Важным центром героиновой сети Челине, отметила Мама Сутра, является мнимая церковь в Санта-Исабель, что на острове Фернандо-По.

В заключение Мама Сутра сказала, что, очевидно, Джозеф Малик, редактор «Конфронтэйшн», шёл по следу иллюминатов и был введён в заблуждение лживыми обвинениями против них, сфабрикованными Хагбардом Челине и адептами Жёлтого Знака. Что касается профессора Марша, то в ходе его исследований в Фернандо-По вполне могли открыться какие-то подробности о героиновой сети Челине.

— Значит, вы считаете, что они оба мертвы, — хмуро сказал Дэнни. — Как, возможно, мертвы Гудман, Малдун и Пат Уэлш, которая вела журналистское расследование.

— Не обязательно. Я ведь тебе говорила: насколько Челине блистателен, настолько же и безумен. Он создал собственную систему промывания мозгов и вместо того, чтобы уничтожать потенциальных противников, успешно их завербовывает. Вполне возможно, что все эти люди в данный момент работают на него, против Соединённых Штатов и иллюминатов, которых они считают главными врагами человечества. — Мама Сутра о чем-то задумалась. — Однако в этом нет никакой уверенности. События последних нескольких дней изменили Челине к худшему. Теперь он безумнее и опаснее, чем обычно. Похоже, серия убийств, прокатившихся по всей стране двадцать пятого апреля, — его работа, совершенная не без помощи Мафии. Он яростно набрасывается на любого, кто, по его мнению, может быть иллюминатом. Нечего и говорить, что большинство его жертв ни имели никакого отношения к иллюминатам, которые, как я говорила, представляют собой очень маленькую организацию. Поскольку он охвачен яростью и находится в параноидальном расположении духа, я опасаюсь за жизнь всех, кто рядом с ним.

Сидя в кресле, пьяный, удручённый и подавленный Дэнни подался всем телом вперёд.

— Теперь, когда я знаю, — риторически спросил он, — что мне со всем этим делать? Господи, что мне с этим делать?

Во время перелёта в Мюнхен я наконец-то взялся за чтение книги «Телемах чихнул» — ив этом был вполне уместный оттенок синхронистичности, поскольку Атланта Хоуп летела в одном самолёте со мной, сидя на несколько рядов кресел впереди меня по правому борту или как там это называется у самолёта.

Рядом со мной сидела Мэри Лу; это женщина, от которой уже так просто не отделаешься, если у тебя с ней получилось. Джон дал мне денег лишь на один билет, поэтому пришлось продать на Уэллс-стрит немного «чёрного аламута», чтобы и на неё хватило, а потом ещё и объяснять ей, что это не просто увеселительная поездка.

— Да что за тайны такие? — спросила она. — Ты агент ЦРУ, или комми, или кто-то ещё, господи ты боже?

— Если я тебе скажу, — ответил я, — ты все равно не поверишь. Просто наслаждайся музыкой, кислотой и всем происходящим, а когда надо будет, сама все увидишь. Ты никогда в это не поверишь, пока не увидишь собственными глазами.

— Саймон гребаный Мун, — торжественно сказала она, — после йоги и секса, которым ты обучил меня за последние три дня, я готова поверить во что угодно.

— А в привидения? В зомби!

— Эй, ты снова меня подначиваешь, — запротестовала она.

— Вот видишь!

