– Теперь давай развертку, – сказал Кен.

Все переключатели были повернуты вниз. И словно распахнулось окно в лунную ночь: на поверхности трубки возник большой светлый квадрат.

Дэви вгляделся в квадрат мерцающего света, затем осторожно повернул выключатель: сейчас определится, готовы они к демонстрации прибора или нет. Квадрат стал больше, но вдруг сплошной белый свет начал дробиться и превратился в клубящийся хаос. Два колебательных поля внутри трубки работали без всякого согласования, электронный луч метался по всему экрану с такой скоростью, что ничего нельзя было разглядеть, кроме бесконечно извивающейся ленты.

На лице Дэви, освещенном зеленоватыми отсветами, не дрогнул ни один мускул, но он ощущал болезненное разочарование Кена так же остро, как свое собственное. Оба молчали; Кен поднялся со стула, нащупал в полутьме отвертку, обернул деревянную рукоятку куском резины и осторожно дотянулся до винта конденсатора, стараясь не задеть ничего вокруг. В месте контакта вспыхнула яркая голубая искра. Кен подкрутил винт на четверть оборота и с такой же осторожностью убрал руку.

– Как теперь? – спросил он.

– Иди посмотри, – ответил Дэви.

Кен обошел прибор и стал за спиной брата. На экране трубки опять светился матовым лунным светом неподвижный квадрат.

Дэви снова повернул ручку развертки. В лунном окошке, возникшем из хаоса, появились ряды абсолютно ровных горизонтальных черточек. Дэви ещё раз повернул ручку – и черточки слились в неподвижный квадрат, как и полагалось по теории.

Трубка работала!

Широким, торжествующим жестом Дэви выключил прибор и взглянул на Кена.

– Теперь ты видишь? – мягко спросил он.

Кен поглядел на брата сверху вниз, улыбаясь одними глазами.

– Вижу.

– Значит, мы знаем, о чём говорим?

В глазах Кена мелькнула ирония: «Знаем теперь или знали до этого?»

Он отошел к столу, заваленному чертежами и бумагами, и стал что-то записывать в рабочую тетрадь.

– Те четыре трубки, что мы сделали прежде, мы с тобой считали неудачными, – сказал он, не поднимая головы. – А они вовсе не были неудачными.

– Что ты хочешь сказать? – не сразу спросил Дэви.

– То, что я сказал. С самого начала была неправильна схема синхронизации. Ту схему, которой мы сейчас пользовались, я придумал на ходу, пока собирал её. Сейчас я её записываю. Мы видели на экране изображение, только новая трубка тут ни при чём. Всё дело в новой схеме.

Дэви молчал, задумавшись. Он вынул электронную трубку из гнезда, потом сел рядом с Кеном и покорно придвинул к себе листки с записями.

Подготовка к докладу шла своим чередом, но никто из них и словом не обмолвился о том, что означало открытие Кена: они по собственному недосмотру потратили впустую почти целый год. Они знали, такие случайности возможны, это обычный риск, к которому надо быть готовым, но каждый из них был благодарен другому за молчание, ибо каждый чувствовал себя виноватым.

Для доклада отвели одну из аудиторий – комнату, в которой Дэви и Кен прослушали немало лекций. Впрочем, сейчас братья чувствовали себя здесь чужими и держались неуверенно, словно возвратились после долгого отсутствия и сомневались, что тут их узнают и вспомнят.

В университетском городке, залитом солнцем, одетом зеленой июньской листвой, царила мирная деревенская тишина. Дэви и Кен пришли сюда, как чужие, и эти люди со знакомыми лицами имели все права вытолкнуть их прочь. Ни один экзамен не имел такого решающего значения, как предстоящий доклад.

Шесть профессоров собрались небольшой группой у окна. Одни стояли, прислонясь к подоконнику, другие, раскачиваясь на стульях, любовались университетским городком. На Кена и Дэви они посматривали довольно дружелюбно, но не без любопытства. Не так давно к ним явился какой-то незнакомец и заявил, что эти очень молодые люди могут стоить больших денег, если то, на что они претендуют, окажется правдой. И университетским представителям, очутившимся в положении сестер Золушки, не терпелось выяснить, что же такое они проглядели в своих бывших студентах.

Последними явились Бэннермен и адвокат Стюарт. Полагаясь во всем на представителей университета, они были в отличном настроении и пока что не держали ничьей стороны: ни братьев Мэллори, ни их оппонентов.

