хотелось, чтобы отец вернулся? Она же перепугалась не меньше нашего.
      Я спросила тетю Барбару.
      — Я думаю, она просто переутомилась, — сказала она.
      — Но ей правда лучше? Ей всю эту опухоль вырезали?
      — Да, я думаю, что всю. Но ей, наверное, придется еще лечиться.
      — Как лечиться?
      — Давай подождем, там видно будет, — сказала тетя Барбара.
      — Но она поправится совсем?
      — Я очень надеюсь, детка.
      — Обещаете?
      Тетя Барбара заколебалась:
      — Я бы рада была, если б могла тебе это обещать, Лола Роза.
      На следующий день мама чувствовала себя хорошо. Когда мы с Кендэлом пришли домой из школы, она по-новому покрасила и причесала волосы и выглядела очень хорошенькой. На ней были знакомые белые джинсы, но теперь по швам были вышиты розочки.
      — А что, Джейк заходил? — спросила я.
      — Черта с два он зайдет. Это я сама сделала. Думаешь, только ты у нас изобретательная, Лола Роза?
      — Джинсы очень красивые, мама. Ты очень красивая.
      — Правда? — откликнулась мама, охорашиваясь. — Если еще хорошенько накраситься… Завтра пойду искать работу.
      — Почему бы тебе не подождать немного, Ник? — сказала тетя Барбара. — Дай себе время поправиться.
      — Я уже поправилась. И мне нужно как можно скорее начать работать. Я должна как-то кормить детей.
      — Это я могу пока взять на себя, — сказала тетя Барбара.
      — Я не хочу, чтобы ты брала это на себя. И потом, не ты ли меня весь день поучала, что я должна стоять на собственных ногах и ни от кого не зависеть?
      — Я тебя не поучала. — Тетя Барбара слегка пихнула маму. — А на своих ногах тебе ни за что не устоять, пока ты носишь эти дурацкие шпильки.
      Мама фыркнула на тетю Барбару:
      — Вот зануда!
      — Вот шалава! — сказала тетя Барбара.
      Мама скорчила страшную рожу.
      Тетя Барбара скорчила еще страшнее.
      Они дурачились, как маленькие.
      — Правда, они как девчонки, а, Кендэл? — Я кивнула на них.
      Заваривая чай, я напевала мамину песенку про удачу. К чаю у нас было мясо с картошкой и зеленым салатом, чтобы у мамы прибыло сил, а потом еще клубника со сливками. Я помыла салат, оборвала ножки у клубники и взбила сливки. Кендэл облизал миску, тоже напевая про удачу. Потом к нам присоединилась мама, и тетя Барбара тоже.
      Я думала, у нее мощный бас, но оказалось, что она поет таким же нежным девическим голоском, как мама. Они принялись распевать вместе разные дурацкие дуэты. У мамы не было сил танцевать, но она сняла свои шпильки и стала отплясывать ими в воздухе.
      Тетя Барбара танцевала по-настоящему, резвясь и с легкостью выделывая коленца, несмотря на свою толщину. Она подхватила Кендэла и закружила его в танце. Потом настала моя очередь. Она кружила меня по комнате, пока мама, Кендэл и стены не поплыли у меня перед глазами.
      Я чувствовала себя такой счастливой, уплетая роскошное угощение и твердо надеясь, что нам отныне будет сопутствовать удача, удача, удача.
      Маме нужно было вернуться в больницу за результатами анализов. Тетя Барбара поехала с ней. Я надеялась, что они придут встречать нас из школы. Мне так хотелось увидеть их весело улыбающимися у школьных ворот. Но они не пришли.
      Мы с Кендэлом шли домой вместе с Харприт и Амандип. Я без умолку болтала с Харприт — всякие глупости о мальчишках, футболе и рок-звездах — и при этом непрерывно твердила про себя: "Пусть с ней все будет в порядке, ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!"
      Я старалась не наступать на трещины в асфальте — на случай, если это приносит несчастье.
      — Ты что, натерла ногу? — спросила Харприт.
      — Нет.
      — А почему ты так смешно ходишь — задираешь ноги, как пони?
      — Как пони? — Я наклонила голову набок и заржала. — Дай мне морковку и кусок сахара.
      — Вот ненормальная! — засмеялась Харприт.
      — А я акула, а не пони, — сказал Кендэл. — Берегись, Амандип!
      Он поднял руки вверх, разинул рот на полную ширину и стал носиться вокруг нас.
      — Прикрой рот, Кендэл, у тебя аж горло видно. Харприт, жаль, что ты не видела, как тетя Барбара изображает слона.
      — Мне нравится твоя тетя. Где она сейчас?
      — С мамой. — Голос у меня задрожал.
      Кендэл посмотрел на меня и сразу перестал быть акулой. Он вложил руку мне в ладонь и не отпускал руку всю дорогу домой.
      Как только мы вошли, я поняла, что дело плохо. Мама скорчилась на диване, уткнув подбородок в колени, и вся ее косметика растеклась от слез. Тетя Барбара попыталась улыбнуться нам, но глаза у нее тоже были красные.
      — Мама! — вскрикнула я.
      Она протянула руки, и мы бросились к ней. Она прижала нас к себе, а тетя Барбара стояла рядом и смотрела на нас.
      — Плохие новости, — сказала мама. — Это действительно рак, и он развивается. Во всех лимфатических узлах под мышкой тоже нашли рак. Поэтому надо делать химию, от которой меня будет все время тошнить и, наверное, все волосы выпадут.
      Она снова заплакала.
      — Ты будешь смешная без волос, — сказал Кендэл.
      — Не болтай ерунды. Мама все равно будет красивая, — сказала я с бешенством. — Это только пока она не выздоровеет.
      — Вот только выздоровею ли я?
      — Конечно, выздоровеешь, — сказала тетя Барбара.
      — С тем же успехом можно сказать: "Конечно, нет". Знаешь, какие у меня шансы, Лола Роза?
      — Никки, прекрати. Не надо ей все это рассказывать, — вмешалась тетя Барбара.
      — Слушай, это моя дочь, я сама разберусь, что ей говорить. Я ничего не скрываю от детей. Так вот, шансы мои — пятьдесят на пятьдесят, даже если я соглашусь на всю эту химию и облучение. Так-то, Лола Роза. Вот тебе и госпожа Удача.
      Мне казалось, что голос Рока у меня в голове кричит дурные вести в громкоговоритель. Он кричал так громко, что я больше ни о чем не могла думать.
