Фрэнсис Пол Вилсон
      "Враг"
      Апостол зла
      Автор выражает признательность маркизу де Саду за его порочную философию; Джорджу Хейдьюку, книга которого "Сделай меня счастливым" подсказала несколько гнусных трюков, использованных в романе; и, как всегда, Стивену Спруиллу и Альберту Цукерману за их неоценимую помощь.
      Часть первая
      Сейчас
      Сентябрь
      Глава 1
      Куинс, Нью-Йорк
      Собирается дождь.
      Мистер Вейер всеми костями чувствовал приближение летней грозы, сидя в тенистом уголке кладбища Святой Анны в Бейсайде. Уголок этот был в его полном распоряжении. В сущности, в его полном распоряжении были чуть ли не все пять районов Нью-Йорка. Выходные перед Днем труда. [День труда отмечается в США в первый понедельник сентября] И очень жаркие. Все, кто мог себе это позволить, уехали на север штата или на пляжи Лонг-Айленда. Остальные сидели по домам, прильнув к кондиционерам. Даже бездомные убрались с улиц, нырнув в относительную прохладу подземки. Солнце с подернутого дымкой полуденного неба изливало расплавленный огонь. Не было видно ни облачка. Но здесь, в тени склонившегося дуба, мистер Вейер знал, что погода скоро переменится, судя по усиливающейся ломоте в коленях, в пояснице, в спине.
      И еще кое-что переменится тоже. Может быть, все. И только к худшему.
      От случая к случаю он приходит в этот уголок кладбища с тех пор, как впервые почувствовал, что здесь что-то не так. Произошло это снежным зимним вечером пять лет назад. Через какое-то время он наконец нашел место могилу, что для кладбища, разумеется, совершенно естественно. Однако эта могила была не такая, как прочие. Ничем не отмеченная и не обозначенная. Кроме того, было еще одно отличие: на ней ничего не росло.
      В течение пяти последних лет мистер Вейер смотрел, как кладбищенские садовники пытаются засеять этот участок, выкладывают его дерном, даже высаживают газонные вечнозеленые травы и цветы вроде барвинка или плюща. Они прекрасно пускали корни вокруг, но ничего не приживалось на прямоугольном куске земли в четыре фута над могилой.
      Конечно, садовники не знали, что это могила. Об этом знали только мистер Вейер и тот, кто выкопал яму. И, разумеется, еще один, другой.
      Мистер Вейер не часто сюда приходит. Путешествия, даже в другую часть города, который он стал считать родным домом после окончания Второй мировой войны, даются ему нелегко. Прошли времена, когда он ходил, куда хотел, и никого не боялся. Теперь глаза его стали совсем плохи, спина закостенела и сгорбилась, при ходьбе он опирается на палку и передвигается медленно. У него тело восьмидесятилетнего старика, и он принимает соответствующие меры предосторожности.
      Однако его любопытство с возрастом не уменьшилось. Он не знает, кто выкопал эту могилу и кто в ней лежит. Но кто бы там внизу ни лежал, грязь, камни и сорные травы несут на себе след Врага.
      Враг неуклонно накапливает силу, вот уже больше двух десятилетий. Но крепчает осторожно, оставаясь невидимым. Почему? Противников у него нет. Чего он ждет? Сигнала? Особого случая? Возможно, ответ частично связан с тем, кто здесь погребен. Возможно, обитатель могилы не имеет отношения к затаившемуся Врагу.
      Это не важно - до тех пор, пока Враг остается в бездействии. Ибо чем дольше Враг медлит, тем ближе мистер Вейер к концу своих дней. А потом он уже не станет свидетелем воцарения хаоса и кошмара.
      По нему пробежала тень, неожиданный порыв ветра осушил выступившую на коже испарину. Он взглянул вверх. Набегали тучи, затмевая солнце. Пора идти.
      Он встал и в последний раз посмотрел на голую землю над непомеченной могилой. Он знает, что ему придется вернуться сюда снова. И снова. Слишком много вопросов вокруг этой могилы и ее обитателя. Он чувствует, что дело здесь не закончено.
      Ибо обитатель могилы не упокоился с миром. В сущности, не упокоился вообще.
      Мистер Вейер повернулся и нетвердой походкой пошел прочь с кладбища Святой Анны. Приятно будет оказаться в прохладной квартире, и задрать ноги, и выпить стакан чая со льдом. Хотелось бы верить, что жена скучает в его отсутствие, но Магда в своем состоянии, наверно, даже не понимает, что его нет.
      Глава 2
      Пендлтон, Северная Каролина
      Конвей-стрит была практически забита. Как автомобильная стоянка. Уилл Райерсон праздно сидел в старенькой "импале" с откидным верхом, застрявшей в пробке между едва ползущими впритирку друг к другу машинами, и смотрел на указатель нагрева радиатора. Стрелка надежно стояла в безопасных пределах.
      Он похлопал по приборному щитку. "Славная машина, хорошая девочка".
      Взглянул на часы. Нынче утром он и так поздновато выехал на работу, а теперь совсем опоздает. Уилл глубоко вздохнул. Ну и что? Трава в северном кампусе Дарнеллского университета может несколько лишних минут обождать еженедельной стрижки. Единственная проблема в том, что нынче утром он отвечает за рабочие бригады, и, если не появится вовремя, Джей-Би придется браться за руководство. А дел у Джей-Би и без того хватает. Поэтому он и повысил недавно Уилла в должности.
      Уилл Райерсон продвигается все выше и выше.
      Он улыбнулся при этой мысли. Его всегда влекло в академические круги, он мечтал проводить рабочие дни в кампусе крупного университета. Что ж, за три с чем-то последних года мечта стала реальностью. Если не считать того, что он ездит туда каждый день не затем, чтобы погружаться в накопленные за века знания, а затем, чтоб ухаживать за газонами.
      Разумеется, Уилл со своими учеными степенями вполне может преподавать в Дарнелле, но для подтверждения квалификации пришлось бы открыть свое прошлое, а этого он сделать не в состоянии.
      Он окинул себя взглядом в зеркальце заднего обзора - гладко зачесанные назад длинные волосы с пробивающейся сединой, еще влажные после утреннего душа, покрытый шрамами лоб, перебитый нос, окладистая седеющая борода. Только ясные голубые глаза остались от прежнего облика. Была бы жива мама, даже она с трудом узнала бы теперь сына.
      Он заглянул подальше вперед. Где-то там, должно быть, произошла авария. Либо дорожный департамент решил заняться ремонтными работами в утренний час пик. Уилл вырос в настоящем городе, где час пик царствовал, как король, - нет, властвовал, как император, - и эта ничтожная пробка в подметки ему не годится.
      Он убивал время, читая наклейки на бамперах автомобилей. Большинство из них было религиозного содержания, включая изрядное количество потрепанных плакатов с призывами "Клуба стражи" и прочее, вроде: "Родись заново, услышь Зов - Он возвращается, твой Бог мертв? Обратись к моему Иисус жив, близится долгожданная встреча", - и любимая надпись Уилла: "Иисус возвращается, и знайте, ребята: Он сильно не в духе".
      "Знаю, знаю", - подумал Уилл.
      Он прикинул, не включить ли радио, но был не в настроении слушать вездесущие мелодии в стиле кантри или новую музыку, заполонившую университетские студенческие станции, и стал просто прислушиваться к работающему вхолостую двигателю. Жадно жрущему бензин мотору V-8 стукнуло четверть века, но урчал он, словно котенок, которому неделя от роду. Уиллу это кое-чего стоило, но в конце концов он отлично отрегулировал момент зажигания.
      Уилл приметил, что правый ряд вроде бы ползет дюйм за дюймом вперед побыстрей левого, где стоит он. Когда перед ним открылось местечко, он проскользнул туда через разделительную линию и с полквартала показывал несколько лучшее время. А потом встал намертво вместе со всеми.
      Большое дело - продвинуться на пятнадцать футов от прежнего места в левом ряду. Стоило беспокоиться. Он снова заглянул вперед, нет ли возможности объехать пробку по следующей параллельной улице, но не мог разглядеть знак. Глянул направо и заледенел.
      Шагах в шести от правой передней дверцы его машины на тротуаре стояла телефонная будка. Обычно он замечал их за несколько кварталов, а эту скрывала непомерно огромная толпа людей, скопившихся на расположенной рядом автобусной остановке. Он совершенно ее не заметил.
      Грудь Уилла в панике сжалась и затрепетала. Близко до будки? Слишком близко. Давно он стоит? Слишком давно. Нельзя здесь стоять. Не так уж много ему надо - всего только на полкорпуса вперед или назад, но только сдвинуться, убраться от этого телефона.
      Впереди места нет; он упирается прямехонько в задний бампер стоящей впереди машины. Уилл крутнулся на сиденье, оглядываясь на фургон, заглядывая поверх него. И там все забито. Следующая машина висит на хвосте. Он в ловушке.
      Выскочить из автомобиля - вот единственное, что можно сделать. Выскочить, отбежать на короткое расстояние, покуда пробка не рассосется, потом примчаться назад и унестись прочь.
      Он потянулся к ручке дверцы. Надо пошевеливаться, если он хочет убраться, прежде чем~
      "Нет. Стой. Остынь".
      Может быть, ничего и не будет. Может, кошмар наконец прекратился. Может, все кончено. Он так давно не позволяет себе приближаться к телефонам, откуда ему знать, что это случится снова? Пока ничего не произошло. Может быть, ничего и не будет. Если просто спокойно сидеть и не рыпаться, может быть~
      Телефон в будке зазвонил.
      Уилл зажмурился, стиснул зубы, изо всех сил ухватился за рулевое колесо.
      "Проклятие!"
      Телефон прозвонил только раз. Не обычным звонком продолжительностью в две секунды, а длинным, протяжным, нескончаемым звоном.
      Уилл открыл глаза, чтобы посмотреть, кто ответит. Кто-то всегда отвечает. Кем будет этот несчастный?
      Он следил за пассажирами на автобусной остановке. Какое-то время они не обращали внимания на телефон. Потом начали переглядываться, посмотрели на будку, потом вдаль на дорогу, где застрял их автобус в потоке машин за пределами видимости. Уилл знал, что так продолжаться не может. Никто не способен остаться равнодушным к такому звонку.
      Наконец к будке направилась женщина.
      "Нет, леди, не надо!"
      Она пробиралась вперед, не слыша его безмолвного предостережения. Подошла к автомату, заколебалась. Это из-за звонка. Уиллу известно, как действует на нервы этот бесконечный, необычный и странный звонок. Невольно чувствуешь, что тут что-то не так.
      Она оглянулась на других пассажиров, те все вместе смотрели на нее, подталкивая взглядами к дальнейшим действиям.
      Казалось, они говорили: ответь же! На худой конец, хоть остановишь этот проклятый нескончаемый звон!
      Она сняла трубку, приложила ее к уху. Уилл наблюдал за выражением ее лица, смотрел, как оно изменяется от сдержанного любопытства до озабоченности, а потом до ужаса. Она отдернула трубку, взглянула на нее так, словно наушник был вымазан грязью, бросила и вышла. Тогда к автомату направился другой пассажир - на сей раз мужчина. И тут Уилл заметил, что автомобиль перед ним пришел в движение. Он рванулся за "шевроле", повис на его бампере, когда тот помчался вперед.
      Он крепко сжимал вспотевшими руками руль, борясь с охватившим его ознобом и тошнотой.
      И не оглядывался назад.
      Лизл Уитмен сидела в своем кабинете на математическом факультете Дарнеллского университета и смотрела на экран компьютера, стараясь не обращать внимания на назойливое попискивание часов.
      Обеденный перерыв.
      К этому времени она успела лишь самую чуточку проголодаться и поистине увлеклась расчетами. Весьма продуктивное утро. Покуда не хочется его завершать. Неплохая выходит статья. Ей действительно кажется, что она привлечет к себе всеобщее внимание.
      Но назначенная на час лекция по исчислению на курсе повышенного типа ждать не будет, и парочка дарнеллских аспирантов-энтузиастов задержит ее после занятий как минимум еще минут на пятнадцать, стало быть, Лизл освободится только после двух. Тогда она будет умирать с голоду и, может быть, даже не сможет стоять на ногах. А каждый раз, проголодавшись до такой степени, рискует наброситься на еду словно бешеная.
      Ну и что из этого?
      Еще одна обжираловка роли не играет. У нее и так уже фунтов двадцать лишних. Кто заметит, если набрать еще немножко? Разве что Уилл Райерсон, но ее вес его, кажется, не волнует. Он ценит ее за то, что она собой представляет, а не за то, как она выглядит.
      У Лизл никогда не было проблем с лишним весом, пока дело не подошло к тридцати годам. Пока дело не дошло до развода. Сейчас ей тридцать два, и она знает, что вступает на большую дорогу. Одинокая и разочарованная, она погрузилась в докторскую диссертацию. И увлеклась едой. Еда оставалась единственным ее удовольствием. И в какой-то момент она превратилась в заядлого обжору. Объедалась, проклинала себя за это и объедалась снова.
      А почему бы и нет? Ее всю жизнь считали занудой математичкой, а занудам математичкам полагается быть расхлестанными и неряшливыми. Сама профессия к этому располагает, не правда ли? Лизл никогда не позволяла себе выглядеть неряшливо, однако просторные одежды, к которым она приобрела склонность, придавали ей расхлестанный вид. Красилась она редко - цветущая внешность исключала эту необходимость, - но тщательно ухаживала за своими от природы белокурыми волосами.
      "Поешь сейчас, - велела она себе. - Сейчас!"
      Вес, может, и не играет роли, но все-таки надо держаться в определенных пределах.
      Она нажала клавишу, чтобы сохранить в памяти компьютера набранный текст, проследила, как на мониторе появляется надпись "готово". С удовлетворением убедившись, что ее работа надежно хранится теперь в университетском банке данных "Крей-П", она выключила машину и посмотрела в окно. Еще один ясный, теплый, великолепный сентябрьский день в Северной Каролине.
      Сейчас надо поесть. Где? Насчитываются четыре варианта. Здесь, на математическом факультете - в одиночестве в собственном кабинете, или присоединившись к Эверетту в его офисе, - или в кафе, или на свежем воздухе. На самом деле вариантов всего три. Сама себе Лизл составила бы гораздо лучшую компанию, чем Эв. Но он единственный сотрудник факультета, оставшийся на этаже, и она, может быть, просто обязана оказать ему любезность, пригласив пообедать вместе. Никакого риска тут нет, а Эв всегда с искренней радостью реагирует на ее предложение.
      Она зашагала по коридору к открытым дверям его кабинета. "Эверетт Сандерс, д-р философии" - было написано на матовом стекле черными буквами. Он склонился над клавиатурой компьютера, повернувшись худой спиной к двери. Лоснящийся розовый скальп просвечивает сквозь редеющие светло-каштановые волосы. Униформа Эва Сандерса: белая рубашка с короткими рукавами и коричневые синтетические брюки. Лизл не требовалось заглядывать спереди, она и так знала, что на его шее аккуратно и плотно завязан неописуемый коричневый галстук. Лизл постучала в дверное стекло.
      - Войдите, - не оглядываясь, произнес он.
      - Это я, Эв.
      Эв обернулся и, завидев ее, встал. Как всегда, джентльмен. Слегка за сорок, но выглядит старше. И, разумеется, очередной грязно-коричневый галстук затянут высоко над адамовым яблоком.
      - Привет, Лизл, - сказал он, устремив на нее из-за стекол очков в тонкой проволочной оправе водянистые карие глаза. Улыбнулся, обнажив чуть желтоватые зубы. - Замечательно, правда?
      - Что именно?
      - Отзыв.
      - Ах да! Отзыв. По-моему, замечательно, и вы тоже так считаете?
      В ежегодном выпуске "Ю-Эс ньюс энд уорлд рипорт", посвященном колледжам, Дарнеллский университет получил высшую оценку, и дело даже дошло до того, что его назвали "новым южным Гарвардом".
      - Могу поспорить, Джон Мэннинг теперь жалеет, что ушел в Дьюк. Все, что нам требуется для полноты картины, это баскетбольная команда первой лиги.
      - И чтобы вы ее тренировали, - добавила Лизл.
      Эв издал один из своих редких смешков - хе-хе-хе - и потер руки.
      - Итак, чем могу быть полезен?
      - Я собираюсь сейчас поесть. Не хотите пойти со мной?
      - Нет, пожалуй. - Он взглянул на часы. - Я прекращаю работу через две минуты, потом перекушу здесь и побегу на лекции. Лучше вы ко мне присоединяйтесь.
      - Ну, тогда ладно. Я сегодня с собой ничего не принесла. Увидимся позже.
      - Прекрасно. - Он улыбнулся, кивнул и снова уселся за компьютер.
      Лизл с облегчением вышла. Приглашение Эва к ленчу было для нее чем-то вроде игры, в которую она играла сама с собой. Он всегда приносил завтрак с собой, всегда ел у себя в кабинете. Предлагать ему поесть вместе было совершенно безопасным актом вежливости. Он никогда не принимал приглашений. В Эве Сандерсе не было ничего непредсказуемого. Она гадала, что стала бы делать, если бы он когда-нибудь согласился.
      Лизл вытащила из-за двери своего кабинета подушку в виниловой наволочке, прихватила ее с собой и направилась к кафетерию.
      Как правило, лазанью [блюдо итальянской кухни из нарезанного полосами или кусками пресного теста, отваренного и запеченного с маслом, сыром или другим гарниром] в кафе готовили хорошо, но для горячих блюд погода, пожалуй, была слегка жарковатой. Лизл взяла фруктовый коктейль и индейку в белом соусе.
      Вот так. Это выглядело вполне благоразумно.
      А потом подошла к стойке с десертом и, не успев удержаться, проглотила кусок пирога с кокосовым кремом.
      "А, никто не заметит".
      Она оглядела столики в факультетском зале, не обнаружила никого, к кому стоило бы подсесть, и вышла на воздух, направившись к поросшему травой холму позади кафетерия. В надежде найти там Уилла.
      Он был там. Она приметила знакомую фигуру Уилла Райерсона, привалившегося к широкому стволу единственного на холме дерева - корявого старого вяза. Он потягивал из банки шипучку и, по своему обыкновению, читал.
      При виде его у нее поднялось настроение. Уилл действовал на нее, словно тоник. С тех самых пор, как она связалась с идеей опубликовать математическую статью, Лизл обнаружила, что каждый раз с началом работы внутри у нее все свивается в плотные маленькие болезненные клубочки. Даже руки потели от напряжения, как от тяжелого физического труда. А сейчас, когда Уилл поднял глаза и взглянул на нее, все эти клубочки разом ослабли. В его седеющей бороде засветилась приветственная улыбка. Он захлопнул маленькую книжечку, которую держал в руках, и сунул ее в пакет с завтраком.
      - Чудесный денек! - сказал Уилл, когда она присоединилась к нему под их деревом. "Под их деревом". По крайней мере, так она его мысленно называла. Ей было неведомо, как называет его Уилл.
      - Да уж, ничего не скажешь. - Она бросила на мшистую траву подушку и села. - Что вы тут читали?
      - Когда?
      - Когда я подошла.
      Уилл вдруг чрезвычайно заинтересовался своим сандвичем.
      - Книжку.
      - Я догадалась. Какую именно?
      - Гм~ "Постороннего". [повесть французского писателя Альберта Камю (1913 - 1960), где трактуется тема абсурдности жизни]
      - Камю?
      - Угу.
      - Удивительно, что вы до сих пор ее не прочли.
      - Да я читал. Решил попробовать перечитать. Но это не помогает.
      - Не помогает чему?
      - Не помогает понять.
      - Что понять?
      Он усмехнулся:
      - Хоть что-нибудь, - и откусил огромный кусок сандвича.
      Лизл улыбнулась и покачала головой. Весьма типично. Однажды она слышала, как о чем-то сказали: "Тайна, покрытая мраком". Вот это и есть Уилл. Философ-газонокосильщик из Дарнеллского университета.
      Лизл впервые увидела его два года назад под этим самым деревом. Стоял точно такой же день, как сегодня, и она решила посидеть на свежем воздухе, проверить несколько контрольных работ. Уилл подошел и заявил, что она заняла его место. Лизл подняла глаза на высокого бородатого незнакомца, которому близилось к пятидесяти. Акцент у него был явно северный, пахло от него машинным маслом, руки сплошь покрыты мозолями и, судя по виду, постоянно имели дело с моторной смазкой и маслом, на зеленом комбинезоне пятна грязи и пота, на рабочие ботинки налипли травинки. У него были ясные голубые глаза, длинные темно-каштановые волосы с проседью, зачесанные назад и стянутые красной резинкой в коротенький конский хвостик, жестоко перебитый нос и широкий шрам справа на лбу. Стареющий хиппи-разнорабочий, которому удалось устроиться на постоянное место, подумала она, улыбнулась и переместилась ровно на три шага вправо. Он уселся, вытащил сандвич и бутылку пепси. Тоже типично. Но когда он достал Кьеркегорову "Болезнь к смерти" [сочинение датского религиозного философа и писателя Серена Кьеркегора (1811 - 1855), в котором дается экзистенциально-психологическое обоснование христианской религиозности] и принялся читать, Лизл пришлось пересматривать свои оценки. И она не могла не заговорить с ним.
      С тех пор они разговаривали. Они стали друзьями. В некотором роде. Она сомневалась, что Уилл способен на настоящую крепкую дружбу с кем-либо. Он был невероятно скрытен во всем, что касалось его самого. Все, что ей удалось выведать о его происхождении, это то, что он из Новой Англии2. Он излагал ей глубочайшие мысли о жизни, о Любви, о философии, о религии, о политике, и, слушая, она ясно видела, что он много раздумывал над этими проблемами. Он говорил на любую тему, кроме Уилла Райерсона. Что придавало ему еще больше загадочности.
      Лизл чувствовала, что он человек одинокий и что она стала одним из немногих людей в его жизни, с кем он мог общаться на равных. Остальные газонокосильщики не принадлежали к кругу Уилла, или он не входил в их круг. Он часто жаловался, что его коллег ничего не интересует, кроме спорта да большегрудых телок. Так что обычно он проводил обеденный перерыв с Лизл, чтобы обсудить накопившиеся за время разлуки идеи.
      Поэтому она и не поняла, по какой причине он так уклончиво отвечает про книжку, спрятанную в пакете с завтраком. Она совершенно уверена, что это никакой не "Посторонний". Но тогда что же? Порно? Сомнительно. Порнография не в его стиле. И даже если бы так, он, скорее всего, пожелал бы поговорить с ней на эту тему.
      Лизл выбросила из головы эти мысли. Не хочет говорить, его дело. Он не обязан давать ей объяснения.
      Она наблюдала, как он сосредоточенно ест. В руках у него был один из излюбленных им длинных сандвичей со всякой всячиной, нарезанной на кусочки, запихнутой внутрь между двумя половинками итальянского батона и сдобренной растительным маслом и уксусом.
      - Хотела бы я быть похожей на вас.
      - Вот уж чего не советую, - буркнул он.
      - Я имею в виду обмен веществ. Возможность вот так вот поесть, по крайней мере. Боже милосердный, вы только взгляните на этот сандвич! Могу представить, что вы едите на обед. И ни одного фунта не прибавили.
      - Но я, кроме того, не просиживаю целый день за рабочим столом.
      - Правда, и все же ваш организм гораздо энергичней сжигает калории, чем мой.
      - Он работает хуже обычного. Переваливаю пятидесятилетний рубеж и чувствую, что машина сдает.
      - Возможно, но мужчины легче женщин переживают старение.
      По мнению Лизл, Уилл превосходно переживал старение. Может быть, благодаря отличному сложению: очень худой, мускулистый, добрых шести футов, даже чуть больше, ростом, широкоплечий, и никакого брюшка. Возможно, за два последних года его длинные волосы и борода поседели, но ясные голубые глаза остаются мягкими и кроткими - и непроницаемыми. Уилл снабдил зеркала своей души стальными противоураганными ставнями.
      - Просто мужчины так не волнуются по этому поводу, - заметил он. Возьмите пузанчиков из нашей рабочей бригады.
      Лизл усмехнулась.
      - Знаю. Некоторые кажутся на восьмом месяце беременности. И если я наберу еще немножко, буду казаться точно такой же. Если б я только могла сбрасывать фунты, как вы.
      Уилл пожал плечами.
      - По-моему, так обстоит дело со всем, что касается нас - двух противоположностей. Чего не можете вы, могу я. Чего не могу я, можете вы.
      - Знаете, Уилл, а вы правы. И вместе мы с вами составим одну великолепно сложенную и идеально образованную персону.
      Он рассмеялся.
      - И я говорю: мне почти ничего не известно о точных науках, а вас вполне можно классифицировать как особу культурно неполноценную, имея в виду гуманитарные сферы.
      Лизл кивнула, полностью признавая его правоту. Пасторальные обеденные часы, проведенные с Уиллом, заставили ее болезненно осознать удручающие пробелы в своем образовании. Да, она получила степень доктора философии, но через школу, колледж и университет прошла словно с завязанными глазами. Точные науки и математика, математика и точные науки - в них заключалась вся ее жизнь, все, что ее волновало. Уилл продемонстрировал, сколько она упустила. Если бы ей довелось начинать все сначала, она взялась бы за дело иначе. За пределами точных наук и математики лежал целый мир - богатый, красочный, полный историй, музыки, искусства, танцев, философских, этических и политических школ и учений и многого другого, - который она потеряла. Полностью потеряла. Но у нее еще будет возможность наверстать. А с таким руководителем, как Уилл, это будет необычайно занимательно. И все же мысль о потерянном времени огорчала ее.
      - Ну, спасибо. Впрочем, я, безусловно, стала гораздо культурней, чем до нашей встречи. Можем продолжать?
      Она почувствовала, как лицо его, завешенное бородой, смягчилось.
      - Сколько угодно.
      И тут Лизл заметила, что кто-то машет у подножия холма. Она узнала крепенькую, ладненькую фигурку Адель Коннорс.
      - Эгей! Лизл! Смотрите все! Я их нашла! - пронзительно прокричала она и помчалась вверх по склону, размахивая в воздухе связкой ключей.
      - Ключи? - воскликнула Лизл. - О, как удачно!
      Адель была одной из лучших факультетских секретарш. Вчера Лизл нашла ее ломающей руки и оплакивающей потерю ключей. Адель безуспешно искала их почти целый день. В конце концов, она, не имея возможности завести без ключей собственную машину, попросила Лизл подбросить ее домой.
      Лизл это несколько раздосадовало. Не то чтобы ей не хотелось сделать Адели одолжение, а просто секретарши взяли моду считать ее одной из своих. Но Лизл вовсе себя таковой не считала. Не занимая покуда высокой должности, она все же была младшим преподавателем математического факультета университета и желала, чтобы к ней иногда относились именно так. Но винить в этом надо было только себя. Может быть, будучи единственной женщиной на факультете, она в первое время чересчур свойски общалась с секретаршами. Не привыкшая занимать ответственные посты, она опасалась, как бы секретарши не сочли ее заносчивой сучкой. Кроме того, девичья болтовня пришлась весьма кстати - она разузнала все про всех, кто работал на факультете, даже не задавая вопросов.
      И все же~ как ни полезна была эта дружба, за нее пришлось расплачиваться. Она не могла не заметить, что секретарши, обращаясь ко всем другим докторам философии на факультете, так и величают их - "докторами"; тогда как ее вечно окликают по имени - "Лизл". Ерунда, но обидно.
      - Где они были? - спросила она, когда Адель добралась до вершины холма.
      - Прямо под подушкой на моем кресле. Это что-то!
      - Ты вроде бы говорила, что все обыскала?
      - Ну да! Ну конечно! Только одно упустила. Позабыла обратиться за помощью к Господу.
      Краешком глаза Лизл углядела, что Уилл замер, едва надкусив сандвич. Она безмолвно застонала. Адель была из Заново Рожденных. Она могла бесконечно толковать об Иисусе.
      - Чудесно, Адель, - быстро сказала Лизл. - Кстати, это Уилл Райерсон.
      Уилл с Аделью обменялись кивками и приветствиями, но Адель не свернула с излюбленной темы.
      - Дайте же мне рассказать, как Господь мне помог, - продолжала она. После того как ты забросила меня до мой вчера вечером, я позвала большого Дуэйна и маленького Дуэйна, и мы встали на колени посреди гостиной и стали молиться, чтобы Господь помог мне найти ключи. Мы проделали это вчера вечером дважды и еще раз сегодня утром, как раз перед тем, как за маленьким Дуэйном пришел школьный автобус. И знаете что?
      Лизл ждала. Вопрос явно не был риторическим, так что она с огромным усилием принудила себя ответить:
      - Ключи нашлись.
      - Хвала Господу, да! Сегодня утром большой Дуэйн привез меня на службу, я подхожу к столу, сажусь в кресло, чувствую что-то твердое под подушкой. Смотрю, и - хвала Господу! - это они! Это просто маленькое чудо, вот что! Потому что я знаю - вчера их там не было! Бог нашел их и положил туда, куда я обязательно села бы. Я просто знаю, что Он это сделал. Пути Господни неисповедимы, правда? - Она повернулась и побежала вниз по склону, вскрикивая и бормоча всю дорогу: - Сегодня я целый день буду свидетельствовать и благодарить Его, свидетельствовать и благодарить моего великолепного Господа. Всем пока!
      - Пока, Адель, - вымолвила Лизл.
      Она оглянулась и посмотрела на Уилла, увидела, что он сидит прислонившись к дереву и глядя вслед удаляющейся Адели, а сандвич, забытый, лежит у него на коленях.
      - Невероятно! - пробормотал он.
      - В чем дело? - спросила она.
      - Вот такие люди отбивают у меня аппетит.
      - Ничто не способно отбить у вас аппетит.
      - Адели мира сего способны. Я хочу сказать, каким же можно быть пустоголовым!
      - Она никому не причиняет вреда.
      - В самом деле? А мне интересно, что она знает, куда смотрит? Бог не наколдовывает удачу. Он не подворачивается под руку, чтобы помочь найти ключи или обеспечить хорошую погоду для церковного пикника в День труда.
      Лизл видела, что Уилл начинает горячиться. Обычно он избегал религиозных тем - во всем прочем вел игру честно, но, похоже, не любил рассуждать о Боге. Это обещает быть интересным. Пусть продолжает.
      - Бог помог ей найти ключи от машины. Замечательно. Просто великолепно. Воздай хвалу Господу и передай мне картофельное пюре. Где ее голова, хотел бы я знать? У нас, в таких странах, как Эфиопия, голодают тысячи, нет, сотни тысяч людей. Отчаявшиеся отцы и матери стоят на коленях рядом с опухшими от голода детьми и вопиют к небесам ради нескольких капель дождя, что бы можно было вырастить хлеб и накормить семьи. Бог им не отвечает. Вся эта проклятая религия остается помойным ведром, где барахтаются, словно мухи, дети и взрослые. Однако Адель быстренько проборматывает парочку "Отче наш", и Бог тут как тут - находит пропавшие ключи и сует их под подушку, прямо туда, где она обязательно обнаружит их с утра пораньше. Дождя в Эфиопии нет, но Адель как-ее-там получила свои чертовы ключи. - Он прервался, чтобы перевести дух, и посмотрел на Лизл. В этом сценарии что-то не так, или дело во мне?
      Лизл смотрела на Уилла в полном ошеломлении. За два года знакомства она ни разу не слышала, чтобы он повысил голос или рассердился. Но Адель явно задела больной нерв. Его бросило в жар, шрам на лбу побагровел.
      Она тронула его за руку.
      - Успокойтесь, Уилл. Все это не имеет никакого значения.
      - Нет, имеет. Что заставляет ее думать, будто Бог пропускает мимо ушей мольбы о дожде в Судане и кладет ключи от машины туда, где она их найдет? Нечестно с ее стороны бегать и сообщать всем и каждому, что Бог откликается на ее идиотские мольбы и оставляет без ответа поистине важные просьбы!
      И вдруг Лизл все стало ясно. Она вдруг поняла, почему Уилл так разгневан. Или, по крайней мере, подумала, что поняла.
      - О чем вы просите, Уилл? О чем молите, а оно не сбывается?
      Он взглянул на нее, ставни на миг приоткрылись, в этот миг она заглянула в его душу~
      ~и содрогнулась от потока боли, горя, смертной муки, разочарования, хлынувшего из глаз. Но больше всего в них было все подавляющего страха, который потряс ее.
      "О Боже мой! Бедный мой Уилл! Что же с тобой произошло? Где ты побывал? Что повидал?"
      А потом ставни захлопнулись, и на нее снова смотрели мягкие голубые глаза. Непроницаемые голубые глаза.
      - Ни о чем, - спокойно сказал он. - Просто ребячество и поверхностность такой религии окончательно меня доконали. Здесь это как-то особенно заметно, кругом, куда ни глянь. Вы знаете о пропагандистской кампании с бамперными наклейками, так вот, по-моему, тут возникает религия бамперных наклеек.
      Судя по тому, что она прочитала в его глазах, Лизл могла сообразить, что дело обстоит намного серьезней, но понимала, что допытываться не стоит. Уилл плотно запер ставни.
      Лизл добавила еще одну тайну к мысленному списку, который составляла в связи с загадочным Уиллом Райерсоном.
      - Не только здесь, - заметила она.
      - Да, - кивнул он. - Правда. По всей стране. Телеевангелисты. Бог в роли шоумена. Божественное "Колесо фортуны". [популярная в США игра, по образцу которой создано российское "Поле чудес"]
      За исключением того, что участники игр платят деньги, а не получают.
      Он взглянул на нее.
      - Вы никогда особенно не распространялись об этом, Лизи, но мне кажется, вы не очень религиозны.
      - Меня воспитывали как методистку. В некотором роде. Только нельзя глубоко погрузиться в высшую математику и оставаться очень религиозной.
      - О, в самом деле? - с улыбкой произнес он. - Я заглядывал в кое-какие журналы, которые вы сюда приносили, и сказал бы, что для занятий такими материями надо руками и ногами отбрыкиваться от веры.
      Она рассмеялась.
      - Вы не первый, кто так говорит.
      - Кстати, о высшей математике, - продолжал Уилл, - как насчет той идеи, что возникла у вас насчет статьи? Как она продвигается?
      От одной мысли о статье внутри у нее все затряслось от волнения.
      - Получается потрясающе.
      - Настолько, чтобы сгодиться для Пало-Альто?
      Она кивнула.
      - Думаю, да. Может быть.
      - Никаких "может быть". Если думаете, что "да", вы обязаны ее представить.
      - Но если ее отвергнут~
      - Так вы останетесь на прежнем месте. Не потеряв ничего, кроме времени, потраченного на работу. И даже это время не полностью потеряно, ибо вы за него, безусловно, кое-чему научились. Но не сделав работу и не представив ее, вы растеряете свой потенциал. Плохо, когда тебе не дают ходу, душат другие, но когда сам себя давишь~
      - Знаю, знаю.
      Они уже говорили об этом прежде. Лизл очень сблизилась с Уиллом за последнюю пару лет. Она открывалась ему так, как не откровенничала никогда ни с одним мужчиной, даже с Брайаном во время их семейной жизни. Она ни за что не поверила бы, что можно стать такой близкой с мужчиной, не помышляя о сексе. Но все было именно так.
      Платонически. Она слыхала о платонических отношениях, но всегда считала их выдумкой. Теперь это произошло с ней самой. Пробившись однажды сквозь панцирь Уилла, она обнаружила теплоту и отзывчивость. Прекрасный рассказчик и идеальный слушатель. Но она все еще относилась к нему с некоторой настороженностью. Глубокие беседы в обеденные часы здесь, на холме, в ходе рабочей недели, долгие бесцельные ленивые разъезды по выходным~ и Лизл все время держалась начеку, с опаской ожидая неизбежного момента, когда Уилл сделает первый шаг к сближению.
      Она в самом деле боялась. Кошмарный развод с Брайаном все еще был слишком свеж в памяти, раны едва перестали кровоточить, и до исцеления было весьма далеко. Она не хотела, чтобы в ее жизнь вошел другой мужчина, ни в коем случае, никоим образом, особенно если он почти на двадцать лет старше. А она знала - просто знала, что Уилл пожелает перевести их отношения из чисто интеллектуальной сферы в физическую. Лизл не желала этого. Она будет вынуждена дать отпор. А как это отразится на их дружбе? Повредит, конечно. Может быть, даже погубит ее. Она не вынесет этого. Ей хотелось, чтобы все оставалось как есть.
      Поэтому Лизл в каждую следующую поездку по выходным туда-не-знаю-куда отправлялась с нарастающей тревогой, предчувствуя неминуемое приглашение заскочить к Уиллу домой "выпить по рюмочке" или "спокойненько посидеть". Она ждала. И ждала.
      Но шага с другой стороны не последовало. Уилл так и не сделал неизбежного хода.
      Сейчас Лизл улыбнулась, вспомнив свою реакцию, когда наконец выяснилось, что Уилл вовсе не собирается делать каких-либо шагов. Она обиделась. Обиделась! Проведя несколько месяцев в страхе перед такими шагами, она чувствовала себя уязвленной тем, что он их не сделал. Победителей в этой игре не оказалось.
      Разумеется, она тут же обвинила во всем себя. Она чересчур глупа, плохо одета, занудна, суха, чтобы привлечь его. Потом к ней вернулась способность логически мыслить и встал вопрос: если он в самом деле считает ее такой, зачем проводит с ней столько времени?
      Тогда она принялась обвинять Уилла. Может быть, он гей? Не похоже. Насколько ей известно, друзей мужчин у него не было. Вообще никаких друзей, кроме Лизл.
      Совсем не интересуется сексом? Может быть.
      Множество "может быть". Хотя одно можно сказать точно. Уилл Райерсон один из милейших, приятнейших, умнейших, таинственнейших мужчин, каких она только знала. И, несмотря на все его причуды - а их было довольно много, ей хотелось бы знать его лучше.
      За эти два года Уилл постепенно вошел в роль наставника, старого дядюшки, проводя на холме мини-семинары, во время которых ненавязчиво вводил ее в неизведанные сферы философии и литературы. Он был добрым дядюшкой. Ничего от нее не требовал. Всегда оказывался под рукой, чтобы дать совет, когда она просила, или просто выслушать ее вопросы и идеи. И всегда ободрял. Он относился к ее способностям гораздо оптимистичней, чем она сама. Там, где Лизл видела свой предел, Уилл открывал бесконечные возможности.
      Лизл хотелось верить, что их отношения не односторонние, что она ему что-то дает взамен. Точно не зная, почему и каким образом, но она чувствовала, что Уилл извлекает из их общения почти столько же пользы, сколько она. Казалось, он стал лучше ладить с миром и с самим собой, чем во время их первых встреч. Тогда он был мрачным, меланхоличным, измученным человеком. Теперь мог шутить и даже смеяться. Она надеялась, что в этом хотя бы отчасти есть ее заслуга.
      - Надо действовать, - сказал Уилл.
      - Я не знаю, Уилл. Что подумает Эверетт?
      - Он подумает, что вы делаете заявку на получение высокой должности на факультете, точно так же, как сделал он. Тут нет ничего плохого. И почему, скажите на милость, вы должны ему уступать? Вы оба пришли на факультет в один и тот же год. Пусть вы моложе, но занимаете равное с ним положение и обладаете такими же - если не лучшими - способностями. Кроме того, черт побери, вы значительно привлекательней.
      Лизл почувствовала, что краснеет.
      - Перестаньте. Это к делу не относится.
      - Безусловно, но ничуть не больше, чем все отговорки, которыми вы оправдываете свою нерешительность. Действуйте, Лизи.
      В этом весь дядюшка Уилл: абсолютно уверенный, что она сможет достичь любой цели, если захочет. Лизл не прочь позаимствовать у него чуточку энтузиазма по отношению к своим способностям. Но он не знает правды она мошенница. Конечно, она получила степень доктора философии, сумела стать первой женщиной, принятой на традиционно мужской математический факультет Дарнелла, но Лизл совершенно убеждена, что пройти через научный совет ей помогла какая-то счастливая случайность, что какая-то благосклонная сила открыла перед ней двери. Не так уж она талантлива. В самом деле.
      Теперь Уилл толкает ее на попытку занять на факультете более высокое положение. Будущей весной в Пало-Альто пройдет Международный математический конгресс. Эв Сандерс пишет статью, которую собирается там представить. Если ее одобрят, он вырвется вперед, его кандидатура станет первой на продвижение. А продвигаться все трудней. За последние несколько лет число вакантных высоких должностей в Дарнелле сократилось, а отныне, когда его называют "новым южным Гарвардом", дело пойдет еще туже. Однако Джон Мэннинг в прошлом месяце отказался от своей профессорской должности, перейдя в Дьюк, вследствие чего на математическом факультете появилось свободное место. Если работу Лизл тоже примут, Эверетт будет уже не единственным кандидатом. Если же вместо его статьи одобрят статью Лизл~
      - Вы действительно думаете, что стоит попробовать?
      - Нет. Мне больше нравится собственная формулировка: действуйте, черт возьми!
      - Ладно! Согласна!
      - Отлично. Вот видите? Все очень просто.
      - Угу. Конечно. Для вас просто. Вам не придется представлять статью.
      - Это вам придется ее представлять.
      - Угу. Можно вам позвонить, когда я получу верстку?
      - Попытайтесь.
      А, правда! Человек без телефона! Как я могла забыть? Даже сейчас, после нескольких лет знакомства, Лизл не могла свыкнуться с мыслью, что Уилл умудряется жить в современном мире, не пользуясь услугами телефона. Она сознавала, что никто еще не разбогател на стрижке газонов, но у каждого есть профсоюз, обеспечивающий достойный заработок и существенные льготы. Так что телефона у Уилла нет не из-за нехватки денег.
      - Вам надо поставить телефон, Уилл.
      Он прикончил остатки шипучки.
      - Ну вот, снова за старое.
      - Я серьезно. Телефон - важнейший в современной жизни инструмент.
      - Вполне возможно.
      - И я знаю, что на Постал-роуд есть телефонные линии.
      Осознав, что Уилла нечего опасаться, Лизл несколько раз побывала у него дома. Он жил в отдельном коттедже, но не в дальнем пригороде.
      - Что, если я позвоню от вашего имени в телефонную компанию? Я даже могу заплатить~
      - Забудьте об этом, Лизл.
      Она поняла по его тону, что он желает прекратить этот разговор, но не могла удержаться. Нет телефона~ что за глупость. Если только~
      - Надеюсь, вы не из луддитов? [участники первых стихийных выступлений против машин в Великобритании в конце XVIII - начале XIX вв] Ну, знаете, враги технологии~
      - Бросьте, Лизл, вам прекрасно известно, вы же у меня были. У меня есть телевизор, радио, микроволновка, даже компьютер. - Он посмотрел на нее. - Просто я не хочу иметь телефон.
      - Но почему, ради всего святого? Вы не можете мне намекнуть?
      - Просто не хочу, и все. Давайте оставим это.
      В голосе звучало лишь сдержанное неудовольствие, но его взгляд изумил ее. Прежде чем он отвел глаза, она заметила в них проблеск того страха, который видела раньше.
      - Конечно, - быстро согласилась она, скрывая сжигав шее ее беспокойство и любопытство. - Считаем тему за крытой. Когда я услышу, что мою статью приняли, немедленно дам вам знать - с почтовым голубем.
      Уилл засмеялся.
      - Лучше прямо приезжайте и стучите в дверь. Обещаете?
      - Обещаю.
      - Что происходит в высших университетских сферах? - поинтересовался он, явно пытаясь увести разговор от телефонов.
      - Ничего особенного. Доктор Роджерс устраивает ежегодную пятничную вечеринку для коллег и приглашает меня.
      - Он ведь с психологического факультета?
      - Да, декан. Вечеринка для их факультета, но поскольку я помогла ему исправить несколько хитрых математических ляпов, которые он сделал за лето, он объявил меня по четным членом. Так что я получила приглашение.
      - И, зная вас, я могу утверждать, что вы его отвергли, правда?
      - Неправда, - возразила она, вздергивая подбородок и радуясь, что удалось его удивить. - Я решила предстать в полном блеске.
      - И правильно. Вам надо больше общаться с коллегами по факультету, вместо того чтобы проводить свободное время с жалким газонокосильщиком.
      - Точно. Вы положительно жалкий и в то же время интеллектуально отсталый.
      Уилл оглянулся на факультетский офис.
      - И профессор Сандерс пойдет?
      - Нет. Почему~ - начала она и остановилась, сообразив, на что он намекает. - О! Он снова за нами подсматривает?
      - Да. Курит послеобеденную сигарету.
      Лизл взглянула на окно кабинета Эва на втором этаже. Лица в темном квадрате видно не было, но из форточки с равномерными интервалами выплывали клубы белого дыма.
      Эверетт Сандерс смотрел вниз на Лизл Уитмен с газонокосильщиком, сидевших вместе под деревом. Кажется, они глядят прямо на него. Но это может быть только простым совпадением. Он знает, что, стоя в своем кабинете на таком расстоянии, остается для них невидимым.
      Он глубоко затянулся сигаретой, шестой за день, первой после ленча, состоявшего из восьми унций сдобренного горчицей салата из тунца и кусочков холодной картошки и перчика средних размеров. Точно такой же завтрак он приносил с собой каждый день и съедал прямо здесь, за рабочим столом. Он тщательно заботился о питании и очень старался поддерживать баланс. На столе остывала четвертая чашка кофе. Он позволял себе двадцать чашек в день. Понятно, что это слишком, но с меньшим количеством работа идет хуже. И курил он чересчур много. Двадцать сигарет в день - каждое утро открывает новую пачку "Кул лайтс" и докуривает последнюю перед тем, как лечь в постель. Кофе и сигареты - он собирается отказаться от них, но еще не сейчас. Нельзя же от всего отказаться. Может быть, через несколько лет, убедившись, что может себя контролировать, он попытается избавиться от табака.
      Он наблюдал за Лизл и опять удивлялся, что за типа она выбрала, чтобы проводить с ним лучшее время. Одна из самых блестящих женщин, каких он знал, тратит обеденный перерыв на болтовню с простым рабочим - у него волосы собраны в конский хвост, подумать только.
      Самое поразительное несоответствие, какое только можно вообразить. Что у них общего? Что способен сказать такой человек, чтобы заинтересовать Лизл с ее умом?
      Это мучило его. О чем они разговаривают день за днем, неделю за неделей? О чем?
      Самым обидным тут было то, что он никогда не узнает ответа на этот вопрос. Чтобы его получить, надо либо подслушать, либо подсесть к ним, либо прямо спросить Лизл, о чем они беседуют. Ни на что подобное он не пойдет. Это просто не в его характере.
      Другой вопрос: почему, скажите на милость, он сам тратит время, гадая над столь неуместной загадкой? Какое ему дело, что обсуждает в обеденный перерыв Лизл со своим, верзилой газонщиком? Есть вещи поважнее, о которых ему следует думать.
      И все же~ вместе они выглядят такими раскованными. Эву хотелось бы чувствовать себя столь же раскованным с людьми. Даже не с людьми - он согласен иметь только одного человека в мире, с которым можно сесть и прекрасно себя чувствовать, с легкостью обсуждая тайны Вселенной и странности обыденной жизни.
      Кого-нибудь вроде Лизл. Такой мягкой, такой прекрасной. Ее, может быть, и не назовешь прекрасной в обычном современном смысле, но золотистые светлые волосы так тонки, гладки и шелковисты - хорошо бы, она носила их распущенными, а не заплетала в свою излюбленную косу - улыбка так светла и тепла. Грудь у нее маленькая, и вес лишний, но Эва не занимает внешность. Она ничего не значит. Важен внутренний мир женщины. А Эв знает, что за неряшливой, коротенькой и толстенькой оболочкой скрывается великолепная, изумительная женщина, милая, искренняя, страстная.
      Что видит этот разнорабочий, глядя на нее? Эверетт искренне сомневается, что его привлекает ум Лизл. Конечно, он не знаком с этим типом, но вряд ли газонокосильщик разделяет ценностные представления и обладает достаточно глубокой натурой, чтобы увлечься женским умом.
      Так что его интересует?
      Интимная близость? В этом все дело? Плотские удовольствия? Ну, тут нет ничего плохого, пока это не отражается на будущем Лизл. Будет настоящей трагедией, если это повредит ее карьере. Такой великолепный ум, как у нее, заслуживает большего, чем ежедневная стирка пеленок.
      И какое до всего этого дело Эверетту Сандерсу?
      "Дело в том, что я хочу быть на его месте".
      Как это было бы замечательно. Сделать ее своим другом, помощником, доверенным лицом. Иметь человека, с которым можно разделить хоть несколько часов. Ибо Эверетт знал, что он одинок, и легко примирился с этим. Но одиночество, пусть оно причиняет намного меньше проблем и не столь тяжких, как те, которые он имел в прошлом, со временем может превратиться в непосильный груз, в постоянную, давящую душевную боль.
      Обеды с Лизл, глупая болтовня с Лизл - это больше, чем он может надеяться.
      Больше, чем он должен надеяться.
      Вся идея просто смешна. Даже если она допустима, даже если реальна, он не может себе этого позволить. Он не может позволить себе ввязаться в эмоциональные отношения. Эмоции слишком непредсказуемы, их слишком трудно контролировать. А он не может позволить себе выпустить из под контроля хоть одну сферу своей жизни. Стоит чуть дать себе волю в одном, может открыться прорыв в другом, потом в следующем~ И вся жизнь целиком вырвется из железного кулака, в котором он ее держит.
      Так что пусть Лизл Уитмен болтает со своим газонокосильщиком, другом и - или - любовником. Это его совершенно не касается. Это ее жизнь, и он не имеет никакого; права думать, что может распоряжаться ею. Вся решимость, все силы уходят на то, чтобы управлять своей собственной жизнью.
      Кроме того, ему надо читать, а не торчать у окна. Особенно в среду. Сегодня вечером у него еженедельное собрание так что он должен в течение дня проработать ежедневную норму страниц книги, которую читает на этой неделе. "Папочка" Лупа Дьюранда. Вышла несколько лет назад, но ему кто-то ее посоветовал как триллер с головоломкой. И в самом деле, там оказалась головоломка. И не одна. Он наслаждался необычайно.
      Эверетт нашел, что книжки дают приятное отдохновение от напряженной работы с цифрами с утра до вечера, и много лет назад постановил прочитывать один роман в неделю. Он начинал новую книгу каждое воскресенье. Честно. В "Папочке" 377 страниц. Поэтому, чтобы прочесть его за неделю, надо читать по 53,85 страницы в день. Сегодня среда, стало быть, ему надо дойти до 216-й страницы, прежде чем лечь спать. Собственно говоря, он сегодня чуть-чуть забежал вперед и нарушил правила игры, так как вчера перекрыл норму, дочитав главу до конца. Сама по себе неплохая идея, но он не любил нарушать собственные правила.
      Он погасил сигарету и тут же закурил новую. Он разрешал себе две подряд после ленча. Открыл книгу на странице 181. Остается прочесть тридцать пять. Уселся за стол и начал читать.
      Глава 3
      Уилл взглянул на часы. Рабочий день почти окончен, но собирался наладить мотор газонокосилки, прежде чем отправляться на выходные. Тогда в понедельник утром машина будет готова, чтобы первым делом заняться стрижкой.
      Он посмотрел вдаль на гладко стелющееся поле нижнего кампуса, где на свежеподстриженной траве упражнялись игроки в футбол и соккер. [Соккером в США называют европейский футбол, а футболом - американский] Держать кампус в чистоте и порядке - работа практически бесконечная, но Уиллу она нравится. Он никогда в жизни не думал, что со своим происхождением, воспитанием и образованием кончит газонокосильщиком, но вынужден был признать, что в этом есть и свои плюсы. Он получает истинное удовлетворение, делая собственными руками простую работу, все равно какую поет ли, подрезает ветки, подстригает траву или налаживает мотор. Когда руки заняты, мысли свободны и могут спокойно блуждать. И они блуждали. Уиллу приходило в голову, что за последние несколько лет он проделал гораздо более напряженную умственную работу, чем за всю свою почти полувековую жизнь.
      И все еще не нашел ответов. Только столкнулся со множеством новых вопросов.
      Надо вернуться назад, к трактору. Старый "Джон Дир", одна из рабочих лошадок бригады - всю неделю припадал на ногу, покашливал, пофыркивал, то и дело замирал. Уилл вроде бы слышал звук, похожий на дребезжанье отсоединившейся проволочки. Он ее заменил. Теперь надо проверить.
      Мотор завелся с первого поворота ключа. Уилл стал сосредоточенно слушать. Он мог определить неполадки в моторе по характеру его урчания. Этот талант он приобрел давно, когда еще мальчишкой начал крутиться возле машин.
      - Привет, Уилли! Тарахтит что надо!
      Уилл поднял глаза и увидел, что перед ним стоит Джо Боб Хокинс, бригадир газонокосильщиков. Он был моложе Уилла - лет сорока или около того, - но из-за редеющих рыжих волос и огромного, заплывшего жиром тела выглядел старше.
      - Проводок отсоединился, - пояснил Уилл.
      - Руки у тебя золотые, это я тебе говорю. Сроду не видал чтоб парень так чуял мотор, как ты. Прямо профессор в машинной медицине, или как там ее звать.
      - Точно, Джо Боб. Я - "д-р" - доктор по ремонту.
      - И правда, дружище, - смеясь, отозвался он, - ты и есть этот самый доктор. Слушай, чего скажу. Толкни эту штуку в гараж и заходи ко мне в офис. Плесну тебе такой глоточек - язык проглотишь.
      Уилл задумался. Выпивка сейчас пришлась бы кстати, хотя он предпочитал крепким напиткам холодное пиво. И незамысловатая беседа с приветливым добрым малым вроде Джо Боба пошла бы на пользу. Но он не может так рисковать.
      - Мне бы очень хотелось, Джей-Би, но сразу же после работы придется отправляться в дорогу. Мать у меня приболела, так что я на уик-энд двину на север.
      - Плохо. И сильно она захворала, нет?
      - И да, и нет. Сердце. То работает, то дает сбой. Вот и теперь.
      Уилл ненавидел себя за то, с какой легкостью слетает с его языка ложь, но эта легенда была так хорошо отработана, что он сам ей почти верил.
      - Ну, ладно, - сказал Джо Боб. - Тогда давай поспешай. Надеюсь, она поправится. Если я для тебя чего-то могу сделать, ну, знаешь там, вдруг надо будет посидеть при ней лишнее время или еще что, ты мне только дай знать.
      - Надеюсь, до этого не дойдет, но все равно спасибо за предложение.
      Искренняя озабоченность Джо Боба тронула Уилла и заставила устыдиться лжи больше обычного. Но он никак не мог пойти и убить полчаса, болтая и выпивая в бригадирской конторе.
      Там стоял телефон.
      Уилл отвел трактор в гараж, запер его на уик-энд и отправился на автомобильную стоянку.
      По дороге домой сделал крюк, объезжая стороной Конвей-стрит, и начал вспоминать нынешний день. Сегодня он не общался с Лизл, так что, по крайней мере, не пришлось снова врать насчет перечитывания "Постороннего". Нельзя допустить, чтобы она узнала, что он на самом деле читает. Кроме того, она задает слишком много вопросов. Вопросов, на которые он не в силах ответить.
      До чего глупо брать книгу с собой на работу! Как будто ему даже хотелось, чтобы она ее увидела, хотелось, чтобы она начала расспрашивать. Так ли это? Неужели подсознание нарочно подталкивает его обнажать свое прошлое, заставляет сдвинуться с места, прийти в движение, вместо того чтобы торчать здесь год за годом?
      Может быть. Только не важно, чего хочет его подсознание. Уилл знает, что еще не готов вынырнуть на поверхность. Ему еще через многое надо пройти, прежде чем думать о возвращении.
      Может быть, он никогда не вернется. Ему нравится здесь, в Северной Каролине; он тут прижился и во многом обязан этим приятным ощущением Лизл. Она помогла ему почувствовать себя лучше. У нее, разумеется, есть свои пунктики и больше всего бросается в глаза то, что она себя недооценивает. Умная, добрая, настоящая, абсолютно лишенная претенциозности, она словно струйка свежего воздуха в кампусе "нового южного Гарварда". Ей не составило никакого труда убедить Уилла в своих блестящих талантах, в своей привлекательности. Неужели она этого не понимает? Кто-то здорово подкосил Лизл. Наиболее очевидным виновником выглядел ее бывший муж, но Уилл чувствовал, что проблема гораздо глубже. Что у нее за родители? Как они ее растили? Усаживали перед экраном телевизора? Лизл, вероятно, подобно многим другим, кого он встречал за последнее время, воспитывалась при полном отсутствии ценностей. Блестящие способности, которые не на чем сконцентрировать. Она осталась неполноценной, глубоко уязвимой, ей не хватает жизненно важного - объекта любви. Подходящий человек мог бы связать для нее все воедино. Неподходящий - все снова разбить и запутать. Уилл знает, что он - один из неподходящих.
      Ему хочется ей помочь, но он толком не представляет, как быть сблизиться с ней или оттолкнуть, - желая открыться перед ней так, как она перед ним открывается, и зная, что он уже никогда, ни перед кем не сможет открыться по-настоящему.
      Лизл остановилась на отведенном для нее на парковке месте и вышла из машины. Солнце быстро клонилось к закату, но воздух в начале сентября был еще теплым и слегка туманным от влажности. Туманным настолько, чтобы приглушить и смешать богатые оттенки зеленой листвы деревьев с буйными вспышками красок в кустах цветущих кругом хризантем. Только старые многоквартирные дома в садах не позволяли превратить эту картину в мечту импрессиониста.
      Бруксайд-Гарденс представлял собой ряд двухэтажных кирпичных построек, занятых в основном молодыми семейными парами, многие из которых успели обзавестись детьми. По субботам здесь становилось шумно. Но Бруксайд вполне соответствовал требованиям Лизл. Квартирка, с одной спальней обеспечивала спокойствие и комфорт, прекрасно подходила по размерам и не обременяла банковский счет. Чего ей еще желать?
      Чего ей еще желать в данный момент? Может быть, небольшой компании. Хорошо, если б Уилл жил поблизости, а не в пригороде. Так хочется заскочить к кому-нибудь, плюхнуться в кресло, поболтать ни о чем за бокалом вина. Но здесь нет никого, с кем она была бы достаточно хорошо знакома для этого.
      Вот единственная проблема в Бруксайде. Тут у нее нет настоящих друзей. Живущим вокруг молодым женатикам она не подходит. Конечно, они приглашают ее на вечеринки и воскресные пикники, и она с ними выпивает, болтает, смеется, но никогда не чувствует легкости, никогда не ощущает себя своей среди них.
      Ну, к нынешнему вечеру это практически не относится. Она собирается принарядиться к вечеринке у доктора Роджерса.
      В прежние времена это назвали бы факультетским чаепитием. Теперь вечеринкой с коктейлями. Собственно говоря, идти Лизл не хотелось. Она там никого не знает. В говоря, конце концов, собирается психологический факультет, а не математический. Они с Эвом всего-навсего помогли им решить летом несколько задачек. Не велико дело. Нет особых причин приглашать их на встречу. Безусловно, было бы легче, если бы Эв тоже пошел. Хоть было бы с кем поговорить. Но Эв никогда не ходит на вечеринки.
      Сама Лизл человек не компанейский. Она считала себя скучнейшей на свете личностью. Никчемная собеседница, неспособная сразу сообразить, что сказать, она принималась мямлить что-то о погоде или высказывать общие замечания о новых студентах, потом следовало долгое томительное молчание, и они с партнером, кем бы он ни был, незаметно расходились по разным комнатам.
      Удивительно, что ей никогда не составляет труда найти тему для разговора с Уиллом.
      Но Уилла там не будет, так что забудем об этом. Если и сегодня все пойдет заведенным порядком, она покрутится в одиночестве, постоит у книжных полок, потягивая из пластикового стаканчика слишком кислое шабли, поглядывая на часы и притворяясь, что ей интересно, какие книжки каких авторов гнездятся в шкафах. Подборка, как правило, оказывается именно такой неинтересной, как она ожидает.
      Прошедшее лето выдалось одиноким на редкость. Шесть Дней в неделю, практически без вариантов, она моталась между работой и домом. Во время длинных, проведенных в одиночестве выходных перед Днем труда она решила, что пора заставить себя окунуться в какую-нибудь общественную~ что? Деятельность? Нет, ее общественная жизнь никогда не была деятельной. И она не уверена, что ей этого хочется. Общественное шевеление больше соответствовало бы темпам ее существования. И она это устроит. С радостью.
      Так что старушка Лизл вознамерилась стать другой Лизл обновленной, улучшенной, готовой к активной общественной жизни. Она не отвергнет ни одного приглашения на общественные мероприятия, какими бы жуткими они ни казались.
      Именно поэтому она и собралась явиться сегодня на вечеринку Кола Роджерса.
      Теперь самая насущная проблема состоит в том, что надеть. Обычно она выбирает что под руку подвернется, но сегодня не хочется выглядеть слишком небрежно. Почти вся удобная одежда относится именно к этой категории, а лучшие вещи фактически уже не годятся. За лето она набрала лишние фунты и весит теперь сто шестьдесят пять.
      "Ты - корова", - подумала она, глядя в зеркало.
      Она редко смотрелась в зеркало. Зачем? Проверить, как она выглядит? Это ее совершенно не интересует. После развода она не способна интересоваться ничем, кроме работы. И, разумеется, не интересуется мужчинами. После того, что устроил ей Брайан. Шесть лет прошло, а все еще больно.
      Брайан~ Они встретились, будучи первокурсниками, в университете Северной Каролины на лекции по математике, оба нацеленные на получение степени бакалавра естественных наук; Брайана увлекла биология, Лизл главным образом математика. Попытки ухаживания, крепнущая привязанность, из которой расцвела любовь, по крайней мере со стороны Лизл, потом сексуальная близость, впервые для Лизл Они поженились немедленно после выпускных экзаменов и переехали в Пендлтон, где Лизл пошла работать в школу учителем математики, а Брайан приступил к усердным занятиям в медицинской школе Дарнеллского университета. Лизл обеспечивала его почти все эти четыре года, готовя от случая к случаю по ночам свою магистерскую диссертацию. На четвертый год пребывания Брайана в медицинской школе, она узнала, что он завел интрижку с больничной медсестрой. Само по себе это было ужасно, но у другой сестры она выведала, что за время клинической практики в госпитале Брайан заваливал в койку каждую представительницу женского персонала, которая соглашалась иметь с ним дело.
      У Лизл горло перехватило от воспоминаний. "Господи, все еще больно. Столько времени утекло, а все больно".
      Лизл подала на развод. Брайан словно взбесился. Он явно желал в открытую вылить всю грязь на нее. Вполне возможно, объяснял Лизл ее адвокат, что он напуган, ибо недавно был юридический прецедент, когда жена, содержавшая мужа во время его стажировки в медицинской школе, потребовала доли в будущих доходах после того, как он получит диплом.
      Лизл не хотела ничего подобного. Она хотела только освободиться от него. И освободилась.
      Но Брайан пожелал оставить последнее слово за собой.
      Когда все было сказано и сделано, когда все бумаги были подписаны и заверены у нотариуса, он поймал ее на выходе из адвокатской конторы.
      - Я никогда тебя не любил, - бросил он и ушел прочь.
      Никакие физические страдания, бранные тирады, потоки обвинений, какими бы пространными, громкими, оскорбительными они ни были, не ранили Лизл так сильно, как эти с шипением выплюнутые пять слов. Хотя она ничего не сказала в ответ, а с холодным, спокойным видом пошла к машине, внутри нее что-то сломалось, полностью, окончательно и бесповоротно.
      "Я никогда тебя не любил".
      С тех пор слова эти эхом звучали в ее опустевшей душе.
      Даже сейчас она чувствует, как коленки слабеют от боли. И хуже всего, что он все еще здесь, поблизости. Живет на другом конце города, работает ортопедом в Медицинском центре графства.
      Перетряхивая воспоминания, Лизл глубоко влезла в шкаф в поисках подходящего наряда и остановилась, наткнувшись на показавшуюся знакомой коробку из-под обуви. Сняла крышку, обнаружила свою старую детскую коллекцию раковин и улыбнулась, припомнив, что когда-то хотела заняться биологией моря.
      Раковины. Всю свою жизнь она приписывала каждому встреченному человеку определенную раковину. Вытащила прекрасного, испещренного коричневыми полосками, витого наутилуса. Это Уилл - большой, таинственный, прячущий в каждом внутреннем завитке неведомо что, скрытный, замкнутый, накрепко захлопывающий панцирь, когда кто-то подходит чересчур близко. Острая двустворчатая венерка - это Эв: изящный, с отточенными краями, с гладкой поверхностью, без прикрас, что видишь, то и есть. А вот Брайан - морская звезда, с виду приятная и привлекательная, которая хватает щупальцами моллюсков и высасывает изнутри мягкую плоть, оставляя пустую шелуху
      - "А это я, - подумала Лизл, беря в руки раковину разиньки, обыкновенную, непригодную для коллекций, с тусклой скучной поверхностью, прогрызенной морской звездой. - Я".
      Она закрыла коробку и продолжила поиски одежды. С трудом влезла в кремовые слаксы, надела сверху навыпуск широкий легкий свитер. Ниже пояса весьма смахивает на сардельку, но с этим придется смириться. Легкий макияж, пять минут с щипцами для завивки волос, и готово. Остается лишь провести вечер так, чтобы не треснул ни один шов.
      В ближайшее время она займется этими лишними фунтами.
      Лизл заметила его, как только вошла в дверь. Она никогда раньше его не видела. Молодой, невысокий - по ее прикидке, не больше пяти футов десяти дюймов - и очень худой. Физически абсолютно не располагающий, и все же первый мужчина, на которого она обратила внимание. Движения плавные, свободные, грациозные. Со своими аккуратненькими усиками, латиноамериканским оттенком кожи, подчеркнутым идеально отглаженными белыми брюками и рубашкой, как будто - а может быть, и на самом деле - специально на него скроенными и сшитыми, он выделялся среди сборища пузатых, косматых ученых мужей с закатанными рукавами подобно принцу среди пейзан.
      У этого юноши есть стиль.
      Он предлагал напитки парочке факультетских жен, которые громогласно изливали ему свою признательность. Когда он от них отвернулся, его глаза скользнули по Лизл потом вернулись. Он улыбнулся, отвесил легкий поклон. Лизл невольно зарделась, радуясь, что удостоена специального приветствия.
      "Должно быть, кланяется каждой женщине, которая входит в дверь", подумала она, когда он отошел в сторону и с кем-то заговорил.
      Лизл скользила через толпу гостей по гостиной, кивая, улыбаясь, здороваясь при виде знакомых лиц. Ближайшей ее целью был бар - карточный столик, заставленный пивом, графинами с вином, содовой, миксерами и немногочисленными бутылками крепкого ликера. Пила Лизл не много, но с наполовину налитым бокалом в руках чувствовала себя полноправным членом компании.
      По ходу движения краешком глаза примечала, что стильный молодой незнакомец вроде как бы высматривает ее. Кто он такой? Чей-нибудь сын?
      Возле бара она обнаружила Колвина Роджерса, хозяина, дородного жизнерадостного мужчину, смахивающего на постаревшего Пэка, [озорной эльф, персонаж английского фольклора и комедии Шекспира "Сон в летнюю ночь"] который отращивал эспаньолку, чтобы компенсировать лысину на макушке. Он взмахнул бокалом и улыбнулся.
      - Привет! Выпить хотите?
      По выражению его лица Лизл догадалась, что с виду он ее узнает, но имени точно не припоминает.
      - Конечно.
      - Вина, пива или чего-нибудь покрепче?
      - Белого вина, пожалуйста.
      - Замечательно! - Наливая из двухлитровой бутылки "Альмадена", он сообщил: - Общее правило в этом доме - первую наливаю я, потом управляйтесь сами.
      - Прекрасно, - сказала Лизл. - Без ограничений?
      Он поднял брови и ухмыльнулся.
      - О, тогда это будет та еще вечеринка, правда!
      - Надеюсь, что нет, - рассмеялась Лизл. Она секунду поколебалась, стоит ли спрашивать, а потом решила действовать. - По-моему, тут мелькают новые лица. Молодежь.
      - Да, я пригласил пару новеньких аспирантов.
      - Вижу, - продолжала она, бросая взгляд на смуглого юношу.
      - Это Лосмара, - объяснил Роджерс, проследив за ее взглядом. Рафаэль. Пижон, правда? Но ум блестящий. Поистине блестящий. Приехал из Аризоны. В сущности, почва там не особо благоприятная для талантов в области психологии, но он мне прислал тезисы статьи с описанием кибернетической модели шизофрении, которая меня просто потрясла. Я тут же понял, что этот малый далеко пойдет. И, куда бы он ни пошел, мне бы хотелось, чтоб он стартовал отсюда. Я не мог предложить ему денег - я так понял, семейство его богато, как Крез, - поэтому скромненько посоветовал выбрать Дарнелл для докторской диссертации. Думаю, он способен еще до защиты всех нас чему-нибудь поучить. А сегодня позвал его и других аспирантов в надежде, что они не перепьются, а смогут освоиться и почувствовать себя на факультете как дома.
      - Как мило с вашей стороны.
      Он улыбнулся и протянул ей бокал вина.
      - А я вообще милый. По крайней мере, так мне студенты в глаза говорят.
      Лизл бродила по тесному пространству гостиной и столовой, разыскивая кого-нибудь из знакомых. Книжные полки пока обходила стороной, считая, что еще хватит времени обследовать их попозже. Сделала полный круг и обнаружила, что стоит в одиночестве у стеклянных раздвижных дверей, ведущих в задний дворик.
      Ничего не выходит. Она чувствует себя чужой, даже больше обычного, так как здесь нет ни единого человека с ее собственного факультета. Она оглядывалась вокруг и видела, что все люди прекрасно умеют вести беседу. Казалось, ни у кого с этим нет никаких проблем. Все демонстрируют, как это легко и просто. Почему же она не может остановиться возле какой-то компании, немножко послушать, а потом вступить в разговор?
      "Потому что я не могу".
      Она вышла в небольшой мощенный плитами дворик. Осмотрев в садике Кола несколько не объеденных жучком роз, повернулась, чтобы вернуться в дом.
      И увидела рядом с собой смуглого юношу.
      - Привет, - сказал он. Голос у него был бархатный и глубокий, но мягкий и мелодичный. Зубы белые-белые под темными усиками, глаза прямо светятся в темноте. - Я слышал, вы с математического?
      "Так просто. Так замечательно".
      Легкая болтовня. Для Рафа - так он представился - все это совершенно естественно. Раскованный, уверенный в себе, он дал ей понять, что с ним можно рассуждать на любую тему, и все будет кстати. Они немножко постояли бок о бок, потом направились к скамейке из красного дерева у столика для пикников. У Рафа скопилась масса вопросов о жизни в кампусе Дарнелла, особенно о том, что касается аспирантов. Лизл была полностью осведомлена на этот счет, поскольку сама защищала здесь докторскую.
      Он слушал. По-настоящему слушал. Что бы ни говорила Лизл, ее интуитивные догадки, ее мнения - все, казалось, было для него важным. Отчасти она оставалась настороже, готовая ретироваться, ожидая, что он улыбнется, извинится и испарится, выведав все, что хотел узнать. Но Раф сидел рядом, задавал новые вопросы, вызывал ее на разговор, приносил ей вина, а себе - бурбон с содовой. Он оставлял ее время от времени, но каждый раз не надолго.
      Хотя он был для нее слишком молод - года двадцать три, самое большее, - Лизл почувствовала, что он возбуждает ее. Он источал мужской дух, ощутимый почти как запах. Что бы это ни было, она сознавала, что реагирует на него. Из этого никогда ничего не выйдет, но ей приятно быть рядом с ним. Он скрасил ей вечер.
      В ходе всей вечеринки она замечала любопытные взгляды других женщин, когда они проходили туда-сюда через Двери во дворик. Лизл практически читала их мысли: что самый интересный в компании мужчина делает с распустехой, которая к тому же на добрый десяток лет его старше?
      Хороший вопрос.
      Она лениво выбирала крекер из вазы с ассорти посреди столика для пикников и потащила один, чтобы съесть.
      - Вы всегда так делаете? - спросил Раф, переводя взгляд с печенья в ее руке прямо в глаза и обратно.
      - Что делаю?
      - Выбираете сломанные?
      Лизл посмотрела на крекер, зажатый в пальцах. Половинка. Одна завитушка. Она смутно припомнила, что весь вечер, выбирала сломанные. Она всегда выбирает сломанные.
      - Пожалуй, да. Это имеет какое-то значение?
      Он улыбнулся. Теплой улыбкой, обнажившей белые крепкие зубы.
      - Возможно. Важно то, почему вы так делаете.
      - Ну, мне, наверно, не хочется, чтобы они пропадали. Все берут целые, а сломанные остаются. Они словно старые девы. Когда вечер кончится, их, может быть, выбросят. По этому я их беру.
      - Иными словами, вы существуете, подбирая за другими остатки.
      - Я бы не назвала это существованием~
      - Я тоже. - Раф вытащил из вазы целое тройное колечко и протянул ей. Тон его вдруг стал серьезным. - Никогда не довольствуйтесь остатками.
      Заинтригованная и восхищенная его вниманием, Лизл взяла крекер, засмеялась и тут же подумала - чересчур истерично.
      - Это всего-навсего крекер.
      - Нет. Это решение, заключение. Жизненная парадигма и ее выбор.
      - По-моему, вы делаете из этого слишком далекие выводы. - В конце концов, он ведь аспирант-психолог. - Жизнь немножко сложнее, чем вазочка с крекерами.
      - Вовсе нет. Это вазочка с вариантами выбора. Выстраивается ряд решений, которые вы с момента зарождения собственной воли до самой кончины время от времени принимаете и в каждом сделанном вами выборе, как в зеркале, отражается ваша внутренняя сущность. Они рассказывают и о том, через что вы прошли, и о том, куда идете.
      Его серьезность чуть-чуть пугала, но волновала и затрагивала в ней какую-то струнку.
      - Ладно, - заключила она, не желая спорить и не желая отпускать его, не добившись определенности. - Но ведь мы говорим о крекерах?
      Раф выбрал из вазы еще одно целое тройное колечко и откусил от него большой кусок.
      - О крекерах.
      Смеясь, Лизл отгрызла добрую половину от своего собственного.
      "Да. Весьма энергичный молодой человек".
      Компания начала редеть чересчур скоро. Люди стали расходиться чересчур рано. Это, пожалуй, самая короткая вечеринка, на которой доводилось бывать Лизл. Она посмотрела на часы и поразилась, ибо на циферблате было шесть минут второго.
      Немыслимо. Она только что пришла. Но каминные часы в гостиной показывали то же самое.
      - Я, наверно, пойду, - сказала она Рафу. - Простите, что я отнял все ваше время, - извинился он.
      "Отнял время - просто смех".
      - Не беспокойтесь. Вы у меня ничего не отняли.
      - Вы на машине?
      - Да. - На секунду ей захотелось быть без машины. Но как бы она ни желала продолжить длившуюся весь вечер беседу, совместный отъезд выглядел бы неприлично, и в понедельник утром, еще до ее появления на работе, об этом было бы известно всему математическому факультету.
      - Хорошо, - сказал он, - потому что я должен помочь доктору Роджерсу навести здесь порядок.
      - Конечно.
      Лизл с трудом представила себе Рафа Лосмару в белых одеждах за вытряхиванием пепельниц и мытьем посуды. Но его искреннее стремление помочь кое-что говорило о нем.
      Он проводил ее до дверей, взял за руку, чтобы пожать, но не выпустил.
      - Без вас тут была бы смертельная скука, - заявил он.
      Лизл улыбнулась. "Сам сказал то, что вертелось у меня на языке".
      - Вы в самом деле так думаете? - спросила она.
      - Абсолютно уверен. Можно вам как-нибудь позвонить?
      - Разумеется.
      "Ну конечно же позвони".
      - Прекрасно. До скорой встречи.
      "Вот именно".
      Лизл не надеялась снова услышать о нем. Не то чтобы это имело какое-то значение. Приятный вечер. Нет, более чем приятный - самый интересный, самый волнующий вечер, каких она не проводила давно, с тех пор как погрузилась в свои вычисления. Жалко, что он закончился, но ничего не поделаешь. Она вроде бы на самом деле заинтересовала Рафа, блестящего студента-аспиранта. Она. Лизл. И разговаривала с ним без особых усилий. Очень приятное ощущение. Но все кончилось. Прими все, что было, скажи спасибо и мотай отсюда. Она радовалась, что решила прийти. В конце концов, этот вечер укрепил ее намерение вести более активную светскую жизнь. "Лизл - душа общества, вот кем я стану".
      Вернувшись домой, Лизл с облегчением застонала, вылезая из слаксов, и приготовилась упасть в постель. Потянулась за янтарной плотно закупоренной трубочкой ресторила, но отдернула руку. Сегодня снотворное не понадобится. Лучше чуть-чуть полежать без сна и перебрать воспоминания о вечеринке.
      Она скользнула под простыни, и тут зазвонил телефон.
      - Привет. Это я, - произнес мягкий голос.
      Лизл моментально узнала его. И поразилась обдавшей ее волне тепла.
      - Привет, Раф.
      - Я удрал от доктора, Роджерса и уже добрался до дому, но все еще слегка на взводе. Не желаете поболтать?
      Конечно, желает. Похоже, она желает болтать всю ночь напролет. Что они почти, черт побери, и сделали.
      Прежде чем повесить трубку, он спросил, нельзя ли им завтра пообедать вместе. Лизл заколебалась - она все-таки факультетский преподаватель, а он аспирант, - но лишь на секунду. Сегодня вечером она чувствовала в себе больше жизни, чем за многие годы, и сейчас ей предлагают возможность еще раз пережить это ощущение. Зачем отказываться?
      - Разумеется, - сказала она. - Пока еще не везде расставили вазы с крекерами.
      Он мелодично засмеялся.
      - Вы молодец!
      Человек в белой рубашке и белых брюках положил телефонную трубку и раскинулся на белой софе в белой гостиной своего городского особняка. Улыбнулся и начал писать в воздухе буквы. Палец чертил в глубокой тьме: Л~ И~ 3~ Л~
      - Есть контакт, - чуть слышно шепнул он.
      Встал, пошел к задней двери, сделал два шага во внутренний дворик, встал босиком в мокрой траве. Еще раз улыбнулся, глядя вверх на созвездия в безлунном небе. Потом вытянул руки вперед параллельно земле, ладонями вниз.
      И начал медленно подниматься.
      Эверетт Сандерс сел в постели и посмотрел в окно.
      Он всегда плохо спал, и нынешняя ночь не отличалась от остальных: чередование полудремы с моментами полного бодрствования. Он лежал, укрывшись одной простыней, балансируя на грани сна, и ему вдруг показалось, что в окне появилось лицо.
      Он протер глаза и посмотрел снова. Ничего. За окном пустота. Ничего, только стекло, никакого движения, только ветер тихо колышет штору.
      Вообще ничего. Но тогда как там могло оказаться лицо? Квартира на третьем этаже.
      Он откинулся на подушки и начал гадать, что это было - сон или галлюцинация? Несколько лет назад у него были галлюцинации. Не хотелось бы снова пройти через это.
      Эверетт Сандерс повернулся на бок и попытался заснуть. Но по-прежнему лежал так, чтобы видеть окно, то и дело открывал глаза, чтобы не пропустить это лицо, если оно вернется. Лицо, разумеется, не вернется. Он это знает. Но оно показалось таким реальным. Таким реальным~
      Уилл Райерсон проснулся в испарине. Сперва подумал, что видел очередной кошмар, но не мог вспомнить сон. Лежа здесь, в темноте, он испытывал странное тревожное ощущение, что за ним наблюдают. Он встал, подошел к окну, но снаружи никого не было. Ничто не шелохнулось. Не раздавалось ни звука, кроме треска сверчков.
      Ощущение не проходило.
      Сунув ноги в старые мокасины, Уилл прихватил фонарь, включил свет снаружи и вышел в передний дворик. Стоя там в майке и трико, направил луч фонаря в темный провал обсаженной деревьями автомобильной парковки. Там кто-то был. Он это знает.
      Зачем? Зачем кому-то за ним следить? Он абсолютно уверен, что о нем никому не известно. Если б кому-то стало известно, они бы его непременно забрали. Так кто же там?
      Он вздохнул. Может быть, никого. Может быть, его опять одолевает мания преследования. Но почему сегодня? А, в конце концов, почему бы и нет, после всех этих лет?
      Телефонный звонок. Должно быть, все дело в нем. Через три дня после него подсознание пошло вразнос. И сегодня он начинает ощущать результаты.
      Поворачиваясь, чтобы вернуться в дом, он глянул вверх и застыл.
      Высоко над ним на фоне звезд проплывал белый крест.
      Двигался, дрейфуя к югу. Когда Уилл пригляделся, он стал меньше напоминать крест и больше походить на человека - на человека в белом, плывущего в воздухе с распростертыми руками.
      У Уилла пересохло во рту, а ладони вспотели. Так не бывает. Так быть не может. Кошмар - вот это и есть кошмар. Но, пережив четыре года назад в Нью-Йорке настоящий кошмар, он понял, что законы разума и здравого смысла непостоянны. Иногда они нарушаются. И тогда что-нибудь происходит.
      Человек высоко в небе поплыл наискосок и скрылся из виду за деревьями.
      Дрожа от страха, Уилл поспешил в дом.
      Мальчик в шесть месяцев
      19 мая 1969
      "О, Джимми, что с тобой происходит?"
      Кэрол Стивенс смотрела на спящего сына, и ей хотелось заплакать. Разметавшийся в кроватке, широко раскинувший пухлые ручки и ножки, круглолицый, с нежными розовыми щечками, с прядками темных волос, прилипших ко лбу, он являл собой картину полной невинности. Она глядела на тоненькие вены на его закрытых веках и думала, как он прекрасен.
      До тех пор, пока глазки закрыты.
      Когда они открываются, он становится совершенно иным. Исчезает невинность, исчезает ребенок. Глаза его были старыми. Они не бегали, как у других детей, не блуждали, стараясь схватить сразу все, ибо им все внове. Глаза Джимми смотрели пристально, они изучали, они~ проницали. Начинаешь невыносимо нервничать, когда он на тебя смотрит.
      И Джимми никогда не улыбался и не смеялся, никогда не ворковал, не лепетал, не пускал пузырей. Впрочем, он что-то произносил. Не обычную младенческую неразбериху, а упорядоченные звуки, как будто пытался привести в действие свои неразработанные голосовые связки. С самого рождения малыша его дед Иона усаживался здесь, в детской, закрывал дверь и тихо беседовал с ним. Кэрол много раз подслушивала под дверью, но ни разу не смогла как следует разобрать, что он говорит. Однако по длинным фразам и тону беседы убеждалась, что это не детские сказки.
      Кэрол отошла от кроватки, направилась к окну, за которым виднелись горы Куачита. Иона привез их сюда, в арканзасскую деревню, чтобы спрятать, пока не родится ребенок. Она слушалась его распоряжений, слишком напуганная пережитым безумием, чтобы сопротивляться.
