Брат мой, враг мой

Кончив записи, Дэви медленно поднял глаза – он знал, что стремительная, всё нарастающая скорость, с которой люди переделывают мир, в это утро увеличилась ещё больше.

Он протянул рабочую тетрадь брату, и ему вспомнилась та ночь, когда они с Кеном договаривались насчет будущего, – ночь, когда Кен согласился записаться на пятый курс.

– Слушай, Кен, – серьезным тоном сказал Дэви, – ты понимаешь, что мы с тобой нашли?

Кен взглянул на записи и медленно усмехнулся.

– Это ясно как день, – не сразу сказал он. Усмешка его стала кривой. – Здесь написано черным по белому – миллион долларов!

Глаза Дэви расширились. Он вздрогнул, потом сразу окаменел. Кен либо забыл ту ночь, либо не понял, что хотел сказать Дэви. Неразрывная связь, объединявшая братьев весь день, вдруг расползлась, как намокшая бумага. И Дэви осознал, что он такой же, каким был всегда – одинокий и никому не нужный, а Кен всё тот же, каким всегда был Кен – его старший брат и совершенно чужой человек.

В начале октября утра стояли прозрачные, холодные и ясные. В лучах восходящего солнца бледно поблескивал иней, лежавший на полях, на ступеньках веранды, в углах оконных рам. К девяти часам белое кружево таяло, небо уходило ввысь, как человеческие надежды, синева его парила над багряно-золотистым пламенем осенней листвы. Солнце взбиралось всё выше, и полдень был бы совсем июньским, если б не дымки из труб и не тлеющие кучи сухих листьев, от которых в воздухе разливался слабый терпкий аромат. Вскоре с севера надвигались ранние сумерки, легкий пар, весь день стоявший над озером, оседал низко стелющимся туманом, постепенно переходившим в мглу. В девять часов вечера в синей морозной вышине вспыхивали острые хрусталики звезд, и всё опять начинало сверкать, потому что туман превращался в росу. А на утро, к восходу солнца, поля опять белели от инея.

В вечернем тумане вокзал казался ещё мрачнее, чем всегда; туман, как пар, клубился под высоким железным навесом платформы, обволакивал вокзальные фонари, превращая их в расплывчатые опаловые пятна. К зданию вокзала то и дело подкатывали машины, они разворачивались и уносились прочь, и было похоже, будто пучеглазые рыцари гарцуют на турнире, пригнувшись к двум длинным светящимся копьям, которые бесшумно сшибались и перекрещивались с такими же парными копьями.

Поезд южного направления, на Милуоки, прибывал в 6:52, с расчетом, чтобы пассажиры могли поспеть на восточный экспресс. Паровоз, волоча за собой вагоны, вползал под своды вокзала, как чудовищное насекомое, прокладывавшее себе путь длинным белым щупальцем, торчащим из циклопического глаза – головного прожектора; насекомое с шипеньем выбрасывало за рельсы гибкие лапки – белые струйки пара. Окна тянувшихся сзади вагонов казались жёлтыми сегментами туловища гусеницы; каждое окно отбрасывало на землю бледно-золотой квадратный отсвет.

Вики, Дэви и Кен в дождевых плащах неподвижно стояли на платформе, поеживаясь в клубах сырого тумана. Все трое молча глядели на приближавшийся поезд. Кен в последнюю минуту заставил Дэви пойти с ним на вокзал, и Дэви понял – брат не хочет прощаться с Вики наедине. Презирая его в душе, Дэви согласился. Они заехали за Вики и, здороваясь, оба смотрели на неё одинаково виноватыми глазами, хотя провинились перед ней совсем по-разному. Из всех троих только Вики сохраняла полное самообладание: она сидела между ними в машине бледная, но с высоко поднятой головой.

Ожидание на перроне казалось им нескончаемой пыткой, хотя они спокойно говорили о погоде, о том, с какой точностью прибыл поезд, и чьи часы показывают верное время.

– Я, пожалуй, пойду в вагон, – сказала Вики, как только поезд остановился.

