Дэви пошел в комнатку, где находилось передающее устройство, решив ещё раз попытаться увеличить напряжение в собирающем электроде. Он повернул черную ручку на два деления и остановился, каждым своим нервом ожидая, что вот-вот радостный возглас Кена возвестит о появлении креста. Не секунды проходили в полной тишине.

– Крикни мне, когда повысишь напряжение, – раздался наконец усталый и раздраженный голос Кена, и у Дэви упало сердце.

– Да я уже повысил, – с горькой досадой отозвался Дэви. Он потер лицо руками, стараясь поскорее справиться с тысячным по счету разочарованием, и побрел назад, в темноту, где оконные стекла бормотали: «Скорей, скорей, скорей!»

В зеленоватом свете, струившемся с экрана, казалось, будто Кен плывет по дну призрачного фосфоресцирующего моря.

– До прихода Дуга осталось всего полчаса, – сказал Дэви. – Позвони ему и скажи, чтобы он не приходил.

– Ещё целых полчаса, – заупрямился Кен. – Давай пробовать дальше.

Дэви был так измучен, что терпение его лопнуло.

– Ты что, надеешься в полчаса сделать то, что не удалось нам за неделю?

– огрызнулся он. Мысль о том, что Дуг, в первый раз придя к ним в лабораторию, окажется свидетелем неудачи, была для него нестерпимой. – Ты должен был ещё утром сказать, чтобы он не приходил!

– Почему? – резко бросил Кен. – Я был уверен, что сегодня мы получим изображение. Я и сейчас уверен. Боже мой, мы были так близки к этому, так близки! – с отчаянием воскликнул он. – Ведь всё уже было у нас в руках!

– А надолго ли? Ты едва успел взглянуть на экран и тотчас бросился к телефону приглашать Дуга! Я готов был тебя убить! Ты столько лет корпишь над этим, неужели ты до сих пор не понимаешь, что, если изображение появляется на какую-то секунду, это ещё ровно ничего не значит? Не надо было звать Дуга, пока мы не убедимся, что стоит повернуть рукоятку – и изображение будет на месте минута за минутой, час за часом, день за днем!

– А, да замолчи ты! Почему я должен был думать, что оно исчезнет? – разозлился Кен. – Ведь не пропало же оно в Уикершеме, пока мы не разобрали прибор. И оно было точно таким, когда я пошел звонить Дугу. Откуда я знал, что оно исчезнет, как только я отойду?

– Если бы это был не Дуг, а кто-нибудь другой, ты бы, не колеблясь ни секунды, позвонил, что приходить не надо. Но ты всё время боишься, как бы, упаси бог, не уронить свое достоинство. Да кто он такой, черт бы его взял? Из-за чего ты, собственно, с ним воюешь?

Кен молча уперся в брата суровым обвиняющим взглядом, как человек, наконец-то узнавший, кто его предал, но Дэви, распаленный злостью, не обратил на это внимания. Сколько лет он всегда выручал Кена – теперь хватит.

– Я не позволю тебе ставить нас в идиотское положение, – сказал он. – Я сам позвоню Дугу.

– Черта с два ты позвонишь! – заявил Кен. – У нас ещё есть двадцать минут.

– А потом что?

– Если ничего не получится, мы скажем, что прибор только что развалился.

– И он будет сидеть и ждать, пока мы его наладим!

– Пусть сидит, сукин сын! – с холодной яростью сказал Кен. Его изможденное лицо стало жестким и казалось отлитым из белого металла. – Надоест ждать, и он уберется. Какого дьявола ты теряешь время на разговоры? – вдруг закричал он.

– Потому что ты спятил, – невозмутимо ответил Дэви. Приступ злости прошел, и он снова почувствовал себя до смерти усталым: ведь отвечать за любой опрометчивый шаг опять придется одному ему, так всегда было и так будет всегда. – Мы ведь ничего нового не делаем, – досадливо сказал он. – У нас нет никакого плана. Мы просто копошимся наугад, с бессмысленной надеждой, что случайно тронем то, что надо, и всё пойдет как по маслу. Ты же понимаешь, что это игра, а не работа. Надо проследить за всем процессом с самого начала: дуга дает свет. Собирающая линза фокусирует его на крест. Вторая линза фокусирует изображение креста на сетку в трубке, сетка передает сигнал…

Кен встал с табуретки.

