Рассел ждет меня у школы. Замечаю его в ту минуту, когда Магда, Надин и я выходим на игровую площадку. Рассел машет мне рукой, и я робко машу в ответ. Многие на нас смотрят. Мне неловко, когда все смотрят, но в то же время сердце наполняется гордостью. Приятно, что меня встречает мальчик. Он великолепно выглядит, даже в школьной форме. В своей одежде чувствую себя уродиной. Несмотря на все мои усилия выглядеть сногсшибательно, свитер заляпан краской, юбка мятая, а туфли покрыты грязью из-за того, что пришлось перебегать спортивную площадку, чтобы сократить расстояние и попасть в павильон на урок рисования. Утром мне не удалось найти ни одних целых колготок и пришлось надеть детские носки, врезающиеся в щиколотку.
      Многие девятиклассницы с любопытством уставились на Рассела — оглядывают его с ног до головы. Кажется, он произвел на всех впечатление, но только не на Магду и Надин.
      — Почему ты не заставишь его постричься, Элли? Волосы, которые лезут в глаза, были модны в прошлом году, а не в этом, — резко замечает Магда.
      — А ты уверена, что он в одиннадцатом классе? Слишком уж он молодо выглядит, — поддразнивает Надин. — Никогда не хотела встречаться со школьником!
      Чувствую, что они обе хотят меня завести, но ничего плохого не имеют в виду. Все равно это меня обижает.
      — У Рассела замечательные волосы. Мне будет очень жаль, если он подстрижется, — защищаю я его. — И мне кажется, что он выглядит на шестнадцать лет. А сколько лет твоему новому парню? — спрашиваю я Надин.
      — Какому это парню? — интересуется Магда.
      Надин напускает на себя загадочный вид и слегка постукивает себя по носу:
      — Ах! Наконец-то вам обеим интересно. Ну… ему девятнадцать.
      — Ох, Надин! Неужели история с Лайамом тебя ничему не научила? — со стоном говорю я.
      — Эллис не безнадежный неудачник, как Лайам, — заявляет Надин. — Классное имя, да?
      — Почему же этот девятнадцатилетний супермен хочет встречаться с девятиклассницей? — спрашиваю я. — Как будто трудно догадаться!
      — Думай что хочешь, Элли. Мне все равно.
      А вот мне нет. Рассел смотрит на меня и хмурится. Видно, что он волнуется. Наверное, не понимает, почему я сразу к нему не бегу, но нужно расспросить Надин о ее новом парне. До чего же она вредная! И зачем так себя со мной вести?
      — Ему правда девятнадцать? — спрашивает Магда.
      Вижу, ее это раздражает — ведь она самая хорошенькая. Это по Магде должны сохнуть парни и биться за право с ней встречаться. Но, кроме то затухающих, то возобновляющихся отношений с Грегом, у нее ничего нет, в то время как я дружу с Расселом, а у Надин появился девятнадцатилетний поклонник.
      — Он всего на пять лет старше меня, — небрежно говорит Надин. — Ничего особенного.
      Мне не нравится, что Магде и Надин уже четырнадцать. К сожалению, мне только тринадцать, и я чувствую себя намного моложе. А в школьной форме мне ни за что не дашь больше двенадцати.
      — Элли! — кричит Рассел.
      Нужно идти, а Надин собирается к Магде на похороны Помадки и будет ей рассказывать об Эллисе. Терпеть не могу, когда Магда и Надин секретничают, а я не могу принять в этом участия. Стою и не двигаюсь с места. Рассел кидает на меня последний сердитый взгляд, спрыгивает со школьной ограды и собирается уходить. Мне приходится его догонять. Быстро целую Магду, чтобы извиниться за то, что не смогу присутствовать на похоронах, и Надин тоже, чтобы напомнить ей о родстве наших душ еще с детского сада, когда мы в знак вечной дружбы, будто кровью, испачкали кисти рук красными конфетками «Смартиз». Даю подруге понять: не стоит забывать обо мне — я хочу быть в курсе, если она станет рассказывать о своем Эллисе.
