Пошел снег.
      - Снег? - вслух произнес Билл. - Снег?
      Что это должно означать? Вьюга в июле была бы знамением. В январе она ничего не значит.
      Кроме одного - перекопанная сегодня земля надолго останется скрытой. Может быть, навсегда.
      Он бросил лопату земли в яму, и она упала на покрывало Дэнни.
      "Вот, Господи. Я начал. Я - Авраам. Я занес нож над самым близким мне существом, над единственным сыном. Пора Тебе остановить меня и сообщить, что я выдержал испытание".
      Он бросил еще одну лопату, потом еще одну.
      "Давай, Господи! Останови меня! Скажи, что я сделал достаточно! Умоляю Тебя!"
      Он начал швырять грязь в яму так быстро, как только мог, оскользаясь на комьях мерзлой земли, пинками сбрасывая куски, трудясь как сумасшедший, всхлипывая, поскуливая горлом, как обезумевшее животное, не позволяя себе думать о том, что он делает, зная, что это лучшее и единственное, что он может сделать для маленького мальчика, которого любит, отпустив все тормоза, разрывая все связи с нормальной жизнью, с двухтысячелетней верой, отводя взор от ямы, хотя в ее черной жадной утробе уже ничего не было видно.
      И вот яма засыпана полностью.
      - Ты доволен? - выкрикнул Билл в полное летящих хлопьев небо. - Теперь можно его выкапывать?
      В куче еще оставалась земля, и ему пришлось принудить себя наступить на яму, утаптывать ее ногами, утрамбовывать ее над Дэнни, а потом набросать еще сверху. И еще оставалась земля, и еще он насыпал сверху, а остальное разбросал вокруг.
      И вот это было сделано. Он стоял весь в поту, на холоде от него шел пар, а вокруг танцевали крошечные снежинки, бесчувственные и прекрасные. Он боролся с безумным искушением раскопать яму и забросил лопату за стену, чтоб не поддаться ему.
      Сделано. Все сделано.
      Со стоном, вырвавшимся из самых глубин его существа, он упал на могилу и прижался ухом к безмолвной земле. Уже пятнадцать минут. По меньшей мере пятнадцать минут, как он закопал пустое тельце. Смертный приговор Биллу подписан, отныне никаких отсрочек и передышек. Он сделал немыслимое. Но муки Дэнни кончились. Вот что действительно важно.
      - До свиданья, малыш, - сказал он, когда смог говорить. - Покойся с миром, ладно? Я уйду ненадолго, но вернусь навестить тебя при первой возможности.
      Чувствуя себя совершенно потерянным и опустошенным, он встал на ноги, бросил один, последний, взгляд, потом влез на дуб и спрыгнул с другой стороны стены. Подобрал лопату, швырнул ее в фургон и поехал. А по Дороге начал сыпать проклятиями. Он вопил, что не верит в Бога, допустившего это, он проклинал медицину, бессильную против этого, он клялся отомстить Саре, или, вернее, женщине, присвоившей имя подлинной Сары. Но надо всем этим поднималась волна отвращения к самому себе, ко всему, чем он был, ко всему, что он сделал в жизни, особенно к тому, что он сделал сегодняшней ночью. Отвращение к самому себе - оно изливалось из него, клубилось, окутывало его, пока не заполнило всю машину, и он почувствовал, что вот-вот захлебнется в нем.
      Каким-то образом ему удавалось управлять автомобилем. Раньше вечером он сходил в банк и закрыл счета. У него оказалась несколько сотен наличными, и все. Было бы больше, если бы он пристроил родительскую недвижимость, но у него не дошли руки завершить дело.
      На несколько сотен далеко не уедешь, но это его не заботило. Собственно говоря, и душа не лежала к бегству. Он предпочел бы явиться в ближайший полицейский участок и покончить с этим. Но они захотят знать, где Дэнни. И будут допытываться, пока он не скажет. А когда он наконец расколется и расскажет, они выкопают тело Дэнни, и его примется кромсать следующая компания врачей.