Так что на этом мы поставили точку, выкурили два косячка, вскочили в такси и помчались в аэропорт О'Хэр, мимо больших указателей, оповещавших, что в этих кварталах дома пойдут под снос и трущобы «нижне-среднего класса» превратятся в многоэтажки «верхне-среднего класса». И каждый такой плакат провозглашал: «УЛУЧШИМ ЖИЗНЬ В ЧИКАГО! — РИЧАРД ДЖ. ДЭЙЛИ, МЭР». Естественно, в кварталах самого низшего класса ничего не сносили, а выжидали, когда люди в очередной раз устроят беспорядки и сами сожгут свои дома дотла. Надписи, которые встречались в этих районах, выполненные краской из аэрозольных баллончиков, были более разнообразными: «ДОЛОЙ ЛЕГАВЫХ! ЗДЕСЬ РУЛЯТ БЛЭКСТОУН-СКИЕ РЕЙНДЖЕРЫ», «ВЛАСТЬ НАРОДУ», «ФРЕД ХЭМПТОН ЖИВ!», «ЗДЕСЬ РУЛЯТ ВСЕМОГУЩИЕ ЛАТИНСКИЕ КОРОЛИ». Одна наверняка понравилась бы Хагбарду: «ДОЛОЙ ДОМОВЛАДЕЛЬЦЕВ!» Потом мы попали в дорожную пробку на шоссе Эйзенхауэра и сидели, натянув на себя газовые маски, пока такси ползло со скоростью старой змеи, страдающей артритом.

Мэри Лу купила в аэропорту семидесятый или восьмидесятый роман Эдисона Йерби, что вполне меня устроило, поскольку я и сам люблю в полёте почитать. Оглядев книжный прилавок, я заметил «Телемах чихнул» и решил: была не была, почему бы мне не узнать, как мыслит другая сторона. И вот, на высоте 50 000 футов над землёй и в нескольких ярдах от самого автора, я приступил к изучению donner-und-blitzen[52]метафизики «Божьей молнии». В отличие от жалкого австрийского монорхоида, Атланта умела писать увлекательно и излагала свою философию не в автобиографическом, а в сугубо художественном жанре. Довольно скоро я окунулся в её прозу с головой и продолжал погружаться. Со мной такое бывает всегда, когда я читаю беллетристику: сначала все принимаю за чистую монету, и лишь когда книга дочитана до конца, ко мне возвращается критическое мышление.

Так вот, если кратко, действие романа «Телемах чихнул» происходит в ближайшем будущем, когда мы — грязные, зачуханные, безумные, ленивые, обдолбанные и похотливые анархисты — довели Закон и Порядок в Америке до нервного коллапса. Героиня по имени Тэффи Райнстоун, как и сама Атланта когда-то, состоит в Движении за Освобождение Женщин и верит в социализм, анархизм, необходимость легализации абортов и харизму Че Гевары. Затем наступает глубокое разочарование: голодные бунты, разруха, мародёрство, то есть все, от чего нас всегда предостерегал Джордж Уоллес. Но Верховный Суд, сплошь состоящий из анархистов, чьи фамилии заканчиваются на —штейн, или —фарб, или —бергер (открытого антисемитизма в книге нет), продолжает отменять законы и лишать полицейских все новых и новых прав. Наконец в пятой главе, кульминационной части книги первой, нашу незадачливую бедняжку Тэффи пятнадцать раз подряд насилует какой-то гиперсексуальный чёрный маньяк, вылитый персонаж из фильма «Рождение нации». Все это происходит на глазах у полицейских, которые ругаются, заламывают руки и бездействуют, потому что по решению Верховного Суда им запрещено предпринимать какие бы то ни было действия.

В книге второй, действие которой происходит через несколько лет, вырождение общества продолжается, а на смену индустриальному смогу приходит чад марихуаны, окутавший всю страну. Верховного Суда больше нет, все члены убиты обезумевшими от ЛСД мау-мау[53], которые ошибочно приняли его заседание за митинг вашингтонского филиала Благотворительной ассоциации полицейских. Президент и его «правительство в изгнании» скрываются в окрестностях Монреаля, влача унылое эмигрантское существование; белых женщин по всей стране терроризируют «Слепые тигры» — весьма прозрачный намёк на «Чёрных пантер»; чокнутые анархисты принуждают женщин к абортам; телевидение показывает только маоистскую пропаганду и датские порнофильмы. В хаосе этой деградации больше всего страдают, конечно же, женщины. Несмотря на все взятые уроки каратэ, Тэффи подвергается изнасилованиям так много раз — причём не только классическим способом, но также орально и анально, — что становится, можно сказать, ходячим банком спермы. Затем случается неожиданное: самое последнее зверское изнасилование совершает истинный ариец с впалыми щеками, худым длинным телом и бесстрастным лицом. «Все сущее есть огонь, — говорит он Тэффи, вытаскивая из неё свой пенис, — и никогда об этом не забывай». Потом он исчезает.