      Если бы только Джим был жив. Он знал бы, как с этим справиться. Он смог бы уступить и решить, что делать с сыном. Но Джим умер чуть больше года назад, а Кэрол не может холодно, и логично, и рассудительно думать о маленьком Джимми. Это их сын, их плоть и кровь, все, что осталось у нее от Джима. Она любит его так же сильно, как боится.
      Оглянувшись, она увидела, что Джимми проснулся, сидит в кроватке и смотрит на нее своими ледяными глазами, которые были голубенькими, а за последние несколько месяцев превращаются в карие. Он с ней заговорил. Это был детский голосок, тоненький и мягкий. Слова искаженные, но достаточно ясные, чтобы их можно было понять. Она безошибочно разобрала сказанное: "Эй, женщина, я голоден. Принеси мне поесть что-нибудь".
      Кэрол вскрикнула и выскочила из детской.
      Глава 4
      Манхэттен
      - Вам письмо, сержант, - объявил Поттс из дальнего конца дежурки, размахивая конвертом в воздухе.
      Детектив сержант Ренальдо Аугустино поднял глаза от заваленного всякой всячиной стола. Он был худ, как тростинка, но здоров и крепок, с большим благородным носом, с темными, редеющими на лбу волосами, гладко зачесанными назад. Затянулся в последний раз сигаретой, ткнул ее в переполненную пепельницу, стоявшую от него по правую руку.
      - Почта пришла пару часов назад, - заметил он Поттсу. - Где ты его прятал?
      - Оно пришло не с обычной почтой. Переслали из стодвенадцатого.
      Чудненько. Должно быть, очередное запоздавшее требование о платеже в местное жилищное управление, к которому он больше не имеет ни малейшего отношения. Его перевели в Мидтаун-Норт больше двух лет назад, а они все еще не получили уведомления.
      - Выкинь его, - посоветовал он.
      - Может, это какой-нибудь счет, - предположил Поттс.
      - Я тоже так думаю. Даже смотреть не хочу, будь он проклят. Просто~
      - Счет за телефон.
      Это заставило Ренни заткнуться.
      - Местный?
      - Нет. Из "Саутерн Белл".
      Сердце его вдруг бешено заколотилось. Ренни вскочил со стула и кинулся через дежурку с такой скоростью, что напугал Поттса.
      - Дай сюда.
      Он выхватил из рук Поттса конверт и ринулся назад к своему столу.
      - Что стряслось? - поинтересовался Сэм Ланг, наклоняясь к столу Ренни с чашкой дымящегося кофе.
      Они были партнерами уже пару лет. Как и Ренни, Сэму перевалило за тридцать, и он приближался к сорока, но был лыс и толст. Все, что было на нем надето, выглядело измятым, в том числе и галстук.
      Пробежав сообщение, Ренни ощутил прилив застарелой злости.
      - Это он! - сказал он. - И опять взялся за старые штучки!
      Густые брови Сэма поползли вверх.
      - Кто?
      - Убийца. По имени Райан. Ты его не знаешь. - Он еще раз просмотрел письмо. - Случайно не знаешь, где находится Пендлтон, штат Северная Каролина, Сэм?
      - Думаю, где-то между Вирджинией и Южной Каролиной.
      - Точно. Спасибо.
      Ренни вроде припомнил, что где-то там есть какой-то крупный университет. Не важно. Найти его не составит труда.
      Прошло почти пять лет~ с тех пор, как мальчика, Дэнни Гордона~ изуродовал до смерти некий свихнувшийся ублюдок. Дело было поручено Ренни. Когда дни и ночи обшариваешь закоулки города размером с Нью-Йорк, привыкаешь ко всякой мерзости, которая из них выползает. Но этот мальчик и то, что с ним сделали, схватило Ренни за глотку и не отпускало. Не отпускает до сих пор.
      Мысли его перенеслись на годы назад, перед глазами замелькали картины. Бледное, искаженное болью личико, непрекращающиеся хриплые крики и прочий кошмар. И священник. Такой перепуганный, такой расстроенный, такой растерянный, так убедительно лгущий. Ренни попался на это вранье, позволил себе поверить, угодить в расставленную подонком ловушку. Священник ему понравился, он поверил ему, принял за своего союзника в поисках истязателя Дэнни.
      "Здорово ты меня сделал, сукин сын. Обыграл, как маэстро".
      Ренни знал, что слишком сурово себя судит. То, что он сам когда-то был сиротой, как Дэнни Гордон, вырос в том же приюте, что и Дэнни, воспитывался в католичестве, в безграничном уважении к священнослужителям - все это сделало его легкой добычей наглого изолгавшегося иезуита.
      Пока не выяснилось, что Дэнни Гордон не собирается умирать. Тогда священник пошел на отчаянный риск, спасая свою никчемную преступную шкуру.
      И однажды ночью все дело пошло к чертям. Прямым следствием этого для Ренни стала потеря звания. А косвенным следствием полной неразберихи потеря семьи.
      Джоан ушла три года назад. Когда дело Дэнни Гордона пошло вразнос и карьера Ренни накрылась, он изливал свою ярость на каждого, кто подворачивался под руку. Джоан подворачивалась чаще всех и страшно устала от вспышек обиды и гнева, от его безумной одержимости одной целью поставить убийцу перед справедливым судом. Она терпела, сколько могла, два года. Потом сломалась. Собралась и ушла. Ренни не упрекает ее. Он понимает, что жить с ним было невозможно. До сих пор невозможно, в этом он абсолютно уверен. Он обвиняет себя. И проклинает убийцу Дэнни Гордона. И добавляет к списку жертв убийцы семью Аугустино.
      "За мной еще один должок, ты, ублюдок".
      Но что в самом деле случилось теперь? Сейчас. Сегодня. Всплыл наконец на поверхность убийца-священник, которого он выслеживает все эти пять лет, или это простое совпадение? Точно сказать он не мог. И так страстно желал, чтобы гад наконец всплыл, что не решался верить собственным заключениям.
      И решил остановиться на втором варианте.
      Позвонил в Колумбийский университет, договорился встретиться через полчаса с доктором Николасом Квинном. У "Леона", в питейном заведении в Мидтаун-Норт.
      Доктор Ник прибыл как раз в тот момент, когда Ренни приканчивал вторую порцию скотча. Быстро добрался, учитывая, что ему пришлось проделать путь от Морнингсайд-Хейтс. Они обменялись рукопожатиями - не так часто виделись, чтобы пренебрегать подобными формальностями, - и пошли к столику. Ренни прихватил с собой третий скотч, а Ник взял пиво.
      Ренни наслаждался сумраком и покоем, ничего не имея против смешанных запахов застоявшегося табачного дыма и пролитого пива. Не часто доводится спокойно опрокинуть пару-тройку рюмок у "Леона", разве что в рабочее время, как сейчас. Но минут через сорок пять, когда первая смена закончится, страшное дело - весь Мидтаун-Норт будет тут, в три винта вокруг бара.
      - Ну что, Ник, - начал Ренни, - чем занимаешься?
      - Физикой элементарных частиц, - ответил молодой человек. Действительно хотите послушать?
      - Действительно нет. А как на любовном фронте? Ник отхлебнул пива.
      Я работу свою люблю.
      - Не переживай, - посоветовал Ренни, - это просто этап такой, через который надо пройти. Ты через него пройдешь.
      Ренни улыбнулся и посмотрел на своего собеседника. Доктор Ник, как он его называл, - или доктор философии Николас Квинн, как называли его в Колумбийском университете, - был странноватым на вид парнем. Но ведь физикам на роду написано быть странноватыми. Посмотрите на Эйнштейна. Вот уж кто был странным так странным. Так что Ник, может быть, имеет полное право казаться чудаковатым. Насколько Ренни известно, мозги у него из одного с Эйнштейном разряда. А под гривой косматых волос слоновий череп. Кожа плохая - бледная, с множеством маленьких шрамиков, словно мальчишкой он спасу не знал от прыщей. И глаза. Он стал носить контактные линзы, но по вытаращенному и растерянному взгляду Ренни догадывался: ему всю жизнь суждено носить линзы с бутылку из-под кока-колы. Приближается к тридцати, начинает сутулиться, худощавый, но уже и брюшко намечается. Не удивительно, что одинокий. Настоящий и прирожденный ученый сухарь. Хотя кто знает? Может, когда-нибудь он найдет себе великолепного ученого сухаря женского рода и они вместе наплодят целую кучу ученых сухариков.
      - А вы как? - спросил Ник.
      - Как нельзя лучше. Пять лет пролетело, и я снова сержант.
      - Поздравляю, - сказал Ник, приветственно взмахивая пивом.
      Ренни кивнул, но не выпил. Это старая новость. Кроме того, его все-таки до рядовых никогда не разжаловали.
      - Джоан нашла себе страхового агента в Айленде и опять собирается замуж.
      Ник, похоже, не знал, как на это отреагировать. Не волнуйся, приятель. Это тоже хорошая новость. Не придется больше выплачивать ей содержание.
      За это Ренни хлебнул глоточек, но в душе его радости не было. Джоан опять собирается замуж. Чтобы переварит эту новость, требовалось время; она вколачивала последний гвоздь в крышку гроба с надеждами на воссоединение
      - Кстати о новостях, - сказал Ник, - зачем я вам понадобился?
      Ренни усмехнулся.
      - Заволновался?
      - Нет. Заинтересовался. С тех самых пор я вам звоню регулярно, и все эти годы неизменно получаю один и тот же ответ: ничего нового. А теперь вы мне звоните. Я знаю, вы любите дразнить людей. Вы давно уже раздразнили меня, господин детектив. Что у вас там?
      Ренни пожал плечами.
      - Может быть, кое-что, может быть, ничего. - Он вытащил из кармана письмо из "Саутерн Белл" и перебросил его через стол. - Вот это пришло сегодня.
      Он следил, как Ник изучает бумагу. Они познакомились пять лет назад во время дела Дэнни Гордона. И поддерживали знакомство до сих пор. По инициативе Ника. После того как Ренни завалил дело Гордона, Ник явился в участок - Ренни работал тогда в сто двенадцатом отделении в Куинсе - и предложил помочь всем, чем сможет. Ренни поблагодарил, но благодарности не почувствовал. В чем он меньше всего нуждался, так это в том, чтобы какой-то оболтус путался под ногами. Но Ник настаивал, ссылаясь на общую ниточку, которая связывала их троих.
      Сироты. Ренни, Дэнни Гордон и Ник Квинн - все они были сироты. И все они провели добрую часть детских лет в приюте Святого Франциска для мальчиков в Куинсе.
      Ренни жил там в сороковых годах, пока его не усыновили Аугустино. Ник провел в приюте почти целиком шестидесятые годы, после чего его приняло семейство Квинн, и хорошо знал убийцу-священника. Уже только поэтому он был полезным помощником. Но самое главное - блестящий ум. Мозги как компьютер. Он просеял все свидетельства, прокрутил их в голове и выдал теорию, которую трудно было опровергнуть, теорию, по которой подозреваемый, отец Райан, был чист как стеклышко~ до определенного момента.
      Сценарий Ника не мог объяснить одного - свидетельства очевидцев, что отец Райан забрал Дэнни Гордона из больницы, уехал с ним, и больше его никто никогда не видел.
      В любой книжке это называется похищением.
      Ренни почувствовал, как сжимаются зубы и набухают желваки на скулах при мысли об этом. Он полюбил этого священника и даже думал, что они стали друзьями. Каким же он был идиотом. Позволил облапошить себя так, что священник обвел его вокруг пальца и выставил полной задницей, как желторотого новичка. Глупой беспомощной задницей, позволившей спятившему подонку утащить жертву - ребенка - прямехонько из-под собственного носа. Воспоминания вновь пробудили холодную ярость, и она пронизала его, словно дикий порыв ветра.
      - Северная Каролина, - произнес Ник, поднимая глаза от письма. Думаете, это он?
      - Не знаю что и думать. Просто вдруг клюнуло на старый крючок.
      - То есть?
      - Можно сказать, долгожданные дивиденды по долгосрочному вкладу.
      Пять лет назад, когда отец Райан удрал вместе с мальчиком и исчез вроде бы начисто, Ренни разослал подробное описание разыскиваемых мужчины и ребенка, но добавил и нечто новенькое. Через ФБР он попросил телефонные компании Восточного побережья следить за жалобами на хулиганские телефонные звонки определенного рода, которые Ренни связывал с пропавшим священником. В первое время сообщений сыпалось много, и в какой-то момент Ренни решил, что они вышли на Райана, но когда он уже с уверенностью ожидал, что его вот-вот припрут к стенке, священник опять сгинул. Отец Райан неожиданно улетучился, испарился с лица земли, словно его никогда не было.
      Ник шлепнул письмо на стол и потянулся за своим пивом.
      - Не знаю. Все очень неопределенно. Вы не можете как-нибудь переговорить с кем-то тамошним?
      - Уже переговорил. Правда, не смог найти непосредственных очевидцев. Это было на улице, рядом с автобусной остановкой. Люди, которые слышали телефонный звонок своими ушами, сели в автобус и к тому времени, как приехала полиция и бригада быстрого реагирования, разъехались по домам. Только все определенно твердят в один голос, что звонок был от попавшего в беду ребенка.
      Как и все прочие звонки, подумал Ренни, мысленно переносясь на пять лет назад, в комнату отдыха для врачей детского отделения больницы Даунстейт. В ночных кошмарах ему до сих пор снится эта адская нескончаемая неделя, когда перед ним маячила дверь больничной палаты Дэнни, манила его открывалась, являя скрывающийся за ней ужас. И он до сих пор помнит тот телефонный звонок.
      Он сидел там с отцом Райаном, с человеком, которому начинал доверять, которым начинал восхищаться. Оба они были как на иголках, садились, прохаживались, ожидая, когда врачи принесут им последние вести о состоянии Дэнни Гордона. И тут зазвонил телефон.
      Телефон-автомат, привинченный к стенке, как миллионы других городских автоматов. Но Ренни в жизни раньше не слышал такого звонка. Он звонил и звонил, непрерывно трещал и трещал. Было в нем что-то такое, отчего волосы у него встали дыбом. Не послушав предостережений священника, он ответил. И то, что послышалось в трубке, до сих пор эхом отдается у него в мозгу слишком частыми бессонными ночами. Он ужасался, недоумевал, почувствовал себя плохо. Но когда священник - его новый друг, с виду заботливо стерегущий Дэнни, - улизнул с мальчиком, Ренни понял, что все это было жульничеством, скользкой попыткой отвести подозрения в сторону. И это тоже ему удалось.
      "Умный, ублюдок, - подумал Ренни. - Марлон Брандо долбаный, служитель церкви".
      - Недостаточная спецификация, - произнес Ник.
      - Что? - переспросил Ренни, возвращаясь к реальности.
      Ник улыбнулся.
      - Научный жаргон. Это значит, что наблюдаемое событие напоминает искомый феномен лишь в самом общем смысле. Так что там было с этим странным звонком, о котором вы говорите?
      - То, что сказал: я не смог связаться с людьми, которые сами его слышали, стало быть, почти ничего и не знаю. А хотелось бы. Если б они подтвердили, что это тот самый бесконечно звенящий звонок, я бы уже летел в самолете на юг.
      Ник взглянул на него и отвел глаза.
      - Вы по-прежнему думаете, что он убил мальчика?
      Отвечая, Ренни пристально наблюдал за Ником. У него все время было подозрение, что Нику известно о местопребывании священника несколько больше, чем он говорит. Так что Ренни не спускал с него глаз. Когда-нибудь Ник потеряет бдительность, и Ренни бросится на прорыв, чего он так страстно ждет.
      - Уверен, - заявил Ренни. - Это давало единственный шанс ускользнуть. Если и есть что-то хорошее в службе в Манхэттене, так это то, что он остров. Оттуда не так про сто выбраться. Мы обшарили все мосты и туннели в поисках мужчины с мальчиком. Задерживали каждую встречную парочку. Священника с Дэнни среди них не было. Теперь мы знаем, что он проскользнул мимо, как я догадываюсь, через Стейтон-Айленд. Насколько я понимаю, это значит, что он прикончил парнишку и спрятал тело - может, на стройке, может, в Ист-Ривер. Во всяком случае, в надежном месте. Мы его до сих пор не нашли. Но Дэнни Гордон мертв. Это был для ублюдка единственный шанс уйти.
      - Как насчет лодки? - спросил Ник.
      Ренни покачал головой. Он об этом уже думал. Много раз.
      - Только не в такую погоду. К тому же не было никаких сообщений о пропавших или украденных лодках. Нет, Райан убрал единственного свидетеля, который мог ткнуть в него пальцем.
      - А потом сам исчез, - заметил Ник. - Цель убийства свидетеля в том, чтобы исключить необходимость в бегстве. По-вашему получается, что он сделал и то, и другое. Не имеет смысла.
      - В этом деле все с самого начала не имеет смысла, - заключил Ренни, приканчивая свой скотч. - И скажи на милость, на чьей ты стороне?
      - Дело не в стороне. Я стараюсь ради Дэнни Гордона, вот и все. А что до всего прочего~
      - Хочешь сказать, что питаешь теплые чувства к этому извращенцу священнику?
      Глаза Ника сверкнули.
      - Зачем вы так говорите? Никто даже не намекал~
      - А я в этом уверен. Когда мы распутаем в конце концов весь клубок, именно это и обнаружим. И это будет не первый такой случай, можешь мне поверить.
      - Он был добр ко мне, - вымолвил Ник, и горло его напряглось, а глаза он отвел в сторону. - Чертовски добр.
      - Угу, - сказал Ренни, ощущая смятение молодого человека и разделяя его чувства. - Я тебя понимаю. Он нас всех одурачил.
      - Так какие у вас планы? - немного помолчав, спросил Ник.
      - Пока точно не знаю. Поэтому и позвонил тебе. Что думаешь?
      Ренни доверял своему инстинкту, но за долгие годы понял, что когда слишком глубоко погружаешься в дело, за деревьями леса не видишь. Вот тогда нужен "третий глаз". И поскольку никто в Мидтаун-Норт в действительности не знал ни черта о деле Дэнни Гордона - в конце концов, произошло оно почти пять лет назад и занимался им сто двенадцатый участок в Куинсе, - Ренни использовал в этом качестве Ника. Он не только блестящий талант, но и заинтересованная сторона.
      - Я бы обождал, - посоветовал Ник. Он постучал пальцем по письму. Этого недостаточно, чтобы ехать. Крайне малы шансы, что это он. Даже если так, вполне возможно, что он просто проезжал мимо. Надо обождать и посмотреть.
      Ренни кивнул, довольный, что рассуждения Ника совпали с его собственными.
      - Наверно, ты прав. Но если я получу еще одно такое же сообщение из Северной Каролины, поеду. Обожаю юг.
      Ник медленно кивнул и принялся за пиво с отсутствующим выражением в глазах. Да, этот подающий надежды ученый знает больше, чем говорит. Определенно.
      Мысли Ника Квинна забежали далеко вперед, когда он покидал "Леона" и спешил назад в Морнингсайд-Хейтс. Он не знал, беспокоиться ему или нет. Если телефонный инцидент в Северной Каролине связан с отцом Райаном, значит, священнику грозит реальная опасность. Если бы только у него было хоть малейшее представление о том, где находится отец Райан. Но Ник даже не ведает, не покинул ли он страну. Он может быть в Мексике, или на Стейтон-Айленде, или в любом другом пункте между двумя этими.
      Собственно говоря, какая разница? Ник знает, как с ним связаться. Знает он также, что отец Райан никакой не убийца, что бы там ни думали детектив Аугустино, нью-йоркский полицейский департамент или ФБР. Этот человек практически вырастил и воспитал его. Не может он быть убийцей. Вернувшись к себе в офис, он сразу запер дверь и уселся за стол. Включил "Макинтош", набрал номер информационной сети. Выйдя на систему связи, составил короткое сообщение для священника.
      "Игнациусу.
      Ваш августейший оппонент узнал о фальшивящем колокольчике в графстве Дьюк. Это вы, Игги? Он пока с места не стронулся. Будьте предельно осторожны. Надеюсь, у вас все хорошо. И так же останется.
      Эль Комедо".
      Ник откинулся на спинку стула и вздохнул. Даже сейчас, через пять лет, он все еще переживает потерю дорогого друга.
      "Пожалуйста, будьте осторожны, отец Билл, - где бы вы ни были".
      Мальчик в один год
      29 ноября 1969
      Он перестал спать.
      Сначала это пугало Кэрол, теперь она привыкла. Где-то на десятом месяце он стал проводить ночи напролет за гением. Он читал книги и газеты с тех самых пор, как смог переворачивать страницы. Он давал ей списки книг которые надо было купить или взять в библиотеке в Дарнелле. Поглощая информацию, дитя читало жадно, почти непрерывно. А когда не утыкалось носом в книжки, устраивалось перед телевизором.
      Кэрол стояла в дверях и глядела на Джимми, сидевшего в пижамке у телеэкрана, поджав под себя ножки так, что из-под попки высовывались крошечные ступни в пинетках. В темных глазках горит живой интерес, на губах блуждает легкая улыбка. Но смотрит он не "Детскую комнату" и не мультики. Он следит за репортажем из Вьетнама в десятичасовых новостях.
      - Там страх, разрушения, смерть, - произносит он своим младенческим голоском с пугающей четкостью. - Здесь, дома, - раздоры и злоба. А ведь все гроша ломаного не стоит, просто грязный клочок земли в другом конце мира. Он оглянулся и улыбнулся Кэрол. - Прекрасно, не правда ли?
      Нет, - ответила Кэрол, шагнув вперед. - Это ужасно. И я не хочу, чтобы ты смотрел.
      Она выключила телевизор и взяла малыша на руки.
      - Как ты смеешь! - вскричал он. - Сейчас же включи телевизор! Пусти меня!
      Она держала его маленькое тельце на расстоянии, уклоняясь от мелькающих в воздухе ручек и дрыгающих ножек.
      - Извини, Джимми! Ты, может быть, и не такой, как другие дети, но я все еще твоя мать. И я говорю, что тебе давно пора лечь в постельку.
      Она положила его в колыбель, закрыла дверь в детскую и, возвращаясь к себе в спальню, попыталась не обращать внимания на яростный визг. Он еще совсем маленький, ручки у него слабенькие, чтобы перебраться через перекладины кроватки Благодарение Богу за эти маленькие милости. Присев на кровать, она в тысячный раз принялась разбираться в своих чувствах к сыну. Это любовь, несмотря ни на что - по крайней мере, с ее стороны. Он - дитя Джима которое она вынашивала в себе девять месяцев; за это время между ними возникла нерасторжимая связь, какими бы необычными ни были его умственные способности и поведение. А еще страх. Страх не за себя, а перед неизвестностью. Кто такой Джимми? Кэрол испытывала отчаянное желание быть ему матерью, но это оказывалось решительно невозможным. Он казался полноценно развитым взрослым в младенческом теле. Он родился с энциклопедическими познаниями о мире и об истории и жадно стремился узнать еще больше.
      Вопли из детской вдруг стихли. Кэрол выглянула в коридор как раз вовремя, чтобы увидеть высокую, согбенную фигуру Ионы Стивенса, который вел Джимми к гостиной.
      - Иона! - окликнула она. - Я хочу, чтобы он лег. Ему надо спать.
      Еще одна стычка в постоянной борьбе между матерью и дедом. Все, что Кэрол запрещает Джимми, Иона разрешает. Он чуть не молится на ребенка.
      Иона снисходительно улыбнулся.
      Нет, Кэрол. Ему надо знать о мире все, что можно. В конце концов, мир когда-нибудь будет принадлежать ему.
      Джимми едва удостоил ее взглядом, проковыляв мимо. Кэрол прислонилась к стене, пытаясь сдержать слезы, а из комнаты вновь загремели телевизионные новости.
      Октябрь
      Глава 5
      Северная Каролина
      - Какой замечательный фильм! - сказал Раф, когда они вышли из зала.
      Лизл улыбнулась ему.
      - Не могу поверить, что вы никогда не видели "Метрополис". [фильм, снятый в 1926 г. крупнейшим немецким режиссером Фрицем Лангом (1890 1976), в котором представлен гигантский "город будущего", где хозяева живут наверху, а рабочие под землей]
      - Никогда. Какие декорации! Сколько я потерял, игнорируя немые фильмы! Всегда избегал этой театральщины. Но отныне все будет иначе. Следующая остановка - "Кабинет доктора Калигари". ["Кабинет доктора Калигари" (1919) - фильм режиссера Р. Вине]
      Лизл рассмеялась. Она часто виделась с Рафом после вечеринки у Кола Роджерса. Ей было хорошо рядом с ним. Больше того, рядом с ним она чувствовала себя уверенно. Ни минуты скуки, никаких перерывов в беседе. Всегда находится тема для разговора - какая-то новая мысль, какая-то новая теория, - ему все интересно. Ум у него жадный неустанно впитывающий и запоминающий, всегда ишущий новых игр, новой пищи. Их разговор о крекерах в тот вечер у Кола как будто бы задал тон многим следующим беседам на протяжении нескольких последних недель. Раф видит особый смысл в каждом мельчайшем человеческом поступке. "Проявления личности" - так он их называет. Он говорит, что намеревается сделать карьеру психолога на учете, подсчете, классификации и анализе таких проявлений. Докторская диссертация станет первым шагом на этом пути.
      Проходили недели, и они перешли от закусок к обедам, к долгим прогулкам в парке, к сегодняшнему специально запланированному походу в кино. Раф покуда не делал шагов к сближению, и нельзя сказать, чтобы ее это радовало. Она вовсе не так уж стремится к физической близости с ним, но ему эта мысль - Лизл абсолютно уверена - даже в голову не приходит. Она слишком стара и старомодна, чтобы привлечь такого парня. Просто из самолюбия было бы замечательно получить возможность вежливо дать ему от ворот поворот.
      А даст ли она ему поворот? Сможет ли это сделать? Лизл одернула себя. Сексуальная тяга к Рафу? Абсурд. Мечты о близости с ним? Невозможно.
      Во-первых, он чересчур молод. Десять лет - огромная разница в возрасте, в опыте, в зрелости~.
      Впрочем, он вполне зрелый. Рафаэль Лосмара - не типичный аспирант, прошедший колледж и все еще пребывающий в положении начинающего. Раф выглядит состоявшейся, законченной личностью. Господи Боже, бывают моменты, когда он кажется намного старше ее, когда она чувствует себя ребенком, притулившимся к его ноге. Он так ясно все видит. Обладает способностью проникать в суть любой вещи сквозь слои внешней шелухи.
      И все-таки, даже если забыть о разделяющих их годах и признать его достаточно зрелым для серьезных отношений Лизл непременно должна задать себе самый важный вопрос: зачем?
      Зачем такому богатому, блестящему, талантливому и симпатичному молодому человеку, как Раф Лосмара, который в состоянии задурить голову любой аспирантке или бесчисленным ордам половозрелых студенток, связываться с женщиной в возрасте? С занудной разведенкой, ни больше ни меньше.
      Хороший вопрос. И ответить на него нелегко, ибо Раф не дурит головы ни студенткам, ни аспиранткам. Насколько известно Лизл, в данный момент она остается единственной женщиной в его жизни. Ей приходило в голову, что он, может быть, "голубой". Но он вроде бы и мужчинами тоже не интересуется.
      В последнее время она отмечает мгновенные легкие прикосновения, взгляды украдкой, как бы намекающие на нечто, бурлящее под его холодной оболочкой. Или она видит в них слишком много, ищет то, что ей хочется видеть?
      Как схожи друг с другом Раф и Уилл. Может быть, оба начисто лишены сексуальности? Почему бы нет? И какое это имеет значение? У них с Рафом чудесные платонические отношения, скрасившие столько дней в ее жизни. Почти точно такие же, как с Уиллом. Будем довольствоваться этим, ибо надеяться на что-то большее абсолютно нереально и совершенно безумно.
      Раф взял ее руку и сжал. По руке побежали щекочущие мурашки.
      - Спасибо, Лизл. Спасибо, что вы меня надоумили. - Благодарите не меня. Скажите спасибо Уиллу.
      - Уиллу? - Брови Рафа нахмурились. - Ах да! Этому интеллектуалу газонокосильщику, о котором вы мне рассказывали. Поблагодарите его от меня.
      - Если он здесь, сами сможете его поблагодарить.
      - Мне бы хотелось с ним встретиться. Судя по вашим рассказам, он весьма интересен.
      Лизл оглядела небольшую группу расходившихся зрителей и сразу заметила тонкую, как тростинка, фигуру Эверетта Сандерса, проходившего мимо. Она махнула ему, подозвала и познакомила с Рафом.
      - Впечатляющий фильм, не правда ли? - сказал Раф.
      - Необычайно.
      - Мы собираемся заскочить к "Хайди" выпить, - сообщила Лизл. - Не хотите присоединиться?
      Эв покачал головой.
      - Нет. Мне надо еще поработать. Кстати о работе: я так понял, что вы собираетесь представить статью на конференции в Пало-Альто?
      - Я подумала, попытка не пытка, - отозвалась она, вдруг почувствовав себя неловко. Хоть у нее было полное право представить статью, ей казалось, что она перебегает ему дорогу.
      - Я убежден, что она будет блестящей, - сказал он. - Желаю удачи.
      - Вы в самом деле не хотите с нами выпить? - спросил Раф.
      - Решительно. Я должен идти. Доброй ночи.
      - Серьезная личность, как вы считаете? - заметил Раф наблюдая за уходящим Эвом.
      - Наверно, поэтому он мне нравится, - ответила Лизл. - Рядом с ним я себя чувствую извращенкой и наркоманкой.
      Она продолжила поиски Уилла, но того нигде не было видно.
      Странно. Он с таким энтузиазмом встретил известие о том, что университетское кинематографическое общество раздобыло полную восстановленную копию классической ленты Фрица Ланга, и все рассказывал ей о новых, недавно обнаруженных частях фильма. И сегодня днем говорил, что постарается попасть на просмотр. В его голосе прозвучал какой-то печальный оттенок, словно он знал, что такой возможности не представится. Очень жаль. Ему бы понравилось. Лизл когда-то смотрела по телевизору укороченный вариант, и он не произвел на нее особого впечатления. Но сегодня, в кинотеатре, в темноте, на большом экране, калейдоскоп образов завораживал.
      Для Рафа это стало своего рода прозрением.
      - Знаете, - заговорил он, повышая голос, когда они двинулись в ночь, я все думаю, пошел бы на пользу этому фильму звук?
      - Актерской игре, безусловно, пошел бы.
      - Верно. Отпала бы необходимость во всех этих гримасах и экзальтированных жестах. Но отсутствие звука заставило режиссера максимально использовать визуальные средства. Это все, чем он располагал. Он не мог ничего сказать и был вынужден изображать. Вот моя новая теория в области кино критики: если можно закрыть глаза и продолжать следить за сюжетом, Лучше сэкономить пленку для других целей и передавать пьесу по радио. А если можно заткнуть уши и следить за развитием событий одними глазами, есть все основания утверждать, что перед вами чертовски хороший фильм.
      Шагавшая впереди пара явно слышала это, ибо мужчина оглянулся и принялся опровергать теорию Рафа, перечисляя ленты, завоевавшие приз Академии киноискусства. Лизл узнала его, он был с факультета социологии. Вмешались еще несколько возвращавшихся с сеанса зрителей, и через пару минут Лизл оказалась в центре дружеских, но горячих дебатов, в окружении целой толпы, продвигавшейся по восточному кампусу. Вся компания ввалилась к "Хайди", оккупировала самый большой стол и принялась заказывать одну за другой новые порции выпивки, обсуждая теорию Рафа и собственно "Метрополис".
      - Визуально ошеломляет, да, - говорил Виктор Пелхэм с социологического факультета, - но вся эта классовая борьба и политика решительно устарела.
      - Перепевы Герберта Уэллса, - подхватил кандидат в доктора по языку и литературе. - Ленивые богачи, резвящиеся наверху, и угнетенные рабочие, изнывающие от труда внизу - это элои и морлоки из "Машины времени".
      - Меня не интересует, кого он перепевает, - заметил Пелхэм, социалиста вроде Уэллса или хоть самого Марк-все это дерьмо насчет классовой борьбы давно вышло из моды. Просто стыдно. Только фильм портит.
      - Возможно, не так уж и вышло из моды, как вам кажется, - возразил Раф.
      - Правильно! - засмеялся Пелхэм. - Кто тут истинный сверхчеловек", попрошу встать.
      - Я говорю не о такой ерунде, как "сверхчеловек" или "недочеловек", мягко пояснил Раф. - Я говорю о Высших и Низших, или, для ясности и простоты, о Потребителях и Творцах.
      За столом воцарилось молчание.
      - Вот где реальный водораздел, - продолжал Раф. - Есть те, кто предлагает новое, изобретает, модифицирует и совершенствует. И есть другие, которые ничего не вносят но пользуются всеми благами этих новшеств, изобретений, модификаций и усовершенствований.
      - Выходит, еще один вариант элоев и морлоков, - подсказал кто-то. Творцы наверху, Потребители внизу.
      - Нет, - сказал Раф. - Это означало бы, что массы Потребителей - рабы всесильных господ Творцов, но так не получается. В действительности Творцы - рабы масс, обеспечивающие их высочайшими достижениями искусства и современной науки. Расхожее представление Уэллса об элите элоев, которая обязана своим комфортабельным образом жизни труду огромных масс морлоков, устарело. Массы Потребителей обязаны своим здоровьем, сытым брюхом и благами цивилизации усилиям крошечной доли Творцов, затесавшихся между ними.
      - Я не понимаю, - признался кто-то. Раф улыбнулся.
      - Это концепция не простая. И четких границ тут нет. И разделительная линия совсем не так очевидно соответствует материальному положению. Творцам часто выпадает награда и слава за их труды, но на протяжении всей истории бесчисленные Творцы проводили жизнь в безвестности и страшной бедности. Посмотрите на Эдгара По, на Ван Гога вспомните физиков и математиков, труды которых изучал Эйнштейн, основывая на них теорию относительности. Кто помнит их имена?
      Никто не ответил. Лизл оглядела стол. Все глаза были устремлены на Рафа всех загипнотизировал его голос. - А подавляющее большинство благополучнейших среди нас - всего-навсего обожравшиеся Потребители. Самый наглядный пример - те, кто попросту унаследовал свое богатство. Есть и другие, кто вроде бы "зарабатывает" состояние, но столь же никчемные. Возьмите типов с Уолл-Стрит - биржевых брокеров или скупщиков ценных бумаг. Они проводят жизнь, покупая и продавая участие в прибылях или бумаги концернов, производящих реальный товар, присваивают комиссионные, обращают в наличность, но сами ничего не производят. Вообще ничего.
      - Ничего, кроме денег! - напомнил Пелхэм, вызвав не сколько глухих смешков.
      - Вот именно! - подтвердил Раф. - Ничего, кроме денег. Целая жизнь шесть, семь, восемь десятков лет, - и что останется после них, кроме крупного счета в банке? Какой след оставят они на земле после того, как их накопления приберут к рукам жирненькие маленькие Потребители-наследники? Что засвидетельствует, что они прошагали по ней?
      - Боюсь, что немногое, - согласилась женщина средних лет с рыжими волосами. Лизл узнала преподавательницу с философского факультета, но не могла вспомнить, как ее
      - Если позволите, я процитирую Камю: "Я иногда думаю, что скажут о нас будущие историки. Для современного человека хватит одной фразы: он имел внебрачные связи и читал газеты".
      - А я, если позволите, повторю Присциллу Муллен, - сказал Раф. "Говорите за себя, Альберт".
      Среди общего смеха снова заговорил Пелхэм:
      - Вы это серьезно или просто пытаетесь раскачать лодку, как со своей киношной теорией по поводу звука и образа?
      - Я абсолютно серьезен и в том, и в другом. Пелхэм смотрел на него, словно ждал, что Раф улыбнется или рассмеется, обратив все в шутку. "Долгонько придется ему ждать", - подумала Лизл.
      - Ладно, - сказал наконец Пелхэм. - Если все это так, почему бы Творцам не завладеть миром?
      - Потому что они не знают, кто они такие. И потому что долгий опыт научил многих из них не обнаруживать себя.
      - Еще раз почему, ради всего святого? - воскликнула Лизл.
      Глаза Рафа пристально смотрели на нее.
      - Потому что они уже потерпели или пострадали от масс Потребителей, которые пытаются уничтожить всякий намек на превосходство других, которые делают все возможное, чтобы задуть самую слабую искорку оригинальности, где бы она ни мелькнула. Даже в их собственных детях.
      Лизл показалось, что в тайных глубинах ее собственного прошлого глухо ударил колокол в тон словам Рафа. Это неприятно взволновало ее.
      - Я потребил слишком много напитков, чтоб сотворить в ответ что-нибудь умное, - заявил кто-то на дальнем конце стола и обратился к своей соседке: - Пойдем потанцуем?
      Они направились на крошечную танцплощадку и принялись медленно покачиваться под мелодию из музыкального автомата. Несколько человек последовали за ними, остальные стали прощаться и расходиться.
      Лизл с Рафом остались за столом одни.
      Лизл оглядела слабо освещенную таверну, стены, увешанные свидетельствами достопамятных событий в истории университета, своих коллег, танцующих на площадке. Вновь устремив взгляд на Рафа, она обнаружила, что он пристально смотрит на нее из-за краешка бокала. Глаза его блестели в неоновом свете. Под испытующим взором она почувствовала себя неуютно.
      - Хотите потанцевать?
      Лизл секундочку поколебалась. Она очень редко отваживалась потанцевать - вечно считала себя неуклюжей - и никогда не имела особой возможности научиться. Но два с половиной бокала вина, циркулирующих в кровеносной системе, несколько ослабили сдерживающие центры, и она была слишком заинтригована, чтобы сказать "нет".
      - Я~ м-м-м~ конечно.
      Он вывел ее из-за стола, обнял, прижал и умело повел по маленькой площадке. Они плыли, кружились как единое целое. Легкие пожатия и движения его левой руки, сжимавшей ее правую руку, или правой, лежащей у Лизл на спине, безошибочно подсказывали следующий шаг. Впервые в жизни она чувствовала себя грациозной.
      - Где вы научились так танцевать? - поинтересовалась - Я думала, это давно забытое искусство. Он пожал плечами.
      - Родители заставляли меня брать уроки бальных танцев, когда я был маленьким мальчиком. Выходило довольно легко. Я был самым лучшим в классе.
      - А скромности вы где учились?
      - Я постоянно проваливался на экзаменах, - рассмеялся он.
      Освоившись с ощущением плавного скольжения по полу она начала ощущать еще кое-что - тело Рафа совсем рядом, совсем близко.
      В глубине ее существа зашевелились прежние чувства. Сначала она даже не поняла, что именно она чувствует. Прошло столько времени с тех пор, как она вообще что-то чувствовала. После всех номеров, которые проделывал с ней Брайан в последние дни их супружеской жизни, и мерзости развода, Лизл попросту отключилась. Не желала иметь никаких дел с другими мужчинами, женщины тем более не интересовали ее в этом плане, так что она впала в некую сексуальную кому.
      Что же теперь происходит? Что она чувствует? Нельзя отрицать, как приятно, когда кто-то держит тебя в объятиях. Она удивлялась тем ощущениям, что пробуждались и оживали после многолетнего сна. Соприкосновение с другим человеком. Она забыла, что это такое. Она думала, что ей это больше не нужно. Может быть, ошибалась.
      Лизл прогнала эти мысли, но держалась поближе к Рафу. Контакт был необычайно радостным и волнующим. Он прижал ее к себе покрепче. Она осознала, что грудь ее касается его грудной клетки, что тела их сливаются.
      Тепло. Очень тепло там, где они сливаются. И тепло это ширилось. Она поняла, что ее тело само прижимается к нему крепче, словно обладает собственной волей. Ну если не волей, то, определенно, собственными желаниями.
      Оно хочет его.
      Раф отстранился от Лизл и взглянул на нее.
      - Пойдем ко мне, - прошептал он.
      У нее пересохло во рту.
      - Почему к тебе?
      - Это ближе.
      Логика этого простейшего соображения поразила ее своей абсолютной непререкаемостью. Лизл кивнула.
      Новостройка в Парквью, где был особняк Рафа, располагалась недалеко от таверны. Они шли быстро, молча. Лизл боялась заговорить, боялась нарушить настроение и омрачить охватывающее ее удивительное волнение. Ни за что на свете она не могла бы и не хотела остановиться сейчас и задуматься. Никаких здравых соображений, никаких холодных и трезвых фактов, никакой стыдливости, никаких тревог, сомнений, догадок и подозрений. Ничего подобного. Слишком чудесно это волнение. Она так давно не переживала ничего подобного. Как девчонка. Она не желает, чтобы оно исчезло. И не позволит ему исчезнуть. Будет купаться в нем, подчиняться ему, куда бы оно ее ни завело, хоть раз в жизни совершит что-то безумное и бездумное.
      Только надо спешить, пока не задумалась и не передумала.
      Быстрый шаг перешел в бег трусцой, затем в галоп. К дверям дома Рафа оба примчались запыхавшись, почти выбившись из сил. Лизл прислонилась к перилам, пока он возился с ключами. Потом дверь отворилась. Они нырнули в нее, захлопнули за собой и мгновенно оказались в объятиях друг Фуга. Губы Рафа нашли ее губы. Лизл обвивала его руками, его пальцы легко скользнули по ее щекам, пробежали по волосам, по плечам, замерли на верхней пуговице блузки. Он расстегнул ее и перешел ко второй.
      Лизл на мгновение бросилась в панику. Слишком быстро! Все происходит чересчур быстро! Тут язык его коснулся ее губ, и все опасения улетучились.
      Расстегнув блузку, он спустил ее с плеч Лизл, провел руками по спине, нащупал застежку лифчика. Когда лифчик упал, он оторвал от ее рта губы, провел ими по шее к груди, щекоча мягкими усиками. Поймал сосок, лизнул, прильнул к нему, и она застонала и прислонилась к двери.
      - О Господи, как хорошо!
      Раф ничего не ответил. Руки его двигались непрестанно. Язык и губы ласкали грудь, пальцы бегали по спине, по животу, забрались за пояс, расстегнули пуговицы на брюках, стянули слаксы и трусики, спустив их до колен.
      И сам Раф стал опускаться, проводя языком между грудями, к животу и пупку, сделав вокруг него кружочек, ниже, ниже. Его губы скользнули по кустику волос, язык поискал пульсирующее средоточие всех ее желаний и ощущений, но не коснулся его. Лизл раздвинула ноги. Она чувствовала себя распутницей, она чувствовала себя великолепно. Она запустила пальцы в шелковистые черные волны волос у него на макушке и крепче прижала к себе его голову. Вот теперь очень близко почти нашел. Раф обхватил ее правую ногу сзади за ягодицу, приподнял ее и закинул себе на плечо. Нога на его плече казалась толстенной и тяжеленной. Лизл порадовалась, что свет не зажжен, ей хотелось быть изящной и стройной, хотелось~
      - А-а-а-ах!
      Нашел! Огненная слепящая волна наслаждения пронизала ноги и тело. Она дрожала от удовольствия, не желая, чтобы оно прекращалось, не желая, чтобы оно когда-нибудь прекращалось. "Слишком быстро! - снова подумала она, а дыхание ее с шумом вырывалось сквозь стиснутые зубы все чаще и чаще. - Все происходит чересчур быстро!" Но ночь только начиналась.
      Мальчик в пять лет
      12 февраля 1974
      - Ты совершенно не думаешь о моих деньгах, - сказал однажды за завтраком Джимми.
      - О твоих деньгах? - переспросила Кэрол. - Не знала, что у тебя они есть.
      Они с Джимми пришли к некоторому равновесию. Она все больше привыкала к его почти нечеловечески быстрому развитию и примирялась с ним. Насколько можно было примириться с ребенком ростом в сорок дюймов, мозг которого, казалось, впитал вековую мудрость. Через пять лет ежедневного общения с ним сфера чувств оказалась закрытой; вопросы, которые она задавала, так долго оставались без ответа, что разум ее перестал их задавать. Он бывал властным, нетерпимым, непостижимым, порой невыносимым, но мог быть очаровательным, когда хотел. В эти моменты она почти любила его.
      - Наследство. Имущество стоимостью в восемь миллионов долларов, которое мой отец унаследовал от доктора Хенли.
      - Так, значит, Джим теперь твой отец? Я думала, он просто "сосуд скудельный".
      - Чем бы он ни был. Факт остается фактом: то, что по праву принадлежит мне от рождения, стоит где-то, покрываясь плесенью, без движения, тогда как все эти пять лет должно было расти в цене. Я хочу, чтоб ты немедленно это исправила
      - Вот как, в самом деле?
      Он был в невыносимом расположении духа, но Кэрол тем не менее находила его забавным. Несмотря ни на что он все еще остается ее сыном. И сыном Джима.
      - Я хочу, чтобы ты вернулась в Нью-Йорк и начала обращать дом и все прочее - и все прочее - в наличные. Потом укажу, куда вложить капитал.
      Кэрол улыбнулась.
      - Как мило с твоей стороны. Прямо Бернард Барух с "Улицы Сезам". [Барух Бернард Маннес (1870 - 1965) - американский финансист и предприниматель; "Улица Сезам" - детская познавательная программа американского телевидения]
      Его темные глаза вспыхнули.
      - Не шути со мной, я знаю, что делаю.
      Кэрол понимала, что ее колкости не имеют под собой никаких оснований. Но вполне понятны, если учесть, что мать с сыном продолжают борьбу за власть.
      - Нисколько не сомневаюсь.
      - Только есть одна вещь, - продолжал он, и голос его смягчился и зазвучал почти нерешительно. - Когда приедешь в Нью-Йорк~
      - Я не сказала, что поеду.
      - Поедешь. Это и твои деньги тоже.
      - Знаю. Но мы не можем терять проценты по закладным и дивиденды, которые уже имеем. Зачем рисковать?
      Он удостоил ее одной из своих крайне редких улыбок.
      - Затем, что мне интересно посмотреть, как быстро я их смогу увеличить. - Улыбка исчезла. - Когда приедешь в Нью-Йорк~ будь осторожна.
      - Разумеется, я~
      - Нет. Я хочу сказать, будь начеку. Остерегайся каждого, кто спросит о твоем ребенке. Отвечай, что у тебя был выкидыш. Никто не должен знать о моем существовании, особенно~
      Что-то было в глазах Джимми. Что-то, чего Кэрол никогда раньше не видела.
      - Особенно кто?
      Тон Джимми стал серьезным и мрачным.
      - Остерегайся рыжего человека лет тридцати с лишним.
      - По-моему, в Манхэттене таких полным-полно.
      - Таких, как он, нет. Кожа оливковая, глаза голубые. Он только один такой. Он меня ищет. Если такой человек появится возле тебя, или попытается заговорить с тобой, или ты просто увидишь кого-то, похожего на него, немедленно звони мне.
      Кэрол поняла, что Джимми боится.
      - Звонить тебе? Зачем? Что ты сможешь сделать?
      Он отвернулся и посмотрел в окно.
      - Спрятаться.
      Ноябрь
      Глава 6
      Лизл бросила взгляд на настольные часы, закончив последнюю проверку расчетов. Полдень. Идеально уложилась в срок, И проголодалась. Натянула жакет, прихватила подушку, выскочила в коридор.
      Эл Торрес, коллега-профессор, проходил мимо, поднимался по лестнице, поеживаясь в легком спортивном костюме.
      - Собрались в кафе, Лизл?
      - Нет, Эл, сегодня у меня завтрак с собой в пакете.
      - Опять?
      - Я на диете. Все рухнет, если я попаду в эту грязную обжираловку.
      Он засмеялся.
      - Похоже, вы по-настоящему взялись за дело. И у вас здорово получается. Умная девочка!
      Лизл собралась упрекнуть его за "умную девочку" - помилуй Бог, ей тридцать два года, - но сообразила, что он сказал это без всякой задней мысли. У него две дочки, и он, должно быть, просто привык произносить эту фразу.
      Она вытащила из старенького факультетского холодильника свой завтрак, заглянула в пакет: четыре унции творога с кусочками ананаса, две морковки, два корешка сельдерея и диетический напиток "Доктор Пеппер".
      Она облизнулась.
      "Вкусненько-превкусненько, прямо жду не дождусь~"
      Однако результат налицо. Благодаря трехмильной пробежке каждое утро и строжайшей диете в течение дня, она всего за шесть недель сбросила пятнадцать фунтов. И чувствует себя как нельзя лучше.
      Лизл пошла к вязу. Уилл был там, перед ней, сидел на свежеопавших листьях, разворачивая гигантский сандвич. У нее слюнки потекли при виде просоленной говядины толщиной в дюйм, заложенной между Толстенными ломтями ржаного хлеба.
      - Вы специально покупаете такие штуки, чтобы устраивать мне пытку, правда?
      - Нет. Я покупаю их, чтобы устраивать пытку себе. Вы, южане, понятия не имеете о надлежащем приготовлении соленого мяса. Может быть, с виду оно ничего себе, но с точки зрения вкуса это лишь бледное подобие сандвичей, которые люди в Нью-Йорке едят каждый день. Чего бы я только не дал за горячую пастрами из деликатесной лавки "Карнеги".
      - Ну так поезжайте и съешьте..
      Уилл на секунду отвел глаза.
      - Возможно, когда-нибудь я так и сделаю.
      - Вы говорите как истинное дитя Нью-Йорка. Я думала, вы выросли в Вермонте.
      - Я жил в разных местах на севере, тюка не перебрался - Он вдруг подался вперед и уставился на ее грудь. - Новое украшение?
      "Не думай, что я не вижу, как ты уводишь разговор своего прошлого", мысленно произнесла она, улыбаясь и беря в руки раковину, висящую на золотой цепочке.
      - И да, и нет. Цепочка давно валялась в шкатулке раковина всегда была у меня. Я просто однажды решила составить из них одно целое.
      - Что это за раковина? Очень красивая.
      - Она называется каури. Собственно говоря, на островах южных морей люди пользуются ими вместо денег.
      Это была раковина Раф. Пару недель назад Лизл полезла в коробку из-под ботинок и вытащила ее. Сверкающая каури со сложным пятнистым узором. Прекрасная - как Раф. Ювелир просверлил дырочку, и получился медальон. И только самой Лизл известно, что он означает.
      Через секунду Уилл снова вытаращил глаза, на сей раз на скудное содержимое ее пакета, выложенное на бумажную салфетку.
      - Я смотрю, вы все держитесь этой диеты.
      - Вот именно, держусь - цепляюсь ногтями. Шесть недель на растительной пище. Мне даже нравится. Выскакиваю из постели каждое утро в предвкушении мириадов поджидающих меня вкусовых ощущений.
      - Вы добились неплохих результатов. Я хочу сказать, в самом деле заметна разница. Может, уже достаточно сброшено, чтобы чуточку сжалиться над собой?
      - Нет, пока не добьюсь положенного мне веса.
      - А именно?
      - Ста тридцати фунтов. Еще пятнадцать.
      Ого-го! Она сбрасывает вес - запросто! Не скажешь, что для Уилла это что-нибудь значит. Когда ее нет рядом с ним он кажется, моментально превращается в настоящего сфинкса. Но и этот шанс ей не хочется упускать. По-моему, вот так, как есть, замечательно.
      - Существуют расчетные таблицы. Согласно им, женщина среднего сложения, ростом в пять футов пять дюймов, как я должна весить около ста сорока. Может быть, для нормальной жизни это вес оптимальный, но он не годится для той одежды, которую я желаю носить.
      - Все равно, на мой взгляд, вы смотритесь великолепно.
      - Спасибо. - Только ей известно, что, в сущности, внешность ее не играет для Уилла никакой роли. - Впрочем, я вам вот что скажу. Диетическое голодание не только избавляет меня от лишнего груза, но еще заставляет испытывать искреннее сострадание к людям, которые всю жизнь мучаются с лишним весом. Я просто не представляю, как можно год за годом бороться с этими фунтами. Это невероятно утомительно!
      Уилл пожал плечами и откусил очередной кусок сандвича.
      - Самодисциплина, - проговорил он с набитым ртом и глотнул. - Ставишь перед собой цель и стремишься к ней. А по дороге постоянно делаешь тот или иной выбор. И каждый выбор определяется тем, что ты больше всего ценишь. Для тех, кто сидит на диете, все сводится к выбору между вкусной едой и стройной фигурой.
      Странно. Он говорит почти как Раф.
      - Это непросто, - заметила она. - Особенно если вокруг тебя люди вроде вас, например, - которые умудряются совмещать вкусную еду со стройной фигурой. Вам когда-нибудь приходилось чем-нибудь жертвовать каждый час, каждый день, неделю за неделей, месяц за месяцем?
      Уилл посмотрел на нее, что-то мгновенно промелькну в его глазах, а потом он отвел взгляд и уставился в горизонт. И вновь в голове ее вспыхнула мысль - что ты повидал, что совершил?
      - Не надо~ - Голос Лизл дрогнул. - Не надо ни от чего отказываться, пока тебя не заставляют это сделать.
      - Мне не хочется думать об этом, - сказал он.
      Какое-то время они ели молча. Лизл прикончила свой творог с овощами и осталась голодной - как всегда. Остается утешаться "Доктором Пеппером".
      - Вы ведь говорили, что в первый раз сели на диету? - спросил Уилл.
      - Да. Раф утверждает, что и в последний. Надеюсь, он прав.
      - Это он заставляет вас сбрасывать вес?
      - Ничего подобного. По правде сказать, он, настаивает, чтобы я не усердствовала, потому что мы теперь никуда не ходим обедать, как раньше. Он говорит, что я нравлюсь ему такой, какой была при нашей первой встрече.
      Она ощутила, как губы ее морщит легкая улыбка при воспоминании о признании Рафа, что его предпочтения относительно женской фигуры совпадают со вкусами Рубенса. Но это не отразилось на ее решимости привести себя в форму.
      Уилл хмыкнул.
      - Что это значит? - поинтересовалась Лизл.
      - Это значит, что он не производит на меня впечатления человека, способного оставить в покое окружающих его людей.
      - Как вы можете так говорить? Вы ведь его совсем не знаете.
      - Просто такое у меня впечатление. Может быть, по тому что он слишком красив и, кажется, слишком долго имел слишком много денег. Подобные типы обычно склонны считать, что весь остальной мир существует исключительно для их личного пользования.
      - Ну, вы же помните старую истину об обложке и книжке. На себя посмотрите. Кто поверит, что вы читаете такую литературу, какую на самом деле читаете?
      - Тут вы попали в самую точку. Раф очень глубокая личность для своего возраста. Он вам понравится, если вы познакомитесь.
      - Вряд ли я ему ровня. Он водит новехонький "мазерати", а я "импалу", которой почти столько же лет, сколько ему. Не похоже, чтоб он охотно завязывал дружбу с газонокосильщиками.
      Лизл пыталась подавить нарастающее раздражение на позицию Уилла.
      - Если вы можете сказать что-то умное и интересное, как вы обычно делаете, ему безразлично, чем вы зарабатываете на жизнь.
      Уилл снова пожал плечами.
      - Ну, если вы так считаете~
      Лизл удивило неприязненное отношение Уилла к Рафу, к человеку, с которым он никогда не встречался, а потом она поняла - он чувствует угрозу!
      Должно быть, именно так. Лизл, наверно, единственная в небольшом мирке Уилла, с кем он общается на равных. И теперь видит в Рафе соперника, который отвлекает ее внимание, который может вообще отнять ее у него.
      Бедный Уилл. Она поискала способ заверить его, что всегда останется ему другом и будет здесь, рядом; причем такой способ, который не выдал бы, что она угадала гложущие его сомнения.
      - Я собираюсь устроить рождественскую вечеринку, - сообщила она.
      - Еще даже День благодарения не наступил, - заметил он.
      - Через несколько дней наступит. А добрые люди всегда начинают планировать рождественские праздники как раз в День благодарения.
      - Ну, если вы так считаете~
      - Я так считаю. И я также считаю, что вы приглашены.
      Она скорее почувствовала, чем увидела, как Уилл замер на месте.
      - Мне очень жаль, но~
      - Да ладно вам, Уилл. Я приглашаю людей, которых считаю друзьями, а вы в первых строчках списка. И познакомитесь наконец с Рафом. Я действительно думаю, что вы сойдетесь. Он очень на вас похож. Вы оба гораздо глубже, чем кажетесь.
      - Лизл~
      Она выложила козырь:
      - Я страшно обижусь, если вы не явитесь.
      - Бросьте, Лизл~
      - Я серьезно. Я никогда раньше не устраивала приемов и желаю, чтоб вы присутствовали.
      Последовала долгая пауза, во время которой Уилл глядел вдаль.
      - Ладно, - с явным усилием сказал он, - постараюсь
      - "Постараюсь" - этого недостаточно. Вы "старались" пойти посмотреть "Метрополис" в прошлом месяце. Мне не надо таких стараний. Мне нужно твердое обещание.
      Лизл уловила в его глазах искру страдания - в резком противоречии с улыбкой на губах.
      - Обещать не могу. Пожалуйста, не просите меня ни о чем, чего я не могу обещать.
      - Хорошо, - мягко сказала Лизл, пряча собственную обиду, - не буду.
      Пока они в непривычном молчании приканчивали остатки завтрака, Уилл размышлял о Лосмаре. "Странный субъект. Одинокий. Кажется, ни одного друга, кроме Лизл. Как у меня".
      Он видел его издали, и тот не произвел на него особого впечатления. В повторяющихся ночных кошмарах Раф представал крупным планом - изнеженный фатоватый герой-любовник латинского типа, с тонкими, прочерченными карандашиком усиками, стройный и гибкий, как камышинка, увешанный дюжиной золотых цепочек, в белоснежной кружевной рубашке-блузоне с открытой шеей.
      Лизл нужен Клинт Иствуд; Уилл опасается, что Принц может тяжело ранить ее.
      А если и так, ну и что? Пока он дарит ей счастье, пока не пользуется ее слабостью.
      Ведь она очень слабая и ранимая. Он понял это при первой же встрече. Словно нежный дикий зверек, испытавшую жестокое обращение, она возвела вокруг себя плотную оборонительную стену, пытаясь отгородиться от страданий. Но стена оказалась непрочной. За ее постоянной суетливой деятельностью и занятостью Уилл видел одинокую женщину жаждущую любить и быть любимой. Хитрый подход, облеченный в нежные слова, которые скажут ей то, что она хочет услышать, и она откликнется, непременно. Чуть-чуть тепла и нежности, и она откроется, как цветок под утренним солнцем.
      Любовь - вот что ей больше всего нужно. Романтическая, сексуальная страсть. Это единственное, чего ей не в силах предложить Уилл. Он может пытаться пробудить ее ум, но не сердце. Может дать ей все, кроме такой любви.
      Нельзя отрицать, что эта мысль приходила ему в голову, и не раз. Фактически много раз. Хоть он почти двумя десятками лет старше, был в его отношениях с Лизл момент, когда он догадывался, что пора искать точки не только интеллектуальных контактов. Но этот путь для него закрыт. У него иное предназначение - постепенная подготовка к возвращению к той жизни, что оставлена позади. А в той жизни нет места женщине.
      Поэтому Уилл рад, что кто-то подобрал ключик к сердцу Лизл. И только страстно надеется, что этот "кто-то" подходящий. Лизл совершенно особенная. Она заслуживает самого лучшего. Он не верит в возможность вмешательства в жизнь других людей, но абсолютно ясно, что если Раф Лосмара, воспользуется ее слабостью или обманет ее доверие, ему придется вмешаться.
      Он никому не позволит ранить Лизл.
      Эта мысль поразила Уилла.
      Я - защитник беззащитных. Я едва способен о себе самом позаботиться!"
      Но почему бы ему не заботиться о защите Лизл? За последнюю пару лет она стала важнейшей частью его существования, единственным в мире другом по крайней мере, единственным человеком, с кем можно поговорить. На свой собственный лад он полюбил Лизл. Она обладает редкими, драгоценными качествами и нуждается в защите. И Уилл сделает все, чтобы обеспечить ей эту защиту.
      Он снова заулыбался. Лизл столько раз признавалась, как сильно обязана ему за то, что он открыл перед ней мир философии и литературы. Если б она только знала. Она сделала для него гораздо больше, чем он когда-либо мог для нее сделать. Необъяснимое сочетание в ней прелести и невинности, ума и чувствительности помогло ему восстановить веру в человечество, веру в жизнь. Когда все было окрашено в самые черные цвета, явилась она, словно солнечный лучик. И теперь в мире Уилла стало светлей.
      В тот день Лизл рано покинула кампус. Дни становились короче, она наслаждалась осенней прохладой. Подъехала к Бруксайд-Гарденс и вдруг поняла, что не хочет идти домой. Сидела в машине на парковке и размышляла, куда девать выигранное сегодня лишнее время. Надо потратить его на статью для Пало-Альто, сказала она себе, но это выглядело не так уж заманчиво. Она чересчур взвинчена, чтобы торчать за компьютерным терминалом.
      "Взвинчена? Почему?"
      И тут все стало ясно.
      Сегодня ей совершенно не хочется быть одной.
      Это на нее не похоже. Она всегда была одиночкой, всегда полностью погружалась в свои мысли, так, чтобы постоянно оставаться занятой и не нуждаться в людском обществе. Но не сейчас. Сегодня ей хочется с кем-то побыть.
      И не просто с кем-то.
      Воспоминание о том, что она мысленно называла "ночью Метрополиса", полыхнуло в душе, и Лизл задрожала в ознобе. С тех пор они с Рафом провели вместе много ночей, все они были чудесными, но та ночь осталась особенной, потому что была первой и потому что пробудила в ней почти всепоглощающую страсть, ту, которую можно насытить лишь иногда и лишь на время, но всегда ненадолго. Теперь она обрела сексуальность, превратилась в цельную, полноценную личность и наслаждалась этим. А Раф~ Раф, словно сатир, всегда готов.
      Может быть, даже сейчас.
      И, вместо того чтобы тронуть машину с места, Лизл вышла и побрела через парк, срезав заросший травой юго-западный угол, по направлению к Поплар-стрит. Оттуда оставалось четыре коротких квартала до кооперативного особняка Рафа в Парквью, в районе, который город предоставил в распоряжение яппи, не желающих или пока не способных заиметь собственный дом.
      Однако дойдя до застройки и шагая мимо рядов современных двухэтажных домов, обшитых пятнистыми голубовато-зелеными клинообразными кедровыми досками, она почувствовала, как в душу закрадывается легкое сомнение. Конечно, его может не оказаться дома, но дело не в этом. Этот визит будет сюрпризом. Что, если он обернется болью и горем ни для кого-нибудь, а именно для нее? Что, если она застанет Рафа с другой женщиной? Что с ней тогда произойдет?
      Один внутренний голос утверждал, что она умрет прямо на месте. А другой нашептывал, что и не подумает умирать. С чего бы? Ее уже обманывали и предавали - будь здоров как. А обмана со стороны такого парня, как Раф, даже следует ожидать, не говоря уж о том, что она этого вполне заслуживает.
      "Прекрати! - приказала она. - Что за черные мысли!" Раф не раз предупреждал ее, чтобы она не смела так о себе думать. И Лизл пытается. Но это вошло в привычку. А от старых привычек отделываться нелегко.
      "Как была занудой математичкой, так ей и останешься". К чему пожилой грымзе вроде нее путаться с молодым парнем вроде Рафа Лосмары? Красавец, умница - что такой мужчина мог в ней найти?
      И все-таки он в ней что-то нашел. Кажется, нашел. Вот уже почти месяц они составляют предмет всеобщего интереса в кампусе. Они очень старались сохранить тайну, чтоб кампусу не было до них дела, но скрыть столь близкие, как у них, отношения в таком тесном мирке невозможно. Лизл уверена, что, завидев их вдвоем в городе, некоторые коллеги с факультета со своими супругами цокают языком и покачивают головами, но никто не советовал ей одуматься и развязаться с ним. Ей точно известно, что, если бы Раф готовился к защите на ее факультете, дело выглядело бы совсем иначе. Тогда их отношения вылились бы в скандальный конфликт, и нечего сомневаться, что Гарольд Мастерсон, декан математического факультета, обрушил бы на нее громы и молнии. Но поскольку работой Рафа руководил факультет психологии, их связь терпят глядят на них не столько с презрением, сколько с удивлением и любопытством.
      "Давайте глядите, - с усмешкой сказала она. - Вам - свое, мне - свое".
      Но действительно ли она получила свое? Или просто обманывает себя?
      Она любит его. Она этого не хотела. Она не хотела вновь оказаться в этом уязвимом положении, но ничего не смогла поделать. И ничего не может поделать, только гадать, как он к ней относится. Морочит ее, играет с ней?
      Лизл помедлила, постояла перед дверью Рафа, не обнаруживая своего присутствия. Он так молод - нельзя упускать этот факт из виду. Не наскучила ли она ему? Способна ли по-настоящему удовлетворить его? Есть с ним сейчас там кто-нибудь?
      Существует лишь один способ проверить.
      Сделав глубокий вдох, Лизл постучала. И стала ждать. Никто к двери не подходил. Попробовала еще раз - безрезультатно. Может, его нет дома. А может, не отвечает, потому что~
      Лучше не знать.
      Но когда Лизл повернула назад, дверь отворилась и вышел Раф с мокрыми волосами и банным полотенцем вокруг пояса. Он был искренне удивлен.
      - Лизл! Мне послышался стук в дверь, но я и не думал...
      - Если~ если я не вовремя~
      - Нет! Вовсе нет! Заходи! Ничего не случилось?
      Белизна его квартиры неизменно поражала ее - стены, мебель, ковры, рамы картин и большая часть самих живописных полотен - все было белым.
      - Нет, - сказала она, входя. - Почему ты спрашиваешь? - Дело в том, что это совсем на тебя не похоже.
      Она чувствовала, как самоуверенность ее испаряется.
      - Извини. Я должна была позвонить.
      - Не смеши меня. Это просто великолепно!
      - Ты правда рад меня видеть?
      - А ты не догадываешься?
      Она бросила взгляд на полотенце и увидела, как оно встает торчком спереди. Она заулыбалась и воспрянула духом. Это для нее. Все для нее. Лизл нерешительно потянулась и распутала узел, завязанный сзади. Полотенце упало.
      Да. Для нее. Только для нее.
      Она нежно поцарапала его ноготками и опустилась перед ним на колени.
      - Я этого не заслуживаю, - пробормотала Лизл.
      - Чего не заслуживаешь? - прошептал Раф ей в ухо.
      Она вздохнула. Она пребывает сейчас в таком покое и счастье, что чуть не плачет. Изнеможение после любви почти столь же сладостно, как сама любовь. Чтобы мне было так хорошо.
      - Не говори этого, - велел он. - Никогда не говори, что не заслуживаешь, чтобы тебе было хорошо. Они лежали бок о бок, соприкасаясь телами, на белой королевских размеров кровати. Заходящее солнце било в окна, заливая бледную комнату золотисто-красным светом.
      - Хочешь, я опущу шторы? - спросил Раф.
      Лизл рассмеялась.
      - Несколько поздновато, тебе не кажется? Если кто-то подсматривал, он уже все увидел.
      - Об этом можешь не беспокоиться.
      Действительно. Спальня Рафа располагается на втором этаже. Других окон с постели не видно.
      Сперва Лизл стыдилась заниматься любовью днем или при свете, особенно когда была толстушкой. Она предпочитала скрывать лишние телеса в темноте. Но теперь, когда она кое-что сбросила, ей стало все равно. В сущности, даже приятно демонстрировать новую стройную фигуру.
      - Ты еще похудела, - заметил он, проводя рукой по ее бедру.
      - Тебе нравится?
      - Ты мне нравишься в любом виде. Гораздо важнее, нравится ли тебе самой худеть.
      - Очень!
      - Тогда это решает дело. Я за все, что позволяет тебе думать о себе лучше.
      - А я за все, что позволит тебе смотреть на меня с тем же удовольствием, с каким смотрю на тебя я.
      Лизл нравится смотреть на Рафа. Он говорит, что его мать француженка, а отец - испанец. Внешностью Раф больше напоминает испанца почти черные волосы, легкие круги под глазами, радужка темно-карих глаз, таких темных, что они тоже кажутся почти черными. Гладкая кожа цвета кофе с молоком, чистая, без единого пятнышка. Даже обидно. Идеальная кожа для женщины. Хотелось бы ей иметь такую кожу.
      Но в его сексуальном поведении не было ничего женственного. Лизл занималась любовью только с одним мужчиной в жизни - с Брайаном, которого она, опираясь на свой небогатый опыт, считала хорошим любовником. После первой ночи с Рафом она поняла, до чего небогатым был этот опыт. Должно быть, в старом расхожем представлении о любовниках латинских кровей есть доля правды.
      Он прижался лицом к ее груди.
      - Ты - Высшая. Ты заслуживаешь того, чтобы гордиться собой. А не позволять кучке копошащихся вокруг ничтожеств диктовать тебе, что о себе думать.
      "Высшие" - так Раф назвал Творцов, когда развивал эту тему после "Метрополиса" в таверне "Хайди", но тогда сделал это для простоту. "Высшие, - говорил он ей, - уникальные люди, как простые числа, которые делятся только на единицу или на себя самое". Это его любимая тема. Она никогда ему не надоедает. Он всегда приводит примеры. Послушав несколько недель, Лизл начинает убеждаться, что тут есть какой-то смысл.
      - Я не Высшая, - возразила она. - Что я такого сделала? Раф - Высший, не может быть никаких сомнений. Homo superior [лучший из лучших (лат.)] во всех отношениях. Но Лизл? Никаких шансов.
      Пока ничего, но еще сделаешь. Я это в тебе чувствую. Давай вернемся к твоему замечанию о том, что ты чего-то не заслуживаешь. Чего ты не заслуживаешь? И почему?
      - Тебе не кажется~ - начала она и замолчала, когда он прикусил ей сосок и по той стороне ее тела снова забегали мурашки, - что человек должен совершить что-то особенное, чтобы чувствовать себя таким счастливым и довольным? Это было бы совершенно справедливо.
      Раф поднял голову и посмотрел ей в глаза
      - Ты заслуживаешь всего самого лучшего, - провозгласил он. - Как я уже сказал, ты - Высшая. А после той жизни, которую вела до сих пор, после всего, чего натерпелась, ты еще долго будешь заслуживать некоторого удовольствия.
      - Не так уж плоха была моя жизнь.
      Раф перевернулся на спину и уставился в потолок.
      - Разумеется. Ну конечно. Всю жизнь валиться с ног под ударами и пинками людей, которые должны были поддерживать тебя и заставлять двигаться дальше. И утверждать, что эта жизнь "не так уж плоха".
      - Откуда ты столько знаешь про мою жизнь?
      - Я знаю то, что ты рассказывала. Об остальном могу догадаться.
      Лизл приподнялась на локте и взглянула на него сверху вниз.
      - Ладно, догадливый, поведай-ка мне обо мне.
      - Хорошо. Скажи, прав я или нет: твоим родителям ни когда не нравилось то, что ты делала.
      - Не прав. Они~
      Раф перебил ее:
      - Они всегда строго судили тебя, правда? Хотя за все время учебы в начальной и средней школе ты получала только высшие баллы. Так?
      - Так, но~
      - Могу поспорить, твоя работа заняла первое место на научном конкурсе, так? Хотя ты целиком сделала ее сама. Без какой бы то ни было помощи родителей, - у которых всегда находились занятия поинтересней, - ты побила всех остальных, чьи отцы, братья и дяди, - которым, кстати, тоже было чем заняться, - сделали за них почти все. А что сказали твои родители, когда ты пришла домой и предъявила им голубую ленточку? Могу поспорить, вот что: "Очень мило, дорогая, а ты уже договорилась, с кем пойдешь на выпускной вечер?" Я не угадал? Она рассмеялась. - О Боже! Откуда ты знаешь?
      - Могу поспорить, мать всегда приставала к тебе: "Брось книжку, встань, пойди куда-нибудь, погуляй с мальчиками!"
      - Да, правда! Правда! - Это просто сверхъестественно.
      - Ты можешь сформулировать одну фразу, которая лучше всего отразила бы отношение матери к тебе за все время, пока ты росла?
      - М-м-м~ Я не знаю~
      - Позволь предположить: "Что с тобой происходит?"
      Эта фраза пронзила ее. Так и есть. Господи, сколько раз приходилось ей это слышать! Она кивнула
      - Откуда~
      - Твоя мать никогда, ни единого раза не сказала тебе доброго слова. Могу поспорить. Подлая сучка, которая не могла заставить себя выговорить, что ты хорошо выглядишь, не потрудилась завоевать твое доверие. Родители тебе внушали: "Ты, конечно, ребенок с головой, но что толку? Почему ты не ходишь на свидания? Почему бы тебе не одеться по моде? Почему у тебя нет друзей?"
      Лизл уже чувствовала себя не так хорошо. Это уже задевало за живое.
      - Ладно, Раф. Хватит.
      Но Раф еще не закончил.
      - А когда ничего не говорили и ничего не делали, тебя валило с ног то, что они ничего не говорят и не делают. Ни когда не ходят на родительские собрания, чтобы послушать что говорят о тебе учителя. Могу поспорить, они никогда не бывали на конкурсах, чтоб посмотреть, как твои работы одерживают победу над всеми прочими.
      - Довольно, Раф.
      - Но где-то по дороге, к концу игры, отец вдруг поверил в тебя, могу поспорить. Пока ты росла, он все время боялся, как бы дочь не превратилась в ученого сухаря и не осталась навсегда прикованной к дому. Потом кто-то ему сообщил, что заработанные тобой баллы позволяют считать тебя первоклассным кандидатом в ученые и получить бесплатное образование в одном из университетов штата. И он прозрел! Он вдруг обрел религию и стал ревностным почитателем Лизл.
      Ей становилось очень больно.
      - Прекрати, Раф. Я серьезно.
      - Впервые в жизни он вдруг стал хвастаться своей дочкой, которая отправится в университет за большими баксами и вернет ему кое-какие деньжата, потраченные на нее за все эти годы.
      - Заткнись!
      Это была правда. Абсолютная правда. Она понимала это тогда, она все время это знала, но никогда не осмеливалась взглянуть правде в лицо. Эта правда ранила ее так, что она похоронила ее глубоко в темной бездне. А теперь Раф ее выкопал и тычет ей в нос. Зачем?
      Раф улыбался.
      - И папочка вдруг встал навытяжку перед своим чудным маленьким талончиком на академический кусок мяса!
      - Черт тебя побери!
      Она замахнулась кулаком. Он не шелохнулся, не попытался перехватить руку и отвести удар. Она почувствовала, как костяшки пальцев ударились о его грудь, и увидела, как он поморщился.
      - Да он просто скот! - заявил Раф.
      Она снова ударила его. Сильней. Он снова стерпел.
      - Он выкачал из тебя уважение к самой себе, как пьяница, высасывающий из бутылки пиво! И что же ты сделала? Попалась в колледже на крючок к такому же точно скоту. Славный старина Брайан! Он предлагал, ты соглашалась. Он разрешил тебе содержать его во время учебы в медицинской школе, а потом натянул тебе нос с первой хорошенькой сестричкой, которая подарила ему улыбку!
      Теперь Лизл почти ослепла от ярости. Зачем он это делает? Она поднялась на колени и принялась бить, царапать, душить его. Она не могла с собой справиться. Она ненавидела его.
      - Будь ты проклят!
      Но Раф не останавливался.
      - Они все ругали тебя! А знаешь почему? Потому что - Высшая. А ничтожества, которые растили и воспитывали тебя, ненавидят Высших. Хуже того - ты женщина. Женщина, которая смеет быть умной! Которая смеет мыслить! Как ты смеешь мыслить? Ты не смеешь быть лучше их! Если ты не мужчина. И даже тогда ты не смеешь быть намного лучше их!
      Лизл все била, царапала, душила. Раф вздрагивал при каждом ударе, но сносил все.
      - Давай, - сказал он, сбавив тон, - выплескивай, я твоя мать. Я - твой отец. Я - твой бывший муж. Вымести на мне все это дерьмо. Выливай все!
      Гнев Лизл вдруг рассеялся, словно дым на ветру. Она продолжала колотить Рафа, но удары становились все реже, утрачивали прежнюю силу. Она начала всхлипывать.
      - Как можешь ты говорить такие вещи?
      - Это правда.
      Лизл задохнулась, увидев царапины, рубцы и синяки на его груди.
      "Это я сделала?"
      - О, Раф! Прости меня! Тебе больно?
      Он опустил взгляд ниже и улыбнулся.
      - Нет, как видишь.
      Лизл проследила за его взглядом и охнула от удивления. Он вновь возбудился. Очень сильно. Она позволила ему взвалить на себя ее тело. Он осушал поцелуями ее слезы, она оседлала его, потом его плоть без труда вошла в нее. Она вздыхала, взбудораженные чувства слабели и расплывались в смутном наслаждении от того, что он так глубоко сливается с ней. Лизл не могла бы с уверенностью сказать, но ей показалось, что плоть его стала больше и крепче, чем когда-либо раньше.
      - По-моему, мы хорошо поработали, - заметил Раф, когда Лизл одевалась.
      Лизл трясущимися руками натягивала колготки. Она никогда не испытывала ничего подобного этому второму за нынешний день взрыву любовной страсти. Бесчисленные маленькие вспышки наслаждения привели к заключительному взрыву такой силы, что он превратился почти в катаклизм. Она все еще чувствовала слабость.
      - Не знаю, как на твой взгляд, а по-моему, поработали просто замечательно. Раф разразился смехом.
      - Да я не о сексе! О злобе!
      - А кто злится?
      - Ты!
      Лизл посмотрела на него.
      - Раф, я никогда в жизни не была счастливее и довольнее.
      - Может быть. - Он сел позади нее на постели и обнял. - Но, заглянув в самую глубь души, куда ты, кроме самой себя, никого не пускаешь, опять придешь к выводу, что на самом деле этого не заслуживаешь, и начнешь убеждать себя, что так дальше продолжаться не может. Я прав?
      Лизл сглотнула. Прав. Абсолютно прав. Но она не собирается признаваться ему в этом.
      - Лизл, ты уже говоришь себе это, да?
      Она кивнула.
      - И не хочешь так думать. - Это был не вопрос.
      На глазах ее выступили слезы.
      - Не хочу.
      - Это злит тебя, да?
      - Я ненавижу эти мысли.
      - Хорошо, - сказал Раф. - Вот к чему мы пришли. Ты "ненавидишь". Вот в чем дело, Лизл, - в злобе. Она мучает тебя. Она кипит в тебе.
      - Это не так.
      - Нет, так. Ты очень надежно запрятала ее под своей безмятежной оболочкой и даже сама не знаешь, что она там кипит. А я знаю.
      - Да неужели? - Всезнайство психолога-аспиранта начинало ее раздражать. - Откуда?
      - Из недавнего опыта, - пояснил он, - полученного часа полтора назад.
      Она взглянула на его грудь. Повреждения, которые она нанесла, царапины, рубцы, синяки, - почти полностью исчезли. Лизл провела пальцами по гладкой коже.
      - Как~
      - Я быстро исцеляюсь, - небрежно ответил он, натягивая футболку.
      - Но я тебя ранила! - Она подавила рыдание. - Господи Иисусе! Прости меня!
      - Все в порядке. Ничего страшного. Забудь об этом.
      - Как можно об этом забыть?
      Она испугалась самой себя.
      Возможно, Раф прав. Теперь, подумав, она обвиняет родителей, умудрившихся опорочить все, что ее интересовало, и лишить уважения к себе. А Брайан - Бог свидетель, у нее хватит причин ненавидеть своего бывшего мужа.
      Клянусь, это никогда не повторится.
      Поверь, для меня это совершенно не имеет значения. Собственно говоря, я даже хотел, чтобы ты выместила на мне долю своей злобы. Это полезно для нас обоих. Это еще больше нас сблизит.
      Но зачем~ зачем тебе все это нужно?
      Затем, что я люблю тебя.
      Она почувствовала, как зашлось сердце. Он впервые сказал это. Она обняла его и притянула к себе.
      - Правда?
      - Конечно. Разве не видишь? Не знаю, что и сказать. Я совсем сбита с толку. Давай договоримся. Нам надо найти способ очистить тебя от всей этой злобы.
      - Но как?
      - Пока не знаю. Впрочем, кое-какие соображения есть. Можешь на это рассчитывать.
      Мальчик в десять лет
      8 декабря 1978
      Две патрульные машины и "скорая помощь" на подъездной дорожке. Кэрол стремительно рванулась вперед, к своему дому, на фасаде которого играл калейдоскоп красных и синих бликов от мигалок.
      Это был не просто дом. Трехэтажный особняк. Некогда составлявший гордость и радость руководителя нефтяной компании, с бассейном, с освещенными теннисными кортами, даже с лифтом из винного погреба до третьего этажа. Они купили его прошлой зимой. За пять лет, с тех пор как он начал распоряжаться наследством, Джимми увеличил их чистый доход до двадцати пяти миллионов долларов. Он больше не видел необходимости оставаться в арканзасской глуши, и они переехали сюда, в пригород Хьюстона.
      - Что случилось? - крикнула Кэрол, хватая за руку первого попавшегося полисмена.
      - Вы - мать? - спросил он.
      - О Боже мой! Джимми! Что с Джимми?
      От шока проснулся затаившийся в душе страх. Джимми такой выдержанный, такой независимый и самостоятельный, трудно представить, что с ним что-то может случиться. Он кажется практически неуязвимым.
      - Ваш парнишка, - сказал коп, - с ним все в полном порядке. Но его дед~ - Он мрачно покачал головой.
      - Иона? Что произошло?
      - Мы точно не знаем. Он был в шахте лифта. Неизвестно, как там оказался. Как бы то ни было, его придавило, когда кабина шла вниз.
      - О Господи!
      Она оттолкнула полисмена, побежала к открытой парадной двери, остановилась, завидев санитаров "скорой", толкавших носилки на колесах. На носилках покоилось почерневшее тело. Из распоротого бока хлестала кровь.
      Кэрол зажала рукой рот, чтобы не закричать. У нее были с Ионой свои разногласия, не раз ей хотелось, чтобы он собрал вещички и убрался восвояси. Но такое!
      Она пробралась мимо носилок и вошла в дом. В последнее время что-то происходило между Ионой и Джимми. За последний год или около того прежнее преклонение и почти рабская преданность Ионы претерпели странную трансформацию. Он стал вести себя вызывающе, чуть ли не угрожающе.
      - Джимми!
      Она приметила его невысокую легкую фигурку, кажущуюся еще меньше рядом с двумя полисменами по бокам. Ей хотелось подбежать к нему и обнять, но она знала, что он оттолкнет ее. Всякое проявление чувств ненавистно ему
      - Привет, мама, - тихо проговорил он.
      - Славный у вас парнишка, - сказал один из копов, взъерошив темные волосы мальчика. Одна только Кэрол видела каким взглядом смерил его Джимми. - Не растерялся и позвонил нам сразу же, как увидел, что произошло. Плохо, что мы вовремя не подоспели.
      - Да - сказал Джимми, медленно качнув головой. - Наверно, он очень долго был в ужасной агонии. Если бы только я нашел его пораньше.