– А что же, по-твоему, мы делаем, если не это?

– Надо проследить шаг за шагом. Начнем со схемы сетки и…

– Слушай, Дэви, ты меня не учи тому, чему я тебя научил! Я знаю каждую схему наизусть. Ты думаешь, я перескакиваю с одного на другое? Как бы не так! Но мне эта твое копошение «шаг за шагом» ни на черта не нужна. Подумаешь – шаг за шагом!

Он в гневе вышел из комнатки. Внешнее хладнокровие Дэви бесило его ещё и потому, что шло слишком уж вразрез с его душевным состоянием.

«Нет у него душевного покоя, – устало подумал Дэви, – и никакие доводы до него не дойдут». Он сел на табуретку, где только что сидел Кен, снова потер натруженные глаза и уперся подбородком в ладони. Думать уже не было сил. Пять дней без всякой передышки – это слишком трудно.

Внезапно он выпрямился и застыл. На экране сквозь крутящиеся хлопья снега, словно на олимпийских вершинах во время метели, проступили очертания креста. Крест вырисовывался нечетко, но явственно, победоносно, и у Дэви сжалось горло от самых разнообразных чувств. Крест вдруг задрожал и стал расплываться, Дэви сообразил, что причина того – слезы, набежавшие ему от радости на глаза.

– Господи, – благоговейно прошептал он.

Сквозь стенку донесся бодрый и повеселевший голос Кена, которому вновь вспыхнувшая надежда, казалось, придала сил.

– Ну, как теперь? – спрашивал он, словно никогда и не злился на брата.

– Что ты там сделал? – закричал Дэви, как только обрел способность говорить. – Изображение есть!

– А если вот так? – продолжал Кен. – Погоди секунду!

Крест на экране вдруг потемнел и стал отчетливее, словно, прорвавшись сквозь метель, придвинулся ближе. Снежные хлопья кружились теперь позади креста, разделившего экран на четыре четких квадрата. Изображение стало таким ясным, что на черной краске можно было различить даже следы волосков кисти. Кен вошел в комнатку и стал за спиной Дэви, следом вошел Ван Эпп.

– Неплохо! – сказал Кен с нарочитой небрежностью, хотя был вне себя от восторга. – Совсем неплохо! Ей-богу, даже лучше, чем было в Уикершеме!

Дэви встал и повернулся к брату.

– Что ты там сделал?

– Да ничего особенного, – беспечно сказал Кен. Злости и раздражения словно и не бывало. Трудно было представить себе, что он вообще мог злиться. – С минуты на минуту к нам могут прийти, так что надо бы немного прибраться. Бен, зажгите там свет. Дэви, ты следи за…

Дэви схватил его за плечо.

– Слушай, негодяй, сейчас же говори, как ты этого добился?

– Добился? Чего? Ах, изображения? Просто закрепил его, вот и всё. Закрепил. Бен, заметьте время, когда стал поступать сигнал, чтобы мы знали…

– Кен, – угрожающе произнес Дэви. – Я считаю до трех!

– Ну, чего ты от меня ещё хочешь? – спросил Кен с терпеливой вежливостью человека, которого беспокоят по пустякам, и высвободил плечо.

– Погладить тебя по головке, что ли? Когда ты прав – ты прав. И я первый признаю это.

– Раз!

– Ты сказал «шаг за шагом», – продолжал Кен с видом самого благоразумного человека на свете. – Гениально!

– Два!

– Ах, господи, – вздохнул Кен. – Ну идем, я тебе покажу.

Они пошли в соседнюю комнатку. Дэви опустил на глаза темные очки.

– Сними их, – сказал Кен. – Иначе ничего не заметишь.

Заслоняясь дощечкой от жара и слепящего света дуги, Кен придвинулся как можно ближе к передающей трубке и заглянул в неё.

– Подойди сюда, – сказал он Дэви. – И скажи, что ты видишь.

