Бог лабиринта

      Мы перешли в большую комнату, обставленную проще. Я выпил немного шерри, и Анжела последовала моему примеру. Как ни удивительно, фрау Дункельман резко изменила свое отношение к Анжеле, стала к ней обращаться более дружелюбно. Возможно, потому что Анжела призналась, что знакома со мной только два дня. Она спросила у Анжелы, читала ли она мои книги, и услышала в ответ:
      – До конца я не осилила ни одной.
      Анна шутливо погрозила ей пальцем и серьезно сказала, чтобы она прочла все мои книги очень внимательно. Теперь Анжела была принята в ее группу как студентка, обязанная выслушивать ее наставления. Клаус сидел в углу, потягивая тоник и не предпринимая даже попытки вмешаться в нашу беседу.
      – Ему пить нельзя – вино делает его сентиментальным, – прокомментировала Анна Дункельман.
      Когда Анна прервала свой монолог, чтобы выпить очередную порцию виски, я попросил Клауса рассказать мне о Кернере. Он быстро ответил:
      – Я бы не советовал вам связываться с ним. Он просто шарлатан.
      – Ты не совсем справедлив к нему, дорогой, – уточнила его жена. – Я согласна, что он превратился в шарлатана. Но он не всегда был таким.
      Анна обратилась ко мне:
      – Вы что-нибудь знаете о Райхе?
      – Не очень много.
      – Он был великим психологом – таким же великим, как Фрейд. Он считал, что здоровое общество можно создать только тогда, когда люди избавятся от сексуальных комплексов и запретов.
      – Это похоже на Фрейда.
      – Конечно. Его основные идеи совпадают с воззрениями Фрейда. Райх внес очень большой вклад в лечение неврозов. Он полагал, что подавление сексуального влечения образует своего рода панцирь над личностью, как у черепахи, понимаете? – Она скорчила страшную гримасу и сделала движение руками, как бы показывая панцирную пластинку. Она указала на своего мужа. – Когда я впервые встретила его, у него лицо было похоже на маску – все мышцы были напряжены. Его необходимо было научить совершенно расслабляться… полюбить свои гениталии.
      Анжела вздрогнула от бесстыдства Анны Дункельман. Я осторожно спросил:
      – Каким образом?
      – Нужно быть открытым и честным в отношении их сексуальных функций. Мы посещали группы сексуальной терапии в Стокгольме. Мы там обычно сидели без брюк или юбок, дискутировали, обсуждали разные проблемы, пили кофе, а мужчины играли со своими гениталиями, как дети. Это было чудесно!
      Клаус сказал:
      – Анна обычно сидела рядом со мной и мастурбировала меня, пока мы обсуждали разные проблемы. Я почувствовал огромное облегчение, когда научился не стыдиться играть со своими гениталиями. Когда я был маленьким, моя няня часто била меня за то, что я трогаю руками свой пенис. Райх утверждает, что пенис – точно такой же инструмент социального общения, как язык или руки.
      Анна Дункельман, недовольная вмешательством мужа, ударила кулаком по подлокотнику кресла и сказала:
      – Если бы его теории были восприняты обществом, то не было бы Второй мировой войны. Гитлер использовал сексуальное подавление как политическое оружие. Немцы – наиболее сексуально закомплексованная нация в мире. Вот почему они такие агрессивные.
      – А как насчет Кернера?
      – Группы в Стокгольме были организованы Кернером. Это он, а не Райх, ввел понятие группового сексуального общения. Райх был не в меру стыдливый и щепетильный, точнее сказать, ханжеский. Как раз в это время он разрабатывал идеи об универсальной космической энергии – «оргоне». Понимаете, он полагал, что открыл чистую жизненную энергию. Он считал, что она окрашена в голубой цвет – и утверждал, что именно «оргон» делает небо голубым.
      Клаус снова вмешался в разговор:
      – Тогда мы верили, что только Кернер последовательно развивает идеи Райха. Поэтому когда он переехал в Лондон, мы последовали за ним.