      Билл не может этого допустить. Цель нынешнего ночного кошмара упокоить Дэнни, принести ему мир.
      И представать перед судом за убийство Биллу не хочется. Слишком много народу, невинных людей пострадает от этого - священничество в целом, "Общество Иисуса" в частности. Это нечестно. Он всю ответственность взял на себя. Лучше исчезнуть. Если его не поймают, то и не узнают, что Дэнни мертв. Если он не попадет под суд и не будет мелькать каждый день в газетах, шум скоро уляжется. Люди забудут о нем и о том, что он сделал.
      Один только Билл никогда не забудет.
      Он подумал, не направиться ли к Ист-Ривер, закрыть дверцы фургона, открыть окна на пару дюймов и разогнаться с набережной. Кто знает, когда его найдут?
      Но его могут найти слишком скоро. Его могут даже спасти. А тогда придется пройти через суд.
      Нет, лучше всего двигаться дальше.
      Так что он ехал и ехал, час за часом. Снегу мало-помалу набиралось, пока он пробирался через жилые кварталы Куинса, избегая района, где жили Ломы, избегая района, где находился Святой Франциск. Сейчас его уже ищет полиция, и два эти места, конечно, взяты под наблюдение.
      Близился рассвет, он был уже где-то на западном рубеже графства Нассо, когда заметил, что горючее на исходе. Нашел открытую заправку и залил бензин на колонке самообслуживания. Выпил у стойки чашку кофе, прихватил намазанный маслом батон. Расплачиваясь за все с клерком, бросил взгляд на портативный телевизор за стойкой и чуть не уронил чашку. На экране было его лицо. Клерк обратил внимание на его реакцию и тоже посмотрел на экран.
      - Ужас, правда - нельзя доверить ребенка священнику! - пропел он писклявым говорком уроженца восточных штатов. - Это значит, вообще никому нельзя доверять.
      Билл напрягся, готовясь бежать, уверенный, что служащий заметил сходство. Но, должно быть, экран был слишком маленький, а Билл на снимке был чисто выбрит, неплохо упитан и на несколько лет моложе, так что клерк не провел никаких параллелей. Билл пожал плечами и отвернулся, уставившись в ценник на бензин и еду.
      И тогда зазвонил телефон. Длинным звонком, который звенел и звенел. Клерк бросил сдачу в дрожащую руку Билла и посмотрел на аппарат.
      - Что такое? - сказал он.
      Билл тоже смотрел на телефон. Этот звонок! Он обернулся, обвел глазами пустое помещение, потом глянул в окна на заснеженные предрассветные улицы. Вокруг никого. Он вновь перевел взгляд на телефон, а служащий снял трубку.
      Как это может быть?
      Билл смутно расслышал знакомый испуганный голосок.
      Услышал, как клерк переспрашивает:
      - Что? Что ты сказал? Но я не твой отец, малыш. По слушай~
      Никто не знает, что он здесь, никто не преследовал его - этого не может быть!
      Если только~ если только тот, кто звонит, обладает не только человеческими возможностями.
      Но кто? Кто или что терзает его, издевается над ним, преследуя мольбой Дэнни о помощи?
      Еще одно доказательство, что жизнь его стала игрушкой чего-то предельно злого и нечеловеческого.
      С колотящимся, как паровой молот, сердцем, Билл поспешил к дверям. Прочь отсюда - под снег, в спокойный нормальный фургон и снова на улицы.
      Он понимал, что, если хочет остаться на свободе, надо убраться из города, из штата, из северо-восточной части страны. Но для этого придется проехать через Манхэттен.
      Нет - можно перебраться через мост Верразано, пересечь Стейтон-Айленд и улизнуть в Нью-Джерси.
      И он взял курс на юг к Белт-Парквей.
      Звонок переключили на Ренни звонил иностранец, голос с акцентом, но вполне внятный.
      - Господин детектив, сэр, я кажется, видел священника, которого вы ищете.
      Ренни схватил карандаш.
      - Где и когда?
      - В магазине, где я работаю, на Флорал-парк, не более часа назад.