Тэффи обнаруживает, что она воспылала нежными чувствами к этому типу, и решает его отыскать, чтобы перевоспитать в честного человека. Параллельно развивается другая сюжетная линия: злой брат Тэффи, Даймонд Джим Райнстоун, беспринципный наркоторговец, подмешивает в травку героин, чтобы сделать всех людей своими рабами через физиологическую зависимость. Даймонд Джим объединяется с мрачными «Слепыми тиграми» и тайным обществом «Просветлённых», которые не могут стать правителями мира, пока у жителей Америки сохраняется такая патриотическая и параноидальная черта характера, как национализм.

Но силы Зла загнаны в угол. Сформирована тайная подпольная группа, чьим символом становится крест. Её лозунг появляется на заборах и стенах:

СОХРАНЯЙТЕ БАНКНОТЫ ФЕДЕРАЛЬНОГО РЕЗЕРВНОГО БАНКА, РЕБЯТА: ГОСУДАРСТВО СНОВА ВОЗРОДИТСЯ!

Пока эта группа не найдена и не уничтожена, Даймонд Джим не может посадить весь народ на иглу, «Слепые тигры» не могут изнасиловать ту горстку белых женщин, до которых они ещё не успели добраться, а «Просветлённым» не преуспеть в создании единого мирового правительства и не навязать однообразную соевую диету всей планете. Но тайна раскрывается: лидером подполья оказывается истинный ариец с впалыми щеками, худым длинным телом и бесстрастным лицом. Он имеет обыкновение по семь часов кряду обсуждать философию Гераклита (что невольно вызывает уважение, поскольку, как известно, сохранилось не более сотни сентенций Тёмного Философа — но, как выясняется, наш герой делает к ним пространные комментарии).

Далее следует отступление от темы. Группа второстепенных персонажей садится на борт самолёта, вылетающего в Ингольштадт.

Вскоре обнаруживается, что первый пилот галлюцинирует под воздействием кислоты, второй пилот обкурился танжерского гашиша, а стюардессы — безбашенные лесбиянки — интересуются исключительно сексуальными утехами друг с другом. Атланта делает краткий экскурс в историю жизни каждого пассажира и показывает, что все они вполне заслужили ту катастрофу, на грани которой находятся: каждый так или иначе содействовал созданию культуры Дурманного Тумана и Блудного Болота, отрицая «самоочевидную истину» герметического афоризма Гераклита. Когда самолёт взрывается в Северной Атлантике, все люди на его борту, включая галлюцинирующего капитана Кларка, получают по заслугам, ведь они отрицали, что единственная реальность — это огонь.

Тем временем Тэффи наняла частного детектива Мики Молотова по прозвищу «Коктейль», чтобы он нашёл её арийского насильника с впалыми щеками. Прежде чем читать дальше, я решил поинтересоваться синхронистической подоплёкой предыдущей части и окликнул одну из стюардесс.

— Не могли бы вы назвать мне имя пилота? — спросил я.

— Namen? — ответила она. — J a, Gretchen.

— Нет, не ваше имя, — сказал я. — Имя пилота. Namen unser… эээ… Winginmacher!

— Winginmacher? — с сомнением повторила она. — EinAugenblick[54]. — Пока я искал слово Augenblick в карманном немецко-английском словаре, она ушла, а вместо неё подошла другая стюардесса в такой же форме, с такой же улыбкой и с такими же голубыми глазами и спросила: «Was wollen sie haben?»[55].

Я догадался, что слово Winginmacher имело не тот смысл, который я в него вкладывал.