      – И вы продолжаете заниматься этими сексуальными группами?
      – Конечно. И в этом вся проблема. Райх предупреждал, что если не соблюдать осторожность, то эти группы могут потерять терапевтическуо ценность и превратятся в сексуальные оргии. Кернер не внял этому предупреждению. У него возникла идея-фикс дезинфицировать сексуальный импульс – именно так говорит он сам. Он утверждает, что секс должен быть освобожден от всякого стыда. В конце концов, считает он, наиболее чувствительные люди и в социальном отношении пугливые и робкие. Если вам нужно подняться на сцену и обратиться к аудитории, то у вас возникает эффект боязни сцены, но от него можно избавиться, высказываться свободно, без всякого страха. Кернер хочет помочь людям избавиться от их сексуального сценического страха.
      Все это говорил Клаус. Его английский язык был намного лучше, чем у жены. Анжела нахмурилась. Она сказала:
      – Но разве слишком большая свобода в сексуальных отношениях не мешает наслаждению сексом?
      – Нет! – в один голос возразили они. Анна взглядом заставила мужа замолчать и решительно сказала:
      – Наоборот, люди слишком стыдливы, чтобы уметь наслаждаться сексом. Как вы думаете, почему сегодня так много развелось насильников, сексуальных маньяков и убийц? Потому что существует непроходимая стена между полами. Мужчина садится в автобус и видит хорошенькую девушку, он ведет себя с ней, как лиса с цыпленком. Он ее не насилует, потому что ему для этого не предоставляется возможности и, вероятно, потому, что он боится закона. Это совершенно противоестественные отношения между полами. Все общество умирает от голода по сексу, оно жаждет сексуальной свободы. В здоровом обществе этот мужчина мог бы сесть в автобусе с понравившейся ему женщиной и попросить ее помастурбировать его, и никто бы на это не обращал внимания. А почему бы и нет? Вот вы! – Ее палец внезапно уперся в Анжелу, которая сидела, скромно сложив на коленях руки, и внимательно слушала. – Почему вы сидите в такой позе? Вы думаете, она естественная? Нет! Совсем нет! Вы носите мини-юбку, потому что считаете, что она больше привлекает мужчин. А почему бы вам смело не обнажить все, что скрывается под вашей юбкой? Анжела, немного сбитая с толку таким напором собеседницы, попыталась превратить все это в шутку:
      – Меня могли бы изнасиловать.
      – Нет! Это нелогично! Почему женщины надевают короткие юбки? Чтобы привлечь мужчин. Вы ведете игру с огнем, стараясь увидеть, насколько высоко вы можете их укоротить. Разве вы не понимаете, что это значит? Вы хотите выставить напоказ свои гениталии, но одновременно боитесь этого. Вы хотите, чтобы мужчины пялили на вас глаза, но вы боитесь быть изнасилованной. Разве это не доказательство того, что это противоестественно?
      Анжела непроизвольно одернула низ юбки.
      – Вот видите! Почему же вы ее надели, если хотите, чтобы она была длиннее? Тут что-то не так! Почему бы вам не сесть в такой позе, как я?
      Она откинулась на спину в кресле и раскрыла свои колени, так что перед Анжелой предстало то же самое зрелище, которое мне довелось созерцать в ее «пещере» внизу. Анжела уронила к полу глаза. Не сдвигая колен, Анна Дункельман продолжала:
      – Нет! Мы должны построить общество без сексуальных страхов и запретов. Если молодой человек в автобусе захочет узнать, что у тебя под юбкой – колготки или трусики, ему должно быть позволено удовлетворить его любопытство!
      Я прервал ее, чтобы отвлечь внимание от Анжелы:
      – Почему вы считаете, что Кернер стал шарлатаном?
      – Потому что с помощью его теории можно объединить всех безнравственных, порочных людей для аморальных деяний. Именно это он и сделал. Он утверждает, что его цель – попытаться научить людей с помощью секса достичь мистического экстаза. Но все это превращается у него в обычные любовные оргии.