Дэви всмотрелся в зрачок прозрачного глаза: сложная конструкция электродов виднелась сквозь диск фотоэлектрической сетки, такой тонкой, что при свете дуги она казалась облачком золотистого дыма. Сетка была прочерчена черным крестом.

– То, что и должен видеть, – отозвался Дэви.

– Теперь смотри внимательно.

Золотистый дымок исчез, а вместе с ним и крест. Сейчас сетка казалась просто тускло-серебряной.

– Нет света, – сказал Дэви, однако дуга позади него пылала так же ярко.

– Света нет, – согласился Кен, и в голосе его послышались язвительные нотки. – Правильно! В этом всё и дело – нет света на сетке! Теперь остается только чуть-чуть повернуть вторую линзу – и свет переместится вбок. Зажимы линзы нагрелись от дуги, ослабли и сдвинули её. Нет света – нет сигнала! Просто? Вот что происходило эти пять дней, и никто из нас, безмозглых тупиц, этого не заметил, потому что мы надевали темные очки! Отсюда мораль: человек не создан для ношения черных очков! Оба мы – растяпы!

Пять дней псу под хвост! – с горечью сказал Дэви. – Целых пять дней искать ослабший винт!

– Не горюй, малыш! – воскликнул Кен, окончательно воспрянув духом. – Подумай, насколько мы улучшили схему, пока возились с ней! Если время ушло на работу, значит оно не потеряно. Положи одну заплатку вовремя – не придется класть девять.

Где-то вдали хлопнула входная дверь.

– Эй, кто там? – Это был голос Дуга. – Нельзя ли зажечь свет?

– Идите всё прямо! – крикнул в ответ Кен, опьяненный радостью. Он взглянул на Дэви и беззвучно рассмеялся. – Что я тебе говорил, малыш? Успели как раз вовремя! У нас всегда всё выходит! Разве твой старший брат когда-нибудь подводил тебя?

Перешагнув через порог. Дуг остановился в кромешной тьме, ещё раз крикнул, чтобы зажгли свет, и снова услышал в ответ смеющийся голос Кена:

– Проходите сюда!

Впереди поверх перегородок брезжил слабый свет. Дуг ощупью пошел дальше, натыкаясь на стены при невидимых в темноте поворотах, и с каждым шагом его всё больше разбирала злость. Хорошо же его принимают! Ведь это просто пощечина! Когда Дуг добрался наконец до комнатки, где стоял прибор, и в глаза ему ударил ослепительный свет дуги, он был вне себя от бешенства. Он терпеть не мог ощущения неуверенности. Всё это смахивало на прямой выпад против него, а подобных вещей Дуг не прощал, и месть его была скорой и беспощадной.

– Погасите эту штуку, – холодно приказал он, повернувшись спиной к дуге. – Я ничего не вижу.

Свет тотчас же погас, и в наступившей тишине свист ветра за окном прозвучал для Дуга, как насмешливое улюлюканье целой толпы. Когда глаза его приспособились к освещению, прежде всего он увидел полураскрытую улыбку Кена, в которой ему почудилась самодовольная насмешка.

– Ты просто негодяй, – сказал Дэви брату и негромко рассмеялся. – Попробуй-ка ещё раз устроить такой фокус – я тебе голову сверну!

– Какой фокус? – спросил Дуг.

– Да так, пустяки, – сказал Дэви. – Снимайте пальто, мы сейчас вам покажем, что у нас есть.

Но Дуг кипел от возмущения. Всё, казалось, только подливало масло в огонь. Ведь он свернул со своего пути, чтобы помочь этим малым. Ради них он даже изменил весь уклад своей жизни, и к чему это привело?

С каким-нибудь подчиненным расправа была бы коротка: Дуг выгнал бы его немедленно, не задумываясь. С другой стороны, если бы такую выходку позволил себе кто-нибудь из тех одаренных людей, которым в прошлом Дуг оказывал поддержку, делая своими компаньонами, он счел бы это капризной вспышкой человека, являющегося его собственностью: стоит ли обращать внимание, немножко больше сдержанности – и договориться всегда можно.