      - Часа? Боже, чего вы так долго ждали?
      - Я не знал, что это он, пока не пришел домой и не увидел его на экране телевизора. Не совсем похож, но мне кажется, это был он.
      Опознание не назовешь положительным, однако это пока все, что есть.
      - Он был один?
      - Да, один. Ребенка с ним не было, по крайней мере, я не заметил.
      - Вы не видели, какую он вел машину?
      - Не помню.
      - Вы не посмотрели?
      - Может, и посмотрел, но я был так расстроен телефонным звонком, что~
      Ренни вдруг вскочил на ноги.
      - Телефонным звонком? Что за звонок?
      Человек описал точно тот же звонок, какой Ренни слышал в больнице, тот же самый звонок, тот же самый испуганный детский голос - все точно.
      Это дело рук Райана? И что за история с этими телефонными звонками? Их сам Райан устраивает, чтобы запутать дело? Или тут замешан еще кто-то?
      Час от часу дело становится совсем сумасшедшим.
      Лонг-Айленд~ Райан ведь вырос на Лонг-Айленде? В Монро-Виллидж, или как там его? Может, туда он и направляется. Держит путь домой.
      Он схватился за телефон.
      Пришло утро, и рассвело, но солнце скрывалось за низко нависшими облаками, которые затянули небо и продолжали засыпать город снегом. Весь мир, весь белый свет стал серо-белым. Дороги оказались практически в распоряжении Билла. Сегодня, в конце концов, Новый год, и снег валит как сумасшедший. Одни безумцы да те, у кого не осталось выбора, шатаются по улицам. Но езда была медленной и нелегкой. Белт-Парквей не расчищали, фургон переваливался с боку на бок, словно баржа в бурю, прокладывая себе путь зигзагами. Хорошо бы иметь привод на передние колеса.
      Дело пошло на лад, когда он въехал на нижний уровень моста Верразано. На его крытой поверхности снега было милосердно мало. За мостом лежал Стейтон-Айленд, за ним - Нью-Джерси и свобода.
      "Свобода, - мрачно подумал он. - Но не освобождение".
      - Где же он, черт его побери? - спрашивал Ренни всех и каждого.
      Он сидел за своим столом в дежурке, пытаясь координировать розыски отца Райана, и ждал, что один из сидящих вокруг детективов предложит блестящий ответ, а они только прихлебывали кофе да глядели в пол.
      Ренни оставалось ждать. И ожидание это было чистым адом.
      Они задействовали всю полицию Монро, всех, кого можно, - пускай ищут, парень-то их, местный. Кроме того, ублюдок мог быть в любой точке Лонг-Айленда. Черт, вдруг его там занесло где-нибудь на повороте, и он валяется в канаве, замерзая насмерть~ и бедный парнишка замерзнет с ним вместе. Он может~
      - Вроде бы засекли его на Стейтон-Айленде!
      Это Коннолли спешил по дежурке, размахивая полосой бумаги.
      "На Стейтон-Айленде? - подумал Ренни. Раньше Райана приметили на Флорал-парк, к востоку от Медицинского центра. Как его могли засечь на Стейтон-Айленде? Ведь это на западе?"
      - Когда?
      - Меньше получаса назад. Со стороны моста Верраза но. Вел старый "форд-кантри-сквайр".
      - Они задержали его?
      - Гм~ нет, - отвечал Коннолли. - Кто бы это ни был, он просто проехал. Он был один. Никакого ребенка не видно. Может, не он. Постовой было двинул за ним, но отвлекся на происшествие.
      - Проехал?
      Ренни сорвался со стула, выплеснув кофе на обшарпанный зеленый стол. Он не мог в это поверить. Никакой вины Коннолли тут не было, но ему захотелось его придушить.
      - Угу, только они думали, что успеют вовремя перекрыть остров.
      - Они думали?
      - Эй, Ренни, слушай. Я ведь всего-навсего передаю тебе то, что мне было сказано, правда? Я хочу сказать, они даже уверены не были, что это он, но все меры приняли и, как только разобрались с телефоном, сразу~
      Ренни прошиб озноб, словно его тряхнуло током.