      Невозможно было прервать обильный поток слов, который она изливала еще с полчаса. Меня поразило, что в ее бредовых рассуждениях было много здравого смысла, до определенных пределов, конечно. Нельзя отрицать, что на многих людях их полная поглощенность сексом сказывается отрицательно. Но когда я думаю о Диане и Мопси, о своем кабинете, заполненном книгами, я начинаю понимать, что на свете есть много вещей, которые гораздо важнее секса. Идеальный способ излечить человека, поглощенного сексом, – не говорить ему, чтобы он мастурбировал в автобусах, а научить его наслаждаться музыкой, поэзией, духовным миром. Когда я высказал это предположение Дункельманам, они ответили мне взрывом презрения:
      – Все это Фрейд называл сублимацией. Это просто попытка уйти от решения реальной проблемы. Вы подавляете секс и притворяетесь, что вас интересует что-то другое.
      Мною уже овладело нетерпение. В любом случае, уже почти семь, и Аластер будет волноваться, где мы запропастились. Я сказал, что нам пора уходить. Они пытались задержать нас еще до ужина, но мы наотрез отказались оставаться на ужин. Анна Дункельман пообещала написать мне длинное письмо и просила меня помочь ей создать книгу о проблемах сексуальной свободы.
      Когда мы поднялись, чтобы уйти, Анжела спросила:
      – Кстати, вам известно что-нибудь о Секте Феникса?
      Анна Дункельман недоуменно пожала плечами:
      – А что это? Какая-то новая причуда нынешней молодежи?
      Было очевидно, что это название для нее ничего не значит. Анжела не стала развивать этой темы. У дверей Клаус Дункельман спросил:
      – Вы сегодня вечером покидаете Лондон?
      – Завтра.
      – Надеюсь, когда в будущий раз вы будете в Лондоне, обязательно заглянете к нам.
      Он отвесил чопорный поклон. Я сказал:
      – Мне нужно написать письмо профессору Кернеру.
      Анна Дункельман заметила:
      – Это бесполезно. Полиция приказала ему убраться из Лондона. Он сейчас живет в Германии.
      – Очень жаль. А почему его так грубо выдворили из страны?
      Клаус Дункельман ответил:
      – Потому что он просто профессиональный содержатель борделя.
      В такси, когда мы возвращались в Голланд-парк, Анжела заметила:
      – Несомненно, вам удалось напасть на поразительных людей. Мне жаль, что мы не сможем вместе посетить доктора Кернера.
      – Пожалуй, эта встреча нам ничего не даст. Правда, Дункельман говорил мне, что впервые услышал имя Эсмонда Донелли из уст Кернера, но я предполагаю, что тот просто прочел книгу о лишении девственниц невинности.
      Мы поговорили о Дункельманах. Анжела, между прочим, заметила:
      – По-моему, вы не совсем правы, когда называете Клауса покорным мужем, находящимся под каблуком у жены. Он не так прост. Я испытывала странное чувство, когда он на меня смотрел.
      – И как же он смотрел?
      – У меня было такое странное ощущение, мне казалось, что ему очень хотелось, чтобы я открыла свои ноги. Вы заметили, как я сидела – даже жена его обратила внимание на это.
      – Я подозреваю, что она полулесбиянка.
      – Ничего удивительного. Разговаривая с ними, я чувствовала себя омерзительно. Вы заметили?
      – Почему?
      – Видите ли, они – такие безобразные, отвратительные. Они вызывали у меня чувство брезгливости, когда распространялись о сексе. Но, с другой стороны, во всем этом была какая-то привлекательность.
      Я понимал, что она имеет в виду. До визита к Дункельманам я смотрел на Анжелу как на довольно приятную, умную девушку, но не испытывал к ней никаких сексуальных эмоций, как будто она была моей сестрой. Теперь же, сидя рядом с ней, я с трудом подавляю желание дотронуться до ее грудей, которые я вдруг заметил под черным свитером. И это все благодаря Анне Дункельман, она заставила меня смотреть на Анжелу как на сексуальный объект.