— Gibt mir, bitte, — сказал я, — die Namen unser Fliegenmacher[56]. — Я вытянул руки в стороны, изображая летящий самолёт. -Luft Fliegenmacher, — повторил я и услужливо добавил: — или, может быть, Luft Pilotenl

— Он пилот, а не пилотен, — сказала она, показав два ряда белоснежных зубов. — Его зовут капитан Кларк. Хитклифф Кларк.

— Danke, спасибо, — буркнул я мрачно и вернулся к чтению «Телемаха», представляя, как впереди наш друг Хитклифф, достигнув высот парения, направляет самолёт в океан— потому, как сказал Маллори, что он есть[57]. Подумать только: англичанин ведёт фрицевский самолёт — и лишь для того, чтобы напомнить о том, что меня окружают парадоксальные, параноидальные, паранормальные параметры синхронистичности. Их блуждающий пастырский Глаз. О Господи! — подумал я и снова погрузился в вызывающе скверный эпос Атланты Хоуп.

Частный детектив Коктейль Молотов начинает искать Великого Американского Насильника по одной улике: строительному чертежу, который выпал из его кармана, когда он спаривался с Тэффи. Метод Коктейля классически прост: он избивает каждого встречного, пока тот не сообщает информацию, указывающую дальнейшее направление поиска. В процессе расследования он знакомится с неким декадентствующим снобом, который произносит речь в стиле Уильяма О. Дугласа, осуждая воцарившуюся власть жестокости и зверства. На семнадцати страницах (это самый длинный монолог, который я когда-либо встречал в романах) Молотов объясняет, что жизнь — это битва между Добром и Злом, а весь современный мир испорчен, потому что люди видят не контраст чёрного и белого, а многочисленные оттенки красного, оранжевого, жёлтого, зеленого, голубого, синего и фиолетового цветов.

В это время, понятное дело, народ по-прежнему трахается напропалую, курит траву и даже не думает инвестировать капитал в развитие промышленности, поэтому Америка скатывается к тому, что Атланта называет «гедоническим докапиталистическим хаосом».

И тут в книге появляется ещё один персонаж, Говард Пробка[58], одноногий психопат, командующий подводной лодкой «Лайф Этернал»[59]. Он сражается со всеми — анархистами, коммунистами, героиновой бандой Даймонда Джима Райнстоуна, «Слепыми тиграми», «Просветлёнными», американским правительством в изгнании, все ещё безымянным патриотическим Подпольем и «Чикагскими зверятами»[60], — поскольку убеждён, что все они служат прикрытием для белого кита, обладающего сверхчеловеческим разумом, который якобы пытается захватить весь мир. («Ни один нормальный кит на это не способен, — говорит он после каждого нового телесвидетельства упадка и хаоса в Америке, — но кит со сверхчеловеческим разумом!…») Этот мегаломан (кит, а не Говард Пробка) был инициатором создания знаменитого музыкального хита конца шестидесятых «Песни синих китов», который оказывает гипнотическое влияние на людей, доводит их до безумия, наркотиков, насилия и утраты веры в христианство. Гигантский кит вообще стоит за большинством культурных достижений последних десятилетий, воздействуя на умы людей при помощи гипнотической телепатии. «Сначала он послал нам У. С. Филдса, — изливает ярость Говард Пробка своему первому помощнику Баку Стару, — потом, когда моральный дух Америки значительно ослабел, Лиз и Дика[61], Энди Уорхола и рок-музыку. А теперь ещё эти Песни Синих Китов!» Стар все больше убеждается, что у капитана Пробки «выбило все пробки», когда он потерял ногу из-за простой операции по удалению вросшего ногтя, которую запорол хиппующий молодой педикюрщик, наглотавшийся мескалина. Это подозрение усиливается в связи с упорным нежеланием бешеного моряка сменить старую пробковую ногу на протез новой модели. Он знай себе твердит: «Я от рождения весь Пробка и не намерен умирать Пробкой на три четверти!»