      Хотя мне сейчас не до Эллиса! У моего Рассела слишком шикарный вид, и как-то страшновато встречаться с его папой. Они обитают в престижном районе на другом конце города. Дома там стоят целое состояние. Хотя Рассел с отцом и его подругой Цинтией живут только в квартире с садом, это все равно здорово.
      Рассел даже не смотрит в мою сторону, когда я его окликаю. Чтобы догнать друга, я вынуждена мчаться за ним сломя голову в грубых школьных туфлях.
      — Эй, Рассел, подожди! Что произошло?
      Приходится повиснуть на его руке, чтобы он остановился.
      — А-а, Элли! Неужто ты наконец меня заметила? — саркастически спрашивает он.
      — Что на тебя нашло? Почему ты вдруг хочешь удрать без меня? Мы же идем к тебе домой, да?
      — Ну, я-то думал, тебе было интереснее битых полчаса болтать с подругами.
      — Полчаса?! Не глупи! От силы полминуты!
      — Ты же в школе можешь целый день с ними трепаться.
      — Мы не треплемся. Это же мои подруги.
      — Не понимаю, что ты в них находишь! У Надин такой вид, словно она целый день провисела вниз головой в пещере с летучими мышами, а твоя Магда…
      — Что Магда? — резко спрашиваю я.
      — Ну, она выглядит… как… В общем, ее косметика, одежда и… — Рассел слишком откровенным жестом изображает ее грудь.
      — Сегодня она не накрашена, и со своей фигурой она ничего не может поделать, глупый. Хотела бы я выглядеть, как Магда!
      — Я рад, что ты на нее не похожа. Ты мне нравишься такой, какая есть, Элли, — говорит Рассел, наконец-то посмотрев на меня как следует.
      Он кидает взгляд на мою руку.
      — Все еще носишь кольцо? — нежно спрашивает он.
      Не могу же я рассказать ему про обложку журнала для малышей! И какое это сейчас имеет значение? Мне бы понравилось и кольцо из фольги! Я его обожаю, потому что люблю Рассела. До чего же здорово, что он больше не сердится! Рассел обнимает меня за плечи и чмокает в щеку.
      Мимо с хихиканьем и улюлюканьем проносятся глупые семиклассницы. Пытаюсь не обращать на них внимания, хотя краснею.
      — У тебя чудесная кожа, — говорит Рассел. — Обожаю твои розовые щечки.
      Весь мир становится розовым. Значит, Расселу все равно, краснею я или нет. Ему нравится. И кожа у меня далека от совершенства. По всему лицу лезут прыщи, а нос блестит, и в него можно смотреться, как в зеркало. Я быстро напудрила его в раздевалке (плюс намазала подмышки дезодорантом, провела щеткой по волосам и почистила зубы).
      Мы дружно шагаем рядом. Рассел обнимает меня. Мне уютно у него под мышкой.
      — Какая ты маленькая, Элли, — говорит он и нежно стискивает мне плечи.
      Мне нравится, когда меня называют маленькой. Кажется, я становлюсь крошечной и очаровательной, похожей на эльфа, а не на толстого, неуклюжего гномика. Мне страшно повезло, повезло, повезло, что Рассел мой парень. Мы вместе уже несколько недель, а я все не могу поверить в свою удачу.
      Нащупываю кольцо. Может быть, мы будем рядом много месяцев и лет, и однажды на его месте окажется настоящий перстенек.
      Никогда не чувствовала ничего подобного — никогда, никогда, никогда. Рассел у меня не первый мальчик, хотя… Что теперь говорить о тупом и неотесанном старине Дэне? Наши отношения не шли дальше дружеских. Ну, целовались, конечно, и ничего больше. Несколько раз нам было очень весело вместе, но никогда меня не переполняло головокружительное счастье. Губы сами растягиваются в улыбку, и, шагая рядом с Расселом, я напеваю про себя его имя.