Обычно, если ему нужно было проникнуть в мысли, душу и стремления попавшего к нему в рабство человека-созидателя, он превращался в олицетворенное терпение. Бесконечное количество часов он просиживал, слушая своего собеседника, бесконечное количество ночей, незаметно переходящих в утро, проводил в сизом табачном дыму, снова и снова подливая в бокалы виски, и безграничной была его способность впитывать и поглощать чужое вдохновение, чужие идеи, предвидение и опыт – в конце концов он как бы перевоплощался в того, кто сидел перед ним, и овладевал его знаниями, талантом и творческой силой. Но процесс овладения братьями Мэллори ещё даже не начинался. Они сторонились его, а он не делал попыток вторгнуться в их жизнь, боясь получить отпор, хотя и понимал, что чем дальше, тем труднее будет завоевать их.

Тем не менее он решил подождать, надеясь, что ему удастся развеять их предубеждение против него и братья сами захотят считать его своим. Но прошли недели и месяцы, а Кен и Дэви были по-прежнему непроницаемо замкнуты. Он делал всё что мог, чтобы сломать эту стену недоверия, но встречал только скептические взгляды и наконец пришел в такую ярость, что из-за какого-то пустякового проявления равнодушия не смог выказать нормальный интерес к работе молодых людей и как-то подбодрить их, что, конечно, сильно помогло бы завоевать их доверие. Сейчас ему хотелось только обидеть их побольнее, доказать, как глупо с их стороны относиться с пренебрежением к единственному человеку, который может так много для них сделать.

И пока Дэви объяснял ему схему передающей трубки, он боролся с искушением погубить всю эту затею. Собственно говоря, только сейчас началось то, чего так ждал Дуг: перед ним раскрывались тайники их творчества, он мог заглянуть в самую глубь и сделать их идеи своими, хотя сам и был бесплоден. Но ухватиться за эту возможность не было сил. Вместо того он выждал, пока Дэви увлекся объяснениями, и тогда, с поразительным чутьем угадав подходящий момент, перебил его:

– Не рассказывайте мне, как это устроено, покажите лучше, как оно работает, – сказал он с таким холодным раздражением, что Дэви покраснел и быстро взглянул на него.

– Хорошо, – спокойно сказал Дэви. – Войдите сюда.

Дэви поворачивал ручки управления, а Дуг стоял за его спиной, в полутьме, освещенный слабым зеленоватым светом, и смотрел на него, не желая признаваться себе, что завидует ему до боли. Он испытывал эту зависть и в киностудии, когда Том Уинфилд во время съемки какого-нибудь эпизода отдавал приказания направо и налево, исправляя тысячи деталей, которых Дуг и не замечал, потому что не обладал зоркостью таланта; он испытывал её и на авиационном заводе, когда Мел Тори рассматривал чертежи нового самолета и опытным глазом подмечал все недостатки и ошибки, которых вовсе не видел стоящий с ним Дуг.

Что это за особенные люди, которые могут отвлеченную идею, возникшую в их мозгу, воплотить в реальность одной только силой своего вдохновения и потом сидеть, как сидит сейчас Дэви, перед чем-то, почти отвечающим их замыслу, точно зная, что надо сделать, до чего дотронуться рукой, чтобы ещё больше приблизиться к полному её осуществлению. Дуг ненавидел этих людей, обладавших даром, который не был дан ему от рождения и которого нельзя купить за деньги. И всё же он тянулся к ним, снедаемый внутренней тоской, как человек, который не может разлюбить женщину, хотя и знает, что она неизбежно причинит ему боль.

Дуг нетерпеливо переступил с ноги на ногу за спиной Дэви и позвенел серебром и ключами в кармане, давая понять, что ему надоело дожидаться. И почти сразу же на круглый экран словно выпрыгнуло изображение креста, сначала волнистое, как будто видимое сквозь струящуюся воду, потом становившееся всё яснее и яснее и наконец достигшее резкой четкости. Дуг молчал, зная, что Дэви ждет, когда он выскажет свое мнение.

– А сделать изображение более ясным вы уже не можете? – спросил он наконец.