– Вздор, – резко ответил Кен. – До отхода целых десять минут, и ты ещё успеешь насидеться.

Вики бросила на него взгляд, который можно было бы назвать уничтожающим, но Дэви показалось, что она заставила себя напоследок произвести окончательную оценку Кена, взглядом вобрать сущность всего, что она в нем любила, и унести с собой. А в поезде, оставшись одна, она попытается определить, драгоценный ли это камень, или простой булыжник…

Дэви почувствовал, что ему уже не под силу служить барьером между ними. Он отошел в сторону, решив хоть на несколько последних минут оставить их наедине, не представляя, впрочем, о чём они могли бы говорить без взаимной обиды – разве только пожелать друг другу счастья. Лучше всего, подумал Дэви, если б Кен этим и ограничился, но сказал бы это искренно, сознавая, что они, быть может, никогда больше не увидятся, что он любил её по-настоящему, так как она чудесная девушка, а если разлюбил, то виноват в этом только он один. Вики не нуждается в утешениях, решил Дэви, а вот Кену необходимо вернуть себе уважение младшего брата.

– Я схожу за сигаретами, – сказал Дэви, на ходу придумав предлог. – И, если найду, куплю вам «Ярмарку тщеславия».[9]

– Давай лучше я сбегаю, – тотчас предложил Кен. – Я сделаю это быстрее. Через минуту вернусь.

Дэви и Вики молча поглядели ему вслед, и, когда они обернулись друг к другу, Дэви заметил на её лице еле уловимую ироническую усмешку.

Взяв Вики под руку, Дэви крепко прижал её к себе.

– Слушайте, Вики, имей я на брата влияние, всё было бы по-другому. Вы – лучшая девушка из всех, кого он знал, да и не только он. И вам это известно, правда?

– Он ужасно растерян, – сказала Вики. – Я не хотела, чтобы он провожал меня. Но он настоял, – добавила она утомленно. – Я хочу пойти в вагон.

– Не дождавшись его?

– Вы думаете, он огорчится? – спросила Вики, подняв на Дэви усталый и умный взгляд.

– Думаю, что да. Я всё ещё надеюсь, что он скажет или сделает что-нибудь такое, за что я смогу уважать его по-прежнему. – Он глядел на неё грустными, умоляющими глазами. – Вики, окажите мне эту услугу, хорошо? Иначе я долго буду думать о нем плохо.

– Ничего, это пройдет, – сказала она.

– И у вас тоже.

– Вы уверены? – В голосе Вики зазвучала беззлобная ирония. – У других девушек это тоже проходило?

– Да, – сказал Дэви. Теперь он вовсе не был намерен покрывать Кена. – Всегда проходило и впредь будет проходить. И довольно безболезненно.

– Что ж, это хороший признак. – Вики протянула ему руку. – Прощайте, Дэви.

Дэви взял её руку и задержал в своей.

– Значит, вы его не подождете?

– Незачем. Что бы он ни сказал и ни сделал, всё равно ничего не изменится. А я замерзла.

Дэви не выпускал её руки: ему казалось невероятным, что Вики больше не будет жить в одном городе с ним. Пусть она никогда не думала о нем, но, живя в Уикершеме, она была близко. И что бы она ни делала, что бы ни происходило в её жизни, он всегда знал об этом.

– Вики, а писать вы мне будете?

– Если только вы станете отвечать. Теперь ведь у вас будут работать два техника. Пожалуй, скоро вы заведете себе секретаршу. Она будет писать за вас письма.

Дэви всё ещё держал её руку.

– Можно вас поцеловать, Вики?

Вики подставила губы, и он поцеловал её. Прикоснувшись к её губам, он забыл о своем намерении только чуть-чуть обнять её и прижал к себе с такой отчаянной страстью, что Вики, отступив назад, посмотрела на него широко раскрытыми глазами.

– Это накапливалось давно, – сказал Дэви. – Так поцеловать вас мне хотелось ещё полтора года назад, когда я пришел на вокзал встречать самую прекрасную девушку в мире.