      Сердечный друг, моя вторая половинка… До встречи с ним не понимала, что была совсем одна. После смерти мамы долго не проходило ощущение внутренней пустоты. Конечно, у меня есть папа, которого люблю. Сейчас люблю Анну, даже Моголя, но по-другому…
      Надин и Магда… Они всегда-всегда будут моими лучшими подругами, но наши отношения совсем не то, что дружба с Расселом. Мы можем, как другие девчонки, классно проводить время, но сердце не забьется, если Надин меня обнимет, и при звуке голоса Магды пульс останется прежним. Люблю их обеих, но я не влюблена.
      Понятно, Рассел злится — ведь я трачу на подружек уйму времени. Ему стоит только взглянуть на меня, чтобы убедиться — он на первом месте. Первый и последний, и никому не вклиниться между нами. Еще крепче прижимаюсь к нему, и он целует меня в макушку.
      — Прости меня, Элли, за вредность, — шепчет он.
      — Извини, что заставила ждать, — отвечаю я.
      — Ладно, пошли ко мне, — говорит Рассел, нежно обнимая меня. — Папа и Цинтия на работе — у нас в запасе почти целый час.
      Сердце бьется все сильнее и сильнее…

      У Рассела огромная красивая квартира, где все совершенно, — она могла бы вместить целый дом. Большие кремовые диваны, на которых ни пятнышка. На полках в безукоризненном порядке выстроилось богемское стекло. Даже глянцевые журналы на маленьком столике расположились с геометрической точностью.
      Если у папы Рассела и его подруги Цинтии когда-нибудь будут другие дети, жди неприятностей. Оставь мы Моголя в этой комнате на десять минут, одному Господу известно, что бы он в ней натворил.
      — Красиво, — вежливо говорю я, осторожно опуская свой видавший виды рюкзак на светлый ковер.
      — Скучно! Словно пришел в мебельный магазин, — ворчит Рассел. — Это не дом.
      На какое-то мгновение он превращается из друга, который старше меня на два года, в одинокого ребенка — ссутулился, волосы свесились на глаза. Подхожу к нему и обнимаю. Хочу утешить, показать, что мне известно, как непросто наладить отношения с подругой отца.
      Рассел неправильно истолковывает мой порыв — обнимает за талию, прижимает к себе и начинает целоваться. Гладит по волосам, проводит пальцем по уху, нежно покусывая мочку, и продвигается к шее, к очень чувствительному месту, где она переходит в плечо. Потом осторожно расстегивает школьную блузку.
      — Нет, Рассел! Не надо! Ну, пожалуйста!
      Мне и приятно, и страшновато. Не хочется заходить слишком далеко. А что, если неожиданно явится папа Рассела со своей подругой Цинтией и застанет нас на великолепном кремовом диване?!
      — Можно пойти в мою комнату, — шепчет Рассел мне на ухо.
      — Нет! Послушай, я тебе уже говорила… не хочу!
      — Нет, хочешь, — отвечает Рассел.
      — Ну, конечно, но это пока не входит в мои планы.
      — Даже если мы любим друг друга? — спрашивает Рассел и, подняв к губам мою руку, целует кольцо.
      — Даже если… — отвечаю я и, вырвавшись из его объятий, одергиваю одежду и пытаюсь успокоиться.
      Меня бросило в жар. Я вся дрожу, хотя так сильно его люблю, что совсем не хочется быть благоразумной…
      Подхожу к нему. Говорю, что хочу посмотреть его комнату.
      У Рассела замечательно — нет беспорядка, типичного для мальчишек, не валяются где попало потрепанные журналы, грязные носки и остатки еды. Вместо сарая — ультрасовременное жилище с кремовыми шторами, темно-коричневым ковром, гитарой и единственным постером на стене… Потрясающий письменный стол неправильной формы, высокий белый стул, лампа местного освещения…
      У Рассела полно великолепных красок, пастелей, цветных карандашей, тетрадей и альбомов для рисования и несколько рабочих набросков слоника для комиксов. Вариант моего слоника Элли, которого я рисую на всех школьных обложках и ставлю в конце писем рядом с именем.