– Оно и так гораздо яснее, чем в Уикершеме, – возразил Кен. – Тогда оно казалось вам таким ясным, что вы пожелали вложить в это деньги.

– Да, – спокойно сказал Дуг. – Но мы не в Уикершеме, а в Чикаго. Нет, это вовсе не плохо. Это недостаточно хорошо, вот и всё.

– Слушайте, – вмешался Дэви, – по уговору мы должны были собирать прибор в том виде, в каком он был в Уикершеме. Вот мы и собрали его, только он стал гораздо лучше.

– Не спорю, – сказал Дуг. – Но думаю, что не стоит устраивать демонстрацию в назначенный день, если она не будет убедительной. А то, что вы показываете, ещё недостаточно хорошо, – с удовольствием повторил Дуг.

– Но это доказывает правильность нашего принципа, – не сдавался Дэви. – Это доказывает, что нам удалось то, что никому не удавалось! Мы получаем изображение, передаем и проецируем его на экран с помощью одного только электричества, не пользуясь никакими подвижными приспособлениями. Конечно, всё это ещё примитивно, мы должны усовершенствовать прибор, вот для этого нам и нужны деньги.

– Надо показать движущееся изображение.

– Кен, пойди подвигай крест.

Кен вышел, а Дэви снова присел к прибору. Наступило неловкое молчание; за окнами слышались насмешливый хохот и свист, но Дуг старался не обращать внимания. Он смотрел на экран заранее настроенный против того, что ему покажут, – даже если это поразит его.

– Готово? – окликнул Кен.

– Готово, – ответил Дэви.

Крест слегка наклонился вбок и, забавно подпрыгнув, мгновенно исчез с экрана.

– Поставь его на место и сделай ещё раз, только медленно, – терпеливо сказал Дэви.

– Мы к этому пока не приспособлены, и я обжег себе руку, – со злостью крикнул Кен.

Крест, порывисто дергаясь, снова вполз на экран и оказался не в фокусе – одна перекладина была слишком близко, а другая далеко. Концы перекладин расплывались в бесформенные пятна.

– В общем, это пустяки, – сказал Дэви. – Если всё дело в движении, мы установим стеклянную пластинку на ролики и она будет двигаться взад и вперёд, не выходя из фокуса.

– А нельзя ли прокрутить кусочек кинопленки? – спросил Дуг. – Неважно, что на ней будет изображено. Скажем, идущий человек.

– Нет, этого мы ещё не можем, – ответил Дэви. – Кинопленка недостаточно контрастна для того освещения, которое нам нужно. Когда мы увеличим светочувствительность раз в двадцать, можно будет показать и кинопленку. А сейчас нельзя.

– Ну, придумайте что-нибудь ещё, – сказал Дуг.

– Что именно? – насмешливо спросил Кен, входя в комнатку. Он держал тюбик, из которого выдавливал мазь на обожженные пальцы.

– А это уж ваше дело, – бросил Дуг. – Послушайте, вы, наверно, думаете, что я просто хочу вам насолить. Вздор, я не меньше вашего заинтересован в успехе. – Сейчас Дуг уже сам верил в искренность своих слов, а поверив, без труда нашел убедительные доводы, объяснившее его отношение к тому, что ему показали. – Я знаю, что будет иметь цену в глазах этих людей и что – нет. Меня в свое время привлекли те возможности, которые я увидел в вашей работе, а не то, чего вы уже достигли. Но кто может сказать, будут ли эти люди рассуждать, как я? Сколько бы вы ни говорили о будущих возможностях, они, вероятнее всего, сочтут что всё так и останется и на лучшее рассчитывать нечего. Я вам говорю прямо: то, что вы показываете сейчас, не очень-то впечатляет и не стоит денег, которые вам нужны. Инженеры, быть может, поймут, но у инженеров нет денег; а те, у кого есть деньги, выслушают мнения инженеров и потребуют чего-нибудь поинтереснее. Я это знаю, потому что сам принадлежу к этой категории людей. – Он вызывающе поглядел на Кена и Дэви: пусть-ка попробуют отрицать его право говорить от лица тех, у кого много денег! Он шел сюда с намерением опровергнуть все те доводы, которые сам же сейчас выдвинул, но так он чувствовал себя сильнее. Он был глубоко убежден в том, о чём говорил, и, попав в свою стихию, снова обрел уверенность. Вот та область, в которой он необходим братьям Мэллори, и они знают это. – Если вы думаете, что я ошибаюсь и они отнесутся к вашей работе иначе, – что ж, можете убедиться в этом сами, – продолжал он. – Я счел своим долгом повидать Кору Стюарт. С Корой можно поладить, если мы найдем к ней правильный подход, а если не найдем, пенять придется на себя. Сейчас, пока демонстрация прибора ещё впереди, нам придется говорить с ней на её языке.