      Кендэл, кажется, не очень понял, о чем речь, и принялся канючить, чтобы включили телевизор. За чаем он ничего не хотел есть и начал беситься, когда пришло время ложиться спать; он носился по всей квартире и ни за что не желал надевать пижаму. Мама прикрикнула на него, Кендэл разрыдался и никак не хотел успокоиться. Он рыдал целый час, пока все мы совершенно не выбились их сил.
      Когда он наконец утихомирился, продолжая тихонько всхлипывать во сне, мама попросила тетю Барбару спуститься в магазин за вином. Она пила не отрываясь, глотая вино, как лекарство, пока голова у нее не отяжелела и глаза не закрылись.
      — Тебе тоже пора уснуть, Лола Роза, — сказала тетя Барбара.
      — Я, наверное, не смогу.
      — Иди ко мне. — Тетя Барбара крепко прижала меня к себе. Но даже в ее объятиях мне было неспокойно.
      — Это несправедливо, — пробормотала я ей в плечо.
      — Конечно.
      — Я не могу так — когда все время страшно.
      — Это правда ужасно.
      — Я хочу только, чтобы мама поправилась, а отец оставил нас в покое и чтобы мы жили счастливо, как все люди. И потом… Я знаю, что это плохо, но я сержусь на маму. — Я расплакалась. — Я понимаю, что она не виновата, что она не нарочно заболела раком, но кажется, будто она все портит. О Господи, прости меня, я не должна была так говорить. Это очень плохо. Я плохая.
      — Нет, милая, на тебя просто слишком много всего обрушилось. Ты не только не плохая, а самая лучшая девочка на свете. Я ужасно горжусь своей замечательной племянницей. Ты не представляешь, как я рада, что снова встретилась с тобой и Кендэлом.
      — Вы правда останетесь с нами?
      — Мне надо будет на днях съездить домой, посмотреть, как там дела в пивной, взять еще одежды и зайти в банк, но я сразу вернусь, обещаю тебе. Я буду с тобой, Лола Роза, что бы ни случилось.
      Я обхватила руками ее большое, доброе лицо. Голубые глаза прямо смотрели в мои. Она говорила серьезно, сомнений быть не могло. Я прижалась к ней и почувствовала, что очень ее люблю.
      Мамино лечение очень меня пугало. Ей приходилось ездить в больницу, где ей вливали лекарства. Тетя Барбара сидела там с ней и привозила ее на машине домой. Потом ее начинало тошнить. Приходилось ставить ей ведерко возле кровати, потому что она иногда не успевала добежать до туалета. Ей дали в больнице таблетки от тошноты, но ее все равно все время мутило; она лежала вся бледная, потная и грустная и непрерывно зевала.
      — Эти гады меня просто травят, — ворчала она. — Я не могу больше блевать каждую минуту. Не поеду я больше в эту больницу. Не надо мне этого лечения.
      — Нет, поедешь, — отвечала тетя Барбара. — И будешь лечиться и поправишься, слышишь?
      — Я бы лучше положилась на судьбу — какая бы она ни была.
      — Да, но ты не имеешь права думать только о себе. У тебя дети.
      — Им будет лучше без меня, — сказала мама.
      — Не будет! — вскрикнула я. — Ты нам нужна, мама.
      — Ты мне тоже нужна, детка. Я тебя очень люблю, родная моя, и Кендэла тоже. Я бывала вам не очень хорошей мамой. Как ты думаешь, может быть, эта болезнь — наказание?
      — Нет! Ты всегда была очень хорошей мамой, — сказала я.
      — Я и сестрой была не самой лучшей, — заметила мама, когда тетя Барбара подошла положить ей на голову влажное полотенце.
      — Чистая правда, — звонко ответила тетя Барбара. — Но раковые клетки не начинают размножаться от того, что ты когда-то была скверной девчонкой. Кончай ныть, устраивайся поудобнее и постарайся уснуть.
      — Раскомандовалась! — Мама потянулась и поймала руку тети Барбары. — Прости меня, Барб. За все.
      — Да простила я тебя. Это все уже быльем поросло. На самом деле я тебе благодарна.
      — За что благодарна? Что ты сделала, мама? — спросила я.
      — Неважно. Забудь, — сказала тетя Барбара.
      — Я не могу забыть. А если я умру? Я не хочу в ад! — Мама расплакалась.
      — Ты не умрешь пока… У тебя еще много-много лет, — твердо сказала тетя Барбара. — И что за чушь ты мелешь про ад?
      — Папа говорил, что я отправлюсь прямиком в ад.
      — Папа был просто старый дурак.
      — Мне всегда казалось, что вы с папой очень держитесь друг за друга. Ты всегда была его любимицей.
      — А почему дедушка сказал, что ты отправишься в ад? — настаивала я. — Потому что ты сбежала с папой?
      — Для начала я сбежала с парнем Барб, — сказала мама.
      Я уставилась на тетю Барбару.
      — Майкл был ее женихом. У них уже был назначен день свадьбы, заказано свадебное путешествие, все обговорено. Я должна была быть подружкой невесты.
      — В сиреневом платье с фрезиями в волосах, — сказала тетя Барбара. — А у меня должно было быть все по полной программе: белое кружевное платье и букет из лиловых фрезий и белых роз. Правда, я уже и тогда была полновата для белых кружев, но я села на строжайшую диету, чтобы сбросить за три месяца двадцать килограммов. Все было предусмотрено до мельчайших деталей!
      — Не предусмотрено было только то, что я все испорчу, — сказала мама. — Он мне даже не особенно нравился. Вообще-то, мне казалось, что он скучноват.
      — Он и был скучноват, — сказала тетя Барбара. — Я всегда заранее знала, что он скажет.
      — Но ты не знала, что он сделает.
      — Да уж, по нему было не похоже, что он способен закрутить с моей младшей сестрой.
      — Вы его любили, тетя Барбара? — спросила я.
      — Мне, наверное, казалось, что да. Тогда. Она вздохнула.
      — Я думать не думала, что это так далеко зайдет, — сказала мама. — Я просто хотела с ним немного пококетничать. А потом все как-то вышло из-под контроля.
      — Тебе было всего шестнадцать. Ты просто дурила. Я гораздо больше сердилась на Майкла, чем на тебя.
      — Почему ты не согласилась помириться с ним? Он ведь тебя умолял. На самом деле он никогда и не переставал тебя любить, разве ты не понимаешь?