– Ах, Дэви!.. – воскликнула она с тоской. И он не понял, чем вызвана эта бесконечная горечь, звучавшая в её голосе, – сожалением о том, что могло быть, или о том, что утрачено. Голос её дрогнул, но в глазах не было слез. Она взяла один из чемоданов, самый тяжелый – как в день своего приезда, – и шагнула на ступеньку вагона. Дэви пошел за ней, глядя на её стройные ноги и спрашивая себя, сможет ли он когда-нибудь разлюбить её. Бремя этой любви было ему ненавистно, он изнемогал под его тяжестью, но в душе его, даже в самые горькие минуты, ни разу не шевельнулось желание, чтобы Вики навсегда ушла из его жизни.

– Ну, прощайте, – сказала она тем же усталым тоном, но на этот раз улыбнулась.

– Прощайте.

Вики вошла в вагон. Дэви проводил её глазами, всё ещё чувствуя на своих губах теплоту её губ. Он порылся в памяти, стараясь припомнить, было ли у него когда-нибудь такое же ощущение, и лишний раз убедился, что все прежние поцелуи занимали его, только пока они длились.

Повернувшись, он быстро зашагал сквозь туман к залу ожидания и у дверей столкнулся с Кеном, который выходил на перрон со свернутым в трубку журналом подмышкой. Лицо Дэви осунулось, а глаза как будто запали ещё больше.

– Она уже села в вагон, – сказал Дэви. – Велела тебе кланяться.

– Не подождала меня? – медленно спросил Кен, и даже придирчивый слух Дэви не мог уловить в его тоне ни малейшего облегчения. – Она ничего не просила мне передать?

– Ничего, – отрезал Дэви. – А чего ты, собственно, ждал?

– Да, пожалуй, ничего, – тусклым голосом сказал Кен. В нем как будто что-то надломилось, но Дэви не хотел ни сочувствовать, ни даже замечать этого.

Он прошел мимо растерянного Кена и направился к стоявшей на улице машине, даже не оглянувшись, чтобы посмотреть, идет ли за ним брат. Он не ручался, сможет ли скрыть озлобление, ибо он только что потерял единственную девушку, которую любил, и потерял её, так и не узнав взаимности. Даже сейчас она думала не о нем, а о Кене.

Поезд с пыхтением и ревом двинулся вперёд. Всё было кончено.

Глава шестая

Марго тоже хотела прийти на вокзал попрощаться с Вики, но в последний момент всё вылетело у неё из головы, так как приехал Дуг. Целый месяц его не было в Уикершеме.

Первые три недели Марго не получала от него никаких вестей и совсем извелась, напряженно ожидая телефонного звонка или письма с завтрашней утренней почтой. Но день проходил за днем, и в конце концов ей ничего другого не оставалось делать, как признать, что он утратил к ней всякий интерес. Но тут-то он и позвонил из Вашингтона.

– Я посмотрел расписание поездов, – сказал Дуг, будто продолжая прерванный разговор. – Если ты сможешь попасть в Милуоки через два часа, то завтра ночью будешь здесь.

Ей до смерти хотелось поехать и до смерти хотелось поблагодарить его за звонок, побранить за молчание и радостно засмеяться оттого, что она слышит его голос. Но она постаралась овладеть собой.

– Просто взять да приехать? – Слава богу, ей удалось произнести это шутливым тоном.

– Я же ведь взял да позвонил тебе, – возразил Дуг.

– Но ты знаешь, что я отвечу, – медленно сказала Марго, понимая, что если его любовь означает для неё жизнь, то существует одна-единственная возможность остаться в живых: – Я могу ответить только «нет».

Дуг растерянно умолк.

– Хорошо проводишь время? – спросил он немного погодя.

– Ужасно! – честно созналась Марго. – Боже, как я скучаю по тебе!

– Ладно, черт возьми! – сдался он, не скрывая раздражения. – Буду в понедельник к обеду.