– А что это значит? – резко спросил Кен.

– Не знаю, – признался Дуг. – Ей-богу, я сам не знаю. Но непременно выясню. А что касается демонстрации – давайте решать, делать ли это сейчас или после того, как вы ещё поработаете. Я просил бы вас подождать только пять дней. В пятницу вечером я приглашаю вас к себе обедать. Будет Кора Стюарт. Она хочет познакомиться с вами. Я позвал также Флетчера Кендрика, представителя фирмы «Кун-Леб» в Чикаго. Вас я прошу только об одном: проведите с этими людьми несколько часов, и потом решайте сами, что, по-вашему, нам нужно делать!

Кен и Дэви молчали. Оба были задумчивы и явно удручены. Дугу хотелось зло рассмеяться им в лицо. Какую бы зависть ни вызывали в нем эти одаренные изобретатели, он не завидовал их уязвимости.

– Ну, так как же? – спросил он, добиваясь полной капитуляции. – У вас есть возражения?

Ответ последовал не сразу, братья переглянулись, как бы советуясь друг с другом.

– Мы с Кеном поговорим об этом, потом дадим вам знать, – произнес Дэви.

– По-моему, уже всё сказано, – заметил Дуг.

– Пожалуй, но можно ещё кое-что добавить. – Дэви устало поднялся и выпрямился во весь рост, сразу став на голову выше Дуга. Дуг с раздражением вспомнил их первую встречу несколько лет назад: он подъехал заправиться к жалкому подобию гаража и не сразу разыскал там юного верзилу механика, который был так поглощен какой-то технической книгой, что еле соизволил оторваться от чтения и обслужить его, да и то с большой неохотой. Дуг ещё тогда приметил дерзкую независимость этого малого; а судя по тому, как Дэви дал сейчас понять, что разговор окончен, он нисколько не изменился. Что ж, пусть они его опять отстраняют. Теперь ему всё равно.

– Ну, как знаете, – пожал плечами Дуг и вышел среди полного молчания. Обратную дорогу по темным коридорам он нашел без особого труда. Он шел, как человек, твердо знающий, куда и каким путем надо идти. Шаги его четко звучали в гулких стенах, эхо бежало впереди, как герольд, возвещающий о приближении победителя; хлопнув дверью, он вышел из лаборатории в ветреную ночь, в мир, где он всегда был уверен в себе и своем будущем.

А в лаборатории братья молча прислушивались к удаляющимся шагам, и, только когда хлопнула наружная дверь, Дэви понял, какая злость бушует в нем. Она жгла его так, что трудно было дышать. Дэви устремил гневный взгляд на Кена, который стоял, прислонясь к металлической стойке со схемами. Кен озабоченно глядел на обожженную руку, легонько проводя по ней пальцами, но, прежде чем Дэви успел обрушить на него поток горьких упреков, Кен первый напал на брата, поджав губы и раздув ноздри от еле сдерживаемого гнева.

– Что же ты стоял и смотрел ему в рот? Неужели мы будем ждать, пока он разрешит демонстрировать прибор, если у нас всё готово? Ведь у нас два голоса против одного!

– Как, ещё я и виноват?

– А кто же? Ты – директор!

– Какой я к черту директор! Хорошо, я тебе объясню, почему я молчал. Я молчал только из-за тебя, Кен, и в частности потому, что ты не раскрывал рта. Ты-то о чём думал?