      — Я в этом не так уверена. И потом, дело не в этом. Я перестала его любить. Он стал мне не нужен.
      — Может быть, вы встретите кого-нибудь другого, тетя Барбара? — сказала я.
      — Мне кажется, сейчас мне уже никто не нужен, — ответила тетя Барбара. — Мне нравится жить одной, совершенно независимо. Хотя я рада была бы иметь детей.
      — Давай мои будут у нас общие, — сказала мама. — А если я не выживу…
      — Прекрати!
      — Ты выживешь, мама!
      — Если вдруг. Ты позаботишься о детях, Барб?
      — Ты же знаешь, что да.
      — Джей может еще что-нибудь выкинуть.
      — Я его уйму, не волнуйся. И тебя тоже, если ты не перестанешь пороть чепуху. Поспи лучше.
      Мама несколько дней не вставала. Мы ходили по квартире на цыпочках. Кендэлу приходилось убавлять до минимума громкость телевизора. Нам не всегда удавалось убавить до минимума его собственную громкость. Он начинал громко плакать по самому пустячному поводу.
      — Кендэл, ну постарайся же быть хорошим мальчиком, — упрашивала я.
      — Нет, я хочу быть плохим, — отвечал Кендэл.
      Он все время изводил меня, пока я делала для мамы необыкновенно красивую открытку "Выздоравливай!". Я изобразила чудесный сельский пейзаж с синими птицами и цветущими яблонями, крошечными ягнятами и белыми лебедями на реке. Четыре фигуры шли по нему, взявшись за руки, в лучах заката: мама, Кендэл, тетя Барбара и я. На праздничное платье тети Барбары у меня ушла целая обертка от «Кэдбери». Я наклеила перышки вокруг маминых плеч, чтобы изобразить куртку с меховым воротником, и блестки на ноги — это были блестящие туфли.
      Маму я наклеила чуть-чуть высоковато, так что она у меня парила над землей, даже когда я пририсовала к блестящим туфлям высоченные шпильки. Перышки тоже выглядели странновато. Они слишком напоминали крылья ангелов.
      — Дай посмотреть, — попросил Кендэл. — Пусти Джорджа посмотреть, Лола Роза.
      — Слушай, не тычь мне в лицо своей грязной акулой, — раздраженно сказала я.
      Джордж был перемазан вареньем, клеем и вообще всякой грязью.
      — Его надо вымыть.
      — Он не любит, когда его моют. Вот поплавать он бы не отказался. Лола Роза, можно мы скоро сходим навестить настоящего Джорджа?
      — Нельзя, конечно. Ты же видишь, как плохо мама себя чувствует.
      — Пусть бы нас тетя Барбара сводила.
      — Она ухаживает за мамой, ты же знаешь.
      — Тогда ты нас своди.
      — Ага, дожидайся.
      — А почему ты не хочешь? Потому что боишься?
      — Заткнись, Кендэл. Не приставай ко мне. Пойди посмотри, может быть, мама проснулась и хочет пить.
      Тетя Барбара уснула, потому что она почти всю ночь не отходила от мамы.
      — Я не хочу идти к маме. Она страшная.
      — Не дури.
      — Вдруг ее стошнит на меня?
      — Не стошнит. Мне кажется, это у нее уже прекратилось. Она съела вареное яйцо и гренок, а потом суп в обед, и ее не стошнило.
      Я предупредила Кендэла, что выброшу Джорджа на помойку, если он дотронется до моей открытки, и пошла сама проведать маму. Она лежала высоко на подушках и курила.
      — Мама, тебе нельзя курить!
      — Почему? Чтобы не заболеть раком? — рассмеялась она.
      Тетя Барбара пошевелилась. Она плотно сидела в кресле, опустив голову на руки.
      — Боюсь, что ее оттуда уже не вынешь, — шепотом сказала мама. — Придется ей так и ходить с креслом на заднице.
      — Мама! Какая же ты вредная!
      — Да, да, конечно. Слушай, Лола Роза, я умираю с голоду. Что у нас есть поесть?
      — Могу дать тебе яйца с сухариками.
      — Меня с души воротит от всей этой детской дряни. Сбегала бы ты в палатку за горячей картошкой!
      Своих денег у нас по-прежнему не было, поэтому мне пришлось стащить кошелек тети Барбары из ее сумки. Я знала, что она не рассердится.
      Я бежала к палатке сломя голову, подпрыгивая, как маленький ребенок. Обратно я шла ровным шагом, бережно держа большой, горячий, жирный пакет с картошкой, и наткнулась на Росса.
      — Гляди-ка, малышка Лола Розочка! Ну что, пойдем поцелуемся?
      — Нет, спасибо.
      Я увернулась и помчалась к дому, едва касаясь асфальта, как мамины шпильки на моей картинке. Похоже, маме намного лучше. Самое худшее позади. Правда?
 

      Я проснулась среди ночи от шагов, шепота и стонов. Тихо соскользнув с кровати, я помчалась в гостиную.
      — Маму снова тошнит?
      Тетя Барбара склонилась над мамой.
      — Она очень горячая. Лола Роза, включи свет, я посмотрю на нее.
      Я включила свет. На первый взгляд мама выглядела хорошо. Розовые щеки, блестящие глаза. Слишком розовые, слишком блестящие.
      — У нее жар. Я думаю, надо везти ее в больницу, — сказала тетя Барбара.
      — Нет, не хочу в больницу, — пробормотала мама.
      — Ты больна, родная. Нужно сбить температуру. Лола Роза, помоги мне собрать ее вещи. Я повезу ее сейчас в больницу.
      Я завернула маму в одеяло. Она вся горела, но при этом тряслась в ознобе.
      — Что со мной еще приключилось, черт побери? — жалобно сказала она.
      — Я думаю, это лейкоциты. Я читала кое-что о раковой терапии. — Тетя Барбара положила маме на лоб влажное полотенце. — Химия убивает их, поэтому у тебя нет сейчас никакой сопротивляемости инфекции.
      — Ты всегда была такая умная, — сказала мама. — Ну и что будет дальше, доктор Барб? Это уже кранты?
      — Да нет, конечно. Любишь ты из всего делать трагедию. Это быстро пройдет. — Голос тети Барбары звучал не очень уверенно. — Лола Роза, поцелуй маму на прощание.