Сейчас всё зависело от того, какая чаша весов перетянет. Дэви остро чувствовал свое одиночество и знал, что у Кена тоже напряжены все нервы. Стюарт, человек лет пятидесяти пяти, раскрыл на столе свой портфель и вынул пачку напечатанных на Машинке листков.

– Прежде чем начать, – сказал он и этими неофициальными словами открыл заседание, – я хочу предложить вашему вниманию докладную записку, которую вчера утром продиктовали мне Кеннет и Дэвид Мэллори. Это изложение основных принципов их изобретения, с которым вы познакомитесь через несколько минут. Справедливость требует оградить изобретателей от всякого риска. Поэтому после доклада пусть каждый из вас соблаговолит поставить свою подпись под нижеследующим документом. Содержание его таково: «Мы, нижеподписавшиеся, присутствовали 26 июня 1925 года на докладе о вышеуказанном изобретении». Вот всё, что вас просят подписать. Ни одобрения, ни неодобрения от вас не требуется. Вы просто выслушаете доклад. Этот документ является изложением сущности их изобретения и после подписания будет храниться у братьев Мэллори в качестве гарантии от случайностей в будущем.

– Каких случайностей? – сухо спросил Бизли.

– Любых, могущих воспоследовать действий с целью получения патента, – спокойно ответил Стюарт, не желая замечать враждебности в тоне Бизли. – Документ послужит доказательством, что в указанное время Кеннет и Дэвид Мэллори уже работали в данной области. В будущем такое доказательство может оказаться чрезвычайно важным.

– А какие обязательства по отношению к ним это налагает на нас? – опять спросил Бизли.

– Решительно никаких. Разрешите пояснить. Моим клиентом является мистер Бэннермен, а не братья Мэллори. Если любой из вас уже проделал подобную работу в этой области и может доказать свой приоритет, тогда этот документ лишь установит самостоятельность вашей работы. Если же кто-либо из вас, заинтересовавшись услышанным докладом, захочет провести подобную работу в будущем, этот документ будет свидетельствовать о том, что ваша работа не предвосхитила всего изложенного в сегодняшнем докладе.

– Значит, каждый из нас может получить копию докладной записки?

– Я велю моему секретарю разослать копии всем присутствующим.

В разговор вмешался Бэннермен. Сейчас он уже нервничал не меньше, чем Кен и Дэви.

– Погодите-ка минутку. Я ведь только хочу, чтоб никто не остался в обиде – ни вы, ни я, ни мальчики. Это условие составлено для того, чтобы у всех была чиста совесть, а кто не согласен – может уйти. Я всё равно уплачу, как договорились. Есть желающие уйти? – Никто не пошевельнулся. Бэннермен взглянул на братьев. – Ну, тогда начинайте.

Кен встал и вышел к доске. Его светлые волосы были тщательно приглажены. Лицо сильно побледнело. Он казался спокойным, почти вызывающе уверенным, но Дэви видел, как бьется жилка у него на шее, и ему захотелось отвести глаза в сторону.

Кен развернул скатанные в трубку, чуть повлажневшие в его руках бумаги, долго смотрел на первую страницу и наконец с отчаянной решимостью поднял голову и взглянул на слушателей.

– У меня большое искушение начать сразу с технических принципов, без всякого вступления. – Кен старался совладать со своим голосом и потому первые слова произнес сурово, почти басом. Затем ему удалось улыбнуться. – Это потому, что все вы были нашими учителями. Естественно, нам с Дэви представляется, что вы всё это уже знаете – и, быть может, лучше, чем мы. Ведь преподавателям полагается знать больше, чем ученикам. Тем не менее мы вот уже сколько времени просматриваем все научные журналы в университетской библиотеке и нигде не нашли и намека на то, что кто-то работает в этом направлении. Мы абсолютно уверены, что наш метод ещё никому не известен. И раз уж он не известен «Дженерал электрик», раз он не известен в лабораториях компании «Белл», то не обижайтесь, если я буду вести себя так, будто он не известен и вам.

Некоторые улыбнулись. Пока что никто не выказывал открытой враждебности. Профессора приготовились слушать дальше.