Дом Волрата стоял на холме, куда не достигал туман, как молочное озеро белевший в призрачном свете осенних сумерек. Когда Марго вошла, Дуг и Мал сидели с бокалами у горящего камина. На столике за диваном лежал раскрывшийся, туго набитый портфель. Дуг окинул Марго быстрым испытующим взглядом, затем указал ей на стул. Марго поняла: он забыл, что она должна была прийти. Инстинкт не обманул её – два дня назад он позвонил ей просто под влиянием минутного порыва.

– Я, вероятно, застряну здесь, – обратился он к Марго, снова берясь за бумаги. – Может, даже на несколько месяцев.

– Удалось вам заключить договор? – медленно выговаривая слова, спросила Марго.

– Пока нет, но непременно удастся! Непременно! Об этом-то я и толкую Мэлу. – Дуг сиял: его переполняло ликующее возбуждение. – Дело пошло в Сенат, – обратился он к конструктору. – Они одобрят заказ, если запрос будет исходить от армии. Помните Пита Фитцсиммонса? Такой был птенец в чине полковника? Ну, так он за нас. Правда, сейчас он всего-навсего майор, но это тот человек, который нам нужен.

– А он когда-нибудь летал?

– О, ещё как. Он любит это дело. Но надо так его увлечь, чтобы он голову потерял. Впрочем, это будет не столь трудно. Фитц – не сенатор, но и на его слабых струнках мы можем с успехом сыграть. Оказывается, он ещё такое дитя, что ему хочется получить кубок фирмы «Бендикс».

– Бог мой, но ведь кубок купить нельзя! – воскликнул Мэл.

Дуг расхохотался.

– Конечно, нет, но я обещал купить ему кое-что не хуже: самолет, который даст ему шансы на выигрыш. Я недаром побывал в Нью-Йорке – в тот день, когда «Сокол» Волрата завоюет кубок, акции авиационного завода Волрата будут котироваться на Большой бирже, начиная с двадцати семи пунктов, и десять тысяч акций принадлежит тебе. Я и Фитцу предложил столько же, но он отказался. Знаете, чего он хочет, какая у него заветная мечта? – Дуг устремил взгляд на огонь, и в голосе его зазвучали презрительные нотки. – Он хочет, чтобы сотни тысяч глаз смотрели на него с восхищением, когда он будет выходить из самолета. А затем он медленно стащит с головы шлем, и лицо его будет серьезным, словно вся эта шумиха его нисколько не трогает. И весьма проникновенным тоном он скажет: «Я не считаю это спортивным праздником. Это чисто техническое мероприятие – ведь только так государство может выяснить, какой тип самолета является лучшим». И всё это с таким, знаете ли, фальшивым видом самоотречения. А в душе будет упиваться происходящим, потому что ему только того и надо, хотя он в этом нипочем не сознается даже самому себе.

Марго и Мэл обменялись понимающими взглядами. Дуг и не подозревал, что, подсмеиваясь над каким-то майором, он, в сущности, описывает самого себя. Марго знала, что Дуг склонен к самообольщению, но от этого любила его не меньше. В чувстве её лишь появился оттенок покровительственности.

– Но поскольку это всё-таки действительно испытание моделей, – продолжал Дуг, – то с ним должен лететь представитель компании.

Мэл закурил, прежде чем ответить.

– Только не я. Хватит на мой век одной катастрофы – сколько меня мытарили, когда началось расследование!

– Очевидно, лететь придется мне, – сказал Дуг, не отрывая взгляда от языков пламени, лизавших дрова, которые вдруг оглушительно затрещали, как бы аплодируя его словам. – Ну ладно, с завтрашнего дня мы думаем только о предстоящем испытании. Ты бы лучше перебрался ко мне, Мэл.

Марго и Мэл опять невольно переглянулись. В её взгляде была настороженность, в его – понимание.

– Нет, – ответил Мэл. – Ведь отсюда до меня всего ярдов пятьдесят. И мне нравится мое уединение.

– Об уединении забудь. До конца состязаний никто из нас не будет уединяться. – Но тут взгляд его упал на притихшую Марго, и он вдруг расхохотался: – Ладно, пока что оставайся у себя, Мэл.

После обеда Мэл ушел. Дуг повел Марго в гостиную. Несмотря на переполнявшее его хвастливое торжество, он казался озабоченным.