      Я поцеловала ее в обе розовые щеки:
      — Ты поправишься, мама. Ты должна.
      — Будем надеяться, — сказала мама.
      Тетя Барбара взяла ее на руки, как ребенка, и понесла вниз по лестнице к машине. Я наблюдала из окна, как тетя Барбара открывает машину и осторожно укладывает маму на заднее сиденье. Машина тронулась. Я смотрела вслед красным огонькам. Потом в темноту, где они только что были. Голос Рока завел свою песню:
      "Ты видела маму в последний раз".
      — Заткнись! Это чушь. Ты чушь! Тетя Барбара сказала, что все скоро пройдет.
      "А что она еще могла сказать? Но ты же знаешь, что это неправда. Мама умрет".
      — Не умрет, не умрет, не умрет!
      Я заткнула уши. Но голос был внутри:
      "Она умрет, и ты ничего не можешь поделать".
      — Я загадаю желание, буду молиться, пообещаю что угодно.
      Мне вспомнились все волшебные сказки, которые нам читали в школе, где нужно было пройти опасное испытание, выполнить невозможное задание.
      — Я сделаю все, что угодно.
      "Действительно все?"
      — Да, все!
      "Хорошо. Чего ты больше всего боишься?"
      — Отца!
      "Сейчас он тебя уже не так пугает".
      — Тогда чего?
      "Что тебе снится в страшных снах?"
      — Акулы.
      "Правильно. Вот и иди в аквариум. Стань у витрины с акулами. Прислонись к стеклу, чтобы они подплывали к тебе совсем близко".
      — Не могу!
      "Стой там и отсчитывай шестьдесят секунд. Потом еще и еще — и так шестьдесят раз, пока не пройдет целый час".
      — Но я закричу! Меня стошнит! Я не смогу!
      "Даже чтобы спасти маму?"
      Я понимала, что этот голос не настоящий, что все это я сама выдумываю. И в то же время он говорил что хотел, я ничего не могла с этим сделать.
      Я представила, как мимо меня скользят огромные рыбьи головы, чудовищные неподвижные глаза, ряды острых зубов. Меня затрясло, как будто они уже плывут за нашим окном. Я не смогу.
      Нет, смогу. Ничего тут нет трудного. Это может любой ребенок, запросто. Я должна постараться — ради мамы.
      Я подошла к дивану и зарылась лицом в мамину подушку, вдыхая сладковатый запах ее духов. Тетя Барбара вернулась на рассвете. Лицо у нее было перевернутое. Увидев меня, она попыталась изобразить улыбку.
      — Все в порядке, Лола Роза. Там в больнице за мамой присмотрят. Они сейчас накачивают ее антибиотиками.
      — Я не пойду сегодня в школу. Мы с Кендэлом поедем в больницу.
      — Нельзя, хорошая моя.
      — Можно!
      — Нельзя, потому что маму положили в специальный бокс. Тебе нельзя ее навещать, потому что ты можешь занести ей еще какую-нибудь инфекцию.
      — Это я занесла ей инфекцию? — Мне стало совсем жутко.
      — Нет! То есть это мог быть любой из нас. Просто твоя мама сейчас очень уязвима. — Тетя Барбара на секунду прикрыла глаза, борясь с собой. — Я все бы отдала, чтобы ей стало лучше, Лола Роза.
      — Вы ее любите, тетя Барбара?
      — Ну конечно. — Она утерла глаза.
      — Но она так плохо с вами поступила. Она увела вашего парня.
      — Это да. Она была ужасно вредная, еще когда была маленькая. У меня была такая чудесная фарфоровая кукла в длинном шелковом кринолине и с зонтиком…
      — У меня есть картинка с такой куклой. Она очень красивая!
      — Так вот твоя мама отрезала ей золотые кудряшки и изрисовала руки синей шариковой ручкой. Она сказала, что сделала из нее панка. Я устроила скандал, хотя, вообще-то, я была уже не в том возрасте, когда играют в куклы. Отец услышал, посмотрел на куклу и набросился на твою маму. Он вообще был с ней жесток. Я все глаза проплакала, потому что из-за меня у твоей мамы все ноги были в красных следах от пинков. Конечно, я всегда ее любила. Как ты любишь Кендэла.
      — Не думаю, что я бы его любила, если бы он испортил мою куклу.
      — Конечно, любила бы. Ты бы его ненавидела, но любить бы все равно не перестала. Я была ужасно расстроена, когда твоя мама окончательно пропала. А теперь, когда я ее снова нашла… — Тетя Барбара смолкла на секунду, потом набрала побольше воздуху. — Я так рада, что нашла ее. И вас с Кендэлом. А сейчас пойдем-ка спать, дорогая, у нас еще есть часок-другой до школы.
      Тетя Барбара поставила будильник, но не пошевелилась, когда он зазвонил. Я быстренько выключила его, потом умыла и одела Кендэла и сама собралась.
      — Где мама? — спросил Кендэл. — Она уже умерла?
      — Кендэл, ну что ты говоришь! Нет, она снова в больнице, потому что у нее температура.
      — А там она умрет?
      — Нет! Не умрет она, сколько тебе повторять? Теперь давай позавтракаем тихонько, ладно? Не будем будить тетю Барбару.
      — Тогда она не успеет отвести нас в школу.
      — Я нас отведу, как раньше. Тете Барбаре надо выспаться, она всю ночь не спала.
      Кендэл кивнул и стал завтракать, положив на колени Джорджа. Джордж весь блестел от масла, а сверху был весь усыпан крошками. Кендэл отвратительно вел себя за столом, а сегодня особенно.
      — Не соси гренок. Это тебе не фруктовый лед.
      — Ты же сказала, чтобы я ел тихо. А если гренок кусать, он хрустит.
      Я не могла не улыбнуться. Зато я сделаю ему сегодня приятный сюрприз.
      Я написала тете Барбаре записку, что мы ушли в школу, и привет от нас маме! Потом мы тихонько вышли на лестницу. Я бесшумно прикрыла входную дверь.
      Кендэл выбежал из палисадника и повернул направо.
      — Не сюда, — сказала я, беря его за руку.
      — Но в школу же сюда!
      — Знаю. Но мы идем не в школу.
      — А куда? К маме в больницу?
      — Нет, туда нас не пустят, пока у нее не спадет температура.
      — Так куда мы идем?
      — Подожди, узнаешь.
      В метро я купила два детских билета. Я снова стащила денег у тети Барбары, но что мне оставалось делать?