      — Это мой Элли-слоник!
      — Ну, это действительно слоник, — отзывается Рассел.
      К верхнему рисунку приклеен розовый листок. Внимательно к нему приглядываюсь, хотя Рассел пытается оттащить меня от стола приподнимает сзади волосы, настойчиво целует в шею…
      Это объявление о конкурсе на лучший детский рисунок, в котором есть секция для подростков. Нужно придумать персонажа для комикса. Наградой будет его превращение в героя мультфильма, который, возможно, покажут по телевизору. В жюри входит Никола Шарп! Она мой самый любимый иллюстратор детских книг. Обожаю ее серию "Прикольные феи"!
      — Ничего себе, Рассел! Почему ты не сказал мне о конкурсе? Я тоже хочу участвовать!
      — Ты опоздала, Элли. Срок подачи рисунков истек. Я уже свой отправил.
      — И кого ты нарисовал?
      — Как видишь… — мямлит Рассел и показывает на наброски маленьких слоников.
      — Но это же я его придумала!
      — Нет! У твоего Элли-слоника уши гораздо больше и хобот не такой морщинистый, поэтому и смотрится он совершенно по-другому.
      — Вовсе нет! Когда Элли счастлив, он тоже высоко задирает хобот и подпрыгивает на одной ножке, — не отстаю я, тыкая пальцем в рисунок.
      — Ну, все счастливые слоники одинаковы, — говорит Рассел, нежно постукивая пальцем мне по носу. — Не сердись, Элли, у тебя нет авторского права на всех слоников для комиксов.
      Он пытается меня поцеловать, и в конце концов я ему отвечаю, но без прежнего энтузиазма. Рассел украл моего Элли!
      Бедный мой слон! Горько, точно малышке, у которой отобрали любимую игрушку. Знаю, что веду себя как ребенок, но чуть не плачу от обиды. Подло с его стороны не рассказать мне о конкурсе! Могли бы вместе к нему готовиться… Но уже нет желания…
      Все равно буду участвовать и ничего не скажу Расселу! Не дождется!
      Рассел хочет, чтобы я прилегла с ним на коричневую кровать, но настроение уже не то. Теперь наступает его очередь дуться. И все-таки ему нравится, когда я внимательно разглядываю книги на полках. У него полно альбомов по искусству, читаные и перечитанные тома "Гарри Поттера", книги Филипа Пулмана и все номера журнала "В мире дисков", "Властелин колец", несколько книг Стивена Кинга, Ирвина Уэлша, Уилла Селфа и потрепанный сборник "Моторы для танков фирмы "Томас".
      Заглянув одним глазком в его шкаф, обнаруживаю там несколько старых плюшевых мишек и на полке для свитеров — целую армию оловянных солдатиков, будто в шерстяной темнице.
      Начинаем играть в войну. Солдатики разбросаны по всему ковру. Неожиданно в комнату входит вернувшаяся с работы Цинтия. Она мне кажется эффектной и очаровательной, хотя и немного старой. У нее рыжие волосы, красивый кремовый костюм и много золотых украшений. Цинтия очень старается — варит нам кофе, угощает необыкновенными американскими пирожными с орехами, задает вопросы и пытается поддержать разговор. Я веду себя очень вежливо и приветливо, но Рассел лишь мычит в ответ.
      Интересно, неужели я была такой же противной, когда Анна пришла к нам жить? Наверное, еще хуже. Представляю, сколько всего ей пришлось вытерпеть — ведь она сама была студенткой. Нужно быть к ней повнимательней — побольше помогать с эскизами для джемперов. Анна слишком много работает, а папа ведет себя не лучше других мужчин — ворчит и стонет. Хуже Моголя!
      Итак, болтаю с Цинтией и помогаю готовить ужин. Рассел сердится и требует, чтобы я поиграла с ним на компьютере. Он хочет показать мне, как работать с компьютерной графикой. Вечно меня учит! Если он все знает, то почему украл моего Элли-слоника?