      Но в глазах не отражалась скорбь, звучавшая в голосе.
      - Что случилось, Джимми? - спросила Кэрол, когда уехали полиция и "скорая".
      - С Ионой произошел несчастный случай, - вежливо объяснил Джимми.
      - Почему с ним произошел несчастный случай?
      - Он совершил ошибку.
      - Не похоже, чтобы Иона совершал ошибки.
      - Он совершил серьезную ошибку. Он был здесь, чтобы охранять меня. Но он начал думать, что он и я - это одно и то же.
      Пока Кэрол сковывал ледяной ужас, Джимми повернулся и ушел.
      Декабрь
      Глава 7
      Лизл только закончила надписывать последний конверт с приглашением на рождественскую вечеринку, как зазвонил телефон.
      - Как поживает мое любимое Высшее существо? - произнес Раф.
      Ее обдало волной тепла от звука его голоса.
      - Ничего. Радуюсь, что почти покончила с этими приглашениями.
      - Не желаешь заняться рождественскими покупками?
      Лизл призадумалась. Декабрь только начался. Список людей, которым надо делать подарки, был у нее невелик, и обычно она тянула до последней минуты. Нарочно. Ей казалось, что переживания и мучения, связанные с покупками в последний момент, - толпы народу, забитые автостоянки, вполне реальные страхи и опасения, что все стоящее уже раскуплено, - вносят некий пикантный оттенок в рождественские праздники.
      Но сейчас это означает не просто беготню по магазинам. Это означает возможность провести день с Рафом. Они были вместе почти каждую ночь. Но в дневное время встречались редко. Он занят учебой, у нее лекции и статья для Пало-Альто.
      - Конечно. Когда?
      - Заеду за тобой через полчасика.
      - Тогда я собираюсь.
      Запечатывая приглашения, Лизл еще раз сверялась со списком, чтобы удостовериться, что никого не пропустила, и вдруг вспомнила про Уилла. Он в списке отсутствовал, ибо звать его бесполезно, но она, черт возьми, хочет видеть его на своей вечеринке. Зачем же предоставлять ему шанс так легко увильнуть, не посылая приглашения? Она быстро надписала еще один последний конверт, добавила личную приписку для Уилла и сунула всю пачку в сумочку. Потом поспешила одеться.
      Вспомнила День благодарения, который они с Рафом провели вместе.
      Впервые в жизни Лизл не присутствовала у родителей на традиционном обеде с индейкой. И благодарить за это надо Рафа. Одним из следствий того случая, когда она избила его, стало для нее глубокое переосмысление своего детства. Она начала лучше понимать родителей, увидела их в новом свете, и ей не понравилось то, что она увидела. Так что, не слишком переживая, позвонила им, извинилась и объяснила, что в этом году приехать не сможет. Они все прекрасно поняли. Пожалуй, она предпочла бы не встретить столь полного понимания.
      Раф признался, что не имеет особого опыта в праздновании Дня благодарения. Его отец-испанец и мать-француженка никогда не отмечали этот праздник. Но он, считая себя полноценным американцем, желает отныне следовать традиции. Поэтому Лизл приготовила индюшачью грудку со всеми обычными причиндалами. За вечер они выпили две бутылки рислинга и пережили еще один припадок болезненной любовной страсти.
      Их совместное времяпрепровождение становилось несколько странным. Сначала Раф был нежным и любящим, потом начинал копаться в ее прошлом. Ему были известны все слабые точки в ее броне, все самые чувствительные уголки в ее душе. Он анализировал и провоцировал до тех пор, пока не приводил ее в ярость. А потом они занимались любовью. Она мучилась и стыдилась, набрасываясь на него с кулаками. Но он сам толкал ее на насилие, похоже, желал этого, и она вынуждена признать, что в результате происходит какое-то очищение.
      Странные отношения, но ей не хочется их прерывать. Раф говорит, что любит ее, и Лизл ему верит. Несмотря на занудные сомнения, несмотря на тихий настойчивый внутренний голос, который не переставал нашептывать: "Смотри, он скоро ранит тебя", она чувствовала, что глубоко интересует его. Что ей и требовалось. Медленно и неуклонно Раф заполнял в ее душе пустоту, вакуум, о котором она до сих пор имела самое смутное представление. Ее подстегивал его ум, согревало его сердце, наслаждало его тело. И теперь, когда она ощущала себя полноценной, даже мысль о том, чтобы снова впасть в это опустошение, казалась невыносимой.
      - Куда едем? - спросила Лизл, скользнув на переднее сиденье "мазерати" Рафа.
      - В центр, - сказал он, наклоняясь и целуя ее в губы. На нем были серые шерстяные брюки и бледно-голубая рубашка под кашемировым свитером клюквенного цвета; черные кожаные водительские перчатки, плотно, как собственная кожа, облегающие руку, дополняли картину. - Я думал опробовать новый "Нордстрем".
      - Я не против.
      Деловой центр города был разукрашен к Рождеству - движущиеся манекены Санта-Клауса в витринах, огромные пластиковые конфетные коробки на углах, гирлянды с блестками и мишурой, переброшенные через улицы торгового квартала, словно арки, - и все это под ярким солнечным небом, при блаженной температуре под шестьдесят градусов. [60° по Фаренгейту - около 16° по Цельсию]
      - Довольно крикливо, - заметил Раф.
      - И с каждым годом все крикливей. Но это для покупателей. Это не связано с Рождеством.
      - Да? А что связано с Рождеством?
      Лизл рассмеялась.
      - Могу поверить, что в вашей семье не праздновали День благодарения, но Рождество~
      - Конечно, мы празднуем Рождество. Но мне бы хотелось услышать, с чем оно связано для тебя.
      - Со всем, что бывает хорошего в жизни, - с раздачей и получением подарков, с общением и встречей с друзьями, с добрыми отношениями, братскими чувствами~
      - С миром на земле и благоволением людей друг к другу, - подхватил, Раф, - и так далее, и тому подобное.
      Что-то в его тоне заставило Лизл замолчать.
      - Ты, случайно, не Скрудж ли какой-нибудь?
      Они остановились перед светофором на Конвей-стрит, и Раф повернулся к ней.
      - Ты ведь на самом деле не веришь во всю эту ерунду о человеческом братстве?
      - Верю, конечно. Мы все вместе живем на одной планете. Братство единственный способ для нас не разрушать эту общность.
      Раф покачал головой и посмотрел вдаль.
      - О, человече, человече, здорово же тебе промыли мозги.
      - Ты о чем?
      - О братстве. Это миф. Ложь. "Никто не может жить на отдельном острове" - это Большая Ложь.
      Лизл несколько упала духом.
      - Не может быть, чтобы ты так думал, - сказала она, но в глубине души знала, что он думает именно так.
      - Оглянись вокруг, Лизл. Где ты видишь подлинное братство? Я вижу одни острова.
      "Мазерати" тронулся дальше. Лизл смотрела, как потоки людей текут по переполненным тротуарам. Ей нравилось то, что она видела.
      - Я вижу, как люди вместе идут, разговаривают, улыбаются, смеются, рыщут в поисках подарков для друзей и любимых. Рождественские праздники объединяют людей. Вот что с ними связано.
      - А как насчет детей, умирающих с голоду в Африке?
      - О, перестань! - со смехом воскликнула Лизл. Он на секунду напомнил ей Уилла. - Ты же не собираешься вытаскивать на свет эту старую тривиальность. Мать всегда твердила мне это, заставляя доедать брюссельскую капусту.
      Раф не ответил на ее улыбку.
      - Я не твоя мать, Лизл, и не собираюсь заставлять тебя доедать овощи. Я говорю о реальной стране. Я говорю о реальных людях, которые по-настоящему умирают.
      Лизл почувствовала, как гаснет ее собственная улыбка.
      - Ну, перестань, Раф~
      Он свернул на муниципальную стоянку, когда оттуда задом выехала чья-то машина, освободив место.
      - Знал, должно быть, что я подъезжаю, - прокомментировал Раф, занял освободившееся место и опять повернулся к Лизл. - А как насчет продолжающегося геноцида в Лаосе? Как насчет ежедневного угнетения женской половины населения в любой стране мусульманского фундаментализма?
      - Раф, ты говоришь о другом конце земли.
      - Не думаю, что братство ограничивается расстоянием.
      - Нет. Просто нельзя день и ночь помнить об этом. Все эти события свершаются далеко. И их так много, что они кажутся нереальными. Как будто они не связаны с реальными людьми.
      - Вот именно. Ты никогда не видела этих людей, никогда не бывала в их странах, и то, что с ними происходит, никак не отражается на твоей жизни. Он легонько постучал по ее плечу указательным пальцем. - Стало быть, ты на острове, Лизл. Пусть на очень большом, но все же на острове.
      - Я не согласна. Я переживаю за них.
      - Только когда тебе кто-то напомнит - и даже тогда очень недолго. - Он взял ее за руку. - Я не упрекаю тебя, Лизл. Это относится и ко мне самому. И мы ничем не отличаемся от всех прочих. Всем нам хочется несколько отстраниться от того, что вытворяют друг с другом наши братья.
      Лизл смотрела в окно. Он прав, черт его побери.
      - Пошли за покупками, - сказала она.
      Они выбрались из машины и направились к новому магазину "Нордстрем". Раф обнял ее за плечи.
      - Ладно, - сказал он. - Давай держаться поближе к собственному дому. Взгляни на жилье вокруг, на много квартирные здания. Они выглядят мирно, но мы из статистики знаем, сколько за этими стенами жестокости и насилия. Избивают жен, развращают детей.
      - Я не могу волноваться по поводу статистики.
      - А как насчет трехмесячного младенца, о котором сегодня пишут газеты? Вчера мать сварила его в кипятке. Кажется, его зовут Фредди Клейтон. Он не просто статистическая величина. Подумай, что чувствовал этот ребенок, когда та, от кого он всецело зависел, окунула его в кипящую воду и держала, пока он не умер. Подумай о его агонии, когда~
      - Хватит, Раф! Пожалуйста! Я не могу! Я сойду с ума, если попытаюсь представить~
      Он медленно улыбнулся.
      - Водное пространство вокруг твоего маленького островка становится шире и глубже.
      Лизл вдруг совсем расстроилась.
      - Зачем ты проделываешь со мной все это?
      - Я только пытаюсь открыть тебе глаза на правду. В жизни на острове нет ничего плохого. Особенно, если ты Высшая. Мы, Высшие, можем довольствоваться собой, сидя на своих островах, а все остальные не могут. Отсюда ложь, что "никто не может жить на отдельном острове". Мы - источник человеческого прогресса. И поэтому они в нас нуждаются. Но нельзя позволять обмануть себя, поверив внушениям, что и ты в них нуждаешься.
      - Но мне нравится идея братства. В ней нет никакого обмана.
      - Разумеется, есть. И привитая тебе культура подготовила тебя к вере в нее. Пиявки-потребители хотят, чтобы все особенно мы, Высшие, проглотили, словно наживку, миф о человеческом братстве. Так им гораздо легче сосать из нас соки. К чему трудиться обкрадывать нас, если мы сами так легковерны, что позволяем себя убедить добровольно отдавать им все во имя братства?
      Лизл посмотрела на Рафа.
      - Ты сам слышишь, что говоришь? Ты понимаешь, как все это выглядит?
      Он вздохнул и уставился на тротуар на подходе к "Нордстрему".
      - Понимаю - параноидально. Но, Лизл, я ведь не сумасшедший. Я не утверждаю, что мы - жертвы всеобщего заговора. Все не так просто. По-моему, это больше подсознательные процессы, которые складывались веками. Они стали устойчивыми и получили всеобщее распространение по очень простой причине потому, что они эффективны. Они заставляют нас творить, чтобы прочие могли нас доить.
      - Ну вот опять.
      Он поднял руки.
      - Сдаюсь. Может быть, я сумасшедший. А может, и нет. В одном я уверен, что ты и я, мы с тобой не такие, как прочие. Я хочу слить мой остров с твоим, хочу, чтобы между нами возникла нерасторжимая связь. Посмотри на этих людей, Лизл. На своих так называемых братьев. Есть среди них хоть один, на кого ты могла бы рассчитывать? По-настоящему положиться? Нет. Но ты можешь рассчитывать на меня. Не важно в чем, не важно где, не важно когда, но ты можешь на меня положиться.
      Лизл покосилась на Рафа и увидела, как напряжен и настойчив его взгляд. И поверила. И воспрянула духом. И снова вдруг вспомнила, что идет за покупками.
      Они бродили по переполненным залам и наконец остановились у витрины в ювелирном отделе. Три продавщицы занимались с другими покупателями. Лизл приглядела широкое, в двадцать дюймов, ожерелье из восемнадцатикаратового золота, которое лежало в дальнем конце прилавка вне досягаемости. Ее привлекло плетение "в елочку".
      - Нравится? - спросил Раф.
      - Очень красиво.
      Он протянул свою длинную руку и вынул украшение из гнезда. Расстегнул застежку.
      - Вот. Примерь.
      Он застегнул ожерелье у нее на шее и подвел к зеркалу. Золото мерцало на груди, затмевая тоненькую цепочку с каури.
      - Чудесно.
      - Радует тебя блестящий металл, да? Ну тогда давай добавим еще.
      Он снова протянул руку и прихватил пару золотых серег с ониксом. Лизл вытащила из ушей надетые сегодня маленькие булавочные сережки и позволила Рафу вдеть вместо них новые.
      - Замечательно, - сказал он. - И последний штрих.
      Через секунду он надел ей на правое запястье филигранный браслет из восемнадцатикаратового золота.
      - Вот! - одобрил он. - Теперь полная картина. - Сжал локоть и мягко вытащил Лизл из ювелирного отдела. - Пошли.
      - Куда?
      - К выходу.
      - Но мы не заплатили.
      - Мы не обязаны. Мы - Высшие.
      - О Господи, Раф!
      Она попыталась вернуться к прилавку, но Раф крепко держал ее под руку.
      - Доверься мне, Лизл, - проговорил он ей на ухо. - Следуй за мной. Я единственный, кому ты действительно можешь верить.
      У нее перехватило дух, и она позволила ему увлечь себя к выходу, уверенная, что в любой момент на них бросятся магазинные детективы и препроводят в контору, где допросят с пристрастием и арестуют. Но никто их не останавливал.
      До самого порога. У стеклянных дверей, ведущих на улицу, перед ними вырос швейцар в униформе, придерживая рукой в перчатке дверную ручку.
      - Нашли все, что хотели? - с улыбкой спросил он.
      Лизл почувствовала, как у нее задрожали колени. Все эти драгоценности стоят столько, что судить ее будут за крупное хищение, а не за мелкую кражу. Она ясно представила, как ее репутация и вся научная карьера вылетают в трубу.
      - Сегодня мы только присматривались, - объяснил Раф.
      - Очень хорошо! - произнес швейцар и распахнул дверь. - Заходите в любое время.
      - Непременно, - пообещал Раф, пропуская Лизл вперед. Ее охватило невероятное облегчение, когда они смешались с пешеходами и пошли вверх по Конвей-стрит. Отойдя на полквартала от магазина, Лизл вырвала руку.
      - Ты рехнулся? - спросила она, с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать. Она была в ярости. Ей хотелось бежать, бросить его, никогда его больше не видеть.
      На лице Рафа появилось выражение изумления, но на губах мелькала тень улыбки.
      - А в чем дело? Я думал, ты любишь золотые украшения.
      - Люблю! Только я не воровка!
      - Это не воровство. Ты взяла то, что принадлежит тебе.
      - У меня есть деньги! Я могу позволить себе покупать драгоценности!
      - Точно так же, как я. Я могу купить весь отдел и увешать тебя золотом. Но дело не в этом. Я совсем не поэтому так поступил.
      - В чем же дело?
      - В том, что есть "мы" и "они". Мы не обязаны отвечать перед ними. Они заслуживают всего, что мы с ними сделаем, и должны нам все, что мы у них возьмем. Они даром пользовались тобой всю жизнь. Самое время получить кое-что назад.
      - Мне ни от кого ничего не нужно, если я этого не заработала.
      Он грустно улыбнулся.
      - Разве ты не понимаешь? Ты уже все заработала. Просто потому, что ты - Высшая. Мы тащим их на своем горбу. Это наши умы, наши мечты, наши стремления толкают машину прогресса и направляют на верный путь их. Без нас они до сих пор пекли бы клубни на торфяных кострах рядом с жалкими хижинами.
      Лизл подняла руки, расстегнула ожерелье. Вынула серьги, стянула браслет.
      - Возможно, все это так, но я возвращаю вещи назад. Я не могу их носить.
      "И не могу оставаться с тобой". Раф протянул руку.
      - Позволь мне.
      Лизл поколебалась, потом отдала ему золотые украшения. Раф оглянулся и сунул их первой прошедшей мимо женщине.
      - Веселого Рождества, мэм, - сказал он и ссыпал золото ей на ладонь.
      Этот жест ошеломил Лизл. Это не воровская проделка. Раф пытается что-то доказать. И когда он взял ее под локоть, она вырываться не стала.
      Они двинулись дальше, а Лизл оглянулась. Женщина смотрела на них как на сумасшедших. Перевела взгляд на Драгоценности на ладони и бросила их в ближайшую маленькую урну.
      Лизл остановилась, дернула Рафа за руку.
      - Это же восемнадцатикаратовое золото!
      Раф потянул ее за собой.
      - Она приняла его за мишуру. В любом случае это всего лишь блестящий металл. Вот и все.
      Лизл отвернулась от женщины и от урны.
      Безумие полное!
      Но какое волнующее!
      Не волнующее, а ужасающее.
      Брось. Признайся, что в данный момент ты переживаешь кипучее и волнующее возбуждение.
      Лизл слышала, как разливается в крови адреналин, как колотится сердце. Признание невыносимое и ненавистное, но она в самом деле сильно взволнованна.
      - Я чувствую себя виноватой.
      - Это пройдет. Ты - Высшая. В твоей жизни не должно быть места чувству вины и раскаяния. Если ты что-то сделала и почувствовала себя виноватой, надо сделать это еще раз. И еще. Десять, двадцать, тридцать раз, если потребуется, пока чувство вины и раскаяния не исчезнет.
      - И что тогда?
      - И тогда ты продвинешься дальше. Поднимешься на следующую ступеньку. Вот увидишь.
      Лизл прохватил озноб.
      - Я?
      - Конечно. Увидишь, в следующий раз будет легче.
      - Я не хочу следующего раза, Раф.
      Он остановился и посмотрел на нее. Они стояли на углу. Мимо проходили люди, но Лизл их едва замечала. Все прочие соображения затмило разочарование в глазах Рафа.
      - Это не для меня, Лизл. Это все для тебя. Я пытаюсь снять с тебя путы - освободить, чтобы ты могла взлететь к вершинам своих возможностей. Ты не сможешь летать, пока не сбросишь кандалы, в которых тебя продержали всю жизнь. Хочешь освободиться или нет?
      - Конечно хочу, но~
      - Никаких "но". Хочешь сидеть здесь в цепях или взлететь вместе со мной? Выбирай.
      Лизл видела, как он серьезен, и в этот момент поняла, что может его потерять. Да, он молод, да, она прожила почти вдвое больше, чем он, но она, черт побери, не припомнит, чтобы когда-нибудь так хорошо себя чувствовала, чтобы так радовалась жизни. Она ощущает себя полноценной женщиной, интеллектуальным и сексуальным существом, для которого здесь нет границ и пределов. Она слышит, как ее манит величие, и ей остается только откликнуться на этот зов.
      Все это благодаря Рафу. Без него она так и осталась бы еще одной занудой математичкой.
      Занудой. Господи, как ненавистно ей это слово! Но она всегда была занудой. Понимала это и мужественно признавала: она зануда до мозга костей и устала от этого. Она не хочет быть тем, чем была, и Раф дает ей шанс стать чем-то Другим. Что он сделает, если она не ухватится за этот шанс? Повернется и уйдет? Поставит на ней крест, как на не оправдавшейся надежде?
      Она не вынесет этого.
      Но этого и не будет. С занудой математичкой покончено. Новая Лизл Уитмен возьмет жизнь в собственные руки. Выжмет из нее все до капли.
      Только воровать она не желает. Пусть Раф утверждает, что другие люди должны ей все это, сама мысль о воровстве отвратительна. Не имеет значения, сколько раз это сделать, она все равно будет чувствовать себя виноватой.
      Впрочем, можно и притвориться. Притвориться, что чувство вины и раскаяния по этому поводу преодолено, и тогда они это оставят и перейдут к другому, более спокойному и здоровому времяпрепровождению. Раф такой решительный, такой настойчивый, но она уверена - это по молодости. Немного времени, и она успокоит его, безусловно.
      Она улыбнулась ему.
      - Хорошо. Я готова. Кого и когда теперь будем грабить?
      Он засмеялся и крепко обнял ее.
      - Сейчас. Пройдем чуть-чуть вверх по улице. Пошли!
      - Замечательно, - сказала она и полезла в сумочку, стараясь скрыть испортившееся настроение. Вытащила пачку конвертов.
      - Что это?
      - Приглашения на рождественскую вечеринку. Я их дописывала сегодня утром.
      - Она бросила конверты в почтовый ящик и мысленно помолилась, чтобы вместо вечеринки не оказаться в тюрьме.
      Глава 8
      Эверетт Сандерс вышел из автобуса по дороге из кампуса, как всегда, на своей остановке, и прошагал три с половиной квартала до дому. По дороге забрал из чистки пять белых рубашек с короткими рукавами - уложенных в коробку, не накрахмаленных. У него был десяток таких рабочих рубашек; пять он всегда держал дома, а пять - в чистке. Как всегда, остановился перед большим окном таверны "Рафтери" и заглянул внутрь, на людей, собравшихся там, в полутьме, чтоб провести за выпивкой остаток дня и вечер. Смотрел ровно одну минуту, потом продолжил путь к Кенсингтон-Армс, пятиэтажному кирпичному многоквартирному дому, выстроенному в двадцатых годах и каким-то образом умудрившемуся пережить охватившую Сан-Белт лихорадку нового строительства.
      Поднимаясь на третий этаж к своей трехкомнатной квартире, он рассортировывал ежедневную почту в надлежащем порядке: внизу журналы и каталоги, потом корреспонденция второго и третьего сорта, потом важнейшие письма. Важнейшие всегда сверху. Вот как он это делал. Хотелось бы только, чтобы почтальон клал их в ящик так же разложенными.
      Эв, как всегда, сложил почту аккуратной стопкой в обычном месте - на столике рядом с диванчиком - и прошел в кухоньку. Квартира у него маленькая, но переезжать в большую нет смысла. Что ему делать в лишней комнате? Это будет означать только лишнюю уборку. Компаний у него не бывает, так в чем смысл? Ему и здесь хорошо.
      Проходя мимо, заметил налет пыли на полированной поверхности небольшого обеденного стола, вытащил платок, вытер ее. Огляделся вокруг. Все в порядке, все чисто, все на своих местах, где и должно быть. Телевизор между софой и диванчиком в гостиной; компьютерный терминал, тусклый и темный, на столе в столовой. Голые оштукатуренные стены. Он постоянно напоминает себе, что на них надо бы что-то повесить, но всякий раз, отправляясь смотреть картины, не обнаруживает ничего для себя привлекательного. Единственное, что у него есть, - старая фотография бывшей жены, которую он держит на ночном столике.
      В кухоньке Эв насыпал в бумажный стаканчик несоленого поджаренного арахиса - ровно до половины - и вернулся с ним в гостиную. На этой неделе он читает роман "Гавайи" - толстый. До обеда ему надо одолеть ежедневную норму страниц. Он клевал один за другим орешки и вскрывал почту. Разумеется, сначала важнейшую.
      Приглашение от Лизл на вечеринку бесконечно удивило и бесконечно обрадовало его. Что за милая, славная женщина - она думала о нем, строя свои планы. Он был тронут. Он питал к Лизл теплые чувства, и, хотя ее намерение написать статью для Пало-Альто было прямым вызовом в его адрес, претензией на ту же должность, это не изменило его отношения к ней. Она имеет на это полное право. А после всего пережитого в прошлом Эверетт уже ничего не боится, тем более со стороны столь уважаемого коллеги, как Лизл.
      Но он вынужден отклонить приглашение. О вечеринках подобного сорта не может быть речи.
      Он обратил внимание, что в письме указан адрес не Лизл, а какого-то дома в шикарной новостройке. В Парквью. Должно быть, он принадлежит этому Рафу Лосмаре, с которым она встречается.
      Бедная Лизл. Она, безусловно, считает себя очень скрытной и осторожной, однако ее интрижка с богатым аспирантом - притча во языцех для всего факультета.
      Эв гадал, что этот Раф Лосмара в ней нашел. У него тоже репутация блестящего ума, может быть даже равного Лизл, но он почти на десять лет ее моложе. Зачем он связался с женщиной старшего возраста? В научном плане Лизл не способна ему помочь - она с другого факультета. Чего же он добивается?
      "Это не мое дело", - сказал он себе.
      Впрочем, возможно, он несправедлив к Лизл. Она женщина привлекательная - по крайней мере, Эв всегда считал ее таковой, - а сейчас, похудев, стала еще привлекательней. Ничего удивительного, если за ней будут ухаживать многочисленные мужчины.
      По этой причине коалиция прочих членов математического факультета становится все более агрессивной. Когда они пристают к нему с предложениями держать пари на то, сколько времени будет длиться роман Лизл, он холодно отказывается. Ему надо бы послать их к черту, пойти к Лизл и все ей рассказать, но недостает мужества сообщить ей дурные вести.
      Он надеется, что Лизл с этим Лосмарой еще долго будут вместе, просто чтобы показать факультетским идиотам.
      А как же газонокосильщик? Эв все еще видит, как Лизл с ним обедает. Интересно, как он относится к ее связи с Лосмарой?
      Уилл Райерсон не стал вскрывать конверт. Он и так знал, что в нем. Бросил письмо на кухонный стол и принялся мерить шагами центральную комнату дома, который снимал последние три года. Крошечный особнячок был сырым и старым, построенным на бетонных плитах, что не мешало термитам обосноваться в стенах. Он мог поклясться, что ночами, лежа без сна в безмолвной тьме, слышит, как они чавкают. Дом стоит на большом лесистом участке среди плотной заросли дубов. Ему даже выходить не надо, чтобы узнать, что начинается осень, - град желудей по крыше возвещает о приближении холодов.
      Ничего здесь Уиллу не принадлежит, кроме еды, белья и "Макинтоша" на столе в столовой. Дом сдавался меблированным. Даже декорированным, если можно так выразиться. Прежний жилец держал лавочку у дороги, специализируясь на торговле расписным бархатом. По словам владельца дома, он разорился и однажды ночью исчез, оставив после себя некоторое имущество. Хозяин со знанием дела выбрал несколько работ для себя, а остальные развешал в маленьком доме, буквально закрыв стены сплошь. Куда бы ни поворачивался Уилл, кругом были ярды темного бархата, переливающиеся ярчайшими красками - желтые львы, оранжево-полосатые тигры, клоуны с печальными глазами, белые жеребцы, разинувшие в ржании алые пасти, и множество идеализированных портретов доброго старого Элвиса - позднего Элвиса, в блестках, с высокими воротниками, в белоснежных костюмах короля рок-н-ролла.
      Когда Уилл только что въехал, эта коллекция немало его раздражала, но за несколько лет он с ней свыкся. А потом обнаружил, что одна-две работы нравятся ему все больше и больше. Это его обеспокоило.
      Он опять взял конверт и, не открывая, посмотрел на него.
      Вечеринка.
      Лизл почти ни о чем другом не говорит в эти дни. И не перестает приставать к нему, уговаривает прийти. Она видит тут солидный шанс свести их вместе с Рафом Лосмарой. Раф, Раф, Раф. Уилл устал о нем слушать. Отчасти ему очень хочется встретиться с человеком, который, полностью, без остатка завладел сердцем Лизл. Ему любопытно, что представляет собой мужчина - тем более молодой, - сумевший добиться такой привязанности от столь интеллектуальной женщины. А отчасти он очень боится встречи, боится увидеть, что Раф Лосмара - колосс на глиняных ногах.
      Чего тянуть? Он надорвал конверт.
      Так и есть. После всех его отказов она упорствует и все равно приглашает его. Праздничная вечеринка, с восьми и до неопределенного часа, в субботу накануне Рождества. В кооперативе Рафа на Парквью.
      Звучит неплохо. Плохо, что он не может пойти. Не только потому, что будет чувствовать себя не в своей тарелке - рабочий среди профессоров, - но и потому, что там есть телефон.
      А потом он увидел приписку в конце странички:
      "Уилл!
      Пожалуйста, придите. У меня мало друзей, и я хочу, чтобы все они были в компании. Без вас это будет уже не компания. Пожалуйста!
      С любовью, Лизл".
      Грешно. Как тут отказаться? Невыносимо думать, что он обидит ее, но идти нельзя. Это невозможно. Или возможно? Может быть, есть один способ. Надо подумать~
      Глава 9
      Уилл совершал третий объезд комплекса Парквью. На каждом кругу он проезжал мимо особняка Рафа Лосмары и каждый раз не решался остановиться и войти. Он чувствовал себя робким подростком, который бесконечно кружит возле дома красивейшей в школе девчонки и не находит мужества постучать в дверь.
      Вечеринка здесь, никаких сомнений. Уилл мог найти ее и без адреса. О ней свидетельствовало скопище автомобилей, приткнувшихся к бровке тротуара перед домом Лосмары.
      Наконец он заставил себя остановить "импалу" на подъездной дорожке, но не заглушил мотор.
      - Ладно, - пробормотал он. - Пора решать.
      Стоит идти или не стоит? Вот в чем вопрос. Он уже на час опоздал. Умнейшим решением было бы повернуть и уехать домой и позабыть обо всех на свете рождественских вечеринках.
      Он видел в окнах гостей с бокалами в руках, как- они смеются, разговаривают, принимают позы. Ему там не место. Они - преподаватели факультета, он - обслуживающий персонал. Кроме того, он так давно не бывал в обществе, что обязательно в первые же десять минут допустит какой-нибудь промах.
      Но все это причины второстепенные. Телефон - вот препятствие, поистине заслуживающее внимания. Что делать с этим чертовым телефоном? С телефонами. В трехэтажном доме Лосмары их наверняка несколько.
      Через пару-тройку минут после того, как он войдет в комнату, где стоит один из них, телефон зазвонит этим долгим жутким звонком, и потом все услышат тот голос, и если Уилл окажется рядом, он тоже услышит, и даже после всех этих лет он не в силах снова его слышать.
      Но у него есть план. И пора приводить его в исполнение. Пора ловить шанс.
      Уилл выключил двигатель и вылез из машины. Перед дверью помедлил, борясь со страстным желанием улетучиться. Он может его победить. Может.
      Сейчас или никогда.
      Не постучав, он шагнул в дом и схватил за руку первого попавшегося. Рука была в твидовом рукаве с кожаной заплаткой на локте. К нему обернулось бородатое лицо.
      - Привет, - сказал Уилл со всей самоуверенностью, с какой мог. - Я с проверкой по службе. Где тут телефон?
      - Я вроде бы видел один на столике рядом с софой в передней комнате.
      - Спасибо.
      Уилл тут же стал пробираться среди гостей, нацелившись прямо вперед, избегая встречаться глазами с кем бы то ни было, ища софу. Белая софа. Белый ковер. Белые стены. Все белое. Гости кажутся совершенно неуместными, режут глаза. Они одеты во все цвета, кроме белого.
      Вот. Слева от софы. Телефон. Белый, конечно.
      План Уилла был прост: он разыщет один за другим телефоны, найдет основной и отключит его.
      Первый стоял перед ним. Он потянулся к нему, но путь вдруг преградила бочкообразная фигура.
      - О, Уилл Райерсон! - произнес знакомый голос. - Это вы? Хвала Господу, я едва вас узнала в пиджаке и при галстуке!
      Это была Адель Коннорс, подружка Лизл, секретарша с математического факультета.
      - Привет, Адель. Знаете, мне надо~
      - О, Лизл так надеялась, что вы объявитесь. - Она огляделась. - До чего же здесь странно, правда? Вы не чувствуете себя здесь странно? Я хочу сказать, поглядите только на эти картины, - продолжала она, понизив голос и указывая на абстрактные полотна. - В них есть что-то нечестивое. Но не волнуйтесь. Господь со мной. А Лизл будет так рада, что вы здесь.
      - Гм~
      Он попытался обойти ее, но ему это никак не удавалось. "Боже мой, телефон!"
      Ей жутко хотелось, чтобы вы были здесь, но она думала, что вы не придете. Так что в прошлую ночь я молилась Богу, чтобы вы сегодня пришли, и видите - вы здесь!
      Он чувствовал, как весь покрывается потом. Теперь телефон может зазвонить в любую секунду. В любую секунду~
      - Я должен позвонить, Адель~
      - Вы знаете, - продолжала она, - в Дарнелле мало кто верит в силу молитвы. Да вот как-то недавно~
      Уилл протолкнулся мимо и склонился над телефоном, сбив трубку.
      Спасен! Хотя бы на время. Он не сможет звонить со снятой трубкой.
      Сначала он так и планировал: отыскивать телефоны, снимать трубку и класть рядом. Но тогда будет слышен гудок или кто-то заметит, что трубка снята, и положит на место. Новый план лучше.
      Загородив собой телефон, Уилл пошарил сзади и отсоединил провод. Теперь телефон отрезан от мира. Провода нет, звонков не будет. Просто и эффективно.
      Он положил трубку на место и повернулся к Адели. Она как-то странно глядела на него.
      - Что за срочность такая? Вы чуть не сшибли меня с ног, когда рвались к телефону.
      - Простите. Мне надо было кое-что уточнить. Но там не отвечают. - Он оглядел комнату. - Где наша хозяйка? Я хотел бы поздороваться.
      - На кухне, наверно.
      - На кухне. Скорей всего, там тоже есть телефон.
      - Спасибо, Адель, - сказал он. - Еще увидимся.
      Уилл попетлял по гостиной, повернул направо за угол, потом налево в обратном направлении, где и была кухня. Где и была Лизл. Она ровными рядами раскладывала канапе [тонкие маленькие кусочки хлеба или сухого печенья, наганные различным гарниром и запеченные] на железном листе, потом сунула его в духовку.
      Уилл замер, смотря на нее. Она была в белом, в таком же белом, как весь дом, в платье из мягкой ткани, которое облегало все, что надо, а белизну его нарушало лишь красно-зеленое пятнышко веточки падуба, пришпиленной на груди слева. Он всегда находил ее привлекательной, но сегодня она была просто прекрасна. Лучезарна.
      Любой, кто сказал бы, что белое не идет блондинкам, никогда не встречал Лизл.
      Она подняла взгляд и увидела его. Глаза ее расширились.
      - Уилл! - Она вытерла руки посудным полотенцем и обняла его. - Вы здесь! Не могу поверить. Вы же сказали, что не придете.
      Ваша записочка заставила меня передумать.
      - Я так рада! - Она снова прижалась к нему. - Это великолепно!
      Как ни приятно все это было, Уилл не мог сейчас наслаждаться. Он смотрел по сторонам поверх ее головы, ища телефон. И нашел - рядом с холодильником. На стене.
      - Как его отсоединить?
      Он мягко отодвинул Лизл на расстояние вытянутой руки.
      - Дайте на вас посмотреть, - произнес он, а мозг его лихорадочно соображал: настенный телефон - этого он не предусмотрел. - Вы потрясающе выглядите!
      Глаза ее блестели, щеки горели румянцем. Она выглядела взволнованной. И счастливой. Как хорошо видеть ее такой счастливой. Но надо что-то делать с телефоном. И поскорей.
      - Да и вы сами не так уж плохи, - одобрила она, протянула руку и поправила ему галстук. - Но я бы сказала, носить галстуки вы не приучены.
      - Можно воспользоваться вашим телефоном? - спросил он.
      Она сморщила лоб.
      - Я думала, вы не любите телефоны.
      - Никогда этого не говорил. Я говорил, что не желаю иметь телефон в своем доме. - Он протянул руку и снял трубку. - Поэтому и хочу воспользоваться вашим.
      - Собственно, это телефон Рафа.
      - Просто один местный звонок.
      - Я совсем не о том. Давайте звоните. Возражать он не станет.
      Она отвернулась к духовке. Пока Лизл проверяла готовность своих канапе, Уилл засунул руку под аппарат и стал шарить сзади. Это было непросто, и он навалился всем телом. Если удастся зацепить провод, можно~
      Аппарат вдруг с треском отскочил от стены. Он оглянулся и увидел, что Лизл смотрит на него.
      - Что вы там~
      Он глупо улыбнулся. Не следует нарываться на скандал, надо было поосторожней.
      - Ничего страшного. Не привык обращаться с такими вещами. Не беспокойтесь. Сейчас я его повешу.
      Он обнаружил, что телефон присоединен к стене трехдюймовым проводком, быстро отсоединил его и повесил аппарат на стену. Снял трубку, послушал. Мертвая тишина.
      - Номер занят, - сообщил он Лизл, вешая трубку. - Что, если я попытаюсь попозже?
      - Конечно.
      - Сколько тут вообще телефонов?
      - Три. Один в гостиной, один наверху, в~ - Голос ее прервался. - Вы уже видели Рафа?
      - Нет. Я минуту назад пришел.
      - Как только у меня тут все будет готово, я вас познакомлю. - В предвкушении она просияла улыбкой. - Не могу дождаться, когда вы встретитесь.
      - Очень хорошо. Гм~ а где здесь туалет?
      - За углом направо.
      - Я сейчас вернусь.
      Уилл нырнул за угол, увидел лестницу, побежал на второй этаж. Заглянул в открытую дверь, в спальню, всю белую, с двуспальной кроватью, утопающей в белых мехах, заметил телефон на ночном столике. Через несколько секунд он возвращался на первый этаж легкими шагами, с легким сердцем. Все три телефона отключены. Можно слегка расслабиться и доставить себе удовольствие.
      - Вот вы где! - воскликнула Лизл, перехватывая его в коридоре по дороге на кухню. Рука ее была просунута под локоть стройного молодого человека. - Вот тот, с кем я уже несколько месяцев хочу вас познакомить.
      Лизл представила Рафа Лосмару. Черные волосы, черные усики, красивые черты, проницательные глаза. Белая рубашка с открытым воротником и белые брюки - такие же белые, как платье Лизл, - подчеркивают его смуглость. Уилл понял, что эти двое - поистине идеальная пара. И всем демонстрируют это.
      Пожимая руку Рафа, Уилл испытал сильнейшее ощущение, что он его когда-то уже встречал. То же самое ощущение, которое кольнуло его, когда он видел Рафа на расстоянии, но сейчас, при близком рассмотрении, оно оказалось почти сокрушительным.
      - Мы с вами никогда не встречались? - спросил Уилл.
      Раф улыбнулся. Ослепительно, очаровательно.
      - Нет, не думаю. Я вам кого-то напоминаю?
      - Очень. Только никак не могу вспомнить.
      - Возможно, мы виделись в кампусе.
      - Нет, не то. Мне кажется, что это было много лет назад.
      - Я вырос на юго-западе. Вы там бывали?
      - Нет.
      Раф улыбнулся еще шире.
      - Возможно, в другой жизни?
      Уилл молча кивнул, роясь в воспоминаниях.
      - Возможно.
      "В другой жизни~"
      До приезда в Северную Каролину Уилл провел около года на Нью-Провиденсе и близлежащих островах; в основном это было пропащее время. В некотором смысле - другая жизнь.
      - Вы никогда не бывали на Багамах? - спросил он Рафа.
      - Еще нет, но очень хотел бы.
      Уилл пожал плечами.
      - Пожалуй, оставим пока эту тайну. Но я рад познакомиться с вами. Лизл мне о вас столько рассказывала.
      - Надеюсь, хорошее, - сказал Раф.
      - Только самое лучшее.
      Раф обнял Лизл за талию и привлек к себе.
      - И мне она о вас много рассказывала. Может быть, вы заглянете как-нибудь, когда вся эта суета кончится, и мы посидим и получше узнаем друг друга. А сейчас я должен убедиться, что все накормлены и напоены. - Он чмокнул Лизл в щеку. - Пока.
      Уилл проследил, как Раф исчезает в наполненной людьми гостиной. Похоже, хлопот у него немало. Но что в нем такого знакомого? Не похоже, чтобы он встречал Рафа раньше, может, он просто очень похож на кого-то. Ответ плавал в подсознании мучительно близко к поверхности. Придется ждать, когда он вынырнет, но, кроме того, Уилл словно чувствует, что подсознание, возможно, предостерегает его насчет Рафа.
      Он повернулся к Лизл.
      - Ну, - спросила она, - что скажете?
      Глаза ее так сияли, улыбка была полна такой невероятной гордости, что Уилл мог только радоваться за нее.
      - Я его пока совсем не знаю, но он кажется очень приятным.
      - О, это так и есть. И он еще очень оригинален. У него на все своя точка зрения.
      - А она не очень расходится с вашей?
      Ему показалось, что глаза Лизл на мгновение затуманились, а потом прояснились. Она рассмеялась.
      - Иногда он меня удивляет. Но с Рафом ни минуты не бывает скучно. Никогда!
      Размышляя, как он этого добивается, Уилл пошел следом за Лизл на кухню.
      И в самом деле.
      Вдобавок он предпочитает заниматься делом. Никогда не любил вечеринок с коктейлями. Однако вынужден признать, что сегодня получает удовольствие. Он выпил скотч со льдом, лавируя среди гостей с подносом, на котором были разложены ломтики на салфеточках. Все вели себя дружелюбно. Некоторые выпили чуть-чуть лишнего, и разговор становился шумным, но никто не выходил за рамки приличий.
      И тогда зазвонил телефон.
      Уилл заледенел, едва не выронив поднос. Наверно, его кто-то подсоединил. Он начал молиться, чтобы звонок смолк, а потом зазвонил снова, нормально. Но нет. Он звенел и звенел, упорно, безжалостно.
      И люди услышали. Один за другим они замолкали под влиянием этого бесконечного звонка. Гул голосов быстро стих наполовину, потом забубнил лишь один невнятный голос. Потом и он смолк. Потом остался только звонок, проклятый, нескончаемый, потусторонний звонок.
      Уилл обратился в камень. Краешком глаза отметил движение слева и увидел, как Лизл шагнула из холла в гостиную.
      Уилл пробирался через гостиную, неся второй поднос с канапе. Лизл пыталась отговорить его помогать, но он настоял, объясняя, что никого здесь не знает, а это лучший способ познакомиться с гостями.
      "Что за трезвон?" - подумала Лизл, входя в комнату.
      Боже милостивый, что с телефоном? Почему он так звонит? Всех гостей распугал. В гостиной как на картине - все молчат, все застыли на месте, все смотрят на телефон.
      Что-то в этом звонке непривычное, необычное. Надо его остановить.
      Лизл прошла через комнату и подняла трубку. Когда звон прекратился, по гостиной прошелестел явственный вздох. Тишина, благословенная тишина~ Она поднесла трубку к уху~
      ~и услышала голос.
      Детский голос, голосок мальчика, всхлипывающий, испуганный. Нет, больше чем испуганный - почти неразборчивый от страха, - плачет, молит отца прийти и забрать его, ему плохо, он боится, он хочет домой.
      - Алло! - сказала она в трубку. - Алло! Здесь нет твоего отца. Кто ты?
      Ребенок плакал.
      - Скажи мне, кто твой отец, и я найду его.
      Ребенок продолжал умолять.
      - Где ты? Скажи мне, где ты, и я тебе помогу. Я сама приду за тобой. Только скажи, где ты!
      Но малыш, казалось, не слышал ее. Лизл снова попыталась заговорить с ним, но безуспешно. Не останавливаясь перевести дух, он продолжал с плачем звать отца, и голос его постепенно перерастал в вопль. Он вдруг в ужасе завизжал:
      - Отец, придите и заберите меня, пожалуйста, приди-и-ите! Отец, отец, отец~
      Лизл отдернула трубку. Как громко! Просто невыносимо слышать такой неприкрытый ужас в детском голосе. Oна оглянулась вокруг. Лица у всех были напряжены, так же как у нее, все смотрели на телефон, слушали этот тоненький голосок. Они его тоже слышали.
      - ~Не позволяйте ему убивать меня! Я не хочу умирать!
      - Что я должна сделать? - спросила она. - Что я~
      Голосок неожиданно оборвался, и внезапно наставшая мертвая тишина поразила её, как удар грома.
      - Алло! - сказала Лизл в трубку. - Алло! Ты слушаешь? Что с тобой?
      Никакого ответа.
      Она постучала по рычажку, но телефон замер. Даже гудка не было.
      Она чуть не заплакала. Где-то перепуганному ребенку нужна помощь, а она ничего не может сделать. Гудка нет, и в полицию позвонить невозможно.
      Снова застучала по рычажку и заметила, что провод лежит, свернувшись кольцом, на ковре за столом. Розетка на стене пуста. Телефон выключен.
      "Боже мой! Как~"
      Лизл медленно повернулась и посмотрела на гостей. Их бледные застывшие лица выражали те же чувства, которые испытывала она.
      Где Уилл?
      Его не видно. Она помнит, что, когда подходила к телефону, он стоял посреди гостиной, держа поднос. Она помнит его дикий взгляд, когда он слушал этот безумный звонок. Словно загнанный в угол зверь. Где он сейчас? Она опустила глаза. Поднос с остывшими пирожками в салфетках стоял на кофейном столике.
      С улицы Лизл услышала визг автомобильных покрышек. И через высокое окно увидела, как вниз по улице мчится старенькая "импала" Уилла.
      Глава 10
      Манхэттен
      Детектив сержант Ренни Аугустино обнаружил на своем столе уведомление, что шеф желает видеть его прямо сейчас. Более приятного или полезного занятия у него в данный момент не было, так что он направился в кабинет Муни.
      - В чем дело, лейтенант? - спросил Ренни, опускаясь в кресло перед тошнотворно зеленым столом Муни. На шкафу с архивными документами стояла крошечная пластмассовая рождественская елочка - результат обучения миссис Муни на курсах рукоделия, - и огоньки на ней беспорядочно мерцали.
      Шеф детективов Мидтаун-Норт лейтенант Джеймс Муни, мордастый пятидесятилетний "бульдог", поднял глаза от бумаги, которую держал в руках. На его лысине отражался свет флуоресцентных ламп с потолка.
      - Пришел запрос комиссара полиции, Аугустино, - сообщил он своим обычным плаксивым тоном. - Он хочет включить тебя в новый спецотряд, что будет брать того киллера, за которым числится серия убийств.
      - Вы уверены, что я тот самый Аугустино?
      Муни заулыбался. Он делал это не часто.
      - Да. Уверен. Потому что уточнял, чтобы самому убедиться.
      Ренни был поражен. Он понадобился комиссару полиции?
      - Прямо как кирпич на голову.
      - Это твой шанс, Ренни. Справишься как следует, и ты снова на коне.
      Ренни смотрел на Муни и видел, что шеф искренне желает ему добра. И его мнение о Муни вдруг разом переменилось. Начальник не очень ему нравился - компетентный, но раздражающий Ренни своим чрезмерным вниманием к канцелярской бумажной работе. Он не вдохновлял своих детективов. Подчиненным приходилось самим шевелиться, если они не собирались остаться простыми бумагомарателями. К счастью, в Мидтаун-Норт работало немало энтузиастов. Но, может быть, Ренни был слишком суров к Муни. И, может быть, потому, что испытывал неприязнь ко всем, кто носил лейтенантские нашивки, которые Аугустино сам давным-давно должен был получить.
      - Угу, - сказал Ренни, поднимаясь и протягивая руку. - Может, и так. Спасибо, лейтенант.
      Муни ответил на рукопожатие и протянул бумаги.
      - Тебя ждут на Полис-Плаза сей момент. Постарайся не опаздывать.
      Когда Ренни шел через дежурку, остальные детективы поздравляли его. Сэм Ланг в измятой зеленой кожаной куртке поджидал у стола, держа в левой руке чашку кофе, а правую протягивая ему навстречу.
      Рождественский подарок, а, напарник?
      Что за шум? - спросил Ренни, пожимая Сэму руку. - Я что, один во всей полиции ничего не знал?
      Ну, если бы вечно не опаздывал, и ты был бы аu courant. [в курсе дел (фр.)]
      Ренни покосился на него. Он терпеть не мог, когда люди вставляли иностранные словечки. Разве что итальянские, тогда ладно.
      - У меня вопрос, Сэм. Почему я?
      - Потому что ты волевой и настойчивый.
      Ренни подозрительно оглядел напарника поверх очков.
      - "Волевой"~ "Аи courant"~ Ты снова взялся за этот учебник, который учит красиво выражаться?
      - Позволь сформулировать по-другому, - с некоторым неудовольствием сказал Сэм. - Ты просто бульдог долбаный, когда за кого ухватишься.
      - Откуда об этом знать комиссару полиции?
      - Как откуда? А дело Дэнни Гордона?
      - Угу. Ну да. Только где он был, когда меня вышибали из-за дела Дэнни Гордона?
      - Кого это волнует? Значит, твое имя у комиссара в списке самых настырных сыщиков.
      - Было бы мило, если б он сперва поинтересовался, хочу ли я браться за это.
      - А ты что, не хочешь?
      - Не знаю, Сэм.
      - Ты что, шутишь? Тебе дают шанс продолжить карьеру, Ренни. Я хочу сказать, тебя сделают лейтенантом, когда спецотряд возьмет этого типа. Что тут плохого?
      Может, и есть кое-что. Вдруг все опять обернется в ночной кошмар.
      Как дело Дэнни Гордона.
      Еще один маньяк-убийца разгулялся на воле. Начиная с лета девяностого года, под знаками зодиака плодится тьма подражателей. Мэр и комиссар полиции делают крупную ставку на создание нового оперативного спецотряда для охоты за новым лунатиком, который распугал с улиц города хорошеньких женщин, а заодно и тех, кто по ошибке причисляет себя к таковым.
      Что, если они не справятся? Что, если Ренни ввяжется в это дело, а они не возьмут убийцу?
      Он не сможет еще раз пройти через это. Провал дела Гордона истерзал его. Даже сейчас, через пять лет, дня не проходит, чтоб он не вспоминал мальчишку - и его убийцу.
      - Ты ведь не собираешься давать им от ворот поворот? - спросил Сэм, сделав громадный глоток кофе.
      Ренни силился улыбнуться.
      - Нет, конечно. Пускай я сумасшедший, но не дурак же.
      - Правильно. Потом и меня туда перетянешь.
      И тогда возник Поттс с листом лощеной бумаги в руке.
      - Вам факс, сержант.
      Сэм засмеялся.
      - Должно быть, от мэра.
      - Нет, - сказал Поттс, - из "Саутерн Белл". Что-то про~
      Ренни вдруг насторожился.
      - Дай сюда.
      Он схватил лист и просмотрел его.
      Еще один звонок. И в том же городе, что в прошлый раз - в Пендлтоне, в Северной Каролине. Пять лет назад он разослал просьбу следить за сообщениями о хулиганских звонках особого рода: необычный звонок, детский голос, умоляющий о помощи. Наверно, кто-то в компании "Саутерн Белл" заложил распоряжение в компьютер.
      "Благослови тебя Бог, кто бы ты ни был".
      Это он! Сукин сын! Это он! Это Райан! Он в Северной Каролине, в Пендлтоне, в Северной Каролине!
      - Что за Пендлтон? - поинтересовался Поттс. - И где это?
      - Не знаю, - бросил Ренни, натягивая куртку. - Но собираюсь сейчас же разузнать побольше.
      - Ты что, в библиотеку собрался? - спросил Сэм.
      - Угу. Прихвачу пару книжек про Пендлтон, чтоб почитать в самолете. На сей раз не собираюсь терять ни минуты.
      Лицо Сэма обмякло. Он взмахом руки отогнал Поттса.
      Голос его перешел в пронзительный шепот.
      - В самолете? Что ты хочешь сказать~
      - Лечу туда. Попрактикуюсь гнусавить по-южному. Сойду за южанина?
      - Ага. Из Южного Бронкса. Слушай, старик, ты рехнулся? Нельзя тебе никуда ехать.
      Ренни с трудом заставил себя взглянуть в обеспокоенные глаза Сэма.
      - Я должен ехать, Сэм. Ты же знаешь.
      - Ничего я не знаю! О чем речь, будь я проклят? В спецотряде ты лейтенантские нашивки заработаешь!
      - Это еще бабушка надвое сказала, - ответил Ренни.
      Он разделил наваленные на столе бумаги на две аккуратные стопки, особо не разбирая их по порядку, и задвинул свой стул под стол.
      - Кроме того, я чувствую, что заболеваю гриппом, и тяжело заболеваю. Честно признаться, меня уже знобит.
      Сэм скривился в мрачной усмешке.
      - Ты шутишь, да? Правда? Очередной розыгрыш?
      - Посмотри мне в лицо, - предложил Ренни, зная, что должен выглядеть чертовски жутко. - Неужто это лицо парня, который шутит?
      - Господи Иисусе, Ренни! Комиссар лично тебя требует! Ты не можешь сейчас уехать!
      - Дело Дэнни Гордона прежде всего, Сэм. Ты же знаешь. - Он начинал горячиться. - Я гоняюсь за этим гадом долбанным пять лет и стою там же, где начал. Господи, ты же знаешь, чего мне стоило это дело! И вот я получил первую настоящую ниточку! Бог знает, куда она тянется, и ты думаешь, я отложу ее на потом? Нет, Сэм! Нет, будь я проклят! И хватит об этом.
      Ренни выскочил из участка в холодную утреннюю серость, прежде чем Сэм успел попытаться еще раз наставить его на путь истинный. Он сбежал вниз по ступенькам в подземку, вскочил в почти пустой поезд, который только что прибыл. Мысли о Дэнни Гордоне навалились на него и подгоняли всю дорогу до Куинса.
      Доехав до своей остановки и выбравшись наверх на улицу, он увидел, что тучи нависли ниже, в покалывающей лицо мороси начинают мелькать снежинки. Дождь со снегом. Но он, без дождевика и зонтика, словно этого не замечал. Вдобавок плохая погода вполне соответствовала настроению. Он закурил сигарету, быстрыми шагами прошел два квартала до своего дома, поднялся в квартиру на втором этаже.
      Позвонив в "Америкэн", Ренни заказал билет до Рейли, быстренько собрал вещи, побросал в потертый старый чемодан несколько чистых рубашек, пару брюк, туалетные принадлежности, сверху вывалил прямо из ящика шкафа носки и несколько смен белья. Снял портупею и "смит-и-вессон" 38-го калибра, сунул их в чемодан между трусами. Надо успеть на электричку в аэропорт Ла-Гуардиа.
      Но сперва кое-куда заскочить.
      Улицы были уже в снегу. Он поднял воротник и пошел в южном направлении, миновал несколько кварталов, свернул на восток, пока не дошел до старого, обнесенного забором здания. Снежные хлопья падали ему на голову, таяли, холодные капли просачивались сквозь редеющие волосы, а он все стоял и смотрел на фасад. Слева от двери еще виднелась табличка:
      ПРИЮТ СВЯТОГО ФРАНЦИСКА ДЛЯ МАЛЬЧИКОВ
      Не в первый раз он стоит перед домом, где жил Дэнни Гордон. Он приходит сюда регулярно, чтобы вновь повторить клятву, данную здесь пять лет назад.
      Тогда тоже шел снег.
      Дэнни Гордон мертв. Хотя тело так и не удалось найти, в душе у Ренни не оставалось сомнений; он не сомневается, что священник убил его. Райан не мог скрыться и разъезжать с мальчиком, который был так изуродован. Нет. Он завершил то, что начал, и испарился. Полностью скрылся из виду.
      До этой самой минуты. Через столько лет наконец обнаружилась ниточка. Ренни готов идти за ней на край света.
      Ради Дэнни.
      "Я не знаю, где ты, мальчик, но знаю, что ты мертв. Не думай, что если у тебя нет ни родных, ни семьи, значит, ни единую живую душу не волнует, что с тобой сделали. Волнует. Меня. И я намерен добраться до того, кто это сделал. Я, Ренальдо Аугустино, обещаю тебе это".
      Он отвернулся и пошел под снегопадом к станции подземки, шепча кому-то еще одно обещание.
      "А когда я доберусь до тебя, отец Билл Райан, доставлю тебя сюда~ но сначала заставлю отведать всего, что ты сделал с несчастным ребенком".
      Глава 11
      Северная Каролина
      Насчет воровства Раф оказался прав. Дело пошло легче. Это совершалось против ее воли.
      При каждой мелкой краже Лизл искала в себе чувство вины, в каждом случае пыталась найти признаки угрызений совести, но, несмотря на все старания, вины не чувствовала, сожаления становились все слабее, все легче, пока не разлетелись в прах, который сыпался как песок сквозь пальцы.
      Она переменилась. Очень многое теперь видела в другом свете. Например, собственных родителей~
      На Рождество ей пришлось ехать домой. Выхода не было. Не хотелось расставаться с Рафом, но его тоже ждала семья, так что на праздники они разлучились.
      Это был полный кошмар.
      И полное прозрение. Она никогда раньше не понимала, До чего ничтожны ее родители. Какие они мелочные, самовлюбленные. Они практически не обращали на нее внимания. В сущности, их интересовало только одно - они сами. Им надо было, чтобы она провела праздники дома, не потому, что они действительно хотели ее видеть, а потому, что так полагается: единственный ребенок на Рождество должен быть дома. Ничего из происходящего у них за дверью их не занимало и не волновало, за исключением того, как они выглядят в глазах окружающих.
      Воспоминание об обеде в рождественскую ночь еще живо в памяти - как она сидела и слушала их разговоры. Мерзкие пошлости, колкости, ревнивые замечания. Тонко рассчитанные, целенаправленные и язвительные, оскорбительные намеки, когда они расспрашивали, как она собирается делать карьеру, не хочет ли еще раз выйти замуж и подарить им внуков, чтобы они догнали своих старых друзей Андерсонов, у которых уже трое. Она никогда раньше не знала родителей, и несколько месяцев с Рафом открыли ей глаза.
      Все это было тягостно. И приводило в ярость. Лизл спрашивала себя, что, в сущности, сделали эти люди как родители. Кормили ее, одевали, давали крышу над головой - она признает, это уже кое-что, ибо не все родители делают для детей даже это, - но, кроме удовлетворения жизненных потребностей, чем обеспечили? Что они ей передали?
      Она была потрясена, когда осознала, что в ее жизни нет главного, на чем следовало сосредоточиться. Ее вырастили и выпустили в мир без компаса. А поскольку она со своей стороны ничего не предпринимала, чтобы поправить дело, ей оставалось плыть по волнам в полном смысле слова - в эмоциональном, духовном и интеллектуальном плане.
      На следующий день после Рождества она улетела назад в Пендлтон. И была невероятно обрадована, обнаружив, что Раф ее ждет.
      И сейчас он стоит рядом с ней на тротуаре неподалеку от ювелирного магазина Болла. Они только что совершили двадцать вторую кражу.
      - Хорошо, - подытожил Раф. - Кому же из случайных счастливцев прохожих достанется наша добыча?
      Лизл вглядывалась в лица проходящих мимо покупателей, для которых уже миновал рождественский бум, и тех, кому пришлось позаботиться об ответных подарках, потом перевела взгляд на золотую булавку с бабочкой, зажатую в ладони, несколько минут назад украденную с прилавка. Ее очаровывала тончайшая филигрань на крылышках.
      - Никому, - проговорила она.
      Раф повернулся к ней, подняв брови.
      - Что?
      - Она мне нравится. Пожалуй, оставлю себе.
      Слова эти поразили ее. Как будто они сами ожили и сорвались с губ вопреки ее воле. Но это правда. Она хочет оставить булавку себе.
      Медленная улыбка расплылась на лице Рафа.
      - Никакой вины? Никакого раскаяния?
      Лизл прислушалась. Нет. Никакого чувства вины нет. Собственно говоря, кражи стали обычным делом. Ну, может быть, не совсем обычным, а, скажем, таким, как особое поручение на работе или командировка не больше.
      - Нет, - призналась она, качая головой и глядя на золотую, бабочку. И это пугает меня.
      - Не надо пугаться.
      Раф взял булавку, распахнул на Лизл пальто и пришпилил бабочку к свитеру.
      - Почему? - спросила она.
      - Потому, что это рубеж, и надо радоваться, что ты его перешагнула.
      - Я чувствую, как у меня на душе растет мозоль.
      - Ничего подобного. Вот такие мысли и отбрасывают тебя назад. Негативные образы. Ни о каких мозолях не может быть речи. Ты освобождаешься от детских кандалов.
      - Я не считаю себя свободной.
      - Потому что сброшена только одна цепь. Остается еще немало. Намного больше.
      - Не знаю, хочу ли я слушать об этом.
      - Доверься мне.
      Раф взял ее за руку, и они пошли по Конвей-стрит.
      - До сих пор, - возвестил он, - мы предпринимали безликие акты освобождения.
      - Безликие? Что это значит? Они затронули множество лиц.
      - Фактически нет. Мы воровали в магазинах. Безликие корпорации не понесли ни малейшего ущерба от наших действий.
      - Ты что, хочешь сделать меня марксисткой?
      На лице Рафа появилось недовольное выражение.
      - Пожалуйста, не задевай мои умственные способности. Нет. Я хочу сказать, что отныне мы переходим на личности.
      Лизл это не понравилось.
      - Что ты имеешь в виду?
      Не что, а кого. Я лучше тебе покажу, чем рассказывать. Завтра - долго ждать не придется. - Он открыл правую переднюю дверцу "мазерати" и кивнул ей на сиденье. - Карета подана.
      Когда Лизл садилась в машину, в желудке ее образовался маленький ледяной комочек. Облегчение при мысли, что с воровством покончено, сменялось крепнущей тревогой при мысли о том, что начнется взамен.
      Глава 12
      На следующий день Лизл, открыв дверь квартиры, с удивлением увидела перед собой усталого с виду незнакомца. Она ждала Рафа. Он должен был явиться в течение часа, и, услышав звонок, Лизл подумала, что он выбрался пораньше.
      - Чем могу помочь? - спросила она.
      Выглядел незнакомец осунувшимся, был худ, но чисто выбрит и распространял пикантный аромат лосьона после бритья. Широкое пальто несколько скругляло его костлявую фигуру.
      Можете, если вы мисс Лиза Уитмен.
      - Лизл. Это я. А вы кто?
      Он выудил из-под пальто черный кожаный бумажник и мельком предъявил жетон.
      - Детектив Аугустино, мисс Уитмен. Полиция штата.
      Она разглядела блеснувший синим и золотым значок, прежде чем бумажник захлопнулся и опять исчез под пальто.
      Волна паники разом нахлынула на Лизл.
      Полиция! Им известно о кражах!
      Она взглянула на свитер с приколотой золотой бабочкой с филигранными крылышками. Ей захотелось прикрыть булавку ладонью - но ведь это все равно, что указать на нее пальцем, правда?
      Вот оно - стыд, позор, обвинение в преступлении, конец карьеры.
      - Что~ - Во рту у нее пересохло. - Что вам от меня нужно?
      - Вы - та леди, которая жаловалась на странный телефонный звонок шестнадцатого декабря?
      "Странный звонок? Шестнадцатого декабря? О чем он, черт побери~"
      - А, на вечеринке! Звонок на вечеринке! О да, действительно! О Господи, а я думала, вы~ - Она прикусила язычок.
      - Что вы думали, мисс Уитмен?
      - Ничего! Ничего! - Лизл боролась с безумным желанием расхохотаться. Нет, ничего!
      - Можно войти, мисс Уитмен?
      - Конечно! Входите! - пригласила она, отворяя пошире дверь и отступая назад. Она так ослабла от радости, что ей пришлось сесть. - И называйте меня Лизл.
      Он заглянул в блокнот, который держал в руке.
      - Значит, в самом деле Лизл, с "л" на конце? Я думал, это опечатка.
      - Нет. Моя мать была из Скандинавии.
      Лизл с изумлением сообразила, что говорит о матери в прошедшем времени, словно она умерла. После поездки домой на Рождество на прошлой неделе она в каком-то смысле действительно умерла. Лизл прогнала эти мысли.
      - Садитесь, детектив~
      - Аугустино. Сержант Аугустино.
      Пока он усаживался на маленькой кушетке и вытаскивал ручку, Лизл пыталась определить, что у него за акцент. Какое-то непривычное произношение.
      - Так вот, насчет звонка~ - начал было он.
      - Почему им заинтересовалась полиция? - спросила Лизл. - Я сообщала телефонной компании.
      - Да, но тут не только ваш случай. "Саутерн Белл" посчитала, что повод серьезный, и связалась с полицией штата.
      Лизл припомнила ужас в голосе ребенка.
      - Я рада, что они так поступили. Это было ужасно.
      - Я думаю. Вы не могли бы мне точненько все описать, включая сопутствующие обстоятельства? Детально?
      - Я уже дала эту информацию телефонной компании.
      - Знаю, только они доложили нам в общем виде. Мне требуются показания очевидца, из первых рук, чтобы убедиться, что это тот самый случай. Начните, пожалуйста, с самого начала.
      Лизл содрогнулась от необходимости оживить в памяти тот звонок, но если это поможет найти сумасшедшего, устроившего столь пакостную мерзость, она сделает все.
      И она рассказала Аугустино о вечеринке в дома Рафа, описала переполненную гостиную, ненормальный непрерывный звонок, лишивший всех дара речи. Она видела, как он наклоняется к ней все ближе и ближе по мере продвижения рассказа. Он так внимательно слушал, что не делал никаких записей.
      - И так как никто другой вроде бы не хотел отвечать, - говорила она, я сняла трубку. И услышала этот голос. - Она помолчала, охваченная дрожью. - Как мне описать ужас в этом детском голосе?
      Взглянув на сержанта Аугустино, Лизл сразу поняла, что не надо описывать ему этот голос. Она видела выражение его глаз. Почти такое же, какое часто ловила в глазах Уилла Райерсона.
      - Вы ведь его тоже слышали, правда? - сказала она.
      Слова женщины сразили Ренни.
      Откуда ей, черт возьми, знать? Как она догадалась?
      Да, будь он проклят, он его тоже слышал. Он испытал это сводящее с ума переживание пять лет назад, - Господи Иисусе, почти пять лет прошло с того растреклятого дня! - сняв трубку после такого же нескончаемого звонка. Он его слышал. И никогда не забудет. Как можно забыть? Этот голос звучит во сне каждую ночь.
      Он по-новому, с уважением разглядывал Лизл Уитмен. Проницательная дамочка. И симпатичная.
      Внешность и ум убийственная комбинация. Ренни знает, ему надо быть начеку. Здесь, в Северной Каролине, у него нет официальных полномочий, а он еще выдает себя за сотрудника полиции штата. Это molto [очень, весьма (ит.)] незаконно.
      - Нет, по правде сказать, нет, - соврал он, зная, что врет не совсем удачно. - Мне столько раз его описывали, что теперь кажется, будто я сам его слышал.
      - Она равнодушно кивнула. Можно было с уверенностью сказать, что не поверила.
      - Кто стоит за всем этим? - спросила Лизл.
      - Очень опасный человек. Мы пытаемся его выследить.
      Она взглянула ему прямо в лицо и сказала:
      - А это~ это был настоящий ребенок?
      - Нет, - ответил Ренни, надеясь, что глаза его не выдадут. - Это запись. Это должна быть запись.
      - А как же телефонный провод?
      - Что с ним такое?
      - Вам не сообщили? Он был отсоединен.
      Он не помнил, чтобы в докладе телефонной компании упоминалось об этом.
      - Я не понимаю.
      - Телефон~ он не был включен в стенную розетку, когда я отвечала на звонок. Разве это возможно?
      "В этом деле, леди, до чертиков всякого невозможного".
      - Нет, - сказал он. - Он, должно быть, отсоединился, когда вы закончили разговор.
      - Да нет же. Я точно помню, как посмотрела на пол и вижу - провод, свернувшись, лежит на ковре, шагах в двух от аппарата.
      По спине Ренни пробежали мурашки. Она наверняка ошибается. Но после того, что он повидал пять лет назад, Может ли быть что-нибудь невозможное?
      Надо взять себя в руки. Нельзя так рассуждать. Он всегда следует правилу старика Шерлока Холмса - отбрасывать невозможное. А то, что она говорит, невозможно, черт побери. Если принимать в расчет такие вещи, только воду замутишь.
      Ренни покачал головой и сменил тему.
      - Если я правильно понял, инцидент произошел не здесь?
      И поздравил себя - до чего официально это прозвучало.
      - Нет, - подтвердила она. - В доме Рафа Лосмары. Об этом тоже должно быть сказано в донесении.
      - Верно, сказано. Только всякий раз, как я звоню мистеру Лосмаре или заезжаю к нему, никого нет дома.
      - Это странно~ - заметила она.
      - Вы давно знаете мистера Лосмару?
      - Всего несколько месяцев.
      - Всего несколько месяцев. - Ренни почувствовал, что становится теплее. В нем нарастало волнение. - Стало быть, вы не очень хорошо его знаете.
      Он заметил, что спина ее напряглась.
      - Я его очень хорошо знаю.
      - Можете мне его описать? - спросил Ренни.
      Он ждал ответа на этот вопрос уже почти две недели.
      Она описывала Лосмару в самых ярких красках. Ясно, что между этой парочкой кое-что происходит. Счастливчик Лосмара. Но Ренни видел, что горячий след стынет на глазах. Мужчина, которого она описывает, слишком мал ростом, слишком смугл, слишком изящно сложен и слишком молод - лет на двадцать пять моложе, чем надо бы.
      Это не Райан. Никаких сомнений.
      Достаточно, чтобы отказаться от этой теории. Но это не значит, что Райана здесь нет. Пускай он не хозяин квартиры, но он был на вечеринке. Нет вопросов. Ренни голову готов прозакладывать.
      - Можно мне получить список гостей?
      - Неужели вы думаете, что кто-то из нашей компании~
      - Нет, конечно. Но это все, от чего мы сейчас можем отталкиваться. Нам это поможет.
      Она поднялась, пошла к маленькому столику в углу гостиной, принялась рыться в наваленных на нем бумагах и вдруг резко выхватила листок.
      - Вот, нашла! Я всегда знала, что нельзя ничего выбрасывать.
      Она протянула ему бумажку.
      - Я вас вот о чем попрошу, - сказал он, взглянув на длинный перечень фамилий. - Окажите любезность, просмотрите это и вычеркните всех, кого знаете больше пяти лет, и всех, кто наверняка обитает здесь дольше.
      Она взяла карандаш и начала вычеркивать некоторые фамилии.
      - Значит, у вас есть подозреваемый?
      Ренни прикусил губу. Тут надо быть по-настоящему осторожным.
      - Мы не знаем фамилии, но у нас есть старое фото.
      Она вернула ему список и снова села на место.
      - Так что?..
      Ренни вытащил из нагрудного кармана фотографию и выложил перед ней на кофейный столик. Жалко, не успел Оказать компьютерное изображение, которое старит лицо.
      - Священник?
      Лизл взяла снимок и принялась рассматривать, а Ренни с тревогой следил за ее лицом, пытаясь отметить мельчайшие признаки, которые подсказали бы, узнает она или нет.
      - Иезуит. Как я уже сказал, фото старое. Конечно, сейчас он выглядит совсем по-другому.
      - И вы говорите, он живет здесь меньше пяти лет? - переспросила она.
      - Мы так думаем. Именно тогда он исчез. Посмотрите хорошенько. Он сейчас может носить бороду или усы. - Ему показалось, что она чуть дрогнула. - Напоминает кого-нибудь?
      Лизл поспешно потрясла головой.
      - Нет. Никого.
      Ренни словно током ударило, когда он сообразил, что она, может быть, лжет. Ее выдавало последнее слово, лишнее и чересчур подчеркнутое. А сейчас что в ее глазах? Неуверенность? Он перехватил быстрый взгляд, брошенный на список гостей. Снимок наверняка напомнил ей о ком-то, присутствовавшем в компании.
      - Вы уверены?
      - Положительно.
      Если бы Ренни был дома, он выпотрошил бы ее, может, дошел бы до того, что забрал ее в участок. Но тут он на нелегальном положении. Если до департамента донесется хоть слабый звон о том, чем он здесь занимается, его ждут крупные неприятности. Так что он встал и сунул список и карман. Протянул руку и забрал у нее фото.
      - Благодарю вас, мисс Уитмен. Вы очень нам помогли. Может, мы наконец прихватим этого извращенца.
      Она пристально смотрела на него.
      - Ваш акцент~ Вы сейчас говорите, как уроженец Нью-Йорка.
      Черт возьми! Пора кончать.
      - И правда. В молодые годы я какое-то время жил в Куинсе. От старых привычек трудно отделаться, правда?
      Она ничего не ответила.
      - Ну ладно. Мне надо назад в Рейли. Еще раз спасибо.
      Ренни поспешил к выходу и легко протанцевал по ступенькам, когда за ним захлопнулась дверь. Где-то на этом листке, что лежит у него в его кармане, стоит новое имя отца Билла Райана. Он подобрался совсем близко. Он нюхом чует.
      А когда он найдет его, то потащит назад на справедливый суд. Но сначала заставит расплатиться за все пять лет, которые Ренни провел в ярости на его никчемный побег.
      Теперь уже скоро. Совсем скоро.
      Раф объявился всего через несколько минут после ухода детектива. Лизл рассказала ему об их беседе, но не упомянула, что фотография священника смутно напомнила ей Уилла. Судить было очень трудно. Священник на снимке так молод и свеж, с прямым носом и лбом без всяких шрамов, и так отличается от Уилла. И все-таки что-то есть. Плюс тот факт, что Уилл работает в Дарнелле меньше трех лет, плюс борода отличная маскировка, если ты в бегах~
      Она отбросила подозрения. Беспочвенные. Дурацкие. Уилл - деликатнейший человек. Невозможно представить, чтобы он причинил кому-то вред, тем более ребенку. Кроме того, Уилл близко не подходил к телефону, когда тот зазвонил. Она точно помнит, что видела, как он стоял посреди комнаты.
      Но почему Уилл моментально исчез?
      Не имеет значения. Она уверена, что при следующей встрече он даст убедительное объяснение. И нечего волноваться, что коп побеспокоит его, Уилл так твердо отказывался прийти, что она не потрудилась внести его в список гостей.
      Раф не стал слушать ее рассуждений о том, почему происшествием занимается полиция штата, указав, что им нет никакого до этого дела и следует обсудить кое-что поважнее.
      Однако она приметила, как необычно он тих и задумчив, когда они двигались через город к какой-то таинственной цели.
      Уже добрых двадцать минут, если не больше, они сидели в машине у обочины тротуара рядом со стоянкой Медицинского центра графства. Раф молчал, и она обнаружила, что снова думает об Уилле. Почему он вот гак исчез с вечеринки? В тот момент, когда зазвонил этот жуткий звонок. В тот момент ей могла бы понадобиться его помощь.
      Хорошо бы найти его и поговорить, но она не встречала Уилла с того самого вечера. Главным образом из-за рождественских каникул. Студенты разъехались, обычная жизнь в кампусе замерла до второй недели января. Несколько раз, заходя в свой кабинет, она смотрела на старый вяз, но Уилла нигде не было видно.
      И позвонить ему нельзя, потому что у него нет телефона~
      Телефон~ нет ли какой-то связи между его отвращением к телефонам и звонком на вечеринке? Но как это может быть?
      Единственный способ выяснить - спросить у него самого, а с этим придется подождать, пока они не встретятся снова. А сейчас она замерзла и заскучала.
      - Чего мы ждем? - спросила она Рафа в четвертый раз.
      - Лица. Лица, которое наметим своей целью. Просто следи за 9 - 12 вон там.
      - Что это - 9-12?
      - Номер машины. "Порше". Маленькая, черненькая, третья справа вон там, на стоянке.
      Лизл разглядела машину, которую он имел в виду. Сверкающая, спортивного типа, двухместная. Словно созданная для больших скоростей.
      - Это стоянка для врачей.
      - Да. Знаю.
      Лизл только собралась допытываться, зачем они тут торчат, когда увидела его. Высокого темноволосого мужчину в ворсистых шерстяных брюках и в пальто из верблюжьей шерсти.
      - О Господи! Это Брайан!
      - Да. Доктор Брайан Каллаген. Твой бывший муж. Пре красно выглядит. Хвалю твой вкус. Немножко напоминает мне Мела Гибсона. По-моему, он старается подчеркнуть это сходство.
      Лизл запаниковала так, что у нее больно перехватило горло.
      - Увези меня отсюда.
      - Почему? Он тебя пугает?
      - Нет. Только я не желаю иметь с ним никакого дела.
      - Почему нет?
      Лизл не ответила. Что она могла ответить? Она сама точно не знала. Она не видела Брайана несколько лет и особо не думала о нем, с тех пор как встретила Рафа. Но сейчас, увидев, вернулась к тому ужасающему, жестокому моменту у адвокатской конторы. Выражение его лица, презрение в его голосе, слова "Я никогда тебя не любил~"
      Вместе с воспоминанием нахлынула боль.
      Она не могла снова встретиться с ним, не пережила бы вновь пронизывающего насквозь, жесткого, холодного взгляда. Она оставила тот день далеко позади. Она не может пойти на риск и вновь позволить ему унизить ее. А он на это способен. Она знает, он может взглянуть на нее с тем же выражением и заставить почувствовать себя ничтожеством. А Лизл больше не желает чувствовать себя ничтожеством.
      Да. Она боится Брайана. Он ни разу не ударил ее, никогда не причинил физической боли. Ей даже хотелось, чтобы он это сделал. Это она пережила бы легче, чем оскорбления, которые он обрушил на нее в конце их семейной жизни.
      - Почему нет? - повторил Раф.
      - Просто не стоит тратить на него время, - отговорилась Лизл.
      - О нет, стоит. Ты помогла ему стать тем, чем он стал. Ты работала, чтобы платить за квартиру, ты готовила ему еду, ты позволила ему закончить медицинскую школу, пока он клеился к каждой юбке.
      - Оставь, Раф. Это вчерашние новости.
      - А когда он приготовился к самостоятельной жизни и к тому, чтобы собственноручно зарабатывать кое-какие деньжата, он тебя вышвырнул.
      - Хватит.
      - Посмотри на него, Лизл! Высокий, красивый, преуспевающий - всего пару лет занимается частной практикой, а уже водит дорогой спортивный автомобиль, носит одежду от Армани. И этим во многом обязан тебе.
      - Мне от него ничего не нужно!
      - Нет, нужно. - Глаза Рафа вспыхнули. - Тебе нужно освободиться от него.
      - Я от него освободилась.
      - Юридически да. А на самом деле?
      Лизл услышала, как завелась машина Брайана, увидела, как она задом выехала со своего места и направилась к выезду со стоянки. Перед ним поднялись воротца, и он под визг дымящихся шин умчался прочь.
      - Давай поедем за доктором Каллагеном.
      Лизл ничего не сказала. Она чувствовала холод и слабость и сидела, обхватив плечи руками, пока Раф преследовал Брайана по городу.
      - У доктора Каллагена крутой нрав, - заметил Раф.
      Лизл помнила о любви Брайана к быстрой езде. Приглашение проехаться с ним по городу можно было принять только из-под палки.
      - Ты тоже не черепаха.
      - Стараюсь поспеть за нашим милым доктором.
      Они проехали следом за ним через черные кварталы южных окраин города, потом въехали в новый район роскошных особняков. На указателе при въезде значилось: "Роллинг-Оукс" - "Качающиеся дубы".
      - Что это, черт побери, за дуб, если он качается? - проговорил Раф.
      Машина Брайана вильнула по короткой асфальтовой подъездной дорожке и остановилась перед гаражом на две машины, примыкающим к новому двухэтажному особняку. Двери гаража открылись автоматически, и он загнал автомобиль внутрь.
      Прелестный домик, - сказал Раф. - Для начинающего, который планирует разбогатеть. Этот дом мог быть твоим.
      - Мне от него ничего не нужно. Я тебе уже сказала.
      - У него особняк, у тебя скромная квартирка в садике.
      Лизл осознала, что, злится, очень злится. Но признание в этом означало бы, что она позволяет Брайану одержать еще одну победу. Поэтому она не ответила.
      Раф долго смотрел на нее, потом сказал:
      - Выглядит не совсем справедливо, правда?
      - Жизнь несправедлива, Раф. Если ждать справедливости от жизни, свихнешься задолго до своей кончины.
      - Прекрасно! - вскричал он. - Я сам не мог бы сформулировать лучше. Справедливость придумали люди. Жизнь ее не гарантирует, и мы должны заботиться об этом сами. Поэтому я тебя сюда привез. Теперь мы знаем, где живет доктор Каллаген, и можем внести в его медвежий угол немножечко справедливости.
      Улыбка Рафа, который с шумом и ревом промчался мимо закрывшейся двери гаража Брайана, устрашила Лизл.
      Они перекусили, и Раф попросил Лизл остаться. Они только что сбросили последние одежды, когда Раф вытащил из шкафа черный кожаный ремень и протянул ей.
      - Зачем это? - спросила Лизл.
      Она повертела его в руках. Длинный, фута четыре, и два дюйма в ширину.
      - Я хочу, чтобы ты испробовала его на мне.
      Лизл почувствовала, как внутри у нее вдруг что-то сжалось.
      - Что это значит - "испробовала"?
      Я хочу, чтобы ты хлестнула меня.
      В желудке у Лизл екнуло.
      - Это противно.
      - Что противно?
      - Слушай, Раф, я люблю тебя, но не могу примириться с твоими мазохистскими штучками.
      Его глаза неожиданно загорелись.
      - С моими штучками? Лизл, да это ведь ты мазохистка! Это ты позволяла людям себя унижать, топтать, сковывать, пока не пришла к выводу, что такова твоя доля, твой образ жизни. Каждый день твоей жизни - мазохизм, Лизл! Ты должна править миром, а не довольствоваться жизнью у него под пятой!
      - Я не хочу никому причинять боль, Раф.
      Он подошел и нежно обнял ее.
      - Знаю, Лизл. Это потому, что ты хороший человек. Не в тебе столько злости, что просто страшно. Она кипит тебе.
      Лизл признает - он прав. Она никогда раньше не понимала, сколько в ней злобы. Но теперь невозможно отрицать это. Она открыла это с тех пор, как познакомилась с Рафом - кипящую в глубине ее существа ярость. И каждой прошедшей неделей чувствовала, как она поднимается на поверхность.
      - Я ничего не могу с этим сделать.
      - О нет, можешь. И сделаешь. Ты должна выпустить эту злобу наружу, прежде чем стать новой Лизл.
      - Не знаю, хочу ли я стать новой Лизл.
      - Тебе нравится старая Лизл?
      Нет. "Господи, нет!"
      - Тогда не бойся перемениться.
      Слова его были такими мягкими, такими нежными, прикосновение обнаженной кожи таким теплым. Звук его голоса, покачивая, убаюкивал ее.
      - Поэтому я провел тебя через все эти маленькие безликие преступления. Они символичны. Они позволили тебе изливать злобу маленькими безвредными дозами и под вели тебя ближе к новой Лизл. То же самое сделает этот ремень.