– Я не могу за себя ручаться в его присутствии, и ты это знаешь! – Кен выпрямился и стиснул кулаки так крепко, что побелели костяшки пальцев.

– Что бы он ни говорил, каждое его слово действует мне на нервы, и я готов его убить! Хорошо ещё, что кровь бросается мне в голову и я не слышу его голоса, а то убил бы. С тех пор как мы с ним связались, меня, словно кошмар, преследует одна мысль: вдруг в один прекрасный день он скажет что-то, от чего будет зависеть моя жизнь, а я не услышу, просто потому, что это сказал он. Вот как я его ненавижу!

– Однако ты первый надумал объединиться с ним.

Кен с досадой отмахнулся.

– Да знаю, знаю! Это потому, что при некоторой сообразительности мы может выжать из него всё, что нам нужно! И я до сих пор уверен, что это так.

– Ты уверен! – возмутился Дэви. – При нем ты становишься просто полоумным, какая уж тут сообразительность!

– Я предоставляю действовать тебе.

– И напрасно, я совсем не отличаюсь сообразительностью в таких делах. Никогда ловкачом не был и не буду! И брось ты обманывать себя, Кен: ты не раскрывал рта потому, что больше чем наполовину был согласен с ним. Дугу стоит только заговорить о деньгах, чтобы уложить тебя на обе лопатки.

– Но ведь мы приехали сюда из-за денег, разве не так?

– Это ты приехал из-за денег; и это ещё одна причина, почему я не стал с ним спорить. Я считаю, что наш прибор можно показывать сейчас. В его теперешнем виде он служит отличным доказательством правильности нашего принципа. А кто этого не понимает, тот просто болван. Но я когда-то заключил с тобой соглашение и не нарушу его, как бы мне не было тяжко, потому что ты-то, конечно, будешь требовать своего.

– Что это ещё за соглашение?

– Ты не помнишь?

– Ох, Дэви, ты вечно поднимаешь столько шуму из-за каких-то там слов! – устало вздохнул Кен. – Я что-нибудь сболтну сгоряча, а ты уже считаешь, что я дал обещание на двадцать лет вперёд. Ну, что ещё я сказал?

– Ты сказал это не сейчас. У нас с тобой был однажды разговор – давно, когда мы ещё только начинали работать. Ты хотел, чтобы я работал с тобой, пока мы не будем обеспечены деньгами. И обещал, что потом станешь работать со мной над тем, чем действительно стоит заняться. И тогда уж не будешь думать о том, сколько денег принесет нам эта работа; ведь самое главное – насколько новой и важной окажется идея.

– Ах, ты всё о том!

– Да, ты прав, Кен, «всё о том!» – твердо сказал Дэви. Он встал и, уже не сдерживаясь, заговорил со страстной убежденностью: – И если то, что советует Дуг, поможет нам скорее получить эти твои деньги – будем действовать по его указке, и кончено! И нечего пилить меня за то, что я не послал его ко всем чертям. А, да пропади он пропадом! – вдруг вспылил Дэви. – Давай работать! Давай подумаем о том, чего он хочет: о передаче движущегося изображения. Всё равно какого…

– А я всё-таки скажу, что…

– Лучше не говори, – резко оборвал его Дэви. – А то я сейчас способен тебя убить. Тебе, видно, так и не понять, что меня мучает. Ты думаешь, я расстроен тем, что, по его мнению, изображение на экране не представляет интереса? Я-то с ним не согласен, но раз нет, так нет, вот и всё! Отрицать необходимость усовершенствования прибора – просто глупо. Что мне не дает покоя, что сидит во мне, как гвоздь в черепе, это требования, которые он нам предъявляет. Он хочет, чтобы прибор работал лучше, но разве в приборе дело? Нет, ему нужно устроить зрелище для кучки негодяев, которым на всё это наплевать ещё в большей мере, чем ему! А вся важность нашей идеи, вся её новизна…

– Скажите, ради бога, в каком мире, по-вашему, вы живете? – вдруг вмешался Ван Эпп, переводя удивленный взгляд с одного на другого. – Конечно, это не мое дело, но я стою тут, слушаю вас и вижу, что ничего-то вы толком не понимаете. С такими вещами я впервые столкнулся пятьдесят лет назад и лишь потом понял, что, пока в нашей стране существуют такие порядки, надо с этим мириться, и всё тут. Вам просто не дадут жить иначе.