Затем оказывается, что Пробка на самом деле не такой уж психопат. Во время встречи с чистокровным арийцем с впалыми щеками, худым длинным телом и бесстрастным лицом выясняется, что капитан — агент подпольной организации, которая называется «Божьей молнией»: дань идее Гераклита о том, что Бог впервые проявился как сверкнувшая молния, сотворившая мир. «Лайф Этернал» вовсе не охотится на огромного белого кита (как убеждена его команда), а поставляет боеприпасы правительству в изгнании и «Божьей молнии». Уходя, впалощекий лидер говорит Пробке: «Помни: путь наверх — это путь вниз».

Между тем Безвратные Врата со скрипом распахнулись, и я начал улавливать сигналы из «реального» мира. То есть снова начал осознавать себя распорядителем манежа. В меня введена вся информация; энтропия и отрицательная энтропия дополняют друг друга, создавая страну чудес, и по мере того, как банки памяти выдают мне эту информацию, я её обрабатываю, чтобы понять смысл событий.

Но, как Гарри Койн, я чувствую себя в свите мисс Портинари как-то неуверенно. Мне мерещатся призраки мёртвых пиратов, и только отчасти это навеяно сюрреалистическими фресками на стенах каюты, выполненными в морском вкусе Хагбарда. В сущности, у Гарри, если выразиться его привычным языком, была такая крепкая жопа, что он мог бы срать кирпичами. Сейчас он легко признавал ровней длинноволосого хиппи Джорджа и даже его чернокожую подружку, но почему-то ему казалось неправильным признавать за старшую девочку-подростка. Пару дней назад я бы думал, как бы залезть к ней в трусы. А сейчас я думал над тем, как впустить её в свою голову. Этот Хагбард с его зельем наверняка исказил все мои понятия о ценностях посильнее, чем что бы то ни было после тюрьмы Билокси.

И вот я уже каким-то образом слышу раскатистый голос преподобного Хилла много лет назад в Билокси. Он потрясает Библией и грохочет: «Не бывает отпущения грехов без крови! Не бывает отпущения грехов без крови, братья и сестры! Это говорит Святой Павел, и не забывайте об этом! Не бывает отпущения грехов без крови нашего Господа и Спасителя Иисуса Христа. Аминь».

А Хагбард читает аналитическое заключение БАРДАКа о стратегии и тактике сражения над Атлантидой. Математическая часть БАРДАКа приходит к выводу, что все факты согласуются с допущением А и не согласуются с допущением Б. Хагбард скрежещет зубами: согласно допущению А, иллюминатские корабли-пауки управляются дистанционно, а согласно допущению Б, на их борту есть люди.

— Не верь тому, кто льном богат, он может быть ползучий гад.

— Готовы к уничтожению вражеских кораблей, — донёсся до него голос Говарда.

— Ты отвёл своих на безопасное расстояние?

— Конечно. Хватит колебаться. Сейчас не время быть гуманистом.(Допущение А: корабли-пауки иллюминатов управляются дистанционно.)

Море безжалостнее, чем земля. Иногда. (Ни один факт не согласуется с допущением Б.) Хагбард протянул смуглый палец, коснулся им белой кнопки на пульте управления и затем решительно на неё нажал.

— Вот и все, — сказал он.

Но на самом деле это было не все. В нездравом, но холодном уме он решил, что если он уже стал убийцей, финальный гамбит вполне может стать спасительной частью Демонстрации. Он отправил Джорджа к Дрейку (Боб, сейчас ты мёртв, но неужели ты так никогда и не понял, хотя бы на мгновение, что я пытался тебе сказать? что пытался когда-то сказать тебе Юнг?), затем погибли двадцать четыре настоящих человека. А сейчас льётся все больше крови, и он не уверен, что можно спасти хоть какую-то часть Демонстрации.