      Ну, что-то я развредничалась. Словно это так важно! Главное, Рассел меня любит, а я люблю его. Когда он кричит в третий раз, приходится встать и пойти к нему. Недоуменно приподнимаю брови и смотрю на Цинтию.
      — Наверное, нужно узнать, чего он хочет, — оправдываюсь я.
      — Понимаю, — говорит она с кривой усмешкой. — Стоит им щелкнуть пальцами, как мы вскакиваем и несемся со всех ног.
      Однако когда с работы возвращается папа Рассела, становится ясно, кто в доме хозяин. Цинтия, как юная девушка, нежно воркует и послушно себя ведет, но так или иначе последнее слово остается за ней — она выбирает вино, смотрит по телевизору свою любимую программу, а папа становится вместо нее к плите.
      Я очарована. Интересно, пошел ли Рассел характером в своего отца? Конечно, они похожи друг на друга. У Брайана, папы Рассела, те же мягкие светлые волосы, прямой взгляд, поза, даже походка — только больше морщин, двойной подбородок, и он килограммов на десять тяжелее.
      Брайан зовет меня в кухню — задает массу вопросов, смеется, шутит, почти флиртует, что немного странно. Расселу это тоже не очень нравится, и он приходит за мной. Брайан долго возится с ужином, но когда наконец нас зовут к столу, еда оказывается очень вкусной. Мы начинаем со свежего инжира и пармской ветчины, а потом переходим к пасте с морепродуктами и пудингу крем-брюле. Мой папа тоже умеет готовить, но его коронное блюдо — обычные спагетти, и конечно, ему не до изысков.
      На столе вино, наливают бокал и мне. Конечно, не очень большой, но все равно. Настоящая взрослая еда. Наши домашние трапезы проходят совсем по-другому, потому что Моголь всегда кричит с набитым ртом, расплескивает апельсиновый сок, размахивает ножом и вилкой и разбрасывает еду по всему столу. За ужином мы почти не разговариваем — нам не до дискуссий. Брайан с Расселом заводят разговор о политике — больше им делать нечего. Слегка волнуюсь — нужно что-нибудь вставить, но если быть до конца честной, совсем в ней не разбираюсь. Конечно, я за охрану окружающей среды, спасение китов или кого-нибудь там еще. Безусловно, я за мир во всем мире и уважение личности независимо от расы, религии и пола, но вполне отдаю себе отчет в том, насколько устарели мои политические идеи — они все с длинной бородой, как ворс на джемперах Анны.
      Цинтия рассуждает о правах женщин и изменении их роли в современном мире. Она расспрашивает о моих планах после окончания школы. Отвечаю, что хочу заниматься живописью, как Рассел. Тут же понимаю, что допустила ошибку. Брайан заводится с пол-оборота и начинает зудеть: это пустая трата времени, зачем нужно терять три или четыре года на мазню красками, если потом не знаешь, что делать с дипломом художественной школы… В конце концов станешь преподавателем рисования.
      — Папа Элли работает в художественном училище, — резко замечает Рассел.
      Брайан смущается:
      — Прости меня, Элли. Зря я полез в бутылку!
      — Ничего страшного. Мой папа говорит то же самое, — успокаиваю я его.
      — А чем мама занимается?
      У меня щиплет глаза.
      — Она давно умерла. Папа познакомился с ней в художественном училище. И с Анной тоже. Она моя мачеха. Анна не преподаватель — она делает эскизы для детских джемперов. Все началось с моделей для журнала по вязанию, а теперь сфера ее деятельности расширилась, и она придумывает другие изделия — шерстяные игрушки, свитера для взрослых и тому подобное.
      — Где она сбывает свою продукцию? На ярмарке народных ремесел?
      — Нет, Анна работает с магазинами, в основном со специализированными детскими отделами. В последнем номере «Гардиан» была о ней статья, и один из джемперов попал на страницы детской моды журнала «Харперз», — рассказываю я, слегка рассердившись на Брайана за ярмарку.