      Внезапно Анжела сказала:
      – Я рада, что вы к нам приехали.
      Она поежилась и тесней прижалась ко мне. Естественно, я обнял ее за плечи. Спустя мгновение она повернула ко мне лицо, и я начал целовать ее с такой страстью, что мне самому стало удивительно, – как будто у меня полный рот пищи, и мне все равно кажется, что я чудовищно голоден. Мы тесно прижались друг к другу, мой язык проник к ней в рот, а рукой я сжимал ее грудь, на которую с таким вожделением смотрел минуту назад. У меня было не просто желание ее ласкать, но мне хотелось причинить ей боль, сжать ее в своих объятиях, погрузиться в нее. Она прижималась ко мне самозабвенно и страстно, и когда моя рука, сжимавшая ей грудь, спустилась к животу, она раскрыла ноги. Моя рука скользнула между ними поверх юбки и тесно прижалась к ее промежности. Она стала задыхаться и широко раскрыла рот. Затем моя рука скользнула под мини-юбку и забралась ей в трусики. Я почувствовал острое неудобство, зайдя так далеко: естественным было бы сейчас же, немедленно сорвать с нее все одежды и проникнуть в нее. Но гак как это было невозможно, то все мое тело превратилось в раскаленный железный слиток похоти.
      Наше такси вдруг издало резкий звук сирены и круто свернуло в сторону, чтобы избежать столкновения со встречной машиной, огни которой ярко осветили салон автомобиля: мы с виноватым видом отпрянули друг от друга. Она сказала:
      – Простите.
      – Почему?
      – Это моя вина. Мне очень хотелось, чтобы вы сделали это, с того самого момента, как мы вышли от Дункельманов.
      Мы все еще тесно прижимались друг к другу, и мое сердце колотилось так бешено, что я с трудом мог говорить. Она сказала:
      – Я никогда так раньше не поступала. Не знаю, поверите ли вы мне, но я пуританка в глубине души.
      Я ответил полушутливо:
      – Они нас загипнотизировали. Она серьезно посмотрела на меня:
      – Думаю, что это не исключено. Я уверена, что они использовали какой-то странный порошок. Я сейчас скажу вам то, что может вас шокировать. Если бы я была там одна, то все кончилось бы тем, что я отдалась бы этому ужасному Клаусу.
      Я ответил со смехом:
      – Если бы я остался один на один с фрау Дункельман в ее «пещере» еще хотя бы минут десять, я кончил бы тем, что занялся бы любовью с Анной.
      – Но она такая отвратительная!
      Я рассказал ей, как Анна сидела передо мной с широко расставленными ногами. Это сущая правда, еще минут пять, и я бы не выдержал, наклонился бы к ней и тронул бы ее, и потом уже было бы совсем просто войти в нее. Было бы глупо, если бы я не сделал этого.
      Такси остановилось. Она сказала:
      – Мне нужно привести себя в порядок.
      Я ее понимал. У меня тоже было такое же чувство, будто я только что встал с постели, весь растрепанный и взъерошенный. Я заплатил шоферу, пока она быстро подкрасила губы и причесала волосы.
      Анжела открыла дверь своим ключом и вошла в квартиру. Все было таким же, как мы ее оставили сегодня утром. Она позвала:
      – Аластер!
      Ответа не последовало. Она покачала головой и сказала:
      – Его еще нет.
      Я положил ладонь ей на грудь. Она покачала головой и сказала:
      – Нет времени.