      Нет, я~
      - Слушай меня, слушай меня, - тихо шептал он, почти касаясь губами ее уха. - Это акт символический. Я не желаю, чтобы ты в самом деле причинила мне боль. Поверь, мне будет приятно, а не больно. Относись к этому так же, как к нашим маленьким кражам, - фактически они никому не причинили вреда. И здесь будет то же самое. Не надо бить меня с силой. Просто хлестни по спине и представь, что я - Брайан.
      - Раф, пожалуйста~ - Ее начинало подташнивать.
      - Какой тут вред? Ты не причинишь боли мне и не причинишь боли Брайану. Только поможешь себе. Это символически, помни. Символически.
      - Ладно, - сказала она наконец. - Символически.
      Ей не хочется этого делать, но раз Раф считает, что это так важно, можно попробовать. А если это как-то облегчит ее злобу - хотя непонятно, как это возможно, то пойдет на пользу. А если нет, то, покончив с этим, они займутся любовью. Вот чего ей действительно хочется.
      Раф лег на постель лицом вниз, подставив под ремень гладкую голую спину.
      - Хорошо, - сказал он. - Двадцать ударов. Только думай, что я - это Брайан, и бей по спине.
      Чувствуя тошноту, Лизл взмахнула ремнем и опустила его во всю длину на спину Рафа. Он рассмеялся.
      - Ну ладно, Лизл. Это смешно. Перед тобой Брайан. Парень, которого ты любила, которому верила так, что вы шла за него замуж.
      Лизл опять замахнулась и ударила чуть посильней.
      - Это все, на что ты способна? Лизл, это парень, который наверняка водил тебя за нос, когда ты была еще невестой. А во время судебных слушаний при разводе ты узнала, что он путался с однокурсницами через неделю после возвращения из свадебного путешествия.
      Теперь она хлестнула сильней.
      - Вот так. Просто представь, что я - тот самый парень, который позволил тебе работать на него целыми днями, чтобы он мог получить степень, а когда тебя не было, затаскивал в твой дом дешевку с ночного дежурства и трахал ее в твоей постели.
      Лизл вспомнила дикое выражение лица Брайана, когда он рассказывал ей об этом. Ремень громко щелкнул по спине Рафа. Она хлестнула еще раз, еще сильней.
      Щелк!
      - Хорошо! Перед тобой парень, который взял тебя в жены не как женщину, а как ломовую лошадь, как талон на питание.
      Щелк!
      - А когда перестал нуждаться, вышвырнул тебя, как старую газету.
      - Будь ты проклят! - услышала Лизл свой собственный голос. Раф расплылся в ее глазах, затуманился, она хлестала, хлестала изо всех сил. Еще и еще, снова и снова, пока не увидела что-то красное~
      ~на спине Рафа.
      Кровь. На коже зияла глубокая рана. - О Боже мой!
      Ярость вдруг улетучилась, оставив ее холодной, больной и слабой.
      "Это я сделала? Что происходит? Это не я!" Она рухнула на колени возле кровати.
      - О, Раф! Прости меня!
      Он повернулся к ней.
      - Ты шутишь? Это просто царапина. Иди сюда.
      Он опрокинул ее на постель рядом с собой. Она видела, как он возбужден. И он принялся целовать ее, согревать ее, прогоняя холод, и страх, и сомнения, изливая внутрь тепло, пока оно не превратилось в пламя.
      Потом прижал ее к себе покрепче и погладил по голове.
      - Ну вот. Тебе лучше?
      Лизл понимала, что он имеет в виду, но ей не хотелось рассуждать об этом.
      - Мне всегда лучше после любви.
      - Я говорю про ремень. У тебя не возникло чувства очищения, обновления?
      - Нет! Разве я могу чувствовать удовлетворение от того, что так ранила тебя!
      - Не говори глупостей. Ты меня вовсе не ранила.
      - У тебя кровь шла!
      - Царапина.
      - Нет, не царапина. Повернись, я тебе покажу.
      Раф перекатился на живот и предъявил спину. Спину без единого пятнышка.
      Лизл провела рукой по гладкой коже. Только что на ней были рубцы. И кровь. Она совершенно уверена.
      - Как~
      - Я быстро исцеляюсь. Ты же знаешь.
      - Никто не способен так быстро~
      - Это означает, что ты ранила меня совсем не так сильно, как думаешь.
      Он повернулся, прижался к ней, и Лизл прильнула к нему.
      - Вот видишь, - сказал он, - все это символично. Ты излила злость, не причинив мне вреда. Злость была настоящей, мои раны - нет. Ты преувеличила их в своем воображении. Чистый результат: я не получил никаких повреждений, а ты немножко приблизилась к новой Лизл.
      - Я не так уж уверена в этой затее с новой Лизл.
      - Не мешай себе, Лизл. Ты на пути к освобождению. А когда станешь новой Лизл, действительно превратишься в новую личность. Ни один человек, знакомый с тобой прежде, не узнает тебя. Новая Лизл - это я тебе обещаю.
      - Прекрасно, но все эти штучки с ремнем~
      - Это только деталь - символическая деталь. Это надо продолжить. Но мы не ограничимся символическими акта ми по отношению к доктору Каллагену.
      - Что это значит?
      - Увидишь. Я еще не разработал окончательных планов, но ты станешь их участницей, и никогда ничего не бойся. Впрочем, первая стадия разработана. Мы справимся с ней за несколько часов.
      - Несколько часов? Уже за полночь!
      - Знаю, не волнуйся. Это будет забавно. Доверься мне.
      Лизл покрепче прижалась к Рафу - жертва кораблекрушения, цепляющаяся за спасительную лодку в бурном море эмоций. Она доверяла Рафу, но в то же время тревожилась за него. Раф, кажется, не признавал тех границ, которых придерживалось большинство других людей.
      Лизл дрожала, стоя рядом с Рафом у телефонной будки. Посмотрела на часы. Пять сорок пять. Что ей надо в такой час в холодной тьме возле круглосуточной бензозаправки?
      Во-первых, послушать, как Раф звонит ее бывшему мужу. Она могла обождать в машине, в тепле, но посчитала, что это неправильно. Она должна точно знать, что задумал Раф, должна слышать каждое сказанное им слово. Ее беспокоило все это путешествие.
      - Раф, - сказала она, - ты уверен~
      Он оборвал ее, махнув рукой, и приложил палец к губам. Он заговорил в трубку с акцентом, голосом несколько выше обычного. Его можно было принять за индийца или пакистанца.
      - Доктор Каллаген? - сказал он, ухмыльнулся и подмигнул Лизл. - Это доктор Кришна из Центра, из травматологического пункта. Прошу простить, что побеспокоил вас в такой час. Да, я здесь новичок. Как раз сегодня вечером приступил к работе. Большое спасибо. Да, у меня женщина семидесяти шести лет, миссис Крэнстон, она утверждает, что ее дочь - ваша пациентка. Да, минутку, позвольте взглянуть~ нет, у меня под рукой нет фамилии дочери. Однако у миссис Крэнстон перелом левого бедра со смещением. Она сейчас очень страдает. Нет, мне очень жаль, состояние весьма нестабильное. Собственно говоря, кровяное давление падает. Да, я это сделал. Видите ли, она, кроме того, очень тучная, и я опасаюсь возможности легочной эмболии. Длинная пауза. - Да, я это сделаю. И сообщу ее дочери, что вы немедленно выезжаете. Она будет очень рада. Благодарю вас. С нетерпением жду встречи с вами, доктор Каллаген.
      Лизл в изумлении уставилась на него.
      - Ты говорил как настоящий врач. Откуда ты все это знаешь?
      Он засмеялся, ведя ее назад в теплую машину.
      - Оттуда, откуда все это знают врачи - из медицинского учебника. Пошел в библиотеку и прочитал про характерные жалобы при переломе бедра.
      - Но зачем?
      - Затем, разумеется, чтобы выманить его из дома.
      Он помог ей усесться, захлопнул дверцу. Но сам направился не к противоположной дверце, а назад, к заправочной станции.
      "Что он еще задумал?" - гадала она. Он так старательно скрывает планы на эту ночь.
      Через минуту Раф вернулся с картонной коробкой, сунул ее под сиденье и сел за руль.
      - Что ты купил? - спросила Лизл.
      - Моторное масло.
      - Это имеет какое-то отношение к Брайану?
      - Имеет, конечно.
      - Можно спросить какое?
      Он загадочно улыбнулся.
      - Все в свое время, моя дорогая. Все в свое время.
      - Ты говоришь прямо как Злая Ведьма с Запада. [правительница страны Моргунов в земле Оз из сказочных повестей американского писателя Лаймэна Фрэнка Баума (1856-1919)]
      Раф издал звонкий смешок и завел "мазерати". Въезжая в квартал Роллинг-Оукс, Лизл увидела, как промчался Брайан, набирая скорость.
      - Вон он. Добрый доктор Каллаген спешит на помощь, - произнес Раф.
      - Ничего удивительного.
      - Он сегодня обязан отвечать на ортопедические вызовы из травмпункта. Он должен ехать, иначе его выкинут из Медицинского центра.
      - Откуда ты знаешь?
      - Я проверял. Всего один телефонный звонок. Кроме того, он надеется отхватить пару тысчонок, склеив старушке бедро, так что покуда не будем венчать его нимбом.
      Подъезжая к дому Брайана, Раф выключил фары. Они въехали на подъездную дорожку и сразу остановились. Лизл зазнобило, желудок свело.
      - Ты не собираешься делать ничего противозаконного?
      - Ты имеешь в виду вторжение со взломом? Нет. Но, полагаю, это можно квалифицировать как преступное намерение.
      - Да? Замечательно!
      - Давай. Это нужно тебе, а не мне.
      - Мне больше нужно пару часов поспать.
      Раф вышел из машины и вытащил из-под сиденья коробку с бутылками машинного масла.
      - Давай выходи. И спокойно. Не стоит будить соседей.
      Он осторожно захлопнул дверцу со своей стороны, Лизл выбралась и пошла к нему по дорожке. Небо было по-зимнему чистым, полным сияющих звезд на западе, а на востоке уже начинало светлеть. Она увидела, как Раф откручивает пробку белой пластиковой бутылки с полугаллоном машинного масла. Он проткнул фольгу на горлышке и протянул бутыль ей. - Давай лей.
      - Куда?
      - На дорогу, конечно. Вот отсюда и дальше вверх. Хорошим толстым слоем.
      - Но~
      - Доверься мне. Все будет хорошо.
      Лизл огляделась. Ей было плохо оттого, что она торчит на виду в самом незавидном и уязвимом положении здесь, в предрассветных светлеющих сумерках, но она знала, что Раф ни за что не отступит, прежде чем не завершит то, зачем пришел, и стала лить.
      Масло булькало в горлышке, выплескивалось на асфальт, но скоро потекло широкой струей, и она поливала все вокруг, медленно пятясь назад, опустошала бутыль за бутылью, глядя, как тягучая золотистая жидкость растекается по легкому уклону дорожки, словно горячий мед, покрывая ее гладким плотным слоем.
      - Теперь направо, к дверям гаража, - велел Раф, протягивая последний полугаллон. - Не оставим гаду ни одного местечка, где можно зацепиться.
      Лизл повиновалась и вернула ему пустую бутылку.
      - Хорошо. Что теперь?
      - Теперь будем сидеть и ждать. - Он посмотрел на часы. - Недолго осталось.
      Они вернулись в машину, Раф отъехал за полквартала за угол, остановился у бровки тротуара. Уже почти рассвело. Лизл ясно и четко, без всяких помех видела гараж Брайана и подъездную дорогу.
      Они ждали. Раф не выключал мотор и обогреватель. Было тепло. Слишком тепло. Лизл стало клонить в сон. Она почти спала, когда мимо пронесся черный спортивный автомобиль.
      Раф тихонько присвистнул.
      - О, кажется, он весьма возбужден. Интересно узнать почему? Может, он зря сгонял в больницу? Может, выставил себя полным идиотом перед персоналом в травмпункте? Это не оправдание. Доктору следует знать, что нельзя так гнать через жилые кварталы.
      Автомобиль Брайана, взвизгнув шинами, резко свернул на подъездную дорожку - и продолжил полет.
      Сработали тормоза, он вильнул, но сцепления с залитым маслом асфальтом не произошло, машина врезалась в дверь гаража и застыла под каким-то безумным углом среди искореженных обломков.
      Лизл, задохнувшись от ужаса, смотрела во все глаза, борясь с желанием выскочить и побежать к месту происшествия.
      - Господи, он цел? - вскричала она.
      - Ему везет, - заметил Раф. - Смотри.
      Дверь машины Брайана открылась, и Лизл увидела его мертвенно-бледное лицо. Он держался за голову, выглядел ошарашенным, но серьезно не пострадал.
      Она почувствовала, как на губах ее медленно расплывается улыбка.
      "Так тебе и надо, ублюдок".
      Выбравшись из машины, чтобы осмотреть повреждения, он ступил на масленый асфальт, замолол вдруг руками, как мельница, судорожно заерзал ногами, словно натирал паркет, и грохнулся навзничь, взбрыкнув ногами в воздухе. Лизл расхохоталась. Она ничего не могла с собой поделать. Она никогда не видела Брайана в таком комическом положении. Ей это понравилось.
      Зажав рукой рот, она наблюдала, как он переворачивается и ползет дальше на четвереньках. Спина белого пальто была теперь черной, волосы выпачкались в машинном масле. Ему почти удалось встать, но ноги снова разъехались, и он снова свалился, на этот раз лицом вниз.
      Лизл так хохотала, что не могла дышать. Она застучала кулачком по плечу Рафа.
      - Увези меня отсюда, - задыхаясь, пробормотала она, - пока я не умерла со смеху.
      Раф улыбался, трогая с места.
      - Ну, он теперь не наводит столько страху, правда? - сказал он.
      Лизл помотала головой. Ответить она не могла, так как все еще смеялась. Брайан Каллаген уже никогда не сможет навести на нее страх.
      Ей хотелось задать вопрос.
      - Почему, Раф? Почему ты все это со мной проделываешь?
      - Потому что я люблю тебя, - сказал он с великолепной улыбкой. - И это только начало.
      Мальчик в пятнадцать лет
      21 июля 1984
      Кэрол перехватила его у входной двери.
      - Ты даже не собираешься сказать "до свидания"? - спросила она.
      За два последних года Джимми так вытянулся, что был уже выше ее. Стройный, красивый, он смотрел на Кэрол сверху вниз, словно кот на миску еды, которая не вызывает у него ни малейшего аппетита.
      - Зачем? Мы больше никогда не свидимся.
      Джимми каким-то образом удалось внести изменения в свидетельства о его рождении, хранившиеся в Арканзасе, так что по документам ему было теперь восемнадцать. Он нанял в Остине мошенника-стряпчего, который раздобыл судебное постановление, обязавшее ее перевести на него большую часть состояния. В эти последние годы он обращался с ней как с куском дерьма. Сколько раз она испытывала отвращение к своему сыну, ненавидела его, страшилась его. И все-таки что-то в ее душе оплакивало потерю при мысли об его уходе.
      - Я растила тебя, ухаживала за тобой пятнадцать лет, Джимми. Разве это ничего не значит?
      - Это не срок, - сказал он. - Все равно что глазом моргнуть. Даже меньше. О чем тебе беспокоиться? Можно подумать, ты ничего не заработала за это время. Я оставляю тебе миллионы долларов на забавы.
      - Ты что, не понимаешь?
      Он удивленно взглянул на нее.
      - Чего не понимаю?
      Они смотрели друг на друга, и Кэрол признала, что он действительно не понимает.
      - Не важно, - сказала она. - Куда ты едешь?
      - Сводить старые счеты.
      - С тем рыжеволосым, которого ты все ищешь?
      Впервые на его лице на мгновение отразилось какое-то чувство.
      - Я велел тебе никогда не упоминать о нем! - Потом лицо смягчилось, сложилось в холодную усмешку. - Нет. Я собираюсь возобновить старое знакомство.
      И ушел. Ни прикосновения, ни улыбки, ни взмаха руки, даже плечами не пожал. Просто отвернулся и пошел к поджидающему его спортивному автомобилю.
      Когда ее Джимми уехал, Кэрол принялась плакать. И ненавидела себя за это.
      Глава 13
      Нью-Йорк
      Канун еще одного Нового года.
      Стоя возле кладбища Святой Анны в Бейсайде, мистер Вейер проследил за исчезающими в темноте красными огоньками подфарников такси, потом повернулся и пошел к кладбищенской стене. Такси вернется за ним через час. Он дал шоферу банкнот в полсотни долларов на чай и сообщил, что когда он вернется, получит вторую половину. Он вернется.
      Мистер Вейер нашел большой гранитный камень, который торчал из земли рядом со стеной, и присел на него. Декабрьская стужа, сковавшая мерзлую землю, начинала пробирать его до костей.
      - Пришел немножко с тобой посидеть, - сказал он стене.
      Ответа от необозначенной, неупокоившейся могилы, лежащей прямо по ту сторону, не последовало.
      Вейер не мог попасть на кладбище в такой час, тем более в канун Нового года, так что решил просто посидеть рядом. Магда не станет скучать по нему нынче вечером. Она даже не знает, что нынче праздник. Он вытащил термос, наполненный горячим кофе с коньяком, и плеснул немного в крышечку. Выпил и почувствовал, как холод улетучивается.
      - Вот уже пятая годовщина, как ты тут лежишь. Но я пришел не отмечать ее, только заметил к случаю. Посижу, посмотрю за тобой. Кто-то ведь должен это делать.
      Он прихлебнул еще кофе и задумался о будущем. О ближайшем будущем, ибо знал, что его будущее жестоко ограничено.
      Враг неуклонно набирает силу. Вейер слышит, как скапливаются грозовые облака, как раскатываются по горизонту злобные громы, замыкаясь в кольцо. А связующая множество сил точка, похоже, здесь, за кладбищенской стеной, в необозначенной могиле. Здесь что-то должно случиться. Скоро.
      - Какую роль ты играешь во всем этом? - спросил он беспокойного обитателя могилы.
      Нет ответа. Но Вейер знал, что скоро найдет его. Очень скоро.
      Он глотнул кофе и продолжил свое одинокое бдение.
      Северная Каролина
      Канун еще одного Нового года.
      Уилл сидел в одиночестве в своей увешанной бархатными полотнами гостиной и смотрел телевизор, где Дик Кларк изображал хозяина на очередном новогоднем шоу. Господи, до чего же ему ненавистна эта ночь!
      Пять лет назад~ пять лет назад именно в эту ночь он совершил то самое Злодеяние, совершил акт, который проложил нерушимую границу между ним и всем остальным человечеством.
      Этот год оказался хуже обычного из-за телефонных звонков.
      Он не слышал их очень давно. Долгое время ему удавалось их избегать. А потом вечеринка у Лизл. Не надо было идти, но он думал, что все устроит. Он искушал судьбу.
      И услышал. И на всем пути через гостиную слышал голос бедного мальчика.
      Уилл протянул руку и выключил телевизор. Если еще посмотреть на гримасничающего Дика Кларка, можно и стулом в экран запустить. Все эти люди, мельтешащие на Таймс-сквер, готовы прыгать, как идиоты, отмечая начало нового года.
      Новый год. Вот именно. Для него - это начало очередного года в бегах. День первый года шестого.
      Только новый год будет другим. В новом году он найдет силы вернуться назад, попытается подвести итог прежней жизни. И поэтому лучше всего начать новый год молитвой.
      Он вытащил из заднего кармана свой старый требник - книжку, которую с сентября прятал от Лизл, - и принялся совершать сегодняшнюю ежедневную службу.
      Но сегодня молитвы казались еще бессмысленней, чем когда-либо с тех пор, как он к ним вернулся. Как правило, можно было рассчитывать, что ритмическое звучание знакомых слов принесет временное облегчение от воспоминаний об ужасах прошлого. Но не сегодня. Лица, голоса, образы, звуки - все это мелькало перед ним, словно капли дождя, сперва одиночные, потом перешедшие в назойливую морось и, наконец, обрушившиеся потоком, затопившим комнату. Он боролся с ним, но сегодня поток оказался слишком сильным. Несмотря на все усилия Уилла, он подхватил его и унес в прошлое.
      Часть вторая
      Тогда
      Глава 14
      Куинс, Нью-Йорк
      В тот год все свернуло с пути истинного в конце зимы. А начиналось в марте, когда миновало лишь две недели весны.
      Тогда люди называли его не Уиллом. Друзья и родные называли его Биллом. Остальные - отцом.
      Отец Райан. Преподобный Уильям Райан, "Общество Иисуса". ["Общество Иисуса" - католический монашеский орден, основанный в 1534 г. в Париже Игнацием Лойолой]
      - Сейчас я вас сделаю, - пообещал Ники, сидевший по другую сторону шахматной доски.
      Билл сгорбил плечи в голубой тельняшке и в тысячный раз напомнил себе, что пора перестать думать о нем как о Ники. Он больше не маленький мальчик. Он теперь взрослый мужчина - доктор философии, ни больше ни меньше. И фамилия у него тоже есть. Джастин и Флоренс Квинн усыновили его в семидесятом году, и он с гордостью носит их имя. Люди называют его доктор Квинн, или Николас, или доктор Ник. Никто не кличет его Ники.
      Ники~ Билл гордился им, гордился так же, как если бы Ник был его собственным сыном. Заработанные им высокие баллы открыли путь к бесплатному обучению в Колумбийском университете, где он за три года стал бакалавром по физике. Потом в мгновение ока одолел аспирантскую программу и потряс факультет докторской диссертацией по теории элементарных частиц. Ник блестящий ум, и он это знал. Он всегда это знал. Но, взрослея, утрачивал прежнее самодовольство по этому поводу. Кожа его очистилась - почти, длинные прямые волосы скрыли изъяны в форме черепа. И он начал носить контактные линзы. С этим трудней всего свыкнуться Ники без очков.
      - Шах? - переспросил Билл. - Так быстро? В самом деле?
      - В самом деле, Билл, в самом деле.
      Еще одно свидетельство взрослости Ника: он уже не считает, что должен называть его отцом Биллом.
      Билл исследовал положение на доске. Ник дал в фору Биллу обоих слонов и обе ладьи, а Билл все равно проигрывал. Фактически он не видел возможности вырвать своего короля из паутины, которую сплел вокруг Ник. Он проиграл.
      Билл опрокинул короля на доску.
      - Не знаю, зачем ты со мной играешь. Я не способен ничего предложить в ответ.
      - Дело не в ответе, - объяснил Ник, - а в компании, в беседе. Вовсе не в шахматах, уверяю вас.
      Билл знал, что Ник все еще не освоился в обществе. Особенно с женщинами. И пока сам не найдет женщину - или она не найдет его, - их традиционные субботние шахматные партии по вечерам, здесь, в кабинете Билла у Святого Франциска - у Фрэнси, - будут продолжаться невесть до каких пор.
      - По-моему, я играю чем дальше, тем хуже, - заметил Билл.
      Ник отрицательно покачал головой.
      - Не хуже. Просто вполне предсказуемо. Вы каждый раз попадаете в одну и ту же ловушку.
      Биллу не понравилась идея о его предсказуемости. Он знал свой основной недостаток как шахматиста - нетерпение. Он склонен к импульсивным гамбитам, разыгранным на одном дыхании. Но такая уж у него натура.
      - Я все хочу взяться и почитать кое-что о шахматах, Ник. А еще лучше поработать с компьютерной шахматной программой. Вон тот старенький "Эппл", который ты мне подарил, заменит тебя. И научит сражаться с тобой за доской.
      Ник не очень-то испугался угрозы.
      - Кстати, о компьютере. Вы разобрались с выходом на информационную систему и на каналы связи, как я вам показывал?
      Билл кивнул.
      - Кажется, начинаю осваиваться и даже извлекать пользу.
      - Не вы первый. Да, недавно я получил через сеть новую статью о клонировании. Она мне напомнила о том старом скандале в шестидесятых, когда ваш приятель~
      - Джим, - произнес Билл, вдруг почувствовав, как болезненно сжалась грудь, - Джим Стивенс~
      Точно. Джеймс Стивенс. Предполагаемый клон Родерика Хенли. В этой статье упоминается "случай Стивенса", как они его называют. Расхожее мнение, говорится в статье, утверждает, что в сороковых годах было технически невозможно клонировать человеческое существо. Но я не уверен. Из всего, что мне стало известно за это время, я понял, что Родерик Хенли был поистине потрясающий тип. Если кто-то и мог справиться с таким делом, так это он. Как вы думаете?
      - Я об этом не думаю, - ответил Билл.
      И это была почти правда. Билл редко позволял себе думать о Джиме, ибо это приводило к думам о жене Джима, Кэрол. Билл знал, где Джим, - под надгробной плитой в Толл-Оукс, - а где Кэрол? В последний раз он видел ее в аэропорту Ла-Гардиа, в шестьдесят восьмом. Она звонила ему один раз после того, как улетела с Ионой, сообщить, что с ней все в порядке, и все. Как будто исчезла с лица земли.
      За почти два десятка лет после ее исчезновения он научился не думать о ней. И у него это чертовски хорошо получалось.
      А теперь вылез Ник и расшевелил старые воспоминания~ особенно память о том, как она сбросила одежду и попыталась~
      - Очень плохо~ - начал было Ник, но его прервал ворвавшийся в комнату смерч в ночной пижамке.
      Маленький семилетний Дэнни Гордон влетел на полной скорости из коридора, попытался затормозить перед столом за которым сидели над шахматной доской Билл с Ником, не успел вовремя сманеврировать, наткнулся на стол и чуть не опрокинул его.
      - Дэнни! - вскричал Билл, когда в воздухе замелькали фигуры и подпрыгнула доска.
      - Простите, отец, - произнес Дэнни со смущенной улыбкой.
      Он был маленьким для своих лет, с крепким тельцем, светлыми белокурыми волосами и с идеальной розовощекой внешностью. Настоящий парнишка с рекламы мыла "Кэмпбелл". У него еще были молочные зубы, и когда он улыбался, эти крошечные, ровненькие белоснежные прямоугольнички производили совершенно обезоруживающее впечатление. По крайней мере, на большинство людей. Билл привык к этому, почти приучил себя к этому. Почти.
      - Ты что это вытворяешь? - спросил он. - Твое место в спальне. Уже~ он взглянул на часы, - почти полночь! Ну-ка, немедленно отправляйся в постель!
      - Но там кругом чудища, отец!
      - У Фрэнси нет никаких чудищ.
      - Но они есть! В шкафах!
      Это была старая тема. Они обсуждали ее раз сто, не меньше. Он поманил Дэнни к себе на колени. Ребенок запрыгнул и прижался к нему. Его тело как будто состояло из одних косточек, без плоти, и почти ничего не весило. Он успокоился на минутку. Билл знал, что ненадолго.
      - Привет, Ник, - сказал Дэнни, улыбаясь и помахивая рукой над ералашем на шахматной доске. - Как поживаешь, малыш?
      - Хорошо.
      - Тут были чудища, когда ты был маленьким, Ник?
      За него отвечал Билл. Но не то, что ответил бы Ник.
      - Сейчас же прекрати, Дэнни. Ты знаешь, что никаких чудищ не бывает. Мы снова и снова заглядываем во все шкафы. Там ничего нет, кроме одежды и пыли.
      - Но чудища вылезают после того, как вы закроете двери!
      - Нет, не вылезают. И тем более не вылезут сегодня. Сегодня здесь остается на ночь отец Каллен. - Билл знал, что подавляющее большинство воспитанников Фрэнси испытывает благоговейный страх перед суровым с виду старым священником, не склонным ко всякой ерунде. - Известно ли тебе хоть одно чудище - а никаких чудищ не существует, - но если б они существовали, нашел бы ты хоть одно, которое посмело бы высунуть нос, когда в доме дежурит отец Каллен?
      И без того большие голубые глаза Дэнни вытаращились еще больше.
      - Нет! Он сразу отправит его прямо туда, откуда оно явилось!
      - Правильно. Поэтому возвращайся в спальню и ложись в постель. Немедленно!
      - Ладно. - Дэнни спрыгнул с колен. - Только вы меня проводите.
      - Ты пойдешь туда сам.
      - Ага, только там темно и~ - Дэнни задрал голову и посмотрел на него огромными голубыми глазами. - Вы знаете~
      Билл не мог сдержать улыбки. Вот вымогатель! Он знал, что реальна лишь крохотная доля страхов Дэнни. Остальное - продукт его гиперактивности. Он нуждался во сне гораздо меньше других детей, и фантазии о чудищах в шкафах не только обеспечивали ему дополнительное внимание, но и давали возможность подольше не ложиться в кровать.
      - Хорошо. Обожди пару минут, пока я поговорю здесь с Ником, а потом тебя отведу.
      - Ладно.
      Билл следил, как Дэнни подхватил две упавшие шахматные фигуры и превратил их в дерущихся собак, сопровождая представление всеми подобающими звуковыми эффектами.
      - Не могу понять, почему его до сих пор никто не усыновил, - сказал Ник. - Если б я был женат, сам бы его взял.
      - Тебе бы его никто не отдал, - сказал Билл и, увидев озадаченное лицо Ника, сообразил, что это прозвучало резче, чем ему хотелось. - Я хочу сказать, что приемные родители Дэнни должны обладать особыми качествами.
      - О, в самом деле?
      Казалось, Ник несколько задет, может быть, даже обижен. И он поспешил объяснить:
      - Да. Я отказал супружеской паре постарше, которая уже вырастила двоих ребят. А молодые бездетные семьи решительно не годятся.
      - Не понимаю.
      - Ты часто до этих пор видел Дэнни?
      Билл пристально наблюдал за мальчиком, который с жужжанием носился по кабинету с воображаемыми аэропланами. Он по опыту знал, что парень способен за десять минут перевернуть комнату вверх дном, если за ним не присматривать.
      - Ну, я бы сказал, раз десять, как минимум.
      - И долго общался с ним каждый раз?
      Изобразив взрыв, Дэнни столкнул две пешки в воздушном бою и бросил их на пол. Они еще не успели упасть, а он уже подскочил к столу Билла.
      - Не знаю. По нескольку минут, наверно.
      - И большую часть этого времени он либо вбегал, либо выбегал, либо сидел у меня на колене, да?
      Ник медленно кивнул.
      - Пожалуй.
      Билл откинулся на спинку кресла и указал на Дэнни.
      - Смотри.
      Буквально за одну минуту - безусловно, не больше чем за две - Дэнни вывалил и исследовал содержимое мусорной корзины, влез с ногами на стул и проинспектировал все лежащее на столе, постучал по пишущей машинке, попытался запустить счетную машину, порисовал в блокноте, вытащил каждый ящик, сшибая все, что попадалось ему под руку, хватая и осматривая каждый предмет, вызвавший его интерес, а как только в глаза ему бросалось что-то другое, швырял этот предмет на пол, потом шлепнулся на колени, заполз под стол и начал играть с вилками электрических проводов.
      - Держись подальше от электричества, Дэнни, - предупредил Уилл. - Ты знаешь, это опасно.
      Дэнни без единого слова выкатился из-под стола и осмотрелся в поисках чего-нибудь еще. Взгляд его упал на толстый портфель Ника, и он нацелился на него.
      Ник успел первым, поднял портфель с пола и положил к себе на колени.
      - Извини, Дэнни, - сказал он с улыбкой, бросая быстрый взгляд на Билла. - Он, может, и смахивает на мусорную корзинку, но на самом деле там все разложено в идеальном порядке. Правда.
      Дэнни шмыгнул в другом направлении.
      - Понял, о чем я говорю? - сказал Билл.
      - Вы хотите сказать, он проводит так целый день?
      - И большую часть ночи. Без остановки. С рассвета и покуда не рухнет в полном изнеможении.
      - И никаких исключений?
      - Никогда.
      - Ой-ой-ой. А я таким не был?
      - У тебя были собственные уникальные проблемы, но твоя сверхактивность протекала исключительно в умственном плане.
      - Я устал даже просто глядеть на него.
      - Правильно. Значит, понял, почему мне для Дэнни нужна пара опытных родителей. Они должны обладать терпением для такой работы и браться за нее с открытыми глазами.
      - Желающих не находится?
      Билл пожал плечами и приложил палец к губам. Он не любил обсуждать перспективы усыновления детей в их присутствии - какими бы занятыми они ни казались, ушки у них всегда на макушке.
      Он хлопнул в ладоши и встал.
      - Пойдем, Дэнни, мой мальчик. Давай уложим тебя под одеяло, на сегодня в последний раз.
      Ник, зевая, поднялся вместе с ним.
      - Пожалуй, я тоже пойду. Мне еще добираться до Айленда.
      Они обменялись рукопожатиями.
      - До следующей субботы? - сказал Билл.
      Ник махнул рукой.
      - На том же месте, в тот же час.
      - Пока, Ник! - сказал Дэнни.
      - Пока, парень, - ответил Ник и подмигнул Биллу. - Желаю удачи!
      - Спасибо, - сказал Билл. - Увидимся на следующей неделе.
      Билл протянул Дэнни руку, тот уцепился за нее и позволил повести себя по длинному коридору к спальням. Но лишь на одну секунду. Вскоре он вырвался вперед, потом примчался назад и принялся описывать круги вокруг Билла.
      Билл удивленно покачивал головой. Сколько энергии! Он никогда не переставал удивляться ее нескончаемым запасам в Дэнни. Откуда она берется? И что должен сделать Билл, чтобы взять ее под контроль? Ибо, пока она не окажется под контролем, он сомневается, что Дэнни обретет приемных родителей.
      Да, он располагает к любви. Потенциальные родители приходят, бросают на него один взгляд - белокурые волосы, глаза, улыбка - и заявляют, что это мальчик, которого они ищут, что это ребенок, о котором они всегда мечтали. Сколько ни рассказывай о его сверхактивности, они уверены, что им удастся справиться, - посмотрите на него~ все отдашь, чтобы растить такого мальчика. Никаких проблем.
      А после первого визита Дэнни в выходные все заводят другую песню: "Нам надо подумать как следует" или: "Возможно, мы еще не совсем готовы"~
      Билл не винил их. Образно говоря, Дэнни - сущее наказание. Один этот мальчишка требует столько же внимания, сколько десять нормальных детей. Его исследовал совет неврологов-педиатров, он прошел через множество тестов, ни один из которых не показал серьезных отклонений. У него неординарный синдром гиперактивности. Его пробуют лечить, но без особого успеха.
      Так что день за днем проходит в практически нескончаемой активной деятельности. И одного за другим Дэнни выводит людей из себя.
      Что каким-то образом заставило Билла крепче к нему привязаться. Может быть, дело в том, что из всех мальчиков, живших в то время у Святого Франциска, Дэнни пробыл там дольше всех. Два года. Из пугливого, замкнутого в себе гиперактивного пятилетнего ребенка матери-наркоманки, павшей случайной жертвой передозировки, он вырос в семилетнюю яркую гиперактивную личность. И присматривать за ним здесь, у Святого Франциска, было не так уж сложно. После многих сотен воспитанников, которые прошли через него за сто с лишним лет, дом мог выдержать многое. Даже Дэнни Гордона.
      Но дни приюта Святого Франциска для мальчиков были сочтены. "Общество Иисуса" сворачивало свою деятельность - как и во всех религиозных орденах, численность иезуитов постепенно сокращалась, - и одной из жертв этого должен был пасть приют Святого Франциска. Городские власти и другие католические организации заполнят брешь, которая образуется, когда он по истечении двух-трех лет закроет наконец свои двери. В нем и так уже живет гораздо меньше мальчиков, чем когда-либо в истории старого приюта.
      Укладывая Дэнни в кровать и помогая ему произнести вечерние молитвы, Билл размышлял, позволительно ли так привязываться к ребенку. Черт возьми, надо признать: он уже чрезмерно к нему привязался. Это роскошь, которую не может позволить себе человек в его положении. Он должен ставить на первое место интересы ребенка - неизменно. Он не может позволить, чтобы какие-то личные чувства отражались на принимаемых им решениях. Он знал, что ему будет больно, когда Дэнни уйдет. Пусть на устройство дел потребуется некоторое время, усыновление неизбежно, и он не должен отдалять боль разлуки, жертвуя интересами Дэнни.
      Но Билл был решительно настроен получать удовольствие от общения с Дэнни, пока он тут. Он сильно привязывался и к другим мальчикам в прошлые годы - Ники был первым, - однако большинство из них попадало к Фрэнси на несколько лет старше. Билл наблюдал, как Дэнни растет и развивается. Это почти все равно, что иметь своего сына.
      - Доброй ночи, Дэнни, - сказал он от дверей спальни. - И не доставляй отцу Каллену никаких неприятностей, ладно?
      - Ладно. А куда вы идете, отец?
      - Собираюсь навестить старых родственников.
      - Тех самых, к которым все время ходите?
      - Тех самых.
      Билл не хотел говорить ему, что совершает свои регулярные поездки, навещая собственных родителей. Это обязательно привело бы к расспросам о родителях Дэнни.
      - А когда вернетесь?
      - Завтра вечером, как всегда.
      - Ладно.
      И с этими словами он свернулся в клубок и заснул.
      Билл в одиночестве прошел в свою комнату, где его поджидала наполовину собранная сумка с вещами. Если быстренько все запихать, можно успеть в родительский дом до часу ночи.
      Мама ждала его, как всегда. Билл снова и снова уговаривал ее не сидеть допоздна, но она не слушалась. Вот и сегодня она, закутавшись в длинный фланелевый халат, как всегда, встретила его материнским поцелуем и объятием.
      - Дэвид! - окликнула она. - Билл пришел.
      - Дай ему поспать, ма.
      - Не говори глупостей. У нас сколько угодно времени, чтобы спать. Отец изведет меня, если я не разбужу его сейчас.
      Шаркая ногами, в кухню вошел отец, завязывая халат. Они пожали друг другу руки. Билл заметил, что пожатие отца не такое крепкое, как обычно. Кажется, он с каждым разом все больше горбится.
      Последовал установленный ритуал.
      Мама усадила их с отцом за кухонный стол, включила кофеварку, уже приготовленную, с засыпанным кофе и налитой водой, дала каждому кусок пирога - на сей раз вишневого, - и когда был готов кофе, все уселись и принялись обсуждать, "что новенького".
      Как всегда, новенького было не так уж много. Повседневная работа Билла у Фрэнси шла раз навсегда заведенным порядком, и один день почти в точности походил на другой. Время от времени он мог сообщить об удачном устройстве воспитанника, но, как правило, все сводилось к обычной работе. Что касается мамы и папы, обоим перевалило за семьдесят. Они никогда особенно не увлекались ни гольфом, ни обществом и жили уединенно. Дважды в неделю ходили обедать - по вторникам в кафе "Лайтхаус", а по пятницам к "Мемисону". Единственным событием, которое нарушало привычный жизненный распорядок, была смерть кого-то из знакомых. У них почти всегда находилось в запасе известие о чьей-то кончине или серьезной болезни. Подробное обсуждение этого и составляло основную тему их бесед.
      Не такая уж бурная семейная жизнь, с точки зрения Билла, но они любили друг друга, им было хорошо друг с другом, они вместе смеялись и были вполне счастливы. В сущности, одно только это и имеет реальное значение.
      Вот только содержание дома становилось для них слишком обременительным. Мама изо всех сил старалась поддерживать в комнатах чистоту и порядок, но все прочее медленно и неуклонно уплывало из рук отца. Билл пытался уговорить их продать дом, купить квартиру поближе к центру, где они могли бы вести примерно такой же образ жизни, ходили бы гулять в гавань. Нет. Им ничего этого не нужно. Они всегда жили здесь, здесь и останутся, и больше не будем об этом говорить.
      Он нежно любил их, но, когда речь заходила о доме, иметь с ними дело было попросту невозможно. Хотя, с другой стороны, нельзя упрекать их за это. Мысль о продаже старого дома, в котором поселится кто-то другой, ему самому была не по душе. Дом казался островком постоянства в текучем и переменчивом мире.
      Так что, начиная с прошлого лета, Билл пару раз в месяц стал посвящать воскресенья уходу за фамильным особняком Райанов на три спальни. Почти двадцать лет, проведенных у Святого Франциска, сделали его умелым мастеровым. И он почти справился, рассчитывая к лету свести ремонтные работы к одному разу в месяц.
      - По-моему, я сыт по горло, - признался Билл, отваливаясь от стола.
      - Ты даже пирог не доел.
      - Не могу, ма, - отказался он, похлопывая по расплывающимся бокам. Он уже набрал больше веса, чем хотелось Маме не втолкуешь, что мужчина, переваливший за сорок, не нуждается в вишневых пирогах в час ночи.
      Пожелав родителям приятного сна, он направился в спальню в дальнем конце дома, которая с детства принадлежала ему. Не потрудившись переодеться, нырнул в спящую старую кровать, устраиваясь, как натруженная нога в удобном разношенном шлепанце.
      Билл проснулся, закашлялся, чувствуя, как щиплет в глазах и в носу. Либо приступ аллергии, либо~ Дым! Что-то горит! И тут услышал приближающуюся сирену.
      Пожар!
      Он вскочил с кровати и включил лампу. Света не было. Он схватил фонарик, который с мальчишеских лет всегда держал в тумбочке, и тот загорелся, но слабо. Билл побрел в белом дыму, который слоями стоял в комнате и сворачивался в клубы позади него. Дверь спальни была закрыта. Дым пробивался по краям.
      Дом в огне. Мама! Папа!
      Билл схватился за ручку двери. Она оказалась горячей - огненно горячей, - но он, превозмогая боль, повернул ее. Волна жара из коридора отбросила его назад, а вихрь дыма и пламени с ревом ворвался в спальню. Он метнулся к окну, распахнул его и выскочил наружу.
      Холодный свежий воздух. Он глотнул его. Перекатился на спину и взглянул на дом. Пламя выбивалось из окна его спальни с оглушительным ревом, словно кто-то открыл дверцу топки.
      И тогда ужасная мысль пронзила его, заставила вскочить на ноги. Что в остальной части дома? Что происходит в другом конце, там, где спальни родителей?
      Господи Иисусе, о, пожалуйста, пусть с ними все будет в порядке!
      Он побежал направо, к парадному входу, и заледенел, завернув за угол.
      Дом был сплошной массой огня. Пламя пылало в окнах, лизало стены, летело в небо из дыр в крыше.
      Боже милосердный, нет!
      Билл помчался вперед, туда, где пожарные разворачивали шланги.
      - Мои родители! Райаны! Вы их вытащили?
      Пожарник повернулся к нему. Лицо его было мрачным в пляшущем желтом свете.
      - Мы только приехали. Вы действительно думаете, что там кто-то есть?
      - Если вы здесь не видели мужчину и женщину лет семидесяти, значит да, они точно там!
      Пожарник перевел взгляд на огонь, потом снова на Билла. Этим взглядом все было сказано.
      С хриплым воплем Билл кинулся к входной двери. Пожарник схватил его за руку, но он вырвался. Он должен вытащить их оттуда! Когда он подбегал к дому, его стали обдавать волны жара. Он много раз видел горящие дома в телевизионных новостях, но фильмы и видеозаписи никогда не передавали подлинной ярости разгулявшегося огня. Ему казалось, что кожа трещит и пузырится от ожогов, что глаза закипают в глазницах. Он прикрыл лицо руками и бросился вперед, надеясь, что волосы не загорятся.
      На крыльце схватился за медную ручку, но дрогнул и бросил ее. Раскаленная. Горячее, чем ручка в спальне. Слишком горячая, чтобы взяться. А потом разразился проклятиями, сообразив, что не важно, горячая она или нет - дверь заперта.
      Он побежал вокруг дома к спальням родителей. Пламя с грохотом беспрепятственно рвалось из окон. И все-таки изнутри, сквозь этот грохот и рев он, кажется, услышал~ ~крик.
      Он повернулся к пожарным и закричал сам.
      - Здесь! - Он показывал на два окна их спальни. - Они здесь!
      Билл пригнулся, когда пожарные включили насос и направили мощную струю прямо в эти окна.
      И снова услышал крик. Крики. Теперь два голоса, стонущие в агонии. Там его мать и отец горят заживо!
      Пожарник, которого он встретил первым, подбежал к нему и потянул назад.
      - Уходите отсюда! Вас убьет!
      Билл оттолкнул его.
      - Вы должны мне помочь вытащить их оттуда!
      Пожарник схватил Билла за плечи и повернул его лицом к огню.
      - Смотрите, какое пламя! Как следует посмотрите! Там никому не остаться в живых!
      - Господи, да вы что, не слышите?
      Пожарник замер на миг, прислушиваясь. Билл следил за его мосластым лицом, когда он снял шлем и навострил уши.
      Он должен услышать! Как можно не слышать эти жуткие смертные крики? Каждый вопль пронзает Билла, словно прикосновение колючей проволоки к открытой ране!
      Пожарник покачал головой.
      - Нет. Мне очень жаль, приятель. Там нет никого живого. Ну, пошли~
      Билл снова вырвался, и тут крыша над спальней рухнула, раздался взрыв, взлетели искры и языки огня. Поток жара сшиб Билла с ног.
      Тогда он понял, что их больше нет. Он чувствовал, как грудь рвется от боли. Мама~ папа~ погибли. Должны погибнуть. Спальня превратилась в крематорий. Там никому не выжить ни одного мгновения.
      Он не мог больше сопротивляться, и пожарник оттащил его в безопасное место. Он мог только кричать в ночи от горя и яростного бессилия перед пламенем.
      Глава 15
      Почему?
      Билл в одиночестве стоял у двойной могилы под ослепительно ярким на исходе зимы небом. Беспрепятственно льющиеся лучи солнца жарко пощипывали щеки, ощутимо грели грудь и плечи, но не задевали душу. Мартовский ветер пронизывал все вокруг ледяным лезвием, посвистывая между голыми холмиками кладбища Толл-Оукс, проникал сквозь плотную ткань черных брюк и пиджака.
      Скорбящие разошлись, могильщики должны вот-вот прибыть. По традиции следовало собрать друзей дома на поминки, но дома у него нет. Дом стал грудой черных, подернутых инеем головешек.
      Почему?
      Билл отделался от всех, кто присутствовал на похоронах, чуть ли не вытолкал их с кладбища. Он выплакал слезы, выместил ярость, колотя по бесчувственным стенам кулаками, покуда они не покрылись синяками и ранами, а теперь хотел побыть с родителями наедине, в последний раз перед тем, как их скроет в себе земля.
      Каким одиноким чувствовал он себя в тот момент! Он понял, что подсознательно считал само собой разумеющимся, что родители всегда будут рядом. Умом, разумеется, знал, что оставшиеся им годы можно перечесть по пальцам, но воображал, что они будут оставлять его по одному, один за другим, умирая естественной смертью. Никогда, в самых страшных кошмарах он не предвидел возможности такой~ катастрофы. Их внезапный уход оставил зияющую пустоту в его жизни. Где теперь его дом? Он словно бы оказался на воле волн, якорь сорвало три дня назад, и точки опоры уже не найти.
      Долгие три дня - два на поминки перед погребением, потом заупокойная месса, и сами похороны нынче утром, - полные горя и сочувствия друзей и знакомых; три дня, в ходе которых он пытался облегчить свою боль, уговаривая себя, что родители прожили долгую, счастливую, полезную жизнь, и не так много времени им оставалось, и ему повезло, что они так долго были с ним рядом. Но все это не помогало. Какое бы утешительное действие ни оказывали подобные рассуждения на всепоглощающее чувство утраты, оно мгновенно улетучивалось при назойливом воспоминании о двух скрюченных обуглившихся телах, которые на его глазах вытащили из-под руин родительской спальни.
      Почему?
      Сколько раз он предлагал успокаивающие, притупляющие бромистые препараты скорбящим семьям умерших, обращавшихся к нему с тем же вопросом! Он всегда воздерживался от повторения ерунды, что, мол, "такова Божья воля", что Господь "подвергает живых испытанию" на прочность веры. Жизненные обстоятельства, причуды реальности - вот что испытает прочность веры. Господь и пальцем не шевельнет, чтобы кого-то испытать. Болезни, несчастные случаи, генетические отклонения, силы природы - вот что губит и убивает людей без всякого вмешательства Бога.
      А теперь он, отец Райан, задает тот же самый вопрос, и вопрос этот мучит отца Райана, ибо он понимает, что никогда не мог по-настоящему ответить на него другим и не сможет ответить себе.
      Хотя шеф пожарной компании "Морган" Монро предоставил некоторые объяснения. Во время гражданской панихиды в похоронном бюро он отвел Билла в сторонку.
      - Кажется, мы нашли причину, отец, - сообщил он.
      - Поджог? - спросил Билл, чувствуя, как в нем закипает злость. Он не имел представления, кому и зачем надо было устраивать поджог, но не мог поверить, что огонь сам по себе так быстро распространился по всему дому.
      - Нет. Мы посылали бригаду специалистов по поджогам исследовать место. Никаких признаков злого умысла. Мы считаем, что все началось с проводки.
      Билл застыл в недоумении.
      - Вы хотите сказать, что короткое замыкание могло вы звать в доме такой пожар?
      - Ваши родители выстроили этот дом до войны - до Второй мировой войны. Это настоящая пороховая бочка. Хорошо, что нам позвонили соседи, иначе вы бы тоже здесь не стояли.
      - Какой-то электроприбор~
      - Ну, проводка старая, как и сам дом. Не приспособлена для современной техники. Где-то слишком часто перегревалось, и вот~ - Он завершил фразу выразительным пожатием плеч.
      Но сказал более чем достаточно, чтобы Билл ощутил слабость и тошноту. Даже сейчас, уходя от могилы и пускаясь в бесцельные блуждания, он чувствовал, как перехватывает горло. Он не открыл шефу Моргану, что не вся проводка была старой. Зимой он потратил два выходных, собственноручно переоборудовав несколько помещений.
      Господи, что, если пожар начался на одном из распределительных щитов, которые он заменил? Но он сделал это еще в январе, два месяца назад. Искра наверняка возникла в старых проводах, до которых он еще не добрался. И все же Билл ужасался самой возможности, что мог оказаться хотя бы отчасти виновником страшной смерти родителей.
      Он остановился и огляделся. Где он? Брел прочь от могилы куда глаза глядят, проходил, кажется, мимо дубов и теперь почти поднялся на следующий холм кладбища Толл-Оукс, покрытый могильными плитами. На Толл-Оукс не было величественных памятников, на всех могилах лежали одинаковые плоские гранитные надгробия; это должно означать, что не важно, кем ты был при жизни, - в смерти все равны. Мысль эта, пожалуй, нравилась Биллу.
      Откуда-то слева в глаза ему бросился клочок растительности, темно-зеленой травы. Трава на Толл-Оукс только начинала менять зимний коричневый цвет, но зелень на этом небольшом участке казалась почти тропической.
      Заинтересовавшись, Билл подошел и в изумлении замер. Он узнал могилу прежде, чем смог прочесть табличку. Она принадлежала Джиму Стивенсу.
      Его закружил поток воспоминаний, особенно воспоминаний о том дне, когда он стоял на этом же самом месте вместе с женой Джима Кэрол и смотрел на тот же клочок земли, только покрытый мертвой травой в окружении живой зелени. Сегодня трава над могилой такая зеленая, такая идеально ровная, словно~
      Билл наклонился, провел рукой по изумрудным травинкам. И, невзирая на окружающую обстановку, несмотря на тоску и ужас последних трех дней, усмехнулся.
      Пластик.
      Подсунул под край палец, копнул. Пластиковый ковер приподнялся, обнажив пятно промерзшей, коричневой, голой земли. Улыбка его угасла, когда он понял, что почти за двадцать лет садовники Толл-Оукс так и не смогли ничего вырастить на могиле Джима. Он поднял глаза на гранитную плиту с медной табличкой.
      - Что за история, Джим? - вслух спросил он. - Что здесь происходит?
      Ответа, разумеется, не последовало, но Билл ощутил, как вдруг екнуло сердце в груди, когда он увидел даты на табличке Джима: 6 января 1942 - 10 марта 1968.
      Десятое марта. Сегодня тринадцатое. Его родители сгорели заживо три дня назад~ на рассвете десятого марта. И ветер над Толл-Оукс показался холодней, и солнечный свет стал меркнуть. Билл опустил конец пластикового ковра и поднялся на ноги.
      Он начал спускаться с холма, а в голове у него бурлило. Что здесь происходит? Джим Стивенс, его лучший друг, погиб насильственной и ужасной смертью десятого марта, а теперь, через два десятилетия, и родители так же ужасно погибли~ десятого марта.
      Совпадение? Разумеется. Но он не мог отделаться от предчувствия, что это какой-то знак, какое-то предупреждение.
      О чем?
      Он отогнал эти мысли. Дурацкие суеверия. Вернулся на могилу родителей, произнес последнюю молитву над их гробами и направился к своей машине.
      Все мальчики в приюте Святого Франциска поджидали наставника, кружа, словно пчелы возле улья, у дверей кабинета. С момента пожара он только раз забегал сюда на несколько минут, пробравшись, как тать в нощи, только чтоб взять смену белья и одежду и поспешить назад на Лонг-Айленд, где отец Леско, священник прихода Скорбящей Богоматери, предоставил ему койку в своем доме на время отправления поминальной и заупокойной службы, но был уверен, что все мальчики знают о случившемся. Особенно потому, что очень многие не осмеливались взглянуть ему в глаза нынче утром, когда он здоровался с ними, называя каждого по имени.
      Что за разговоры звучали в этих коридорах в прошлую субботу? Он словно слышал: "Эй! Знаешь? Вчера ночью старики отца Билла сгорели на пожаре!.." "Да что ты? Не может быть!" - "Да! Сгорели дотла!.." - "Он вернется?.." "Кто знает~"
      Билл знал. Он всегда возвращается. И всегда будет возвращаться, пока этот дом не закроют. Никакие личные утраты, сколь бы тяжкими они ни были, не заставят его отказаться от выполнения своего обета.
      Только несколько мальчиков улыбнулись ему. Они что, не рады его возвращению?
      Когда он вставлял ключ в замок на двери своего кабинета, вперед шагнул Марти Сеста.
      Он был в приюте одним из самых старших и самых больших мальчиков. Склонен несколько задаваться по этому поводу, но в принципе хороший парень.
      - Вот, отец, - сказал он, пряча свои карие глаза, и протянул конверт такого размера, как те, в которых пересылают официальные извещения. - Это от нас.
      - От кого "от нас"? - спросил Билл, принимая конверт.
      - От всех нас.
      Билл распечатал послание. Внутри лежал лист бумаги для рисования, сложенный вчетверо. Кто-то нарисовал солнце, скрытое тучей. Ниже шла ровная зеленая линия, из которой торчали цветы, смахивающие на тюльпаны. В воздухе висели выведенные печатными буквами слова: "Нам очень жаль ваших маму и папу, отец Билл".
      - Спасибо вам, мальчики, - удалось выговорить Биллу сквозь постоянный спазм в горле. Он был тронут. - Это много для меня значит. Я~ мы увидимся с вами со всеми попозже, ладно?
      Все закивали и замахали руками и убежали, оставив Билла в одиночестве размышлять о детях, об этом непостижимом чуде, и о том, что они способны сказать кусочком бумаги и несколькими цветными карандашами. Он мог надеяться, что завоевал симпатию некоторых из них, но никогда не ожидал такого единодушного ее выражения. Он был глубоко тронут.
      - Вы горюете? - произнес знакомый тоненький голосок. В дверях кабинета стоял Дэнни Гордон.
      - Привет, Дэнни. Да, я горюю. Очень.
      - Можно с вами посидеть?
      - Конечно.
      Билл опустился в кресло и позволил Дэнни запрыгнуть к нему на колени. И вдруг ледяной зимний холод, с воскресного утра сковывавший его душу, улетучился. Ощущение дрейфа по волнам исчезло. Зияющая пустота начала заполняться.
      - Ваши мама и папа на небесах? - спросил Дэнни.
      - Да. Я уверен, что они там.
      - И они не вернутся?
      - Нет, Дэнни. Они ушли навсегда.
      - Значит, теперь вы такой же, как мы.
      И тогда ему все стало ясно. Трогательный рисунок, выражение сочувствия. Они давно были гражданами страны, в которую он только что эмигрировал. Они приветствовали его в той земле, где никому не хотелось жить.
      - Да, - тихо сказал он. - Правда, все мы теперь сироты.
      Дэнни спрыгнул, не в силах усидеть на месте ни секундой дольше, а Билл вдруг почувствовал тождество с этим мальчиком, со всеми мальчиками, перешагивавшими порог Фрэнси за все время его службы там. Не просто сходство, а как бы слияние душ. Он перестал плыть невесть куда, якорь вновь лег на дно и нашел, за что зацепиться.
      Он не целиком потерял семью. Пусть он действительно стал сиротой, подобно другим обитателям приюта, у него есть "Общество Иисуса". Быть иезуитом - все равно что быть членом семьи. Общество - тесно сплоченное братство. Он знает, когда бы ни понадобилось - братья-иезуиты придут на помощь. В сущности, он, священник, имеет все основания считать церковь одной огромной и разветвленной духовной семьей. И среди всех этих многочисленных родственников обитатели приюта Святого Франциска для мальчиков составляют ближайших домочадцев.
      Да, он потерял родителей, но на самом деле никогда не останется в одиночестве, пока у него есть церковь, иезуиты и мальчики из приюта Святого Франциска. У него всегда будет дом, он всегда будет членом семьи. И чувствовать это было радостно.
      Билл оставил ужасы прошлого воскресного утра позади, вновь погрузившись в ежедневную рутину одного из последних в Нью-Йорке, доживающего свой век католического приюта. Ему казалось, что он уже встретил и пережил самое страшное, что может случиться в жизни. Чего еще можно лишиться? Все, что могло, уже произошло, и в полной мере. Отныне дела пойдут в гору.
      И какое-то время, почти всю весну, жизнь его в самом деле, казалось, уверенно шла вперед.
      И тогда порог Фрэнси переступили Ломы.
      Глава 16
      Был теплый субботний день в начале июня. Билл беседовал в своем кабинете с молодой супружеской парой. Они казались чересчур молодыми, чтобы подыскивать ребенка для усыновления. Мистеру Лому двадцать семь, его жене, Саре, - двадцать три.
      - Пожалуйста, зовите меня Герб, - предложил мистер Лом. В его произношении звучали нотки юго-западного акцента. У него было круглое лицо, густые темные волосы, редеющие на лбу, густые, коротко подстриженные усы и очки в проволочной оправе. Он напомнил Биллу Тедди Рузвельта. Он почти ждал, что посетитель вот-вот издаст одно из излюбленных восклицаний покойного президента.
      - Герберт Лом~ - произнес Билл, размышляя вслух. - Почему это имя звучит так знакомо?
      - Есть английский актер точно с таким же именем, - напомнил Герб.
      - Точно. - Теперь Билл вспомнил этого актера; фильм Питера Селлерса "Инспектор Клузо" сводил его с ума.
      - Вы наверняка видели несколько его картин. К сожалению, мы не родственники.
      - Понятно. И вы желаете усыновить одного из наших мальчиков?
      Сара взволнованно закивала.
      - О да! Мы хотим создать настоящую семью и думаем начать с мальчика.
      Она была высокой, смуглой, стройной, с короткими темными волосами, подстриженными почти по-мальчишески, и сияющими глазами. По документам выходило, что ей двадцать три года, но она выглядела моложе. А голос и произношение у нее были очаровательными.
      Билл просмотрел перед беседой приложенные к заявке документы. Пара поженилась всего год назад, оба уроженцы Техаса, оба закончили Техасский университет в Остине, хотя получали дипломы с разницей в пять лет. Герберт работал на одну крупную нефтяную компанию; недавно его перевели в нью-йоркское представительство. Зарплата у него была впечатляющая. Оба католики, активные прихожане. Все выглядело хороша.
      Против говорил только возраст.
      В любом другом случае Билл отклонил бы заявку с любезным пояснительным письмом, посоветовав получше подумать над решением взять чужого ребенка. Но подробности жизненной и медицинской истории Сары вместе с тем фактом, что пара не настаивала на усыновлении младенца, заставили его познакомиться с ними поближе.
      - Вы говорите, вас интересует мальчик в возрасте от года до пяти, сказал Билл.
      Это его удивляло. Как правило, молодые пары чаще всего ищут младенца.
      Оба кивнули.
      - Совершенно верно, - подтвердила Сара.
      - А почему не младенца?
      - Мы реалисты, отец Райан, - ответил Герб. - Мы знаем, что ждать белого младенца приходится лет по семь. Нам просто не хочется ждать так долго.
      - Множество супружеских пар ждет.
      - Мы знаем, - вступила Сара. - Но могу поспорить, что они занимаются всякими тестами и процедурами и надеются за это время завести собственного ребенка. - Она отвела глаза. - У нас такой надежды нет.
      Билл снова заглянул в бумаги. Согласно резюме истории болезни Сары, составленному доктором Ренквистом из Хьюстона, в одиннадцатилетнем возрасте ее сбила машина, ударив в живот и вызвав внутреннее кровотечение. При исследовании хирурги обнаружили разрыв маточной артерии и были вынуждены удалить матку, чтобы спасти Саре жизнь. Бесстрастный тон резюме не говорил ничего об эмоциональных последствиях подобной операции для ребенка. Билл представил себе, как росла эта девочка, будучи единственной среди сверстниц, у кого не было месячных. Мелочь по большому счету, но он знал, как дети не любят чувствовать, что отличаются от других, все равно чем; даже если это отличие связано с ежемесячно переживаемыми трудностями и неудобствами - они хотят быть как все. Но самое важное - непререкаемый факт, что у Сары никогда не будет собственных детей. Он проникся сочувствием к ее безвыходному положению.
      - Вы уверены, что сумеете справиться с ползунком или с дошкольником?
      Она улыбнулась.
      - У меня многолетняя практика.
      Семейная история Сары представляла собой безусловный плюс. Она была старшей из шестерых детей, и все они, кроме нее, были мальчики. Билл знал, что в таких семьях девочка-первенец становится второй матерью. Это значит, что, несмотря на бездетность, Сара уже имела опыт в искусстве ухода за детьми.
      Сара произвела на Билла впечатление. За долгие годы у него развилось некое шестое чувство по отношению к людям, подающим заявки на усыновление. Он мог сразу сказать, когда супруги нуждаются в ребенке единственно для того, чтобы дополнить семейный портрет - поскольку все считают, что у них должен быть ребенок, поскольку у всех Других есть дети или поскольку солидней звучит - супружеская пара с ребенком.
      И были другие, особенные - женщины, в которых страстное влечение к исполнению родительского долга было столь сильным, что выходило далеко за рамки инстинкта и превращалось в навязчивую идею. Эти женщины не могли чувствовать себя полноценной личностью, не имея под крылышком одного, двух, трех детишек.
      Сара казалась Биллу именно такой женщиной. Он не мог основательно судить о Гербе - в худшем случае, обыкновенный яппи, но Сара излучала жажду материнства. Излучение это пронизывало кабинет Билла, согревая его.
      - Очень хорошо, - сказал он. - Очень рад предоставить вам такую возможность. Полагаю, Святой Франциск сумеет помочь вам.
      Они переглянулись.
      - Замечательно! - сказал Герб.
      - Мы, разумеется, проведем положенную обычно проверку ваших документов, а тем временем я предложу вам просмотреть фотографии мальчиков, которые живут сейчас у Святого Франциска. Потом~
      В кабинет вдруг ворвался Дэнни Гордон. В руке у него была ракета, и он издавал точно такие же звуки, какие издавала бы ракета, выходя на орбиту вокруг стола Билла.
      - И-и-и-у-у-у, отец! - визжал он, проносясь мимо стола на умопомрачительной скорости. - Наверно, вы - человек с Луны?
      Билл прикрыл рот рукой, чтобы спрятать улыбку.
      - Ты вмиг в самом деле окажешься на настоящей Луне, если сей же момент не отправишься в спальню, молодой человек!
      - Назад, на Землю! - завопил Дэнни.
      Совершая вираж вокруг стола, он столкнулся нос к носу с четой Ломов.
      - А-а-а-у-у-у! Чужие!
      Сара перевела на него свои темные глаза и заулыбалась.
      - Как тебя зовут?
      Мальчик остановился, в течение секунды глядел на нее, а потом перешел на орбиту вокруг ее стула.
      - Дэнни, - ответил он. - А вас?
      - Сара. - Она протянула руку. - Рада с тобой познакомиться, Дэнни.
      Дэнни снова остановился, на сей раз на пару секунд, но не переставал двигаться. Ноги его топали и ерзали по полу, пока он переводил взгляд с руки Сары на Билла. Билл кивнул, поощряя его ответить на акт вежливости. Наконец Дэнни дернулся и пожал ей руку.
      - Сколько тебе лет, Дэнни? - спросила она, придерживая его ручонку.
      - Семь.
      - Тебе кто-нибудь говорил, какой ты симпатичный мальчик?
      - Конечно. Тыщу раз.
      Сара рассмеялась, а Билл нашел ее смех приятным, почти музыкальным. И в этот момент он заметил нечто.
      Дэнни стоял неподвижно.
      В обычном случае мальчишка теперь уже вырвался бы и вновь принялся кружить по комнате, бегая вдоль стен и отскакивая от мебели. Но он просто стоял и разговаривал с ней. Даже ноги держались на месте.
      Она расспрашивала его о ракетах, о школе, об играх, а он отвечал. Дэнни Гордон стоял на месте и вел беседу. Билл был потрясен.
      Он еще несколько минут наблюдал за ними, потом вмешался.
      - Извини меня, Дэнни, - сказал он, - но не расположен ли ты присоединиться к своим друзьям в спальне?
      Дэнни сконцентрировал всю мощь своих огромных голубых глаз и попытался воздействовать ею на Билла.
      - Я хочу побыть здесь, с Сарой.
      - Я очень этому рад и уверен, что Саре тоже этого хочется, но мы здесь работаем, и у Дэнни, по-моему, тоже найдется кое-какая работа в спальне. Так что скажи "до свидания", а я загляну к тебе попозже.
      Дэнни повернулся к Саре, она улыбнулась и слегка обняла его.
      - Приятно было поговорить с тобой, Дэнни.
      Дэнни еще миг смотрел на нее, а потом вышел - вышел! - из кабинета.
      Билл изумленно глядел ему вслед, а Сара обратилась к нему:
      - Вот мальчик, которого я хочу.
      Билл стряхнул изумление и сосредоточился на молодой женщине.
      - Ему семь лет. Я думал, вас интересует ребенок младше пяти.
      - Я тоже так думала. Но теперь, после того как увидела Дэнни, передумала.
      Билл бросил взгляд на Герба.
      - А вы что думаете насчет ребенка постарше?
      - Если Саре хочется, значит, и мне тоже, - сказал он, пожимая плечами.
      - А мне хочется усыновить Дэнни Гордона.
      - Об этом не может быть речи, - отрезал Билл.
      Заявление это удивило его самого. Он не собирался говорить ничего подобного. Слова будто бы сами сорвались с его губ.
      Герб Лом выглядел ошеломленным, Сара, кажется, больно задетой.
      - Почему~ почему об этом не может быть речи? - спросила она.
      - Потому, что он гиперактивен, - объяснил Билл.
      - Мне он показался нормальным активным ребенком. И совершенно очаровательным.
      - То, что вы видели, это одна только видимость. Поверьте, у меня есть надежные заключения множества специалистов. Воспитание Дэнни требует ежеминутной и полной отдачи.
      - Этого требует воспитание любого ребенка, - заметила она, спокойно глядя на него. - И я обладаю необходимой для этого квалификацией.
      С первым утверждением Билл не мог спорить, а со вторым не хотел. Он сделал последнюю попытку.
      - Позвольте мне показать вам фотографии других мальчиков, которые здесь живут. Если вы их просмотрите, я уверен~
      Сара встала, решительно сжав губы.
      - Меня не интересуют другие мальчики. Теперь меня интересует только Дэнни. - Лицо ее смягчилось. - Мне кажется, не совсем честно познакомить меня с таким милым ребенком, а потом заявить, что я для него недостаточно хороша.
      - Я не говорил ничего подобного.
      - Так не будете ли добры передумать?
      Билл решил выиграть время.
      - Хорошо. Я подумаю. Но, честно говоря, я не считаю, что Дэнни может стать чьим-то первым ребенком.
      - Он им и не станет, - возразила она с неожиданно лучезарной улыбкой. - Я практически вырастила трех младших братьев. И хочу вырастить Дэнни Гордона. И с вашей помощью сделаю это.
      С этими словами она взяла мужа под руку, и они вышли из кабинета Билла.
      - Посмотрел бы ты на него в тот момент, Ник, - сказал Билл после того, как Дэнни влетел в кабинет и опять прервал их еженедельную шахматную партию. - Это был совершенно другой ребенок.
      Глаза Ника Квинна следили за несущимся по кабинету смерчем.
      - Придется поверить вам на слово.
      - Я не шучу. Он обменялся с ней рукопожатием и вдруг совершенно успокоился. Если б я верил в магию, я бы сказал, что это и есть магия.
      - Я слышал о людях, которые таким образом действуют на животных.
      Билла мгновенно охватило сердитое раздражение.
      - Дэнни не животное.
      - Нет, конечно. Я просто провел параллель. - Ник испытующе посмотрел на Билла. - Вы слегка обеспокоены, да?
      - Вовсе нет. - Потом Билл немного подумал. Он держался на самом пределе с момента ухода Ломов. Почему? - Ну чуть-чуть, может быть.
      - Потому, что его кто-то может усыновить?
      Билл покосился на Ника. Он вырос в довольно-таки проницательного сукина сына. Билл и правда задумывался, не отражается ли на его мнении перспектива остаться у Фрэнси без Дэнни Гордона, но~
      - Не думаю, Ник. Хотя, конечно, возможно. Я прожил два года рядом с Дэнни и чувствую, что между нами как будто возникла кровная связь и уход его разобьет мне сердце, но тут дело не в этом.
      - Вы хотите сказать, тут что-то не так?
      Весьма проницателен этот Ник.
      - Да. Может быть, я хочу сказать именно это.
      - Действительно, вы говорили, что ему больше подошла бы пара постарше. Эти двое, по-видимому, не отвечают данному требованию.
      - Постарше и поопытнее. Эти двое не отвечают ни тому, ни другому.
      - Может, поэтому вам и кажется, что что-то не так.
      - Но Сара утверждает, что практически вырастила своих братьев, и я ей верю. Это дает основание убедиться в ее опытности. А если Дэнни всегда будет реагировать на нее таким образом, как в тот день~
      - Тогда он уже не будет гиперактивным, хотя, честно говоря, я не знаю, кто способен надолго угомонить этого парня.
      - Посмотрел бы ты на него.
      Билл окликнул Дэнни и усадил его к себе на колени.
      - Что ты думаешь о той леди, которую встретил сегодня здесь?
      Дэнни разулыбался.
      - Она очень ми-и-илая.
      - А что ты чувствовал, когда держал ее за руку?
      Улыбка стала еще шире, в глазах Дэнни появилось мечтательное, отсутствующее выражение.
      - Очень ми-и-ило.
      И больше ты мне ничего не можешь сказать?
      - Нет.
      Он соскочил и продолжал беготню.
      - Я понял - леди была очень ми-и-илая, - с усмешкой сказал Ник.
      Билл передернул плечами.
      - Это новенькое словечко у Дэнни. Но, по-моему, надо еще разок свести их вместе.
      - Посмотреть, случится ли это снова? Неплохой ход. Повторяемость незаменимый фактор в научном методе.
      - Это не научный эксперимент, Ник.
      Впрочем, иногда Биллу хотелось бы располагать применимым к работе по усыновлению научным методом. Здесь были предусмотрены протоколы и процедуры, проверки и оценки и испытательный срок - все меры для защиты и безопасности детей и приемных родителей. Но за многие годы Билл не раз обнаруживал, что руководствуется инстинктом, следует велению сердца.
      И в данном случае некое внутреннее инстинктивное чувство настраивало его против, но он подозревал, что чувство это подогревает его личная привязанность именно к этому конкретному ребенку. Найти подходящий для Дэнни дом - вот что действительно важно. А если у этой женщины с Дэнни налаживается особый контакт, он не имеет права отказывать ей.
      - Я просто хочу вновь увидеть их вместе. Может быть, это была простая случайность. Но если нет, если он снова отреагирует на нее так же~
      - Тогда вы, возможно, нашли для него дом. Но в таком случае я усматриваю другую проблему.
      - Я переживу. Я уже это переживал. - Он позволил уйти Нику, когда Квинны усыновили его шестнадцать лет назад. - И снова переживу.
      - Нисколько не сомневаюсь, - сказал Ник, глядя на Дэнни. - Но вам надо будет найти способ, который позволит ему пережить расставание с вами.
      Билл кивнул. Он предвидел эту проблему. Он думал решить ее, когда придет время.
      Билл пригласил обоих Ломов, но Сара пришла одна - Герб был занят в своем офисе. Она приехала в следующий вторник, между окончанием уроков и обедом.
      - Вы передумали? - с радостной надеждой спросила она, усаживаясь в кабинете.
      На ней было цветастое летнее платье, белое с желтым, которое подчеркивало смуглость кожи. Билл подумал, не примешалась ли чуточка мексиканской крови к текущей в ее жилах техасской.
      - Я еще думаю, - сказал Билл, - но хотел бы подробно поговорить о вашем: опыте в воспитании младших братьев.
      Они проговорили около получаса. На Билла произвело впечатление близкое знакомство Сары с тонкостями подхода к детям. Но сильнее всего проявлялось ее желание иметь ребенка, ее потребность в ребенке.
      А потом произошло неизбежное - явился Дэнни.
      Он замер на месте, увидев ее. Широкая улыбка, маленькие белые зубки~
      - Привет, Сара!
      Она прямо засветилась, услышав свое имя.
      - Ты запомнил!
      - Конечно, запомнил. Я умный.
      - Не буду спорить. Что вы проходили сегодня в школе?
      И снова Билл в изумлении наблюдал, как Дэнни спокойно стоит рядом с ней, сложив за спиной ладошки. На сей раз он не держал ее за руку, никакого физического контакта между ними не было. И все-таки он стоял тихо, и отвечал на вопросы, и дошел до того, что начал рассказывать о своих друзьях и любимых играх.
      А Сара~
      Билл видел свет в ее глазах, теплоту; она полностью сосредоточилась на Дэнни, превратив его на это время в центр мироздания. Он ощущал в ней страстную тягу к ребенку и позволил себе подумать, что все, кажется, устраивается волшебным образом.
      Дэнни повернулся к нему.
      - Она мне нравится. Она ми-и-илая.
      - Да, Дэнни, Сара очень милая.
      - Мне можно с ней жить?
      Вопрос застал Билла врасплох: В голове у него промелькнуло название старой песенки "Ты так легко меня забыл?". Но он отогнал болезненное чувство и перенес все внимание на Дэнни. Он должен быть крайне осторожным.
      - Не знаю, Дэнни. Нам надо подумать.
      - Ну пожа-а-алуйста!
      - Я еще не знаю, Дэнни. Я не говорю "нет" и не говорю "да". Нам надо еще очень многое сделать, прежде чем мы подойдем к этому.
      - А в гости можно?
      - И об этом нам тоже надо подумать. Саре, ее мужу и мне надо сначала многое обсудить. Так что, почему бы тебе не пойти умыться перед обедом и позволить нам поработать.
      - Ладно. - Когда он оглядывался на нее, в глазах его, как маяк, сияла надежда. - Пока, Сара.
      Она обняла его, потом отодвинула на расстояние вытянутой руки.
      - Пока, Дэнни.
      И Дэнни поскакал по коридору.
      - Мне кажется, вы обрели друга, - сказал Билл Саре.
      - Мне тоже так кажется, - с теплой улыбкой ответила Сара. Потом устремила на Билла ровный взгляд. - Надеюсь, этому другу позволят стать моим сыном, отец Райан?
      - Делая свое дело, Сара, я научился одному - никогда не давать обещаний. Я не могу быть абсолютно уверенным, что сумею удержаться от этого по отношению к родителям, но, безусловно, всегда удержусь по отношению к мальчикам. Мы положили неплохое начало. Посмотрим, что из этого выйдет.
      Ее глаза расширились, голос вдруг зазвучал глухо и хрипло:
      - Вы хотите сказать, что передумали?
      Он кивнул, она закрыла лицо руками и всхлипнула. Слезы ее взволновали Билла и укрепили зарождавшуюся в нем мысль, что он нашел для Дэнни идеальный вариант. Только в крошечном уголке его души все еще таилось недоверие.
      Глава 17
      Проверка шла гладко. И Герб, и Сара имели прекрасные баллы в Техасском университете, он - по бухгалтерскому учету, она - по дошкольному воспитанию. Их кредитоспособность не подлежала ни малейшим сомнениям. Осмотр дома дал великолепные результаты - двухэтажный особняк в колониальном стиле с центральным холлом, в тихом пригороде, в Астории, где Ломы были активными прихожанами местной церкви. Билл дошел до того, что позвонил старому пастору Сары в Хьюстон. Отец Джиери знал Сару Бейнбридж это ее девичья фамилия - и помнил ее милой и замечательной девушкой; Герб происходил из богатой семьи, был не столь ревностным прихожанином, как Сара, но местный священник считал его хорошим человеком.
      Вообще все шло гладко. Воскресные визиты проходили без инцидентов, и Дэнни иногда проводил в гостях целую неделю сряду. Ему это нравилось. Он полюбил Сару. Казалось, он полностью поглощен ею, полностью восхищен. Он по-прежнему каждый день заскакивал в кабинет Билла, по-прежнему сиживал у него на коленях, по-прежнему нарушал субботние шахматные партии. Но говорил только о Саре - Сара~ Сара~ Сара~ Билл находил ее прекрасной женщиной, может быть, даже исключительной, но, Бог свидетель, как ему надоело о ней слушать.
      На исходе осени Дэнни уже не был тем Дэнни, который все лето носился по территории приюта. Поначалу это было незаметно, но постепенно, от случая к случаю, Билл стал отмечать решительные перемены. В ходе проверочного и испытательного процесса Билл наблюдал, как Дэнни постепенно успокаивается. Не разом, резко нажав на тормоза, а как мчащийся грузовик, водитель которого медленно, но неуклонно снижает скорость, подъезжая по скоростному шоссе к школьной зоне. Мотор еще ревет, но скорость падает. Сестры, опекающие Дэнни во втором классе, сообщали, что дисциплинарных проблем возникает теперь гораздо меньше, он способен дольше сосредоточиваться, и в результате лучше успевает в школе.
      Это было почти чудо. Чересчур хорошо, чтобы быть правдой.
      И Билл все же слегка беспокоился. Проведя у Фрэнси два десятка лет, он редко видел, чтобы адаптация проходила так гладко. И поэтому, когда он, лежа ночью в постели, в одиночестве, в темноте, искал и не находил никаких поводов для упрека, пробуждался ворчливый голосок и нашептывал в уши туманные сомнения.
      В результате он пережил едва ли не облегчение, когда за неделю до Рождества обнаружился первый небольшой повод.
      Герб торопился до Рождества завершить процесс усыновления, объясняя, что хочет встретить Новый год вместе, втроем, целой семьей. Билл не сомневался в этом, но подозревал, что Герб с его познаниями в бухгалтерском Деле отлично знает, что Дэнни будет считаться на обеспечении приемных родителей полный год, если усыновление официально утверждено в любой момент до полуночи 25 декабря.
      Он относился к этому с пониманием. Растить ребенка в Нью-Йорке чертовски дорого, и родители заслуживают любых финансовых послаблений, каких только можно добиться. Это не повод.
      Повод дал Дэнни. У мальчика появились какие-то тайные соображения.
      - Не хочу я идти, - заявил он Биллу как-то вечером за неделю до Рождества.
      Билл похлопал себя по колену.
      - Может быть, прыгнешь сюда и расскажешь мне, по чему ты не хочешь?
      - Потому что боюсь, - объяснил Дэнни, устраиваясь на своем обычном месте.
      - Боишься Сары?
      - Нет. Она ми-и-илая.
      - А Герб? Ты боишься его?
      - Нет. Я просто боюсь там жить.
      Билл улыбнулся про себя и ободряюще обнял Дэнни. Он почти рад был услышать признание мальчика. Это обычное, совершенно нормальное дело, которого в случае Дэнни особенно следовало ожидать. В конце концов, Фрэнси был его домом дольше, чем любое другое место во всей жизни. Обитатели и работники приюта составляли единственную его семью вот уже два с половиной года. Скорее, следовало бы беспокоиться, если бы он не переживал в преддверии расставания.
      - Все немножко боятся, когда уходят, Дэнни. И точно так же боятся, когда приходят сюда. Помнишь, как на прошлой неделе уходил Томми, чтобы жить с мистером и миссис Дэвис? Он боялся.
      Дэнни крутнулся, чтобы заглянуть ему в глаза.
      - Томми Лурье? Не может быть! Ничего он не боялся!
      - Нет, боялся: Но держался великолепно. Он ведь вчера приходил и рассказывал всем, как там здорово.
      Дэнни медленно кивнул и повторил:
      - Томми Лурье боялся?
      - И не забывай, ты уезжаешь недалеко. Сможешь звонить мне в любое время, когда пожелаешь.
      - А вернуться и прийти в гости, как Томми, смогу?
      - Ну, разумеется, сможешь. Тебе здесь будут рады в любой момент, когда ты захочешь прийти, и когда Ломы сумеют тебя привезти. Но очень скоро ты будешь так счастлив и так занят с Гербом и Сарой, что совсем позабудешь про нас и про Фрэнси.
      - Никогда не забуду.
      - Хорошо. Потому что мы тоже тебя любим. Ломы тебя любят. Все тебя любят. Потому что ты, Дэнни, хороший мальчик.
      Билл внушал это всем мальчикам - обитателям приюта, ибо почти все они поначалу чувствовали себя брошенными и никому не нужными. С того самого момента, как они перешагивали порог, Билл принимался твердить это.
      - Вас здесь любят. Вас ценят. Вы нужные. Вы хорошие.
      И через какое-то время добрая доля мальчишек обретала веру в то, что они в самом деле чего-то стоят.
      По отношению к Дэнни это был не просто механический психологический прием. Билл будет ужасно тосковать по нему. Ему казалось, что он расстается с собственным сыном.
      И он сидел, и сердце его разрывалось, когда он держал Дэнни на коленях, рассказывая, как чудесно ему будет у Ломов и как Билл собирается сообщить Санта-Клаусу новый адрес Дэнни и удостовериться, что он принесет ему много подарков на Рождество.
      И Дэнни сидел, слушал и улыбался.
      Остаток недели Дэнни провел спокойно. Но в канун Рождества, когда подписывались последние документы, он начал плакать.
      - Я не хочу с ней идти! - всхлипывал он, а из глаз лились слезы и текли по щекам.
      Сара сидела у стола Билла; набитый чемодан, содержащий все земные пожитки Дэнни, стоял у ее ног. Билл поднял глаза и заметил, что она потрясена. Он повернулся и присел на корточки рядом с Дэнни.
      - Не беда, что ты немножко боишься, - сказал он. - Помнишь, о чем мы с тобой говорили? Помнишь, что я рассказывал тебе о Томми?