– Не касаясь промышленной, финансовой и других сторон дела, я хочу рассказать о сущности нашей идеи, о том, чего мы добиваемся, – продолжал Кен. – Подобно тому, как радио мгновенно передает звук, мы хотим передавать изображение. Радио превращает звуковые колебания в электромагнитное излучение, которое в приемнике снова превращается в звук. Мы хотим описать вам способ, при помощи которого можно проделать то же со световыми лучами. У нас приемником будет служить прибор, который даст последовательные изображения непрерывных движений в тот же момент, когда эти движения совершаются за тысячу миль от нас.

– Такой прибор уже существует, хотя находится ещё в экспериментальной стадии, – вставил Бизли. – Вам это, безусловно, известно.

Реплика была неожиданной, и Дэви испугался, что Кен собьется, но тот только кивнул головой. И Дэви вдруг почувствовал, что в Кене появилась какая-то новая уверенность, свидетельствовавшая о том, что он уже не мальчишка.

– Совершенно верно, – ответил Кен. – Но метод, на который вы ссылаетесь, неверен и никогда не даст желаемых результатов. Он основан на механическом вращении дисков и зеркал. Получаемое изображение нельзя даже сравнить с газетными клише, переданными по фототелеграфу. Наш способ лучше и гораздо проще по своему принципу. Собственно говоря, он является единственным приемлемым способом, потому что всецело основан на электронике. Подвижных частей у нас не будет совсем.

– Даже в передатчике? – спросил профессор Латроп.

– Нигде. Разрешите мне начать с самого начала – с передатчика. Скажите, нужно ли мне говорить об основах разложения изображений?

– Делайте так, как вы решили, Кен, – сказал Латроп. – Можно с удовольствием выслушать даже то, что уже известно, если это будет изложено в интересной форме. Продолжайте.

Кен улыбнулся.

– Ну, я думаю, можно не говорить о принципе, на котором построен процесс разложения изображений. Это более или менее знакомо всем. Вопрос в том, как разлагать. По способу, о котором упомянул профессор Бизли, изображение предмета воспринимается так, будто вы рассматриваете огромную картину при помощи маленького фонарика. Луч фонарика очень быстро скользит взад и вперёд по картине и позволяет видеть лишь одну деталь в каждый данный момент. Фотоэлемент превращает отраженный свет в электрические импульсы, которые затем могут быть Переданы на расстояние. На другом конце эти импульсы, конечно, должны воссоздать первоначальную картину. Беда только в том, что никогда не удается перемещать луч взад и вперёд с такой быстротой, чтобы воспроизвести все движущиеся детали передаваемого объекта, если он находится в непрерывном движении. И эта беда оказалась роковой… Мы обошли это препятствие, ибо электронный луч можно заставить колебаться в вакуумной лампе взад и вперёд, вверх и вниз. Этого можно добиться при помощи полей высокой частоты. Вчера мы разложили изображение немодулированного электронного луча в десять раз быстрее, чем это может сделать любая механическая система. Без всяких затруднений мы можем увеличить эту скорость в пятьдесят или сто раз.

– Но как же вы разлагаете изображение в вашей системе? – спросил Латроп.

– Мы намерены использовать пространственный заряд, – сказал Кен.

Он повернулся к доске и написал лангмюровский вывод из уравнения Ричардсона для распределения тока между двумя плоскопараллельными электродами.

– Будем считать эти два электрода фотоэлементом. Коллектором будет проволочная решетка с крупными ячейками. Свет проходит через неё и падает на внутренний электрод – анод, тончайшую проволочную сетку. Сторона сетки, обращенная к источнику света, покрыта светочувствительным веществом. Передаваемый предмет светит на сетку, которая испускает электроны в направлении коллектора. Мы намерены направить бегающий электронный луч на заднюю сторону сетки. Этот луч будет иметь нулевую скорость как раз у сетки. Там, где фототек мал, множество электронов из бегающего луча проникает через сетку, чтобы удовлетворить условиям насыщения. Там же, где ток сильнее, только небольшое количество электронов отделится от луча. Вот в основном и вся наша теория.

Кен умолк, и наступило тягостное молчание. Сердце Дэви заколотилось. Он застыл на стуле, не сводя напряженного взгляда с бледного лица Кена. В аудиторию, как в нежилой дом, вливались звуки и запахи летнего утра. Дэви вдруг мучительно захотелось снова стать пятнадцатилетним мальчишкой и учиться на первом курсе, где ему никогда не приходилось переживать таких жутких, полных решающего значения минут, как сейчас.

Долгую паузу нарушил чей-то голос, явно дружелюбный голос, который до тех пор молчал.