      Но я знал, что она говорит несерьезно. Я все еще был во власти этого необычайно сильного вожделения, которое вызывало во мне лихорадку. Я вытащил свитер из юбки и скользнул под него рукой. На ней был бюстгальтер, легким рывком я обнажил ей грудь. Я взял сосок указательным и большим пальцами и слегка сжал его. Она кинулась мне в объятья, и ее уста снова раскрылись. Я потянулся к ее юбке и наощупь расстегнул ее. Юбка упала на пол. Я скользнул рукой под резинку трусиков и спустил их до бедер. Затем я потянул вверх ее черный свитер, она подняла руки и позволила мне снять его через голову. Я расстегнул бюстгальтер, и он тоже упал на пол. Она стояла передо мной обнаженная, если не считать черного пояса с подвязками вокруг талии и черных трусиков вокруг колен. Ее рука потянулась к моим брюкам, и я помог их расстегнуть – они сползли вниз. Мы стояли посреди комнаты, слившись воедино, оба полуголые. Затем я снял до конца брюки и трусы и повел ее в спальню. Как только я проник в нее, она застонала и стала подо мной извиваться. Я прижал ее тесней и начал двигаться вверх-вниз с механической регулярностью, держа руку на ее груди. Я редко испытывал такое головокружительное сексуальное наслаждение. Мне кажется, если бы сейчас появилась в дверях куча фотографов с камерами, сверкающими вспышками, мы продолжали бы заниматься любовью, абсолютно не способные оторваться друг от друга. Лихорадочное возбуждение не покидало меня, делая комнату какой-то нереальной. Казалось, мы с ней изошли потом, покрывшим наши тела, влага стекала с нас ручьями и бежала между ягодицами на постель, наши языки двигались взад-вперед в тесно прижатых друг к другу ртах, так что наши лица были мокрые, ее груди производили какие-то странные хлюпающие звуки. Я вдруг с ужасом подумал, что с минуты на минуту тут должен появиться Аластер, но я испытывал странное удовольствие при мысли, что кто-нибудь со стороны будет наблюдать за нами. Потом наслаждение стало таким невыносимым, что уже трудно было сдерживаться, казалось, все ее тело умоляло меня вылить в него мое семя поскорее. Мы слились воедино, задыхаясь, когда оргазм одной общей волной взорвался над нами, и я почувствовал, как горячая жидкость прошла вдоль всего моего члена и вылилась в нее. Казалось, это продолжалось в течение нескольких минут. Затем мы расслабились, и я лежал, все еще не выходя из нее. Через несколько минут мы лежали рядом друг с другом, и я ощущал холодок пота, покрывшего все мое тело. Я открыл глаза, посмотрел на нее, и, потрясенный, вдруг осознал, что рядом со мной лежит Анжела – скромная, сдержанная шотладская девушка. Да, мне было с ней приятно общаться, но она, как женщина, совсем не в моем вкусе. Она тоже открыла глаза и вздрогнула от неожиданности, увидев меня обнаженным рядом с ней. Внезапно мы оба вспомнили, что наши одежды разбросаны по соседней комнате, и дверь распахнута настежь. Я встал и собрал одежду. Когда я вернулся, она уже стояла возле постели, натягивая на себя трусики. Я наклонился и нежно поцеловал ее. Она равнодушно подставила свой рот, как будто это был дежурный поцелуй, как целуют близких, желая им «доброй ночи». Затем, как бы опомнившись, сказала:
      – Что это с нами было?
      Я понял, что она имеет в виду. Это не был «нормальный секс», секс двух людей, которые решили, что они нравятся друг другу и хотят познать тела друг друга. Это было своего рода бешенство, как будто мы на время превратились в животных. А теперь я снова стал «мистером Сормом», а она леди Гленни, и мы были двумя людьми, которые симпатизируют друг другу, но мы уже не были любовниками. Если не считать, конечно – и нам уже невозможно было забыть об этом, – что мы только что отдались один другому.
      Она внезапно вспомнила:
      – Боже, я совсем забыла, это же наихудшее время месяца для меня.
      Я нежно провел рукой по ее животу.
      – Тогда, вероятно, маленький Сорм уже находится там.
      – Вероятно.
      – Ты не возражаешь?
      Она внезапно рассмеялась.
      – Нет, совсем напротив.
      Зазвонил телефон. Это был Аластер, сказавший, что он выпивает со школьными друзьями, и придет только через час.