      — Мы едем в город? — спросил Кендэл. — Без взрослых?
      — Да. Это будет приключение. Договорились?
      — Оно будет не страшное?
      — Для тебя — нет.
      Он не понял, что я имею в виду. Догадался он только тогда, когда мы вышли на набережную.
      — Это дорога в аквариум!
      — Угу.
      — Ой, Лола Роза, ты меня правда ведешь навестить Джорджа?
      — Да.
      — Но ты же терпеть не можешь акул.
      — Верно.
      — Ты не пойдешь внутрь?
      — На этот раз пойду.
      Правда, уверенности у меня поубавилось. На минуту я остановилась.
      — Что с тобой?
      — Я как-то странно себя чувствую.
      Кендэл посмотрел на меня:
      — Ты как-то странно выглядишь. Вся зеленая. Как будто тебя сейчас стошнит.
      — Меня правда немного тошнит.
      — Подожди лучше снаружи. Я пойду один. Я не боюсь, — гордо сказал Кендэл.
      "Я знал, что у тебя не хватит смелости".
      — Я пойду с тобой.
      Я подошла к кассе и заплатила, сделав вид, что мы пришли с другой семьей, стоявшей впереди нас. В аквариуме было темно, повсюду слышался шум воды, как будто мы погружаемся в открытый океан. Внезапно стало казаться, что выхода отсюда нет. Я увидела дверь, но на ней было написано: ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН. НАРУШИТЕЛИ БУДУТ ОТДАНЫ НА СЪЕДЕНИЕ АКУЛАМ.
      — Пошли, это вниз по лестнице. — Кендэл бежал впереди.
      — Подожди! — крикнула я, хватаясь за его руку.
      — У тебя ладонь вся мокрая, Лола Роза. Пусти.
      — Нет. Пожалуйста. Кендэл, подожди.
      — Я хочу к Джорджу.
      Он вырвал руку и помчался к лестнице на нижний этаж. Я бежала за ним по голубовато мерцающим коридорам. Мы оказались у огромной витрины, вокруг которой толпились посетители.
      — Джордж! — завопил Кендэл, бросаясь к стеклу.
      Я съежилась на противоположной стороне прохода и зажмурилась, чтобы не видеть темных теней, скользивших в толще воды. У меня перехватило дыхание. Казалось, я тоже попала в воду и медленно тону.
      Я хотела подойти к аквариуму с акулами и бесстрашно прижаться к стеклянной витрине, но ноги отказывались меня нести.
      Я услышала, как Кендэл зовет:
      — Джордж, Джордж, ко мне, мой хороший! — как будто подзывает свою собачку. Открыв глаза, я увидела, что Джордж с широко распахнутой пастью плывет прямо на него.
      — Кенни! — завопила я.
      Казалось, акула сейчас проглотит его живьем. Я бросилась к аквариуму, пытаясь оттащить брата от чудовищных челюстей.
      — Отстань! Не хватай меня! Со мной все в порядке. Я нисколечко не боюсь. — Кендэл сердито отпихнул меня.
      Я боялась. Я наконец стояла, прижавшись к стеклу, а мимо проносился Джордж, и я видела по его странным холодным глазам, что он меня узнает.
      — Это я, Лола Роза. Я здесь, — прошептала я. — Я могу. Могу тебя переглядеть. Проплывай мимо сколько хочешь. И пожалуйста, разевай свою страшную пасть и показывай мне все зубы — я не отойду. Я буду стоять здесь нос к носу с вами со всеми целый час. И маме станет от этого лучше, вот увидите.
      Я считала и считала секунды. Некоторое время Кендэл наблюдал за мной, а потом присел в уголке, уткнув подбородок в колени, и только слабо помахивал, когда Джордж появлялся в пределах видимости. Иногда об Кендэла спотыкались. Акулы были главной достопримечательностью аквариума. Меня пытались отпихнуть от стекла, но я не поддавалась. Я даже не пропускала вперед маленьких детей.
      Я не могла понять, почему они не боятся. Некоторые улыбались акулам, как будто это были золотые рыбки. Правда, взрослые иногда пугались, вскрикивали и поспешно отходили.
      Я выдержала бесконечные круги, которые описывали акулы, никогда не сталкиваясь друг с другом. За каждой следовали похожие на привидения скаты, как будто ведя медленный хоровод. Стаями проносились золотые каранксы. Акулы плавали поодиночке, словно каждая была единственной жительницей аквариума: усатая акула, зебровая акула, тигровая песчаная акула, коричневая акула.
      Я смотрела на них, и каждый раз, когда они проплывали мимо, сердце у меня бешено колотилось, а на лбу выступал пот. Меня мутило, хотелось в туалет, я не могла унять дрожь — и все же не двигалась с места.
      Я считала секунды, пока не добралась до трех тысяч шестисот. Тогда я отошла от стекла. На витрине остался влажный силуэт. Казалось, призрачная Лола Роза прошла сквозь стекло и плавает теперь внутри вместе с акулами.
      — Ты, похоже, действительно увлекаешься акулами, — сказал служитель в ярко-желтой майке.
      Я слабо улыбнулась в ответ, потирая лоб.
      — Приходи как-нибудь во время кормления.
      Я представила, как эти челюсти сжимаются, жуют, глотают.
      — А как вы их кормите? Неужели вы заходите к ним в воду?
      — Нет. Угрей мы кормим в воде, а акул нет.
      — В конце концов они вас самих съедят, — сказала я.
      — Нет, эти лапушки уж точно нет. Мы иногда с ними плаваем, но только не при публике.
      — Не может быть! — Я не могла понять, смеется он надо мной или говорит правду.
      — Правда плаваем. — Служитель сунул руку в карман и вытащил что-то белое и острое. — Это акулий зуб. — Он протянул его мне: — Держи, я тебе его дарю, раз ты так любишь акул.
      — Серьезно? — Я поспешно схватила зуб, пока он не передумал.
      — Говорят, они приносят удачу.
      — Спасибо большое, — прошептала я, крепко сжимая зуб в ладони.
      Служитель кивнул, помахал мне рукой и отправился восвояси.
      — Что он тебе дал? — спросил Кендэл.
      — Мятную жвачку. — Я быстро поднесла руку ко рту и притворилась, что жую. — Ты ведь не любишь мятную жвачку, правда?
      — Я люблю мятное печенье «Кендэл», — сказал Кендэл.