– Я ведь уже говорил, что скучаю по тебе, правда? – начал он. – Сейчас, Марго, я скажу тебе нечто такое, что тебе не понравится.

– Тогда лучше не говори.

– А я хочу сказать. Раз и навсегда.

Сердце её замерло.

– Понимаешь… Ну ладно, я тосковал по тебе, но я не хотел этого. Любой другой на моем месте, чувствуя к тебе то, что чувствую я, решил бы на тебе жениться. Пора поставить точку над «i». Так вот: я не хочу жениться на тебе…

У неё хватило сообразительности промолчать.

– Я не хочу на тебе жениться, как не хочу и тосковать. Да, я тосковал по тебе, но жениться не собираюсь. Я по тебе схожу с ума. Ты можешь пользоваться всем, что я имею, сколько захочешь, но остальное будет так, как есть. И никогда не будет по-другому.

– Почему ты решил сказать мне это? – слабым голосом произнесла, наконец, Марго.

– Потому, что ты, может, и сама догадывалась об этом, но в душе не верила. А теперь ты можешь поверить. Вот что, Марго, – сказал он грубо, – довольно валять дурака. Ты вела со мной игру. Я это знал и насмехался над собой, сознавая, что попался на удочку, но всё же меня восхищала твоя выдержка. Ладно, мы оба позабавились – и хватит. Давай договоримся раз и навсегда. Я хочу, чтобы ты переехала ко мне, жила здесь, ездила бы со мной, когда мне этого захочется, и оставалась бы дома, когда я захочу уехать один. Ну вот, кажется, всё просто и ясно.

– И всё-таки я отвечу «нет». – Марго почти издевалась над ним. – Просто и ясно – «нет». Мы с мальчиками переезжаем, наконец, в настоящий дом. Даже с лужайкой. С небольшой, но всё-таки лужайкой. Знаешь, сколько времени мы ждали этого? И пусть никто не смеет упрекнуть меня в неучтивости – я отвечаю приглашением на приглашение. Ты просишь меня жить в твоем доме? Отлично, а я приглашаю тебя переехать к нам. Условия те же. Ты можешь жить со мной вместе или иметь отдельную комнату. Ты можешь пользоваться всем, что я имею, – деньгами, одеждой, – всем, чем хочешь и сколько захочешь. Мы с мальчиками зарабатываем вместе больше шестисот долларов в месяц. Я могу себе позволить взять тебя на содержание. Но не надейся, что я выйду за тебя замуж. Что ты на это скажешь?

– Ты очень забавная особа!

– Да, – сказала Марго. Она поднялась с места и потрепала его по щеке. – Я самое забавное существо, которое ты когда-либо знал. Каждый номер, который я выкидываю, заставляет тебя покатываться со смеху. И разве сейчас у нас не представление?

Он схватил её за руку.

– Ты это знаешь лучше, чем я!

– И разве оно не забавно?

– Марго! – вконец отчаявшись, сказал он и выпустил её руку. – Помоги же мне!..

– Я и хочу помочь тебе, милый. Я хочу дать тебе всё, кроме своего имени. – И она заговорила уже другим тоном: – О Дуг, Дуг, когда же, наконец, ты вырастешь и будешь взрослым!

Он смотрел на неё тяжелым взглядом.

– Ладно, во всяком случае, ты знаешь теперь, что у меня на уме.

– Я-то, конечно, знаю, – слегка улыбнулась она, – но знаешь ли ты сам, вот в чём вопрос.

Всё-таки в ноябре Марго вернулась на завод. Теперь уже не было никакой необходимости настаивать на прежнем условии – Дуг был настолько занят, что у него решительно не оставалось времени на личную жизнь. Этой осенью небо над всей страной, казалось, кишело самолетами, мчавшимися с предельной скоростью в погоне за новыми рекордами из Лос-Анжелеса в Нью-Йорк, из Майами за один день в Чикаго, из Лондона в Каир. В День благодарения[10] Дуг слетал на восток, на Йельские армейские состязания, и вернулся недовольный, горя нетерпением поскорее двинуть вперёд работу над «Соколом».