      - Мне все равно! - крикнул он, и голосок его разлетелся в тишине кабинета. - Она плохая! Она подлая!
      - Ну-ну, Дэнни! Нельзя так~
      Мальчик обхватил Билла за шею руками и приник к нему, весь дрожа.
      - Она собирается причинить мне зло! - визжал он. - Не отдавайте меня! Пожалуйста, не отдавайте меня! Она хочет причинить мне зло!
      Билла поразила эта вспышка. Не было никаких сомнений в истинности охватившего Дэнни ужаса. Он буквально трясся от страха.
      Краешком глаза он заметил, что Сара встала и шагнула к ним. Глаза ее были полны боли.
      - Я~ я не понимаю, - проговорила она.
      - Просто нервы в последний момент, - объяснил Билл, пытаясь умерить боль в ее глазах. - Вместе с гиперактивном воображением.
      - Мне кажется, это нечто большее, чем просто нервы, - возразила Сара.
      Билл мягко отстранил от себя Дэнни и удержал его на расстояний вытянутой руки.
      - Дэнни, послушай меня. Тебе никуда не придется идти, если ты не захочешь. Но ты должен мне объяснить все эти ужасные вещи, о которых ты говоришь. Откуда все это? Кто тебе это сказал?
      - Никто, - пробормотал он, всхлипывая и сморкаясь.
      - Тогда как ты можешь так говорить? Почему ты так говоришь?
      - Потому.
      - "Потому" - это не объяснение, Дэнни. Откуда у тебя такие мысли?
      - Ниоткуда. Я просто~ знаю!
      Сара сделала шаг вперед. Она медленно, неуверенно приблизилась, положила руку на голову Дэнни, принялась нежно поглаживать его вьющиеся белокурые локоны.
      Билл почувствовал, как Дэнни под прикосновением Сары застыл, потом расслабился; он видел, как бегали его глаза, потом взгляд снова сосредоточился. Мальчик перестал всхлипывать.
      - Ты будешь моим малышом, - заговорила Сара мягким, почти гипнотизирующим голосом, гладя его по голове. - А я буду твоей мамой. И мы втроем вместе с Гербом будем чудесной семьей.
      Дэнни заулыбался.
      И в этот момент Билл почувствовал почти необоримое желание немедленно все отменить, подхватить Дэнни на руки, выставить Ломов из своего кабинета и никогда больше не позволять им переступать порог Святого Франциска.
      И он это желание подавил. Это в его эгоистичной собственнической душе витают отцовские чувства. Он должен отпустить мальчика.
      - Ты ведь на самом деле меня не боишься, Дэнни? - ворковала Сара.
      Он оглянулся и посмотрел на нее.
      - Нет, я просто боюсь там жить.
      - Не бойся, Дэнни, мой милый. Сегодня вечером должен пойти снег, значит, завтра будет белое Рождество. Пойдем со мной, и я обещаю, что это Рождество станет в высшей степени незабываемым.
      В словах ее прозвучало что-то, от чего Билла по спине прохватил озноб, но он заставил себя выпустить Дэнни и подтолкнул его к Саре. Когда Дэнни обхватил руками ее колени, а Сара заключила мальчика в объятия, у Билла перехватило горло. Он отвернулся, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы.
      "Я должен его отпустить!"
      - Лучше отменим, Ник, - сказал Билл в трубку. - Снег валит как сумасшедший.
      Голос Ника в трубке имел какой-то металлический оттенок, и в нем зазвучала искренняя досада.
      - С каких это пор вас пугает небольшой снегопад? Либо вы сами сюда придете, либо - снег там или не снег - я приеду и вытащу вас.
      - Правда, Ник, мне и здесь хорошо.
      Квинны расстроятся, если вы не появитесь. А, кроме того, сама мысль сидеть одному в сочельник - особенно в этот сочельник - кажется мне не очень удачной.
      Билл понимал и ценил заботу Ника. Он всегда проводил несколько рождественских дней с мамой и папой. Но в этом году~
      - А я не один. Я проведу его с мальчиками. Это, кстати, напоминает мне, что я должен прямо сейчас пойти на них посмотреть. Увидимся в субботу вечером. Веселого Рождества тебе и Квиннам.
      - Ладно, - примирительно сказал он. - Ваша взяла. Веселого Рождества, отец Билл.
      Билл положил трубку и пошел по коридору посмотреть на мальчиков. В спальнях было тихо. Всю неделю в холлах царило волнение, достигшее пика при украшении елки и переросшее в экстаз часа два назад, когда он подсматривал, как наверху в столовой в старом, никогда не разжигавшемся камине подвешивали чулки. Но теперь все мальчики лежали в постелях, и те, кто еще не заснул, изо всех сил пытались задремать, ибо все знают, что Санта-Клаус не явится до тех пор, пока весь дом не погрузится в сон.
      Рождество. Любимый праздник для Билла. Благодаря окружающим его мальчикам. Они так волновались и радовались в это время, особенно малыши. Горящие глазки, радостные личики, невинные счастливые ожидания и предвкушения. Хорошо бы закупорить все это в бутылки, словно вино, и в течение года выпивать понемножку, когда дела идут ни шатко ни валко.
      Господь свидетель, бывают моменты, начиная с пожара прошлым мартом, когда он нуждался бы в паре подобных бутылок. Завтра своего рода рубеж, смертный порог на его жизненном пути: первое в жизни 25 декабря, когда он не сможет позвонить родителям и пожелать им веселого Рождества.
      В груди ширилась болезненная пустота. Он тоскует по ним. Никогда не думал, что будет, что сможет так тосковать. Но завтрашний день надо пережить. Мальчики ему помогут.
      Удостоверившись, что все спят или почти заснули, Билл спустился вниз и начал выгружать подарки из запертого буфета. Большинство из них было пожертвовано местными прихожанами и упаковано сестрами, обучавшими сирот в соседней начальной школе Лурдской Богоматери. Добрые люди позаботились, чтобы ни один мальчик не остался без пары подарков на Рождество.
      Разложив подарки под елкой, Билл отошел и окинул картину взглядом: пихта с тонкими веточками, увешанными разнообразными самодельными украшениями и яркими мерцающими огоньками, стояла на страже над грудами красочных разноцветных коробок, на каждой из которых был ярлычок с фамилией мальчика. Он улыбнулся. По правде сказать, дешевенькое убранство, но во всем этом присутствует подлинный дух Рождества. Похоже, Санта-Клаус здорово рисковал заработать грыжу, совершая в этом году путешествие к Фрэнси. Билл сам начинал ощущать отголоски прежнего рождественского волнения, думая о завтрашнем утре, о том, как он будет стоять на этом самом месте и слушать бешеный шорох бумаги, когда перевозбужденные мальчишки примутся разворачивать подарки трясущимися руками. Он не мог дождаться этого момента.
      Билл погасил огни на елке и стал подниматься по лестнице. На полпути он услышал, что в его кабинете звонит телефон, и побежал на звонок. Если это опять Ник~
      Но это был не он. Это был Дэнни. И он был в истерике.
      - Отец Билл! Отец Билл! - визжал он на высокой ноте пронзительным от ужаса голосом. - Придите за мной, заберите меня! Придите за мной, заберите меня отсюда!
      - Успокойся, Дэнни, - выговорил он, заставляя самого себя успокоиться. Хоть он и знал, что это просто очередной приступ боязни на новом месте, непритворный страх в голосе мальчика вызвал прилив адреналина в крови. Успокойся и расскажи мне.
      - Я не могу рассказывать! Он убьет меня!
      - Кто? Герб?
      - Придите за мной, заберите меня, отец! Только придите!
      - Где Сара? Позови ее к телефону и дай мне поговорить с ней.
      - Нет! Они не знают, что я у телефона!
      - Просто позови Сару~
      - Нет! Сары нет! Здесь нет никакой Сары! Он убьет меня!
      - Перестань, Дэнни!
      - Отец, пожалуйста, придите и заберите меня! Придии-ите! - Он начал всхлипывать, но слова еще можно было разобрать. - Отец, отец, отец, я не хочу умирать. Пожалуйста, придите и заберите меня. Не позволяйте ему убивать меня. Я не хочу умирать!
      Страх и униженная мольба в голоске Дэнни пронзили Билла в самое сердце. Он собрался отменить усыновление, покончить со всем этим делом. Мальчик просто не готов покинуть Фрэнси.
      - Позови Сару, Дэнни~ Дэнни?
      Трубка молчала.
      Билл рванул ящик стола, нашел в картотеке номер телефона Ломов. Рука тряслась, когда он набирал его. В ухе загудел сигнал "занято". Он хлопнул трубку, принялся набирать снова, потом остановился. Раз номер занят, возможно, Сара или Герб пытаются дозвониться ему. Если они будут набирать номер одновременно, никто не дозвонится. Он сел и заставил себя ждать. И ждать.
      Телефон не звонил.
      Он принудил себя прождать полных пять минут. Казалось, они длились вечность. И наконец прошли. Он кинулся к аппарату и снова набрал номер.
      Снова занято. Черт!
      Билл бросил трубку, прошелся по кабинету, вышел в коридор. В течение следующего получаса он раз двадцать набирал номер Ломов, но линия каждый раз была занята. Он снова и снова твердил себе, что беспокоиться не о чем. Дэнни вне опасности. Это все воображение мальчика, его проклятое сверхактивное воображение. Сара и Герб никогда не причинят ему вреда, никогда не допустят, чтобы с ним случилось что-то плохое. Дэнни сам впал в панику, и Сара наверняка успокоит его, как уже успокаивала сегодня.
      Но почему он не может пробиться по этому треклятому телефону? У него вдруг мелькнула мысль, и он позвонил оператору на коммутатор. Сказал девушке, что дело срочное и он просит вызвать номер; она перезвонила и сообщила, что номер не отвечает. Никого - мертвое молчание.
      Может быть, Дэнни не положил трубку на место? Так, должно быть, и есть.
      Но это объяснение не удовлетворило Билла. Он натянул пальто, схватил ключи от машины и выскочил на улицу. Он знал, что ни за что не заснет, пока не поговорит с Дэнни и не убедится, что с ним все в порядке. Воображаемые страхи пугают ничуть не меньше, чем настоящие. Так что дело не в том, что сам он уверен в безопасности Дэнни, надо удостовериться, что Дэнни чувствует себя в безопасности. Тогда, может быть, Билл сумеет остаток ночи провести в покое.
      Стояла прекрасная ночь, под легким углом падал снег, его хлопья вспыхивали, пролетая в пятнах света от иллюминации и уличных фонарей. Звуки города, уже приглушенные, ибо наступил сочельник, становились еще глуше на успевшем образоваться снежном покрове толщиной примерно в дюйм. Белое Рождество.
      Хорошо бы выкроить время полюбоваться окружающим, но внутреннее беспокойство Билла и стремление поскорее добраться до дома Ломов пересилили эстетические соображения о красоте ночи.
      Он вел старенький фургон вниз по улице, на которой жили Ломы, мимо засыпанных снегом домов, увешанных гирляндами Разноцветных огней, потом остановился у бровки тротуара перед номером 735. В доме было темно. Ни рождественских огоньков, ни освещенных окон. Спеша по дорожке к парадной двери, он отметил, что снежный покров идеален - ни одного следа.
      Нажал кнопку звонка, но изнутри не донеслось ни звука, так что он стукнул дверным молотком. Стук эхом разнесся в безмолвной ночи. Он стукнул снова. Дважды, трижды.
      Никакого ответа.
      Билл отступил от подъезда и взглянул на второй этаж. Дом оставался безмолвным и темным.
      Теперь Билл заволновался. Заволновался по-настоящему. Они должны быть дома. Машина стоит на подъездной дорожке. Его следы на снегу единственные.
      Что за чертовщина тут происходит?
      Он взялся за дверную ручку и попробовал повернуть. Дверь распахнулась внутрь. Несколько раз окликнул, но никто не ответил, и он шагнул в дом, продолжая звать.
      Стоя в темном фойе, освещенном лишь отблеском фонаря с улицы, ощутил, что внутри холодно, как снаружи. Дом казался~ пустым.
      Его охватил жуткий непреодолимый страх.
      Боже мой, где они? Что здесь случилось?
      И тут он понял, что не один. Он чуть не вскрикнул, взглянув вправо и заметив смутный силуэт сидящей в кресле у окна гостиной фигуры.
      - Эй! - окликнул Билл, шаря рукой в поисках выключателя. - Герб?
      Он нашел выключатель и повернул его. Это был Герб, неподвижно сидевший в кресле с прямой спинкой, глядя в пространство.
      - Герб? Что с вами? Где Дэнни? Где Сара?
      При упоминании ее имени голова Герба повернулась, он посмотрел на Билла, но не увидел его, взгляд скользнул мимо и продолжал блуждать. Через несколько секунд он снова смотрел в пространство.
      Билл стал осторожно к нему приближаться. Глубоко внутри что-то говорило ему, что здесь произошло нечто ужасное - а может быть, и сейчас еще происходит, - и кричало, чтоб он поворачивал и бежал прочь. Но он не мог убежать. Он не мог - и не смог бы - убежать отсюда без Дэнни.
      - Герб, скажите мне, где Дэнни? Скажите сейчас же, Герб. И скажите, что вы ничего с ним не сделали. Скажите мне, Герб.
      Но Герб Лом только смотрел вперед и вверх, в угол потолка.
      Вверх~ он смотрит вверх. Это что-нибудь значит?
      Включая по пути свет, нажимая на все попадавшиеся ему выключатели, Билл нашел лестницу и направился на второй этаж. Ужас сдавил ему горло, и он выкрикивал только два имени, которые мог сейчас вспомнить.
      - Дэнни? Сара? Дэнни? Есть здесь кто-нибудь?
      Единственным ответом было поскрипывание лестничных ступеней у него под ногами и слабый гудок из болтающейся телефонной трубки на столике в верхнем холле.
      Он остановился, позвал снова, и на этот раз услышал ответ - хриплый шепот из коридора сверху, с лестницы. Невнятный, но явно голос. Он бросился к темному прямоугольнику, нырнул в него, побрел вдоль стены, держась за нее рукой, нашел выключатель~
      ~свет~ большая спальня~ хозяйская спальня~ красное~ все красное~ ковер, стены, потолок, постельное белье~ он не припоминает, чтобы все было таким красным~ Дэнни тут~ у стены~ голый~ голова висит~ такой бледный~ такой бледный~ не у стены, а на стене~ руки раскинуты~ гвозди~ в ладошках~ в ступнях~ личико такое бледное~ а внутренности~ вывалились наружу~
      Билл почувствовал, что комната переворачивается; ноги его подогнулись, он сильно ударился коленями об пол, но не ощутил боли, свалился ничком на заскорузлый от крови ковер, корчась в приступе рвоты.
      Нет! Этого не может быть!
      - Отец Билл~
      Голова Билла дернулась. Голосок~ еле слышный~
      Глаза Дэнни были открыты и смотрели на него, губы его двигались, голос шелестел и дребезжал, как разбитое стеклышко.
      - Отец, мне больно.
      Билл заставил себя встать и закружился по красной комнате. Сколько крови. Не может быть в таком маленьком мальчике столько крови. Как он мог потерять столько крови и не умереть?
      Билл отвел глаза. Как можно было его так изувечить? Кто мог~
      Герб. Это, наверно, Герб. Сидит внизу в какой-то эпилептической прострации, тогда как здесь, наверху~ здесь, наверху~
      А где Сара?
      Гвозди. Он не может сейчас думать о Саре. Ему надо вытащить гвозди из ручек и ножек Дэнни. Он оглянулся в поисках инструмента, которым их можно вытащить, но увидел лишь окровавленный молоток. Билл перевел взгляд на бескровное лицо мальчика, посмотрел в измученные умоляющие глаза.
      - Я освобожу тебя, Дэнни. Ты только здесь обожди, и~ Господи, что я говорю? Я~ я сейчас вернусь.
      - Отец, очень больно!
      Дэнни начал поскуливать, издавая горлом хриплые звуки, преследовавшие Билла по пятам, сводя его с ума, когда он несся вниз. Он ворвался в гостиную и вышиб Герба из кресла. Он хотел разорвать его пополам и сделать это не сразу, а постепенно, но на это уйдет время, а времени у Дэнни осталось немного.
      - Инструменты, стервец! Где у тебя инструменты?
      Блуждающий взор Герба плавал над плечом Билла. Билл снова швырнул его в кресло, оно качнулось назад вместе с Гербом. Он вывалился, упал, скорчившись, на пол и так и остался лежать.
      Билл обыскал кухню, нашел дверь в подвал, побежал вниз по лестнице, все время боясь где-нибудь по дороге наткнуться на труп Сары. Он был уверен, что она мертва. Он обнаружил ящик с инструментами на пыльном рабочем столе. Схватил его и побежал назад на второй этаж.
      Дэнни все еще хрипел. Билл выхватил самые большие клещи, какие смог отыскать, и начал трудиться над гвоздями, вытаскивая их сперва из ступней, потом из ладошек.
      Когда смертельно белое тельце съехало на пол, глаза Дэнни закрылись и хриплые, сдавленные, едва слышные стоны смолкли. Билл подумал, что он умер, но остановиться сейчас не мог. Он стащил простыню с двуспальной кровати и завернул в нее мальчика. Потом пошел на улицу, неся Дэнни на руках, перебирая в памяти ближайшие больницы.
      На полдороге к машине Дэнни открыл глаза, посмотрел на него и задал вопрос, пронзивший сердце Билла.
      - Почему вы не пришли, отец Билл? - сказал он почти неслышным голосом. - Вы обещали прийти, если я позвоню. Почему вы не пришли?
      Следующие несколько часов пронеслись как в тумане; это был монтаж из заснеженных улиц, мелькающих за запотевшим ветровым стеклом, борьбы со скользящими шинами и неподатливым рулевым колесом, из срезанных разделительных линий на проезжей части, виляния и шараханья между встречными автомобилями в попытках в последний момент избежать столкновений - все под аккомпанемент почти беззвучных стонов Дэнни~ Прибытие в больницу, обморок медсестры в приемном покое, когда Билл, развернув простыню, обнажил истерзанное тело Дэнни, побелевшее лицо дежурного врача, когда он говорил, что в его небольшой клинике Дэнни не смогут оказать необходимую помощь~ Бешеная гонка в заднем отсеке машины "Скорой помощи", которая мчалась в Бруклин с включенной мигалкой и воющей сиреной, остановка у Медицинского центра Даунстейт, поджидающая их там полиция, мрачные лица полицейских, начавших задавать вопросы сразу же, как только Дэнни повезли в операционную.
      А потом появился худой, курящий одну за одной сигареты детектив, с желтыми пятнами от никотина на указательном и среднем пальцах правой руки, лет сорока с небольшим, с редеющими темными волосами, настороженными голубыми глазами, с настороженным выражением лица, с настороженными манерами - все в нем было агрессивно-настороженным.
      Ренни успел бросить взгляд на мальчика в приемном покое.
      За двадцать с лишним лет работы в полиции он не встречал ничего даже отдаленно похожего на то, что сделали с этим парнишкой. Все внутри у него перевернулось.
      А теперь шеф по телефону велит отложить разбирательство до послезавтра.
      - Мне надо разобраться с этим, лейтенант.
      - Эй, Ренни, сегодня сочельник, - напомнил лейтенант Макколей. Расслабься немножко. Голдберг заступил с одиннадцати до семи, а какого черта Голдбергу до Рождества? Оставь это ему.
      Никогда.
      - Скажите Голдбергу, пускай разбирается со всем прочим с одиннадцати до семи. Это дело за мной.
      - Что-то серьезное, Ренни? О чем мне следует знать?
      Ренни весь сжался. Нельзя допустить, чтоб Макколей сообразил, что тут что-то личное. Надо просто сыграть холодного и спокойного профессионала.
      - Угу~ Насилие над ребенком. Жуткий случай. Думаю, что сейчас смогу связать все концы. Просто хочу сегодня свести все воедино.
      - На это уйдет время. Что Джоан скажет по этому по воду?
      - Она поймет. - Джоан всегда понимает.
      - Ладно, Ренни. Если передумаешь и захочешь закруглиться пораньше, дай знать Голдбергу.
      - Хорошо, лейтенант. Спасибо. И веселого Рождества.
      - Тебе того же, Ренни.
      Детектив сержант Аугустино повесил трубку и направился в комнату отдыха врачей, которую ему отвели. Там держали того типа, который привез мальчика. Он сказал, что зовут его Райан, что он священник, но документов при себе не имел, и под надетым на нем свитером не было видно католического воротничка.
      Ренни подумал о мальчике. Трудно думать о чем-то другом. Им о нем ничего не известно, кроме того, что сообщил так называемый священник: зовут его Дэнни Гордон, ему семь лет, и до нынешнего утра он жил в приюте Святого Франциска для мальчиков.
      Святой Франциск~ вот что задело Ренни за живое. Мальчик был сиротой из приюта, и кто-то жутко его изувечил.
      Это все, что надо было услышать Ренни, чтобы дело стало для него поистине личным.
      Он поставил полицейского по фамилии Коларчик на посту снаружи у комнаты отдыха. Когда Ренни шел по коридору, Коларчик переговаривался по рации.
      - Они взяли в доме того парня, - доложил Коларчик, протягивая Ренни рацию. - Все точно так, как описал отец Райан.
      Нам еще наверняка не известно, что он отец, хотел сказать Ренни, но придержал язык.
      - Ты хочешь сказать, что тот парень там так и сидел, дожидаясь, пока его заберут?
      - Они говорят, он, похоже, в каком-то трансе или в чем-то таком. Собираются везти его в участок и~
      - Пускай везут сюда, - приказал Ренни. - Скажи ребятам, пускай везут сюда, и никуда больше, как только предъявят ему обвинение. Я хочу провести полное медицинское освидетельствование этого парня, пока он тепленький~ просто чтобы удостовериться, что у него нет ни каких скрытых повреждений.
      Коларчик улыбнулся.
      - Слушаюсь.
      Ренни был рад видеть, что постовой настроен на одну с ним волну. Нельзя допустить, чтобы этот подонок из Куинса ускользнул под предлогом психического расстройства, пока это зависит от Ренни.
      Он открыл дверь в комнату и бросил взгляд на субъекта, который заявил, что он священник. Крупный, чисто выбритый, с квадратной челюстью, с густыми темными волосами, седеющими на висках, отлично сложен. Субъект симпатичный, только в данный момент совсем вымотан от усталости и держится явно на последнем издыхании. Сидит, наклонившись вперед, на продавленном диване, с чашкой даунстейтского крепкого дымящегося кофе в руках. Пальцы дрожат, а ладони сжимают чашку, вроде бы он пытается согреться теплом болтающейся за пластиковыми стенками жидкости. Черта с два так согреешься.
      - Вы работаете у Святого Франциска? - спросил Ренни.
      Субъект дернулся, словно мысли его были за тысячу миль отсюда. Он взглянул на Ренни и отвел глаза.
      - В десятый раз - да.
      Ренни уселся на стул напротив него и закурил сигарету.
      - Из какого вы ордена?
      - "Общество Иисуса".
      - Я думал, Святым Франциском заправляют иезуиты.
      - Это одно и то же.
      Ренни улыбнулся.
      - Знаю.
      Субъект не стал улыбаться в ответ.
      - Известно что-нибудь о Дэнни?
      - Еще в операционной. Слышали когда-нибудь про отца Эда? Он был у Святого Франциска.
      - Эд Даферти? Я с ним однажды встречался. В семьдесят пятом, на столетии Фрэнси. Он уже умер.
      Субъект произнес волшебное слово - "Фрэнси". Только тот, кто там жил, называет его Фрэнси.
      Ладно. Возможно, он в самом деле отец Уильям Райан из "Общества Иисуса", но это совсем не значит, что он не имеет отношения к тому, что случилось с парнишкой. Священники тоже сбиваются на преступную дорожку. Этот был бы далеко не первый.
      - Послушайте, детектив Ангостино, - сказал отец Райан, - не можем ли мы побеседовать попозже?
      - Аугустино меня зовут, и в таком деле не может быть ни "бесед", ни "попозже".
      - Я уже вам сказал, это Герб. Муж. Герберт Лом. Это он. Вам надо~
      - Мы его уже взяли, - сообщил Ренни. - Сейчас привезут сюда на обследование.
      Сюда? - переспросил Райан. Усталость слетела с него в мгновение ока. В глазах появились признаки жизни. - Сюда? Оставьте меня наедине с ним в этой маленькой комнатке на несколько минут. Только на пять минут. На две. Небьющаяся чашка вдруг разлетелась в его руках, выплеснув на него горячий кофе. Он этого даже не заметил. - На одну минутку!
      Ладно. Возможно, священник не имеет отношения к тому, что случилось с парнишкой.
      - Я хочу, чтобы вы рассказали мне всю историю целиком, - сказал Ренни.
      - Я уже рассказывал дважды. - В голосе Райана опять зазвучала усталость. - Трижды.
      - Да, но другим людям, не мне. Не мне лично. Я хочу сам услышать то, что вы расскажете. Прямо с того момента, как эти люди пришли к Фрэнси, и до того, как вы приехали сюда в "скорой". Все целиком. Ничего не упускайте.
      И отец Райан начал рассказывать, а Ренни слушал, просто слушал, перебивая, только когда требовались разъяснения.
      Особого смысла не прибавилось.
      - Вы хотите сказать, - проговорил он, когда священник закончил, - что они брали ребенка домой на уик-энд, иногда на неделю сряду, и никто никогда его пальцем не тронул?
      Обращались как с королем, по словам Дэнни.
      - А когда усыновление было оформлено официально, этот парень искромсал мальчика на куски. В чем тут дело?
      - Что это значит?
      Это значит, что я облажался, вот что это значит, Ренни видел страдание в глазах отца Райана и сочувствовал ему. Он мучится по-настоящему.
      - Вы провели все полагающиеся проверки?
      Священник вскочил с диванчика и принялся мерить шагами маленькую комнатку, потирая на ходу руки.
      - Все и более того. Сара и Герб выходили чище снега что идет сейчас на дворе. Но, оказывается, этого мало правда?
      - Кстати о Саре - не предполагаете, где она?
      - Возможно, мертва, а тело спрятано где-то в доме. Проклятие! Как я мог это допустить?
      Ренни заметил, что он не пытается увильнуть от ответственности, не винит никого, кроме себя. Парень вроде бы настоящий. Не часто такого встретишь.
      - Идеальных систем не бывает, - сказал Ренни, сознавая, что это весьма жалкая попытка утешить беднягу.
      Священник взглянул на него, снова сел на диван и закрыл лицо руками. Но не плакал. Так они и сидели в молчании какое-то время, пока не появился врач в хирургическом одеянии - седеющий пятидесятилетний мужчина, который, может, и выглядел бы здоровяком после пробежек на поле для гольфа, а сейчас был весь бледный, обмякший, как тесто, и в поту, как после недельной попойки.
      - Мне нужен тот, кто привез Дэнни Гордона. Кто из вас?..
      Отец Райан вдруг оказался на ногах прямо перед врачом.
      - Я! С ним все в порядке? Он выжил?
      Врач сел и вытер рукой лицо. Ренни заметил, что рука дрожит.
      - Никогда в жизни не видел ничего подобного этому мальчику, - произнес он.
      - Никто никогда в жизни не видел! - крикнул священник. - Но он будет жить?
      - Я~ я не знаю, - сказал врач. - Я имею в виду не раны. Я встречал людей, покалеченных еще хуже в автомобильных авариях. Я имею в виду, что он должен быть мертв. Он должен был быть мертв, когда вы его сюда везли.
      - Да, но он не был, - сказал отец Райан, - так в чем же~
      - Дело в том, что он потерял слишком много крови, чтоб выжить. Вы его нашли. Много там было крови?
      - Сплошь залито. Я, помню, еще подумал, что никогда не воображал, что в человеческом теле столько крови.
      - Правильно подумали. А когда вы его обнаружили, кровь еще шла?
      - М-м-м~ нет. Я тогда не обратил на это внимания, но теперь вспоминаю~ нет. Кровотечения не было. Я решил, что из него вся кровь вытекла.
      - Точно! - подтвердил врач. - Именно так и случилось. Из него вытекла вся кровь. Вы слышите, что я говорю: в теле мальчика не было крови, когда вы его сюда привезли! Он был мертв!
      Ренни почувствовал, как спина у него леденеет. Этот док похож на свихнувшегося. Может, он в самом деле после попойки.
      - Но он был в сознании! - крикнул отец Райан. - Он стонал!
      Врач кивнул.
      - Знаю. Он оставался в сознании в течение всей операции.
      - Иисусе! - охнул Ренни, чувствуя, будто кто-то двинул ему кулаком в живот.
      Отец Райан рухнул назад на диван.
      - Мы не нашли ни одной вены, - говорил в пустоту доктор. - Все плоские и пустые. Такое бывает при гиповолемическом шоке, [Гиповолемический шок наступает в результате обезвоживания организма] но мальчик не был в шоке. Он был в сознании и плакал от боли. Так что я сделал разрез, обнажил вену и ввел катетер. Пытался добыть каплю крови для анализа, но вена была сухая. Тогда мы принялись быстро вводить декстрозу [вид глюкозы, виноградный сахар] и физиологический раствор и переправили его наверх, чтобы начать зашивать. И там уже развернулось истинное безумие.
      Врач помолчал, а Ренни увидел на его лице выражение, которое замечал иногда у старых копов, оттрубивших лет по тридцать, вообразивших, что все уже повидали и больше ничто никогда их не удивит, а потом жесточайшим образом убеждавшихся, что город не обнажает до конца свою изнанку и всегда держит кое-что про запас для умников, вообразивших, что все уже повидали. Этот док наверняка воображал, что уже все повидал. А теперь убедился, что это не так.
      - Он не поддался наркозу, - продолжал врач. - Хал Левинсон двадцать лет при мне анестезиологом. Один из лучших. Может быть, самый лучший. Он испробовал все, что мог - от пентатола до галотана и кетамина и обратно, и ничего не подействовало на этого ребенка. Даже глубокая спинномозговая блокада не заставила его потерять сознание. Ничего не действовало. - Голос его становился громче. - Вы меня слышите? Ничего не действовало!
      - И~ и вы не стали оперировать?
      Лицо врача еще больше обмякло.
      - О, я стал "оперировать". Я "прооперировал" его в лучшем виде. Я влез в живот этого ребенка, сложил туда все внутренности, как подобает, а потом зашил. Я зашил также раны на руках и ногах. И он дергался и крутился при каждом стежке, так что нам пришлось его привязать. Да, мы снова собрали его целиком. Он сейчас в реанимации, только я не знаю зачем. Ему не надо отходить от наркоза, поскольку наркоза не было. У него не осталось крови, и я не могу ее влить, поскольку у нас нет образца, чтобы определить группу. Он должен быть мертв, но он стонет от боли, не издавая ни звука, поскольку голосовые связки полетели к чертям после всех прежних криков и визгов.
      Ошеломленный Ренни смотрел, как на глазах врача выступают слезы.
      - Я его сшил, но знаю, что он не выздоровеет. Ему больно, а я не могу прекратить эту боль. Единственное, что поможет этому ребенку - смерть, но он не умирает. Кто он? Откуда он? Что с ним случилось? Есть о нем где-нибудь какие-нибудь медицинские свидетельства?
      Отец Райан захрустел пальцами.
      - Здесь! Он прошел полное неврологическое обследование прямо здесь, в прошлом году; с ним работала группа исследователей-педиатров.
      Врач с трудом поднялся на ноги. Он был еще бледней, чем раньше.
      - Вы хотите сказать, что я найду в нашем архиве сведения об этом ребенке? Стало быть, он действительно существует, и это не ночной кошмар? Он тяжело вздохнул. - Может, они делали анализы крови.
      Когда он поворачивался, чтобы уйти, отец Райан схватил его за руку.
      - Могу я его увидеть?
      Врач покачал головой.
      - Не сейчас. Возможно, попозже. После того как я посмотрю, удастся ли влить ему кровь.
      Он вышел за дверь, и вошел Коларчик.
      - Они только что привезли этого парня из дома.
      - Лом! - Священник рванулся вперед. - Дайте мне~
      Ренни приложил ладонь к его груди и толкнул назад. Мягко.
      - Вы покуда останетесь здесь, отец. Я хочу, чтобы вы его опознали, а пока оставайтесь здесь.
      - Если похож на Тедди Рузвельта, значит, он. Но скажите мне вот что. Я арестован?
      - Нет. Но вы вляпались в это дело по уши, так что, ради общего блага, останьтесь здесь.
      - Об этом не беспокойтесь. Пока Дэнни здесь, и я буду здесь.
      В это Ренни поверил без всякого труда.
      Наручники несколько смазывали картину, но этот парень, Герберт Лом, действительно был вылитый Тедди Рузвельт. Только очков не хватало. И он либо торчал в полной отключке, либо закатывал чертовски удачное шоу? самое потрясающее, какое Ренни когда-либо приходилось видеть.
      Ренни уселся напротив Лома. Глаза этого парня глядели куда-то в пространство, на Марс, что ли.
      - Ваша фамилия Лом? Герберт Лом? - спросил Ренни.
      - Не тратьте слов даром, сержант, - посоветовал доставивший его полисмен, нахальное отродье по фамилии Хевенс. - Никто от него ничего не добился за всю дорогу от участка. Однако по корочкам в бумажнике это Лом.
      - Вы в дом заходили?
      - Нет. К тому времени еще не заступил на смену.
      - Кто-нибудь рассказывал вам о том, что там делается?
      Хевенс пожал плечами.
      - Говорят, спальня наверху сплошь залита кровью.
      Точно то же сказал отец Райан. Ренни подверг одежду Лома тщательной визуальной инспекции.
      - Он был в этом одет, когда вы его брали?
      - Да. Вы что, думаете, мы его переодели, что ли?
      Язык когда-нибудь доведет Хевенса до беды, только не Ренни это организует. Во всяком случае, не сегодня. Его слишком интересует вопрос, почему ни на одежде, ни на руках Лома нет крови.
      - Криминалисты его осматривали?
      - Да. Вычистили под ногтями, пропылесосили одежду и все такое.
      - Ему сообщили об акте Миранды? [Так называемый акт Миранды постановление Верховного суда СШАсогласно которому, задержанному по подозрению в преступлении нельзя задавать никаких вопросов, пока он не будет предупрежден о праве воспользоваться услугами адвоката и о том, что закон защищает его от принуждения к самооговору]
      - Раза три, при свидетелях.
      - Он не попросил адвоката?
      - Он даже в сортир не попросился. Он ничего не говорит и ничего не делает, чего бы ему ни велели, только вот посмотрите.
      Коп вздернул Лома на ноги, и тот встал и стоял без движения. Коп толкнул его в кресло, и он остался сидеть. Коп опять поднял Лома и подпихнул его вперед. Он сделал два спотыкающихся шага и пошел по прямой. Коп не остановил его, и он двигался прямо на стену. Наткнулся, остановился и замер лицом к стене.
      - Прямо робот долбаный.
      Ренни не стал спорить. Он послал Коларчика привести из комнаты отдыха отца Райана.
      - Он? - спросил Ренни священника, когда тот вошел. Тонкие черты отца Райана перекосились, и он зарычал.
      - Ты, грязный~
      Он вцепился Лому в горло, и понадобились все силы Коларчика и второго полисмена, чтобы оттащить его. Лом даже глазом не моргнул.
      Коп был прав - долбаный робот.
      - Я зафиксирую это как официальное опознание, - за явил Ренни. - А пока, отец, если не возражаете, вернитесь в кабинет.
      Когда священника увели, Ренни обратился к полисмену.
      - Сведите нашего приятеля вниз, в приемный покой, и пусть они его обследуют. Я не желаю, чтоб кто-то сказал, что мы не оказали ему медицинской помощи при задержании.
      Он посмотрел на часы. Два часа ночи. Уже Рождество. А он даже не позвонил Джоан. За это придется расплачиваться.
      И он поспешил к телефону.
      Дежурный врач перехватил Ренни в холле примерно через полчаса.
      - Эй, лейтенант~
      - Я сержант.
      - Ну сержант. Где вы, черт побери, откопали этого парня?
      Этот врач был молод, около тридцати, с длинными темными волосами, с серьгой в правом ухе и с аккуратной бородкой. Смахивал на раввина. На ярлычке на его белом халате значилось "А. Штейн, доктор медицины".
      - Лома? Мы задержали его за покушение на убийство. А может, и за убийство, если отыщем когда-нибудь его жену, так что~ Чего вы качаете головой?
      - Мистер Лом ни в каком случае не сможет предстать перед судом.
      В желудке у Ренни екнуло - приговор Штейна выглядел окончательным и бесповоротным.
      - Он умер?
      - Можно и так сказать. Мозг у него умер.
      Что за дерьмо! Он симулирует, прикидывается, будто у него эта, как ее~ ката~ ката~
      - Кататония. Но он не кататоник. И не прикидывается. Такое нельзя симулировать.
      - Так что с ним?
      Штейн поскреб в бороде.
      - Я пока не уверен. Но скажу вам одно: исследование нервных рефлексов позволяет поставить его на уровень, средний между земляным червем и турнепсом.
      - Благодарю, док, - едко сказал Ренни. - Вы очень нам помогли. А теперь, может, найдете мне специалиста, который знает, что люди с мертвым мозгом не умеют разгуливать как ни в чем не бывало. Тогда, может, мне удастся провести настоящее обследование.
      Штейн покраснел, и Ренни сообразил, что сквитался. Штейн схватил его за руку.
      - Ладно, умник, пошли. Я тебе кое-что покажу.
      Ренни последовал за ним в приемный покой, где в дальнем углу в кабинетике за занавесками на кушетке лежал Герберт Лом. Один.
      - Где Хевенс?
      - Коп? Я за кофе его послал.
      - Вы оставили подозреваемого одного? - гневно вопросил Ренни.
      - Мистер Лом никуда не денется, - заявил Штейн. Он вытащил из кармана халата фонарик-карандашик и обошел кушетку с другого конца. - Идите сюда и смотрите.
      Ренни подошел поближе и взглянул на бесстрастное лицо Лома.
      - Смотрите на его зрачки. Смотрите, какие они широкие. - Штейн направлял лучик фонарика в каждый глаз, придвигая и отдаляя его. - Видите какие-нибудь изменения?
      Зрачки не дрогнули ни на волосок.
      - Расширены и неподвижны, - объяснил Штейн. - Теперь сюда смотрите.
      Он дотронулся пальцем до левого глазного яблока Лома, Ренни моргнул, а Лом нет.
      - Не надо иметь степень доктора медицины, чтобы догадаться, что это ненормально, - сказал Штейн. - Проверим еще. Смотрите ему в глаза.
      Он взял Лома за голову обеими руками - одной за подбородок, другой за макушку - и покачивая ее в стороны несколько раз, потом взад и вперед, как кивающую марионетку. Глаза Лома ни разу не шелохнулись, взгляд его был устремлен вперед, куда бы ни поворачивалась голова.
      - Мы называем это "кукольные глаза". Это значит, что мозг у него в глубокой заднице. У него отсутствуют высшие мозговые функции - не работает ничего, кроме ствола мозга, да и то. Это турнепс.
      - Стало быть, он не симулирует? - уточнил Ренни, хоть и так уже знал ответ.
      - Никоим образом.
      - А как насчет наркотиков? Что показали анализы крови?
      Штейн отвел глаза в сторону.
      - Мы их не делали.
      - Вы хотите сказать, что у вас парень с дохлым мозгом, а вы не проверили, не накачан ли он героином, или марихуаной, или кокаином?
      - Мы не смогли взять у него ни капли крови, - сказал Штейн, все еще глядя в сторону.
      Рука с ледяными пальцами, медленно пощекотала Ренни вдоль позвоночника.
      - О, будь я проклят! Неужто еще один?
      - Вам и про мальчика тоже известно? - поинтересовался Штейн, взглянув теперь на него. - Кажется, всей больнице уже известно. Что за чертовщина творится, сержант? Кто-то привозит обескровленного, изувеченного мальчишку, которого не берет анестезия, ваши копы привозят этого~ этого зомби, без пульса, без кровяного давления, без сердцебиения, а он сидит, стоит, ходит. Я не могу взять у него кровь - я даже проткнул бедренную артерию, или, по крайней мере, то место, где, по моему мнению, должна быть бедренная артерия. Мы ввели катетер в мочевой пузырь, чтобы взять мочу, и вытащили его сухим. Жутковато становится.
      - Может, мозг у него и поврежден, - согласился Ренни, борясь с ознобом. Для одной ночи по горлышко хватит всякого дерьма из ужасников. - А нельзя ему голову просветить рентгеном или еще чем-нибудь?
      Штейн просветлел.
      - Можно кое-что получше. Можно запустить МР и получить все, что надо.
      Штейн умчался готовить МР, что бы это ни было, а Ренни остался с неодушевленным, глазеющим в пространство Ломом.
      - Меня ты не одурачишь, парень, - прошептал он, наклоняясь к нему. - Я тебя выведу на чистую воду и позабочусь, чтоб ты расплатился за все, что сотворил с этим парнишкой.
      И чуть не отскочил назад, когда рот Лома скривился в зубастой ухмылке.
      Ренни все еще трясся, сидя рядом с кабинетом, где находился МР магнитный резонатор. Ухмылка Лома длилась всего один миг, потом снова сменилась отсутствующим выражением, которое он сохранял всю ночь, но этого мига было вполне достаточно, чтобы убедить Ренни, что у него в руках нынче незаурядный артист.
      И это поистине замечательно. Как будто все дело и без того не перекручено, чтобы вдобавок заполучить в качестве главного подозреваемого артиста, способного впадать в транс почище Гудини.
      Штейн спустился в холл и плюхнулся на сиденье рядом с Ренни. Он принес пару рентгеновских снимков. Выглядел он неважно, но силился улыбнуться.
      - Стоите на страже? - спросил Штейн.
      - Собственно говоря, сижу.
      Ренни уселся здесь, когда Лома ввезли в кабинет, и намеревался сидеть до тех пор, пока его не вывезут. В кабинет с магнитным резонатором был только один вход, он же выход - вот этот. Он сидел здесь, чтобы лично предотвратить еще какой-нибудь трюк Лома, например, с исчезновением. Ренни следовало бы находиться внутри, прямо рядом с машиной, да только ему предложили оставить снаружи все железное. Все, что может исказить магнитное поле или еще что-нибудь в этом роде. Это значило вытащить пистолет и снять значок; ему даже велели оставить бумажник, ибо магнитные полоски на кредитке тоже могли повлиять на магнитное поле.
      Все это, на взгляд Ренни, смахивало на бред из "Звездных войн", но он собирался приближаться к Лому не иначе как вооруженным до зубов. Так что пришлось обосноваться снаружи.
      - Я вам сказал, сержант, что мистер Лом никуда не уйдет. Вообще никуда.
      - А я вам сказал, что он мне ухмыльнулся. Он водит вас за нос, док.
      - Гм-гм~ Это было непроизвольное мускульное сокращение.
      Ренни приготовился посоветовать Штейну предпринять еще одно мускульное сокращение, когда в дверь высунулась голова техника, обслуживающего магнитный резонатор.
      - А! Доктор Штейн! У нас тут небольшая проблема.
      Ренни вскочил, хватаясь за пистолет 38-го калибра. "Так я и знал!"
      - Где он? Что он сделал?
      Техник был тощеньким черным парнишкой в короткой защитной форме. Он глянул на Ренни, как на идиота.
      - Кто? Пациент? Ничего он не сделал, приятель. Успокойся. Это компьютер. Выдает полное дерьмо.
      Следуя за техником в кабинет, Штейн оглянулся на Ренни через плечо.
      - Идете?
      Ренни хотел сказать, что для одной ночи ему по горлышко хватит всякого дерьма, а потом решил, что еще немножко погоды не сделает.
      - Иду, конечно. Почему бы нет?
      Он поплелся за ними к контрольной консоли с рядами мониторов. Увидел, как Штейн подался вперед и уставился на один из экранов, как лицо его вытягивается и бледнеет в тон обоям на стене перед ним, имеющим цвет яичной скорлупы.
      - Вы шутите, да? - сказал Штейн. - Это дерьмо собачье, Джордан. Если вам кажется, что это смешно~
      - В чем дело? - спросил Ренни.
      - Слушайте, старик, - отвечал техник Штейну. - Если б я мог заставить машину показать это дерьмо просто ради забавы, вы думаете, я бы здесь работал?
      - В чем, черт возьми, дело? - спросил Ренни.
      Штейн опустился в кресло перед консолью.
      - Это голова мистера Лома, - указал он на экран перед собой. - Вид сбоку. Сагиттальный разрез [Сагиттальный разрез проходит в передне-заднем направлении] по центру черепа и шеи до грудины, точно между ноздрями.
      Ренни это видел. Нос был на правой половине экрана, затылок - на левой.
      - Похоже на рекламу средств от насморка, - заметил Ренни.
      Штейн засмеялся. В смехе явственно прозвучала истерическая нотка.
      - Да, носовые пазухи у него в порядке. Но кое-чего не хватает.
      - Чего?
      Штейн постучал по экрану кончиком карандаша, указывая на большую пустую полость за носом и пазухами.
      - Вот тут полагается быть мозгу.
      Холодная рука вновь прохватила Ренни по спине, на этот Раз проплясала.
      - А его нет?
      - Согласно этой картинке, нет. А также никаких признаков спинного мозга.
      - Стало быть, ваша машина порет хреновину! Он~ он должен быть мертв!
      - Спасибо, что подсказали, - поблагодарил Штейн и повернулся к технику: - Просвечивайте дальше и дайте мне грудную клетку.
      Техник кивнул и нажал несколько кнопок. Скоро на экране засветился пустой круг.
      - Что за дерьмо, старик? - сказал техник Джордан. - Где его легкие? Где его чертово сердце?
      - Вот и я спросил то же самое, когда увидел вот это, - сообщил Штейн, протягивая Джордану принесенные им рентгеновские снимки. - Я пытался себя убедить, что они чересчур высоко задрали трубку, но не сумел.
      - Дерьмо! - сказал Джордан, поднося снимки к притушенной флуоресцентной лампе над головой.
      - В чем дело? - спросил Ренни, понимая, что смахивает на заезженную пластинку, но не в силах сказать ничего более. Теперь он блуждал в полном мраке.
      Джордан протянул ему снимки. Ренни не имел ни малейшего представления о том, что должен на них увидеть.
      - Что?
      - Пусто, приятель, - объяснил техник. - Грудь у этого парня абсолютно пустая.
      - Ну ладно, бросьте, - сказал Ренни. Ему становилось плоховато.
      - Он не шутит, - подтвердил Штейн. - Просто что бы послать все к чертям, Джордан, давайте посмотрим желудок.
      Джордан снова поколдовал над консолью, и экран заполнило другое изображение. Штейн взглянул на него, потом крутнулся в кресле, повернувшись к Ренни. На его физиономии блуждала безумная улыбка, а глаза начинали закатываться.
      - Он пустой! - провозгласил Штейн. - Ни мозга, ни сердца, ни легких, ни печени, ни внутренностей! Он абсолютно пустой! Ходячая оболочка! - И захохотал.
      Смех Штейна испугал Ренни не меньше, чем сказанное.
      - Эй, док, полегче!
      - Идите в задницу со своим "полегче"! Мы говорим, что у нас тут какой-то зомби! Этого быть не может! Это безумие! Это невозможно, разрази меня в душу!
      В комнате с мониторами установилась тишина, а все трое сидели и глазели друг на друга.
      - Что будем делать с этим парнем? - спросил Джордан.
      - Он подозреваемый номер один в деле об убийстве, - напомнил Ренни.
      Джордан улыбнулся.
      - Попробуй его допроси.
      - Не в таком состоянии. Кроме того, при всем этом дерьме, что тут происходит нынче ночью, ходить-то он может.
      При мысли об этом все перевернулось внутри у Ренни. Никто не должен оставаться безнаказанным, сотворив такое с ребенком.
      - Сегодня он никуда не уйдет, - пообещал Штейн. Он обратился к Джордану: - Выкатывайте его отсюда. Я заберу его обратно в приемный покой, и никто~ - он покосился на Ренни, - никто никуда его больше не увезет, пока я не получу полных свидетельств о том, что здесь происходит.
      Пока Лом остается под наблюдением, Ренни нет дела до того, в каком месте его держат. А когда все это кончится, может, найдутся ответы на некоторые вопросы.
      Например: где миссис Лом?
      Ожидание убивало Билла. Ожидание и невероятная история, рассказанная хирургом о Дэнни. Нет крови? Не поддается анестезии? Находится в сознании во время операции? Все чувствует? Как это может быть?
      Он содрогнулся. Что здесь происходит? Столь чудовищное преступление не укладывается в рамки здравого смысла, но то, что сделано с Дэнни - и, очевидно, делается с ним до сих пор, - выходит даже за рамки безумия и переходит - во что? В сверхъестественное?
      Бедный Дэнни. Господи, он хочет видеть его, быть с ним, найти способ утешить его. Лишь одно не позволяло ему закатить сцену и потребовать, чтобы его пустили к мальчику как законного попечителя и защитника, - последние слова, которые сказал ему Дэнни почти исчезнувшим голоском, которые до сих пор эхом звучат у него в мозгу. И каждый слог вколачивается гвоздем в разные уголки черепа.
      "Почему вы не пришли, отец Билл? Вы же сказали, что придете, если я позвоню. Почему вы не пришли?"
      - Я пришел, Дэнни! - вслух произнес он сквозь сжимающий горло комок. Я пришел! Только пришел слишком поздно!
      И тут зазвонил телефон. Одним звонком, который не прекращался. Он никогда раньше не слышал такого телефонного звонка. Что, так работают телефоны здесь, в больнице? Он продолжался снова и снова. Билл огляделся, надеясь, что кто-то ответит. Но он был один в комнате всю ночь.
      И тогда ему пришло в голову, что это, возможно, звонят ему. Может быть, Дэнни увезли из реанимации и хотят, чтобы он поднялся. Но разве они не связались бы сперва с копом на посту у дверей?
      Не имеет значения. Надо прекратить этот трезвон. Он пересек комнату и взял трубку.
      - Комната отдыха для врачей~
      На проводе был ребенок, маленький мальчик, голосок трепетал на какой-то нотке между визгом и всхлипываньем. Билл узнал его сразу.
      Голос Дэнни.
      - Отец, пожалуйста, придите и заберите меня! Приди-и-ите! Отец, отец, отец, я не хочу умирать. Пожалуйста, придите и заберите меня. Не позволяйте ему убивать меня. Я не хочу умирать!
      - Дэнни? - сказал Билл в трубку, а потом закричал: - Дэнни, где ты?
      Голосок зазвучал снова.
      - Отец, пожалуйста, придите и заберите меня! Приди-и-ите! Отец, отец, отец, я не хочу умирать. Пожалуйста, придите и заберите меня~
      Билл оторвал трубку от уха. Ужас от этих призывов растворился в непреодолимом, целиком охватившем его ощущении уже виденного и пережитого. И тогда он вспомнил, что это не первый такой звонок. Дэнни всхлипывал и выкрикивал те же слова прошлым вечером, когда звонил из дома Ломов. Самые последние слова перед тем, как умолк телефон. Последние слова~
      ~как раз перед тем, как Герб~
      Билл не додумал до конца этой мысли. Он швырнул трубку и рванулся к дверям в холл. Какой-то гнусный ублюдок записал разговор и прокручивает его. Он здесь, в больнице. Это может быть только один человек.
      Коп по имени Коларчик сидел снаружи. Он вскочил на ноги, когда Билл вырвался в коридор.
      - Эй, отец! Вам нельзя выходить отсюда, пока сержант не скажет!
      - Так найдите его! Мне надо увидеть Дэнни! Немедленно!
      Коп, возясь с переговорным устройством, посмотрел вдаль коридора.
      - А, вон он идет.
      Билл увидел сержанта Аугустино и еще двух мужчин, белого и черного, которые катили четвертого на носилках по коридору. Лица у них были мрачными, в глазах застыло странное выражение. Глядя, как они приближаются, Билл гадал, что случилось, почему они выглядят такими натянутыми и неестественными.
      - Сержант, мне нужно~
      И тут он увидел, кто был на носилках. Это был гнусный извращенный сукин сын, изувечивший Дэнни.
      Герб Лом.
      Ярость взорвалась в нем ледяным черным пламенем, обжигая его, пожирая его. Он полностью потерял контроль над собой, утратил всякие соображения о контроле. Билл хотел только добраться до Лома. Он прыгнул вперед.
      - Ты, ублюдок~
      Он слышал крики, крики испуга и предостережения, но они с таким же успехом могли бы нестись с Луны. Коларчик, Аугустино, двое мужчин с ним все исчезло из поля зрения Билла. Остались только сам Билл, коридор и Лом. И Билл точно знал, что собирается сделать: сдернуть Лома с носилок, поставить его на ноги и размазать о ближайшую - стену; а когда он пробьет эту стену, он швырнет его через коридор на другую, противоположную, и будет делать это снова и снова, пока ничего не останется ни от стен, ни от Герба Лома, кто бы ни рухнул первым. В своем роде это была прекрасная мысль.
      Скрючив пальцы, он отшвырнул руки, которые пытались удержать его, и обрушился на Лома, целясь в центр блекло-зеленого больничного халата. Его кулаки ударили Лома в грудь~
      ~и не встретили сопротивления.
      С тошнотворным треском грудная клетка Лома подалась, словно мягкий пластик, и кулаки Билла погрузились в нее по запястья.
      И, милосердный Боже, там все было холодное. Значительно холодней льда~ и пустота.
      Билл выдернул руки и стал пятиться, пока не наткнулся на стену, где и остановился, глядя на грудь Герба Лома, на вмятину в больничном халате, провалившуюся глубоко внутрь. Он оглянулся на сержанта Аугустино и двух мужчин с ним. Они тоже смотрели на грудь Лома.
      - Боже мой! - сказал Билл. Руки у него онемели и до сих пор ныли от холода.
      Коларчик застыл позади и, раскрыв рот и тяжело дыша, глядел на носилки.
      - Отец! Что вы сделали!
      И тут тело Лома задрожало. Сначала мелкой дрожью как будто его бил озноб. Приступы дрожи не ослабевали, они постепенно становились заметней, явственнее усиливались, пока все тело не забилось в спазмах, в тряске, в конвульсиях столь жестоких, что загрохотали носилки.
      А потом Лом стал разваливаться.
      Билл сперва обратил внимание на грудь. Вмятина на больничном халате начала расширяться, и все больше зеленой ткани проваливалось в грудную клетку, словно особняки Флориды в гигантский провал во время землетрясения. Потом остальные части тела стали проваливаться под халатом - живот, ноги, руки. Казалось, они плавятся и тают.
      Боже милостивый, они действительно плавились. Густая коричневая жидкость стала сочиться из-под халата и капать с носилок. Она испарялась в воздухе больничных коридоров. Запах стоял ужасающий.
      Отвернувшись в приступе тошноты, Билл увидел, как голова Лома тает, превращается в красновато-коричневую лужицу на подушке и стекает на пол.
      Глава 18
      Три дня в аду.
      Бедный ребенок провел три дня после сочельника в нескончаемой агонии, корчась и вертясь в постели. Голосок пропал, но открытый рот, крепко зажмуренные глаза и белые перекошенные черты лица рассказывали обо всем, что он переживает.
      Ренни не в силах был слушать этот рассказ. И, хотя появлялся в больнице часто, не мог заставить себя войти в палату больше чем раз в день или остаться там больше чем на пару секунд.
      Но священник, Билл Райан, - отец Билл, как стал мысленно называть его Ренни, - пребывал возле мальчика неотлучно, сидел у постели как ангел-хранитель, держа его за руку, разговаривая, читая, произнося молитвы перед слушателем, который не слышал.
      - Они говорят, он утратил разум, - сказал отец Билл Ренни и Нику утром четвертого дня.
      Этот парень, Ник, которому шло к тридцати, невзрачный до чертиков, был каким-то ученым профессором из Колумбийского университета. Он приходил, уходил, околачивался возле священника, начиная с рождественской ночи. Ренни так понял, что этот профессор - тоже бывший сирота из Фрэнси. Приятно видеть, что ничейный ребенок вырос в ученую шишку. И, учитывая, что Фрэнси для них - общий дом, Ренни занес профессора на хороший счет.
      Все трое пили кофе в комнате ожидания для родителей в педиатрическом отделении, где Дэнни отвели одну из немногих отдельных палат. Позднее утреннее солнце лилось в широкие высокие окна, отражалось, сверкая, в остатках рождественского снега на окружающих крышах, согревало комнату, пока жара стала чуть ли не удушающей.
      - Неудивительно, - сказал Ник. - И вы тоже скоро утратите разум, если немного не отдохнете. Со мной все в порядке.
      - Он прав, отец, - сказал Ренни. - Вы катитесь к нервному срыву со скоростью девяносто миль в час. Так нельзя.
      Священник пожал плечами.
      - Я всегда могу отоспаться. Но Дэнни~ кто знает, сколько ему еще осталось~
      Ренни прикинул, сколько еще осталось отцу Биллу, прежде чем он свалится. Выглядел он адски. Глаза наполовину ввалились, волосы дыбом, потому что каждую пару минут он запускает в них руки, и ему следовало бы побриться. Смахивает на запойного, удравшего из вытрезвителя.
      И Ренни чувствовал себя как запойный. Он сам мало спал. Его словно конвейер затянул с самого сочельника, что очень не нравилось Джоан. Уже то плохо, что он пропустил рождественское утро, - спасибо, у них нет детей, иначе пришлось бы испить чашу до дна, - но Ренни не пошел также и на рождественский обед у жениных родителей. Не то чтобы он не любил жениных родителей - люди они славные, - просто детектив оказался полной задницей перед собственным департаментом. Подозреваемого в покушении на убийство доставили ему в Даунстейт, а через несколько часов в руках у него осталась лишь куча вонючего дерьма.
      При воспоминании об этом у Ренни слегка свело желудок. В течение трех последних дней он без конца прокручивал в памяти сцену в коридоре, но никакие прокрутки не добавляли ни малейшего смысла и не объясняли причин происшедшего. В один момент у него был задержанный подозреваемый, а в следующий - только густая коричневая лужа. Слава Богу, что есть свидетели, иначе никто ему сроду бы не поверил. Черт побери, он сам был там и все видел и все равно сам себе не верит.
      С кем бы Ренни ни говорил, он не мог добиться объяснений. Никто из врачей со всего Медицинского центра не видел смысла ни в картинках магнитного резонатора, ни в рентгеновских снимках грудной клетки, ни в том, что в конце концов произошло с телом Лома. Собственно говоря, они вроде бы начинали крутить хвостом. Не в силах найти объяснений, намекали на то, что у очевидцев помутился рассудок. Он слышал, как одна медицинская шишка бубнила, что, мол, хорошо, но, поскольку того, что, по их словам, произошло, явно произойти не могло, значит, их воспоминания об инциденте ложны. Как можно ждать от нас рационального объяснения, если исходные данные ошибочны и анекдотичны?
      Со сто двенадцатым участком была другая история. Участок передал Ренни подозреваемого, а подозреваемого теперь нету. Кучку дерьма не выложишь перед большим жюри для вынесения приговора. Так что им требуется новый подозреваемый. Теперь шла охота за пропавшей женой. И Ренальдо Аугустино знал, что ему лучше найти ее поскорее, если он собирается еще раз показать нос в дежурке.
      Итак: дома Джоан с ним практически не разговаривает, в участке его имя у всех на устах, а Дэнни Гордон все еще в агонии здесь, в больнице.
      Ренни недоумевал, чего он держится за эту работу. Свои двадцать лет уже оттрубил. Пора завязывать.
      - Они что, заявляют, что Дэнни сошел с ума? - спросил Ренни отца Билла.
      - Не столько сошел с ума, сколько лишился каких-то разумных функций. Человеческий мозг может выдержать только определенную долю страданий, потом начинает отключаться. Врачи утверждают, что он на самом деле не осознает боли на высшем мозговом уровне.
      - Это просто счастье, - заметил Ренни. - По-моему.
      Священник искоса взглянул на него.
      - Если только они знают, о чем говорят.
      Ренни устало кивнул.
      - Я вас понял, padre.
      Похоже, никто из докторов не знал, что делать с Дэнни. Они то и дело маршировали через приемный покой туда-сюда, каждый день новыми отрядами, и толковали творящееся с парнишкой примерно с тем же успехом, как происшествие с Ломом. Сплошная болтовня, полным-полно непонятных слов, а когда дым развеется, получается, что никто ничего не знает.
      Профессор Ник безнадежно вздохнул.
      - Не правда ли, оба вы понимаете, что то, что происходит с Дэнни, невозможно. Я хочу сказать, этого не может быть. Они говорят, что вливают ему кровь и всякие жидкости и они попросту исчезают. Это решительно невозможно. Жидкость - это материя, а материя сохраняется. То, что влито как жидкость, может испариться в виде газа, но не исчезнуть. Оно где-то должно существовать!
      Отец Билл слабо улыбнулся.
      - Может быть, и существует. Но не в Дэнни.
      - Его ведь обследовали здесь раньше?
      - Полностью. Все было на сто процентов нормально.
      Покачав головой, Ник взглянул на часы и встал.
      - Мне надо бежать, - сказал он, обмениваясь рукопожатиями со священником, - но вечером могу вернуться, если вы захотите, чтобы я сменил вас возле Дэнни.
      - Спасибо, но я в полном порядке.
      Ник пожал плечами.
      - Вернусь в любом случае.
      Он помахал рукой и исчез. Ренни решил, что ему нравится Ник. Но он все еще чуточку недоумевал. Что, например, за отношения у Ника с отцом Биллом? Неженатый парень до сих пор ходит к священнику, который растил его с мальчишеских лет. Что за отношения у них были, когда Ник жил у Фрэнси, если они продолжаются все это время? Ренни помнит отца Даферти, когда сам жил у Фрэнси. Он не может вообразить, чтобы ему захотелось еженедельно навещать эту холодную рыбу, даже если бы он был жив по сей день.
      Он стряхнул с себя эти мысли. Типичные полицейские рассуждения. Так привыкаешь видеть в людях грязную изнанку, что, когда она не бросается прямо в глаза, начинаешь выискивать. Видно, что отец Билл наверняка настоящий парень, когда он не под таким жутким стрессом, такой, с которым можно завести дружбу, хоть он и священник.
      - Как насчет Сары? - спросил священник, когда Ник ушел. - Слышно что-нибудь?
      Ренни боялся этого вопроса. Отец Билл задавал его каждый день, и до нынешнего утра ответ на него был абсолютно отрицательным.
      - Да, - сказал он. - Мы кое-что получили. Я запросил подборку вырезок из газет и копию ее изображений на коллективных снимках старших курсов в ежегоднике Техасского университета в Остине. Сегодня они пришли.
      - Фотографии из ежегодников? Что они могут дать?
      - Я так всегда делаю, просто чтобы удостовериться, что тот, кого я ищу, действительно тот, кого я ищу.
      На лице священника выразилось недоумение.
      - Я не~
      Ренни вытащил из нагрудного кармана свернутые листки и разложил их.
      - Вот. Это ксероксы с ксероксов, но, я думаю, вы раз берете, что я имею в виду.
      Он наблюдал, как глаза отца Билла исследуют верхний лист, останавливаются, прищуриваются, а потом в ошеломлении лезут на лоб. Реакция Ренни была почти точно такой же. Изображенная в ежегоднике Сара Бейнбридж, которая позже вышла замуж за Герберта Лома, являла собой крупную луноликую блондинку. На втором листе была копия вырезки из газеты с объявлением о свадьбе с фотографией той же крупной блондинки в подвенечном уборе.
      Ни один снимок близко не походил на женщину на фотографии, переданной Ренни священником из заявки на усыновление, хранящейся у Святого Франциска.
      Отец Билл хлопнул по второму листу и поднял на него пораженный, одурманенный взгляд.
      - Но это не~
      - Да. Знаю.
      Священник швырнул листки и вскочил на ноги.
      - О Боже мой!
      Он отвернулся, привалился к подоконнику и молча уставился на бруклинские крыши. Ренни понял, что он потрясен до глубины души и что надо дать ему время опомниться. Наконец он повернулся.
      - Я действительно облажался, правда?
      Ренни хотел было сказать - да, правда. Но понял, что только выместит собственную злость на наиболее подходящем объекте. В качестве копа сам он нередко оказывался таким объектом для обозленных граждан и не собирался прибегать к этому недостойному приему. Да и что толку пинать хорошего человека, когда он и без того уже лежачий?
      - Вы купились. Вы сделали все, что положено, а она вас дурачила. Вы же мне говорили, что даже звонили ее старому пастору?
      Священник молча кивнул.
      - Ну вот. Откуда вам было знать, что вы толкуете о двух разных женщинах?
      Но отец Билл, похоже, не слышал. Он говорил в пространство:
      - Боже мой, это я во всем виноват. Если бы я как следует делал свое дело, Дэнни не был бы так истерзан. Он все еще жил бы себе у Фрэнси.
      - Да бросьте молоть дерьмо! Это она виновата. Винить надо только ту, которая заняла место настоящей Сары. Это она воткнула нож в Дэнни.
      - Но зачем? Зачем все эти уловки и выверты, изощренные планы и, скорее всего, убийство подлинной Сары?
      - Это нам не известно.
      Правда. Это им не известно. Но Ренни печенкой чует: настоящая Сара мертва.
      - Зачем, черт нас всех побери! Только чтобы замучить маленького мальчика? Это не имеет смысла!
      - Я давно уже перестал искать тут смысл.
      - А что насчет Герба?
      - Теперь можно проделать то же самое с Гербом, - сказал Ренни, передергиваясь и стараясь не вспоминать, как выглядел этот парень в последний раз, когда он его видел. - Только чутье мне подсказывает, что Герб тоже жертва.
      Глаза священника мрачно взглянули на Ренни.
      - Значит, нам надо искать Сару - фальшивую Сару.
      - Правильно. И мы ее найдем.
      - Я в этом не так уж уверен, - тихо проговорил отец Билл.
      - Что это значит?
      Прежде чем священник успел ответить, в приемную вошел врач, один из тех безымянных, безликих белых халатов, что целыми днями шмыгали в палату Дэнни.
      - Извините меня. Отец Райан? Я хочу обсудить некоторые процедуры, которые нам было бы желательно проделать с Гордоном.
      Ренни заметил, как напружинилось тело священника, словно у зверя, изготовившегося к прыжку.
      - Исследования? Опять исследования? Ведь он страдает! А вы проводите одни исследования, когда ребенок все еще агонизирует! Не подходите ко мне с просьбами об анализах, пока не залечите его раны и не прекратите его страдания!
      - Мы испробовали все, что могли, - объяснил врач, - но ничего не помогает. Нам необходимы анализы~
      Отец Билл сделал два быстрых шага к доктору и сгреб лацканы белого халата.
      - В задницу ваши анализы! - завопил он. - Прекратите его страдания!
      Ренни вскочил и оттащил священника от врача. Он выпроводил доктора из приемной и усадил отца Билла в кресло.
      - Остыньте, отец. Просто остыньте, ладно?
      Гнусная мысль мелькнула у Ренни в голове. В случае преступления без свидетелей, первыми подозреваемыми должны быть ближайшие жертве люди. Он помнит, как все, кого он опрашивал у Фрэнси, говорили о привязанности отца Райана к маленькому Дэнни. А что, если он был чересчур к нему привязан? Что, если он решил, что передача парнишки на усыновление будет означать для него чересчур тяжкую потерю? Что, если~
      Иисусе! Выбрось это из головы, Аугустино! Он настоящий парень. Прибереги это для уличной мрази.
      - Почему бы вам не пойти домой, - сказал он священнику. - Вы совсем развалитесь, если будете постоянно торчать в больничной палате.
      Священник отвел глаза в сторону.
      - Не могу я его оставить. Кроме того, это единственное известное мне место, где нет телефона.
      Ах да. Еще один признак, что отец Билл может тронуться под напором всего этого сумасшествия. Он все толкует про телефонные звонки от Дэнни, когда малыш молит о помощи, упрашивает прийти и забрать его. Верный признак, что~
      Священник подскочил, когда в комнате ожидания зазвонил телефон.
      - Это он! - хрипло вскрикнул отец Райан, глядя на телефон так, словно тот собирался его укусить.
      - Да? Откуда вы знаете?
      - Он всегда так звонит, когда это Дэнни.
      Телефон словно взбесился. Один долгий нескончаемый звонок, который все звенел и звенел. Но взбесился звонок или нет, Ренни знает, что никакой это не Дэнни Гордон. Он снял трубку.
      - Алло!
      Детский голосок, испуганный, визжащий.
      - Отец, пожалуйста, придите и заберите меня! Придии-ите! Отец, отец, отец, я не хочу умирать. Пожалуйста, придите и заберите меня. Не позволяйте ему убивать меня. Я не хочу умирать!
      Ренни почувствовал, как заколотилось сердце в ответ на измученный голосок. Ему захотелось выскочить в дверь, найти его, помочь ему, где бы он ни был.
      Но Ренни знал, где он был. Дэнни был дальше по коридору, в палате, в постели, прикованный к полудюжине капельниц и мониторов.
      - Это вы, леди? - заорал он в трубку. - Я - детектив сержант Аугустино из нью-йоркской полиции, и вы только что совершили крупнейшую ошибку в своей жизни!
      Трубка была мертва. Он нажал на рычажок и вызвал оператора. Представился и спросил, не она ли сейчас соединяла абонента с добавочным 2579. Она ответила отрицательно и поинтересовалась у других телефонисток. Никто не помнил, чтобы сегодня за все утро соединял кого-нибудь с этим добавочным. Он швырнул трубку.
      - Она где-то здесь, в больнице! - сказал он.
      - Что? - священник снова вскочил на ноги, вытаращив глаза.
      - Если звонок шел не через коммутатор, значит, он прямо отсюда. Она, может, сидит где-нибудь в уголке и крутит по телефону запись.
      - Вам показалось, что это звучит как запись?
      - Если рассудить, то~ нет.
      Отец Билл вдруг кинулся бежать по коридору.
      - Дэнни! Она здесь, чтобы прикончить его!
      Ренни последовал за ним. Ему страшно было подумать, чтобы войти к Дэнни в палату, услышать издаваемые им звуки, его безмолвный хрип, словно из проколотой шины выходит воздух. Бесконечный. Не прекращающийся никогда. Все время, пока ты в палате, хрипит и хрипит. Непонятно, как это выдерживает отец Билл. Но он вошел за священником следом. Он вошел бы куда угодно, хоть в ад, чтобы поймать суку, которая совершила такое с ребенком~
      Но Дэнни был в том же положении, в каком они его оставили, корчась и ворочаясь с открытым ртом, в агонии. Ренни смог выдержать там одну-две секунды, после чего ему пришлось выскочить, оставив отца Билла одного у кровати.
      Билл сел возле кровати, вытащил из кармана четки и начал перебирать их. Но не произносил полагающихся "Отче наш" и "Богородице, Дева, радуйся". Он не мог найти слов. Разум его был возмущен безбожными муками Дэнни. Безбожными. Вот подходящее определение. Где был Бог, когда в Нем нуждался Билл? Когда в Нем нуждался Дэнни? Где был Он в сочельник? В праздники?
      И был ли вообще?
      Такой вопрос показался бы немыслимым несколько дней назад. Но Билл отверг все оправдания.
      Все они были ему известны. Все соображения, оправдывающие то, почему к добрым людям приходит беда и почему даже самые преданные, самые искренние, самые самоотверженные молитвы часто не получают ответа. Он знал, что обстоятельства нередко оборачиваются против лучших людей, против лучших их побуждений. Но это не означало, что тут действует Божественная длань, движет людьми, определяет события, проверяет список имен тех, кому жить дальше и тех, чье время истекло.
      С точки зрения Билла, смерть, болезнь, насилие, убийства, несчастные случаи, голод, чума - все это имело земные причины и, значит, земные решения. Будучи созданиями Божьими, мы сами должны искать эти решения. Для этого Он дал нам руки, сердце и разум.
      Ни Бог, ни мифический сатана не были причиною наших горестей; если виновниками становились не сами мы и не другие люди, значит, ими были время, обстоятельства, или природа.
      По крайней мере, с точки зрения Билла.
      Как же объяснить то, что произошло - что до сих пор происходит - с Дэнни?
      По отношению ко всему, что узнал, по отношению ко всему, что повидал Билл за прошедшие несколько дней, ни одно из вышеперечисленных оправданий не годилось.
      Ни одно.
      Конечно, виновна та, которая под именем Сары вонзила нож в Дэнни. Она это все начала. Но как насчет остального? Бесконечные страдания, раны, отказывающиеся заживать, чувствительность к анестезии, к вливаниям - в Дэнни с момента приезда закачали почти пятьдесят литров, которые словно канули в черную дыру, навсегда, бесследно, - как насчет этого? Дэнни ничего не ел, почки его не работали, моча не выделялась, сердце билось, но крови, которую оно должно качать, не было. Он не мог жить - каждый взглянувший на него врач в любой момент повторил бы эти слова.
      Не мог~ но вот он лежит, живой.
      А Герб Лом? Пустой - не только духовно, но без внутренних органов и нервной системы, - растекшийся в лужу, когда Билл пробил в его груди дыру.
      Господи милосердный! Дыра в груди~ холод~ зловоние~ слизь~
      Как ни противилась его вера, как ни уверял разум, что это противоречит здравому смыслу, он не мог отделаться от ощущения, от крепнущего убеждения, что здесь творится что-то сверхъестественное.
      Что-то сверхъестественное~ и злое.
      И цель всего этого - Дэнни.
      Почему Дэнни? Что сделал этот ребенок, чтобы попасть живым в ад? Он был невинен, и какая-то непостижимая сила ввергла его в неимоверные страдания. Что-то темное и могучее завладело им и показало нос законам Божеским, человеческим и природным, держа Дэнни в недосягаемости для самых передовых и гуманных достижений медицинской науки.
      А глубоко в душе Билл знал, что страдания будут длиться, пока Дэнни жив.
      "Пока живу, надеюсь".
      Билл прожил в согласии с этим изящным афоризмом четыре с половиной десятка лет. Он верил ему.
      Но больше не верит. История бедного Дэнни опровергла его. Пока Дэнни живет, ему нечего надеяться на облегчение. Жизнь будет продолжаться~
      Нет. Не жизнь. Существование - лучше сказать; то, что сейчас есть у Дэнни, это не жизнь. Существование будет продолжаться в той форме, какую оно обрело с сочельника, - незаживающие раны, непрекращающаяся боль и никакой надежды на облегчение.
      И ничто в этом мире не может ему помочь.
      Билл сунул четки в карман и начал произносить свою собственную безмолвную молитву.
      Помоги ему, Господи. Нечто сверхъестественное ввергло его в эти муки, и лишь такое же сверхъестественное может избавить его от них. Это Ты, Господи. Мы способны уйти из-под любого удара, который обрушивает на нас мир Твой, но бессильны перед лицом мира иного. Поэтому Дэнни требуется Твое заступничество. Не за себя прошу - если так нужно, наложи на меня его раны. Только не позволяй ему больше страдать. Если можно что-нибудь сделать, что еще не было сделано, дай мне знать. Скажи мне, и я сделаю. Все равно что я сделаю. Пожалуйста.
      Шипящие стоны Дэнни смолкли, и он открыл глаза.
      Билл, заледенев, смотрел, как Дэнни обводит глазами палату, что-то ища, потом взгляд его остановился, наткнувшись на Билла. Он схватил руку мальчика и сжал ее.
      - Дэнни! - сказал Билл. - Дэнни, ты здесь? Ты меня слышишь?
      Губы Дэнни пошевелились.
      - Что? - спросил Билл, наклоняясь поближе. - Что?
      Губы задвигались снова. Раздался шепот.
      Билл склонился еще ближе. Почти приложил ухо к сухим губам, ощущая кисловатое дыхание из разверстого рта Дэнни.
      - Что, Дэнни? Повтори!
      - Похороните меня~ в освященной земле~ Это не кончится~ пока вы меня не похороните~
      Глава 19
      Сколько может тянуться неделя?
      Билл Райан думал над этим вопросом, сворачивая на даунстейтскую стоянку. Когда охранник пропустил его, к машине заспешила пара каких-то оборванцев, крича и размахивая руками. Они не походили на обычных пропойц, зарабатывающих протиркой стекол; казалось, они специально его поджидали. Билл проехал. Сегодня не время выяснять, чего им нужно.
      Он поставил фургон не самым лучшим образом, так, что он мог помешать проезду, и вошел в больницу через служебный вход.
      - Добрый вечер, отец, - улыбаясь, сказала черная женщина в униформе, встретившаяся за дверью. - Счастливого Нового года!
      Билл не мог заставить себя выговорить те же слова. Невозможно, чтоб год, который начнется сегодня, был счастливым.
      - И вам того же желаю, Глория.
      Он провел здесь всего неделю и уже стал своим. Его знали охранники, он знал по именам практически всех сестер из всех трех смен на этаже Дэнни; совершая прогулки, чтобы размять ноги между дежурствами у постели, ознакомился с большинством помещений и зданий, в которых располагалось педиатрическое отделение. Все за одну неделю. За одну нескончаемую неделю. Слава Богу, отец Каллен смог заменить его у Фрэнси.
      Но если семь дней с Рождества до Нового года стали вечностью для Билла Райана, он знает, что нечестивая сила сделала их еще дольше для бедного Дэнни.
      "Похороните меня~ в освященной земле~ Это не кончится~ пока вы меня не похороните~"
      С этими словами глаза Дэнни закрылись, и он больше не говорил. Но эти слова, слова эти терзали Билла круглые сутки, эхом звуча в его голове каждую минуту бодрствования. Он попросил наставить его, но получил совет совершенно немыслимый.
      По крайней мере, таким он выглядел поначалу.
      С тех пор кое-что изменилось. Теперь Билл убедился, что современная медицина не может предложить помощь. Врачи оказались бессильными перед той силой, что мертвой хваткой держала Дэнни в своих объятиях. И за время пребывания Дэнни в больнице из-за этой беспомощности в самих докторах совершались медленные, но безошибочные перемены. Билл видел, как изменяется их отношение от глубокой озабоченности состоянием жестоко изувеченного ребенка до полного недоумения, а от полного недоумения до холодного и циничного восхищенного любопытства к научному нонсенсу. В какой-то момент Дэнни перестал быть пациентом и превратился в экспериментальный объект.
      Пожалуй, Билл мог их понять. Врачи занимались лечением болезней, облегчением страданий, заживлением ран, постановкой диагнозов. Но они не могли исцелить Дэнни, ничем не могли ему помочь, не могли предложить ответов на вопросы Билла. Состояние Дэнни ставило под вопрос их навыки и познания, задевало профессиональную честь. Поэтому доктора отступились и принялись за другое дело. Если они не в силах помочь Дэнни, можно хотя бы на нем поучиться.
      Беседуя с ними, Билл читал в их бесстрастных глазах - мальчик по имени Дэнни превратился в объект под названием "Дэнни". Им хотелось поэкспериментировать с Дэнни. Конечно, они называли это "анализами" и "исследовательской хирургией", но в действительности преследовали иную цель - покопаться в нем и посмотреть, что там происходит.
      До сей поры Билл мог преграждать им путь к этой цели. Но послезавтра все переменится. Старшая медсестра из дневной смены сообщила ему, что утром второго января будет получено судебное постановление по передаче Дэнни под государственную опеку, которое предоставит больнице все законные права на его содержание. У больницы будет карт-бланш; доктора смогут экспериментировать над ним сколько душе угодно. Он станет предметом клинических конференций; они будут приводить сюда всех и показывать - вот мальчик, который должен быть мертв. А что они сделают, когда Дэнни умрет наконец? Когда это будет? Через пять лет? Через десять? Через пятьдесят? Билл представил, как Дэнни законсервируют и выставят в витрине, где новые и новые поколения едва оперившихся врачей будут разглядывать его незаживающие раны. А может, откроют его останки для всеобщего обозрения, наподобие "человека-слона".
      Гм-гм. Нет, пока Биллу есть что сказать по этому поводу.
      Весть о судебном постановлении подтолкнула его к решению. Немыслимое становилось неизбежным.
      Сестры за рабочими столиками педиатрического отделения приветственно помахивали руками, когда Билл проходил мимо. Он отвечал на приветствия, потом остановился.
      - А где все?
      - Сегодня облегченная смена, - объяснила Филлис, старшая медсестра в смене с трех до одиннадцати. - Обождите, пока не увидите смену с одиннадцати до семи - один костяк. Все желают праздновать.
      Билл обрадовался, услышав это. Он этого ждал, но с удовлетворением получил подтверждение.
      - Понятно. Сегодня кругом суета.
      Ее праздничное настроение, отражавшееся на лице, отчасти померкло.
      - А вы? Мы все собираемся у Мерфи после смены. Если хотите~
      - Спасибо, нет. Я останусь здесь.
      Он постоял и поговорил бы подольше, но не стоило рисковать. Телефонные звонки раздавались теперь чаще. Стоило ему провести больше пяти минут на расстоянии в десять шагов от телефона, как заводился этот потусторонний звонок~ и этот испуганный голосок~ голосок Дэнни.
      Он пошел дальше по коридору и обнаружил Ника, который сидел у двери палаты Дэнни и читал один из своих научных журналов. Он поднял глаза на подошедшего Билла.
      - Ну, что? - спросил Билл.
      Он знал ответ, но все равно спрашивал.
      - Ничего, - отвечал Ник.
      - Спасибо, что подменил меня, Ник.
      Ник покосился на Билла.
      - Вы должны были быть дома и спать. Были?
      - Пытался. - Он надеялся избежать лжи, отделываясь односложными замечаниями.
      - Вы выглядите еще больше уставшим, чем были, когда уходили.
      - Мне не удалось как следует выспаться. - Это была не ложь.
      - Может, вам надо принять снотворное или что-нибудь в этом роде, Билл? Вы совсем расклеитесь, если так будет продолжаться.
      - "Я пытаюсь разгадать тайну, даже когда мы разговариваем".
      - Со мной все будет в порядке.
      - Я в этом совсем не уверен.
      - Уверяю тебя. А теперь иди. Я заступаю на дежурство.
      Ник встал и пристально посмотрел на Билла.
      - Что-то происходит, о чем вы мне не рассказываете.
      Билл выдавил из себя смешок.
      - Ты становишься параноиком. Отправляйся сегодня на вечеринку на свой физический факультет и повеселись как следует. - Он протянул руку. Счастливого Нового года, Ник.
      Ник пожал ему руку и не выпустил.
      - Для вас это был адский год, Билл, - мягко сказал он. - Сначала родители, потом Дэнни. Но вам надо усвоить, что хуже уже не будет. Следующий год будет лучше. Помните об этом сегодня ночью.
      У Билла сжалось горло, и он не смог ничего вымолвить. Он обхватил Ника руками, приник к нему, подавляя рвущиеся из груди рыдания. Он хотел выплеснуть все, выплакать всю свою боль, страх, убийственное одиночество на плече молодого человека. Но не мог этого сделать. Такая роскошь не для него. Он - священник. Это на его плече должны плакать люди.
      "Держись!"