– Будьте добры, повторите всё это ещё раз. И, если можно, с чертежами и цифрами. Меня интересует вопрос о частотах, применяемых при разложении изображения.

Дэви услышал, как за его спиной пробежал легкий шорох: слушатели зашевелились, задышали громче, очевидно, усаживаясь поудобнее. Никто не высказывал ни недовольства, ни одобрения, но братья Мэллори вдруг перестали быть центром внимания. Слушатели интересовались уже не ими, а идеей; идеи же временами могут жить независимо от людей.

Дэви чувствовал себя так, будто они с Кеном, возглавляя длинную процессию, очутились на площади, окруженной безмолвной стотысячной толпой, и теперь, показавшись ей, могут выйти из строя, присоединиться к зрителям и с безмятежным любопытством смотреть вместе с ними на продолжающееся шествие.

В первый раз с той минуты, как начался доклад, Кен взглянул на Дэви, и они обменялись незаметными улыбками. Им уже не было страшно, ибо долго скрываемая тайна наконец была обнародована и её никто не высмеял. Молния не поразила их за дерзость, когда они заявили, что первые нашли решение проблемы, над которой тщетно бились крупнейшие учёные. То, что лежало в папке, тоже наконец будет показано людям, и жизнь вдруг стала не только легче, но и бесконечно интереснее.

Дэви поставил свой стул боком, чтобы видеть слушателей и чтобы было удобнее отвечать на вопросы, которые могут задать и ему. Резкий скрежет отодвигаемого стула не смутил его ничуть. Ему важно было сесть так, чтобы быть всецело в распоряжении брата.

Когда Кен был мальчишкой, его стоило только подзадорить, чтобы он принял любой вызов; в душе он считал бы себя опозоренным, если бы ему пришлось отказаться. В те времена он с затаенным ужасом взлетал по лестницам башни и останавливался на самой вершине лишь для того, чтобы в отчаянии оглянуться назад, а затем, очертя голову, мчался свершать очередной мальчишеский подвиг. Вызов бросался мгновенно, и с такой же быстротой Кен делал то, к чему его подстрекали.

Теперь, когда он стал взрослым, когда перед ним открылась карьера изобретателя, эти тайные муки усилились во много раз. С тех пор как Бэннермен бросил ему вызов, он уже не бежал, а почти две недели тащился по узким лестницам башни, медленно взбираясь со ступеньки на ступеньку. Пересматривая рабочие записи, Кен с трудом преодолевал каждый дюйм пути, наконец собрал всю свою волю в кулак и остановился, слушая, как враг ломится в последнюю дверь башни. И когда дверь подалась и он увидел знакомые профессорские лица, пригвоздившие его к доске своими испытующими взглядами, уже не оставалось делать ничего иного, как ринуться вниз. Но на этот раз произошло чудо. Он не упал – он полетел, паря в воздухе и ломая острия каверзных вопросов, которые бросали в него, как копья. Какое наслаждение чувствовать себя таким свободным, таким уверенным! Кен вдыхал не воздух, а чистую радость.

Радость не покидала его весь день, до самого вечера. Она проникала через кровь в сердце, в мускулы, в волосы, разлетавшиеся вокруг лба, когда машина Бэннермена мчала виновников торжества за город. Радость сияла в его глазах, тонким ароматом забиралась в ноздри, наполняла рот особым вкусом, от чего ему хотелось закинуть голову и смеяться без конца. Он прищурил глаза и словно сквозь туман различал росшие при дороге васильки, синие, как глаза целой толпы улыбающихся девушек, которые выстроились вдоль пути, чтобы приветствовать победителя.

Целых пять часов Кен почти без всякой помощи Дэви рассказывал об изобретении. И наконец профессор Нортроп, неофициальный председатель комиссии, сказал:

– Насколько я понимаю, никто из присутствующих не возражает против правильности этого метода. Что ж, мистер Бэннермен, молодые люди доказали, что знают о данном предмете больше, чем кто-либо из нас. Это они эксперты, а не мы!

Старый профессор говорил вполголоса, но Кену его слова показались громом победных труб, возвещающих, что Кен остался Кеном.

Кен открыл глаза. Марго и Бэннермен о чём-то болтали на переднем сиденье, но их слова и смех уносило из машины ветром. Вики и Дэви, сидевшие рядом, тоже разговаривали. Кен прервал их беседу:

– Ну, Дэви, скажи честно, как ты себя сейчас чувствуешь?