      — Я тоже, — сказала я. — Пойдем купим тебе мороженое за то, что ты был таким молодцом.
      Всю дорогу домой я сжимала в руке акулий зуб. Совесть моя была неспокойна, потому что я знала, в какой восторг этот зуб привел бы Кендэла. Но тогда он захотел бы взять его себе. Мне нужно было сохранить зуб в целости, чтобы отдать его маме.
      Я нисколько не сомневалась, что это волшебный талисман, способный вылечить маму. Не зря же я выдержала часовую пытку перед акульей витриной. Зуб был знаком, что я справилась с задачей. Я выполнила то, чего требовал голос Рока.
      Теперь мама поправится.
 

      Когда мы вернулись, тети Барбары не было. Она, конечно, поехала в больницу. Лучше бы мы подольше остались в городе. День тянулся бесконечно. Наконец вернулась тетя Барбара. Я слышала, как она торопливо подымается по лестнице. Войдя в квартиру, она сперва не могла говорить — так она запыхалась. Волосы у нее растрепались, голубая рубашка была в мокрых пятнах.
      — Где вы были? — задыхаясь, спросила она. — Я пришла за вами в школу, а вас нет. Миссис Бэлсэм сказала, что вы вообще сегодня в школу не пришли. Как ты могла так со мной поступить, Лола Роза, особенно сейчас?
      — Простите. Мне… мне нужно было в аквариум. Я не хотела, чтобы вы волновались. Я оставила записку.
      — Чтобы этого больше не было! — сказала тетя Барбара. — В аквариум? Да боже ты мой, неужели Кендэл все еще туда не находился?
      — Мы ходили не из-за Кендэла, а из-за меня. Чтобы мама поправилась. Ей ведь лучше — правда, тетя Барбара?
      Я так сжала акулий зуб, что он воткнулся мне в ладонь. Тетя Барбара посмотрела на меня, борясь с волнением. По ее раскрасневшемуся лицу потекли слезы.
      — Нет, ей хуже, — сказала она. — Врачи не могут сбить температуру. Антибиотики не действуют. Поэтому я и пошла за вами. Зайти к маме вам не позволят, но вы могли бы поговорить с ней из коридора.
      — Она умирает, да? — спросил Кендэл.
      — Нет, — сказала я.
      — Может быть, и умирает, Лола Роза. — Тетя Барбара обхватила меня рукой за плечи.
      — Этого не может быть! Я сделала так, что она поправится! Я стояла рядом с акулами. Они подплывали прямо ко мне, но я не убегала. У меня есть волшебный зуб! Не может быть, чтобы она умерла, — всхлипывала я. — Что я не так сделала? Может быть, мало постояла? Что?
      — Прекрати, Лола Роза. Все так. Но не ты наслала на маму болезнь, и не в твоих силах вернуть ей здоровье, что бы ты ни делала.
      — В моих! Я так старалась! Смотрите, я получила счастливый акулий зуб!
      — Покажи! Откуда ты его взяла? Дай мне! — закричал Кендэл, пытаясь выхватить зуб.
      — Это маме! — Я подняла его высоко над головой.
      — Тогда поехали, отвезем его ей, — сказала тетя Барбара. — Но ты должна понимать, Лола Роза: это просто подарок. Это не волшебство. Этот зуб не может вылечить маму.
      — Может!
      — Ну что ж… Попробуем, — сказала тетя Барбара. — Я только быстренько сполоснусь и переоденусь, ладно, дети? Через пять минут выходим.
      Я тоже решила переодеться. Я надела свою лучшую черную блузку и малиновую бархатную юбку. Погода была слишком теплая для курточки на меху, но все же я надела и ее. Кендэла я одела в черную кожаную куртку, несмотря на его протесты. Он все пытался выхватить у меня акулий зуб.
      — Я же сказала тебе, Кендэл, это маме. Когда мы пойдем в следующий раз в аквариум, я попрошу еще один для тебя.
      — Только, пожалуйста, не тогда, когда вы должны быть в школе.
      Тетя Барбара вышла из ванной, вся розовая после душа. На ней был лиловый шелковый тайский костюм, отороченный серебряной тесьмой, и серебряные шлепанцы.
      — Какая вы красивая, тетя Барбара!
      — Спасибо, Лола Роза! Ты тоже. И ты, Кендэл. Ну что, акулий зуб взяли? Тогда вперед, хорошие мои. В путь.
      На лестнице мы встретили Энди и Стива.
      — Вы нарядились, как на торжество, — сказал Стив.
      Голос Рока разнесся по лестничному пролету:
      "Торжество прощания".
      Я так крепко сжимала акулий зуб всю дорогу до больницы, что на ладони у меня остался глубокий красный след.
      — Он тебя укусил, — сказал Кендэл.
      Мы шли по бесконечным, сияющим белизной коридорам. Сандалии Кендэла скрипели, мои каблуки стучали, а шлепанцы тети Барбары хлопали при каждом шаге. Когда мы добрались до нужного отделения, тетя Барбара оставила нас в коридоре, а сама пошла в бокс, где лежала мама.
      Ждать пришлось долго. Я взяла Кендэла за руку.
      — Акулий зуб у тебя не в этой руке? Не хочу, чтоб он меня тоже укусил!
      — Нет, он в другой. Все хорошо.
      — Ничего не хорошо, правда, Лола Роза? — Кендэл переплел свои пальцы с моими. — Что они сделали с мамой? Почему нас не пускают на нее посмотреть?
      — Потому что на нас слишком много микробов. Но тетя Барбара говорила, что мы можем поговорить с ней из коридора. Давай попробуем?
      — А что мы ей скажем?
      — Что угодно. Например: "Мама, мы тебя любим. Поправляйся скорее".
      — Мне кажется, это глупо выглядит — так кричать. Вся палата напротив будет на нас таращиться.
      — А мы подойдем к самой двери. Пошли.
      Мы подошли к двери маминого бокса.
      Она была приоткрыта. Я боязливо заглянула внутрь. Мама лежала на кровати, но лицо ее скрывала маска, и со всех сторон к ней подходили резиновые трубки. Догадаться, что это мама, можно было только по светлым волосам, рассыпанным по подушке. Медсестра мерила ей температуру и препиралась с тетей Барбарой.
      — Вы же знаете, пускать сюда детей строго-настрого запрещено, — говорила она.