Мэл и Дуг ежедневно засиживались до полуночи, и к рождеству Мэл переехал жить к Дугу. Одна только переписка, касающаяся вопросов, связанных с конструкцией самолета специального назначения, могла бы заполнить целый рабочий день Марго, а ей ещё приходилось заниматься подготовкой к выпуску акций на одиннадцать миллионов долларов.

Беспокойное ощущение, будто никто не замечает, как летит время, не покидало её и дома. Кен и Дэви, с головой уйдя в свою работу, казалось, даже не знали, что новый дом, в сущности, остается нежилым. Бывали дни, когда Марго вовсе не виделась с братьями. Она не имела понятия о том, что они сейчас делают, и только изредка кое-что улавливала из споров, которые вели мальчики, составляя ответы на письма Брока, непрестанно торопившего их. Кен зачастил в Загородный клуб, но Марго так и не могла вспомнить, говорил ли он когда-нибудь о том, что стал членом этого клуба.

Она была слишком поглощена работой, чтоб думать о чём-нибудь постороннем, и только по временам её внезапно охватывал беспомощный страх при мысли, что бег времени стремительно несет её куда-то под уклон, лишая всяких человеческих чувств и всё больше и больше отдаляя от людей, которым она дорога.

Дуг помчался в Нью-Йорк сразу же после Нового года. Стоял ясный, морозный день. Марго и Мэл наблюдали за отлетом из окна конторы. Голова Дуга в летном шлеме чернела за ветровым щитком, белое шелковое кашне развевалось по ветру, как рыцарский плюмаж. Резкий ветер был так силен, что зеленый «Фантом» – самолет, выпущенный фирмой Волрата, – оторвался от земли, не пробежав и пятидесяти футов, дрогнул от «порыва ветра, затем круто взвился в небо, устремляясь на северо-восток. Марго следила за ним глазами, пока черная точка не исчезла в утреннем солнечном небе. Обернувшись, Марго увидела, что Мэл прикончил стакан виски и наливает себе второй. Его худое, покрытое шрамами лицо было сосредоточенно серьезным.

– Пока я не окочурился, отвезите меня домой, пожалуйста! – пробормотал он. – Или нет – можно мне поехать к вам? Просто суньте меня в комнату и закройте дверь. Мне нужно немножко прийти в себя, вот и всё. Этот сукин сын пожирает вас живьем, вы знаете?

– Знаю, – уронила она.

– Он никогда не слушает, что ему говорят, – растягивая слова, продолжал Мэл. – У вас нет ощущения, что вы работаете с ним или даже на него. Он просто оседлал вас, взнуздал и вонзает вам шпоры в бока. Он приподнимает верхушку вашего черепа и роется там, точно в ящике с болтами и гайками, выискивая то, что ему нужно. Я теперь и спать перестал. Он только изредка дает мне передышку, как дают остыть мотору, когда он перегревается. И когда я, по его мнению, выспался, он садится на кровать, в ногах. Он даже не скажет: «Проснитесь», – а просто начинает говорить о деле. Как только кончится это проклятое состязание, я от него удеру.

– Почему же вы не удерете сейчас?

Он взглянул на неё так, будто она сказала несусветную глупость.

– Да ведь он меня не отпустит, – сказал он просто. – Знаете, что он делает с людьми, которые удирают прежде, чем он сам надумает их выставить? Я ничего этого не знал, пока не поступил к нему работать, – вот тут-то я и наслушался! За ним и раньше, ещё в эскадрилье, водились странности, но тогда все выкидывали разные номера, потому что нервы шалили. Я тогда думал, что он просто сумасбродный богатый молокосос, который умеет быть злопамятным дольше других. Но, уверяю вас, этот малый воображает себя самим господом богом. Погладить его против шерсти – значит совершить смертный грех, и уж будьте покойны, он вам отплатит, не пожалеет ни времени, ни средств.

– Вы действительно пьяны, – холодно произнесла Марго. – Через двадцать минут вы свалитесь под стол. У нас есть свободная комната с кроватью – можете там проспаться. Когда придете в себя, я познакомлю вас с моими братьями. Но имейте в виду: им ни слова о Дуге.