Дэви рассмеялся.

– Так же, как и ты.

– Я – как победитель великанов, – пробормотал Кен и покачал головой. – Никогда со мной такого-ещё не бывало! Никогда! Дэви, ей-богу, я сидел на белой лошади. И на моей шляпе развевались перья, черт возьми! Я был… как называл себя Айвенго? Кто помнит?

Кен ощущал тепло тела сидевшей рядом Вики. Она повернулась к нему, ветер откинул назад и растрепал её каштановые локоны. Взгляд её стал острым и проницательным, словно она жадно ловила каждый оттенок чувства в словах Кена.

– Кажется, Дездичадо? – заметила она. – Помню, когда мы на улице играли в войну, это был наш боевой клич.

– Это значит «Лишенный наследства», – заметил Дэви.

– О, мне всё равно, что это значит, – мечтательно сказал Кен, откидываясь на спинку сиденья и прикрыв глаза. Но он чувствовал на себе взгляд Вики. – Мне важно, как это звучит.

– Да, я понимаю, – сказала Вики. – Как далекий гром!

Кен открыл глаза и взглянул на неё. Вики отвернулась.

– Вот, значит, какой вы были в детстве.

– Да. А какой, собственно?

– Ну, водились с мальчишками. И вы были прелестны, как картинка?

– Нет, – улыбнулась Вики, – я не была прелестной. Я была смешной.

Кен, откинувшись на спинку сиденья, почти касался головой её плеча. Ему пришло в голову, что он до сих пор не разглядел её по-настоящему.

– Ну, это вряд ли, вы ведь слишком хорошенькая. Хотя… – он задумался, ощущая ленивое желание поддразнить её, – вы могли быть смешной. Косички у вас торчали в разные стороны?

– Да. – Вики смотрела прямо перед собой. Её забавлял этот разговор, но говорила она тихо, чтобы слышал только Кен.

– Веснушки были?

– Всего несколько штук.

– Вы были рады, что вы – девочка?

– Иногда.

– Но вам хотелось быть хорошенькой.

– С чего вы взяли?

– А что, разве вам хотелось быть уродом?

– Конечно, нет. – Вики засмеялась.

– Вот то-то. Вы, безусловно, хотели быть хорошенькой. – И вдруг Кен заговорил другим, уже не ленивым тоном: – Вики, какой день у вас был лучшим в жизни? Самым лучшим, самым счастливым и чудесным?

Он увидел, как порозовели её щеки. Вики наконец повернула к нему голову; ему давно уже хотелось, чтобы она сделала это. Лицо её оказалось совсем близко. «Можно поцеловать», – подумал Кен. Она смотрела на него неожиданно откровенным и смелым взглядом, и в Кене вдруг шевельнулось любопытство.

– Сказать вам честно? Это был день, когда я впервые убедилась, что я – девушка.

– А как вы узнали?

– Я опустила глаза вниз… – её темные зрачки всё ещё смотрели на него в упор, и Кен мгновенно понял, что девушка сейчас может сказать нечто такое, от чего ей будет мучительно стыдно всю жизнь, но она готова принести ему в дар что-то самое заветное, быть может, интимное признание, которого от неё ещё не слышал никто. Кен понял всё это и ждал, не спуская с неё взгляда. – Я просто опустила глаза вниз… – тихо повторила Вики. – Вот и всё.

У Кена на секунду перехватило дыхание, так поразила и тронула его эта откровенность и то, что Вики сейчас же раскаялась в ней: глаза её стали виноватыми и молили его забыть, притвориться, будто он ничего не слышал. «А ведь легко сделать так, что она в меня влюбится, – с удивлением подумал Кен. – Нет, – тут же отогнал он эту мысль, – мне сейчас не до того».

– Я ведь спрашиваю про такой день, когда вы бы поняли, что ваш труд не пропал зря, – сказал Кен, давая ей возможность взять обратно предлагаемый дар и делая вид, будто не понимает его ценности.

Большие глаза Вики стали бездонными. Она смотрела на него, не обращая внимания на ветер, трепавший её волосы, потом отвернулась.

– Такого дня у меня не было, – сказала она. – За всю жизнь я не сделала ничего значительного.

Кен положил голову на спинку сиденья, а через секунду переложил её на плечо Вики. Он смотрел мимо её профиля на сумеречные облака.