«Не бывает отпущения грехов без крови! Не бывает отпущения грехов без крови, братья и сестры… Не бывает отпущения грехов без крови нашего Господа и Спасителя Иисуса Христа!»

Я вступил в иллюминаты в 1951 году, когда Джо Маккарти стоял очень круто и повсюду искали заговоры. Наивный юнец (в то время я был второкурсником Нью-йоркского университета), я пытался «найти себя» и откликнулся на одно из тех розенкрейцерских объявлений, которые печатались в конце мужских журналов. Конечно, розенкрейцеры никакая не ширма в том простом смысле, который вкладывают в это слово берчевцы и прочие параноики. Только несколько человек в штаб-квартире ДМОРК[62] — агенты иллюминатов. Но они наудачу отбирают потенциальных кандидатов, и мы получаем почтовые отправления, слегка отличающиеся от тех, что посылаются обычным неофитам. Если мы хорошо себя зарекомендовываем, переписка становится более интересной, а затем устанавливается и личный контакт. Ну так вот, довольно скоро я дал полный обет, включая идиотский пункт о непосещении Неаполя, хотя это просто пережиток старой обиды Вейсгаупта, и меня приняли в иллюминаты-минервалы, дав имя Ринго Эригены. Поскольку я учился на юридическом, мне посоветовали делать карьеру в ФБР.

С Эйзенхауэром я встречался лишь однажды, на очень большом и пышном балу. Он отозвал в сторонку меня и ещё одного агента.

— Не спускайте глаз с Мейми, — сказал он. — Как только она выпьет пять бокалов мартини или начнёт цитировать Джона Уэйна, быстро уводите её наверх.

С Кеннеди я даже не разговаривал, но Винифред (которого в Ордене знали как Скотуса Пифагора) частенько на него жаловался.

— Эта политика «Нового Рубежа» опасна, — брюзжал Винифред. — Парень думает, что он живёт в киновестерне: раз-два — и негодяям не поздоровится. Лучше не давать ему слишком долго рулить.

Можете себе представить, как я расстроился, когда «даласское дело» начало проливать свет на всю картину. Понятно, я не знал, что делать: Винифред был моим единственным начальником в правительстве, который одновременно стоял выше меня в иллюминатах. Но у меня была масса догадок и подозрений насчёт остальных, и я не осмелился бы утверждать, что, к примеру, Джон Эдгар Гувер не был одним из наших. Когда ЦРУ запустило этот пробный шар, у меня, как теперь говорят, начался параноидальный глюк. Возможно, это было совпадение (или синхронистичность), но не исключено, что меня прощупывал Орден, все глубже опутывая и обволакивая своими щупальцами.

(«Многие люди, занимаясь шпионажем, не знают, на кого работают, — сказал мне однажды Винифред голосом „рыцаря плаща и кинжала“, — особенно те, которые выполняют „мелкие поручения“. Допустим, мы находим франко-канадского сепаратиста в Монреале, который занимает пост, позволяющий в определённые периоды времени получать определённую информацию. Безусловно, мы никогда не попросим его работать на американскую разведку. Это для него, скорее всего, невозможно по идеологическим соображениям. Поэтому на него выходит другой, весьма убедительный франко-канадец, у которого есть „доказательства“, что он агент самого секретного из всех квебекских подпольных освободительных движений. Или, скажем, русские находят женщину в Найроби, которая вхожа в некоторые кабинеты, но при этом оказывается ярой антикоммунисткой и занимает проанглийскую позицию. Какой смысл пытаться прямо завербовать её в КГБ, скажи мне? Нет, вербовщик должен иметь настоящий оксфордский акцент и убеждать её, что она будет работать на английскую службу МИ-5. И так далее, — мечтательно закончил он, — и так далее…»)

Мой контакт в ЦРУ был действительно из ЦРУ, я в этом почти абсолютно уверен. По крайней мере, он знал пароли, демонстрировавшие, что он выполнял приказы Президента. Если это, конечно, что-то доказывает.