      - С телефоном? Что за телефон?
      - Телефон-автомат в будке. Звонил, говорят, ребенок какой-то, в истерике, нельзя было так просто его оставить.
      - Это он был в фургоне! - заорал Ренни. - Черт побери, это он! Мы поймали этого сукина сына! Мы поймали его!
      Порядок!
      Билл оторвал билетик, высунувшийся из прорези в автомате, и миновал придорожную заставу на южной границе Нью-Джерси. Можно успеть в Геталс как раз вовремя. Не слишком заботясь о преследовании, он время от времени посматривал в зеркало заднего обзора, пока фургон вилял по скользким пролетам. Выехав на середину моста, он разглядел сквозь завесу снегопада группу мигающих синих огней, перекрывающих позади въезд со стороны Стейтон-Айленда.
      Если они сосредоточат поиски на Стейтон-Айленде, стало быть, он свободен. Но рассчитывать на это не следует. Так что лучше отмерить еще один штат от Нью-Йорка. Он увидел пометку на билетике с пошлиной, что поворот номер 6 - это выезд на ветку шоссе к пенсильванской заставе. Вот куда ему надо. Заехать миль на сто в Пенсильванию, оставить машину в торговом центре. Взять билет на автобус туда и обратно до Филадельфии. Оттуда на юг по трансамериканскому шоссе до самой Флориды. А потом - кто знает? Может, уплыть в рыбачьей лодке на Багамы. От Флориды это меньше ста миль, но он будет на британской территории, в сущности, в иностранном государстве.
      Он смертельно устал. Он пытался заглянуть в будущее, но ничего там не смог разглядеть. А назад он смотреть не мог. Господи, нет - только не назад. Ему надо забыть - забыть Дэнни, забыть Америку, забыть Бога, которому он верил, забыть Билла Райана.
      Да. Забыть Билла Райана. Билл Райан умер вместе со всем, во что некогда верил.
      Надо найти место, где его никто не знает, место, где он сможет отделаться от себя, отделаться от воспоминаний, отделаться от мыслей:
      Место, где нет телефонов.
      В груди его разливалась тяжесть. Теперь он остался один. Поистине один. Во всем мире нет никого, к кому можно было бы обратиться. Все, кого он когда-то любил, о ком он когда-то думал, либо ушли, либо остались в недосягаемости. Родители умерли; дом стал пустым местом с обгоревшим пятном в центре; возврата к Святому Франциску нет; церковь и "Общество Иисуса" отвергнут его и откажутся от него, если прийти к ним за помощью.
      И Дэнни умер~ бедный Дэнни тоже умер.
      Правда?
      Конечно. Упокоился с миром, лежа под четырьмя футами мерзлой, заваленной снегом земли. Как может быть иначе?
      Задрожав, он отбросил чудовищную возможность и прибавил газу, оставив все позади. Но ее призрак следовал за ним на юг через белую завесу снега.
      Часть третья
      Сейчас
      Январь
      Глава 20
      Пендлтон, Северная Каролина
      Субботнее утро и первоклассная погода.
      Трогаясь с парковки на Конвей-стрит, Билл наслаждался солнечным теплом, ощутимо пригревавшим затылок и плечи. Тепло для конца января, даже для января в Северной Каролине. Он только что приобрел по дешевке диск "Нотэриэс Берд Бразерс" и умирал от желания послушать его. Давненько не слышал мелодий "Трайбл Гезеринг" и "Дольфин Смайл"; их никогда не передают по радио, тем паче по местному.
      Он нажал кнопку радиоприемника - одного из немногих работавших в старенькой "импале" устройств - и тут же выключил, услышав, как кто-то поет жалобную, переработанную в стиле кантри вариацию "Йеллоу Берд". Волна тошноты ударила в стенки желудка, и он перенесся назад, на Багамы, где потерял два года на кучке крошечных островков под Тропиком Рака.