– Ничего, такой день придет, и вам покажется, что вы парите там, вверху, вот над тем облаком, что похоже на рукоятку меча.

– Меча? – Вики взглянула на небо. – Говорят, по тому, что человек видит в облаках, можно определить его характер.

– Правда? Положите сюда руку, а то ужасно трясет. – Кен взял её руку, положил себе на плечи и как бы заставил Вики слегка обнять себя. Он отлично сознавал, что делает, но уверял себя, что вовсе не изменяет своему решению. «Ерунда, мы же просто дурачимся», – думал он. – Ну, давайте. Я вижу рукоятку меча. Какой же у меня характер?

– Не знаю, – засмеялась Вики и отняла сначала пальцы, потом высвободила руку из-под головы.

Услышав их приглушенные голоса, Дэви полуобернулся. Он прищурился от ветра, но могло показаться, что глаза его сузились от того, что он увидел. Наконец он сказал: – Один специалист по психологии говорил мне, что если долго смотреть на листок, закапанный чернильными кляксами…

Кен молчал и сидел не шевелясь. Он чувствовал, что и Вики нетерпеливо ждет, чтобы Дэви закончил этот странно звучавший рассказ. Кен был огорчен тем, что она убрала руку, хотя не протестовала против того, что голова его всё ещё лежит на её плече. Хоть бы Дэви поскорее кончил эту чертову лекцию. И говорит он как-то неестественно. Что это у малыша с голосом?

– Ветер бьет мне прямо в шею, – тихо сказал Кен Вики.

– Может, остановиться и поднять верх?

– Нет, просто подложите мне под голову руку.

– Поднятый верх гораздо лучше защитит вас от ветра.

– Вам, значит, всё равно, если я заболею воспалением легких?

Вики засмеялась.

– Мне не будет всё равно, – сказала она, – но сначала заболейте.

Кен помолчал, потом вкрадчиво сказал:

– И это будет ещё один лучший день в вашей жизни? – Вики вздрогнула, как от удара, и быстро обернулась. Щеки её пылали, широко раскрытые глаза смотрели беспомощно.

– Думаете, я когда-нибудь забуду то, что вы мне сказали, Вики? – продолжал Кен почти шепотом. – Я ведь знаю, что вы чувствовали, когда сказали мне это, и почему вы сказали, и что это значит. Вы никому и никогда ещё этого не говорили и никогда не думали, что скажете мне.

– Да, – прошептала она, не отводя от него взгляда. – Никогда не думала.

– Но всё-таки сказали?

– Да.

– И я этого никогда не забуду… – Он глядел прямо ей в глаза, такие выразительные, влажные от ветра. – Никогда в жизни, – сказал он, на этот раз совершенно искренне. – Ведь это было так, словно вы поцеловали меня.

– Не надо так, сразу… – прерывисто проговорила Вики. – Это нехорошо…

– У нас впереди ещё целый вечер, – шепнул Кен, и она позволила ему взять свою руку; между ними вдруг возникло теплое ощущение близости, хотя им больше нечего было сказать друг другу. А Дэви тоже молчал, глядя куда-то вдаль.

И так же молча Кен и Вики танцевали, жгуче ощущая каждое прикосновение друг к другу. Им казалось, что они совсем одни: музыка румынского оркестра окутывала их, как облако, разноголосый шум загородного кафе долетал словно откуда-то издалека. Иногда, присаживаясь за столик, они замечали Бэннермена и Марго, которые болтали, перекидываясь добродушными шутками, и бледное лицо Дэви, рассеянно прислушивавшегося к их болтовне. «Дэви выглядит плохо», – подумал Кен и сделал ему знак не налегать на вино, но Дэви притворился, будто не видит.

– Трагедия в том, что вы, дети мои, вырастете, так и не зная, что такое настоящая выпивка, – разглагольствовал Бэннермен. – Это такой же рейнвейн, как я – индийская принцесса. А если эта бурда – пиво, тогда я – сестра-близняшка индийской принцессы. Но черт с ним, я рад, что вы, мои мальчики, разбогатеете молодыми и ещё сможете насладиться богатством, а вместе с вами и я стану молодым и богатым! – Он подчеркнул эти слова, стукнув кулаком по деревянному столу. – Да, сэры! Когда мы решили устроить этот маленький праздник, я, откровенно говоря, немного стеснялся: ну что, думаю, тебе, старому сычу, делать в компании пары девчонок да пары университетских хлыщей! Но сейчас, как погляжу на вас четверых за этим столом, мне кажется, будто я смотрюсь в зеркало. Пусть это немножко сентиментально, но, ей-богу, я молод душой, toujours gai,[5] как говорится. Идемте танцевать, – обратился он к Марго, – я вам покажу, до чего я ещё молод. Сейчас как начну вертеть ногами, только держись!