      Цинтия приходит в легкое возбуждение. Бежит, отыскивает последний номер «Харперз» и листает его до тех пор, пока не находит джемпер Анны для детского отдыха, на котором пресловутые кролики загорают на солнышке и едят морковку, держа ее в лапках как рожки с мороженым.
      — Прелесть! Очаровательно! А сейчас она делает эскизы для взрослых? Я бы хотела заказать джемпер для отдыха.
      Кажется, даже Брайан поражен тем, что эскизы Анны попали в газеты и глянцевые журналы. Действительно впечатляет — Анна очень быстро добилась успеха. По идее папа должен был радоваться больше всех, но, по-моему, его это немного тревожит. Профессионалом-то был он! В конце концов, кто учил Анну? Однако папа остался преподавателем, а из Анны получился настоящий дизайнер… Может быть, поэтому он недоволен? Или просто завидует?

      Брайан отвозит меня домой очень поздно. Я боюсь, что папа будет сердиться, потому что завтра идти в школу. Прежде чем войти, набираю в легкие побольше воздуха. Жду, когда папа выскочит в коридор и начнет на меня кричать. Ничего подобного не происходит. В гостиной, одна-одинешенька, сидит Анна. Она не рисует, не рассчитывает крестики для эскиза и не вяжет образцы. Не читает и не слушает музыку. Телевизор выключен. Анна сидит, уставившись в пространство.
      — Анна?
      Мачеха жмурится и словно меня не видит.
      — Привет, Элли, — тихо говорит она.
      — Анна, в чем дело? Что-нибудь случилось?
      — Ничего. Все нормально. Ну, ты хорошо провела время у Рассела?
      Прежде я бы пустилась в долгий разговор "о своем о женском": о Расселе, его квартире, его отношениях с мачехой и отцом. О Расселе, Расселе, Расселе… Если бы кому-нибудь вздумалось пересчитать количество слов в моей речи, имя Рассел заняло бы первое место.
      — Бог с ним, с Расселом, — твердо говорю я. — Что произошло? Где папа?
      — Не знаю, — отвечает Анна и вдруг заливается слезами.
      Сажусь рядом и обнимаю ее. Анна горько рыдает у меня на плече. Обычно она очень собранная и никогда не сдается, поэтому страшновато видеть ее в отчаянии. Пытаюсь не терять самообладания и утешить ее, но сердце сильно колотится, и в голове, как маленькие летучие мыши, кружатся разные страхи.
      — Он не пришел домой из училища. Я звонила в деканат — там никого нет. Позвонила ему на мобильный отключен, плачет Анна.
      — Думаешь, он попал в аварию? — шепчу я.
      Мысленно вижу папу в коме на больничной койке, вокруг суетятся врачи и медсестры, пытаясь вернуть его к жизни.
      — Вряд ли. У него с собой кошелек и записная книжка. Кто-нибудь нашел бы мой номер и позвонил.
      — Тогда где же он? — спрашиваю я.
      Иногда папа поздно приходит домой. Он вбил себе в голову, что порой нужно пропустить рюмку-другую со студентами, но подчас этим дело не ограничивается, и они пьют и третью, и четвертую… Но пабы уже закрыты — почти половина двенадцатого. Где он может быть?
      Вижу и другую картину. На этот раз он в постели с молодой хорошенькой студенткой…
      Трясу головой, чтобы прогнать эту мысль. Анна в страхе прикрывает рот рукой, в глазах застыл ужас. Наверное, она представляет то же самое.
      — Может, что-нибудь случилось с кем-нибудь из студентов? Проблемы на личном фронте… — в отчаянии придумываю я.
      Ну конечно, папа вполне может завязать интрижку с какой-нибудь студенткой. По щеке Анны катится слеза. Беру бумажную салфетку и нежно промокаю ей щеку.
      — Не надо, Анна! Ну, пожалуйста. Я этого не вынесу, — шепчу я.