      Он отстранился и посмотрел на Ника, может быть, в последний раз. Они многое пережили вместе. Он практически вырастил его. Он видел, что глаза юноши увлажнились. Может, он знает?
      - Счастливого Нового года, мальчик. Я горжусь тобой.
      - А я горжусь вами, отец Билл. Следующий год будет лучше. Поверьте.
      Билл только кивнул. Он даже не попытался сказать вслух, что верит в эту ложь.
      Он посмотрел, как Ник уходит по коридору, потом повернулся к двери Дэнни. Помедлил, как всегда, как любой кто собирается переступить порог ада, и произнес заключительную молитву.
      "Не заставляй меня делать это, Господи. Не проси меня делать это. Возьми это дело в Свои руки. Исцели мальчика или возьми его. Сжалься над нами обоими. Пожалуйста".
      Но когда он толкнул дверь, то услышал хриплые свистящие стоны и нашел Дэнни по-прежнему корчащимся на постели.
      Закрыв дверь за собой, Билл позволил вырваться рыданию. Один раз. Потом прислонился к стене и крепко зажмурился. Он чувствовал себя более одиноким, чем когда-либо, - одиноким в палате, одиноким в городе, одиноким в космосе. И не видел другого выхода, кроме одного - пройти через то, что он планировал целый день.
      Он подошел к постели, взглянул на худенькое, искаженное, смертельно бледное личико Дэнни. На мгновение полные муки глаза мальчика прояснились, и Билл увидел промелькнувшую в них безнадежную мольбу о помощи. Он сжал тонкую маленькую ручку.
      - Ладно, Дэнни. Я обещал помочь тебе и помогу. - Кажется, больше никто не мог или не хотел этого сделать - ни врачи, ни сам Бог. Так что все ложится на Билла. - Теперь остались лишь ты да я, малыш. Я тебе помогу.
      Билл терпеливо дождался конца смены, когда сестры перед уходом быстро заглядывали к каждому пациенту, передавая их следующей бригаде. Доклады о состоянии больных были сделаны быстрее обычного, и с пожеланиями счастливого Нового года всем и каждому смена, работавшая с трех до одиннадцати, в рекордное время покинула здание. Для них наступил праздник.
      Билл коротко переговорил с Беверли, старшей сестрой смены с одиннадцати до семи, когда она при первом своем обходе проверяла бесполезные системы жизнеобеспечения Дэнни. Потом подождал еще.
      В 11.45 он обследовал коридор. Ни души. Даже столики дежурных сестер пустовали. В конце концов он их обнаружил. Вся смена собралась в палате одного из ребят постарше, двенадцатилетнего мальчика, поправлявшегося после удаления аппендикса, и все смотрели новогоднее шоу Дика Кларка, готовясь вместе с участниками к традиционному обратному отсчету времени, которое оставалось до падения иллюминированного яблока над Таймс-сквер.
      Билл скользнул назад в служебное помещение, к контрольному пульту, и отключил монитор, следивший за сердечными сокращениями Дэнни. Потом поспешил обратно в его палату. Трудясь изо всех сил, он отсоединил провода двух мониторов от груди мальчика, вытащил из обеих рук трубки системы жизнеобеспечения и спустил их, а жидкость закапала на пол. Он отстегнул ремни от запястий Дэнни и освободил его худенькую до слез грудку. Потом завернул его в простыню и еще в одеяло из шкафа.
      Снова выглянул в коридор. Пока еще пусто. Теперь самое время. Теперь или никогда. Он вернулся к постели, склонился, чтобы поднять Дэнни, и остановился.
      Ну вот. Точка, откуда возврата нет. Если он сейчас осуществит свой план, возврата не будет, он не сможет сказать - извините меня, я ошибся, дайте мне еще один шанс. Его обвинят в страшном преступлении, будут называть чудовищем и охотиться за ним всю оставшуюся жизнь. Его лишат всего, над чем он трудился с тех пор, как вступил в Общество, все друзья, что когда-нибудь у него были, обратятся против него, все хорошее, что он сделал в своей жизни, будет запятнано навсегда. Стоит ли всего этого то, что он собирается сделать?
      "Похороните меня~ в освященной земле~ - Эти слова жгли его мозг. - Это не кончится~ пока вы меня не похороните~"
      Другого пути нет.
      Он поднял завернутое в одеяло, корчащееся тельце Дэнни.
      "Господи Боже, он почти ничего не весит!"
      Билл нес его через пустой коридор к черной лестнице, потом по ступенькам вниз, пролет за пролетом, молясь, чтоб никто не встретился. Он выбрал именно этот момент потому, что на эти четверть часа - едва ли не единственные в году, за исключением пика кризисных ситуаций, - почти все более или менее забывают о своей работе.
      Добравшись до первого этажа, Билл положил Дэнни на лестничной площадке и посмотрел на часы. Почти полночь. Выглянул в холл. Пусто. В конце холла дверь. Точно как он надеялся - без охраны. Место охранника пустовало. Почему бы и нет? Джорджи, обычно стоявший на дверях в эту смену, всегда выглядел абсолютно сознательным, но даже он посчитал, что, раз его долг следить за теми, кто входит в больницу, а не за теми, кто выходит, и раз никто не войдет, если он не откроет дверь, нет ничего страшного в том, чтобы оставить на пару минут пост и поглядеть, как упадет яблоко.
      Билл поднял Дэнни и направился к выходу. Спереди до него донеслись голоса из открытых дверей какого-то кабинета. Он помедлил. Он должен пройти мимо этих дверей. Обойти их нельзя. Но можно ли так рисковать? Если его поймают сейчас, с завернутым Дэнни на руках, другого шанса не выпадет никогда.
      И тогда он услышал начало отсчета. Хор голосов, мужских и женских, принялся выкрикивать:
      - Десять! Девять! Восемь!
      Билл тронулся, бесшумно скользя ногами по полу, набрал скорость, пошел как можно быстрей, но стараясь не бежать.
      - Семь! Шесть! Пять!
      Он прошмыгнул мимо дверей кабинета и помчался.
      - Четыре! Три! Два!
      Добежав до входной двери, он задержался на полсекунды, чтобы толкнуть турникет в тот самый миг, когда голоса прокричат:
      - Один!
      Стук открывшейся двери утонул в долгом радостном хоре, а он очертя голову понесся к автомобильной стоянке. Он припарковал фургон Фрэнси не по правилам, рассчитывая, что священнический чин несколько оправдает его. Меньше всего на свете ему хотелось бы обнаружить сейчас, что автомобиль отогнали.
      Он вздохнул с облегчением, увидев, что фургон стоит там, где стоял. Это была старая ржавая рухлядь, которая в данный момент казалась сверкающим лимузином. Он нежно уложил Дэнни на заднее сиденье и поправил на нем одеяло.
      - Поехали, малыш, - шепнул он в складки ткани.
      И услышал рядом невнятный голос.
      - Это он? Он самый?
      Билл резко обернулся и заметил двух оборванцев, которых встречал раньше, нынче вечером - один повыше, другой, хилый, поменьше. Как они пробрались на стоянку?
      - Нет, это не он, - сказал маленький. - Ты, потише!
      Высокий шагнул к Биллу поближе и заглянул ему в лицо.
      От его бороды несло вином и прокисшей едой.
      - Ты тот самый? - Еще момент пристально поглядел, потом заключил: Нет. Не он.
      Повернулся и пошел прочь. Маленький пробежал за ним несколько шагов.
      - Уолтер! Уолтер, подожди! - Потом поспешил назад к Биллу. - Не делай этого! - торопливо прошептал он. - Что бы тебе ни сказали, не делай этого!
      - Простите, - сказал Билл, пораженный настойчивостью оборванца, - я спешу.
      Маленький схватил его за руку.
      - Я тебя знаю. Ты - иезуит. Помнишь меня? Мартин Спано. Мы встречались, давно~ в доме Хенли.
      Билл дернулся, словно прикоснулся к обнаженному проводу.
      - Господи, да, действительно! Что~
      - Времени нет. Мне надо догнать Уолтера. Помогаю ему кое-кого отыскать. Уолтер когда-то был медиком. Он иногда исцеляет людей, но этого мальчика не исцелит. Никому не может помочь, когда пьян, а он теперь почти все время пьян. Только помни, что я говорю. Не делай этого. Тут сила дьявольская. Она тебя использует! И меня когда-то использовала - я знаю, как это бывает. Остановись сейчас же, пока не поздно!
      И он убежал следом за своим приятелем.
      Совершенно потрясенный, Билл забрался на переднее сиденье и посидел минуту. Мартин Спано - ведь это один из безумцев, что называли себя "избранными", когда вторглись в поместье Хенли в 1968 году? Спано и тогда был сумасшедшим, а теперь, явно, совсем свихнулся. Но что он имел в виду?..
      Не имеет значения. Сейчас он не может позволить себе отвлекаться. Он отбросил все сомнения и выехал со стоянки, силясь улыбнуться и махнуть рукой охраннику в будке. Он ехал на север, к району Бейсайд в Куинсе, к месту, где провел большую часть нынешнего дня, совершая приготовления для Дэнни.
      Ренни грохнул телефонную трубку и отшвырнул одеяло.
      - Черт!
      - Что случилось? - спросила Джоан из постели. Они встречали Новый год дома и улучили момент, чтобы заняться любовью.
      - Мальчик исчез!
      - Тот, из больницы?
      - Угу, - буркнул он, натягивая брюки и свитер. - Дэнни Гордон. Сестра зашла пожелать отцу Биллу счастливого Нового года и нашла палату пустой.
      - Священник? Ты же не думаешь~
      - Они оба были в палате до двенадцати, а после оба исчезли. Что мне еще думать? - Он быстро чмокнул ее в потемках. - Надо идти: Извини, детка.
      - Все в порядке. Я понимаю.
      - В самом деле? Будем надеяться.
      "Священник! - думал Ренни, мчась в Даунстейт. - Может, именно он искалечил ребенка?"
      Нет! Невозможно! Не может быть.
      И все же~
      Ренни снова подумал о том, как все, с кем он беседовал у Фрэнси, упоминали о привязанности доброго старины отца Билла к малышу Дэнни, словно отца к сыну. Дэнни всегда сиживал у него на коленях. А что, если эта привязанность ненормальная и нездоровая? Ты наслышан о геях-священниках, о священниках, которые домогаются ребятишек. Такие случаи частенько попадают в газеты. Что, если мысль об усыновлении ребенка обеспокоила его? Что, если он испугался, как бы Дэнни не рассказал новым родителям о том, что проделывал с ним отец Билл?
      Ренни прибавил скорость. Он сжимал послушный руль, чувствуя, как внутри у него все переворачивается.
      Что, если Дэнни о чем-то сообщил Ломам в сочельник? И что, если они, в ошеломлении и недоверии, в напрасной попытке дать замечательному и благородному человеку шанс оправдаться, позвонили сперва отцу Биллу, а не в полицию? И что, если он сломался, когда они позвонили? Что, если он пообещал скоро прийти, чтобы вместе все обсудить? Что, если он явился в дом Ломов в абсолютно невменяемом состоянии?
      - Иисусе! - вслух произнес Ренни, сидя в машине.
      Полного объяснения это не даст. Никто - ни один человек - никогда не даст Ренни удовлетворительного объяснения тому, что случилось с Гербертом Ломом, так что он упрятал этот вопрос в самую дальнюю извилину мозга, в самую преисподнюю своего сознания. Но мнимая Сара - куда ее деть? Не сделали ли ее ширмой? Или она вступила в союз со священником, и они разработали план, как забрать Дэнни от Святого Франциска в такое место, где замечательному отцу Биллу было бы легче встречаться с мальчиком на свободе?
      И все вдруг стало раскладываться по местам.
      Священник все время оставался рядом с парнишкой, даже спал в кресле в его палате. Ренни был тронут таким проявлением столь глубокой привязанности. А что, если это никакая не привязанность? Что, если священник просто хотел оказаться на месте на случай, вдруг Дэнни придет в себя? Что, если он хотел быть первым, кому станет известно, что Дэнни снова собирается заговорить?
      Больше того! Священник протестовал против бесконечных анализов и процедур, которые доктора намеревались проделать парнишке. Ренни считал, что он делает это ради ребенка~ до этой самой минуты. А что, если он боялся, вдруг они отыщут способ, который приведет его в сознание или хотя бы позволит ему указать, кто его изуродовал? А теперь, когда заработала судебная машина и должна была вот-вот выдать официальное постановление по поводу Дэнни, священник лишился бы права вмешиваться в его лечение. Это стало, наверно, последней каплей. Сегодня, наверно, он впал в панику и смылся вместе с мальчиком.
      Может быть, чтобы прикончить его.
      Черт!
      Ренни свернул, въехал на даунстейтскую стоянку и выпрыгнул из машины. Там шаталась пара пропойц, и они прямо накинулись на него.
      - Он забрал мальчишку! - сообщил тот, что поменьше.
      - Кто?
      - Иезуит! Он забрал мальчишку!
      - Ты видел?
      Прежде чем коротышка успел ответить, вперед выскочил тот, что побольше.
      - Ты тот самый? - спросил он, заглядывая Ренни в глаза.
      Ренни умчался прочь. Он услышал вполне достаточно. Сунул свой значок в нос охраннику на стоянке и ухватился за телефон. На это ушло время - надо было пробиться через больничный коммутатор, - но он все же связался с дежуркой в своем участке.
      - Мне нужен полный словесный портрет отца Уильяма Райана. Священник-иезуит, но может одеться иначе. Разыскивается в связи с похищением ребенка и за покушение на убийство. При нем больной семилетний мальчик. Сейчас же добудьте из его досье фото и разошлите во все газеты и на все местные телестудии в программы новостей. Возьмите под наблюдение все мосты и каналы. Пусть все, кто может, ищут мужчину лет сорока с больным ребенком. Сейчас же. Не через десять минут, а сейчас же - немедленно!
      Ренни выскочил из будки и трахнул кулаком по капоту своей машины.
      Как он мог быть таким идиотом? Первое правило в таких преступлениях брать в первую очередь под подозрение самых близких к жертве людей. Самый близкий - уважаемый отец Райан, а Ренни купился на католический воротничок, купился на то, что сам вышел из Святого
      Франциска! Он позволил этому ублюдку священнику раздолбать себя, выставить полной задницей - и поделом.
      "Дурак долбаный - вот кто я такой!"
      Все, хватит. Сегодня Райан из города не уйдет. Стоит новогодняя ночь, постовых в смене меньше обычного, вдобавок, полиция, как всегда, присматривает за толпой на Таймс-сквер, но Райан из города не уйдет. Нет, пока это зависит от Ренни. Священник выставил его полной задницей, но, в сущности, дело не в этом, Ренни жжет и терзает другое. Дело в том, что он начал считать священника своим другом, человеком, с которым ему захотелось сойтись поближе. А Ренни не каждому предлагает свою дружбу.
      Обидно и больно, черт побери!
      Что-то мокрое и холодное коснулось его щеки. Он посмотрел вокруг. Начинался снег. Он улыбнулся. Синоптики обещали сегодня снегопад. Это хорошо. Это замедлит уличное движение и облегчит поиски мужчины с больным ребенком, пытающегося выбраться из города.
      "Мы очень скоро встретимся снова, сволочной отец Райан. И когда встретимся, ты пожалеешь, что когда-то родился на свет".
      Кладбище Святой Анны было маленьким, старым и переполненным; на некоторых могильных плитах стояли даты начала прошлого века. Билл выбрал Святую Анну, ибо кладбище это лежало далеко в стороне от больницы и земля здесь была освященной.
      "~Похороните меня~ в освященной земле~"
      Теперь, проезжая по пустынным улицам к северному концу кладбища, он задумался о смысле этого.
      Освященная земля, думал он. Что это значит?
      Неделю назад он без труда ответил бы на этот вопрос. Теперь вся идея поражала его своей бессмысленностью.
      Но тогда вообще ничего не имеет смысла. Весь мир его перевернулся и вывернулся наизнанку за прошлую неделю. Он ощущал запах гнили, исходящий от самых основ его веры, и слышал, как они трещат и рушатся.
      "Где Ты, Господи? Здесь дьявол подсуетился, сотворив чистое зло, которое нельзя объяснить случайностью, или стечением обстоятельств, или естественными причинами. Это нечестно, Господи! Дай мне руку, пожалуйста!"
      Только один раз в жизни ему встречалось нечто смутно напоминающее то, что произошло с Дэнни. Тот оборванец~ Спано~ напомнил ему. Почти двадцать лет назад в викторианском особняке на Лонг-Айленде он видел, как в десяти шагах от него умирала Эмма Стивенс с топором в черепе. Он видел, как она лежит перед ним, безжизненная, словно тряпка, словно тот ковер, который впитывал ее кровь. А потом он увидел, как она встала, пошла и убила двух человек, прежде чем снова упасть замертво.
      Он объяснил это, убедив себя, что если б врачи имели возможность обследовать Эмму в тот момент, когда она валялась на ковре с торчащим в голове топором, они обнаружили бы, что она лишь казалась мертвой и теплившейся в ней искорки жизни оказалось достаточно для завершения начатого ею дела, прерванного ударом топора.
      Но весь штат Медицинского центра целую неделю обследовал Дэнни. Все заявили, что он должен быть мертв, а он почему-то не умирал.
      Как Эмма Стивенс. Если не принимать во внимание, что Эмма опомнилась только на пару минут. Дэнни держался неделю, и нет никаких признаков, что дело идет к концу. Так может длиться вечно.
      "~Это не прекратится~ пока вы меня не похороните~" Билл гадал, возможна ли связь между тем, что произошло с Эммой, и тем, что происходит с Дэнни. Должно быть, спившийся Спано на это и намекал на автомобильной стоянке.
      Он оборвал себя. Нет. Как это может быть? Он просто хватается за соломинку.
      Он остановился в глубокой тени под потухшим уличным фонарем. Потухшим потому, что он его разбил. Купил вчера газовый пистолет, приехал сюда прошлой ночью и прострелил лампу. Пришлось расстрелять целую обойму, прежде чем попал в яблочко.
      А сегодняшним вечером, раньше, как только стало темнеть, вернулся на это место с киркой и лопатой.
      Билл склонился вперед и положил голову на руль. Устал. Как же он устал! Когда в последний раз выпадало проспать часа два подряд? Может быть, если сейчас на минутку прикрыть глаза, удастся~
      Нет! Он вздернул голову. От этого не уйти. Это надо сделать, и он единственный, кто может это сделать, единственный, кто понимает, что для Дэнни никто ничего другого сделать не может. Выбора нет. Вот так. Он слышал это из уст самого Дэнни.
      Эта мысль подбодрила его, и Билл тронул фургон с места, перевалил через бровку тротуара и пересек его, притирая другой бок машины к восьмифутовой стене под кривым дубом, раскинувшимся над дальним концом кладбища. Он вышел, открыл заднюю дверцу и поднял Дэнни с сиденья. С завернутым тельцем мальчика на руках влез на бампер, потом на капот, потом на крышу фургона. Оттуда оставался лишь небольшой прыжок на стену. Он чуточку потоптался там наверху, устанавливая ноги поближе к наружному краю, и спрыгнул на землю с другой стороны.
      Хорошо. Он на кладбище. Темно. Сюда не доходил свет уличных фонарей, но он знал, куда надо идти. Несколько шагов вдоль стены влево. Вот тут он провел вчера несколько часов после заката~
      ~ несколько часов~ с киркой и лопатой~
      О Господи, он не хочет этого делать, отдаст все, чтобы его миновала чаша сия. Но никто не слетел на крыльях, чтобы отвести от его губ эту чашу.
      Билл секунду помедлил на краю прямоугольной ямы в земле, потом спрыгнул туда. Когда он выпрямился, мерзлая трава оказалась на уровне пояса. Ему хотелось вырыть яму поглужбе, футов в шесть, но он так вымотался, пока докопался до этой глубины, а сейчас уже не было времени. Сойдет и так.
      Он встал на колени и уложил Дэнни на дно ямы. В темноте он не видел лица мальчика, поэтому просто развернул дрожащее тело и вытащил простыни и одеяло. Он совершил таинство, которое в годы его учебы в семинарии называлось последним помазанием, а теперь - помазанием болящих. В течение последней недели он каждый день совершал этот обряд над Дэнни и всякий раз не находил в нем смысла. Он превратился теперь в набор пустых слов и жестов.
      Пустых~ как и все остальное в его жизни. Законы, по которым он жил, вера, на которой основывал свою жизнь, - все исчезло. Бог, в которого он верил, пальцем не пошевельнул, чтобы помешать силе, которая завладела Дэнни.
      Но он проделал все, что полагается. И когда все проделал, обхватил ладонями ввалившиеся щеки мальчика.
      - Дэнни? - шепнул он. - Дэнни, тебе это поможет? Я знаю, ты один раз сказал, что поможет, но, пожалуйста, скажи еще. Я переступил через все, во что когда-либо верил, чтобы сделать для тебя это. Мне надо услышать еще раз.
      Дэнни ничего не сказал. Он оставался в агонии и ничем не показал, что хотя бы слышит его. Билл прижался лбом к лобику Дэнни.
      - Надеюсь, ты меня слышишь, надеюсь, ты меня понимаешь. Я делаю это для тебя, Дэнни, ибо это единственный способ, которым ты можешь покончить со всем. Вся боль, все муки закончатся через несколько минут. Не знаю, сколько осталось в тебе от прежнего Дэнни, но знаю, что что-то осталось. Я иногда замечал это в твоих глазах и не хочу, чтобы ты~ умер, не зная, что я сделал это, чтобы избавить тебя от ужасного и мучительного зла. Я сделал это, чтобы прекратить твои муки и защитить от врачей, которые намереваются превратить тебя в экспонат. Ты знаешь - если бы был другой путь, я нашел бы его. Ты это знаешь, правда? - Он наклонился и поцеловал Дэнни в лоб. - Я люблю тебя, малыш. Ты это тоже знаешь, правда?
      На уместившееся между двумя ударами сердца мгновение страдальческие спазмы Дэнни прекратились, шипящие стоны смолкли, и Билл почувствовал, как голова мальчика качнулась вверх-вниз. Один раз.
      - Дэнни! - вскричал он. - Дэнни, ты меня слышишь? Ты понял, что я сказал?
      Но судорожные корчи и беззвучный плач Дэнни возобновились. Билл не мог больше сдерживать рыдания. Они вырвались у него, он на секунду крепко прижал к себе Дэнни, потом подавил слезы и вновь уложил мальчика. Накрыл лицо Дэнни простыней - он не мог швырнуть грязью в это лицо - и вылез из ямы.
      Огляделся. Вокруг никого. Теперь надо действовать быстро. Начать и кончить, пока еще есть силы. Он взял лопату с того места, где оставил ее, рядом с ямой, и глубоко воткнул в землю, которую выкопал несколько часов назад. Но когда поднял лопату, нагруженную землей, остановился, колени его подогнулись, руки задрожали.
      "Я не могу это сделать!"
      Он глянул в беззвездное, затянутое тучами ночное небо.
      "Пожалуйста, Господи. Если Ты там, если Тебе есть до этого дело, если Ты собираешься приложить руку и отвратить зло, совершившееся над этим мальчиком, сделай это сейчас. В иных обстоятельствах я счел бы эту просьбу ребячеством. Но Ты знаешь, что мне довелось повидать. Ты знаешь, как страдало это дитя, как оно до сих пор страдает. Мы - свидетели действия чистого Зла, Господи. Не думаю, что погрешу, прося Тебя заступиться и все уладить. Дай мне знак, Господи. Что скажешь?"
      Пошел снег.
      - Снег? - вслух произнес Билл. - Снег?
      Что это должно означать? Вьюга в июле была бы знамением. В январе она ничего не значит.
      Кроме одного - перекопанная сегодня земля надолго останется скрытой. Может быть, навсегда.
      Он бросил лопату земли в яму, и она упала на покрывало Дэнни.
      "Вот, Господи. Я начал. Я - Авраам. Я занес нож над самым близким мне существом, над единственным сыном. Пора Тебе остановить меня и сообщить, что я выдержал испытание".
      Он бросил еще одну лопату, потом еще одну.
      "Давай, Господи! Останови меня! Скажи, что я сделал достаточно! Умоляю Тебя!"
      Он начал швырять грязь в яму так быстро, как только мог, оскользаясь на комьях мерзлой земли, пинками сбрасывая куски, трудясь как сумасшедший, всхлипывая, поскуливая горлом, как обезумевшее животное, не позволяя себе думать о том, что он делает, зная, что это лучшее и единственное, что он может сделать для маленького мальчика, которого любит, отпустив все тормоза, разрывая все связи с нормальной жизнью, с двухтысячелетней верой, отводя взор от ямы, хотя в ее черной жадной утробе уже ничего не было видно.
      И вот яма засыпана полностью.
      - Ты доволен? - выкрикнул Билл в полное летящих хлопьев небо. - Теперь можно его выкапывать?
      В куче еще оставалась земля, и ему пришлось принудить себя наступить на яму, утаптывать ее ногами, утрамбовывать ее над Дэнни, а потом набросать еще сверху. И еще оставалась земля, и еще он насыпал сверху, а остальное разбросал вокруг.
      И вот это было сделано. Он стоял весь в поту, на холоде от него шел пар, а вокруг танцевали крошечные снежинки, бесчувственные и прекрасные. Он боролся с безумным искушением раскопать яму и забросил лопату за стену, чтоб не поддаться ему.
      Сделано. Все сделано.
      Со стоном, вырвавшимся из самых глубин его существа, он упал на могилу и прижался ухом к безмолвной земле. Уже пятнадцать минут. По меньшей мере пятнадцать минут, как он закопал пустое тельце. Смертный приговор Биллу подписан, отныне никаких отсрочек и передышек. Он сделал немыслимое. Но муки Дэнни кончились. Вот что действительно важно.
      - До свиданья, малыш, - сказал он, когда смог говорить. - Покойся с миром, ладно? Я уйду ненадолго, но вернусь навестить тебя при первой возможности.
      Чувствуя себя совершенно потерянным и опустошенным, он встал на ноги, бросил один, последний, взгляд, потом влез на дуб и спрыгнул с другой стороны стены. Подобрал лопату, швырнул ее в фургон и поехал. А по Дороге начал сыпать проклятиями. Он вопил, что не верит в Бога, допустившего это, он проклинал медицину, бессильную против этого, он клялся отомстить Саре, или, вернее, женщине, присвоившей имя подлинной Сары. Но надо всем этим поднималась волна отвращения к самому себе, ко всему, чем он был, ко всему, что он сделал в жизни, особенно к тому, что он сделал сегодняшней ночью. Отвращение к самому себе - оно изливалось из него, клубилось, окутывало его, пока не заполнило всю машину, и он почувствовал, что вот-вот захлебнется в нем.
      Каким-то образом ему удавалось управлять автомобилем. Раньше вечером он сходил в банк и закрыл счета. У него оказалась несколько сотен наличными, и все. Было бы больше, если бы он пристроил родительскую недвижимость, но у него не дошли руки завершить дело.
      На несколько сотен далеко не уедешь, но это его не заботило. Собственно говоря, и душа не лежала к бегству. Он предпочел бы явиться в ближайший полицейский участок и покончить с этим. Но они захотят знать, где Дэнни. И будут допытываться, пока он не скажет. А когда он наконец расколется и расскажет, они выкопают тело Дэнни, и его примется кромсать следующая компания врачей.
      Билл не может этого допустить. Цель нынешнего ночного кошмара упокоить Дэнни, принести ему мир.
      И представать перед судом за убийство Биллу не хочется. Слишком много народу, невинных людей пострадает от этого - священничество в целом, "Общество Иисуса" в частности. Это нечестно. Он всю ответственность взял на себя. Лучше исчезнуть. Если его не поймают, то и не узнают, что Дэнни мертв. Если он не попадет под суд и не будет мелькать каждый день в газетах, шум скоро уляжется. Люди забудут о нем и о том, что он сделал.
      Один только Билл никогда не забудет.
      Он подумал, не направиться ли к Ист-Ривер, закрыть дверцы фургона, открыть окна на пару дюймов и разогнаться с набережной. Кто знает, когда его найдут?
      Но его могут найти слишком скоро. Его могут даже спасти. А тогда придется пройти через суд.
      Нет, лучше всего двигаться дальше.
      Так что он ехал и ехал, час за часом. Снегу мало-помалу набиралось, пока он пробирался через жилые кварталы Куинса, избегая района, где жили Ломы, избегая района, где находился Святой Франциск. Сейчас его уже ищет полиция, и два эти места, конечно, взяты под наблюдение.
      Близился рассвет, он был уже где-то на западном рубеже графства Нассо, когда заметил, что горючее на исходе. Нашел открытую заправку и залил бензин на колонке самообслуживания. Выпил у стойки чашку кофе, прихватил намазанный маслом батон. Расплачиваясь за все с клерком, бросил взгляд на портативный телевизор за стойкой и чуть не уронил чашку. На экране было его лицо. Клерк обратил внимание на его реакцию и тоже посмотрел на экран.
      - Ужас, правда - нельзя доверить ребенка священнику! - пропел он писклявым говорком уроженца восточных штатов. - Это значит, вообще никому нельзя доверять.
      Билл напрягся, готовясь бежать, уверенный, что служащий заметил сходство. Но, должно быть, экран был слишком маленький, а Билл на снимке был чисто выбрит, неплохо упитан и на несколько лет моложе, так что клерк не провел никаких параллелей. Билл пожал плечами и отвернулся, уставившись в ценник на бензин и еду.
      И тогда зазвонил телефон. Длинным звонком, который звенел и звенел. Клерк бросил сдачу в дрожащую руку Билла и посмотрел на аппарат.
      - Что такое? - сказал он.
      Билл тоже смотрел на телефон. Этот звонок! Он обернулся, обвел глазами пустое помещение, потом глянул в окна на заснеженные предрассветные улицы. Вокруг никого. Он вновь перевел взгляд на телефон, а служащий снял трубку.
      Как это может быть?
      Билл смутно расслышал знакомый испуганный голосок.
      Услышал, как клерк переспрашивает:
      - Что? Что ты сказал? Но я не твой отец, малыш. По слушай~
      Никто не знает, что он здесь, никто не преследовал его - этого не может быть!
      Если только~ если только тот, кто звонит, обладает не только человеческими возможностями.
      Но кто? Кто или что терзает его, издевается над ним, преследуя мольбой Дэнни о помощи?
      Еще одно доказательство, что жизнь его стала игрушкой чего-то предельно злого и нечеловеческого.
      С колотящимся, как паровой молот, сердцем, Билл поспешил к дверям. Прочь отсюда - под снег, в спокойный нормальный фургон и снова на улицы.
      Он понимал, что, если хочет остаться на свободе, надо убраться из города, из штата, из северо-восточной части страны. Но для этого придется проехать через Манхэттен.
      Нет - можно перебраться через мост Верразано, пересечь Стейтон-Айленд и улизнуть в Нью-Джерси.
      И он взял курс на юг к Белт-Парквей.
      Звонок переключили на Ренни звонил иностранец, голос с акцентом, но вполне внятный.
      - Господин детектив, сэр, я кажется, видел священника, которого вы ищете.
      Ренни схватил карандаш.
      - Где и когда?
      - В магазине, где я работаю, на Флорал-парк, не более часа назад.
      - Часа? Боже, чего вы так долго ждали?
      - Я не знал, что это он, пока не пришел домой и не увидел его на экране телевизора. Не совсем похож, но мне кажется, это был он.
      Опознание не назовешь положительным, однако это пока все, что есть.
      - Он был один?
      - Да, один. Ребенка с ним не было, по крайней мере, я не заметил.
      - Вы не видели, какую он вел машину?
      - Не помню.
      - Вы не посмотрели?
      - Может, и посмотрел, но я был так расстроен телефонным звонком, что~
      Ренни вдруг вскочил на ноги.
      - Телефонным звонком? Что за звонок?
      Человек описал точно тот же звонок, какой Ренни слышал в больнице, тот же самый звонок, тот же самый испуганный детский голос - все точно.
      Это дело рук Райана? И что за история с этими телефонными звонками? Их сам Райан устраивает, чтобы запутать дело? Или тут замешан еще кто-то?
      Час от часу дело становится совсем сумасшедшим.
      Лонг-Айленд~ Райан ведь вырос на Лонг-Айленде? В Монро-Виллидж, или как там его? Может, туда он и направляется. Держит путь домой.
      Он схватился за телефон.
      Пришло утро, и рассвело, но солнце скрывалось за низко нависшими облаками, которые затянули небо и продолжали засыпать город снегом. Весь мир, весь белый свет стал серо-белым. Дороги оказались практически в распоряжении Билла. Сегодня, в конце концов, Новый год, и снег валит как сумасшедший. Одни безумцы да те, у кого не осталось выбора, шатаются по улицам. Но езда была медленной и нелегкой. Белт-Парквей не расчищали, фургон переваливался с боку на бок, словно баржа в бурю, прокладывая себе путь зигзагами. Хорошо бы иметь привод на передние колеса.
      Дело пошло на лад, когда он въехал на нижний уровень моста Верразано. На его крытой поверхности снега было милосердно мало. За мостом лежал Стейтон-Айленд, за ним - Нью-Джерси и свобода.
      "Свобода, - мрачно подумал он. - Но не освобождение".
      - Где же он, черт его побери? - спрашивал Ренни всех и каждого.
      Он сидел за своим столом в дежурке, пытаясь координировать розыски отца Райана, и ждал, что один из сидящих вокруг детективов предложит блестящий ответ, а они только прихлебывали кофе да глядели в пол.
      Ренни оставалось ждать. И ожидание это было чистым адом.
      Они задействовали всю полицию Монро, всех, кого можно, - пускай ищут, парень-то их, местный. Кроме того, ублюдок мог быть в любой точке Лонг-Айленда. Черт, вдруг его там занесло где-нибудь на повороте, и он валяется в канаве, замерзая насмерть~ и бедный парнишка замерзнет с ним вместе. Он может~
      - Вроде бы засекли его на Стейтон-Айленде!
      Это Коннолли спешил по дежурке, размахивая полосой бумаги.
      "На Стейтон-Айленде? - подумал Ренни. Раньше Райана приметили на Флорал-парк, к востоку от Медицинского центра. Как его могли засечь на Стейтон-Айленде? Ведь это на западе?"
      - Когда?
      - Меньше получаса назад. Со стороны моста Верраза но. Вел старый "форд-кантри-сквайр".
      - Они задержали его?
      - Гм~ нет, - отвечал Коннолли. - Кто бы это ни был, он просто проехал. Он был один. Никакого ребенка не видно. Может, не он. Постовой было двинул за ним, но отвлекся на происшествие.
      - Проехал?
      Ренни сорвался со стула, выплеснув кофе на обшарпанный зеленый стол. Он не мог в это поверить. Никакой вины Коннолли тут не было, но ему захотелось его придушить.
      - Угу, только они думали, что успеют вовремя перекрыть остров.
      - Они думали?
      - Эй, Ренни, слушай. Я ведь всего-навсего передаю тебе то, что мне было сказано, правда? Я хочу сказать, они даже уверены не были, что это он, но все меры приняли и, как только разобрались с телефоном, сразу~
      Ренни прошиб озноб, словно его тряхнуло током.
      - С телефоном? Что за телефон?
      - Телефон-автомат в будке. Звонил, говорят, ребенок какой-то, в истерике, нельзя было так просто его оставить.
      - Это он был в фургоне! - заорал Ренни. - Черт побери, это он! Мы поймали этого сукина сына! Мы поймали его!
      Порядок!
      Билл оторвал билетик, высунувшийся из прорези в автомате, и миновал придорожную заставу на южной границе Нью-Джерси. Можно успеть в Геталс как раз вовремя. Не слишком заботясь о преследовании, он время от времени посматривал в зеркало заднего обзора, пока фургон вилял по скользким пролетам. Выехав на середину моста, он разглядел сквозь завесу снегопада группу мигающих синих огней, перекрывающих позади въезд со стороны Стейтон-Айленда.
      Если они сосредоточат поиски на Стейтон-Айленде, стало быть, он свободен. Но рассчитывать на это не следует. Так что лучше отмерить еще один штат от Нью-Йорка. Он увидел пометку на билетике с пошлиной, что поворот номер 6 - это выезд на ветку шоссе к пенсильванской заставе. Вот куда ему надо. Заехать миль на сто в Пенсильванию, оставить машину в торговом центре. Взять билет на автобус туда и обратно до Филадельфии. Оттуда на юг по трансамериканскому шоссе до самой Флориды. А потом - кто знает? Может, уплыть в рыбачьей лодке на Багамы. От Флориды это меньше ста миль, но он будет на британской территории, в сущности, в иностранном государстве.
      Он смертельно устал. Он пытался заглянуть в будущее, но ничего там не смог разглядеть. А назад он смотреть не мог. Господи, нет - только не назад. Ему надо забыть - забыть Дэнни, забыть Америку, забыть Бога, которому он верил, забыть Билла Райана.
      Да. Забыть Билла Райана. Билл Райан умер вместе со всем, во что некогда верил.
      Надо найти место, где его никто не знает, место, где он сможет отделаться от себя, отделаться от воспоминаний, отделаться от мыслей:
      Место, где нет телефонов.
      В груди его разливалась тяжесть. Теперь он остался один. Поистине один. Во всем мире нет никого, к кому можно было бы обратиться. Все, кого он когда-то любил, о ком он когда-то думал, либо ушли, либо остались в недосягаемости. Родители умерли; дом стал пустым местом с обгоревшим пятном в центре; возврата к Святому Франциску нет; церковь и "Общество Иисуса" отвергнут его и откажутся от него, если прийти к ним за помощью.
      И Дэнни умер~ бедный Дэнни тоже умер.
      Правда?
      Конечно. Упокоился с миром, лежа под четырьмя футами мерзлой, заваленной снегом земли. Как может быть иначе?
      Задрожав, он отбросил чудовищную возможность и прибавил газу, оставив все позади. Но ее призрак следовал за ним на юг через белую завесу снега.
      Часть третья
      Сейчас
      Январь
      Глава 20
      Пендлтон, Северная Каролина
      Субботнее утро и первоклассная погода.
      Трогаясь с парковки на Конвей-стрит, Билл наслаждался солнечным теплом, ощутимо пригревавшим затылок и плечи. Тепло для конца января, даже для января в Северной Каролине. Он только что приобрел по дешевке диск "Нотэриэс Берд Бразерс" и умирал от желания послушать его. Давненько не слышал мелодий "Трайбл Гезеринг" и "Дольфин Смайл"; их никогда не передают по радио, тем паче по местному.
      Он нажал кнопку радиоприемника - одного из немногих работавших в старенькой "импале" устройств - и тут же выключил, услышав, как кто-то поет жалобную, переработанную в стиле кантри вариацию "Йеллоу Берд". Волна тошноты ударила в стенки желудка, и он перенесся назад, на Багамы, где потерял два года на кучке крошечных островков под Тропиком Рака.
      Он прибыл в Вест-Палм проездом на исходе первого дня нового года. На следующее утро первым делом нанял шестнадцатифутовый катер, загрузил в него запас горючего и пошел следом за туристическим пароходом к Багамам. Бен зин кончился за четверть мили до Большой Багамы, и оставшуюся часть пути пришлось проделывать вплавь. Добравшись до берега в Вест-Энде, он какое-то время сидел на песке, не в силах пошевельнуться. Теперь он был на британской земле, что добавляло ко всему, оставленному позади, еще и родную страну.
      Кроме жизни, у него было только одно, с чем можно расстаться. "Уильям Райан, "Общество Иисуса", - написал он на мокром песке, повернулся и побрел прочь.
      К тому времени, как он достиг Фрипорта, одежда на нем высохла.
      За следующий год он перепробовал многое, взирая на жизнь сквозь пелену дешевого рома. Включая наркотики. Почему бы и нет? Чего бояться? Он больше не верил Богу, по крайней мере, тому Богу, которому привык верить. И больше не считал себя священником. Как можно? Он почти не считал себя человеком. После того, что он сделал. Закопал дитя, которое любил больше всего на свете. Похоронил заживо. Не имеет значения, что он совершил это из любви, чтобы вырвать мальчика из объятий терзающих его сил, - он совершил это! Выкопал яму, и положил ребенка, и засыпал его в ней.
      Злодеяние - то самое Злодеяние, - так он стал называть это. И память о тяжело нагруженной грязью лопате в руках, о маленькой, содрогающейся, закутанной в простыню фигурке, которая скрывалась под комьями сыплющейся земли, была невыносимой. Ему надо было стереть ее, всю целиком.
      Он жил в комнатках на задворках во Фрипорте на Большой Багаме, в Хоуп-Тауне на Большом Абако, в Говернор-Харбор на Элевтере. Денег хватило ненадолго, и скоро он оказался на Нью-Провиденсе, ночевал каждую ночь на песке - опустошенный, как валяющиеся вокруг высохшие раковины, - а днем слонялся по Кейбл-Бич, продавал пакетики арахиса или разменивал шиллинги для поездки вокруг Парадайз-Айленда, получая два бакса за каждого пассажира, которого уговаривал прокатиться на катере, и пять за каждого, кто решался на путешествие по морю, и тратя все на то, что можно было выкурить, проглотить или вынюхать, чтобы вытравить память о том самом Злодеянии.
      Он провел больше года в постоянном дурмане или опьянении или и в том, и в другом вместе. Он не знал никаких границ. Принимал все, что попадалось под руку. Пару раз превышал дозу и чуть-чуть не загнулся. Не раз серьезно подумывал, не хватить ли как следует через край и покончить со всем, но все же удерживался.
      Наконец организм взбунтовался. Плоть желала жить, хоть этого и не желал разум, и желудок отказался принимать любую жидкость. Волей-неволей он протрезвел. И обнаружил, что вполне можно существовать с ясной головой. То самое Злодеяние уплывало в прошлое. Раны, которые оно оставило, не исцелились, но из открытых язв превратились в средоточие постоянно ноющей боли, которая только изредка вспыхивала в агонии.
      И эта агония вновь и вновь бросала его в самое черное отчаяние. Он был в наркотическом ступоре и не помнил первую годовщину того самого Злодеяния, но никогда не забудет вторую - он провел почти все новогодние праздники, уткнув в правый глаз тупое дуло заряженного "магнума-357". Но так и не смог спустить курок. Когда встало солнце нового года, он решил пожить еще немножко и посмотреть, не удастся ли привести в некое подобие порядка то, что осталось от его жизни.
      Он выяснил, что не утратил навыков обращения с моторами внутреннего сгорания, и устроился на поденную работу в судовую мастерскую Мора на Поттерс-Кей под мостом Парадайз-Айленд. Работа с моторами скоро принесла ему заслуженный авторитет и уважение лодочников, действующих по обеим сторонам закона, так что, затеяв приготовления к возвращению в Штаты, он мог обратиться за советом к верным людям и с удивлением выяснил, что стать другим человеком за деньги легче легкого.
      И родился заново~ как Уилл Райерсон.
      Ему посоветовали выбрать имя поближе к своему собственному, чтобы легче заглаживать случайные промахи при произнесении или написании нового. А теперь имя Уилла Райерсона стало гораздо ближе ему, чем когда-либо было имя Билла Райана.
      Но отец Билл не умер. Несмотря на все происшедшее, выживший в нем священник страстно желал верить в Бога. Выживший в нем иезуит все еще пробивался сквозь оболочку Уилла Райерсона. И он уступил им. Он снова начал совершать ежедневную службу. Он все еще надеялся отыскать путь назад. Но как? У убийства нет срока давности.
      За три года, прожитых в Северной Каролине, он вновь обрел некое равновесие. Он не был счастлив - и сомневался, что когда-нибудь снова сможет быть счастлив по-настоящему, - но примирился с существованием.
      И сейчас, солнечным субботним утром, Билл заметил, что на тротуаре мелькает одно из немногих светлых пятнышек в его жизни. Стройная сногсшибательная блондинка, вслед которой поворачивались все головы. Лизл. И одна. Теперь она почти никогда не бывает одна. Билл тормознул на углу, загородив ей дорогу, когда она шагнула с тротуара на мостовую.
      - Эй, красотка! Прокатимся?
      Он увидел, как головка ее вздергивается, а нижняя губка оттопыривается, словно она готовится отшить приставалу, а потом просияла улыбка. И какая улыбка! Как будто солнышко выглянуло из-за низких туч.
      - Уилл! Вы меня здорово разыграли!
      - Подходящий денек для этого. Но я серьезно насчет прокатиться. Так как?
      Он надеялся, что она скажет "да". Кажется, прошла целая вечность с тех пор, как у них находилось достаточно времени для достойной беседы.
      Она секундочку поколебалась, потом пожала плечами.
      - Почему бы нет? Надо быть полной дурой, чтобы отказываться.
      Он наклонился и открыл перед ней дверцу.
      - Давно не виделись, Лизи.
      - Очень, - сказала она, ныряя в дверцу и захлопывая ее за собой.
      - Куда прикажете ехать?
      - Мне все равно. Может быть, на скоростное шоссе? Прокатиться, так с ветерком.
      Билл направился к выезду из города, поражаясь превратностям судьбы. Вот он, потрепанный, бородатый, с конским хвостом, расстриженный священник, которому с виду все пятьдесят, катит под сияющими небесами в машине с откидным верхом с очаровательной тридцатидвухлетней блондинкой. И чувствует себя ошалевшим школьником, только что подцепившим местную королеву красоты.
      Может быть, счастье не такая уж несбыточная мечта.
      - Чему вы улыбаетесь? - поинтересовалась Лизл.
      - Ничему, - сказал он. - Всему.
      Он обогнал какого-то велосипедиста, и Лизл заметила:
      - Осторожно, слизняк ползет.
      Билл пристально посмотрел на нее. Раньше они раз сто, как минимум, натыкались на этого парня на велосипеде, и она никогда не бросала таких оскорблений. Хотя Билл не знал его имени, парень был известной в городе личностью. Билл никогда с ним не заговаривал, но мог судить по чертам лица, по отсутствующему, напряженному выражению, с которым он крутил педали велосипеда, по одежде и нелепой широкополой шляпе, которую он надевал ежедневно, что парень умственно отсталый. Билл представлял себе мать парня, как она готовит и собирает ему завтрак, укладывает в маленький яркий рюкзачок, который висел у него на спине, и провожает его каждым утром из дому. Скорее всего, он работает в ремесленных мастерских на другом конце города.
      - Не с той ноги поднялись нынче утром?
      - Вовсе нет, - проворчала Лизл, когда они миновали парня. - Просто нельзя выпускать на дорогу подобных мутантов.
      - Вы меня дразните, что ли? Я этого парня не знаю, но горжусь им. Сам одевается, добирается до работы, делает что-то собственными руками, может быть, на пределе возможностей, но вот он тут, каждый день, на велосипеде дождь или солнце - едет на службу и обратно. И вы этого у него не отнимете. Это все, что у него есть. - Правильно. Пока у него по пути не случится приступ и его не собьет машина, после чего родня выдоит из водителя все до капли. Билл потянулся и пощупал ей лоб.
      - Вы заболели? У вас лихорадка?
      Лизл рассмеялась.
      - Я в полном порядке. Забудем об этом.
      Билл пытался забыть, пока пересекал сороковое шоссе и брал курс на север, пока автомобиль проплывал по дороге и они беседовали о том, что поделывали, что читали, но во всем, что она говорила, он отмечал тонкие новые нюансы. Эта Лизл отличалась от женщины, которую он знал два прошедших года. Словно она за недели, миновавшие после рождественской вечеринки, начала покрываться скорлупой, словно принялась лепить вокруг себя твердую раковину. И все, о чем ей хочется разговаривать, сводится к Рафу Лосмаре.
      - Есть что-нибудь из полиции штата о том странном телефонном звонке? спросил он столько же из искреннего любопытства, сколько с намерением увести беседу от Рафа. - Нет. Ни слова. Да мне все равно. Слава Богу, я больше его никогда не услышу.
      Она передернулась таким манером, что он с облегчением узнал и припомнил прежнюю Лизл.
      Билл удивился, когда Лизл рассказала ему, что по поводу звонка ведется расследование. И все еще не представлял себе, каким образом полиция штата Северная Каролина связала с этим звонком его и предъявляет для опознания ту старую фотографию. Это, должно быть, работа Ренни Аугустино, тем более что, похоже, именно этот снимок рассылала нью-йоркская полиция пять лет назад. Фото тогда уже было старым. Теперь Билл на двадцать фунтов легче и на десять лет старше священника на снимке.
      И во многом другом он изменился. Рождественская неделя в аду пять лет назад плюс первый год - потерянный год - жизни на краю Багамских островов произвели свою череду перемен. В тот год он околачивался среди подонков, считая, что даже эта компания слишком хороша для него; его порезали и несколько раз перебили нос в пьяных драках, затеянных им самолично. Время добавило глубоких морщин на щеках и вдоль шрама на лбу, обильной седины в волосах. Теперь он зачесывал волосы назад, собирая, как правило, сзади в хвостик, демонстрируя, как они отступают с висков. Все это плюс густая борода делает его больше похожим на более смуглого, более плотного Уилли Нельсона, чем на молодого, с детским лицом, отца Билла на старом фото. Так что нечего удивляться, что Лизл не узнала его. Но он все-таки удивился. Он не привык, чтобы ему везло.
      Шоссе стало заполняться машинами, движение несколько замедлилось.
      - Куда это все направляются? - спросила Лизл.
      - Тепло, светит солнце, суббота. Куда еще все могут направляться?
      Лизл откинулась на спинку сиденья.
      - Ну конечно. В "Большую страну".
      Грандиозный парк развлечений с комплексом африканского сафари открылся несколько лет назад и быстро стал крупнейшим аттракционом в восточной части штата. Местным жителям нравилось все, что давало новые рабочие места и способствовало экономическому подъему, но дорожные пробки не нравились никому.
      - Хотите поехать? Давненько мы не были на сафари.
      - Нет, спасибо, - отказалась она, энергично тряхнув головой. - Я не расположена толкаться в толпе.
      - Верно, - улыбаясь, сказал он, - я это заметил.
      Может быть, у нее обычное женское нездоровье. Наконец они добрались до того места, где обнаружилась одна из добавочных причин затора - заглохший фургон, старенький "форд-кантри-сквайр", точно такой же, какой некогда был у Святого Франциска. Капот поднят, в моторе копается мужчина в джинсах и фланелевой рубашке. Проезжая, Билл заметил полные горя глазенки четырех ребятишек, сидевших позади, откровенную злость и обиду на лице толстой женщины на переднем сиденье, потом проследил за взглядом мужчины, который в замешательстве уставился на мертвый мотор. Было что-то в глазах этого парня, отчего у Билла горло перехватило. Он в один миг прочитал в них все трудяга, обычно не при деньгах, пообещал свозить жену с ребятишками на целый день в "Большую страну". Случай редкостный. А теперь они никуда не доедут. Буксировка и последующий ремонт, скорее всего, съедят весь запас наличных; даже если нет - день подойдет к концу, и наступит пора возвращаться. Если б в глазах мужчины читалась застарелая злоба или уныние, Билл проехал бы мимо. Но он разглядел в них покорность перед поражением. Еще один шаг назад, к крушению и без того надломленной личности.
      Билл свернул в специальный "карман" на скоростном шоссе, остановившись перед фургоном.
      - Что вы делаете? - спросила Лизл.
      - Хочу помочь этому парню сдвинуться с места.
      - Уилл, мне не хочется здесь сидеть и~
      - Только одну минуту.
      Он поспешил к фургону. Мотор "кантри-сквайр" знаком ему не хуже бревиария. [у римско-католических священников книга из четырех частей (по четырем временам года), содержащая короткие выдержки Библии, сочинений отцов Церкви, жития святых, псалмов, молитв, гимнов других текстов, которые используются в ходе службы] Если поломка не очень серьезная, он исправит ее.
      Билл облокотился на крыло и взглянул поверх мотора на парня, который, возможно, был лет на десять - пятнадцать младше его, но моложе не выглядел.
      - Заглох?
      Парень подозрительно покосился на него. Билл этого и ожидал. Люди склонны поглядывать искоса на предложения о помощи, исходящие от бородатых типов с конскими хвостами.
      - Угу. Заглох, когда мы застряли в пробке. Трещит и не заводится. Боюсь, я не очень-то разбираюсь в машинах.
      - Зато я разбираюсь. - Билл принялся откручивать гайку на крышке воздушного фильтра, открыл карбюратор и велел:
      - Садись в машину и нажми на педаль газа. Один раз.
      Парень сделал, что было сказано, и Билл тут же заметил, что дроссельная заслонка не движется. Заело. Он улыбнулся. С этим нетрудно справиться.
      Он освободил заслонку, придержал ее в открытом положении и крикнул:
      - Все в порядке, давай еще попробуем.
      Мотор крутился, прокручивался, но не заводился.
      - Так и раньше было! - прокричал водитель.
      - Давай, давай еще!
      И он завелся. Мотор задрожал, затрясся, взревел, пробудился к жизни, выбросив огромный клуб черного дыма из задней трубы. С этими моторами вечно так. Под хор радостных детских голосов из машины Билл побежал к собственному автомобилю, открыл багажник и вытащил из ящика с инструментами спрей со смазкой. Спрыснул шарниры заслонки, надел крышку, захлопнул капот.
      - Вычисти карбюратор и проверь дроссель как можно скорей, посоветовал он мужчине, - иначе это случится снова.
      Парень сунул ему двадцатку, но Билл вернул ее.
      - Купи ребятишкам лишний хот-дог.
      - Бог вас благословит, мистер, - сказала женщина.
      - Не думаю, - тихо сказал Билл, когда они тронулись с места.
      Он помахал в ответ улыбающимся детям, высовывающимся из окна, и пошел к своей машине.
      - Ну вот, - сказал он Лизл, заводя "импалу", - это не долго.
      - Милосердный самарянин, - сказала она, с досадой качнув головой.
      - Почему бы и нет? Это не стоило мне ничего, кроме нескольких минут работы, которую я все равно с удовольствием делаю в свободное время, и буквально сберегло для шестерых человек целый день.
      Лизл дотянулась и коснулась его руки.
      - Вы хороший человек, Уилл. Но вы не должны позволять каждому встречному пользоваться своей добротой. Они сожрут вас заживо, если вы им разрешите.
      Билл повернул к очередному выезду со скоростного шоссе, развернулся и снова выехал на дорогу, взяв курс на юг к городу. Его расстроило ее замечание.
      - Никто не пользуется моей добротой, Лизл. Я увидел человеческое существо, которое нуждалось в помощи; мне некуда было спешить, и я протянул ему руку. Вот и все. Невелико дело. Я уехал, думая о себе чуточку лучше, и он уехал, думая чуточку лучше о других людях. А глубоко в душе я надеюсь, что связал первое звено некой цепочки - может быть, в следующий раз он увидит кого-то, кому требуется рука помощи, и остановится. Вот в чем дело, Лизл. Все мы варимся в одном котле.
      - А почему вам так важно думать о себе лучше?
      Вопрос застал его врасплох. Если бы вы только знали, леди.
      - Я~ я считаю, это всем нужно - чуточку. Я хочу сказать, очень многие не сознают, что могли бы быть лучше или поступать лучше. Мне приятно думать, что я могу изменить что-то. Я не говорю изменить мир, хотя, если подумать, изменяя к лучшему чью-то жизнь, вы тем самым изменяете мир, правда? Ничтожнейшая перемена, но мир - хотя бы какая-то его частичка становится лучше, когда вы ее производите.
      Ему понравилась эта мысль.
      - Если вы желаете стать жертвенным агнцем, я уверена, очень многие выстроятся в очередь, чтобы откусить от вас кусочек.
      - Но я говорю не о жертве. Я говорю о простых, добрых, братских отношениях, о поступках, подобающих члену команды космического корабля под названием Земля.
      - Вы не член команды. Вы командир. Подумайте, Уилл. Способен ли кто-то из них сделать что-нибудь - по-настоящему сделать - для вас?
      Он задумался и устрашился ответа. Кто в целом мире мог помочь ему? Есть ли на свете хоть один человек, который мог бы снова наладить его жизнь?
      - Нет, - тихо произнес он.
      - Вот именно. Высшие держатся поодиночке. Мы - острова. Нам надо учиться жить отдельно от остальных.
      Билл смотрел прямо перед собой на дорогу. "Лизл, не надо стремиться стать островом. Я знаю, что это такое. Я живу на острове пять лет, и это настоящий ад".
      Но тут какое-то произнесенное ей слово назойливо засвербило в его мозгу.
      - Высшие? Вы говорите "высшие"? Это еще что такое?
      И она прогрузилась в пространную диссертацию о "высших" и "прочих", постоянно, где надо и где не надо, используя в качестве знаков препинания фразу "Раф говорит".
      - Какая куча элитарного дерьма! - сказал Билл, когда она закончила. Раф что, действительно верит в этот бред?
      - Разумеется, - подтвердила она. - И это не бред. На вас влияют культурные традиции. Раф говорит~
      - Не важно, что говорит Раф. А что говорит Лизл?
      - Лизл говорит то же самое. Вас, и меня, и многих других приучили не признавать, кто мы такие на самом деле, чтобы нас легче было использовать. Оглянитесь вокруг, посмотрите на мир реально, и вы увидите, что это правда.
      Билл уставился на нее.
      - Что с вами происходит, Лизи?
      Она повернулась к нему с искаженным от злобы лицом. - Не задавайте мне этого вопроса! Мне его вечно родители задавали, и я никогда больше не желаю его слышать!
      - Ладно, ладно, - успокоил ее Билл, изумленный этим взрывом, остыньте. Я вам не родитель.
      Он провел остаток обратного пути к городу, пытаясь растолковать ей изъяны в извращенном эгоизме Рафа - эгоист сам по себе плох, но когда он отказывается признавать ценность всех других "эго" вокруг себя, то в результате жертвует не только логикой, но и сочувствием.
      Но Лизл ничего не принимала. Она полностью погрузилась в философию Рафа.
      Постепенно в душе Билла нарастало глубокое беспокойство.
      Что происходит? Такое впечатление, что Раф преображает Лизл изнутри, прямо у Билла под носом.
      Понятно, как это случилось. Лизл, столь ранимое и уязвимое существо, была настоящей клушей-наседкой. Плохое мнение о себе, эмоциональный надрыв - и вдруг появляется необычайно привлекательный молодой человек и сообщает, что она вовсе не клуша, какой привыкла себя считать, а белый лебедь. Немножко любви и привязанности, чтобы облегчить тяжелые переживания после развода, немножко нежности, немножко терпения, и Лизл открылась навстречу. А ему явно недостаточно физического обладания. Он пытается завладеть ее сознанием. И когда защитные барьеры Лизл окончательно рухнули, принялся заполнять пустоты в ее душе, которую воспитатели не позаботились снабдить системой ценностей, стал внушать перевернутую, порочную философию, позволяющую без труда обрести высокое о себе мнение, чего она была лишена всю свою жизнь. Но это ложная самооценка, добытая за счет других. А в ходе работы по перековке Раф стал для Лизл солнцем в окошке; теперь она вращалась вокруг него, и отныне лицо ее всегда обращено к нему, только к нему.
      Когда они въехали в город, Лизл попросила Билла высадить ее на стоянке в деловом центре, где оставила свою машину.
      - Спасибо за поездку Уилл. Это было грандиозно. Но я хочу поскорей снова свести вас с Рафом. Он вам откроет глаза. Вот увидите - это будет самое замечательное, что с вами когда-нибудь происходило.
      Она помахала рукой, повернулась и зашагала к своему автомобилю. Билл ощутил страшную горечь, глядя ей вслед.
      "Я теряю ее".
      Не тело и не любовь - для Билла это не имело значения, когда речь шла о Лизл, - но ее ум, ее душу.
      Раф. Что он с ней творит? Его действия и намерения выглядят почти~ зловещими. Впрочем, Биллу, должно быть, затаившаяся паранойя кружит мозги. Никаких дурных замыслов тут нет. Раф просто внушает Лизл свое собственное извращенное представление о мире. Извращенцы всегда так делают.
      Но, делая это, он превращает единственного в мире друга Билла в чужого ему человека. И Билл не собирается этого допускать. Лизл слишком невинная, слишком достойная личность, чтобы спокойно сидеть и смотреть, как все хорошее, что в ней есть, вылетает в черную дыру философии Рафа.
      Он должен помочь ей вырваться, даже если она не желает вырываться.
      Билл знал, что вступает в борьбу с опозданием. До этого самого дня он и не подозревал, что пора начинать борьбу. Но больше в сторонке стоять нельзя.
      Первым делом следует разузнать побольше об этом Рафе Лосмаре.
      Глава 21
      Эверетт Сандерс сидел в одиночестве у себя в кабинете и жевал двадцатую ягодку белого винограда. Сегодня ему не удалось найти ни одного достойного персика, так что пришлось довольствоваться виноградом. Он сложил сумку, в которой принес виноград, и сунул обратно в коричневый пакет с завтраком. Потом уложил пакет в кейс.
      Ну вот. Завтрак закончен. Время для сигареты номер шесть. Он закурил ее и потянулся за романом, который читал на этой неделе, - "Наследство Скарлатти" Роберта Ладлэма. Он наслаждался им чрезвычайно, до такой степени, что прочитал вчера ночью значительно больше нормы. Он вытащил из нагрудного кармана маленькую записную книжку. Да, так и есть. Вчерашняя запись. В сущности, когда он закрыл вчера книжку, была выполнена и сегодняшняя норма.
      Это ставит Эва в несколько затруднительное положение. Если сегодня во время обеденного перерыва снова взяться за роман, он продвинется еще дальше, и возникнет перспектива остаться в субботу без чтения. Конечно, всегда можно и в субботу начать книжку, предназначенную на следующую неделю - как правило, он впервые открывает ее днем в воскресенье, - но тогда полетит весь график следующей недели, и в будущий уик-энд он столкнется с еще более серьезной проблемой.
      Дилемма домино. Вполне вероятно, ее помог бы решить сборник коротких рассказов~ оттуда можно выбирать при необходимости, а потом~
      Нет. Он любит романы и будет читать романы.
      Почему бы сегодня вообще не отказаться от чтения? Сегодня, в конце концов, среда, вечером у него собрание. Если задержаться подольше, можно прийти домой и прямо лечь в постель в обычный час - в 23.30, сразу же после позднего выпуска новостей. Все, что ему сейчас требуется, - найти способ убить обеденное время, и он будет вольной птицей.
      Но запасными вариантами на обеденный перерыв он не располагает. Это означает, что образуется свободное время. Эв не любит свободного времени. Оно ему совсем ни к чему. Он знает по прошлому опыту, что, если позволить себе чересчур долго свободно размышлять, мысли могут пойти не в том направлении.
      Он испытывал искушение вернуться к терминалу и поработать над статьей для Пало-Альто, но и для этого в течение дня отведен определенный период. Сейчас этого делать нельзя.
      Эв начал чувствовать первые признаки беспокойства.
      Он подошел к окну и посмотрел туда, где обычно завтракала Лизл. В последние дни он не видит ее с газонокосильщиком. Может быть, еще слишком прохладно для завтраков на свежем воздухе.
      Закурив сигарету и глядя на пустую вершину холма, он стал анализировать другую причину, по которой ему следует избегать свободного времени: одиночество. Расписанный день не оставляет лишней минуты, чтоб ощутить пустоту существования.
      А его жизнь пуста - не правда ли?
      Он вздохнул, докурив сигарету до конца. Но ведь так и должно быть, хотя бы какой-то определенный период. Возможно, через несколько лет, если ему встретится достойная кандидатура, кто-то, кто сможет понять и принять его, он будет готов решиться на другую попытку. Ему тогда уже перевалит за сорок пять. Поздновато думать о новом браке. Но другие все время так поступают, почему же ему нельзя?
      Может быть, потому, что его первый брак был столь несчастным. Бедная, долго страдавшая Диана - что он заставил ее пережить! Она продержалась гораздо дольше, чем можно было надеяться, пока их семейная жизнь умирала медленной смертью, - и все из-за него. В один прекрасный день он может набраться храбрости и попробовать снова и во второй раз организовать все как следует, но это покуда исключено. Он все еще любит Диану.
      Он закурил сигарету номер семь и вышел в холл. Его вдруг потянуло в людскую компанию, но нечего даже думать найти ее на факультете во время обеденного перерыва. Почти все сотрудники удаляются туда, где можно спокойно поесть подальше от студентов с их вопросами и проблемами. Однако взглянуть все-таки стоит.
      Проходя мимо кабинета Лизл, он свернул, держась поближе к двери. Не заперто, и внутри кто-то есть. Он сделал шаг назад. Лизл сидит за терминалом. Настоящий работник, словно на производстве. Ему это нравится, особенно в женщинах. Он поколебался, потом стукнул по косяку.
      - Трудитесь изо всех сил? - спросил он.
      Лизл обернулась с испуганным выражением, потом улыбнулась. Улыбка у нее просто великолепная.
      - Эв! Что с вами? Случилось что-нибудь?
      - Ничего. Просто брожу по коридорам, ищу, с кем бы поговорить. Но если я помешал~
      - Что за глупости. Заходите, заходите. Постойте, я выключу~ - Она нажала пару клавиш, и терминал запищал. - И мы побеседуем.
      Она встала из-за компьютера, подошла к своему столу, указывая ему на кресло. Она еще похудела и стала теперь очень стройной. Абсолютно сногсшибательной в облегающем свитере и юбочке до колен. Совсем не то, чего следует ждать от преподавателя математики. Это заставило Эва задуматься. Привлекательность Лизл граничит с непрофессионализмом. Вероятно, студентам непросто сосредоточиться на ее лекциях, когда она вот в таком виде прохаживается перед аудиторией. Он спросил себя, стоит ли намекнуть ей на это~ чисто по-дружески. Или это его не касается?..
      - Итак, - произнес он, усаживаясь, - трудитесь над статьей?
      - Да. Продвигается вполне успешно. А ваша?
      - А я застрял на некоторых вычислениях, но, полагаю, в конце концов, все получится.
      Ему весьма любопытно, над какой темой она работает, но он знает, что интересоваться этим не подобает. Он уверен, что она напишет хорошую статью, и в то же время убежден, что его статья будет лучше. Это очень его волновало.
      Воцарилось молчание.
      - Так что же, - сказала она наконец, - чем вы занимались в последнее время, не считая статьи? Чем-нибудь интересным?
      Он рассмеялся. Интересным? Я? Интересное - значит неожиданное, а для Эва любая неожиданность означает проблему. Он с огромным трудом организовал жизнь так, чтобы исключить неожиданности и случайности, планировал день за днем так, чтобы каждый следовал предсказуемым распорядком, чтобы каждый вторник был точно таким, как любой другой вторник. Интересное? В его жизни нет места интересному. Он тщательно следит за этим.
      - Ну, в настоящий момент я читаю довольно занимательный роман, можно сказать, не из последних новинок, но любопытный. Это~
      - Извините, - произнес позади чей-то голос. - Я вам не помешал?
      Эв оглянулся и увидел этого парня Лосмару, с которым Лизл водит компанию. Удивительно, что она в нем нашла? Он совершенно иного типа, чем тот, который, с точки зрения Эва, подходил бы для Лизл. Слишком хрупкий, изящный и деликатный. Лизл соответствовал бы мужчина покрупней, физически повнушительней. Но, собственно говоря, до всего этого ему нет никакого дела. За многие годы он научился заботиться исключительно о своих собственных делах.
      - Привет, Раф, - сказала Лизл. - Помнишь доктора Сандерса?
      - Конечно, - сказал Лосмара, шагая вперед и протягивая руку. - Я прослушал несколько ваших лекций.
      - В самом деле? - сказал Эв, вставая и отвечая на рукопожатие. - Не припомню, чтобы я вас видел.
      Молодой человек улыбнулся.
      - Я обычно сажусь в последнем ряду. Прихожу только послушать, освежить математические познания. Для моих психологических целей нельзя отставать в математике.
      Эв ощутил, как его отношение к Лосмаре теплеет. Возможно, в нем есть нечто большее, чем он думал, возможно, под пижонской внешностью богатого мальчика скрывается подлинная глубина.
      - Надеюсь, они принесли вам пользу.
      - Они дали мне все, что я хотел узнать.
      Эв перехватил взгляд, которым обменялись Лизл с Лосмарой, и понял, что он тут как пятое колесо в телеге.
      - Ну, у меня еще куча дел. Рад был поговорить с вами, Лизл. Всего хорошего, мистер Лосмара.
      Они снова пожали друг другу руки, и Эв оставил влюбленных наедине. Он по-прежнему не одобрял романов между факультетскими преподавателями и студентами, даже когда они не задевали учебы, но вынужден был признать отношение Рафа Лосмары к занятиям свидетельствует, что он способен вырасти в достойного ученого.
      - Ты слушаешь лекции Эва? - спросила Лизл, закрыв дверь своего кабинета.
      Раф улыбнулся.
      - Врага надо знать досконально.
      - Эв не враг.
      - По-твоему, такой мелкий, ничтожный тип, как он, угрозы не представляет, но не удивляйся, когда он получит повышение, а тебя оставит за бортом.
      - Не получит, если моя статья так удачна, как я полагаю и как ты утверждаешь.
      - Сравнительные достоинства-статьи не играют роли. Единственное, что будет иметь значение, это пол.
      - Пол?
      - Да. Он - мужчина. Ты - женщина. Он получит место благодаря своей Y-хромосоме, благодаря тому, что болтается у него между ног.
      - Что за чушь, Раф.
      Он уже заводил разговор об этом и раньше, но Лизл не желала верить. И не верила до сих пор. Раф пожал плечами.
      - Ну, как знаешь. Сунь голову в песок и надейся на лучшее. Вот так Высшие и лишаются всего, чего заслужили, - позволяют слизнякам воровать у себя из-под носа.
      - Эв не слизняк. Он один из нас.
      - Эв? - Он издал резкий смешок. - Эверетт Сандерс? Высший? Ты шутишь!
      - У него блестящий ум, Раф. Он один из умнейших математиков, каких мне доводилось встречать. Он держится одиночкой, ему не требуется признание толпы - если уж существует на свете остров, так это он. Все, что о нем можно сказать, подтверждает его принадлежность к Высшим.
      - Он ничтожество, ни на что не пригодное, актеришка, - продолжал Раф срывающимся от презрения голосом. - Разыгрывает из себя умника, а на самом деле всего-навсего законченный позер.
      Когда Раф принимался за это - противоречил ей, изводил ее, - она его почти ненавидела.
      - У тебя нет необходимой квалификации, чтобы судить о его работах! бросила Лизл.
      Это замечание произвело желаемый эффект. Раф повернулся к ней, подняв брови, с играющей на губах улыбкой.
      - А я не сужу о его работах, Лизл. Я сужу о человеке. Я говорю, что он один из них, и при небольшой помощи с твоей стороны докажу свою правоту.
      Лизл сделала глубокий вздох. Примерно это она и боялась услышать.
      - При какой помощи?
      - Ключи. Добудь мне его ключи на полчасика, и я получу все необходимые доказательства.
      - Как я могу~
      - Придумай какую-нибудь историю. Потеряла свои ключи от входной двери в здание или что-нибудь в этом роде. Очаруй его, только добудь ключи.
      - И что ты с ними собираешься делать?
      - Не важно. - Полуулыбка превратилась в широкую ухмылку. - Скоро узнаешь. Ну что, принимаешь вызов?
      Не отвечая, Лизл прошла мимо него, толкнула дверь, направилась вниз по коридору и постучала в незапертый кабинет Эва.
      - Эв, - сказала она, когда он оглянулся, сидя за рабочим столом. - Я оставила дома ключ от служебки. Нельзя ли позаимствовать ваш?
      - Разумеется, Лизл.
      Он подошел к пальто, аккуратно висящему на вешалке за дверью, полез в боковой карман и вытащил связку ключей. Выбрал один, показал ей и протянул всю связку.
      - Вот этот от служебки, - сказал он.
      - Я все вам верну, - сказала она.
      - Не торопитесь, Лизл, - с улыбкой ответил он. - Я вам доверяю.
      "Проклятие! - подумала она, благодаря его. - Зачем же ты это сказал?"
      Возвращаясь к себе, Лизл замедлила шаг. Ее подташнивало, и она ощутила внезапное желание броситься назад, швырнуть связку в костлявые пальцы Эва и велеть ему никогда, никогда, никогда близко не подпускать ее к этим ключам. Но не может же она поддаться столь безосновательному порыву. Что подумает Раф?
      Бывали моменты - и сейчас наступил один из них, - когда она задавалась вопросом, не чересчур ли волнует ее то, что подумает Раф. Но она ничего не могла поделать. Это ее волновало. Ее волновал Раф. Она так боялась, что он посчитает ее никчемной, так боялась совершить что-то, из-за чего он ее бросит. Ибо Лизл точно знала, что на самом деле она никакая не Высшая. Да, Раф ее так называет и вроде бы не имеет сомнений на этот счет, но сама Лизл преисполнена этих самых сомнений. Она чувствует себя обманщицей. Ей приходилось читать, что многие состоявшиеся люди - нейрохирурги, судьи, государственные деятели - переживают то же самое~ глубоко в душе сознают, что их жизнь - обман, успехи достигнуты хитростью и удачей, что они вовсе не такие выдающиеся деятели, какими кажутся, и живут в вечном страхе, опасаясь сделать неверный шаг, который обнаружит перед всеми их ничтожество.
      Лизл испытывала похожие ощущения в колледже и в аспирантуре. Дело шло с легкостью, профессора постоянно твердили, какой у нее блестящий ум, восхищались ее работами, но в глубине души она никогда им не верила. Раф ей это точно известно - свалил бы вину за эту ее неуверенность на отношение к ней родителей, но поиски виноватых не помогали Лизл избавиться от мысли, что все ее академические успехи - мыльный пузырь; в один прекрасный день он лопнет, и мир увидит, что внутри - голая, перепуганная, ни на что не способная маленькая девчонка.
      Лизл была убеждена, что Брайану удалось заглянуть в этот пузырь. И поэтому он ее бросил. Она не допустит, чтобы в него заглянул Раф. Она будет делать то, что должны делать Высшие, пока сможет. В общем-то дело привычки - делить мир на людей, с которыми надо считаться, и людей, с которыми не надо считаться, на немногих, о ком стоит знать, и огромное большинство, о котором не стоит задумываться. Она практикуется. Само собой это никак не получалось, но она старалась привыкнуть. И, возможно, если удастся на протяжении долгого времени делать то, что должны делать Высшие, она действительно станет одной из них.
      Так что она передаст Рафу ключи, но не позволит проделывать с Эвом никаких трюков. Эв слишком хороший человек.
      Она вернулась в кабинет и бросила связку ключей в протянутую ладонь Рафа.
      - Вот, - сказала она. - Но, я надеюсь, ты не планируешь ничего грязного.
      Раф пожал плечами.
      - Грязных трюков? Это забавно, но за прошлый месяц мы столько проделали их с Брайаном, что вполне хватит для достойного завершения года, правда?
      Лизл улыбнулась. Да, правда. Они оформили на адрес приемной Брайана подписку на "Адвоката" и другие издания для гомосексуалистов; Раф подал заявку от его имени на членство в "Северо-Американской ассоциации мужской однополой любви"; пару раз они посидели в его приемной, засовывая вырезки и фотографии с жуткой порнографией между страницами разложенных для посетителей журналов "Пипл", "Тайм" и "Образцовое домоводство". Теперь сексуальная ориентация доктора Брайана Каллагена стала предметом серьезной озабоченности его коллег по Медицинскому центру.
      Но самой замечательной стала проделка с табличкой, которую они однажды ночью, незадолго до того, как Брайан должен был возвращаться домой из больницы, прицепили к его черному "порше". Горящими на черном фоне оранжевыми буквами на ней было написано: "Назад! Убью каждого черномазого, кто сунется".
      На стоянке было темно, Брайан подошел к автомобилю с другой стороны. Ни сном ни духом не подозревая о существовании таблички, он остановился у светофора в черном квартале города, и на машину набросилась компания разъяренной молодежи. Лизл с Рафом следовали за Брайаном, пропустив вперед несколько машин, и видели, как юнцы колотили в окна, выдирали радио- и телефонную антенны, царапали дверцы и капот. Лизл поразилась, уличив себя в страстной надежде, что парням удастся взломать дверцы и выместить злобу на самом Брайане. Осознание, что она может желать что-то подобное, довело ее до тошноты. В душе каждого есть свои темные пятна, но, похоже, ее пороки все явственнее выступают на поверхность. Это ее встревожило.
      Но Брайан умчался прежде, чем они успели до него добраться. До того как он вырвался, юнцы сорвали табличку и растерзали ее, так что он, несомненно, остался в полном недоумении по поводу причин нападения.
      Лизл, однако, заметила, что теперь он ездит домой более длинным кружным путем.
      - Сейчас все это кажется полным ребячеством, - сказала Лизл, снова встревожившись из-за открытых в себе темных пятен.
      - Потому, что грязные трюки сослужили свою службу. Они продемонстрировали, что у него нет полной власти, и что на самом деле ты имеешь над ним власть. Ты можешь сделать его жизнь несчастной, когда пожелаешь, и можешь оставить его в покое, когда пожелаешь. Когда этого пожелаешь ты - вот в чем урок. А теперь, после того как ты его усвоила, можно переходить к другим вещам, оставив доктора Каллагена лежать по ночам без сна, гадая, кто, гадая, почему, гадая, что будет дальше.
      - Я не желаю оставлять Эва в таком положении.
      - Не беспокойся. Мы просто немножечко пошпионим за профессором Сандерсом. Вот и все. Посмотрим, чем он живет.
      - И ничего больше. Обещаешь?
      - Мне больше ничего и не надо, чтоб доказать, что он пустышка.
      - На этот раз ты ошибаешься, Раф. По-моему, Эв один из тех, кто действительно представляет собой то, чем кажется.
      - Таких не бывает, - отрезал Раф. - И я докажу тебе это сегодня, когда мы обыщем его квартиру.
      У Лизл судорогой свело желудок. Ведь это же взлом и вторжение! Не слишком ли далеко они зайдут? Но отступать невозможно. Пока невозможно. Невозможно капитулировать перед Рафом с его теорией по поводу Эва. Ибо Лизл знает, что он ошибается.
      - Не можем мы это сделать. Нет - ведь он будет дома~
      - Его не будет, - заверил Раф. - Сегодня среда. Каждую среду по вечерам он уходит.
      - В самом деле? - Ей с трудом верилось, что Эв вообще куда-то выходит. - Куда?
      - Не знаю. Может быть, как-нибудь мы за ним проследим. Но сегодня воспользуемся достоинствами его нерушимого распорядка и пошарим в берлоге, посмотрим, чем он живет.
      - А это честно, Раф?
      Он рассмеялся.
      - Честно? Разве тут дело в честности? Это слизняк, который изображает из себя Высшего. Мы должны расставить все по местам.
      - Почему мы должны~
      - Собственно говоря, - продолжал Раф, принимаясь расхаживать по кабинету, рубя рукой воздух, - есть у меня подозрение, что доктор Эверетт Сандерс - педик.
      - Брось, Раф.
      - Нет. Я серьезно. Смотри, возьмем его имя - Эв. Разве нормальный человек позволит называть себя Эв? Это чересчур женственно. А какой он чистюля, какой аккуратный и обстоятельный! Как старая дева. Ты когда-нибудь видела его с женщиной?
      - Нет. Но я никогда не видела его и с мужчиной тоже. Может быть, его просто не интересует секс.
      - Может быть. Но он что-то скрывает. Будь уверена. Тебе никогда не попадалась на глаза его биография?
      - Нет. Зачем она мне?
      - Там десять лет выпадают. Закончил с отличием Эмори, проработал несколько лет, потом получил степень магистра в Дьюке, начал писать докторскую диссертацию, потом приехал сюда, в Дарнелл.
      - Ну и что тут такого? Многие люди занимаются реальным, практическим делом, прежде чем продолжать научную карьеру.
      - Правильно. Но из его биографии выпали десять лет.
      - Десять лет?
      Раф кивнул и положил ладони ей на плечи, поглаживая пальцами шею, отчего по рукам у нее побежали приятные мурашки.
      - Как будто под землю ушел. Он никому не рассказывал, что делал все эти десять лет, стало быть, что-то скрывает. И мы собираемся выяснить, что именно.
      Он принялся разминать напряженные мускулы ее щеп и плеч, магическим образом расслабляя их. Она закрыла глаза и начала успокаиваться. Как всегда, прикосновение Рафа заставило развеяться сомнения, прогнало опасения. Ничто больше не имело значения, кроме того, чтобы он был рядом. Слушая его мягкий голос, она ощущала, что приходит в согласие с ним. Ей уже становилось очень интересно.
      Что скрывает Эв?
      Эверетт Сандерс, доктор философии, где ты, дери тебя в душу?
      Ренни сидел и курил сигарету на лестнице многоквартирного дома. Ждал. Он прождал здесь чуть ли не полный день. Должен же этот субъект Сандерс явиться рано или поздно. Будем надеяться, что рано.
      У него уже почти никого не осталось. И почти не осталось надежд. Он проверил всех в списке гостей Лизл Уитмен - кроме двоих. Если не вытащить ни куска дерьма из этого или из другого, последнего, придется записывать путешествие в чистый убыток. А это немыслимо. Мидтаун-Норт вбухал сюда чересчур много времени, денег и благих пожеланий. С этим надо считаться.
      И не просто считаться - надо вернуть все сторицей. Ему надо, чтобы возник Эверетт Сандерс, доктор философии, иначе говоря, отец Уильям Райан из "Общества Иисуса" зашагал по ступенькам, опустив голову, погрузившись в думы. Ренни моментально узнает его и скажет: "Эй, отец Билл! Как поживает Дэнни?" Потом проведет хук правой и отправит отца в нокаут. И к черту формальности с выдачей преступника - он потащит его обратно в Куинс на расправу.
      Мечты. Сладкие мечты.
      Когда он, замечтавшись, раздавливал окурок самой последней сигареты на каменной ступеньке, в подъезд вошел костистый тип в желтовато-коричневом дождевике. С первого взгляда он показался старше, но вблизи Ренни определил, что ему где-то за сорок. Это желтушное очкастое привидение не могло быть Райаном - точно. И хорошо бы, если б оно не было также и Сандерсом. Потому что иначе останется только один, кого можно проверить.
      - Прошу прощения, - произнес Ренни, вытаскивая жетон. Он пользовался своим нью-йоркским значком, но никому не давал взглянуть на него как следует, так, чтобы люди могли сообразить, что выдан он далеко-далеко от Северной Каролины.
      Тип резко затормозил и уставился на него.
      - Да? - голос у него был сухой и холодный, словно пустыня ночью.
      - Не вы ли будете профессор Сандерс? - "Умоляю, скажи "нет".
      - Да, а что? А вы кто такой?
      "Черт!"
      - Я - детектив, сержант Аугустино из полиции штата, - он на секунду посреди фразы сверкнул своей медалью - расследую инцидент на вечеринке доктора Лизл Уитмен в прошлом месяце.
      - Инцидент? На вечеринке? - На мгновение на физиономии типа нарисовалось искреннее недоумение, а потом она прояснилась. - Вы имеете в виду Рождество! А почему вы расследуете инцидент на ее вечеринке?