      Анжела и я вместе приняли душ. Я чувствовал себя свежим и полностью отдохнувшим. Каждый раз, когда я бросал взгляд на Анжелу, я испытывал потрясение, как будто то, что произошло между нами, было каким-то чудесным сном, сексуальной фантазией, промелькнувшей в моей голове.
      Через полчаса, когда мы сидели у камина, потягивая мартини, она сказала:
      – По-моему, они что-то подсыпали нам в вино.
      – Ты имеешь в виду афродизиак? Я так не думаю. Испанская мушка действует раздражающе на желудок – я уже однажды пробовал ее в Алжире.
      – Так, по-твоему, они не оказали на нас никакого физического воздействия?
      Я ответил:
      – Я себе это все представляю следующим образом. По-моему, Клаус хотел заняться любовью с тобой, а она – со мной. Если бы мы остались там на ужин, мы бы закончили вечер вместе с ними в одной постели. Как бы там ни было, что бы они с нами ни сотворили, они заставили нас захотеть друг друга.
      Когда я возвращаюсь мысленно к безумству нашего соития в тот вечер, то прихожу к выводу, что оно было какое-то странное и необычное.
      Она сказала:
      – После этого начинаешь верить, что есть большая доля правды во всех этих историях о любовных снадобьях – «Тристан и Изольда» и т. п.
      – Я знаю человека, который мог бы рассказать тебе об этом подробнее. Его зовут Карадок Каннингам.
      – Да, он мне знаком. Я читала твою книгу.
      По-моему, у меня нет особого желания встречаться с ним.
      Когда через полчаса пришел Аластер, она хлопотала на кухне, а квартиру заполнили ароматы чеснока и мяты. Он сказал:
      – Я надеюсь, что вы без меня особенно не скучали.
      – Нет, у нас хватало своих дел, – ответила Анжела.
      – Каких это еще дел?
      – Я имею в виду то, что у нас было о чем поговорить.
      Конечно же, он шутил. Он знал, что Анжела и я очень разные люди, и мы никак не могли стать любовниками за такое короткое время.
 
      Ночью меня мучили кошмарные сны, которых я не запомнил, но когда я проснулся, то снова стал Эсмондом. До сих пор это ощущение мне было незнакомо. После ужина я выпил немного вина, и хотя я не был пьян, у меня возникло чувство отделения от реальности, бессмысленности и опустошенности. Но Эсмонд во мне проснулся полностью. Для него эта комната была хорошо знакомой, правда, его слегка озадачивали звуки автомобилей, проходящих по Голланд-парк-роуд. Мое ощущение, что я вернулся в восемнадцатое столетие, было сильней, чем в Дублине, возможно, потому что тогда у меня не было кошмарных сновидений. Я снова заснул, и мне снились вперемежку Хорас Уолпол, Лихтенберг, Босвелл и Джонсон. Когда я утром проснулся, у меня было яркое воспоминание о докторе Джонсоне, который многозначительно заявил, брызгая слюной и надменно оттопырив обвисшую нижнюю губу: «Этот человек – распутный негодяй, сэр, и вам бы лучше вообще не иметь с ним никаких дел».
      Мы сели в самолет в одиннадцать тридцать и были в Эдинбурге через полтора часа. И вскоре сидели в задней комнате пивнушки с доктором Дэвидом Смелли, человеком небольшого роста, с лицом, напоминающим терьера. Однажды он написал на одну из моих книг очень злобный отзыв, поэтому он улыбнулся застенчиво и глуповато, когда его представили мне. Но когда он сделал уклончивый намек на это обстоятельство за ланчем, я сделал вид, что ничего не знаю о его злополучной статье, и в дальнейшем мы с ним неплохо поладили. Мне не было нужды много говорить – Аластер и Анжела захотели сами рассказать все об Эсмонде Донелли и о моих открытиях. Он вежливо выслушал их и сказал:
      – Боюсь, я не могу понять вашего повышенного интереса к нему. Мне кажется, что он был типичным развратником восемнадцатого века. Думал ли он о чем-нибудь еще, кроме секса?