Мэл встал пошатываясь, однако стараясь сохранить достоинство.

– Могу я в таком виде показаться рабочим?

Марго оставила завод на попечение старшего мастера, сказав, что у мистера Торна острое желудочное заболевание. Она повезла его к себе, за всю дорогу не произнеся ни слова. Маленькая чистенькая уличка без деревьев была совсем новой – лужайки размером с носовой платок перед выбеленными домиками ещё не успели зарасти травой.

Остановив машину. Марго не сразу открыла дверцу.

– Слушайте, Мэл, – сказала она. – На этой улице двадцать четыре дома, и в каждом доме есть женщина моих лет, имеющая ребенка, а то и двух. В этот час на улице не бывает других мужчин, кроме разносчиков. Поэтому, когда будете идти к дому, держитесь прямо и не шатайтесь. Если вздумаете опираться на меня, я отодвинусь, и вы грохнетесь на землю. Поняли?

– Конечно, конечно, – заплетающимся языком пробормотал Мэл. – Теперь мне понятно, почему вы поладили с этим чудовищем. Рыбак рыбака видит издалека.

В маленьком светлом домике было холодно, полы, не покрытые коврами, ярко блестели в солнечном свете. Марго впервые заметила, как здесь голо и неуютно. Она провела Мэла в свободную спальню со свежевыкрашенными голубыми в крапинку стенами. Мэл рухнул на старую походную койку, составлявшую всё убранство комнаты. В подвале, где до сих пор ещё пахло сырым цементом. Марго растопила котел парового отопления и подкладывала дрова, пока не стали пощелкивать нагревавшиеся трубы. Затем, дрожа от холода, она поднялась на первый этаж, уселась на радиатор и позвонила в мастерскую. К телефону подошел Дэви.

– У меня есть немного свободного времени, – сказала Марго. – Не могли бы вы с Кеном встретиться со мной, чтобы купить хоть какую-нибудь мебель? Комнаты выглядят просто ужасно.

– Я, пожалуй, смог бы, – неторопливо согласился Дэви. – А Кен уехал в Милуоки.

– Да? Я не знала. С этой Флер-Фэн или как её там?..

Дэви засмеялся.

– Как бы её там ни звали, он уехал. Вчера вечером на машине. Он очень много работал. Марго.

– Что случилось с нашей семьей? Разве у нас уже не принято видеться друг с другом?

– Ну, положим, ты тоже не очень-то засиживаешься у семейного очага. Но ты не расстраивайся. Ты повидаешься со мной, а я с тобой, и мы даже позавтракаем вместе.

Они договорились о месте встречи, потом Марго с беспокойством спросила:

– Неужели я знала, что Кен собирается уехать, и забыла об этом?

– Нет, – смеясь ответил Дэви. – За полчаса до отъезда Кен сам не знал, что уедет. Ты же видела – последнее время он сам не свой.

– Пожалуй, да, – устало согласилась Марго. – Заезжай за мной по дороге в город. Я подожду тебя здесь.

Сверху не доносилось ни звука, только рокот горячего пара, весело гулявшего по трубам, гулко отдавался в пустом доме. Марго нервно ходила взад и вперёд, постукивая каблучками по натертому паркету. Не зная, что с собой делать, она завела патефон и поставила пластинку; комнату наполнили, словно вырвавшиеся из-под пресса, жестяные звуки веселой песенки. Звуки исступленно бились о голые розовые стены, о девственно-белый потолок, о кирпичную облицовку камина – всё вокруг было такое новое, пустынное, и казалось, будто музыка бешено мечется от пустоты к пустоте, ища, за что бы зацепиться. И эта музыка – как и дом, и улица, и вся жизнь Марго – была безнадежно далека от того, чего ей хотелось. В отчаянии она так резко остановила патефон, что последние слова певца повисли в воздухе, как придушенный вопль изумления: «Разве мы не…»

– Черт возьми, имею же я право развлечься! – раздраженно обратился Кен к сидевшему за столом брату. Крошечная конторка, устроенная в переднем углу сарая, была отделена от мастерской тонкой перегородкой; в двухстворчатых, наглухо запертых дверях было проделано оконце, через которое проникал свет. Под лучами весеннего солнца лицо Кена казалось жёлтым и осунувшимся, глаза его опухли от недосыпания. «Он, должно быть, выехал из Милуоки часов в семь, – подумал Дэви, – но всё равно запоздал».