      - Там прозвучал некий странный телефонный звонок, и~
      - Да, действительно. Помню, она упоминала об этом. Кажется, это ее страшно расстроило. Но мне очень жаль, я ничем не могу вам помочь.
      Ренни выдавил из себя улыбку.
      - Возможно, вы сможете нам помочь гораздо больше, чем думаете. Видите ли, очень часто~
      - Я не присутствовал там, сержант.
      Ренни автоматически глянул на зажатый в руке листочек бумаги.
      - Ваше имя указано в списке.
      - Я был приглашен, но не пошел. Я не хожу на вечеринки.
      Ренни окинул чопорного, аккуратного доктора Сандерса еще одним быстрым и пристальным взглядом. "Да, похоже, не ходишь".
      - Ну, тогда, может быть, вы поможете вот чем. - Он вытащил из внутреннего кармана фото отца Райана и протянул его Сандерсу. - Вы когда-нибудь видели этого человека? Не важно где.
      Сандерс начал было отрицательно мотать головой, потом остановился. Он взял снимок у Ренни и принялся разглядывать его, так и сяк вертя головой.
      - Странно~
      Ренни почувствовал, как сердце его набирает темп.
      - Странно? Что странно? Вы его видели?
      - Не уверен. Что-то смутно знакомое, но узнать не могу.
      - Попытайтесь.
      Он бросил взгляд на Ренни поверх очков.
      - Будьте уверены, я именно этим и занимаюсь.
      - Извините.
      "Придурок!"
      Наконец Сандерс покачал головой и вернул фотографию.
      - Нет. Ничего не выходит. Я почти убежден, что где-то его видел, но где и когда, сказать не в состоянии.
      Ренни умерил свое нетерпение и снова сунул ему снимок.
      - Не спешите. Посмотрите еще.
      - Я уже посмотрел, спасибо. Не волнуйтесь. Я никогда не забываю лиц. Я вспомню. Дайте мне ваш телефон, я вам сразу же позвоню.
      Ренни по привычке полез в бумажник, где держал запас карточек нью-йоркских карточек. Спохватившись, нашарил в нагрудном кармане авторучку и вытащил блокнот.
      - Я покуда здесь, в городе. - Он написал номер телефона в мотеле, где остановился. - Если меня не окажется на месте, оставьте ваш телефон, я перезвоню.
      - Очень хорошо. - Сандерс принял листок из блокнота и пошел по ступенькам к дверям на улицу.
      - Вы уверены, что не желаете еще раз взглянуть?
      - Я запомнил. Я с вами свяжусь. До свидания, сержант.
      - Всего хорошего, профессор Сандерс.
      "Ну и задница!"
      Но Ренни плевать, задница он или нет, если ему удастся припомнить субъекта, который напоминает отца Райана.
      Вдали загорелся новый огонек, и Ренни запрыгал по тротуару, отправляясь к последнему в списке гостю - профессору Колвину Роджерсу. Этот явно чересчур стар, чтобы быть Райаном. Может, и зряшный поход, но Ренни ничего не оставляет на волю случая. Глядите, как все, в конце концов, обернулось после пятиминутной беседы с профессором Сандерсом.
      Да. Ренни печенкой чует, что Сандерс вот-вот все разложит по полочкам и оправдает его поездку.
      - Даже не верится, что мы это делаем, - тихонько пробормотала Лизл, входя следом за Рафом в вестибюль многоквартирного дома, где жил Эв.
      - Ничего тут такого нет, - успокоил он и сунул ей сверкающий новенький ключик, сделанный сегодня днем по слепку с ключа Эва.
      Она неохотно взяла его. Ее бил нервный озноб.
      - Мне это не нравится, Раф.
      - Мы же не собираемся ничего воровать. Просто посмотрим. Давай, пошли. Чем быстрей войдем, тем быстрей выйдем.
      Не в силах оспорить столь логичное замечание и страстно желая покончить со всем, Лизл открыла дверь подъезда. Раф шагал впереди, почти таща ее за собой, и они поднялись по узкой лестнице на третий этаж. Возле квартиры 3-В Раф вручил ей другой ключ. Теперь пальцы у нее были липкие от пота.
      - Что, если он дома?
      - Приложи ухо к двери, - посоветовал Раф.
      Лизл повиновалась.
      - Звонит телефон.
      Раф кивнул, улыбаясь.
      - Помнишь, я набирал номер перед уходом?
      - И оставил трубку лежать возле телефона?
      - Да. Я позвонил именно сюда. Ответа не было, и раз телефон звонит до сих пор, стало быть, он не вернулся, пока мы добирались.
      Пораженная изобретательностью Рафа, Лизл оглядела холл, чтобы удостовериться, что никто их не видит, потом отперла дверь квартиры Эва и шмыгнула внутрь. Дверь за ними закрылась, и она позволила себе расслабиться чуть-чуть.
      Раф нашел выключатель, потом телефон; поднял трубку, а когда звонки прекратились, положил ее на место.
      Тишина.
      - Ну, - сказал он, - с чего начнем?
      Лизл осмотрелась вокруг. По первому впечатлению можно было заключить, что тут никто не живет. Единственной вещью, способной сказать что-то о личности хозяина, был компьютерный терминал, точная копия ее собственного. Убери его - и квартира станет полным подобием гостиничного номера, по которому только что прошлась бригада уборщиков, приведя его снова в порядок и подготовив к прибытию следующего постояльца. В отличие от принятой в номерах отелей обстановки, здесь стояла разношерстная мебель, но все было таким свежевычищенным, и казалось, что каждый предмет лишь секунду назад был положен или поставлен на подобающее ему место. Она невольно подумала, не заклеена ли крышка унитаза предохранительной бумажной полоской после чистки и дезинфекции.
      - Пошли отсюда, - сказала она.
      - Мы же только вошли. - Раф прошелся из гостиной в кабинет, в спальню и назад. - Он живет как монах, монашек-аккуратист, давший обет хранить чистоту и порядок.
      - В этом нет ничего, что опровергло бы его принадлежность к Высшим, заметила Лизл.
      - Нет, есть. Это свидетельствует об одержимости и насилии над личностью. Высший должен уметь бороться с этим.
      - Может быть, он неполноценный Высший, вроде меня.
      Раф окинул ее долгим взглядом.
      - Возможно. Но я приберегу свое заключение, пока мы не закончим обыск.
      - Ладно, только скорей. Я не хочу, чтобы он вернулся и застал нас.
      - Не вернется. Проследи только, чтобы все оставалось на месте так, как было. И дай мне знать, если наткнешься на что-нибудь вроде чековой книжки. Мы оба хорошо представляем, сколько ему платят в Дарнелле, и хорошо знаем, что он мог бы жить и получше. Куда деваются эти деньги? - Улыбка его стала похожа на волчью. - Может, его кто-нибудь шантажирует?
      Лизл распахнула холодильник. Жалкое зрелище - обезжиренный йогурт, апельсиновый сок, фрукты, маргарин на кукурузном масле, немного салата, красный перец и небольшой кусочек обезжиренного швейцарского сыра.
      Раф заглянул через ее плечо.
      - Питается вроде тебя.
      - Может быть, он помешан на своем здоровье или ему вреден холестерин.
      Но Раф уже шарил вокруг компьютерного терминала.
      - Ну и ну, - бормотал он, листая блокнот на столе. - Тут все коды доступа к его файлам. Наш дорогой Эв убежден в полной надежности своего жилища.
      Они принялись осматривать ящики шкафов. Их было в квартире немного, так что Раф вскоре обнаружил финансовые документы Эва. Он покачал головой и присвистнул, перебирая бумаги.
      - Квартирная плата, коммунальные услуги, продукты~ квартирная плата, коммунальные услуги, продукты~ вот куда идут деньги. Все остальное на депозите и в облигациях. Он копит.
      Лизл не могла сдержать довольной усмешки.
      - Ну вот. Я же тебе говорю. Он Высший. Лет через десять сможет выйти в отставку.
      - Мы кое-что упускаем, - напомнил Раф.
      - Например? - Ее начинало охватывать раздражение. - Что можно тут упустить? Здесь нет ни наркотиков, ни спиртного - даже бутылки шерри, - ни журналов для "голубых", ни детского порно, ни записок от шантажистов. Хватит, Раф. Он чист. И он Высший.
      - Мы все еще не знаем, где он находится нынче вечером и куда ходит по вечерам каждую среду. Когда узнаем, я все докажу~ или склоню пред тобою повинную голову.
      - Как же мы это узнаем?
      - Очень просто. В следующую среду мы его выследим.
      Игра~ Раф любит игры. Но слежка за Эвом, по крайней мере, не будет противозаконной - не то, что обыск его квартиры.
      - Хорошо. Мы это сделаем. Но давай выйдем отсюда. Вернемся ко мне. - В ней разгоралось страстное желание. - Я знаю, чем можно заняться и получить гораздо больше удовольствие. И не нарушить закон.
      Они убедились, что все лежит точно так, как раньше, а потом поспешили к машине Рафа. Лизл шла впереди.
      Билл вывел свою старенькую "импалу" со стоянки и влился в транспортный поток на Конвей-стрит. Поток был невелик, и он не спешил. Он только что в третий раз посмотрел "Кролика Роджера" и находился в приподнятом настроении. Каждый раз он подмечал нечто новое, неизменно вызывающее у него восхищение. Как-то попробовал посмотреть дома, взяв напрокат кассету, но это оказалось не то, и, прочтя, что фильм идет в "Стрэнде" на большом экране, он воспользовался возможностью еще разок получить удовольствие.
      Остановившись у светофора, он заметил справа на боковой улице знакомый спортивный автомобиль, поджидающий знака, разрешающего левый поворот. "Мазерати". В ярком рассеянном персиковом свете ртутных фонарей, окаймлявших Конвей, Билл узнал за рулем Рафа Лосмару, который оживленно беседовал с кем-то, кто сидел рядом. И вновь Билла пронзило ощущение, что они раньше встречались. Что-то мучительно знакомое было в его лице.
      Он полюбопытствовал, с кем это едет Раф. Понадеявшись втайне, что не с Лизл. Ему не хотелось ее огорчать, но он убежден, что Раф Лосмара не принесет ей добра, что это его ложные ценности произвели в душе и в натуре Лизл столь поразительное опустошение.
      Может, Раф нынче вечером едет с кем-то другим. Если так, может, Билл умудрится использовать это как повод, чтобы рассорить с ним Лизл. В голове у него закрутились и понеслись общеизвестные возражения - не твое это дело, она большая девочка, взрослая женщина, ты ей не отец, и даже не дядя, и даже если бы был дядей или отцом, она имеет полное право сама выбирать и любовников, и моральные ценности, - но он отогнал сомнения прочь. Все это правильно, но сильнее всего его чувства, его отношение к Лизл. Лизл катится в пропасть - Билл знает это так же точно, как свое настоящее имя, - и он хочет перехватить ее, пока она не скатилась. Ибо от этого падения ей не оправиться. А если Билл не сумеет спасти единственного друга, который остается у него в целом мире, ему тоже от этого не оправиться.
      "Мазерати" свернул, вынырнул перед машиной Билла, и он разглядел Лизл на переднем сиденье. Выругался с досады и бросил последний взгляд на Рафа.
      Безмолвный вопль вырвался у Билла, а дорога под колесами автомобиля встала дыбом. Вблизи, в причудливом ртутном свете, растворенном в воздухе, усики Рафа вроде бы расплылись, и лицо его~ стало похожим~ в точности~
      Сара!
      А потом он проехал, исчез, скрылся из виду, красные огоньки машины растаяли. Но виденье осталось и плавало перед глазами Билла.
      Сара!
      Как он раньше этого не заметил? Сходство безошибочное. Может быть, он ее брат!
      Что, если он в самом деле ее брат?
      Но как это может быть? И почему он здесь? Возможно, с какой-то целью?
      Лизл! Он собирается истерзать Лизл так же, как сестра его истерзала Дэнни?
      Хор гудков сзади привел Билла в чувство, и он глянул вперед. На светофоре горел зеленый. Потные ладони скользили на рулевом колесе, он притерся к бровке тротуара и заглушил мотор.
      Он сидел за рулем, дрожа, весь в поту, пытаясь взять себя в руки, и дикие мысли плясали в его голове.
      "Обожди. Постой. Это безумие".
      Раф на миг стал похож на Сару. Ну и что? Это жутко, но он ведь не Сара, а шанс, что какой-то родственник Сары окажется аспирантом в том самом университете, где под вымышленным именем работает Билл, просто астрономически мал.
      И все же~
      Билл не мог отделаться от ощущения, что покров на мгновение разошелся и позволил увидеть смертельную тайну. Он не может выкинуть это из головы. Он должен все выяснить. Сейчас же. Но сам сделать это не в состоянии. Ему нельзя высунуть нос. Ему нужна помощь. Но какая?
      И от кого? Он поразмыслил о помощи и о человеке. И понял - Ник.
      Он вытащил из пепельницы кучку монет, тронул Машину и ехал, пока не увидел телефонную будку; остановился, вышел и снял трубку.
      Его прошиб пот.
      "Только раз~ только один этот раз дай мне услышать длинный гудок".
      Трубка молчала, потом щелкнула. Телефонистка? Сердце загрохотало в груди. Минута~ больше ему ничего не нужно. Минутный разговор, пусть даже с автоответчиком Ника.
      - Алло! Алло!
      И тогда зазвучал голосок, ужасный, такой знакомый детский голос.
      - Отец, пожалуйста, придите и заберите меня! Придии-ите...
      Простонав, Билл швырнул трубку и побежал к машине. Автомат позади него начал звонить~ и звонил без конца. И звон этот отдавался эхом в ушах сквозь рев мотора, когда он мчался прочь.
      Держа путь домой, Билл всю дорогу перебирал в памяти то, что когда-нибудь рассказывала ему Лизл о Рафе Лосмаре. И к тому времени, как добрался до своего компьютера, мысленно разложил все по полочкам. Подключился к информационной системе "Датанет" и набрал сообщение для Ника.
      "Эль Комедо.
      Нужно проверить прошлое некоего Рафа Лосмары~"
      Он передал все сведения, какими располагал, - о школе, в которой учился Раф, о годах учебы в университете, - все, что смог припомнить из восторженных рассказов Лизл, но тщательно обошел упоминание о нынешних занятиях и местонахождении Рафа. Тут надо поосторожней. Слишком много текущей информации в сообщении позволит какому-нибудь досужему типу, подключенному к сети, связаться с Рафом и предупредить, что им кто-то интересуется.
      В заключение Билл добавил следующее замечание, в надежде, что оно подстегнет Ника копать поглубже и поскорей:
      "~Проверь возможную связь с исчезнувшей таинственной женщиной, которую мы искали в последний раз, когда были вместе. Свяжись с нашим другом из полиции. Может быть, он поможет. Пожалуйста, поторопись. Срочно, срочно, срочно.
      Игнациус".
      Билл вздохнул и откинулся на спинку стула. Нельзя сваливать все на Ника. Завтра в обеденный перерыв он отправится в университетскую библиотеку и посмотрит, нельзя ли получить копию ежегодника Аризонского университета за прошлый год.
      Может быть, все окажется полной ерундой. Невозможно, чтобы Раф и Сара были связаны. Просто причудливая игра света и тени, ничего больше.
      Билл не смог сдержать дрожь, вспомнив, как сильно Раф был похож в тот момент на Сару.
      Он вытащил бревиарий и попытался сосредоточиться на подобающих нынешнему дню молитвах.
      Не помогает.
      В темноте своей спальни Лизл обвила шею Рафа руками и прижалась к нему животом. Ей хотелось сегодня побыть другой. Очень хотелось. Никаких ремней, никакого символического битья, насмешек, криков, никаких очищений - только любовь, чистая и простая. Так они и сделали: разделись, погасили свет и вместе нырнули под простыни.
      Но это не помогло. Раф не возбудился и вполовину против обычного, даже вошел в нее с трудом. И сейчас, когда плоть его шевелилась внутри, она ощущала ее вялость и апатичность.
      Она вдруг разозлилась. Он не собирается идти ей навстречу! Ах вот как! Если сексуальные игры проходят не так, как ему хочется, он занимается этим лишь для отвода глаз? И в неожиданном приступе ярости она укусила его в плечо.
      Раф оживился, простонал ей в ухо; она почувствовала, как плоть его крепнет внутри нее и начинает активней двигаться. Она укусила еще раз, сильней, почувствовала вкус крови. И не могла удержаться от смеха, ощущая, что плоть становится все крепче, жестче, прямей, ровно палка от метлы. Оседлав его, Лизл, словно ведьма, поскакала верхом в ночи.
      Февраль
      Глава 22
      Эверетт Сандерс стоял у обочины тротуарчика, протянувшегося вдоль ограды южной автомобильной стоянки, и, прикидываясь праздным зевакой, наблюдал за тремя работниками из бригады газонщиков, которые заменяли секцию труб подземной поливальной системы. Но интерес его не был праздным, и наблюдал он не за работой.
      Он пытался присмотреться к одному из рабочих поближе и ничем этого не обнаружить. К тому, что с бородой и конским хвостиком. К приятелю Лизл.
      С той самой минуты, как детектив из полиции штата показал ему фотографию, Эва мучило жгучее чувство, что лицо это ему знакомо. Он всегда хорошо помнил лица - совершенно не помнил имен, но лиц не забывал никогда. Он мог бросить взгляд на студента, который проучился у него всего семестр и которого он несколько лет не встречал, и моментально припомнить курс, место, где тот обычно сидел, и полученные им отметки. А фамилии и имена забывал начисто.
      Так что, когда полисмен предъявил ему снимок, он был положительно убежден, что видел это лицо раньше. Это заняло целую неделю, но теперь он на девяносто процентов уверен, что молодой священник на фотографии и газонокосильщик, приятель Лизл, - один и тот же человек. Лизл с этим типом вместе завтракала на свежем воздухе в прошлую пятницу и вчера. Эв воспользовался биноклем, чтобы рассмотреть его, сидевшего с нею под голым вязом, но счел это недостаточным. Мужчина вел оживленную беседу, все время крутил головой, размахивал руками, и Эв не мог разглядеть как следует.
      Вчера он решил подобраться поближе, чтобы наконец получить недостающие для полной ясности десять процентов. Потому что хотел полностью удостовериться, прежде чем указывать на него пальцем. Небольшое отклонение от распорядка нарушало рутинное течение дня, тем более в среду, когда время особенно плотно расписано, и ему было совсем некстати шляться по газонам, высматривая таинственного незнакомца, но он напомнил себе, что делает это ради защиты Лизл.
      И вот он его нашел, и теперь, подходя ближе, начинал испытывать небольшие вспышки нервного возбуждения. Это почти как работа частного сыщика, словно он на один День превратился в Сэма Спейда или Филипа Марлоу.
      Он отметил, что, хотя подозрительный тип работает в полном согласии с прочими, его невозможно принять за одного из них. Он разговаривает с ними, смеется их шуткам, но к ним не принадлежит. У Эва создалось впечатление, что в нем есть что-то такое, из-за чего он всегда держится чуть в стороне, на один шаг.
      "Совсем как я".
      - Еще чуток, мистер, и свалитесь.
      Эв вздрогнул от звука голоса. Один из садовников рассмеялся. Эв поднял голову и улыбнулся рыжему верзиле с лопатой, который заговорил с ним.
      - Я не хотел вам мешать.
      - Да вы и не помешали. Однако помочь тоже не можете.
      Эв не был уверен, что в тоне рабочего не прозвучало скрытой враждебности, но, возможно, он просто поддразнивает его.
      - Я заинтересовался, на какой глубине вы кладете трубы.
      - Вот так так! Не знаю, кто вы такой, но как трубы класть, как-нибудь разбираюсь. Это я вам точно скажу.
      - Да, сэр!
      Под новый взрыв смеха газонокосильщик, приятель Лизл, поднял на Эва свои ясные голубые глаза. Он стоял на коленях, прилаживая соединительную муфту.
      - Вы ведь профессор Сандерс?
      Разоблачение несколько смутило Эва.
      - Гм~ да.
      - Я так и подумал. Видите ли, профессор, здесь нам вообще не приходится чересчур глубоко закапывать трубы. Как правило, нескольких дюймов достаточно. Но там, где земля глубоко промерзает, их прокладывают ниже уровня замерзания, иначе надо будет каждый раз в холода осушать систему.
      По следам северного акцента в голосе Эв пришел к заключению, что этому человеку знакомы суровые зимы. Он пристально вглядывался в лицо, ища последние десять процентов, но не находил их. Когда смотришь совсем близко, нос к носу, все выглядит по-другому.
      Газонокосильщик стрельнул глазами в рыжеволосого.
      - Удивляюсь я на тебя, Клэнси, - сказал он. - Как это ты пропустил мимо ушей подачу насчет заморозков?
      Клэнси ухмыльнулся.
      - Меня прямо-таки убивает, что придется сперва обождать мороза, а уж тогда осушать свои трубы.
      И в тот момент, когда газонокосильщик Лизл расхохотался вместе с прочими, Эв нашел искомое. Это произошло у него на глазах. Когда этот человек засмеялся, его губы, глаза и брови сложились точно так, как на снимке.
      - Спасибо, - сказал Эв, скрывая удовлетворение.
      - Теперь вам все ясно? - спросил Клэнси.
      - Да, я узнал именно то, что хотел.
      Он спешил назад, к себе в офис, намереваясь немедленно позвонить в полицию штата, но к тому моменту, как добрался до рабочего стола, несколько передумал. У каждого есть своя тайна - Бог свидетель, она есть и у Эверетта. Имеет ли он право делать за полицию ее работу и выдавать этого человека?
      Этот вопрос не давал ему покоя весь остаток дня. Он почти принял решение разорвать клочок бумаги с фамилией копа, когда заметил в коридоре Лизл. Она взглянула на него, быстро махнула рукой и отвернулась. Она поступала так почти целую неделю. Она словно бы избегала его. Возможно, он чем-то расстроил ее? Он не мог ничего такого припомнить. Но эта встреча натолкнула его на мысль о том, что газонокосильщик способен принести ей серьезные неприятности. Он помнил, как была взволнована Лизл телефонным звонком в разгаре рождественской вечеринки. Это испортило ей весь день. Эв вспомнил, как она переживала всю следующую неделю, и огорчился.
      Может быть, если он укажет, что именно этот тип доставил ей беспокойство, она изменит свое отношение к Эву. Он знал, что она считает его чрезвычайно чопорным и скучным. Такой он и есть. Эв признает это первым. Он не шутник. Может быть, Лизл станет немножко теплее к нему относиться, если он сделает для нее это. Ему много не надо. Улыбка, может быть, изредка прикосновение руки. В жизни его нет тепла, уже очень давно не было.
      Немножко тепла. Не такая уж это большая просьба.
      Эв шагнул назад в кабинет и набрал номер, который дал ему детектив. Ответил коммутатор мотеля "Красная крыша" на окраине города. Телефонистка позвонила в комнату раз пять, потом сказала, что мистера Аугустино нет, и предложила оставить для него сообщение. Эв сказал, что перезвонит позже. Он хотел убедиться, что детектив получил информацию из первых рук.
      Он закрыл кабинет и захватил с собой листок с номером. Позвонит снова из дому.
      "Лизл сегодня не выходит у меня из головы".
      Эв стоял у окна собственной гостиной и глядел вниз на улицу. Несколько минут назад он проходил мимо окна, убирая за собой после обеда - восемь унций жареного цыпленка, чашка мороженого горошка и маленькая баночка кукурузных зерен, - и мог поклясться, что видел, как Лизл промелькнула под фонарем внизу. Но когда посмотрел снова, она исчезла. Может быть, это был кто-то другой. В конце концов, зачем Лизл тут мелькать? Она, наверно, обедает вместе с этим парнем, Лосмарой. А после обеда они, наверно, вернутся к нему или к ней, и~
      Он взглянул на часы на стене, потом на наручные. И те, и другие показывали 19.32. Он знал, что время точное, ибо регулярно сверял их по каналу прогноза погоды. Пора отправляться. Собрание начинается в восемь, но Эв любит всегда приходить пораньше и выпивать чашечку кофе, пока он еще свежезаварен в бачке. Особенно с тех пор, как стал отказываться от послеобеденного кофе и сигарет, приберегая их для собрания. Бесконечное курево и питье кофе - общее правило на этих собраниях, а он не желает превышать дневную норму.
      Метеоканал сообщил, что возможен дождь, поэтому он надел плащ и сунул в карман непромокаемую шапочку. В последний раз оглядел квартиру, убедился, что все обеденные тарелки и посуда убраны, и вышел на улицу.
      По обыкновению остановился у окна "Рафтери" ровно на одну минуту и понаблюдал за выпивающими в таверне. А отворачиваясь, заметил мелькнувшие ниже по улице светлые волосы. На мгновение он подумал, что это Лизл стоит в подъезде. Но, прищурившись в темноте, ничего не увидел.
      Он продолжал путь, недоумевая, почему Лизл не выходит у него из головы. Он сознавал, что думает о ней больше обычного, но это из-за фотографии, которую показал Детектив. Эв, по крайней мере, надеется, что из-за этого. Ему прекрасно известно, с какой осторожностью надо следить за навязчивыми мыслями. Он не желает, чтобы Лизл стала одной из них. Только не Лизл. Только не коллега.
      Он продолжал путь. До епископальной церкви Святого Иакова оставалось всего несколько кварталов. Дойдя, он поднялся по внушительным гранитным ступеням лестницы и свернул к небольшой деревянной двери на северной стороне.
      - Ну вот! - сказала Лизл, не в силах сдержать злорадство. - Вот его большой и страшный секрет. Тайное собрание в церковном подвале.
      Она растирала закоченевшие руки, стоя в темном подъезде через дорогу от церкви. Волнующая слежка за Эвом по сумрачным улицам, необходимость скрываться из виду каждый раз, когда он останавливался или оглядывался, несколько взвинтила ей нервы.
      Она взглянула на Рафа, хранившего молчание с той самой минуты, как Эв вошел в церковь.
      - Ладно, Раф, - сказала она. - Веселей. Не принимай близко к сердцу то, что он нырнул не в бар, полный геев в кожаных куртках. Нельзя же все время выигрывать.
      - Как ты думаешь, что наш друг Эв там делает? - произнес наконец Раф.
      - Кто знает? Может, он староста общины или еще что-нибудь.
      - Ты когда-нибудь представляла себе его человеком религиозным?
      Лизл поразмыслила. Она не припоминала, чтобы Эв хоть когда-нибудь, хоть раз заговаривал о Боге. Мало кто из известных ей людей занимался бы высшей математикой и продолжал верить в Бога.
      - Нет. Но на прошлой неделе мы оба узнали, что квартира его - образец скромности, уединения и порядка. Я не думаю, что потребуется большая натяжка, чтобы счесть его ревностным прихожанином.
      - Может, и нет. Но я все еще не убежден, что он ничего не скрывает.
      - Брось, Раф. Он один из нас. Он Высший. - Ей нравилась идея занести Эва в официальные члены клуба Высших.
      - Может быть. Но я не могу с уверенностью утверждать, пока не узнаю, что там происходит.
      - Это церковь, Раф.
      - Знаю. Но знаю также и то, что церковь позволяет гражданским и общественным объединениям пользоваться своими помещениями. Интересно, какое общество заседает сегодня в подвале?
      - Какая разница?
      - Насколько мы знаем, это вполне может быть общество помощи бывшим насильникам над детьми, или трансвеститам, или~
      - Ты серьезно, Раф? В самом деле?
      Она не видела его лица в темноте, но надеялась, что на нем нет обычной сардонической полуулыбки. Они постояли немного в молчании, наблюдая за другими фигурами, которые приближались к церкви и входили в боковую дверь; мужчин было раза в три больше, чем женщин; большинство среднего возраста, но некоторые казались почти подростками; несколько пар, но подавляющее большинство одиночек. В 20.10 поток иссяк.
      - Ну, что ты думаешь? - поинтересовался Раф, когда все вроде прошли. Я насчитал пару дюжин. Вполне достаточно для хорошей оргии.
      - Знаешь, Раф, иногда ты невыносим.
      - Я не нарочно. Я просто хочу знать. Знание - сила, как они утверждают.
      - Так пойди и узнай.
      - Нет. Я хочу, чтоб пошла ты. Потому что в том случае, если я вернусь с сообщением о каком-нибудь диком сатанинском ритуале, ты сочтешь это выдумкой. Посмотри сама, потом возвращайся и расскажи мне. Что бы ты ни сказала, я поверю, и на этом все.
      Опять шпионство. Лизл это не нравилось, но теперь в ней взыграло собственное любопытство. Если Эв каждую среду по вечерам отправляется на собрание в подвале церкви Святого Иакова, что же там происходит?
      - Хорошо. Я посмотрю. Но на этом все. Если тут нет ничего плохого, мы все бросим и оставим беднягу в покое. Согласен?
      - Согласен.
      Лизл поспешила через дорогу в длинную тень церкви и направилась прямо к двери, в которую на ее глазах вошел Эв. Она не стала медлить, иначе действительно осознала бы, до чего все глупо - и весь этот вечер, и то, что она делает, - и передумала.
      Она осторожно отворила дверь, увидела пустынную лестницу. Вошла и тихонько спустилась на два пролета вниз, к подвалу. Увидела свет в конце коридора, услышала голоса, осторожно двинулась вперед, пока не нашла зал, где проходило собрание. Двери были широко распахнуты в холл, словно крылья. С безопасного расстояния она заглянула внутрь.
      Внутри в помещении были короткими рядами расставлены складные стулья, лицом к противоположной стене зала с низким потолком. Большинство мест было занято, и несколько человек еще пробирались по рядам в поисках свободного. Каждый держал в руках сигарету, или небьющуюся пластиковую чашку с кофе, или и то, и другое. Воздух был уже весь в дыму, под голыми флуоресцентными лампами белые облака желтели, клубились, поднимались к потолку. Эв сидел в конце последнего ряда. Один.
      Лизл отпрянула назад в полумрак коридора и стала наблюдать.
      Перед собравшимися стоял лысоватый мужчина. В руках у него тоже была чашка кофе и сигарета. Он говорил что-то, но слов нельзя было разобрать. Лизл перебежала через коридор, чтобы послушать его. Спряталась за ближайшей открытой створкой двери и навострила уши. В щель между стеной и дверью ей был хорошо виден Эв.
      - ~Здесь те же лица, что и всегда. Наши "постоянные члены". Однако некоторых мы давненько не слушали. Все мы знаем, зачем вы сюда приходите, но, по-моему, кое-кто из ветеранов излишне скромничает, полагая, что нам о них все известно. Но нам известно не все. Так как же? Может быть, кто-то из членов-основателей выйдет и поведает нам о своих достижениях и успехах?
      Он подождал - никто не шевельнулся, - и наконец ткнул пальцем в последний ряд.
      - Эверетт! Может быть, вы? Мы вас давно не слышали. Ну, как?
      Эв медленно встал. Он явно чувствовал себя неловко. Он дважды прокашлялся, прежде чем заговорить.
      - Меня зовут Эверетт, - сказал он. - Я - алкоголик.
      Сложив ладони, словно в молитве, Лизл приникла лицом к полоске света и стала слушать.
      Сначала Эв нервничал. Он давно этого не делал, но надо пройти через некое испытание. Пора.
      Нервы слегка успокоились, и он заговорил. Он помнил свою историю назубок, как таблицу умножения. Ему приходилось рассказывать ее довольно часто.
      - Для меня все началось, как, наверно, для большинства из вас, когда я был подростком. Я не сразу стал пьяницей. Это потребовало времени и долгого опыта. Но угрожающие симптомы проявились уже тогда, в самом начале. Все друзья мои выпивали от случая к случаю, когда удавалось стащить у родителей спиртное или уговорить какого-нибудь незнакомца поставить нам банку пива, но я всегда чувствовал себя самым счастливым, когда мы доставали выпивку, и самым несчастным, когда терпели неудачу.
      И, начав пить, я не мог остановиться. Тогда я не понимал этого, но сегодня, оглядываясь назад, вижу, что даже мальчишкой не знал, как остановиться. Не знал же я этого в то время лишь по одной причине - запасы спиртного у нас всегда были невелики. Позаимствованные напитки заканчивались прежде, чем я успевал перепиться до тошноты.
      Дело поправила наша студенческая община в Эмори. Мы покупали пиво бочонками, и я регулярно хорошенько напивался. Но исключительно в выходные, на вечеринках, где я становился своего рода легендой, благодаря количеству алкоголя, которое мог поглотить. А в течение учебной недели я умудрялся зарабатывать в среднем высший балл. Я был предметом зависти однокурсников студент-отличник, способный составить компанию наилучшим образом. В середине - конце шестидесятых в кампусах предпочитали наркотики. Но это было не для меня. Я был слишком истинным американцем для всей этой хипповой марихуаны.
      Не скажу, что я ее не попробовал. Пробовал. Раз-другой по ходу дела я перепробовал все. Много раз. Но хранил верность своей подружке бутылке. Потому что ничто другое не доходило до той особенной точки внутри моего существа, которую надо было затронуть. Доходило только спиртное и успокаивало ее. Я ездил в Вудсток и, подобно многим другим, побывавшим там, мало что помню об этом уик-энде, кроме бесконечного дождя и моря грязи. Мне пришлось сходить в кино, чтобы увидеть, что там в действительности происходит. Но я не губил себя ни марихуаной, ни мескалином, ни ЛСД, что гуляли кругом по рукам. Нет. Это значило бы, что я - слабак хиппи, больной, наркоман. Нет. Я хранил верность своей подружке. Я опустошал бочонок бурбона, привезенный из нашего доброго старого дома в Кентукки.
      Он покачал головой, вспоминая последующие годы. Там было столько боли. Он терпеть не мог вспоминать их, но Должен был себя заставить. В этом все дело. Он не может позволить себе забыть беды, которые принес самому себе~ и другим.
      - Каждый из вас догадается, как развивалась история дальше. Я закончил университет, получил степень, нашел работу в технической фирме, которая только что переехала в Сан-Белт, начал заниматься компьютерной технологией. В то время требовалась целая комната, забитая машинами, чтобы сделать то, что сегодня делает настольный персональный компьютер. Если бы я проработал в компании до настоящего времени, наверняка стал бы миллионером. Но алкоголь начинал сказываться на работе, и она мне казалась все тягостней.
      Потом я влюбился в чудесную женщину, которая совершила глупость и тоже полюбила меня. Она совершила такую глупость, что поверила, будто может стать для меня важней старой подружки бутылки. Она ничего не знала. Мы поженились, начали совместную жизнь, но это был брак втроем - моя жена, я и бутылка. Понимаете, я все еще считал бутылку своей подружкой. Но подружка оказалась ревнивой. Ей нужен был весь я, целиком. И она медленно и верно отравляла мой брак до тех пор, пока жена не поставила ультиматум - она или бутылка. Каждый из вас, кто прошел через это, догадается, кого я выбрал.
      Эв глубоко вздохнул, чтобы заполнить пустоту внутри.
      - Потом я неуклонно покатился вниз по спирали. Я терял одно место работы за другим. Но начальники, увольняя меня, всегда выдавали достойные рекомендации. Они были уверены, что делают мне одолжение, помогая скрыть все от следующей компании, которая имела несчастье брать меня на работу. Это мне позволяло продолжить интимную связь с подружкой бутылкой, так как оттягивало неизбежное падение на дно.
      Но я так и не достиг дна. Я прошел через три детоксикации и наконец сообразил, что подружка двадцатилетней давности на самом деле мне вовсе не друг. Она разбила мне жизнь и едва не погубила меня. Бутылка сидела за рулем, и я понял, что если не перехвачу управление, она сбросит меня в пропасть.
      И вот что я сделал. С помощью "Анонимных алкоголиков" я снова взял свою жизнь под контроль. Под полный контроль. - Он усмехнулся, кивнув на окурок и чашку кофе. - Нет, не полный. Я все еще курю и пью слишком много кофе. Но все прочее в моей жизни находится под контролем. Я научился планировать ее так, чтобы на выпивку не оставалось времени. Никогда больше не оставалось.
      Он подумал, не рассказать ли о ежедневном экзамене, когда он каждый раз, проходя мимо, останавливается у таверны "Рафтери" и глядит в окно ровно одну минуту, позволяя спиртному поманить его, но решил, что не стоит. Вдруг кто-нибудь тоже захочет попробовать и не выдержит. Он не желает нести за это ответственность. Пожалуй, все сказано.
      - Ну вот. Я не пью уже десять лет. Я снова вернулся к науке, стал доктором и теперь занимаюсь тем, чем всегда хотел заниматься. Я снова сижу на водительском месте и останусь на нем навсегда. Благодарю за внимание.
      Садясь под прокатившиеся аплодисменты на место, он вроде бы услышал поспешные шаги в коридоре. Хлопнула Дверь наверху. Кто-то ушел, пока он говорил? Он пожал плечами. Не важно. Он произнес речь, внес свой вклад. Вот что действительно важно.
      Переходя улицу, Лизл пыталась разобраться в своих чувствах. История Эва поразила и растрогала ее. До нынешнего вечера он казался не более чем ходячей коллекцией вымученных, принужденных манер и привычек. Мистер Машина. Теперь он стал личностью, человеком из плоти и крови, с прошлым и с жуткой проблемой, которую смог победить. Он покончил с выпивкой, но не трубил об этом на каждом углу, как некоторые бывшие алкоголики на факультете; это стало личной победой Эва, которую он хранит при себе. Лизл гордится им и даже своим с ним знакомством. И если он хочет держать свое прошлое в тайне, она тоже надежно ее сбережет.
      Она шагнула на тротуар перед темным подъездом.
      - Пошли в машину, Раф.
      Он вышел на свет и выжидающе посмотрел на нее.
      - Ну, что?
      - Ничего. Молебен, только и всего. Просто кучка людей сидит вокруг человека, который читает из Библии, и все такое прочее.
      Раф все смотрел на нее. Она взяла его под руку и потянула обратно, туда, откуда они пришли. Когда он заговорил, голос его звучал мягко-мягко.
      - А теперь не хочешь ли рассказать мне все, Лизл, нет?
      - И что, если я расскажу? Что изменится?
      - Высшие не должны лгать друг другу. Я всегда был с тобой абсолютно честен. И надеюсь на то же самое с твоей стороны.
      Очень хорошо. Теперь она между двух огней: либо выдать тайну Эва, либо обмануть доверие Рафа. Надо было лежать нынче дома в постели.
      - Может быть, просто оставим эту тему? Я соглашусь с твоим мнением, что Эв не Высший, и пусть будет так, ладно?
      Раф остановился и повернул ее лицом к себе. Под его пристальным взглядом она почувствовала себя неуютно.
      - Ты защищаешь его, - сказал он. - Не делай этого. Он один из них. Он не стоит твоей ложно понятой преданности. Он не сделает этого для тебя.
      - Как ты можешь об этом судить?
      Раф вздохнул.
      - Ладно. Снимаю тебя с крючка, на который ты сама себя подцепила. Я знаю, там собрание "Анонимных алкоголиков".
      Лизл удивилась - и обозлилась.
      - Знаешь? И все время знал?
      - Я проследил за ним пару недель назад.
      Тогда зачем сегодня вся эта таинственная комедия плаща и кинжала?
      - Затем, что если бы я неделю назад сообщил тебе, что он алкоголик, ты мне не поверила бы.
      - Поверила бы, - не задумываясь, возразила она, а потом засомневалась. - Нет, пожалуй, и не поверила бы.
      - Вот именно. Поэтому я позволил тебе убедиться лично. Ну, теперь у тебя не должно быть сомнений в том, что он принадлежит к ним, а не к нам.
      - Напротив. Сам факт, что он победил алкоголизм, доказывает, что он Высший. Не будь он им, давно спился бы где-нибудь в стельку, а не работал на факультете в Дарнелле.
      Они снова пошли.
      - Ну, не знаю. Если подумать как следует, ты поймешь, что в действительности он не справился с алкогольной проблемой, а просто нашел способ спрятаться от нее. Он организовал свою жизнь так, чтобы выпивка никогда не подворачивалась ему под руку, поэтому ты не увидишь его на факультетских вечеринках. Это не решение, а бегство. Трусливая хитрость.
      - Это нечестно. Алкоголь для него - яд. Я читала, что у большого процента алкоголиков иная химия мозга, чем у всех остальных, и что алкоголь действует на них так, как не подействует ни на тебя, ни на меня. Это вовсе не хитрость бежать от того, что способно тебя отравить.
      - Если бы он был Высшим, он смог бы обставить себя бутылками со всех сторон и не выпить ни капли. Или, лучше сказать, смог бы себя контролировать - выпить рюмку-другую и переключиться на имбирный эль. Но он не Высший.
      - Высший, не Высший, - сказала Лизл, выкручиваясь из положения, - кому какое дело. Что тут такого?
      - Все очень просто, Лизл, - медленно отвечал он, и она услышала в его голосе неподдельную злость. - Дело вот в чем. Эверетт Сандерс стоит ниже тебя в интеллектуальном отношении, но скорее продвинется на факультете только потому, что он мужчина. Это всегда так. Они толкают вперед своих и оставляют тебя позади, там, где могут по-прежнему пользоваться твоими работами, твоими идеями и открытиями, предоставляя кредит и статус менее талантливому. Это всякий раз бесит меня, и я не позволю, чтобы с тобой так обошлись!
      - Полегче, Раф. Откуда ты знаешь, что все будет именно так? Нет смысла заводиться, пока~
      - Лизл, да ведь все уже решено.
      Слова эти поразили ее, словно громом.
      - Что? Как ты можешь об этом знать?
      - Слышал, как твой дружок Сандерс разговаривал с доктором Мастерсоном за ленчем в прошлом месяце.
      - В прошлом месяце? И ты мне ничего не сказал?
      Она видела его перекошенное лицо в свете уличных фонарей.
      - Я просто не знал, как сказать. Я думал, что это убьет тебя. Я~ я боялся, что это духовно надломит тебя.
      Впервые за время знакомства Раф выглядел неуверенным в самом себе. И все из-за его отношения к ней. В любой другой момент это согрело бы Лизл, но все ее добрые чувства сдуло ледяным ветром нарастающей ярости.
      - О чем именно они говорили?
      - Я слышал лишь часть разговора, но разобрал, как декан говорил, что надеется на неудачу с твоей статьей, потому что в противном случае ему придется тебе объяснять, почему он отдал должность Эву. Он спросил Сандерса, нет ли у него каких-либо идей насчет того, как бы попридержать тебя, чтобы ты не ушла в другой университет.
      - Что сказал Эв?
      - Не слышал. Я чересчур разозлился, чтоб слушать. Это было сразу после того, как я начал ходить на лекции Сандерса. Я хотел что-то сделать, но не знал что. По крайней мере, тогда не знал. А теперь знаю.
      - Что? - нетерпеливо спросила Лизл. Она чувствовала себя преданной, подкошенной и абсолютно беспомощной. Если Рафу известен выход, она с ним согласится.
      - Пойдем со мной.
      Он взял ее за руку и повел через улицу к: многоквартирному дому. Она сразу узнала его.
      - Домой к Эву? Зачем мы туда идем?
      - Просто поверь мне. Увидишь.
      Воспользовавшись дубликатами ключей Эва, он провел ее в подъезд и наверх к квартире.
      - Это не слишком рискованно? Я хочу сказать, он может вернуться в любую минуту.
      - Обычно такие собрания тянутся добрых два часа, а то и больше. - Он отпер дверь и привел ее к кухонному столу. И там повернулся и посмотрел ей в глаза. - У нас полно времени.
      - Для чего?
      Раф полез в карман куртки и вытащил тоненькую стеклянную пробирку.
      - Вот для этого.
      Она взяла ее, посмотрела на свет. Лабораторная пробирка, наполненная прозрачной жидкостью. Похоже на воду, но Лизл знала, что там не вода. Она вдруг встревожилась.
      - Что это, Раф?
      - Вытащи пробочку и понюхай.
      Она так и сделала. Запах был очень слабый, слишком слабый, чтобы его распознать.
      - Я не знаю~
      - Этанол. Чистый спирт. Почти без запаха, почти без вкуса, если смешать его с фруктовым соком.
      - О нет, - сказала она, чувствуя спазм в желудке, - может быть, чтобы ты серьезно~
      Раф пошел к холодильнику и вернулся с открытым картонным пакетом апельсинового сока на полгаллона. Водрузил его на середину кухонного стола.
      - Я никогда в жизни не был таким серьезным. Вылей ее сюда, Лизл.
      - Нет. Я не могу так поступить с Эвом!
      - Почему нет?
      - Потому что для него это яд!
      - Здесь всего одна унция, Лизл. Две столовые ложки.
      - Не важно. Даже капля может вызвать в мозгу химическую реакцию и сбить его с ног. Мы можем толкнуть его в настоящий запой.
      Раф пожал плечами.
      - Если ему захочется этого, значит, так тому и быть.
      - Раф, это не связано с тем, чего ему хочется, - он не сможет себя контролировать!
      - Если он Высший, он должен уметь себя контролировать. Если он один из нас, он должен суметь стряхнуть с себя две столовые ложки этанола и устоять на ногах. Если он справится, будет, возможно, достойным высокой должности. А если нет~
      - Мы можем разбить ему жизнь.
      Раф покачал головой.
      - Это звучит несколько мелодраматично, тебе не кажется? Он знает свою проблему. Он уже один раз справился с ней. Даже не будучи Высшим, может справиться еще раз. Но если запьет, это откроет глаза Мастерсону - а заодно и факультетской администрации - на достоинства человека, которого они продвигают по службе вместо тебя.
      - Это нечестно, Раф.
      Взгляд Рафа стал ледяным, суровым.
      - Нечестно? А что честна? Ты играешь по правилам, отдаешь все свободное время статье, надеешься попасть в яблочко, тогда как выбор уже сделан. Ты что, не слышишь как Эв ходит к Мастерсону и ноет: "Вы же не собираетесь в самом деле отдать ей эту должность, правда?" Тем временем ты обращаешься к Мастерсону за советами, а он думает какая же ты идиотка! Не говори мне о честности, Лизл!
      Он открыл пакет с соком и подтолкнул его к ней.
      - Лей.
      - Может, я лучше сама выпью - штук пять таких пробирок мне бы сейчас пригодились.
      - Никаких наркотиков, Лизл, - сказал Раф, наклоняясь к ней и шепча прямо в ухо. - Ничего, что способно облегчить оковы, которыми сковали тебя такие, как Сандерс, Мастерсон и твои родители. Ты должна ощутить тяжесть этих оков, Лизл, и вырваться, разбить их на куски, чтобы они не держали тебя на одном месте. Ты должна стать сильной, должна отшвырнуть все сомнения и сожаления. Никогда не заботься о внешних эффектах своих поступков. Ни каких оправданий - "это действие наркотиков", "влияние алкоголя"~ Должна оставаться ты, и только ты - ничто не должно стоять между тобой и твоими поступками. Ты должна быть гордой, Лизл. Никакого стыда. Никогда.
      Открытый пакет стоял перед ней. Она пыталась рассуждать холодно, рационально, но мысль о том, что Мастерсон поощрял ее писать статью, хотя сам уже принял решение, вызывала яростный гнев, который начинал клокотать в ней. И Эв - Эв принимал в этом участие.
      Она со стоном опрокинула пробирку в пакет.
      - Вот так! - хрипло шепнул Раф.
      Он взял пакет, закрыл и взболтал содержимое. Потом поставил его в холодильник.
      - Пошли, - сказал он, поворачиваясь к Лизл и вынимая из ее пальцев пустую пробирку.
      Лизл стояла не двигаясь, чувствуя себя онемевшей и слабой.
      "Что я наделала?"
      Раф взял ее за руку, и она позволила увести себя из квартиры, по лестнице, к машине. Шла как во сне.
      - Я хочу вернуться, - сказала она. - Давай выльем этот сок в помойку и обо всем забудем.
      - Нет, Лизл. Помни, что я тебе сказал. Никаких сожалений, никакой оглядки. Мы живем по своим правилам. Мы отвечаем только за себя.
      - Вот что меня больше всего пугает.
      - Ты увидишь, - пообещал Раф, заводя машину и вливаясь в поток транспорта. - Это поставит тебя в центр событий. Ты прошла испытание огнем. Ты сбросила еще несколько цепей. Теперь пришел черед испытаний для Эверетта Сандерса. Теперь он получает шанс доказать, кто он такой. - Он потянулся и погладил руку Лизл. - Я так горжусь тобой.
      - Правда?
      - Да. Невероятно.
      "Тогда почему мне так стыдно?"
      Глава 23
      Весь день Эв чувствовал себя странновато. Немножко сонным, немножко возбужденным. Нервным. На пределе. Как будто бы в некой летаргии и все же слегка на взводе. Непонятно взбодренным и в то же время окутанным аурой неотвратимой опасности.
      Сидя за столом в кабинете, глядя на позднее дневное солнце, льющееся в окно, он пытался разобраться в сложном конгломерате симптомов, мучивших его после выхода нынче утром из дома. Но сегодня ему трудно в чем-либо разобраться. Способность сосредоточиться, обычно весьма сильная, покинула его.
      Тревожно и непривычно. Бросает то в жар, то в холод. Кажется, что сердце выскакивает; он несколько раз принимался считать пульс, и выходило около девяноста - для него многовато, но ничего экстраординарного. Он подумал, что это, наверно, вирус - в конце концов, февраль на дворе, время гриппозное, - направился в медицинский пункт, однако температура оказалась нормальной.
      Упал сахар в крови? Может быть, у него диабет? Не похоже. Он позавтракал, как всегда, апельсиновым соком, тостами с обезжиренным маргарином, орешками с обезжиренным молоком и кофе; на обед съел обычный салат из тунца с ржаным хлебом, как каждый четверг. С чего бы упасть сахару? Может быть, дело в кофе? Может, накопившийся за долгие годы кофеин с двадцати чашек в день сделал наконец свое дело? Он не мог придумать ничего другого, что повергло бы его в подобное состояние.
      Может быть, организм предупреждает, что пора сократить норму кофе? Может быть, это успокоит расходившиеся нервы?
      - Эв! У вас все в порядке?
      Он крутнулся в кресле. Лизл с озабоченным видом стояла в дверях.
      В порядке? Почему она спрашивает? Неужели что-то не так? Неужели он выглядит больным?
      - Да. Все прекрасно, - сказал он, надеясь, что голос звучит убедительно. - Совершенно прекрасно. А почему вы спрашиваете?
      - О, не знаю. Я просто хотела спросить. - Она прикусила нижнюю губу. Я хочу сказать, вы какой-то бледный.
      Это он бледный? Лизл сама жутко выглядит. Лицо измученное, изможденное, темные круги под глазами. Как будто она ночью глаз не сомкнула.
      Эв встал и подошел к ней.
      - Со мной все в порядке, Лизл. А с вами? Вы выглядите~
      Она отвернулась и быстро пошла по коридору. Сбитый с толку Эв стоял в дверях и смотрел ей вслед. Впервые она проявила такой интерес к его состоянию, а когда он заговорил с ней, повернулась и убежала. Кажется, она нервничает. Он единственный раз видел ее такой расстроенной в декабре, когда она рассказывала ему о том телефонном звонке~
      Телефонный звонок! Может быть, был еще один? Черт побери, он забыл позвонить детективу! Что с ним такое сегодня? Как правило, он не забывает таких вещей. Ладно, больше не будем терять ни минуты.
      Он вытащил из жилетки листок с номером телефона и немедленно набрал его. На сей раз детектив ответил, как только позвонили в его комнату.
      - Да? - сказал голос с нью-йоркским акцентом.
      - Детектив Аугустино? Говорит профессор Сандерс. Мы с вами беседовали на прошлой неделе по поводу~
      - Да, да, помню. Вы узнали человека с фотографии?
      - Да. По-моему, это один из газонокосильщиков, которые работают в университете.
      - Что за бред! Вы уверены? В самом деле уверены? Как его зовут?
      Эв буквально чувствовал текущее по проводам с другого конца линии возбуждение.
      - Не знаю.
      - Не знаете? - В голосе зазвучал гнев. - Что вы хотите сказать? Что вы крутите~
      - Послушайте, детектив. Я вижу его здесь несколько лет, но просто не знаю его имени, точно так же, как вы, я уверен, не знаете по именам уборщиков, которые моют ваш участок в Рейли. Он сильно изменился с тех пор, как был сделан снимок, но я уверен, что это он. Так что, если можно считать это изъявлением вашей благодарности~
      - Можно, - вздохнув, разрешил детектив. - Извините меня. Вы знаете, где я могу его найти?
      - Нет. Но, полагаю, если завтра вы свяжетесь с отделом кадров, вам там помогут.
      - Завтра? А сегодня нельзя?
      - Административные отделы уже закрываются, откроются завтра в восемь утра. - Эв чувствовал, что у него нет больше сил разговаривать с этим несносным субъектом из полиции штата. - Всего хорошего, - сказал он и повесил трубку.
      Поднимаясь и надевая пальто, он почувствовал, что его бьет озноб. Ну, с этим, по крайней мере, покончено. Хорошо, что можно вернуться домой, где все у него под контролем.
      По пути он прошел мимо кабинета Лизл, но дверь была закрыта. Похоже, она отправилась домой раньше него.
      В автобусе Эв испытывал нарастающую тревогу, почти непреодолимое желание оказаться за дверью своей квартиры и запереть ее за собой. Он не в силах был подавить усиливающийся страх, ожидая, что с ним произойдет нечто ужасное, если он не закроется в доме.
      Выйдя на автобусной остановке, он поспешил домой вдвое быстрее обычного, но принудил себя задержаться у "Рафтери", проводя, как всегда, ежедневное испытание воли. Взглянул на часы и начал отсчет минуты, в течение которой постановил смотреть в затуманенное табачным дымом окно.
      Все завсегдатаи были на месте, сидели на стульях у стойки бара, потягивали скотч и джин, разговаривали и смеялись. Но вместо обычного отвращения к подобной трате времени, денег и мозговых клеток, Эва едва не захлестнула волна ностальгии.
      Что за славные были деньки в старину, когда он мог заглянуть в соседний кабачок в Шарлотте, услышать приветственный хор голосов, посидеть с друзьями, и поболтать, и поругаться, и посмеяться, и пить с вечера до рассвета. Братство, товарищество, полноправное членство в компании почему-то сегодня он сожалел обо всем этом больше, чем когда-либо в последнее время. Страстная жажда общения охватила его. Если бы только можно было вернуть все это, хоть на несколько часов~
      Эв поймал себя на том, что держится за медную ручку двери и собирается повернуть ее. Он отдернул руку, словно получил удар током, и чуть ли не побежал домой.
      В подъезде, накрепко заперев за собой дверь, он ухватился за перила и, весь в поту, промчался по трем лестничным пролетам. Он даже не остановился, чтобы забрать почту.
      "Что со мной происходит?"
      Должно быть, в крови мало сахара. Из-за чего еще можно трястись в таком ознобе? Надо съесть что-нибудь и привести себя в порядок.
      Он подошел к холодильнику, увидел на верхней полке пакет с апельсиновым соком. Ведь этим обычно пользуются диабетики, когда падает сахар в крови? Взял пакет, налил стакан и выпил. Вернулся на кушетку и стал ждать. Дал себе двадцать минут, чтобы дождаться результатов.
      Понадобилась только половина. Через десять минут ему стало гораздо лучше. Он успокоился, расслабился. Буйствовавшая в последние минуты паника почти совсем прошла.
      Поразительно, что может сделать апельсиновый сок.
      Он пошел и налил еще полный стакан.
      Глава 24
      - Вы Эва не видели?
      Лизл заледенела при звуке голоса Эла Торреса. Утром она поискала Эва, но дверь его кабинета была заперта. В этом, однако, ничего необычного не было - она знала, что по пятницам у него с утра лекции.
      Она-то должна была его искать. У нее есть на это причина. Вчера он казался несколько обеспокоенным, но вел себя совершенно нормально; ей хотелось бы видеть, что сегодня ему лучше.
      Но почему его еще кто-то ищет?
      Если только~
      - Нет, - сказала она, не отрывая глаз от своего стола. - А что?
      - Он пропустил сегодня две своих лекции. И не позвонил. Совершенно не похоже на Эва.
      "О нет, о нет, о нет!" Лизл вдруг затошнило. Она попыталась что-то выговорить, но слова не шли с языка.
      - Администрация интересуется, - продолжал Эл, - не получал ли кто от него известий.
      Лизл смогла только потрясти головой, не глядя на него.
      - А вы как себя чувствуете, Лизл? - спросил он.
      Она наконец посмотрела на него, с трудом выдавила:
      - Не очень. - И это была правда.
      - О Господи, нет! Надеюсь, вы не заболели. Я слышал, бродит какой-то вирус. Могу поспорить, что Эв его подцепил. Может быть, и у вас начинается то же самое. Во всяком случае, если свяжетесь с ним, скажите, пусть позвонит начальству.
      Услышав, что дверь кабинета захлопнулась, Лизл закрыла лицо руками и начала всхлипывать.
      "Что я наделала!"
      Почти всю ночь она провела в смертных муках, изо всех сил пытаясь заснуть. Десять раз хваталась за телефонную трубку, чтобы позвонить Эву и велеть держаться подальше от апельсинового сока, вылить его в раковину. Один раз даже набрала номер, но нажала на рычажок после первого гудка.
      Как ему это сказать? Как сказать, что когда он доверил ей связку своих ключей, она сделала дубликаты, залезла к нему в дом и налила в апельсиновый сок спирту. Как все это выговорить? Невозможно.
      Она так и сяк прокручивала в голове идею позвонить, исхитрившись изменить голос - прикрыть рот носовым платком, как делают в кино, - но не поверила, что это удастся.
      Прошлой ночью пришлось принять две таблетки снотворного, чтобы заснуть, точно то же она, в конце концов вынуждена была сделать позапрошлой, и даже тогда все утешала себя мыслью, что если Эв вчера выдержал и не запил, он, может быть, с честью выкарабкается из переделки. После чего ей удалось переключиться на Рафа и его в высшей степени дикие теории.
      Раф~ почему она должна его слушаться? Благодаря ему, она столько времени замечательно себя чувствует, но он также и слишком часто убеждает ее совершать поступки, после которых она кажется себе порочной и извращенной. А он так убедителен. Все обретает такой смысл, когда он нашептывает ей на ухо. И только потом она сознает, что лучше бы слушалась своего собственного сердца. Она знает, он действует исключительно в ее интересах, питая в душе самые лучшие намерения, борется за нее; просто Раф не признает границ, которые большинство людей старается не переступать в своих действиях. Раф, кажется, вообще не признает никаких границ.
      "И я тоже - это очевидно".
      Лизл стукнула кулаком по столу. Она все еще не может поверить, что отравила сок Эва. Но она это сделала. Сознательно. Полностью понимая опасность, которая грозит несчастному человеку. Что на нее нашло?
      Но сейчас самое важное - где Эв?
      Вытащила из верхнего ящика стола адресную книжку, отыскала его телефон. Несомненно, факультетская секретарша и начальство уже звонили ему, но надо попытаться самой. Набрала номер и стала слушать гудки на другом конце линии. Она не считала, но к тому времени, как положила трубку, прогудело раз двадцать, не меньше.
      Лизл встала и поразилась ужасной слабости в ногах. Что, если Эв вчера вечером вышел и купил ящик водки? Она мысленно представила, как он валяется на полу в кухне в пьяном ступоре или в коме от алкогольного отравления.
      Она должна к нему пойти.
      Ренни не совсем представлял, как все это провернуть. С восьми часов утра он расхаживал по газонам в поисках кого-нибудь, смахивающего на священника, но никто из встречных не походил даже близко. Нельзя же взять, подойти к одному из парней и спросить, правда?
      Потом ему пришло в голову, что он вообще испортит дело, если Райан его заметит.
      Так что сейчас Ренни стоял у барьера в отделе кадров, надеясь, что тут удастся прорваться.
      - Слушаю вас, сэр, - сказала бойкая юная брюнетка в очках с красной оправой. - Чем могу помочь?
      Ренни молниеносно сверкнул значком.
      - Сержант Аугустино, полиция штата. У нас есть основания предполагать, что один из ваших газонокосильщиков, возможно, скрывается от закона. Мне нужны сведения об этих работниках.
      - Скрывается? Неужели?
      Ренни наблюдал, как она прикусывает губку и оглядывает офис. Если ищет подмоги, то зря. Ренни не случайно выбрал время, когда все отправляются пить кофе, чтобы сунуться в отдел кадров.
      - Чего ждем? - спросил он.
      - Ну, я не знаю. Я хочу сказать, может, у вас есть ордер на обыск или еще что-нибудь?
      - У меня есть ордер на его арест. Этого хватит?
      - О Боже, - вымолвила она, опять озираясь, но офис был пуст, как и прежде. - Как его зовут?
      Ренни устало взглянул на нее.
      - Он не пользуется своим настоящим именем. Ну, давайте. Теряем время. - Он наклонился поближе и пронзил ее суровым взором~ - Надеюсь, вы никого не укрываете?
      Она вспыхнула.
      - Нет. Нет, конечно. Просто~ - Плечи ее смиренно поникли. - Хорошо. Какие вам нужны сведения?
      - Обо всех газонокосильщиках, нанимавшихся на работу за последние пять лет.
      Ренни выпрямился и забарабанил по стойке пальцами, с виду спокойный и терпеливый, но в душе умоляющий ее шевелить задницей, пока не вернулся кто-нибудь из начальства. Она сунулась к одному столу, потом к другому, потом к компьютеру, потом исчезла в задней комнате. Наконец появилась с небольшой стопкой темно-желтых папок.
      - Принесла все, что нашла. Некоторые здесь больше не работают, но я все равно захватила.
      Ренни схватил папки и открыл верхнюю. И проглотил проклятие.
      - Тут нет фотографий. Она пожала плечами.
      - В одних есть, в других нет.
      Ренни быстро листал, читал фамилии, искал фото: Гилберт Олин, Стэнли Малиновски, Питер Тернер, Уилл Райерсон, Марк де Сантис, Льюис~
      "А-а-а!"
      Он лихорадочно перетасовал папки, возвращаясь назад к Уиллу Райерсону. Возраст подходит, рост и сложение совпадают, поступил на работу почти три года назад. Уилл Райерсон~ Уильям Райан. Пульс Ренни зачастил как сумасшедший.
      "Есть, попался!"
      Он запечатлел в памяти адрес, потом разыграл представление, прикинувшись, что просматривает все до конца. Наконец протянул стопку девице.
      - Нет. Не похоже, что он здесь. Еще один ложный след. Спасибо за помощь. Желаю удачи.
      И он выскочил из офиса и заспешил по коридору, гадая, где раздобыть карту города и разузнать, как добраться до Постал-роуд.
      "Я нашел тебя, ублюдок! Я нашел тебя наконец!"
      Лизл для начала стукнула в дверь Эва, потом принялась колотить кулаком. Не получив ответа, выудила из сумочки ключ и отперла ее.
      - Эв? - позвала она, закрывая за собой дверь. - Эв, вы здесь?
      Все тихо. Она оглядела квартиру. Эва нигде не видно. Квартира кажется пустой, но это еще ничего не значит. С бьющимся в горле сердцем она направилась в спальню.
      "Господи, что, если он мертв? Что мне тогда делать?"
      Она помедлила на пороге спальни, потом заставила себя заглянуть внутрь.
      Пусто. Кровать застелена, покрывало не смято, натянуто туго, без единой морщинки.
      Не зная, успокоиться или встревожиться еще больше прежнего, она обнаружила, что бессознательно затаила дыхание, и перевела дух. Где он может быть? Квартира в идеальном порядке, точно в таком же, в каком они с Рафом оставляли ее в среду вечером~
      Кроме кухни. На столе картонка с апельсиновым соком, возле нее стаканчик со следами жидкости. Лизл схватила пакет. Тихий стон вырвался из ее губ, когда она ощутила, какой он легкий. В неожиданном приступе злобы на Рафа, а еще больше на себя - она швырнула пустую картонку в стену, потом схватила стакан и отправила следом. Картонка шлепнулась, стакан разбился.
      "Зачем я это сделала?"
      Лизл прислонилась спиной к холодильнику, закрыла глаза, ища ответа. Ответа не было. Она выпятила челюсть и выпрямилась.
      Хорошо. Она втравила в это Эва, так что она и должна помочь ему выбраться. Но сначала надо его найти. И она его найдет, даже если для этого придется обшарить все бары в городе.
      Направившись к двери, Лизл остановилась на полдороге. А что, если Эв не в баре? Что, если он в больнице?
      Она побежала к телефону и набрала коммутатор Медицинского центра, номер, который еще помнила с той поры, когда была женой интерна.
      Нет, никого по имени Сандерс ночью доставлено не было.
      Она с облегчением вздохнула, потом подумала, какое же тут облегчение. Попав в больницу, он по крайней мере был бы под присмотром. А если лежит где-нибудь без сознания на дороге~
      Она помчалась осматривать ближайший бар. В нем почти никого не было, и, побывав за час еще в трех местах - все попусту, - поняла, что одной с этим не справиться. Ей нужна помощь.
      К кому обратиться? Раф пальцем не шевельнет, чтобы помочь Эву. Скорей всего, примется отговаривать ее от поисков. Рассчитывать можно было бы только на одного человека. Но для этого надо ему объяснить, что она сделала. Как объяснить необъяснимое?
      Она вошла в следующий бар. И там Эва не было.
      Плохо.
      Эв чувствовал себя ужасно. Когда он подошел к двери квартиры и вставил ключ в замок, боль в желудке и в самом сердце усилилась. Он согнулся, проковылял несколько шагов до кресла. Свалился в него, такое знакомое и удобное, и закрыл глаза.
      Развязал. Он и раньше срывался, но в последний раз столько лет назад, что уже почти поверил, что никогда больше не развяжет. Он прижал кулаки к глазам. Ему хотелось кричать, хотелось плакать, но он себе этого не позволил. Зачем? Какой смысл жалеть себя или обвинять или искать, кого бы еще обвинить? Он прежде не раз пускался по этой Дорожке и всегда заходил в тупик. Надо извлечь из всего этого что-нибудь положительное. Поучительный опыт. Ему надо только подумать как следует над происшедшим и посмотреть, можно ли что-нибудь отсюда вывести.
      Что ж, урок очевиден, не правда ли? Пьяница есть пьяница, и не важно, сколько лет ты не пил, примириться с трезвостью никогда не удастся. Вчера был хороший пример продемонстрировавший, как быстро она улетучивается.
      Но почему? Почему он развязал? Вчера весь день чувствовал себя странно - ведь это было вчера, да? Конечно вчера. Он видел газету на углу в витрине. Дневной выпуск, за пятницу. Он посмотрел на часы: 4.16. Угрохал на выпивку почти целый день. Тоже не в первый раз.
      Но больше всего пугало его то, что все произошло так внезапно. Весь день он себя странно чувствовал, потом, как обычно, пришел домой. Сидел, пил апельсиновый сок, а когда допил, пошел купить еще. Но так и не дошел до магазина. Проходя мимо "Рафтери", поколебался одно мгновение, а потом был уже внутри и заказывал скотч.
      Никакого предупреждения. В этот миг стоял за дверью, в следующий сидел за выпивкой.
      "Но, Господи, до чего ж было вкусно! Даже сейчас слюнки текут при воспоминании". При одном из немногочисленных воспоминаний, оставшихся от вчерашнего дня. Перед мысленным взором пронесся монтаж: порции спиртного, покупка бутылок, которые он откупоривал и осушал, словно странник в пустыне, нашедший источник холодной родниковой воды.
      Следующее воспоминание было о том, как он - больной, грязный, страдающий, трясущийся - очнулся под рассветным солнцем на каких-то картонных коробках за складом. Бумажник пока оставался при нем, так что он купил себе что-то поесть и следующий длинный ряд напитков - на сей раз один только кофе.
      Он с трудом поднялся с кресла и побрел в ванную. По пути под ногой что-то хрустнуло.
      Стекло. Осколки стакана, из которого он пил апельсиновый сок, валялись на кухне по всему полу. И картонка из-под сока тоже. На стене пятно, словно кто-то швырнул в нее стакан.
      "Кто-то. Кто? Я?"
      Кто же еще? Когда он пришел, дверь была заперта. Все на своих местах. Ключ есть только у него.
      Должно быть, он возвращался и снова ушел прошлой ночью. Он потряс головой. Если бы вспомнить. Весьма неприятно терять небольшие кусочки жизни.
      Несмотря на раскалывающуюся голову, он подобрал осколки, сложил их в картонный пакет из-под сока и выбросил все в мусорный ящик. Потом пошел в ванную принять душ.
      Через полчаса, вымытый, выбритый, в чистой одежде, он чувствовал себя почти нормально. Он должен пойти на пятничное собрание своей группы у "Анонимных алкоголиков", чего не делал уже много лет. Потом он найдет другую группу, которая собирается по субботам, и на это собрание тоже пойдет. Он будет ходить каждый вечер, пока не убедится, что снова поставил себя под контроль.
      Но еще только пять часов. Несколько часов до собрания. Когда он закуривал сигарету, руки его тряслись. Чем бы до тех пор заняться? Ему хочется выпить, он жаждет еще одной растреклятой выпивки. Хорошо, что дома ничего нет. Он проделал полный ритуал приготовления чашечки кофе и призадумался, как бы умудриться остаться трезвым до начала собрания. У него больше не было инструктора из "Анонимных алкоголиков" - его собственный несколько лет назад переехал, а он не позаботился обзавестись новым. Считал, что ему это не понадобится.
      Работа. Работа лучше любого инструктора, для Эва по крайней мере. Он погрузится в расчеты к статье, и время пролетит.
      Он сел за консоль и проделал обычные операции, которые открывают доступ к базе данных университетской информационной системы "Крей II". Потом набрал личный код, вызывая свои файлы. Терминал запищал. Он в полном ошеломлении прочел сообщение на мониторе.
      "Ошибка. Файла в памяти нет".
      Он снова потряс головой. Может быть, как-то нажал не ту клавишу, набирая код? Это на него не похоже. Еще одно следствие выпивки. Он снова набрал код и снова получил отказ.
      Нет. Это невозможно.
      Теперь его колотила дрожь; он попробовал другой способ получить доступ хотя бы к резервным файлам. Снова писк. Снова ошибка.
      О нет! О, пожалуйста, только не это!
      Он попробовал еще раз. И еще. С тем же результатом. Файлы исчезли! Пропали!
      Он вскочил и забегал по комнате. Этого не может быть! Коды знал только он. Никто другой не смог бы не только вызвать файлы, но даже найти их имена в каталоге.
      "Никто, кроме меня".
      Он остановился на полдороге. Он возвращался сюда прошлой ночью - это доказывал разбитый стакан. Что он делал? Может быть, вызвал файлы и стер их в яростном пьяном позыве к самоуничтожению?
      Это единственный ответ. Год работы - и все пропало! Понадобится целая вечность, чтобы восстановить эти расчеты.
      Он развязал - и не просто потерял ночь, он потерял целый год!
      В каком-то тумане Эв взял пальто и направился к двери. Ему надо выйти, пройтись, уйти от бесполезного пустого терминала.
      Может быть, к "Рафтери".
      Билл отскреб последнюю грязь с ладоней и рук и потянулся за бумажным полотенцем. Хороший денек. Несмотря на нескончаемую болтовню Клэнси о своих сексуальных подвигах, им удалось сегодня переложить все протекшие трубы в северной поливальной системе. Когда начнет расти травка, можно будет ее пускать.
      - Эй, Уилли! Тебя там какая-то леди спрашивает!
      - Кто такая? - поинтересовался Клэнси с другого конца комнаты. Мамаша?
      Под общий смех Джо Боб ответил:
      - Никак нет. Такая блондинистая крошка может быть только дочуркой. Она, по-моему, с факультета. Фигурка - будь здоров.
      Этому описанию соответствовала лишь одна известная Биллу особа - Лизл. Интересно, чего ей понадобилось?
      Смех перешел в рев и визг, когда Билл проходил через умывальню к двери, качая головой и улыбаясь их добродушным грубоватым шуткам. Они все отчасти - примерно наполовину - подозревали его в странностях, ибо он никогда не участвовал в хвастливых отчетах о сексуальных эскападах. А сейчас искренне радовались за него, и ему стало теплей от дружеских чувств, независимо от формы их выражения.
      - Я же вам говорил, ребята, - продолжал Джо Боб, пока Билл протискивался через вращающуюся дверь, - тихоням всегда удается подклеивать классных кошечек.
      Он нашел ее у дверей гаража. И как только увидел напряженное бледное лицо, понял, что произошло что-то очень серьезное.
      - Лизл! Что с вами? У вас все в порядке?
      Она кивнула, но глаза ее были полны слез, а губы дрожали.
      - О, Уилл, я~ я сделала нечто ужасное!
      Билл огляделся. Здесь не место рассказывать о чем-то ужасном. Он взял ее под руку и повел к автомобильной стоянке.
      - Поговорим в машине.
      Усадив ее на переднее сиденье и скользнув за руль с другой стороны, он обнаружил, что она уже плачет в открытую. Он не стал заводить машину.
      - В чем дело, Лизл?
      - О Господи, Уилл, я даже рассказывать вам не хочу. Мне так стыдно. Но мне нужна помощь, и вы единственный, к кому я могу обратиться.
      Слова из прошлого пронеслись в его памяти. "Благословите, отец, ибо я грешен~"
      - Это связано с Рафом, да? - спросил он, надеясь вызвать ее на откровенность.
      Голова ее вздернулась. Она пристально посмотрела на него.
      - Откуда вы знаете?
      - Случайная догадка. - Он не хотел признаваться в своих предчувствиях, что ложная философия Рафа не доведет ее до добра. - Давайте. Выкладывайте. Я от вас не отвернусь. Что бы там ни было.
      В глазах ее засветилась признательность, но боль в них не ослабевала.
      - Надеюсь, вы не откажетесь от этих слов, когда я закончу.
      Билл с нарастающим ужасом слушал повествование Лизл о событиях полутора прошедших недель. Он чуть не взвыл вслух, когда она подошла к тому, как Раф вытащил пробирку с этанолом. Он моментально представил себе дальнейшее развитие сценария, но позволил Лизл продолжать.
      - И теперь я не знаю, где он, - сказала она, завершив рассказ о своих поисках в барах в районе, где жил Эв. Слезы текли по ее щекам. - Он может быть где угодно. Он мог умереть!
      Билл сидел за рулем, глядя прямо перед собой вдаль. Он пытался преодолеть ошеломление и омерзение и найти подходящий ответ. Надо что-то сказать, но что? Что он может сказать, чтобы облегчить ее боль? И надо ли даже пытаться облегчить ее боль? То, что она сотворила~ отвратительно.
      - Ради всего святого, Лизи! Что заставило вас это сделать?
      - Я не хотела ему повредить! Я никогда не сделала бы ничего во вред Эву!
      - Как же вы можете так говорить после того, как отравили его апельсиновый сок?
      Губы ее дрогнули.
      - Я была совершенно уверена, что он Высший. Я думала, что он справится. Я была совершенно уверена, что он сможет справиться. Раф такого плохого о нем мнения, и я надеялась доказать ему, что Эв - один из нас.
      Билл, как ни старался, не сумел смягчить резкость ответа.
      - Из кого это "из нас"? Из тех, кто в грош не ставит жизнь другого человека? Не думаю, чтобы профессор Сандерс принадлежал к таковым.
      Лизл уронила голову на руки.
      - Уилл, пожалуйста, мне нужна ваша помощь. Я думала, вы поймете.
      - Пойму? Лизл, я не знаю, пойму ли когда-нибудь то, что вы сделали. Но я вам помогу. Ради Сандерса и ради вас. Потому что я все еще в вас верю. И потому, что это, надеюсь, откроет вам глаза на тот бред, которым напичкал вас Раф. Высшие! - Даже звук этого слова оставлял кислый привкус во рту. Вся эта теория морально и интеллектуально несостоятельна. Так же, как сам Раф.
      Лизл уставилась на него.
      - Нет. Не надо так говорить. Он замечательный. Он~
      - Это из-за него вы сейчас так несчастны и жалки, это из-за него исчез Сандерс. Связь с этим парнем - худшее, что могло с вами случиться во всей вашей жизни.
      - Он совсем не плохой. С ним я впервые сама себе нравилась.
      - И сейчас тоже нравитесь?
      Она смотрела в сторону, не отвечая.
      - Лизл, когда для высокого мнения о себе необходимо унизить кого-то, это ошибочное мнение. Настоящая самооценка рождается изнутри.
      Лицо Лизл на мгновение окаменело, потом смягчилось.
      - Вы правы, - всхлипнула она. - Вы всегда правы, да?
      Билл обнял ее, покачал, словно плачущего ребенка. Бедная Лизл. Ее затащили в ад, и она сама этого не понимает. Но тот ад, в который она столкнула Эверетта Сандерса, еще хуже.
      В следующий момент она выпрямилась.
      - Вы поможете мне найти Эва?
      - Да. Только сначала взгляну, не найдется ли что-нибудь насчет Рафа.
      - Времени нет.
      - Это займет всего минуту. На вашем служебном компьютере есть модем?1
      - Да. Факультет абонирует несколько баз данных. А зачем~
      Он включил зажигание и рванул "импалу" с места.
      - Просто пустите меня к своему компьютеру.
      Билл подкатил к зданию математического факультета и остановился прямо у входа. Лизл провела его в свой кабинет. Пока она налаживала для него терминал, он отключил телефон на столе и оглядывался, ища, куда бы его деть. Все прочие кабинеты на этаже были закрыты. Он держал телефон в потных руках и злился. На это у него нету времени. Открыл окно и швырнул его вниз. Послушал, как аппарат грохнулся с третьего этажа и полетел по траве; отвернулся и обнаружил, что Лизл внимательно смотрит на него.
      - Уилл? С вами все в порядке?
      - Со мной уже много лет все не в порядке, - сказал он, кивнув на компьютер. - Можно подключаться?
      - Все готово.
      Он сел на ее место, ввел перфокарту с номером телефона информационной системы "Датанет", потом набрал свой личный код. Лизл наблюдала через его плечо, а он искал сообщение для Игнациуса. И всего через несколько секунд нашел.
      "Игнациусу.
      Пока мало что удалось разузнать о нужном человеке, но это, возможно, фальшивка. В компьютере Аризонского университета есть, а в ежегодниках нет. Отметки прекрасные, но не нашел никого, кто его помнит. Записывал имя и обнаружил, что это анаграмма Сары Лом. Вы поэтому просите его проверить?
      Эль Комедо".
      - Проверить? - спросила Лизл, выпрямляясь позади него. - Вы проверяете Рафа?
      Но Билл едва слышал ее. Он не мог ничего ответить. Во рту у него пересохло. Каждая клеточка его тела превратилась в колючий кристаллик льда; он замер, уставившись на экран.
      "Лосмара~ анаграмма~ Сара Лом~"
      Он мысленно переставил буквы. Да. Теперь ясно. Как он раньше этого не заметил?
      Перед ним словно разверзлась бездна, зияющая издевательской ухмылкой, манящая, предлагающая ответы на все, что он желал знать~ и даже на то, чего знать никогда не желал.
      Боже милостивый, нет тут никакого смысла! Раф связан с Сарой - ни малейших сомнений в фамильном сходстве, которое он сразу подметил. Но зачем пользоваться анаграммой имени своей сестры? Нет, не сестры. Настоящая Сара Лом исчезла. Сестра Рафа присвоила ее имя. Логично предположить, что Раф тоже фальшивый. Но зачем это все? Ради Господа Бога, зачем?
      Слова Лизл прозвучали как эхо его собственных мыслей.
      - Что происходит, Уилл?
      - Не знаю, Лизл. Но в одном я вполне уверен: Раф Лосмара не тот, за кого себя выдает.
      - Вы хотите сказать, он самозванец? Это невозможно! Не возможно поступить в аспирантуру в Дарнелле, не имея высоких баллов и весьма впечатляющих рекомендательных писем!
      - Вы говорили, он настоящий дока в компьютерах, так? В крупных государственных университетах одновременно учатся от двадцати до сорока тысяч студентов. Все данные о них внесены в компьютерную систему. Я не знаю, как он это сделал. Может, под чужим именем перевелся на старший курс, побывал на важнейших лекциях, окрутил кого-то из факультетского руководства, добрался до компьютера, создал впечатляющую картину академической успеваемости и все: за девять месяцев - академический год родилась законченная фальшивая личность с переходным баллом три и девять и с блестящими рекомендациями.
      - Но все это только предположения, - возразила Лизл. - У вас нет доказательств!
      - Верно. Только я нутром чую. Ибо знаю одного человека, жестоко одураченного дрянью, весьма на него похожей.
      - Что это за человек?
      - Я.
      - Уилл, вы с ума сошли. Зачем ему все эти хлопоты с созданием фальшивой личности? И что это за анаграмма, о которой сказано в сообщении?
      - Не знаю. Но собираюсь узнать.
      - И я тоже! - Она схватила сумку и повернулась к двери. - Я прямо сейчас пойду к Рафу и~
      - А как насчет Эва?
      Она остановилась. Плечи ее поникли.
      - О Господи~ Эв. Как я могла забыть про Эва? - Она обернулась к нему с искаженным лицом. - Что со мной происходит?
      - Вы разрываетесь на мелкие кусочки, вот что. - Билл встал и обнял ее за плечи. - Мы скоро выясним все остальное. Но сначала нам надо найти Эверетта Сандерса. Правильно?
      Она кивнула, не глядя на него.
      - Правильно.
      - Хорошо. Вот что я предлагаю. Вы начинаете с северного конца Конвей-стрит, а я с южного. Проверяем каждый бар по пути и встречаемся где-то посередине. Если к тому времени мы его не найдем, продолжим в другом направлении. - Он еще раз напоследок сжал ее плечи. - Не беспокойтесь. Вдвоем мы отыщем его.
      Он проводил Лизл к ее машине и посмотрел, как она удаляется по Конвей-стрит. Спеша к собственному автомобилю, поздравил себя с тем, как гладко ему удалось соврать. Потому что сейчас он не собирается искать Эверетта Сандерса. Потом, попозже. А сейчас - прямо к кооперативам на Парквью.
      На пути Билла прошиб пот. Пот от страха. Из него изливался страх. Он едет, чтобы встретиться с человеком, связанным с женщиной, называвшей себя Сарой Лом, с женщиной, которую Билл отчаялся найти, с женщиной, которая истерзала Дэнни Гордона и оставила, чтобы Билл обнаружил его.
      Она не просто изуродовала ребенка, но совершила нечто большее. Устроила так, чтобы он оставался живым, а известная человеку медицинская наука была не в силах ему помочь.
      Именно это страшило сейчас Билла, именно из-за этого ему казалось, что за стеклами машины разливается давящая тьма. Он едет к неизвестности. Сара и Раф - или кто они там на самом деле - связаны с чем-то чудовищным, неестественным, может быть, со сверхъестественным. Он почти готов верить, что они связаны с самим сатаной - только в сатану он не верит. И во многое другое ему трудно верить. Но если нечеловеческое зло способно воплотиться в одном существе, это существо - женщина, известная ему как Сара. И по крови или каким-то иным образом Раф с ней связан.