      Он прибыл в Вест-Палм проездом на исходе первого дня нового года. На следующее утро первым делом нанял шестнадцатифутовый катер, загрузил в него запас горючего и пошел следом за туристическим пароходом к Багамам. Бен зин кончился за четверть мили до Большой Багамы, и оставшуюся часть пути пришлось проделывать вплавь. Добравшись до берега в Вест-Энде, он какое-то время сидел на песке, не в силах пошевельнуться. Теперь он был на британской земле, что добавляло ко всему, оставленному позади, еще и родную страну.
      Кроме жизни, у него было только одно, с чем можно расстаться. "Уильям Райан, "Общество Иисуса", - написал он на мокром песке, повернулся и побрел прочь.
      К тому времени, как он достиг Фрипорта, одежда на нем высохла.
      За следующий год он перепробовал многое, взирая на жизнь сквозь пелену дешевого рома. Включая наркотики. Почему бы и нет? Чего бояться? Он больше не верил Богу, по крайней мере, тому Богу, которому привык верить. И больше не считал себя священником. Как можно? Он почти не считал себя человеком. После того, что он сделал. Закопал дитя, которое любил больше всего на свете. Похоронил заживо. Не имеет значения, что он совершил это из любви, чтобы вырвать мальчика из объятий терзающих его сил, - он совершил это! Выкопал яму, и положил ребенка, и засыпал его в ней.
      Злодеяние - то самое Злодеяние, - так он стал называть это. И память о тяжело нагруженной грязью лопате в руках, о маленькой, содрогающейся, закутанной в простыню фигурке, которая скрывалась под комьями сыплющейся земли, была невыносимой. Ему надо было стереть ее, всю целиком.
      Он жил в комнатках на задворках во Фрипорте на Большой Багаме, в Хоуп-Тауне на Большом Абако, в Говернор-Харбор на Элевтере. Денег хватило ненадолго, и скоро он оказался на Нью-Провиденсе, ночевал каждую ночь на песке - опустошенный, как валяющиеся вокруг высохшие раковины, - а днем слонялся по Кейбл-Бич, продавал пакетики арахиса или разменивал шиллинги для поездки вокруг Парадайз-Айленда, получая два бакса за каждого пассажира, которого уговаривал прокатиться на катере, и пять за каждого, кто решался на путешествие по морю, и тратя все на то, что можно было выкурить, проглотить или вынюхать, чтобы вытравить память о том самом Злодеянии.
      Он провел больше года в постоянном дурмане или опьянении или и в том, и в другом вместе. Он не знал никаких границ. Принимал все, что попадалось под руку. Пару раз превышал дозу и чуть-чуть не загнулся. Не раз серьезно подумывал, не хватить ли как следует через край и покончить со всем, но все же удерживался.
      Наконец организм взбунтовался. Плоть желала жить, хоть этого и не желал разум, и желудок отказался принимать любую жидкость. Волей-неволей он протрезвел. И обнаружил, что вполне можно существовать с ясной головой. То самое Злодеяние уплывало в прошлое. Раны, которые оно оставило, не исцелились, но из открытых язв превратились в средоточие постоянно ноющей боли, которая только изредка вспыхивала в агонии.
      И эта агония вновь и вновь бросала его в самое черное отчаяние. Он был в наркотическом ступоре и не помнил первую годовщину того самого Злодеяния, но никогда не забудет вторую - он провел почти все новогодние праздники, уткнув в правый глаз тупое дуло заряженного "магнума-357". Но так и не смог спустить курок. Когда встало солнце нового года, он решил пожить еще немножко и посмотреть, не удастся ли привести в некое подобие порядка то, что осталось от его жизни.
      Он выяснил, что не утратил навыков обращения с моторами внутреннего сгорания, и устроился на поденную работу в судовую мастерскую Мора на Поттерс-Кей под мостом Парадайз-Айленд. Работа с моторами скоро принесла ему заслуженный авторитет и уважение лодочников, действующих по обеим сторонам закона, так что, затеяв приготовления к возвращению в Штаты, он мог обратиться за советом к верным людям и с удивлением выяснил, что стать другим человеком за деньги легче легкого.