– В конце концов, с самого рождества я только второй раз позволил себе кутнуть.

– Я твои разы не считал, – ответил Дэви. Голос его звучал ровно, но в нем чувствовалось не спокойствие; а нервное напряжение. – Можешь уезжать хоть каждую субботу, если хочешь. Прошу тебя только об одном – возвращайся вовремя. Три человека, получающие по сорок пять долларов в неделю, с самого понедельника болтаются без дела из-за того, что ты не изволил явиться. Так что к своим маленьким развлечениям прибавь трехдневное жалованье трём техникам, а сколько ты тратишь на неё, я уж и не спрашиваю.

– Сколько бы я ни тратил на Флер, она стоит этого.

– Флер?

– Да, Флер! Не Фэн, а Флер!!

– Хорошо. Флер.

– Вот именно, что хорошо. Когда я сидел без гроша, она сама добиралась сюда, чтобы покататься вместе, и часто даже входила в долю, чтобы я мог купить бензин. А теперь, когда у меня завелось несколько долларов, самое меньшее, что я могу сделать, – это дать ей возможность развлечься хоть раз за столько времени.

– Два раза за столько времени.

– А, господи, да хоть и два. Разложи пару сотен долларов на три месяца – сколько получится?

– Я говорю не о деньгах, – стукнув кулаком по столу и еле сдерживаясь, чтобы не закричать на брата, сказал Дэви. – Я говорю о том, что тебя нет на работе, когда ты нужен. Я уже второй раз вынужден откладывать встречу со Стюартом.

– Брось, пожалуйста! Ты прекрасно знаешь, что мог бы пойти и без меня.

– Мог бы, но не пойду, – упрямо сказал Дэви, ибо тут-то и крылась причина его возмущения. – Заявка на патент за нашими двумя подписями не выйдет из конторы Стюарта, пока ты не проверишь там всё до последнего слова.

– Но я уже сделал это, – с досадой возразил Кен. – Мы ведь составили описание нашего изобретения.

– Даже два описания.

– Твой вариант я не считаю, Дэви. Я своего решения не изменил.

– Когда-то мы с тобой договорились, что не станем ограничиваться одним этим изобретением.

– Да, но мы договорились также, что сначала осуществим первое. Сейчас мы ещё на первом этапе. Наша заявка должна быть строго определенной, точной и ясной.

– Тогда мы впоследствии многое потеряем.

– Плевать мне на то, что будет впоследствии!

До этого момента Дэви разглядывал свою ладонь; сейчас он уронил руки, как бы сдаваясь.

– Ладно, Кен, пусть будет так, как ты хочешь. Мы начали это вместе и в ответственные моменты должны стоять плечом к плечу. А если ты считаешь, что есть нечто более важное, чем заявка на патент, скажи, и, может, я соглашусь с тобой.

– К черту заявку! Самое важное – добиться передачи изображения на расстояние.

– Не беспокойся. Если мы не добьемся в этом месяце, то добьемся в следующем; не в мае, так в июне. По крайней мере, – сухо добавил он, – таков ультиматум Брока.

Кен медленно обернулся.

– Когда он это сказал?

– Вчера. Как только узнал, что я во второй раз отложил встречу со Стюартом.

– Он рассердился?

– У него ведь никогда не поймешь, сердится он или нет. Не волнуйся: если мы получим изображение, он будет счастлив.

– Это меня меньше всего тревожит, – задумчиво произнес Кен. – Брок владеет половиной паев этого нового агентства «Крайслер». Может, мы смогли бы получить новую машину со скидкой. Сегодня у меня всю дорогу горело масло.