Внедриться в «Божью молнию» приказал мне сам Гувер. Впрочем, он выбрал не только меня; я был частью группы, перед которой он произнёс вдохновенную, зажигательную речь. До сих пор помню его слова: «Пусть вас не обманут их американские флаги. Взгляните на эти стрелы молний, позаимствованные у нацистской Германии, и помните, что безбожные комми недалеко ушли от безбожных наци. И те, и другие против Свободного Предпринимательства». Естественно, став членом арлингтонского филиала «Божьей молнии», я быстро узнал, что Свободное Предпринимательство в их пантеоне уступало по значимости разве что Гераклиту. Вообще, Гувера и впрямь порой «перемыкало»: достаточно вспомнить его страхи насчёт того, что Джон Диллинджер на самом деле остался жив и смеётся над ним. Этот благоговейный страх заставил его ополчиться на Мелвина Первиса, того самого агента, который пристрелил Диллинджера в Чикаго, и выжить беднягу из Бюро. У кого хорошая память, наверняка помнит, что Первису пришлось зарабатывать на жизнь у фабриканта кукурузных хлопьев: он был номинальным главой «юных джименов»[63].

Именно в «Божьей молнии» я впервые познакомился с романом «Телемах чихнул» и до сих пор считаю его весьма добротным и увлекательным чтивом. Эпизод, в котором Тэффи Райнстоун видит нового Короля на телевидении и им оказывается её прежний друг-насильник с впалыми щеками, который говорит: «Меня зовут Джон Гилт», — это, скажу я вам, сильно[64]. Его последующая речь на ста трех страницах, объясняющая значение вины и показывающая, почему все антигера-клитовцы, фрейдисты и релятивисты уничтожают вместе с чувством вины саму нашу цивилизацию, безусловно, убедительна — особенно для такого человека, как я, с тремя-четырьмя личностями, каждая из которых водит за нос остальных. Мне нравится его последнее предложение: «Без вины не может быть цивилизации».

С самой Атлантой Хоуп я познакомился во время нью-йоркских «призывных бунтов». Вы помните: они начались тогда, когда «Божья молния», не выдержав бессилия, демонстрируемого в рапортах ФБР о массовом сопротивлении молодёжи военному призыву, решила сама организовать «группы бдительности» для отлавливания всей этой хиппи-йиппи-комми-пацифистской нечисти. Войдя в Ист-Виллидж, где кишели толпы бородатых и патлатых юнцов, злостно уклонявшихся от конфликтов во Вьетнаме, Камбодже, Таиланде, Лаосе, Коста-Рике, Чили, на Тайване и Огненной Земле, «Божья молния» встретила враждебность и сопротивление. Через три часа мэр приказал полиции оцепить территорию. Разумеется, полиция была на стороне «Божьей молнии» и делала все возможное, чтобы содействовать избиению Немытых, одновременно блокируя любые их попытки дать сдачи. Через три дня губернатор вызвал национальную гвардию. Но гвардейцы, которые в глубине души сами рады были избегать призыва, старались держать нейтралитет, а то даже и помогали немного этим «подонкам» и «наркоманам». Через три недели Президент объявил эту часть Манхэттена зоной бедствия и направил в помощь уцелевшим Красный Крест.

Я был в гуще и грохоте событий (вы не представляете, сколько шума бывает от гражданской войны, когда одна из сторон в качестве оружия использует мусорные баки) и даже наспех познакомился с Джо Маликом под старым «роллс-ройсом», куда он подполз, чтобы делать «заметки с передовой», а я — зализывать раны, полученные при пробивании витрины книжного магазина «Око Мира»[65], — у меня с тех пор остались шрамы, которые я могу показать, — и голос за моим плечом говорит, что я не должен умалчивать о том, что