– Это зависит от того, чего человек добивается, – отрывисто сказал Дэви.

– Да чего бы вы ни добивались, – всё сводится к одному и тому же. Вам нужны деньги. Но когда люди вроде вас думают только о том, как бы добыть побольше денег, дело их плохо. У вас нет к этому таланта. Вы не влюблены в деньги. Вы влюблены во что-то другое, и поэтому для вас деньги только билеты, вот и всё.

– Билеты? – переспросил Дэви.

– Ну да. Билеты на право входа туда, куда вы хотите. А в такие места, где вам хочется бывать, – в богатые дома, шикарные рестораны или лаборатории с тем оборудованием, которое вам нужно, – без этих билетов не войдешь.

– Называйте деньги как угодно, – сказал Кен. – Для меня они – звонкая монета, и пусть её будет как можно больше, чтобы я мог делать что хочу и посылать всех к черту.

– Ничего у вас не получится, – заметил Ван Эпп. – Вы не такой человек. У вас нет настоящей страсти к деньгам.

– У меня-то?

– Вас интересует то, что можно купить на них, а не сами деньги. Надо быть не в своем уме, чтобы собирать билеты ради самих билетов.

– Значит, я хочу быть сумасшедшим?

Ван Эпп засмеялся.

– Нельзя насильно заставить себя сойти с ума, всё равно это у вас быстро пройдет. Беда ваша в том, что наша страна кишит людьми, которые копят билеты только потому, что неспособны ни к чему другому. Мне думается, им и в голову не приходит, что на свете есть дела поважнее. Я никогда не понимал страсти к накоплению и не встречал людей с подлинным творческим даром, которые её разделяли бы. Вот, должно быть, почему я на старости лет подбираю тут за вами отвертки, хотя мог бы разъезжать по своему имению в плюшевом кресле на колесиках и возил бы меня мой собственный врач, который по первому же требованию совал бы мне в рот пилюли. Мне не так уж хорошо живется, – признался старик, – но я не поменялся бы местами ни с одним из этих богачей. Я прожил такую жизнь, какая им и не снилась; у вас тоже будет совсем особенная жизнь, пусть даже вам придется хлебнуть горя. Только не попадайтесь на их удочку, иначе останетесь в дураках. Берите от них всё, что можно. Так или иначе, большее количество билетов всё равно достанется им; но если вы заставите их дать вам настоящую лабораторию, где можно делать то, что нужно вам, а не им, считайте что вы получили прибыль – единственную прибыль, которая для вас нужна. Здесь вы можете заниматься своим делом, и, если Волрат зовет вас к себе отобедать с дикарями, что ж тут страшного? Пусть они только заплатят за это, вот и всё. За каждый такой вечер требуйте, чтобы они оплатили год той работы, к которой вас влечет.

– Не могу поверить, что всё это так безнадежно, – с отчаянием в голосе сказал Кен. – Наверно, есть какой-то способ жить иначе! Я не говорю о том, что мы должны обедать с гостями Волрата или нет. В конце концов, это ерунда. Я говорю о положении вообще. Если человек способен придумать и создать нечто небывалое – такое, что вносит огромные перемены в жизнь, и в итоге остается ни с чем, значит мир сошел с ума!

Ван Эпп покачал головой.

– Видите ли, сейчас в нашей стране время собирателей билетов, – сказал он. – Пятьсот лет назад было время людей с сильными мускулами, людей, которые умели владеть длинной пикой, сидя в тяжелейших железных доспехах на огромных конях. Их время прошло. Я не говорю, что время собирателей билетов будет длиться вечно. Я сделал много ошибок в своей жизни, но, сумей я удержаться от этих ошибок, всё равно сделал бы другие, быть может ещё худшие. Поймите, молодой человек, наши души не приспособлены для нынешнего времени.