      — Какая теперь разница? — сказала тетя Барбара. — Подумайте о детях. Им нужно увидеть мать. А потом, это может ей помочь. Она их так любит.
      — Я думаю, ей уже ничем не поможешь, — сказала медсестра.
      Я заплакала. Медсестра подняла глаза, увидела меня и кивнула:
      — Ладно. Быстро. Даю вам две минуты поглядеть на маму. А я на это время смоюсь.
      Мы с Кендэлом на цыпочках подошли к кровати. Тетя Барбара осторожно просунула руку сквозь все мамины трубки и погладила ее сжатый кулак.
      — Никки, родная, дети пришли. Джейни и Кенни. Лола Роза и Кендэл. Хотят с тобой поздороваться.
      Глаза у мамы по-прежнему были закрыты, кулак не разжался.
      — Мама! — сказала я. — Ты меня слышишь, мама? Мама, я тебе кое-что принесла.
      Я дотянулась до ее кулака, осторожно разжала пальцы и вложила туда акулий зуб.
      — Вот! Мама, ты никогда не угадаешь, что это. Это настоящий акулий зуб! Он правда приносит счастье. Я выдержала испытание, и это моя награда. Он тебя вылечит!
      Мама не шевелилась.
      — У меня нет для тебя акульего зуба, но я могу дать тебе целую акулу, если хочешь. — Кендэл сунул грязнулю Джорджа маме под мышку.
      — Слышишь, мама? Кендэл отдал тебе Джорджа! — сказала я.
      — Не насовсем, — пояснил Кендэл. — На время.
      — Зато акулий зуб я тебе дарю. Когда ты поправишься, мы можем просверлить в нем дырку и повесить на веревочке тебе на шею.
      — Мне только не хватало веревочки на шее, — невнятно произнесла мама.
      Мы все подскочили. Она открыла глаза.
      — Мама, ты жива! — всхлипнула я.
      — Конечно, жива. И скоро поправлюсь. Мне еще надо вас вырастить, правда ведь? А теперь брысь, дети. У меня голова раскалывается.
      Мы поцеловали ее в пылающий лоб — сперва тетя Барбара, за ней Кендэл, потом я. Джорджа я у нее забрала, потому что понимала: Кендэл без него не заснет, а кроме того, в Джордже наверняка сидели миллионы микробов.
      — Я тебя вылечила — правда, мама? — прошептала я.
      — Я сама себя вылечила, — ответила мама. — Я всемогущая. Настоящая госпожа Удача.
 

      Температура у мамы спала, но ей пришлось еще некоторое время пролежать в больнице. Потом ей стало настолько лучше, что ее отпустили домой, но все равно ей приходилось ездить в больницу на лечение. Химия, много недель.
      Мамины прекрасные длинные волосы начали выпадать после второго курса химии. Сперва мы очень испугались. Мы с Кендэлом забрались утром к ней в постель, а когда она села, на подушке остались длинные светлые пряди.
      — Господи! — Мама поднесла руку к голове, нащупывая облысевшие места. — Это как в фильме ужасов!
      — Ничего страшного, мама, всего-то несколько прядок, — солгала я.
      Мамины пальцы снова торопливо забегали по голове. Тут и там выпадали новые прядки и плавно опускались ей на ночную сорочку. Мама расплакалась, обхватив голову руками, словно надеялась удержать остатки волос.
      Кендэл тоже заплакал, сощурившись, чтобы не так ясно видеть маму.
      — Что случилось? — В комнату вплыла тетя Барбара в длинном черном шелковом халате, служившем ей ночной сорочкой.
      — Смотри! — всхлипнула мама.
      — Ах ты боже мой! Твои чудные волосы, бедная ты моя! Слушай, я знаю, что надо сделать. Лола Роза, у тебя ведь были острые ножницы?
      — А что, уже пора перерезать мне глотку? — фыркнула мама.
      — Пора постричь тебе волосы, Ник.
      — Ни за что! У меня всегда были длинные волосы. Я не представляю себя иначе.
      — И все же придется их остричь, родная, — грустно сказала тетя Барбара. — Садись-ка в кресло, и приступим. Нагрузка на корни будет меньше, если они будут совсем короткие. Может быть, так нам удастся их сохранить.
      Тетя Барбара подстригла маму совсем коротко. Я собрала все прядки, сплела их в толстую, пушистую косу и перевязала малиновой лентой.
      — Мама, ты сможешь прикалывать ее сзади.
      — Не получится, — со слезами сказала мама. — На кого я похожа? Как эти бритоголовые!
      — Нет, мама, знаешь, на кого ты похожа? — Я смотрела на коротко остриженные волосы и бледное личико на шейке-стебельке. — На Кендэла!
      — Вот обрадовала! — сказала мама. Потом она утерла глаза, выпятила нижнюю губу и промямлила: — Хочу Джорджа!
      Получилось очень похоже, и мы все рассмеялись.
      Короткая стрижка не помогла. Волосы выпадали и выпадали, пока бедная мама не стала совсем лысой. Голова ее выглядела ужасно голой. В больнице ей дали парик, но он плохо сидел, а кроме того, мама говорила, что у нее от этой штуки жутко чешется голова. Она сделала несколько шарфов из тайского шелка тети Барбары и оборачивала ими голову, а сзади пришпиливала косу, которую я ей сделала.
      — Так очень красиво, мама, — сказала я.
      — Скажи лучше, очень жутко. — Мама вздохнула, глядя на себя в зеркало, и надула щеки. — И мало того, что у меня теперь башка лысая. Я еще и растолстела.
      Я всегда думала, что от рака худеют. Но мама и правда начала толстеть. От этой химиотерапии лицо у нее округлилось, и тело тоже.
      — Черт, ты только посмотри на меня! — Она попыталась застегнуть молнию на животе. — Придется мне купить новые джинсы. И вообще все новое.
      Даже ее любимый белый кожаный пиджак стал ей узок.
      — Пусть он теперь будет твой, Лола Роза, — сказала она.
      — Нет, он твой, мама. Ты снова похудеешь, когда поправишься.
      — Боюсь, что я никогда не поправлюсь. И чего ради было стараться, если в результате я буду выглядеть как свиной окорок? Я не могу быть такой толстухой!
      Тетя Барбара фыркнула:
      — Помолчи, худышка! Что бы ты стала говорить на моем месте?
      На самом деле тетя Барбара была уже не такая толстая, как раньше. Никакой диеты она не соблюдала, но у нее просто не было времени много есть, потому что на неделе она крутилась как белка в колесе вокруг нас, а на выходные мчалась заниматься своей пивной.