      — И я не вынесу, — отвечает Анна, обхватив себя руками и раскачиваясь из стороны в сторону, точно от сильной боли. — Как он может так поступать со мной? Он же знает, как я его люблю и как это больно. Почему он хочет сделать мне больно?
      — Ну хватит, Анна. — Я тяну ее за рукав свитера, связанного по ее рисунку.
      Она тупо смотрит на черную шерсть, перебирая бахрому.
      — Конечно, в последнее время я часто раздражена. Знаю, что папе не нравится, когда неожиданно заканчивается масло. Меня это тоже выводит из себя. Но ведь это не причина, чтобы всю ночь не приходить домой!
      — Он вернется, еще не вся ночь. И это не из-за масла и не из-за твоей раздражительности, а из-за новой работы. Разве ты сама не понимаешь? Он не может с ней смириться.
      — Но сначала он меня поддерживал. Твой папа знал, как мне скучно сидеть дома без дела, особенно когда Моголь пошел в школу. Он меня подбадривал…
      — Ну конечно, когда был уверен, что это просто халтура — новое хобби Анны, чтобы заработать на булавки. Но как только ты втянулась, дела пошли в гору…
      — Не знаю, как буду справляться. Надо расширяться, набирать персонал. Мне нужна няня для Моголя, чтобы следить за ним, пока я на работе. Спросила твоего папу, не мог бы он почаще забирать его из школы. Я же знаю, что во второй половине дня у него редко бывают занятия, но он вышел из себя и сказал, что он преподаватель, а не нянька.
      — Вот видишь! Это его и раздражает.
      — Но сейчас многие мужчины берут на себя заботу о детях.
      — Те, кто помоложе. Папа еще ничего! Помню, когда я была маленькая, он даже не хотел меня спать укладывать. Представляю, что бы с ним было, если бы пришлось пеленать и кормить. Все делала мама.
      — Да, твоя мама все делала, — рыдает Анна. — Только ее он любил по-настоящему. Я всегда это понимала. Мне никогда не занять ее места. Да я и не хочу, но если бы ты только знала, как горько всегда быть на втором плане — с папой, с тобой…
      — Ах, Анна, мама была другая. Я уверена, папа любит тебя не меньше. Ты только посмотри на Моголя! Уж он-то точно тебя боготворит. У него ты определенно первая.
      — Уже нет, после того, как я накричала на него сегодня утром. Пыталась помириться с ним после школы, но он вел себя так осторожно, словно я в любую минуту могу взорваться. Потом пришлось встретиться с тремя женщинами, которые будут вязать джемперы с кроликами. Я рассчитывала, что папа будет дома и присмотрит за Моголем, но он не пришел, и я уже начала волноваться. Одна из женщин показалась мне неумехой — вряд ли она справится с работой. Вторая ждет ребенка и уже скоро не сможет вязать в полную силу. Все время, пока я пыталась обсудить с ними их обязанности, Моголь из шкурки вон лез, перебивал, выводил меня из себя — пришлось снова на него накричать. Он убежал и спрятался. Еле нашла его под кроватью, всего в пыли. Это еще одна проблема — нет времени на уборку. Бедный маленький Моголь сказал, что я злая и он хочет вернуть прежнюю маму…
      — Ох, Анна!
      Я не могу удержаться от смеха.
      Она тоже начинает тихонько хихикать, хотя по щекам по-прежнему катятся слезы.
      — Ничего в этом нет смешного, — жалуется она. — Может, бросить заниматься дизайном? Вот в чем вопрос. Нельзя несправедливо вести себя с Моголем и нельзя невнимательно относиться к твоему папе.
      — Чепуха! — Я беру Анну за плечи и легонько встряхиваю. Хватит, Анна! Не сходи с ума! Замечательно, что к тебе пришел успех! Нельзя ничего бросать на полпути, по крайней мере сейчас.
      — Признаюсь, я бы не смогла. Знаю, что устаю и из-за всего переживаю, но ты не представляешь, какое счастье видеть результаты своего труда, особенно когда получается то, что ты задумала.