      Анжела посмотрела на меня. По-моему, она склонялась на сторону своего профессора. Я сказал:
      – В каком-то смысле вы правы. Но, как это ни звучит парадоксально, секс его не интересовал вообще.
      Он быстро парировал:
      – А не кажется вам, что вы занимаетесь казуистикой?
      – Нет. – Он был мне малосимпатичен, но я решил попытаться объяснить свою мысль о двойственном отношении Эсмонда к сексу. – Я вижу в Эсмонде человека, который прежде всего был захвачен проблемой смысла.
      – Смысла чего? Человеческого существования?
      Я вспомнил, что он в своей статье обо мне очень язвительно прошелся насчет того, что он назвал моей «крипто-религиозной одержимостью». Но я хотел изложить свою точку зрения по поводу Эсмонда Донелли не столько профессору, сколько двум другим моим собеседникам – Анжеле и Аластеру:
      – Все дело в том, что или вы поймете все это, или нет. Для меня это все самоочевидная проблема. Иногда жизнь полна впечатлениями, интересна и наполнена смыслом, и этот смысл кажется мне объективным фактом, таким, как, например, солнечный свет. В другое время жизнь кажется нам бессмысленной, как ветер. Мы относимся к такому потускнению смысла существования так же, как смотрим на изменения погоды. Если я просыпаюсь с сильной простудой и с головной болью, мне кажется, что я глух к восприятию смысла существования. Но если я просыпаюсь физически глухим или слепым, я понимаю, что-то неладное у меня со здоровьем, и я немедленно обращаюсь к доктору. Но когда я глух к смыслу существования, я воспринимаю эту глухоту, как нечто естественное. Эсмонд отказывался воспринимать это, как нечто естественное. И он заметил, что всякий раз, когда он сексуально возбужден, смысл жизни возвращается к нему. Он снова чувствовал его, очень обостренно и полно. Поэтому он воспринимал секс как способ обретения смысла существования.
      Анжела спросила:
      – А как насчет Хораса Гленни?
      – Нет, его меньше всего интересовали эти поиски Эсмонда. Он восхищался Эсмондом, но не понимал его.
      – Прочитав «О лишении девственниц невинности», я сомневаюсь, есть ли там основание для такой интерпретации.
      Смелли оставался при своем мнении. Я сказал:
      – Я не верю, что эту книгу написал Эсмонд.
      – Не он? Тогда кто же?
      – Я не знаю. Но стиль не Эсмонда.
      Профессор Смелли пожал плечами, как бы говоря, что воля моя позволять себе забавляться разными фантазиями, но его это не касается. Я сказал:
      – Вы случайно не запомнили год издания книги, которую вы видели?
      – Конечно, 1790 год.
      Это меня взволновало. Издание, которое я видел в Гэлвее, было напечатано в Лейпциге в 1830 году.
      – Кто его напечатал и где?
      – На титульном листе не указан издатель, но университетский каталог говорит о том, что книга была отпечатана в Эдинбурге.
      – Вы уверены?
      – У меня нет привычки путать факты.
      Я понял, что это очередной его профессорский заскок, поэтому не стал больше говорить на эту тему. Но моя сердечность, с которой я пожал на прощанье ему руку час спустя, не была полностью притворной. Еще один кирпичик волнующей меня загадки положен на соответствующее ему место. И подозрение, которое было закралось, оказалось не таким уж абсурдным. Признавая, что «Лишение девственниц невинности» – это подлог, фальшивка, необходимо найти ответ на вопрос: кто бы мог написать эту книгу? Очевидно, тот, кто заинтересован выставить Эсмонда развратником и автором порнографического произведения. Таким человеком, конечно же, мог бы быть Джильберт Стюарт, который был на дружеской ноге с Хорасом Гленни и имел все основания для подрыва репутации Донелли. Но он скончался в 1786 году. Тогда остается только один кандидат на авторство – сам Гленни. И если издание, которое видел профессор Смелли, вышло в Эдинбурге, то мое предположение становится стопроцентной возможностью.