      — Похоже, я скоро начну влезать в обычную одежду, — сказала она. — Тогда я сделаю из этой своей лиловой тайской юбки покрывало на твою кровать, Лола Роза.
      — Нет, ты отдашь ее мне. Меня разносит, как надувной мяч.
      — Неправда, — сказала тетя Барбара. — По сравнению со мной ты все еще худышка.
      — Ну, это нетрудно, — заметила мама.
      — Мама! Как тебе не стыдно! — сказала я.
      Мама скорчила рожу:
      — Мне не стыдно. Я же больна, мне можно. У Барб, по крайней мере, на голове полно волос.
      — Твои тоже еще отрастут, не сомневайся. Будешь опять вся в золотых локонах. — Тетя Барбара обняла маму. — Только подожди, пока кончится эта химиотерапия.
      — После химиотерапии будет лучевая терапия. Терапия — это у них, наверное, такое красивое слово для пытки. Сперва они тебя травят, потом жгут.
      — Они тебя лечат, — сказала тетя Барбара. — Кончай ныть!
      — А ты кончай зудеть!
      На самом деле они не ссорились, а просто играли в такую игру. Потом они красивым дуэтом запели песню "Сестры".
      — В «Форели» мы бы имели большой успех, — сказала тетя Барбара.
      — Конечно, особенно если еще спляшем…
      — Я серьезно. — Тетя Барбара взглянула на маму, глаза у нее стали очень синими. — Почему бы тебе с детьми не переехать ко мне? Мои завсегдатаи будут от тебя в восторге. Ты будешь совладелицей пивной — так оно и должно было быть по справедливости. И ты бы мне помогла сделать наше заведение более современным. Как ты считаешь?
      Я затаила дыхание. Лицо у мамы сморщилось. Она заморгала, и по щекам у нее покатились слезы.
      — Да, пожалуй, — сказала она, как будто ей просто предложили чашку чаю, но при этом крепко сжала руки тети Барбары.
      — А вы, Лола Роза и Кендэл, что думаете? Вы согласны жить со мной вместе при нашей пивной?
      — А мне разрешат пить пиво? — спросил Кендэл.
      — Нет, но ты можешь пить колу и есть сколько угодно чипсов, — сказала тетя Барбара. — Кроме того, у меня при пивной большой, красивый сад. Мы там можем устроить прудик с золотыми рыбками. Боюсь, форель там разводить не получится, хотя это было бы стильно. И уж точно никаких акул!
      — Кроме моего Джорджа! Ему разрешат там плавать?
      — Пожалуйста, если он захочет, — ответила тетя Барбара. — А ты, Лола Роза? Согласна перебраться в «Форель»? Там в мансарде много маленьких комнат, так что у тебя была бы собственная спальня. Лиловая, разумеется. А где-то у меня стоит большая ширма, ты могла бы взять ее себе и украсить наклейками.
      Я глубоко вздохнула. Меня не нужно было уговаривать: это звучало как волшебная сказка.
      — Это было бы замечательно, — сказала я.
      Конечно, я буду скучать по моей лучшей подруге Харприт. У меня никогда раньше не было лучшей подруги, поэтому, конечно, будет очень горько с ней прощаться. Но, может быть, ее мама будет отпускать ее к нам на каникулах. Миссис Габри по-прежнему невысокого мнения о моей маме, но тетя Барбара ей очень понравилась. Она даже приглашала ее как-то к себя на чай!
      По миссис Бэлсэм я тоже буду скучать. Мне нравилось в «Жаворонках», в особенности на уроках рисования. Зато я пойду в новую школу. Я решила остаться Лолой Розой, и, может быть, у меня будет много новых друзей.
      По этому дому я особенно скучать не буду, только по Энди с верхнего этажа. Но они со Стивом все равно скоро переезжают. А мисс Паркер, наверное, отправится в дом престарелых. Все мы разъезжаемся. Это решено. Мама, Кендэл и я переезжаем в «Форель». Хотя она скоро будет называться иначе.
      — Я всегда терпеть не могла это название, — сказала мама. — Барб, нас же будут звать "Две форели"!
      — Давай сменим вывеску. В чем проблема? — сказала тетя Барбара. — И как мы ее назовем? "Поющие сестры"?
      — "Сестрица-гора и сестрица-крошка", — сказала мама. — Только это я теперь сестрица-гора.
      — Прекрати, — сказала тетя Барбара. — Вернется твоя фигура, не волнуйся! Хотя, конечно, в пивной тебе трудно будет соблюдать диету. Вот попробуешь нашего цыпленка под зеленым тайским соусом!
      Все мы понимали, что мама, худая или толстая, по-прежнему способна закадрить любого парня. Ей понравится в пивной, потому что туда приходит много мужчин. Я была бы рада, если бы она интересовалась ими поменьше, но, похоже, тут ничего не поделаешь. Как бы то ни было, не думаю, что ей когда-нибудь снова захочется вернуть отца.
      Отца я больше совсем не боюсь. Тетя Барбара защитит нас, если ему вздумается вернуться.
      Я боюсь за маму. Хотя ей правда намного лучше. В больнице очень довольны результатами лечения. Мистер Кей сказал, что вероятность выздоровления очень высокая.
      Не знаю, за счет чего. Может быть, просто благодаря лечению. Хотя в первую неделю она от него чуть не умерла.
      Ей повезло.
      Невозможно добиться, чтобы повезло. Невозможно нарочно выиграть в лотерею.
      Я понимаю: то, что маме стало лучше после того, как я выдержала испытание с акулами, — случайность. Счастливое совпадение. И все же мне становится хорошо на душе каждый раз, когда я вижу акулий зуб на серебряной цепочке у мамы на шее.
      Мы станем теперь жить-поживать и добра наживать — мама, тетя Барбара, Кендэл и я. Тьфу-тьфу, не сглазить!

 
 

Перевод с английского М.Сокольской.

Иллюстрации Н.Шэррата.

ЗАО «РОСМЭН-ПРЕСС»

2006

Ответственный редактор Т. Н. КУСТОВА

Художественный редактор Ю. А. БЕЛОВА

Технический редактор Т. В. ИСАЕВА

Корректор Л. А. ЛАЗАРЕВА

Сканирование, распознавание, вычитка — Глюк Файнридера