      И родился заново~ как Уилл Райерсон.
      Ему посоветовали выбрать имя поближе к своему собственному, чтобы легче заглаживать случайные промахи при произнесении или написании нового. А теперь имя Уилла Райерсона стало гораздо ближе ему, чем когда-либо было имя Билла Райана.
      Но отец Билл не умер. Несмотря на все происшедшее, выживший в нем священник страстно желал верить в Бога. Выживший в нем иезуит все еще пробивался сквозь оболочку Уилла Райерсона. И он уступил им. Он снова начал совершать ежедневную службу. Он все еще надеялся отыскать путь назад. Но как? У убийства нет срока давности.
      За три года, прожитых в Северной Каролине, он вновь обрел некое равновесие. Он не был счастлив - и сомневался, что когда-нибудь снова сможет быть счастлив по-настоящему, - но примирился с существованием.
      И сейчас, солнечным субботним утром, Билл заметил, что на тротуаре мелькает одно из немногих светлых пятнышек в его жизни. Стройная сногсшибательная блондинка, вслед которой поворачивались все головы. Лизл. И одна. Теперь она почти никогда не бывает одна. Билл тормознул на углу, загородив ей дорогу, когда она шагнула с тротуара на мостовую.
      - Эй, красотка! Прокатимся?
      Он увидел, как головка ее вздергивается, а нижняя губка оттопыривается, словно она готовится отшить приставалу, а потом просияла улыбка. И какая улыбка! Как будто солнышко выглянуло из-за низких туч.
      - Уилл! Вы меня здорово разыграли!
      - Подходящий денек для этого. Но я серьезно насчет прокатиться. Так как?
      Он надеялся, что она скажет "да". Кажется, прошла целая вечность с тех пор, как у них находилось достаточно времени для достойной беседы.
      Она секундочку поколебалась, потом пожала плечами.
      - Почему бы нет? Надо быть полной дурой, чтобы отказываться.
      Он наклонился и открыл перед ней дверцу.
      - Давно не виделись, Лизи.
      - Очень, - сказала она, ныряя в дверцу и захлопывая ее за собой.
      - Куда прикажете ехать?
      - Мне все равно. Может быть, на скоростное шоссе? Прокатиться, так с ветерком.
      Билл направился к выезду из города, поражаясь превратностям судьбы. Вот он, потрепанный, бородатый, с конским хвостом, расстриженный священник, которому с виду все пятьдесят, катит под сияющими небесами в машине с откидным верхом с очаровательной тридцатидвухлетней блондинкой. И чувствует себя ошалевшим школьником, только что подцепившим местную королеву красоты.
      Может быть, счастье не такая уж несбыточная мечта.
      - Чему вы улыбаетесь? - поинтересовалась Лизл.
      - Ничему, - сказал он. - Всему.
      Он обогнал какого-то велосипедиста, и Лизл заметила:
      - Осторожно, слизняк ползет.
      Билл пристально посмотрел на нее. Раньше они раз сто, как минимум, натыкались на этого парня на велосипеде, и она никогда не бросала таких оскорблений. Хотя Билл не знал его имени, парень был известной в городе личностью. Билл никогда с ним не заговаривал, но мог судить по чертам лица, по отсутствующему, напряженному выражению, с которым он крутил педали велосипеда, по одежде и нелепой широкополой шляпе, которую он надевал ежедневно, что парень умственно отсталый. Билл представлял себе мать парня, как она готовит и собирает ему завтрак, укладывает в маленький яркий рюкзачок, который висел у него на спине, и провожает его каждым утром из дому. Скорее всего, он работает в ремесленных мастерских на другом конце города.
      - Не с той ноги поднялись нынче утром?
      - Вовсе нет, - проворчала Лизл, когда они миновали парня. - Просто нельзя выпускать на дорогу подобных мутантов.