Марго засмеялась и встала. Лицо её раскраснелось. «Какая она сегодня хорошенькая», – подумал Кен. Он гордился сестрой: она так мило выглядела и так славно держалась с Бэннерменом. Марго всегда умела сразу попадать в нужный тон, безошибочно угадывая настроение собеседника. Вики, кажется, тоже не лишена этой способности. Кен обернулся к Вики; сейчас, когда он не обнимал её, в руках его появилось ощущение пустоты. Взгляды их встретились, и Кен обрадовался, увидев в её глазах отражение того, что чувствовал он сам.

Лицо у Дэви было бледное и напряженное.

– Как ты себя чувствуешь, малыш? – спросил Кен.

– Прекрасно, – кратко ответил Дэви.

– Вы не хотите потанцевать, Дэви? – спросила Вики.

При звуке её голоса он смутился, не зная, надо ли ему смотреть ей в лицо.

– Вам сегодня весело, правда?

– Необыкновенно! Точь-в-точь как вы обещали, когда уговаривали меня остаться. Знаете, как вы были милы со мной в тот первый день!

– Это звучит, как прощанье, – медленно сказал Дэви.

– Совсем наоборот. Я не собираюсь уезжать.

Голос Дэви стал почти дерзким.

– Я говорю о другом прощанье. Идите лучше оба танцевать. А то на площадке не будет места.

Кен отодвинул свой стул. Вики тоже встала и приподняла руки, словно раскрывая объятия.

На обратном пути Дэви сел впереди с Бэннерменом и Марго – он наотрез, почти со злостью отказался от приглашения Вики сесть рядом с нею и Кеном. Кен и Вики остались на заднем сиденье одни в теплой ночной темноте. Кен обвил рукой плечи Вики, а она прижалась к нему. Как только машина тронулась, Кен нагнулся и поцеловал Вики в губы.

Сидевшие впереди находились как бы на другой планете, путь которой случайно совпал с путем Кена и Вики: голоса их казались такими далекими, а обрывки разговора доносились как будто через огромное пространство.

– Самое главное, – деловито говорил Бэннермен, – чтобы вы, ребятки, начали как можно скорее. Завтра же возьмите тысячу долларов – и за дело! Боже мой, да через полгода Американская радиокорпорация собьет нас с ног золотым дождем, я уж знаю!

– Прежде всего, – слова Дэви долетали до сидящих сзади, как клочья изорванного флага, – мы с Кеном решили вот что: мы не желаем продавать свой патент кому бы то ни было, даже Американской радиокорпорации. Мы знаем, что из этого получается: продать – значит сойти на нет.

– А будете долго привередничать, так и помрете старой девой. Кругленький миллиончик вас устроит?

– По миллиону каждому? – серьезно спросила Марго.

Бэннермен захохотал, но тут Кен почувствовал, что щека Вики прижалась к его щеке, и всё остальное перестало для него существовать.

Когда машина остановилась у гаража, все вышли усталые, словно оглушенные. Кен и Вики смотрели вокруг себя расширенными, непонимающими глазами, как будто они ещё не совсем проснулись. Бэннермен пробормотал что-то насчет завтрашней встречи в конторе Стюарта, затем Кен вместе с Вики пошли к Университетскому холму.

Дэви смотрел вслед брату и Вики; они шли, держась за руки. Прежде чем они успели скрыться за поворотом тропинки, Кен обвил рукой плечи девушки, а она склонила голову к нему на плечо. Они снова погрузились в чудесный Сон и даже не оглянулись, не поинтересовались, что происходит с Дэви. Через секунду Дэви заметил Марго, которая ждала его в дверях и ласково улыбалась, всё видя и всё понимая. Дэви прошел мимо, отведя глаза и не приняв протянутой руки. Он не желал сочувствия, ибо не хотел признаться и себе самому, как болит эта свежая рана, и старался сделать вид, будто никакой раны нет вовсе.

– Очень красивая пара, – сказал он.