Августейший Персонаж застрял в телефонной кабинке всего в метре от меня, охваченный параноидальным страхом, что, несмотря на весь этот хаос, полиция уже вычислила будку, из которой он сделал последний непристойный звонок, и застигнет его на месте преступления, потому что он боялся выйти к свистевшим в воздухе крышкам от мусорных баков, пулям и прочим металлическим предметам; я даже помню, что номерной знак этого «роллс-ройса» был РПД-1, и это позволяло предположить, что некая важная персона тоже находилась в этом неуютном месте — вне всякого сомнения, с ещё более неуютной миссией. На следующий день в одном квартале к северу от арены боевых действий я познакомился с самой Атлантой. Она схватила меня за правую руку (раненую: я даже поморщился от боли) и начала завывать: «Добро пожаловать, брат по Истинной Вере! Война — это Здоровье Государства! Конфликт — это творец всего сущего!» Видя, что её несёт на гребне гераклитовой волны, я с большой страстью процитировал: «Люди должны защищать Законы, как стены родного города!» Этим я заслужил её расположение и до конца битвы числился среди личных помощников Атланты.

Она запомнила меня по этим Бунтам, и я был призван, чтобы организовать первые тактические удары по «рейдерам Нейдера»[66]. Если бы меня спросили, что я такого сделал, я ответил бы, что хорошо выполнил порученную мне работу. Моя деятельность принесла мне повышение по службе в Бюро, скупую, но искренне удовлетворённую улыбку моего опекуна из ЦРУ, статус иллюмината-прелата от Винифреда — и ещё одну аудиенцию с Атлантой Хоуп, в результате чего я был посвящён в А л Ал, сверхсекретный заговор, на который она в действительности работала. (А л Ал — настолько засекреченная организация, что даже сейчас я не могу раскрыть полное название, скрытое за этой аббревиатурой.) У меня было тайное имя — Принц Жезлов Д; я стал Принцем Жезлов, вытянув случайно эту карту из колоды Таро, а «Д» она добавила сама — из чего я сделал вывод, что уже есть четыре других Принца Жезлов, а также пять Королей Мечей и так далее. Все это означало, что организация А.\А.\ не похожа на остальные даже в эзотерическом смысле, поскольку в этом всемирном заговоре участвуют никак не более 390 человек (количество карт в колоде Таро, помноженное на пять). Имя Принц вполне меня устраивало: не хватало ещё стать Повешенным Г или Дураком А, — и ещё меня радовало то, что Принц, согласно учению Таро, обладает множеством личностей.

Если до этого я считал себя тремя с половиной агентами (моя роль в «Божьей молнии» была довольно простой, по крайней мере с точки зрения самой БМ, поскольку мне поручали только громить, а не шпионить), то сейчас не вызывало сомнения, что во мне живут сразу четыре агента, работающие на ФБР, ЦРУ, иллюминатов и А л Ал, каждый из которых продаёт свою организацию как минимум одной другой, а то и двум или трём. (Да, во время инициации меня сделали преданным членом АлАл и, если бы я мог описать сей потрясающий ритуал, вы бы этому факту не удивлялись.) Затем у Вице-президента родилась бредовая идея экономить на секретных агентах, и меня все чаще откомандировывали в распоряжение ЦРУ (естественно, в Бюро меня попросили сообщать обо всем интересном, что я там замечал). Однако я воспринял эту акцию как дальнейшее усложнение моей четырехсторонней психической поляризации, а вовсе не как неизбежную, неоспоримую и синергическую пятую стадию.

И я оказался прав. Поскольку в заключительную стадию, или Grummet, как называет это Орден, я вошёл только в прошлом году благодаря тем удивительным событиям, которые привели меня от Роберта Патни Дрейка к Хагбарду Челине.

Меня отправили на банкет Совета по международным отношениям, тщательно замаскировав под обычного «пинкертона»; моя официальная задача в качестве частного детектива состояла в том, чтобы присматривать за ювелирными украшениями присутствующих дам и другими ценными вещами. Моей же реальной задачей было поставить жучок в стол, за которым будет сидеть Роберт Патни Дрейк. На той неделе я был прикомандирован к Налоговому управлению.