      Только после четырех часов пополудни мы наконец выехали из Эдинбурга на взятом напрокат автомобиле, и началось наше долгое путешествие на север – нам предстояло преодолеть такое же расстояние, как от Лондона до Эдинбурга. По дороге мы переночевали в Пилорчи в гостинице, а рано утром на следующий день отправились дальше. К четырем пополудни мы находились на последнем участке нашего путешествия – от Дорнока до Голспи. Дикие, пустынные торфяники, поросшие вереском, изредка прерывались видами открытого моря, представляя собой довольно впечатляющее зрелище. Почти такими же были эти пейзажи и перед теми, кто совершал подобное путешествие в 1770 году в трясущейся карете по дорогам, которые были немногим лучше, чем грязные проселки, по которым ехали мы сейчас. Большинство обитателей Голспи, вероятно, ездили не дальше Дорнока или Инвернесса, поэтому ничего удивительного, что Хорасом Гленни так восхищались местные девицы, когда он возвратился из европейской поездки. Мы остановились в деревне и позвонили Франклину Миллеру – нынешнему хозяину дома Голспи, затем продолжили путь на северо-восток. Голспи стоит на склонах горы Бен Хорн, выходя окнами фасада на озеро Лох Брора. Когда мы проезжали эту последнюю часть нашего путешествия, я старался расслабиться, чтобы увидеть все глазами Эсмонда, но у меня ничего не вышло. Все вокруг выглядело незнакомым и чужим. Вид площади, сероватого дома вызвал вспышку воспоминаний, но, возможно, я просто обманывался.
      Фасад здания был весь в строительных лесах. Очевидно, новый владелец переделывал дом по своему вкусу. Подъездная дорога уже была покрыта гудроном, и лужайки выглядели ухоженными и подстриженными. Возможно, со временем тут будет шикарный отель.
      Франклин Миллер оказался огромным добродушным мужчиной, который выглядел прирожденным сельским сквайром. Казалось, он был искренне рад принять нас у себя. Он провел нас в большую гостиную, где уже горел огромный камин. Там нас угостили виски и представили хозяйке – миссис Миллер, которая сказала, что мы можем гостить у них, сколько захотим. Мы прогулялись вокруг дома, полюбовались чудесным видом на озеро. Я спросил у хозяина, можем ли мы провести час перед обедом на чердаке, где Аластер видел груды старых бумаг. Наш гостеприимный хозяин ответил, что мы можем вести себя здесь так, будто этот дом никогда не менял своего владельца, и ушел присматривать за рабочими.
      – Я знаю с чего начнем, – сказал Аластер.
      – С фамильной Библии. В ней помечены даты рождения и смерти всех членов рода Гленни из Голспи.
      Библия находилась в библиотеке, на верхней полке – массивная, великолепная книга в блестящем кожаном переплете. Это была «Великая Библия» – немецкое издание 1539 года. Меня поразило то, что она, вероятно, стоит столько же, сколько весь этот дом Голспи, но я не хотел говорить об этом вслух. Полдюжины страниц в конце книги были исписаны неразборчивым, небрежным почерком, чернила уже выцвели. Первая запись посвящена Александру Гленни, умершему в 1579 году (еще до того, как Шекспир покинул свой родной Стрэтфорд-он-Эйвон) и которого возвел в рыцарское звание король Генрих VIII. Пэрами Гленни стали в царствование Джеймса I. Иногда за датами смерти указывались ее причины: «лихорадка», «колики» и т. п. Несколько записей были сделаны рукой Хораса Гленни – я сразу же узнал его почерк. Его собственное имя имело две даты: 1747 и 1796, но причина смерти не указана. Его отец умер в 1778 году, после чего его брат Морей стал лордом Гленни. Морей был убит в 1781 году, и его младший брат Хорас унаследовал титул лорда.
      Какая-то польза от просмотра Библии была: по крайней мере, я узнал даты рождения и смерти Хораса Гленни. Но причина его смерти оставалась неизвестной. Я попросил Аластера показать знаменитую «комнату убийства».