      - Вы меня дразните, что ли? Я этого парня не знаю, но горжусь им. Сам одевается, добирается до работы, делает что-то собственными руками, может быть, на пределе возможностей, но вот он тут, каждый день, на велосипеде дождь или солнце - едет на службу и обратно. И вы этого у него не отнимете. Это все, что у него есть. - Правильно. Пока у него по пути не случится приступ и его не собьет машина, после чего родня выдоит из водителя все до капли. Билл потянулся и пощупал ей лоб.
      - Вы заболели? У вас лихорадка?
      Лизл рассмеялась.
      - Я в полном порядке. Забудем об этом.
      Билл пытался забыть, пока пересекал сороковое шоссе и брал курс на север, пока автомобиль проплывал по дороге и они беседовали о том, что поделывали, что читали, но во всем, что она говорила, он отмечал тонкие новые нюансы. Эта Лизл отличалась от женщины, которую он знал два прошедших года. Словно она за недели, миновавшие после рождественской вечеринки, начала покрываться скорлупой, словно принялась лепить вокруг себя твердую раковину. И все, о чем ей хочется разговаривать, сводится к Рафу Лосмаре.
      - Есть что-нибудь из полиции штата о том странном телефонном звонке? спросил он столько же из искреннего любопытства, сколько с намерением увести беседу от Рафа. - Нет. Ни слова. Да мне все равно. Слава Богу, я больше его никогда не услышу.
      Она передернулась таким манером, что он с облегчением узнал и припомнил прежнюю Лизл.
      Билл удивился, когда Лизл рассказала ему, что по поводу звонка ведется расследование. И все еще не представлял себе, каким образом полиция штата Северная Каролина связала с этим звонком его и предъявляет для опознания ту старую фотографию. Это, должно быть, работа Ренни Аугустино, тем более что, похоже, именно этот снимок рассылала нью-йоркская полиция пять лет назад. Фото тогда уже было старым. Теперь Билл на двадцать фунтов легче и на десять лет старше священника на снимке.
      И во многом другом он изменился. Рождественская неделя в аду пять лет назад плюс первый год - потерянный год - жизни на краю Багамских островов произвели свою череду перемен. В тот год он околачивался среди подонков, считая, что даже эта компания слишком хороша для него; его порезали и несколько раз перебили нос в пьяных драках, затеянных им самолично. Время добавило глубоких морщин на щеках и вдоль шрама на лбу, обильной седины в волосах. Теперь он зачесывал волосы назад, собирая, как правило, сзади в хвостик, демонстрируя, как они отступают с висков. Все это плюс густая борода делает его больше похожим на более смуглого, более плотного Уилли Нельсона, чем на молодого, с детским лицом, отца Билла на старом фото. Так что нечего удивляться, что Лизл не узнала его. Но он все-таки удивился. Он не привык, чтобы ему везло.
      Шоссе стало заполняться машинами, движение несколько замедлилось.
      - Куда это все направляются? - спросила Лизл.
      - Тепло, светит солнце, суббота. Куда еще все могут направляться?
      Лизл откинулась на спинку сиденья.
      - Ну конечно. В "Большую страну".
      Грандиозный парк развлечений с комплексом африканского сафари открылся несколько лет назад и быстро стал крупнейшим аттракционом в восточной части штата. Местным жителям нравилось все, что давало новые рабочие места и способствовало экономическому подъему, но дорожные пробки не нравились никому.
      - Хотите поехать? Давненько мы не были на сафари.
      - Нет, спасибо, - отказалась она, энергично тряхнув головой. - Я не расположена толкаться в толпе.
      - Верно, - улыбаясь, сказал он, - я это заметил.