      — Что и требовалось доказать! Вряд ли папе удастся тебя остановить.
      — Дело в том, что я его люблю, и мы с тобой знаем, где он сейчас, и я этого не вынесу, — снова начинает плакать Анна.
      — Слушай, давай пойдем спать, ну, поднимайся… — прошу я, помогаю ей встать с дивана и веду к двери.
      — Что мне теперь делать? Лежать одной на своем краю кровати, уставившись в потолок? — продолжает рыдать Анна, когда мы поднимаемся по лестнице. — И что мне делать, когда он наконец вернется домой? Притвориться, что сплю? Я уже пробовала, Элли, чтобы сохранить мир, но, кажется, больше не смогу — слишком больно.
      Какое облегчение, когда Моголь начинает хныкать во сне и звать Анну.
      — О господи! — стонет Анна, но поправляет на себе одежду, вытирает глаза и тихонько входит к нему в комнату. — В чем дело, малыш? — нежно бормочет она. — Насморк замучил? Давай, детка, мама поможет тебе высморкаться.
      Моголь что-то гундосит про страшного дядьку. Анна его успокаивает и говорит, что ему это только приснилось. Я прислушиваюсь — мне плохо, и я вся дрожу. Если бы меня можно было бы так же легко утешить, как Моголя.
      Ужасно быть взрослой и понимать, что на самом деле происходит между папой и Анной. Хочу, чтобы мне говорили, как они счастливы вместе, и что мой папа — не злой дядька, и все это только сон, и скоро мы все проснемся, и папа станет самим собой и, как прежде, будет обнимать Анну, насвистывать и шутить.
      Уже давно лежа в постели, слышу, как входит папа и тихонько крадется по ступенькам. Жду и прислушиваюсь. Потом до меня доносится шепот. В животе екает. Натягиваю простыню на голову, сворачиваюсь калачиком и пытаюсь от всего спрятаться. Представляю рядом с собой маму — она меня ласкает и рассказывает сказку про мышку Мертл. Постепенно начинаю о ней думать — мышка резво бегает в моих мыслях (сначала счастливая, а потом у нее дрожат усики и хвост дерзко задирается вверх). Она живет в кукольном домике с мамой и папой — мышками. Папа-мышка убегает и не возвращается, а у мамы-мышки целый выводок новых мышат. Ей не до Мертл, поэтому та собирается в дорогу — берет ночную рубашку в крапинку, щетку для усиков, маленькую мышку-куклу, делает себе большой сэндвич с сыром и уходит в огромный мир.
      Засыпаю и вижу во сне приключения Мертл. Просыпаюсь очень рано. Сажусь и прислушиваюсь. В доме тихо. Не слышно ни плача Анны, ни их ссоры с папой. Моголь тоже крепко спит. Верчу и верчу кольцо на пальце, не в силах понять, кончилось ли все плохое или еще только начинается.

      Уроков я не сделала — ничего не попишешь! Беру альбом для рисования и делаю маленькие наброски Мертл. Интересно придумывать для нее наряды. По-моему, больше всего ей идет голубой комбинезончик с вышитыми маргаритками. К нему полагается одна сережка-маргаритка, которая будет красоваться на большом ухе. Экспериментирую с обувью. Рисую балетные туфельки, сапоги и босоножки с многочисленными ремешками. Снабжаю рюкзачком на случай ухода из дома.
      Потом сочиняю всевозможные приключения. Бедной мышке предстоит множество испытаний. Похоже, она превратилась в героиню мышиной мелодрамы. Коты ее преследуют, собаки идут по пятам, и банда хулиганов-крысят не дает прохода. Она устраивает роскошное пиршество в кухне и чуть не попадает в мышеловку. У мышки болит лапка, и за ней ухаживает добрая хомячиха (Помадка вновь воскресла). Мертл отправляется в долгое ночное путешествие с готической крыской, у которой на хвосте прицеплено двадцать колец, — они едут на рок-фестиваль грызунов.