      Может быть, у нее обычное женское нездоровье. Наконец они добрались до того места, где обнаружилась одна из добавочных причин затора - заглохший фургон, старенький "форд-кантри-сквайр", точно такой же, какой некогда был у Святого Франциска. Капот поднят, в моторе копается мужчина в джинсах и фланелевой рубашке. Проезжая, Билл заметил полные горя глазенки четырех ребятишек, сидевших позади, откровенную злость и обиду на лице толстой женщины на переднем сиденье, потом проследил за взглядом мужчины, который в замешательстве уставился на мертвый мотор. Было что-то в глазах этого парня, отчего у Билла горло перехватило. Он в один миг прочитал в них все трудяга, обычно не при деньгах, пообещал свозить жену с ребятишками на целый день в "Большую страну". Случай редкостный. А теперь они никуда не доедут. Буксировка и последующий ремонт, скорее всего, съедят весь запас наличных; даже если нет - день подойдет к концу, и наступит пора возвращаться. Если б в глазах мужчины читалась застарелая злоба или уныние, Билл проехал бы мимо. Но он разглядел в них покорность перед поражением. Еще один шаг назад, к крушению и без того надломленной личности.
      Билл свернул в специальный "карман" на скоростном шоссе, остановившись перед фургоном.
      - Что вы делаете? - спросила Лизл.
      - Хочу помочь этому парню сдвинуться с места.
      - Уилл, мне не хочется здесь сидеть и~
      - Только одну минуту.
      Он поспешил к фургону. Мотор "кантри-сквайр" знаком ему не хуже бревиария. [у римско-католических священников книга из четырех частей (по четырем временам года), содержащая короткие выдержки Библии, сочинений отцов Церкви, жития святых, псалмов, молитв, гимнов других текстов, которые используются в ходе службы] Если поломка не очень серьезная, он исправит ее.
      Билл облокотился на крыло и взглянул поверх мотора на парня, который, возможно, был лет на десять - пятнадцать младше его, но моложе не выглядел.
      - Заглох?
      Парень подозрительно покосился на него. Билл этого и ожидал. Люди склонны поглядывать искоса на предложения о помощи, исходящие от бородатых типов с конскими хвостами.
      - Угу. Заглох, когда мы застряли в пробке. Трещит и не заводится. Боюсь, я не очень-то разбираюсь в машинах.
      - Зато я разбираюсь. - Билл принялся откручивать гайку на крышке воздушного фильтра, открыл карбюратор и велел:
      - Садись в машину и нажми на педаль газа. Один раз.
      Парень сделал, что было сказано, и Билл тут же заметил, что дроссельная заслонка не движется. Заело. Он улыбнулся. С этим нетрудно справиться.
      Он освободил заслонку, придержал ее в открытом положении и крикнул:
      - Все в порядке, давай еще попробуем.
      Мотор крутился, прокручивался, но не заводился.
      - Так и раньше было! - прокричал водитель.
      - Давай, давай еще!
      И он завелся. Мотор задрожал, затрясся, взревел, пробудился к жизни, выбросив огромный клуб черного дыма из задней трубы. С этими моторами вечно так. Под хор радостных детских голосов из машины Билл побежал к собственному автомобилю, открыл багажник и вытащил из ящика с инструментами спрей со смазкой. Спрыснул шарниры заслонки, надел крышку, захлопнул капот.
      - Вычисти карбюратор и проверь дроссель как можно скорей, посоветовал он мужчине, - иначе это случится снова.
      Парень сунул ему двадцатку, но Билл вернул ее.
      - Купи ребятишкам лишний хот-дог.
      - Бог вас благословит, мистер, - сказала женщина.
      - Не думаю, - тихо сказал Билл, когда они тронулись с места.
      Он помахал в ответ улыбающимся детям, высовывающимся из окна, и пошел к своей машине.
      - Ну вот, - сказал он Лизл, заводя "импалу", - это не долго.
      - Милосердный самарянин, - сказала она, с досадой качнув головой.
      - Почему бы и нет? Это не стоило мне ничего, кроме нескольких минут работы, которую я все равно с удовольствием делаю в свободное время, и буквально сберегло для шестерых человек целый день.
      Лизл дотянулась и коснулась его руки.
      - Вы хороший человек, Уилл. Но вы не должны позволять каждому встречному пользоваться своей добротой. Они сожрут вас заживо, если вы им разрешите.
      Билл повернул к очередному выезду со скоростного шоссе, развернулся и снова выехал на дорогу, взяв курс на юг к городу. Его расстроило ее замечание.