      Билл не может позволить себе устрашиться. Он не может поколебаться ни на секунду, столкнувшись с Рафом. Хорошо бы иметь при себе револьвер что-нибудь, чтобы принудить Рафа рассказать то, что желает узнать Билл. Но он должен будет со всем справиться сам. Поэтому ему требуется холодный рассудок и горячая кровь.
      Поэтому он стал вспоминать рождественский сочельник пять лет назад, вспомнил то, что Сара сделала с Дэнни, вспомнил агонию, мучившую Дэнни в течение бесконечной недели.
      И страх очень скоро исчез. К тому времени как Билл затормозил перед домом Рафа, вместо страха пришел жгучий гнев.
      - "Мазерати" стоял на подъездной дорожке, в больших окнах гостиной горел свет. Никаких колебаний, никаких задних мыслей.
      Билл взбежал по ступеням, не постучал, вышиб дверь и ворвался внутрь.
      - Лосмара! Где ты, Лосмара?
      - Я здесь, - прозвучал справа спокойный мягкий голос.
      Билл нашел Рафа сидящим на белой софе в белой комнате. На нем были белые брюки и мягкая белая рубашка, как на рождественской вечеринке. Билл встал над ним и ткнул пальцем ему в лицо.
      - Кто ты такой, черт возьми?
      Раф даже глазом не моргнул. Ноги скрещены, руки сложены на груди. Он смотрел прямо в глаза Биллу и спокойно отвечал:
      - Вы очень хорошо знаете, кто я такой.
      - Нет. Ты мошенник. Ты и твоя сестра. Два грязных подонка, разыгрывающих грязные трюки, Но пора положить им конец. Сейчас ты мне скажешь, где найти твою сестру.
      - У меня нет сестер. Я единственный сын.
      Билл чувствовал, как гнев начинает бурлить через край. Ему захотелось вцепиться руками в горло Рафа и трясти, как тряпичную куклу. Может быть, так он и сделает. Но не сейчас. Пока еще нет.
      - Хватит нести дерьмо. Какую бы игру ты ни вел, она кончена. Я тебя разоблачил. "Лосмара" - "Сара Лом" - игра слов. Здесь ты не сделаешь с Лизл ничего подобного тому, что в Нью-Йорке твоя сестра сделала с Дэнни и со мной. Я прекращу это здесь и сейчас.
      - О чем это вы говорите? - По-прежнему никаких опасений, вообще никаких эмоций. Он даже не предлагает Биллу уйти. - Что же, по-вашему, я сделал с Лизл?
      - Ты развратил ее, уничтожил все доброе и достойное, что в ней было.
      Раф улыбался.
      - Ничего я не развратил и не уничтожил. И с Лизл ни чего не сделал. Просто предложил ей выбор. Все, что она выбирала, целиком ее добрая воля.
      - Ну, конечно. Я слышал про этот выбор: либо плохое, либо еще хуже.
      Раф пожал плечами.
      - Это дело вкуса. Но вы забываете, что всегда остается возможность ничего не делать. Я никогда ни к чему не принуждал Лизл.
      - Ты играл с обиженной судьбой женщиной.
      - Я не собираюсь тратить время на обсуждение этого с вами. Позвольте напомнить один неопровержимый факт: все, что сделала Лизл, она сделала добровольно. Я указывал ей несколько вариантов, но какой предпочесть, она выбирала сама. Я никогда ей не угрожал - ничем; я не выбирал за нее - она сама делала выбор. Ответственность за все содеянное лежит только на ней.
      Ярость Билла достигла критической массы.
      - Она была так несчастна! Ты воспользовался ее слабостью, прорвал оборону, скрутил в узел. И вложил ей в руки пробирку со спиртом в доме Эверетта Сандерса. Все равно что заряженный пистолет!
      - Она взрослый человек, а не ребенок. И она знала, что делала, когда спускала курок. Ваши упреки не по адресу, друг мой. Вам бы надо кричать на Лизл.
      Это была последняя капля. Билл сгреб Рафа за ворот и вздернул на ноги.
      - Я тебе не друг. Мне нужны кое-какие ответы и немедленно!
      Зазвонил телефон. Тем самым длинным, протяжным звонком. Звук этот ошеломил Билла так, что он выпустил Рафа.
      Раф тут же шагнул к телефону и снял трубку. Послушал секунду, повернулся, протянул ее Биллу.
      - Это вас, отец Райан.
      Билл отшатнулся. Из трубки слабо неслись мольбы Дэнни Гордона:
      - Отец, пожалуйста, придите и заберите меня! Приди-и-ите!
      Но сквозь весь этот ужас пробивалась мысль - Раф назвал его отцом Райаном.
      - Ты знаешь?
      - Конечно.
      - Откуда?
      - Не важно. По-моему, гораздо важней, чтоб вы ответили маленькому Дэнни. Он хочет, чтоб вы поспешили к нему на помощь.
      - Он умер, ты, ублюдок!
      Билл изготовился прыгнуть на Рафа, но снисходительная улыбка молодого человека и медленное отрицательное покачивание головы остановило его.
      - Вы так уверены в этом?
      - Конечно! - произнес Билл. - Я~ я сам его похоронил.
      Еще один неспешный отрицательный кивок в сопровождении той же сводящей с ума улыбки.
      - Может быть, и похоронили~ да только он не умер.
      Билл знал, что это не может быть правдой. Он лжёт! Должен лгать. Но нельзя было не спросить:
      - Если он все еще жив, где он?
      Раф улыбнулся еще шире.
      - Там, где ты его оставил.
      Колени Билла подогнулись, он заставил себя устоять, зашатался и едва слышал собственный голос сквозь шум в ушах.
      - Нет!
      - Да. Разумеется, да. Больше пяти лет он лежит на дне ямы, которую ты для него выкопал на кладбище Святой Анны. Ждет тебя. Ненавидит тебя.
      Билл неотрывно смотрел на Рафа. Ничто в мире не заставило бы его поверить ни единому слову из уст этого~ этого существа, и все-таки он почему-то поверил.
      Потому что в самых тайных уголках души, в самых скрытых извилинах мозга, в самых глубинах сердца всегда теплилось ничтожно слабое подозрение, что его провели, одурачили завладевшие судьбой Дэнни силы, толкнув на злодейство, на то, чтобы похоронить Дэнни заживо в надежде положить конец его мукам. Когда он весь в поту, с колотящимся сердцем просыпался в темноте спальни, его преследовало воспоминание о той последней ночи, и в этом воспоминании сквозила невысказанная возможность, что Дэнни в яме не умер. Билл никогда открыто не думал о ней, но теперь у него не оставалось выбора.
      Он закрыл глаза.
      Нет! Это немыслимо!
      Немыслимо~ но немыслимое претворилось в реальность пять лет назад, когда Дэнни остался живым, страдал и, словно бездонная пропасть, бесследно поглощал жидкости и медикаменты, которыми его накачивали. Немыслимое и теперь может оказаться правдой.
      Он открыл глаза и посмотрел на Рафа.
      - Кто ты, черт возьми? Что ты такое?
      Раф улыбался, а свет вдруг стал меркнуть.
      - Мне бы страшно хотелось тебе показать, - заявил он, - но в данный момент это не отвечает моим целям. Впрочем, беглый взгляд можешь бросить.
      В комнате становилось все темнее и холодней, как будто невидимый смерч уносил из нее свет и тепло. А потом разлилась чернота, тьма такая, что нервы Билла заныли. Все покосилось, понятия верха и низа утратили смысл. Настала не просто глухая и плотная тьма, не просто отсутствие света настал конец света. Живая чернота, скользкая, колеблющаяся, жадная чернота, жаждущая не плоти его, но души, сути, самого существа. Билл упал на колени, ухватился за пол, вцепился ногтями, чтоб не скатиться к потолку, в ноздри ему ударил тошнотворный трупный запах, попал на язык - кислый, едкий, сырой, гниловатый, - лишив дара речи.
      А потом он увидел, что перед ним всплывают глаза. Огромные, круглые, белые, словно фарфоровые тарелки, со сверкающими радужками, невероятно черными, но совсем не такими черными, как бездонные, уходящие в бесконечность дыры зрачков в центре. Из этих зрачков изливалось такое зло, что Биллу пришлось отвернуться и крепко зажмуриться, чтобы не потерять рассудок.
      А потом вспыхнул свет. Он разжал веки. В гостиной снова было светло. Он глотнул воздуху. Что это было - видение под каким-то гипнозом или таков и есть настоящий Раф?
      Билл стряхнул сковавший все тело страх и огляделся. Раф исчез. Он поднялся на ноги, стал осматривать комнату за комнатой, внизу и наверху Рафа нигде не было. Выкрикивая его имя, он поплелся к двери.
      Столько вопросов по-прежнему без ответа. Кто такой Раф? Человек? Не похоже. Что связывает его с Сарой? Откуда он может знать про Дэнни? Отупевший мозг Билла с огромным трудом ставил эти вопросы, язык не поворачивался, чтобы произнести их. И не было никого, кто мог бы на них ответить.
      Дэнни~ жив. Это не может быть правдой, но он должен узнать. Ибо если какая-то нечестивая сила держит Дэнни живым в могиле, Билл не допустит, чтоб он оставался там хотя бы еще одну минуту.
      Надо вернуться. Вернуться в Нью-Йорк, на кладбище. Он должен знать!
      Он побежал к машине.
      Священник едва не сшиб Ренни с ног - в буквальном смысле.
      Попасть в дом Райана оказалось нетрудно. Маленький особнячок стоял в стороне от дороги среди деревьев. От соседей отгорожен полностью. Ренни расколотил стекло в задней двери, просунул руку, открыл засов и вошел. Увидев на стенах расписной бархат - тигров, клоунов, Элвисов, - он решил, что ошибся. Невозможно вообразить, чтобы тот отец Райан, которого он знал, держал дома такие вещи. Но Уилл Райерсон должен быть Райаном.
      Первый час Ренни потратил на обыск дома, но не нашел ничего интересного. В какой-то момент понял, что телефон отсутствует. Это подкрепило его уверенность в правильном выборе цели - при их последней встрече священник панически боялся телефонов.
      Почти весь остаток дня он провел, посиживая то тут, то там, глядя телевизор с приглушенным звуком. Даже приготовил себе чашечку кофе и сделал сандвич из холодных остатков, обнаруженных в холодильнике. Почему бы нет? Райану они не понадобятся.
      Около пяти выключил телевизор, уселся в передней комнате, вытащил пистолет и стал ждать.
      Ждать.
      Этой встречи он ждет уже пять лет. Можно обождать еще несколько минут. Но эти последние минуты убивали его, ползли, ровно улитки по наждачной бумаге.
      Что здесь сейчас будет?
      Что он сделает после всех этих лет, когда встретится со священником лицом к лицу? Ренни надеялся, что не убьет его. Он должен хранить хладнокровие, поскольку знает, что хочет с ним сделать: приколотить к стенке и выпустить кишки, как он сделал с маленьким парнишкой. Но тогда он и себя тоже принесет в жертву.
      Нет. Ренни решил играть честно. Арестовать его, увезти в столицу штата и начать процедуру выдачи преступника.
      Лучшее, что можно с ним сделать, - отправить в тюрьму. Там время течет медленно. Священник будет все время мозолить глаза другим заключенным. А как только он попадет в Райкерс, тут же узнает на собственном опыте, что парни, практически выросшие в тюрьме, питают особые чувства по отношению к насильникам над детьми.
      Тюрьма будет самой медленной пыткой. Ад покажется быстротечным пикником на тенистой поляне по сравнению с жизнью извращенца священника в тюрьме.
      Впервые за время работы в полиции Ренни радовался, что в штате Нью-Йорк нет смертной казни.
      Когда стало близиться к шести и темнеть, Ренни задергался. От кампуса досюда езды самое большее минут пятнадцать. Когда же он явится?
      А потом мочевой пузырь начал подавать недвусмысленные сигналы. Вот так всегда, когда он переберет кофе. Он подскочил к окну, выглянул на дорогу. Ни одной машины. Быстренько побежал в ванную, и только наполовину успел облегчиться, когда услышал скрип покрышек на гравии. Шепча проклятия, застегнул "молнию", выскочил в холл, а когда вбегал в гостиную, кто-то едва не сшиб его с ног.
      Этот кто-то вскрикнул, отшатнулся.
      - Кто вы такой, черт подери?
      Ренни нашарил выключатель, повернул его.
      И задохнулся. Наверно, он все же ошибся. Бородатый, с седыми висками тип перед ним нисколько не походил на отца Уильяма Райана. Господи помилуй, с конским хвостом! Потом Ренни пригляделся поближе и узнал.
      Глаза их встретились.
      - Помнишь меня, отец Билл?
      Тип смотрел на него в явной растерянности, немало напуганный пистолетом в руке Ренни. Потом растерянность и испуг рассеялись.
      - О Господи Иисусе.
      - Иисус не поможет тебе, ублюдок. Он уж наверняка был бы последним, кто пожелал бы тебе помочь.
      Ренни ждал страха, ужаса, отчаяния, просьб о милости, предложений о подкупе. Он с удовольствием предчувствовал все это. Он видел в глазах священника ужас и страх, но это был страх не перед Ренни. Он боялся чего-то еще. А заметней всего в этих глазах была безнадежность.
      - Сейчас? - спросил Райан. - Ты сейчас меня хочешь забрать?
      - Я, может, работаю и не слишком споро, но дело довожу до конца.
      - Сейчас у меня времени нет, черт побери!
      Ренни застыл в изумлении на пару секунд. Нет времени? Что это за ответ? Он поднял пистолет.
      - Знаешь, как говорят: проходи, не задерживай.
      - Слушай, мне надо вернуться в Нью-Йорк!
      - О, не волнуйся. Туда ты и отправишься. Только сперва через Рейли.
      - Нет, мне надо в Нью-Йорк прямо сейчас.
      - М-м-м~ Сначала тебя должны выдать.
      Ренни действовал по закону. Он не собирался давать какой-нибудь судебной змее шанс отмазать этого гада. Он сурово смотрел на священника и прислушивался к себе, ожидая прилива ярости, который заставит его спустить курок. Но его не было.
      Где вся та злоба, которую он копил и лелеял пять лет? Почему она сейчас не сводит его с ума? Как он может смотреть на ублюдка и не испытывать искушения прикончить его на месте?
      - Это слишком долго, - возразил Райан. - Мне надо ехать прямо сейчас.
      - Забудь об этом. Тебя~
      Священник повернулся и пошел через холл к спальне. Ренни поспешил за ним, нацеливая пистолет в затылок.
      - Стой, стрелять буду!
      - Ну так стреляй, - сказал Райан. - Я еду в Нью-Йорк, и немедленно. Можешь арестовать меня там. Тогда тебе не придется беспокоиться о выдаче и обо всем прочем.
      Ренни ошеломленно смотрел, как Райан стаскивает рабочую рубашку и натягивает полосатое джерси с длинными рукавами. Все шло как-то не так, как надо. Что Райан задумал? Какой-нибудь трюк? Сейчас надо быть предельно осторожным. Райан мужик здоровенный и абсолютно сумасшедший.
      Он вдруг заметил, как тот шарит под простыней на кровати, и вскинул пистолет.
      - Не смей!
      Райан вытащил руку и предъявил пачку банкнотов.
      - Мои сбережения.
      Он достал из шкафа потертую спортивную куртку и в сопровождении Ренни снова направился в гостиную.
      - Стой, черт побери, или, клянусь Богом, я тебя пристрелю! - Он опустил дуло. - Знаешь, что бывает, когда простреливают колено?
      Райан остановился и повернулся к нему лицом. В глазах его была боль и мука.
      - Дэнни жив.
      - Что за дерьмо!
      - Именно то. Тот, кто мне об этом сказал, знает, что говорит.
      - Только не надо мне этих штучек! Ты утащил его и убил!
      Глаза Райана ослепли.
      - Я думал, что так и сделал. Похоронил его на кладбище Святой Анны в Куинсе.
      Он признался! Признался в убийстве! И вот теперь пришла ярость, поднялась, наполнила рот Ренни острым металлическим вкусом.
      - Ты, ублюдок!
      - Я сделал это, чтобы спасти его! Если бы я этого не сделал, он все еще был бы в больнице с трубками в каждой жилке, страдал бы от адских мук, а над ним бы кудахтали орды белых халатов! Неужели ты думаешь, что я в самом деле мог причинить зло этому мальчику? Он был изуродован безнадежно!
      - Это ты его изуродовал! Ты надругался над ним, не мог отпустить его и замучил!
      Ренни увидел, как плечи священника поникли.
      - Это официальная версия? - Он печально покачал головой. - Пожалуй, я ожидал чего-то подобного.
      - Тебе воздастся по заслугам, и даже больше, гораздо больше: И не рассчитывай свести копа с ума дерьмовыми байками о живом ребенке. Нет, не выйдет.
      Райан ответил не сразу. Он вроде бы на секундочку сбился с мысли, потом выпрямился и твердо взглянул на Ренни.
      - Есть только один способ проверить, правда? Нам надо вернуться и выкопать его.
      Эта идея окончательно сбила Ренни с толку. Неужто Райан совсем рехнулся, чтоб привести его на то место, где похоронен парнишка? Это решает дело.
      Священник сгреб ключи от машины.
      - Ты идешь? Я уезжаю.
      И он пошел к входной двери. И Ренни побежал следом за ним.
      Глава 25
      "Он считает меня сумасшедшим", - думал Билл, косясь на детектива Аугустино, сидящего на переднем сиденье. Он вел взятую напрокат в гараже в аэропорту Ла-Гардиа машину к восточному въезду на Гранд-Сентрал-Парквей. Может быть, так оно и есть.
      По дороге сюда он рассказал Аугустино все. Рассказал ему о том, что сделал в канун Нового года и почему это сделал. Рассказал ему о сходстве Рафа с Сарой, об именах-анаграммах. И, слушая самого себя, сознавал, какой в высшей степени невероятной выглядит эта история. Он сам начинал сомневаться, хоть и лично ее пережил.
      Дэнни жив? Как он мог даже подумать об этом? Даже на одну секунду? Из всех бредовых идей это самая безумная.
      Но так сказал Раф. Раф! Откуда Раф может что-нибудь знать, не имея прямого отношения к делу?
      Как Аугустино объясняет всю эту чертовщину?
      "Ты все это выдумал, потому что спятил".
      Спятил. Билл не в первый раз думает о такой возможности и точно знает, что не в последний. Но сейчас он чувствует, что приближается к некому водоразделу, где предположение о его сумасшествии обретет либо подтверждение, либо опровержение.
      Ведя машину в темноте первых предрассветных часов субботнего утра, он не знал, на какой из двух вариантов лучше надеяться.
      Они нашли круглосуточный супермаркет и купили в отделе садового инвентаря лом и лопату, приплюсовали к счету фонарик и совершили последний бросок к кладбищу Святой Анны. Билл медленно ехал вдоль северной стены. Давно заменили фонарь, который он разбил пять лет назад, однако он узнал старый покосившийся дуб. Большую часть пути детектив просидел тихо, а когда Билл перевалил через бровку тротуара и съехал в траву, закричал:
      - Какого черта ты делаешь?
      - Это здесь, - объявил Билл, нажимая на тормоз и выключая мотор.
      - Здесь ничего нет! О чем ты говоришь?
      Билл открыл рот, чтобы что-то сказать, но не мог вымолвить ни единого слова. Он не верил, что вновь оказался здесь и действительно говорит обо всем этом с другим человеком. С копом - ни больше ни меньше. Он снова попробовал заговорить:
      - Здесь я его схоронил.
      В самом деле? Он в самом деле совершил это? Казалось, с тех пор протекла вечность, что все было просто дурным сном.
      - Ты ведь вроде бы говорил, на кладбище?
      Он посмотрел на детектива.
      - Не можем же мы въехать через главные ворота в два часа ночи, правда?
      - По-моему, эта идея не самая лучшая, - заметил Аугустино. - Я могу раздобыть ордер на эксгумацию~
      Билл сунул фонарик в карман куртки, открыл дверцу и вышел. Открыл заднюю дверцу, вытащил лом и лопату.
      - Иди добывай. Я тем временем переберусь через стену и буду копать.
      Сердцем и разумом он был уверен, что Раф солгал. Он убеждал себя в этом в течение всей поездки на север. Но давно подавленные сомнения вырвались на свободу, огнем разгорались внутри, в кишках, комом поднимались к горлу. Он должен удостовериться. Об ожидании ордера на эксгумацию не может быть речи. Он хочет оставить весь этот кошмар позади раз и навсегда. Сегодня. Сейчас.
      Билл влез на капот машины, перебросил лопату и лом через стену и начал карабкаться сам.
      Ренни заволновался, увидев, как Райан взбирается на стену. Безумие нарастало с каждой минутой. Он позволил рехнувшемуся расстриге-священнику, насильнику и убийце ребенка, протащить себя через все Восточное побережье. Как можно решиться последовать за Райаном на пустынное кладбище?
      "Я тоже, должно быть, свихнулся".
      Но назад поворачивать поздно.
      - Черт! - сказал он.
      Хватил кулаком по приборной доске. Потом, сыпля проклятиями, полез за священником через стену.
      На другой стороне было темно, и на мгновение он испугался насмерть. Где-то рядом безумный убийца с новехоньким ломом. Ренни пригнулся и вытащил пистолет.
      Потом перед ним, футах в десяти, блеснул луч фонаря. Там стоял Райан, как статуя, освещая клочок земли у себя под ногами. Ренни осторожно приблизился.
      - Вот это место, - сказал Райан. Голос его был хриплым, чуть слышным.
      - Тут нет отметки. Как ты можешь узнать без отметки?
      Я помню, где копал. Такое не забывается. Смотри - тут трава не растет.
      Ренни уставился на голую землю. Кругом росла редкая, потемневшая зимняя травка - кругом, но не здесь.
      - Но ведь тут было вскопано, - сказал Ренни, топая ногой по голой земле, - вот и не растет.
      Священник вонзил острие лопаты в твердую мерзлую землю.
      - Прошло уже много времени.
      - Ну, нет травы, ну и что?
      Голос священника прошелестел едва слышно.
      - Я вижу это не в первый раз.
      Ренни не мог разглядеть лицо Райана, но чувствовал, что священника охватил истинный ужас. Он вдруг осознал, как холодно в феврале здесь, в Нью-Йорке, и ему страшно захотелось опять оказаться сейчас в Северной Каролине.
      - Давай покончим с этим.
      Он держал фонарик, а священник копал. Работа тяжелая - пробиваться через твердый, словно гранит, верхний слой земли, и время от времени Ренни порывался помочь, но не мог рисковать. Он не мог повернуться спиной к этому человеку и дать ему шанс превратить могилу в братскую - если, конечно, это на самом деле могила.
      Когда промерзшая земля была раскопана, у священника, добравшегося до нижних слоев, дело пошло быстрей. Погрузившись в яму по бедра, он отбросил лопату в сторону и скрылся из виду.
      Ренни придвинулся поближе. Райан стоял на коленях и разгребал грязь голыми руками.
      - Что ты делаешь?
      - Не хочу ударить его лопатой.
      "Он ничего не почувствует, ты, кретин!"
      Но Ренни поразило благоговение в голосе Райана. Должно быть, мальчик очень уж много для него значит, даже мертвый.
      А через пять лет на дне этой ямы он может быть только мертвым. Но его тело многое может сказать. Если его выкопать, оно поможет вбить целую горсть гвоздей в гроб отца Уильяма Райана.
      - Почти все, - произнес священник, тяжело дыша. - Еще чуточку~
      И отпрянул.
      - Что там? - спросил Ренни.
      - Что-то шевелится.
      - Брось, Райан!
      - Нет~ тут, под грязью. Что-то пошевелилось. Я чувствую.
      Ренни ступил на самый край и направил луч на дно ямы.
      Он не увидел ничего шевелящегося.
      - Может, крот или еще что-нибудь, - предположил он, стараясь говорить спокойно.
      - Нет, - вымолвил священник так тихо, что Ренни с трудом расслышал. Это Дэнни. Он жив. О Боже, он еще жив!
      И принялся яростно рыть землю.
      - Полегче, приятель. Просто чуть-чуть успокойся.
      "Господь Всемогущий, не дай мне сейчас сойти с ума!"
      - Я его чую! - кричал священник, швыряя в воздух огромные пригоршни грязи, обсыпая Ренни и себя холодной сырой землей. - Я слышу, как он шевелится!
      И будь все проклято, если земля перед священником не горбилась и не вздымалась, словно что-то под ней корчилось и боролось. Ренни сглотнул слюну, которой почти не осталось во рту. Игра света. Это может быть только~
      А потом что-то пробилось сквозь землю и задергалось в пятне света. Ренни сначала подумал, что это огромный белый червяк, но скоро понял, что это рука, тонкая маленькая рука, извивающаяся и помахивающая в воздухе. Но не целая рука. Она казалась изодранной и изъеденной молью, кожа была сморщенной и иссохшей, плоть местами облезла, обнажив кости.
      Ренни задохнулся, чуть не выронил фонарь, а священник продолжал рыть, всхлипывая и выцарапывая горсти земли. Наконец он отрыл остатки чего-то, похожего на простыню. Обеими руками ухватился за ткань и рванул. Она треснула с мягким звуком, лежащий сверху слой земли разошелся, и то, что осталось от Дэнни Гордона, село в своей могиле.
      А может, это не Дэнни Гордон. Кто знает? Судя по росту - ребенок, но что бы это ни было, не дело ему ворочаться и прикидываться живым. Оно принадлежит могиле. Оно принадлежит мертвым.
      Глядя на это в пляшущем свете фонарика, Ренни понял, что силы его покидают. Оказавшиеся на виду голова и верхняя часть тела были так же изодраны и изъедены, как рука, которая все извивалась в воздухе, словно змея. Она потянулась к священнику, и отец Билл не колебался. Он взял нечто, обглоданное червями, на руки и прижал к груди. Потом запрокинул голову и возопил к небесам с такой яростью и отчаянием, что у Ренни чуть не разорвалось сердце.
      - Боже мой, Боже! Как Ты мог это позволить? Как Ты мог это позволить?
      Ренни, может, и перенес бы все это, если бы не увидел глаза. Он стерпел запах, вид мертвого тела, которое двигалось, как живое, но потом наступил момент, когда оно повернуло лицо к свету, и он увидел чудесные голубые глаза, влажные, яркие, сияющие, не тронутые тлением. Глаза маленького Дэнни Гордона, совершенно живые, все понимающие, в наполовину сгнившем черепе.
      И нервы у Ренни сдали. Он бросил фонарь и побежал. Какая-то часть его существа проклинала себя, сбежавшего в панике, словно трус, но верх взял примитивный инстинкт, визжащий от страха, не признающий никаких вариантов, кроме бегства. Он добрался до стены кладбища, подпрыгнул, не смог ухватиться за верхушку, сорвался, помчался к растущему вблизи дереву, вскарабкался по корявому стволу, перебрался на стену и спрыгнул, приземлившись рядом с наемной машиной. Он ударился о крыло и ушибся, но ничего не повредил, поднялся и встал там, задыхаясь, в поту, зажмурившись.
      Он был прав! Священник прав! Ребенок еще жив - похоронен пять лет назад и все еще жив! Пять лет под землей! Этого не может быть!
      И все-таки это правда, черт побери! Он видел собственными глазами. Никаких сомнений - тут творится что-то адское.
      С той стороны стены по-прежнему слышался голос отца Билла, взывающего к пустому зимнему небу.
      А потом Ренни услышал еще что-то. Приближающиеся шаги.
      Он выпрямился и огляделся и замер при виде согбенной фигуры, шагающей к нему по промерзшей земле. Высокий мужчина, держится на ногах нетвердо. Подпирается палкой, держит ее в одной руке, в другой же висит коробка какая-то, что ли, которая бьет его по ноге на ходу.
      - Уходите отсюда, - велел Ренни глухим дребезжащим голосом. И, чтоб сказать что-нибудь поумней, добавил: - Здесь работает полиция.
      Старик даже не замедлил шаг; ничуть не смутившись, он продолжал продвигаться вперед. Ступив в пятно света от фонаря, остановился и поднял глаза на Ренни. На нем было теплое тяжелое пальто, поля шляпы бросали тень почти на все лицо, но Ренни видел седую бороду, изборожденные морщинами щеки и мог судить, что он очень стар.
      - Я так понял, вы вскрыли могилу, - сказал старик.
      Иисусе, еще кому-то известно об этом!
      - Послушайте, - удалось выговорить Ренни, - это совершенно не ваше дело. Если вы человек сообразительный, то вернетесь туда, откуда пришли, и будете держаться подальше от всего этого.
      - Тут вы абсолютно правы, однако~ - Он помолчал, словно обдумывал, не последовать ли совету Ренни, потом вздохнул и протянул предмет, который принес. - Вот. Это то, что вам нужно.
      Теперь Ренни увидел, что это не коробка, а банка - двухгаллонная канистра из-под бензина. Внутри плескалась жидкость.
      - Я не понял.
      Старик кивнул в сторону кладбища.
      - Для того, кто похоронен в непомеченной могиле. Только так можно покончить с этим.
      И Ренни мгновенно понял, что он прав. Он не знал, откуда взялся этот старик, но сообразил, что это решает дело.
      Стало быть, надо снова лезть через стену и смотреть на то, что осталось от Дэнни Гордона. Он не хотел делать этого и не знал, сможет ли.
      Теперь за стеной стояла тишина. Отец Билл пребывал наедине с тем, что было - и в каком-то смысле осталось Дэнни Гордоном. Один. Так как Ренни его бросил. А Ренальдо Аугустино никогда в жизни никого не бросал. И сейчас не собирается.
      Он взял канистру, влез на капот. Взобравшись на стену, посмотрел вниз на старика.
      - Никуда не уходите. Я хочу с вами поговорить.
      - Если не возражаете, я подожду в вашей машине. Я приехал в такси.
      Ренни ничего не сказал. Он взглянул вниз в темноту по ту сторону стены. Меньше всего на свете ему хочется оказаться сейчас там. Но он уже далеко зашел; надо досматривать до конца. Он подобрался к краю и спрыгнул. Приземлившись, сразу заметил фонарик, светивший там, где он его бросил. Сжал зубы, глубоко вздохнул и поспешил к нему на подламывающихся ногах.
      Билл плакал, держа на руках смердящие, корчащиеся останки Дэнни. Как это может быть? Пять лет в земле! Что же - он все это время был жив, все это время был жив и медленно гнил, все это время был в агонии? Кто или что виновато в этом? Как можно допустить нечто подобное?
      Он услышал какой-то звук, с трудом поднял глаза. Детектив Аугустино вернулся, что-то принес и поставил к своим ногам.
      Аугустино держал фонарик, направляя его в могилу. Билл заморгал на свету.
      - Положите его и вылезайте оттуда, отец, - прозвучал из-за светового луча голос Аугустино.
      Билл встрепенулся на слово "отец" - детектив впервые назвал его так с момента их недавней встречи. Но он не собирается оставлять Дэнни.
      - Нет! - сказал Билл, крепче прижимая к себе живые останки мальчика. Мы не можем просто снова его закопать.
      - Мы не будем его просто закапывать. - Голос детектива звучал ровно, почти мертво. - Мы покончим со всем этим раз и навсегда.
      Билл посмотрел на разложившееся лицо Дэнни, заглянул в измученные голубые глаза. Если бы он только мог прекратить его муки~
      Он положил его, выбрался из ямы. И увидел у ног Аугустино канистру с бензином.
      - О нет, - сказал Билл. Реакция его была инстинктивной. Сама мысль отвратительной. - Не можем мы это сделать.
      - Смотрите, что с ним уже сделали. По-вашему, может быть что-нибудь хуже?
      Нет. Он не в силах. Не в силах даже подумать об этом. Но где-то глубоко в душе знает, что огонь справится. Очищающий огонь~
      - Это надо сделать, - сказал детектив. - Хотите, я это сделаю?
      Билл безошибочно понял по его тону, что это последнее дело на свете, которое Аугустино хотелось бы сделать.
      - Нет. Это мой долг. Я отдал его в ее руки, и я его вырву из них.
      Он схватил канистру, открутил крышку. От запаха жидкости что-то в нем дрогнуло, и он зарыдал, выливая бензин в яму.
      - Прости меня, Дэнни. Это единственный способ.
      Когда канистра опустела, он оглянулся на детектива. Аугустино уже вытащил коробок спичек. Билл взял его и помедлил.
      - Я не могу этого с ним сделать.
      - Сделайте это ради него.
      Билл кивнул - Аугустино, ночи, себе. Потом, стараясь ни о чем не думать, вытащил одну спичку и поджег ею весь коробок. Он вспыхнул, и Билл бросил его в яму.
      Бензин полыхнул со звуком - бум! - волна жара заставила его отшатнуться. Из ямы не донеслось крика, в пламени не шевельнулось ничто - и он был благодарен за это. Только смотреть не мог. Отвернулся, отошел, прислонился к дереву. Отчасти ему хотелось плакать, отчасти тошнило, но весь он был разбит, иссушен, опустошен. Просто кожа, натянутая на скелет.
      Осталась одна злость.
      То, что произошло с Дэнни, не какая-то там космическая случайность. С ним это сделали. И тот, кто это сделал, все еще где-то существует. Билл сдерживался, чтобы не выкричать свою злость в ночь; ее надо хранить при себе, подкреплять, приберечь для того, кто отвечает за это. Он поклялся его найти.
      И заставить за все заплатить.
      Ренни стоял над ямой, пока огонь не угас, лишь изредка вспыхивая языками. Подошел отец Билл, встал позади него, когда он направлял луч фонаря на светящийся пепел. Взглянул в лицо священнику. Что-то болезненное мелькало в голубых глазах.
      - Все кончено? - спросил священник.
      - Да, - сказал Ренни. - Должно быть кончено.
      Ничто не шевелилось. Дэнни Гордон наконец успокоился. Остались одни косточки. Истлевшая плоть, налипшая на них, обуглилась и исчезла. Ренни видел голый череп, но глаз не было. Он умер.
      - Покойся с миром, малыш, - произнес он. - Упокойся же наконец.
      Он поднял лопату.
      Хотите сказать что-нибудь?
      Прости меня, Дэнни, - сказал священник. - Я так виноват. - И замолк.
      - Молитвы не будет?
      Отец Билл покачал головой.
      - Я уже прошел через все молитвы. Давай закопаем его.
      Они быстро забросали яму, потом пошли назад к стене.
      - Наверно, теперь ты меня заберешь, - сказал отец Билл.
      Ренни думал об этом. За прошедший час весь мир его перевернулся. Он поставил на карту карьеру, чтобы отдать этого человека в руки правосудия, а теперь даже не может себе представить, какое отношение имеет правосудие к тому, что он только что видел. Отец Уильям Райан вовсе не был чудовищем, каким привык считать его Ренни на протяжении последних пяти лет. Но он так долго копил к нему ненависть, что нелегко сразу от нее отказаться. И все же придется. Ибо все теперь по-другому. И что значит карьера - что значит правосудие - после всего случившегося с Дэнни Гордоном?
      - Не знаю, - сказал Ренни. - У вас есть идея получше?
      - Есть. Вернуться в Северную Каролину, взять Рафа Лосмару, привезти ко мне в дом и держать там до тех пор, пока он не скажет нам все, что мы хотим знать.
      - А что мы хотим знать?
      - Что за дьявольщина произошла с этим мальчиком!
      - Может, нам и не надо ехать в Северную Каролину, чтобы это узнать. Там в машине сидит тип, у которого могут найтись кое-какие ответы.
      Священник споткнулся и посмотрел на него.
      - Кто?
      - Не знаю. Только это он принес бензин.
      Отец Билл вдруг бегом кинулся к дереву. Он вскарабкался по стволу и был уже с другой стороны, прежде чем Ренни успел сделать пару шагов.
      Билл осторожно подкрадывался к автомобилю, почти боясь увидеть того, кто там сидел, - может быть, даже самого Рафа Лосмару. Заглянув в заиндевевшее окно, с облегчением увидел, что человек на заднем сиденье намного крупнее и старше Рафа. Открыл переднюю дверцу и при свете заметил, что незнакомец очень стар. Лет восемьдесят, не меньше. Может, все восемьдесят пять.
      - Вы принесли бензин?
      Старик кивнул.
      - Я подумал, что он вам понадобится. - Голос у него был сухой, шуршащий.
      - Но кто вы такой? И как вы узнали, что мы здесь? Мы сами не знали, что будем сегодня здесь.
      - Меня зовут Вейер. Остальное трудно объяснить.
      Билл сгорбился под тяжестью всего, совершенного нынче ночью. Его начинала одолевать усталость.
      - Не труднее того, через что мы прошли несколько минут назад.
      - Нет. Думаю, что нет. Но вы сделали единственно возможное. Теперь он покоится с миром.
      Надеюсь, - сказал Билл, а на переднее сиденье свалился детектив.
      - Это так. Могу точно сказать.
      Билл внимательно всмотрелся в морщинистое лицо и понял, что верит старику.
      - Но почему? - спросил Билл. - Почему это случилось с маленьким мальчиком? Он никогда никому не причинил зла. Почему его ввергли в такой ад?
      - Теперь это не имеет значения, - вмешался Аугустино, закуривая сигарету. - Я хочу знать, кто его туда вверг.
      - Почему, я не знаю, - сказал старик. - Но, возможно, могу помочь узнать, кто.
      Билл крутнулся на сиденье, и Аугустино сделал то же самое. В один голос они крикнули:
      - Кто?
      - Сначала отвезите меня домой. А по пути расскажите мне, что вам известно о том, кто лежит на кладбище, и что вновь привело вас сегодня к нему.
      Глава 26
      Пендлтон, Северная Каролина
      Было уже почти время закрытия, когда она нашла его.
      Ноги отказывались служить Лизл. Она провела всю ночь в бегах вверх и вниз по Конвей-стрит, а заодно и по некоторым близлежащим улицам. К концу так отчаялась, что принялась за поиски в таких местах, мимо которых ей даже не следовало проходить, не то что заглядывать внутрь. Она не обращала внимания на кошачье мяуканье, грязные замечания, дешевые приставания. Если речь идет о ней, она всего этого вполне заслуживает.
      Но куда подевался Уилл? Он сказал, что начнет с южного конца и они встретятся посередине, однако Лизл не видела его с тех пор, как он посадил ее в машину. Она снова села в автомобиль и принялась кружить вокруг, высматривая его, но он, похоже, исчез. Остается надеяться, что с ним ничего не случилось.
      Где-то после полуночи, проезжая мимо дома Эва, она взглянула на третий этаж и в одном из его окон увидела свет.
      Он дома! Слава Богу, он дома!
      Ну и ну! Она рыщет по всему городу в поисках, а он спокойно сидит себе дома!
      Вот только спокойно ли он сидит? Или мертвецки пьян? В голове промелькнула картина - Эв валяется на полу в ванной в луже собственной рвоты.
      Один способ выяснить - позвонить. Она проехала пару кварталов по улице вниз в поисках телефона. Приметила на углу будку, остановилась рядом у тротуара. Дрожащей рукой опустила в прорезь автомата монетку. Сейчас ей нужно только одно - услышать, как Эв берет трубку и абсолютно трезвым голосом спрашивает, чего ради она звонит ему в такой час. Как это было бы замечательно! Ей так хочется знать, что с Эвом все в полном порядке и что она зря провела ночь в тревоге и самобичевании.
      Ну, не зря. Сегодня она получила ужасный урок, и заглянула к себе в душу, и обнаружила там такое, от чего ей стало стыдно, такое, что следует немедленно изменить.
      Но сначала надо поговорить с Эвом, убедиться, что он в полном порядке. Это сейчас самое главное.
      Телефон молчал. Автомат проглотил монетку и не дал гудка. В поисках другого она проехала мимо бара под названием "Рафтери". Раньше Лизл уже заглядывала сюда, ища Эва. Может, у них есть телефон.
      В "Рафтери" было темно, накурено, пахло спиртным, как и во всех других местах, где она побывала нынче ночью. Помнится, она очень надеялась на это место, отправляясь обыскивать его раньше, потому что оно было ближе всего к дому Эва. Несколько часов назад таверна была набита битком, теперь толпа существенно поредела.
      Она заметила телефон-автомат на задней стене возле уборной и направилась к нему. Проходя мимо стойки бара, все еще окруженного пьяницами, обратила внимание на одинокую фигуру, скорчившуюся в распахнутой угловой кабинке туалета. Редеющие волосы, тонкий силуэт, очки~
      - Эв!
      Она почти выкрикнула это имя. Люди глазели на нее, пока она прокладывала себе путь среди массы загораживающих дорогу столиков. Нашла! Но первая радость поблекла, когда она сообразила, где нашла, и осознала, в каком он состоянии.
      - Эв! - сказала она, протискиваясь с другой стороны в кабинку. - Эв, с вами все в порядке?
      Мутные глаза за стеклами очков сосредоточились на ней. Казалось, он на секунду сконфузился, потом расплылся в улыбке.
      - Лизл! Лизл, какой сюрприз! - Голос громкий, слова неразборчивые; имя ее прозвучало как "Ли-и-зел". - До чего же я рад вас видеть! Давайте, позвольте мне предложить вам выпить!
      - Нет, Эв, спасибо, я в самом деле~
      - Да ладно, Лизл! Расслабьтесь немножко! Сегодня пятница! Время гулять в компании!
      Лизл присмотрелась поближе, чтобы убедиться, что этот развязный завсегдатай питейных заведений действительно Эверетт Сандерс. Это был он.
      "Пьян в стельку - и по моей вине".
      Отложим самобичевание. Потом для этого будет полно времени. Сейчас надо постараться хотя бы частично исправить то, что она наделала.
      - Мне на сегодня достаточно, Эв. И вам тоже. Пойдемте, я отвезу вас домой.
      - Я домой не хочу, - сказал он.
      - Нет, хотите. Придете и ляжете спать, проспитесь.
      - Домой не хочу. Мне там не нравится.
      - Тогда пойдем еще куда-нибудь.
      - Пошли. Куда-нибудь, где есть музыка. А то дома, будто на кладбище.
      - Ладно.
      "Куда-нибудь, где есть кофе, чтобы можно было тебя напоить".
      Она взяла его под руку, помогла выбраться из кабинки. Встав, он покачнулся, и она на миг испугалась, что он вот-вот рухнет. Но Эв навалился на нее всем телом и устоял. Он едва мог идти, и все-таки вместе они вышли на свежий холодный воздух.
      - Куда мы? - спросил он, когда она запихивала его на переднее сиденье своей машины.
      Она быстренько обежала вокруг и села с другой стороны за руль.
      - Кофе пить.
      - Не хочу кофе.
      - Эв, мне надо, чтоб вы протрезвели. Я должна рассказать вам о некоторых вещах, но не могу, когда вы так нагрузились.
      Он неуверенно взглянул на нее.
      - Вы что-то хотите мне рассказать? Раньше вы мне ни когда ничего не рассказывали.
      Эти простые слова застали Лизл врасплох. Их справедливость задела ее глубоко, до пронзительной боли. Она улыбнулась ему.
      - А сегодня все изменилось, вместе со многими другими вещами.
      - Тогда ладно. Давайте пить кофе.
      Она поехала в кофейню на Гринсборо-стрит и заскочила внутрь, оставив Эва ждать в машине. Купила две большие порции кофе, поспешила назад, а когда вернулась к машине, Эв храпел. Попробовала растолкать его, но он отключился намертво.
      Ну, что теперь?
      Можно отвезти его домой, но втащить по лестнице не удастся. То же самое и с ее домом. Хорошо бы, Уилл был здесь.
      Она открыла свою картонку с кофе и отхлебнула немножко. Внутри разлилось приятное тепло. Становится холодно, она слишком легко одета. Так же, как Эв. Единственное, что остается, - ездить по кругу с включенным обогревателем, чтобы он не замерз, пока не проснется.
      Этого момента она боялась. Потому что придется решать, много ли следует рассказывать Эву. А до тех пор надо вести машину.
      Она включила мотор и направилась к скоростному шоссе.
      Глава 27
      Манхэттен
      Билл с нетерпением ждал, когда старик выйдет из спальни жены. Она явно очень больна. Так больна, что ей требуется круглосуточная сиделка. Вейер, кажется, достаточно состоятелен, чтобы позволить себе это. Билл не знал ничего о нынешнем положении с недвижимостью в Манхэттене, но сообразил, что квартира на верхнем этаже с видом на Центральный парк, вроде этой, стоит недешево.
      По дороге из Куинса Билл поведал Аугустино и Вейеру все - начиная с того, что он делал в канун Нового года, и кончая тем, как Раф Лосмара сказал, что Дэнни все еще жив в могиле.
      Детектив подошел к стоящему у окна Биллу, который смотрел вниз на пустынные, украшенные иллюминацией дорожки, извивающиеся в темноте Центрального парка.
      - Знаете, отец, я, наверно, все время на ваш счет ошибался.
      - Не называй меня "отец", - сказал Билл. - Я больше не священник. Меня зовут Билл.
      - Ладно, Билл. Называй меня Ренни. - Он вздохнул. - Я столько лет думал про тебя всякие жуткие гадости.
      - Вполне понятно.
      - Угу. А теперь думаю всякие жуткие вещи насчет этого типа Лосмары и того, что я сделал бы с ним и с его сестрицей - потому что, по-моему, правосудию тут делать нечего.
      Билл оглянулся на спальню, услышав высокий визгливый голос, произнесший несколько английских слов вперемешку с фразами на каком-то другом языке, похожем на восточноевропейский.
      - Прямо как миссис Дракула, - заметил Ренни, - в ночном кошмаре.
      И тут в гостиную вернулся Вейер. Устроился в кресле и указал Биллу с детективом на стоящий перед ними диван.
      - Прошу прощения за задержку, - извинился он, - прежде чем начинать разговор, я хотел убедиться, что сиделка в своей комнате, а моя жена спокойно устроена на ночь.
      - Она плохо спит? - спросил Билл, больше из вежливости, чем из подлинного интереса.
      - Да. Она путает день и ночь.
      Билл вздрогнул, заметив у своего локтя телефон.
      - Он больше не будет вас беспокоить, - заверил Вейер. - Но давайте вернемся к нашему молодому человеку из Северной Каролины. Вы говорите, он называет себя Лосмарой?
      - Да. И это анаграмма Сары Лом, женщины, которую, как я вам рассказывал, я встречал пять лет назад.
      - И оба - анаграммы другого имени. - Он устало улыбнулся и покачал головой. - Все в игрушки играет.
      - Какого другого? - спросил Аугустино, сидевший на диване справа от Билла.
      - Расалом.
      - Что это за имя такое?
      - Очень древнее.
      - Это что, их фамилия? - спросил Билл.
      - Чья? - Старик выглядел удивленным.
      - Рафа и его сестры.
      - Нет никакой сестры. Только один Расалом. В определенных рамках он может принимать разное обличье. Та, что называла себя Сарой, и тот, что называет себя Рафом, - одно и то же лицо.
      - Нет, - сказал Билл, закрывая глаза и откидывая назад голову. - Этого быть не может.
      - Но почему этого не может быть? После всего, что случилось с пустым насквозь Гербертом Ломом, с Дэнни, почему не поверить в этот нехитрый трюк?
      Он открыл глаза и посмотрел на Вейера.
      - Это лежит за пределами нашего понимания, да?
      - Это лежит за пределами всякого понимания, - сказал Вейер.
      - С кем мы имеем дело?
      - С Расаломом.
      - А кто это, черт его подери? - вмешался Аугустино.
      Вейер вздохнул.
      - После того, что вы оба видели нынче ночью, я полагаю, вы готовы поверить. Это история очень длинная, а я очень устал, так что изложу ее вам покороче. Расалом некогда был человеком. Рожденным много веков назад. Расалом даже не настоящее его имя, но он принял его и использует с тех пор в разных своих воплощениях. Столетия назад, будучи юношей, он отдал себя во власть силы, враждебной всему, что мы считаем добрым, достойным, разумным. Он стал средоточием запредельного зла, всего темного и враждебного человечеству. Свою мощь он черпает из самого дурного, что в нас есть. Стоит, как плотина, в потоке людской подлости, продажности, разврата, порочности и коварства и черпает из него мощь.
      - Мощь? - переспросил Билл. - Что это значит?
      - Мощь и власть, которые позволяют ему все изменять. Изменять мир, превращая его в место, наиболее подходящее для силы, которой он служит.
      Билл услышал рядом недоверчивое сопение Аугустино.
      - Ладно, бросьте. Я хочу сказать, все это похоже на дурацкую сказку.
      - Уверен, вы произнесли то же самое, когда ваш друг священник заявил, что мальчик, похороненный пять лет назад, жив.
      - Угу, - сказал Аугустино, медленно кивая и передергиваясь. - Тут вы попали в точку. Но все равно это смахивает на игру для "Нинтендо". Ну, знаете, надо остановить Злую Ящерицу, пока она не добралась до Кольца Власти и не принялась править миром. Что-то в этом роде.
      - Да. Только здесь не игра, - заметил Вейер. - Вы никогда не задумывались, почему подобные игры и сказки всегда столь привлекательны, почему они возникают снова и снова, завораживая одно поколение за другим?
      - Нет, но, надеюсь, вы мне подскажете.
      - Генетическая память. Война вспыхнула очень давно~ и была почти проиграна. С такими опустошительными последствиями, что историю человечества пришлось начинать сначала. Но Расалом не оставляет попыток. И каждый раз терпит поражение, ибо всегда сталкивается с кем-то, кто представляет иную силу.
      - Ну ладно! - сказал Аугустино. - Старая байка о войне Добра и Зла.
      Билл почувствовал искушение велеть ему заткнуться и дать старику говорить.
      - Только Добро здесь не самой высшей пробы, - продолжал Вейер, которого детектив явно не смог сбить с толку. - Оно довольно-таки равнодушно к нашей судьбе. Его больше интересует победа над другой силой, чем наше благо. В тот момент, когда казалось, что Расалом наконец остановлен навсегда, противостоящая ему сила ушла.
      - Когда это было? - спросил Билл.
      - В 1941 году.
      - Так каким образом он вернулся?
      - Попытался выжить, и ему повезло. Он не в первое тело вселяется. Все очень сложно. Достаточно сказать, что он нашел способ родиться заново в шестьдесят восьмом.
      В шестьдесят восьмом. Почему этот год с чем-то связывается в памяти Билла?
      - Откуда вам столько об этом известно? - спросил Аугустино.
      - Я наблюдал за ним долгое время.
      - Все это хорошо и прекрасно, - подытожил Билл. Он не собирался во все это верить, но старик излагал историю так убедительно, что Билл понял - он ему верит. Наверно, следовало бы записать старика в сумасшедшие, но после нынешней ночи он не собирается чересчур быстро записывать кого-либо в эту категорию. - Но что он задумал? Почему вцепился в Дэнни? Почему вцепился в Лизл? Это не принесет ему власти над миром.
      - Кто может сказать, что на уме у Расалома? Впрочем, на это я вам отвечу. Он получает самое глубокое удовлетворение, когда человек сам себя губит. Когда он пробуждает в нас самое дурное, когда заставляет нас потерять веру в себя, убеждает стать хуже, чем мы можем быть, уговаривает встать на кривую, дорожку. Это, можно сказать~ по-моему, для него это нечто вроде космического сексуального наслаждения. Кроме того, он становится сильней с каждым таким случаем.
      Билл не мог не подумать о Лизл. Определенно, похоже на то, что сделал с ней Раф - или Расалом, если так хочется Вейеру.
      - Но почему Дэнни и Лизл? Почему он заинтересовался ими?
      - О, я весьма сомневаюсь, что они - его истинная цель.
      - Так кто же?
      - Подумайте. Оба они очень близки вам. С потерей мальчика вы скатились на самое дно, откуда едва выбрались. Возможно, вам этого не удалось бы, если бы нечто подобное произошло с этой молодой женщиной?
      Сердце его заколотилось от неожиданно накатившего ужаса. Билл выпрямился на диване.
      - Вы хотите сказать~
      - Да, - подтвердил Вейер, кивнув головой. - Я думаю, что мишень Расалома - вы.
      Билл вскочил. Ему надо было двигаться, надо было пройтись по комнате. Еще безумней. Не может быть! Но это очень многое объясняет. И дьявольски смахивает на правду.
      - Но почему, будь я проклят! Почему я?
      - Не знаю, - сказал Вейер. - Хотя, может быть, знаю кого-то, кто знает. Сейчас мы не можем поговорить с ней. А утром я ей позвоню. Теперь же предлагаю всем слегка отдохнуть.
      Билл продолжал кружить по комнате. Отдохнуть? Как может он отдыхать, если все, что перенес Дэнни, все, через что прошла Лизл, случилось из-за него?
      Глава 28
      Северная Каролина
      Лизл заперла машину с мирно спящим Эвом и пошла к стоянке грузовиков. Пару раз за последние полчаса он принимался ворочаться, и она думала, что он просыпается, но Эв так ни разу как следует и не открыл глаза. Она надеялась, что он скоро очнется, можно будет отвезти его домой и немного поспать самой.
      Она была совершенно разбита. Уже почти светает, и в суете, без сна прошло двадцать четыре часа. Студенткой она с легкостью проводила бессонные ночи во время экзаменов, но с тех пор миновало больше десятка лет. Она обрела привычку спать в это время.
      По крайней мере, бесконечная езда дала ей много времени для раздумий. Она мысленно заглянула в себя самое, и ей не понравилось то, что она обнаружила. Как можно стать такой мразью? Как можно было позволить Рафу превратить себя в дрянь, способную плеснуть спирту в апельсиновый сок алкоголика? Она ненавидела Рафа за то; что он это сделал. И в то же время чувствовала, как ее охватывает жаркое желание при мысли о нем.
      Боже, она совсем запуталась. Ей, пожалуй, понадобится помощь, чтобы оправиться от всего этого.
      Но сначала нужно помочь Эву.
      Она задрожала на утреннем ветру, и рука ее затряслась, потянувшись к дверной ручке кофейни. Это, наверно, восьмая остановка после кофейни в Пендлтоне, и в каждой она покупала кофе. Слишком мало сна, слишком много кофеина. "Замученная, но вздрюченная". Она усмехнулась. Неплохо. Это надо запомнить.
      Интересно, сколько миль накручено нынче на автомобиле? Сперва Лизл свернула к дому Уилла. Свет горел, дверь была не заперта, но он отсутствовал. Так что она выехала на Сороковое северное шоссе и сделала миль девяносто пять. Движения на дороге почти не было. Спидометр держался на пятидесяти пяти, машина спокойно шла в правом ряду. А теперь наступает час пик для грузовиков. Может, пора поворачивать к Пендлтону.
      В кофейне возле стоянки была толкучка, водители грузовиков завтракали. Она предполагала, что многие провели ночь в кабинах огромных восемнадцатиколесных машин, выстроившихся на парковке, но некоторые выглядели так, словно все это время были в пути. Сегодня она по-новому зауважала шоферов дальних рейсов.
      Она чувствовала, что почти все бросают на нее оценивающие взгляды, а кое-кто даже присвистывал. Лизл посмотрела на себя в зеркало и увидела бледную, осунувшуюся женщину с кругами под глазами и взъерошенными ветром волосами.
      Они, должно, быть, смеются!
      Наверно, ночная езда не только измотала шоферов, но и безнадежно застила им глаза.
      Она налила себе кофе из титана, добавила два кусочка сахару, прихватила пакетик арахиса. Расплатившись, пошла к дверям, и ее проводил еще один свист.
      На полпути к машине Лизл застыла посреди стоянки. Передняя дверца открыта. Но она была заперта! Лизл бросилась к автомобилю. Под дверцей лужица рвоты. Машина пуста. Эв исчез.
      Она швырнула свои пакеты на капот грузовика и взобралась на подножку, чтобы дальше видеть. Пристально оглядела стоянку, не увидела никого, похожего на Эва, А потом, осмотрев все вокруг, приметила одинокую фигуру, хрупкую и несчастную, которая ковыляла к скоростному шоссе.
      Она метнулась следом, выкрикивая его имя, и перехватила Эва на краю дороги.
      - Лизл? - сказал он, вглядываясь в нее в слабом свете. Он казался каким-то пришибленным, но не пьяным. - Что вы здесь делаете?
      - Это я вас сюда привезла.
      - Вы? Но каким образом? Я не помню. Где мы?
      Она почти не расслышала его за ревом проносящегося грузовика, но смятение в его глазах сказало ей все.
      - Я вас нашла в баре. Вы были~
      Плечи его поникли, голова упала, почти уткнувшись в грудь подбородком.
      - Знаю. Пьян. - Со стоном, вырвавшимся из глубины души, Эв упал на колени и закрыл лицо руками. - О, Лизл! Как мне стыдно. - И заплакал.
      Этот жалобный плач подействовал на Лизл так, словно кто-то вырывал у нее из груди сердце. Она опустилась рядом и обняла его.
      - Не надо, Эв. Не надо, пожалуйста. Вы не виноваты.
      Он будто не слышал ее. Поднял голову, стал смотреть на мчащиеся мимо машины.
      - Я думал, что покончил с этим. Я полностью взял под контроль свою жизнь. Я делал карьеру, я добивался успехов, я писал статью, все шло отлично.
      - Ничего не изменилось, Эв. Все еще можно вернуть. Вы забудете нынешний день и начнете с того, на чем остановились.
      - Нет, - возразил он, по-прежнему не глядя на нее. - Вы не понимаете. Я алкоголик. Я всегда буду алкоголиком. Я думал, все под контролем, улажено, заперто, но вижу, что на самом деле никогда себя не контролировал. Это как взведенная мина, способная взорваться в любой момент. Если я мог вот так развязать после того, как много лет все шло отлично, что будет в первый же раз, когда мне станет плохо? Разве вы не видите, Лизл? Я раб привычки! Я думал, что победил. Но нет. Я проиграл! Я всегда буду проигрывать! Лучше бы мне умереть!
      - Нет, Эв! - сказала она. Его обреченный, безнадежный тон пугал ее. Не надо так говорить! Ничего вы не развязали, вы устояли. Вы проиграли в нечестной борьбе. Вам подстроили ловушку.
      Он наконец посмотрел на нее.
      - Вы о чем?
      - В вашем апельсиновом соке был спирт.
      - Нет, - сказал он, тряся головой. - Это невозможно. Я купил его в супермаркете. Там не могло быть~
      Голос его дрогнул, он пристально вгляделся в Лизл. Она хотела отвернуться, но не смогла. Она должна это выдержать, здесь и сейчас.
      - Откуда вы знаете? - спросил он.
      - Знаю~ - Слова застревали у нее в горле, но она крепко зажмурилась и заставила себя говорить. - Знаю, потому что сама его налила.
      Вот. Все сказано. Страшная истина вышла наружу. Теперь надо держать ответ. Она открыла глаза и увидела, что Эв уставился на нее с помертвевшим лицом и открытым ртом.
      - Нет, Лизл, - хрипло произнес он. - Вы не сделали~ не могли этого сделать.
      - Я это сделала, Эв. И мне очень стыдно. Поэтому я сейчас здесь, с вами.
      - Нет, Лизл. Вы слишком порядочный человек, чтобы сделать что-то подобное. Кроме того, вы же не знали, что я алкоголик.
      - Я это сделала, Эв. (Боже, бежать бы по шоссе без оглядки, только бы не произносить этих слов.) Я следила за вами, когда вы ходили на собрание в подвале Святого Иакова. Я хорошо знала, кто вы такой.
      - Но как~ И зачем?
      - Я на прошлой неделе одалживала у вас ключи и~ сделала дубликаты.
      Теперь вместо изумления в глазах Эва была боль.
      - Сделали дубликаты? Когда я доверил вам свои ключи? Лизл, я считал вас другом!
      - Другом? - воскликнула она, внезапно охваченная желанием оправдаться. - Другом? А как же назвать того, кто обедает с деканом и уговаривает его не продвигать женщину по службе вперед него, - другом?
      - Я? Обедаю с доктором Мастерсоном? Кто вам это сказал? Я никогда не обедал с Мастерсоном. Я никогда ни с кем не обедаю.
      В этот жуткий момент Лизл поняла, что Эв говорит правду. Раф обманул ее.
      - О Господи, нет! - простонала она.
      Зачем? Зачем Раф солгал про Эва? Зачем так упорно настраивал ее против него? Она боролась с искушением рассказать Эву про Рафа, показать ему, что ее вины тут нет, что Раф вынудил ее это сделать. Но он ни к чему ее не принуждал. Он солгал ей, да дело не в этом. Даже если бы его выдумки насчет Эва были правдой, это не оправдание для отравления сока. Этому вообще нет оправдания. Что она может сказать? Черт толкнул меня под руку? Никто и ничто не толкало ее.
      Теперь, глядя на Эва, она видела глубочайшую муку. Она предпочла бы злость. Безумную, сумасшедшую злость - она справилась бы с обозленным человеком. Но не с умирающим от боли. Уползти бы куда-нибудь подальше, прямо по грязи, на брюхе.
      - Господи, что со мной происходит? - проговорил он.
      - Разве вы не видите, Эв? - сказала она, безнадежно пытаясь найти хоть какой-нибудь проблеск света. - Вы не должны обвинять себя в том, что развязали. Если бы вас оставили в покое, если бы я не заложила бомбу в ваш холодильник, если бы вам дали возможность свободного выбора, вы бы не запили. Не вините себя. Это не ваша вина, а моя.
      - Лучше б она была моей, - сказал Эв усталым и без утешным тоном.
      - Нет. Не надо так говорить.
      Он встал на ноги, и она поднялась вместе с ним. Он стал описывать вокруг нее кривые круги.
      - Но это правда. У меня мало друзей, Лизл. В сущности, нету ни одного. Я никогда не умел их заводить в трезвом виде. В этом одна из причин моего пьянства. Но я думал, мы с вами друзья, Лизл. Ну, не настоящие, а все же хотя бы коллеги. Я думал, вы меня сколько-то уважаете, проявляете какое-то внимание. Мне никогда и не снилось, что вы можете так со мной поступить.
      - И мне никогда не снилось, Эв. Мне тоже.
      - Что я вам сделал, если вы меня так ненавидите?
      - О, Эв, это неправда!
      - Боже, какой я идиот! - сказал он. Голос его окреп. - Какой кретин! Я вам верил! Я~ вас любил! Какой дурак! Дурак, Богом проклятый!
      - Нет, Эв. Это я дура. Но я ваш друг. Я помогу вам опять все наладить.
      - А как насчет моей работы? Как насчет моей статьи для Пало-Альто?
      - А что?
      - Она пропала. Стерта! Даже резервные файлы. Стерты! Это не случайность! Раз вы влезли ко мне в холодильник, значит, и коды мои отыскали. Лизл, как вы могли? Если вам так уж хотелось пробраться наверх, оттолкнули бы меня в сторону, а не подтачивали изнутри, как термит! - Он перестал кружить, снова закрыл лицо руками. Послышались сдавленные рыдания. - Как я мог так в вас ошибиться!
      Лизл молча стояла, выпрямившись, застыв на месте. Работа Эва пропала? Кто мог~
      Но она уже знала. Раф. Он нашел коды Эва возле терминала в его квартире. Раф, должно быть, все стер. Зачем? С какой целью? Мог ли он хоть на секунду вообразить, что это пойдет ей на пользу?
      - Эв, я не трогала ваших файлов.
      Эв не слушал. Он уходил от нее, шагая по мерзлой траве к шоссе. Слова его заглушал шум машин, до нее доносились только обрывки.
      - ~Думал, что все держу под контролем~ ошибся~ дурак~ действительно думал, что у меня что-то есть~ ничего нет~ думал, что могу положиться хотя бы на Лизл~ зачем было добивать меня~ для чего~ не могу больше~ не могу начинать все сначала~
      - Эв! Вернитесь!
      Сначала она думала, что он просто хочет уйти от нее, и не могла упрекнуть за это. Лизл самой не хотелось опять оказаться рядом с ним в машине. Похоже, Эв шел к "карману", чтобы поймать попутную.
      Но Эв не остановился в безопасном отсеке. Он продолжал шагать вперед по правой полосе скоростного шоссе.
      "О нет! Господи! Что он делает!"
      Лизл завизжала, выкрикивая его имя. По слепой и счастливой случайности правая полоса была пуста, и он пересек ее целым и невредимым, но теперь оказался в среднем ряду, куда слева выворачивал грузовик. Лизл услышала гудок, дикий визг тормозов, перекрытый ее собственным диким визгом, вырвавшимся, когда восемнадцатиколесное чудовище смяло хрупкую фигуру Эва. Лизл видела, как он сам кидается под гигантскую груду хромированного металла. И в последний миг перед тем, как на него обрушилась эта груда, он повернулся лицом к ней. На этот миг его измученные, несчастные глаза посмотрели в глаза Лизл, а потом он исчез под решетчатым радиатором грузовика, в алых брызгах.
      Лизл стояла в "кармане" и визжала до тех пор, пока голос не оборвался. Приехала аварийная бригада, и кто-то ее увел.
      Глава 29
      Манхэттен
      Мистер Вейер, поднявшийся с первым лучом солнца, громыхал посудой на кухне. Билл даже не подозревал, как проголодался, пока в его комнату не просочились запахи. Яичница, бекон, ржаные тосты, отличный кофе - все самое лучшее за последнее время. Сервировано лично мистером Вейером.
      Вейер не стал есть вместе с ними, а собрал поднос с завтраком и пошел за сиделкой в спальню жены. Билл с нетерпением ждал его возвращения, поглядывал на часы, думал о Лизл, гадая, нашла ли она Эверетта Сандерса и что сказала бедняге. Билл знал, что она наверняка рассчитывала на его помощь, но здесь были дела поважнее.
      Когда через полчаса Вейер вернулся на кухню, Билл загнал его в угол у раковины.
      - Эта женщина, которая может нам рассказать, что происходит, - когда мы с ней встретимся?
      Вейер оглянулся на часы на стене.
      - Могу позвонить через пару минут. Не хочу рисковать, вдруг ее муж дома.
      - Почему?
      - Потому, - сказал Вейер, подмигивая. - Миссис Трис и я - мы встречаемся тайно.
      Билл поплелся назад, туда, где Ренни смотрел программу "С добрым утром, Америка", гадая, почему он ни от кого не может добиться прямого ответа.
      Через несколько минут мистер Вейер просунул в дверь голову.
      - Миссис Трис будет через полчаса.
      Билл спросил, можно ли воспользоваться телефоном. Вейер посоветовал смело браться за дело. Он почти боялся дотронуться до аппарата, но заставил себя снять трубку и приложил ее к уху. Услышал длинный гудок, и ему вдруг захотелось плакать.
      Может быть, все действительно кончено, кончено навсегда.
      Он дозвонился до Северной Каролины, узнал номер Лизл и набрал его. Ждал долго, но никто не ответил. Раз ее нет, возможно, она нашла Сандерса и повезла домой. Он попытался добыть телефон Эверетта Сандерса, но его номер не был зарегистрирован.
      Оставалось надеяться, что там и без него все в порядке.
      Ожидая прибытия миссис Трис, он слушал доносящийся из спальни миссис Вейер голос с заметным акцентом.
      - Глен! Глен! Где мой завтрак? Я слышу запах еды! Кто-нибудь принесет мне поесть? Я есть хочу!
      Билл покачал головой и услышал, как подошел мистер Вейер и принялся терпеливо объяснять своей Магде, что она недавно позавтракала, а до ленча еще несколько часов.
      - Ты врешь! - заявила женщина. - Никто не кормил меня уже целую неделю. Я здесь с голоду умираю!
      Билл понял, что за проблемы у мистера Вейера и почему нужна круглосуточная сиделка - болезнь Альцгеймера. И мистер Вейер сразу же превратился из таинственной личности, ревностного хранителя мистических тайн, в человеческое существо, несущее тяжкую ношу.
      Но почему она называет его Глен? На почтовом ящике внизу написано имя - Гастон. Он отогнал эти мысли. Может быть, просто прозвище.
      Вскоре позвонил снизу швейцар и объявил, что приехала миссис Трис. Через несколько минут раздался стук в дверь, и Вейер открыл ее.
      Она стала старше, волосы у нее стали короче, подстриженные по моде, лицо исхудало и покрылось морщинками, но это была она.
      - Кэрол! - выдохнул Билл, как только спазм отпустил горло. - Кэрол Стивенс!
      Женщина ошеломленно смотрела на него, совершенно не узнавая.
      - Никто~ никто не называл меня так уже~
      - Кэрол, это я! Билл Райан!
      И тогда она узнала его. Он видел, как широко раскрылись ее глаза, когда прежняя память стала связываться со стоящим перед ней изменившимся человеком. Губы скривились, как будто она собиралась заплакать. Она протянула руки и бросилась к нему.
      - Билл! О Боже мой! Это действительно ты!
      И он обнял ее, прижал к себе, оторвав от пола. Он слышал, как она всхлипывает у него на плече, и чувствовал, что ему на глаза тоже наворачиваются слезы.
      Наконец он опустил ее, но она по-прежнему прижималась к нему.
      - О Господи, Билл. Я думала, что ты умер!
      - В каком-то смысле, да, - подтвердил он. "Кэрол~ как хорошо быть с ней рядом, все равно что вернуться к жизни". - Но теперь снова ожил.
      В последний раз он видел ее в шестьдесят восьмом, когда она садилась в самолет со своим свекром, Ионой Стивенсом. Это было сразу же после ужасных событий - насильственной смерти Джима, загадочных убийств в особняке Хенли, безумных утверждений о том, что ее тогда еще нерожденное дитя будет антихристом.
      Ее дитя! Когда он в последний раз видел Кэрол, она была беременна.
      По спине Билла медленно поползли ледяные мурашки. Вейер сказал, что женщина, которая придет нынче утром, может быть, даст ответ на вопросы Билла о том, что случилось с Дэнни, и о том, что происходит с Лизл. Ребенок Кэрол должен был родиться в шестьдесят восьмом, значит, сейчас ему приблизительно~
      ~столько же, сколько Рафу.
      Он сделал шаг назад, посмотрел на нее, потом на Вейера, потом снова перевел взгляд на Кэрол.
      - Ты~ она~ мать Рафа?
      - Кто такой Раф? - спросила Кэрол.
      - По-моему, мы нашли вашего сына, миссис Трис, - объявил мистер Вейер.
      - Джимми? - сказала она, впиваясь пальцами в руку Билла. - Вы нашли Джимми?
      Джимми. Она назвала мальчика в честь своего покойного мужа, старого друга Билла, Джима Стивенса. Билл описал Рафа, и она медленно кивнула.
      - Похоже, что это он.
      Порывшись в сумочке, вытащила потрепанную фотографию и протянула Биллу. Колени его подогнулись, когда он взглянул на хрупкого, смуглого, симпатичного подростка, больше похожего на Сару, чем на Рафа.
      - Это он, - хрипло шепнул Билл.
      - Что он сделал? - тихо спросила Кэрол.
      Билл едва мог стоять, не то что говорить. Все еще крепко держа в руках фото, он попятился и нашел, куда сесть. Раф - сын Кэрол? Но Вейер сказал, что Раф какой-то бессмертный злой дух, настоящее имя которого - Расалом.
      - Пусть лучше мне кто-нибудь все объяснит, - попросил он.
      Вейер закрыл дверь, оставив сиделку в спальне жены, и они вчетвером уселись в гостиной. Кэрол познакомили с Ренни. Билл заметил, что детектив озадачен не меньше его самого.
      - Прошлой ночью я рассказал вам о Расаломе, - начал Вейер. - Он был убит - по крайней мере, тогда так казалось, - в сорок первом году, в местечке под названием Кип в Трансильванских Альпах.
      - Кто его убил? - спросил Ренни. С точки зрения Билла, совершенно естественный вопрос, который и должен интересовать копа.
      - Я, - сказал Вейер. - И тогда сила, которой я долго служил, отпустила меня, и я решил, что все наконец кончено. За последние несколько десятилетий мне удалось по кусочкам собрать воедино картину последующих событий. Получается, что в момент смерти Расалома доктор Родерик Хенли успешно вырастил здесь, в Нью-Йорке, свой собственный клон. По неизвестным причинам, может быть, из-за каких-то уникальных особенностей этого клона, Расалом получил возможность вселиться в тело младенца, который впоследствии стал Джеймсом Стивенсом. Имя это, словно нож, пронзило Билла.
      - Стало быть, это правда? - сказал Билл, глядя на Кэрол. - Вся эта болтовня, что Джим - клон, правда?
      Кэрол кивнула.
      - Да. Правда.
      - Но Расалом не мог управлять телом клона, - продолжал Вейер. - Он мог использовать его как сосуд для хранения своей жизненной силы, и ничего больше. Он угодил в западню, оказавшись бессильным пленником тела Джима Стивенса - до тех пор, пока Джим не станет отцом ребенка. Когда это произошло, он, в самый момент зачатия, обрел новую жизнь.
      - Вся эта болтовня об антихристе, - пробормотал Билл, вспоминая жуткую смерть Джима и преследование Кэрол, которое начали "избранные".
      Кэрол беспомощно, почти извиняясь, пожала плечами.
      - В сущности, я никогда не верила ничему, что говорила о моем ребенке тетушка Грейс и вместе с ней все эти жуткие люди. Поэтому и сбежала с Ионой в Арканзас, где родился Джимми. Первые несколько месяцев он был совершенно нормальным младенцем, но скоро я стала подозревать, что с ним происходит нечто странное, нечто~ зловещее. Я объясняла эти подозрения всем тем кошмаром, который пережила, когда носила его, всеми чудовищными вещами, которые про него говорили, предрекая, что он будет антихристом, и прочее в том же духе. Но через какое-то время поняла - Джимми, без всяких сомнений, не нормальный ребенок. Физически он рос и развивался нормально, но умственно и морально не походил ни на одного ребенка в мире.
      Она умолкла, и Билл заметил, что ее бьет дрожь.
      - А именно? - уточнил он.
      Неотрывно глядя в потолок, в угол, она коротко поведала о пятнадцати годах, прожитых рядом с ребенком, который в действительности никогда не был ребенком и никогда не нуждался в родителях.
      - В конце концов, в пятнадцать лет он ушел от меня. После его ухода я раздала оставшийся капитал благотворительным заведениям - мне не нужны были эти деньги - и вернулась в Нью-Йорк. Встретила одного человека, мы поженились. Вот так я~ устроилась. Мистер Вейер связался со мной несколько лет назад. Мы встретились и поговорили о Джимми. Не знаю, верю ли я, что Джимми - тот самый Расалом, о котором он толкует, но и не скажу, что не верю. Это объясняет многие ужасы, происходившие с момента его зачатия. Она посмотрела на Ренни, потом на Билла. - А вам что он сделал?
      Билл рассказал Кэрол о Саре и о том, что она сотворила с Дэнни пять лет назад, рассказал ей о Рафе и о том, как он исковеркал Лизл, и о том, что они сделали с Эвом.
      - Только мистер Вейер не думает, что они были его настоящей мишенью, заключил он. - Он полагает, что Раф, или кто бы он ни был, вредит мне. Может ли это быть?
      Кэрол кивнула.
      - Он ненавидит тебя.
      Билл на миг потерял дар речи.
      - Меня? Что ж я мог ему сделать?
      - Ты едва не убил его.
      Билл, замерев, слушал, а она говорила, напомнив ему о своей неудачной попытке соблазнить его тогда, в особняке Хенли, и о том, чем закончилась эта попытка, когда она чуть не выкинула ребенка, не зная, что носит его.
      - Он тогда мог погибнуть, - объяснила она, - и винит в этом тебя, Билл.
      - Меня? Но я не имею к этому~
      - Вы имеете к этому самое прямое отношение, - заявил Вейер. - Миссис Трис рассказывала мне о том случае. Мне ясно, что Расалом руководил ею из чрева, толкнув на такую несвойственную ей попытку. И именно то, что вы не уступили, сдержали обет - не важно, что Бога, которому вы его дали, не существует, - предпочли следовать тем путем, который избрали для себя в жизни, к той цели, которую считали верной, довело дело до выкидыша. - Он печально покачал головой. - Какая жестокая ирония судьбы, что вы сами вовремя доставили ее в больницу, чтобы спасти ребенка. Ибо этот самый ребенок вернулся, чтобы разбить вашу жизнь.
      Разум Билла восстал против того, что он слышал.
      - Он сотворил это с Дэнни из-за того, что я отказался от Кэрол? И привязался к Лизл по той же причине?
      - Я убежден также, что это он наслал огонь на дом ваших родителей, сказал Вейер. - Не случайно они погибли в тот самый день, что и ваш друг Джим Стивенс. Он послал вам предупреждение. Вы все время были его подлинной целью, отец Райан. Вы угрожали ему, а он ничего не прощает.
      - Они ведь ни в чем не повинны!
      - Но пригодились Расалому. Подумайте: вы уже дали обет бедности, безбрачия и послушания. Он не мог разорить вас или убить вашу жену и детей и избрал иную линию атаки.
      - Почему же он просто не уничтожил меня?
      - Это было бы слишком быстро. Он не может довольствоваться этим. Даже из физической боли он извлекает лишь малую долю того, что дают ему муки душевные, страх, ненависть, неуверенность в себе. Он задался целью уничтожить вас изнутри. И с этой целью лишил вас системы жизнеобеспечения семьи, друзей, свободы, религиозного ордена, Бога, даже подлинной вашей личности. Он хотел, чтобы вы усомнились в себе, усомнились в достоинстве своей жизни, в том, что ее следует продолжать и что она еще когда-нибудь принесет пользу. Он разрушил все, что придавало смысл вашему существованию, что сделало вас тем, кто вы есть, надеясь, что вы откажетесь от своих ценностей и утонете в сомнениях, в нищете, в жалости к самому себе. Он надеялся, что потом вы совершите последний акт отчаяния - самоубийство. Он почти преуспел в этом пять лет назад, но вы устояли. И вот он вернулся, чтобы завершить свое дело.
      Билл безмолвно сидел в полном шоке.
      - Зачем ему тратить на меня время? Если он так силен, если собрался превратить мир в мерзкую выгребную яму, зачем тратить на меня столько сил?
      - Во-первых, это доставляет ему огромное удовольствие. И на свой дьявольский лад доказывает, что он старается сдерживаться, сражаясь с вами. Мне кажется, он должен уважать вашу стойкость и силу. Он может вас даже побаиваться. Но истинная причина, по которой он тратит время, пытаясь сгубить вашу жизнь, состоит в том, что он покуда боится себя обнаружить. Тянет время, накапливает силы, забавляется и набирает мощь.
      - Когда он рос, то все боялся какого-то рыжего человека, - вспомнила Кэрол. - Но так и не встретил его. Кто это был?
      Вейер вздохнул.
      - Я.
      Все уставились на старика. Наконец у Ренни с языка слетело то, что было у Билла на уме.
      - Вы что, шутите?
      - Не тот, кем я стал сейчас, - быстро поправился Вейер, - но тот, кем я некогда был. Я - тот рыжий, которого страшится Расалом. Он все еще думает, что я - молодой, полный сил человек, вооруженный всей мощью противоборствующей силы, - жду, когда он выйдет на свет, чтобы обрушить на него эту мощь.
      - Значит, - сказал Билл, - вы были последним, кто восстал против него? А до вас?
      - Никого.
      - Вы говорили, что все это тянется много веков?
      Вейер кивнул.
      - Стало быть, вы~ - Билл никак не мог осознать это и сейчас не желал даже пробовать. - Но кто же теперь представляет другую силу?
      Вейер угас.
      - Никто. Когда показалось, что Расалом мертв, что битва выиграна, другая сила покинула эту сферу. А я начал стареть, как все~ с каждым годом. Так что теперь на земле нет никого, кто мог бы с ним побороться.
      Билл вдруг испугался - за весь мир, но особенно за Лизл.
      - Я должен вернуться, - сказал он и встал.
      - Ты что, серьезно? - спросила Кэрол.
      Билл ощутил, как охвативший его страх свивается в клубы убийственной ярости, вскипающие в нем, словно смерч.
      - Он убил моих родителей, замучил Дэнни Гордона и Бог весть что еще. Не могу же я тут сидеть, когда он делает, что пожелает, с людьми, которых я там оставил.
      И Ренни поднялся на ноги.
      - Я с тобой. У меня с этой мразью свои счеты не кончены.
      - Я тоже хочу поехать, - сказала Кэрол. - Может, сумею его как-нибудь вразумить.
      - Ты действительно в это веришь?
      - Нет, - выговорила она трясущимися губами. - Но чувствую, что должна попробовать.
      - Наверно, я тоже поеду, - сказал мистер Вейер.
      - Надо ли вам, хватит ли у вас сил?
      Вейер устремил свои голубые глаза на Билла, и тот ощутил на себе всю силу этого взгляда.
      - Вы его не остановите, но, может быть, сможете досадить ему, встать у него на пути. По-моему, вы - именно тот человек, который это сможет. Это будет совсем маленькая победа, не имеющая особого смысла в историческом масштабе, но я хочу ее видеть. Я, конечно, останусь в тени. Ни при каких обстоятельствах он не должен узнать о моем присутствии. Ясно? - Все переглянулись один за другим.
      - Если он увидит меня в таком состоянии, то поймет, что больше ничто не мешает ему превратить мир в живой ад - буквально.
      Пока мистер Вейер ходил отдавать сиделке инструкции об уходе за больной во время его отсутствия, Билл принялся обзванивать авиакомпании, выясняя расписание самолетов. Его охватило страстное стремление поскорее вернуться назад в Пендлтон.
      Глава 30
      Северная Каролина
      Эв погиб.
      То, что от него осталось, вытащили из-под грузовика, уложили на носилки и увезли в ближайшую больницу. Лизл смутно помнит, как ее вели и усаживали на заднее сиденье машины полиции штата, которая потом последовала за "скорой" с визжащей сиреной. И до этого, и по пути, и во время ожидания в приемном покое больницы она отвечала на бесконечные вопросы, но теперь не припоминает ни вопросов, ни своих ответов. Вспоминается только, как вышел дежурный врач и объявил то, что и так было всем известно: Эверетт Сандерс погиб в дорожной катастрофе.
      Она приготовилась услышать эту новость, так что, услышав, смогла сохранить спокойствие. Они хотели оставить ее у себя под присмотром, утверждая, что у нее явный шок, но Лизл твердо настаивала - она в полном порядке. В конце концов, ее отвезли обратно на стоянку грузовиков, где оставался ее автомобиль. Она умчалась, доехала до ближайшей зоны отдыха, затормозила в пустом уголке парковки, и нервы ее сдали вконец.
      А потом, когда уже не стало сил плакать, когда грудь и живот свело от рыданий до невозможности, Лизл села и слепо уставилась в ветровое стекло. Она таращила глаза изо всех сил, ибо каждый раз, закрывая их, видела печальное, убитое, обвиняющее лицо Эва в тот момент, когда его накрывал грузовик.
      Никогда в жизни, даже погрузившись в бездну после развода с Брайаном, она не чувствовала Себя так глубоко несчастной, так бесконечно ничтожной. "Это я во всем виновата".
      Нет~ не во всем виновата она одна. Раф виноват тоже. Раф сыграл главную роль в гибели Эва. Лизл знает, что ее это ничуть не оправдывает, но Раф более чем заслуживает того, чтобы разделить ее вину. Он стер файлы в компьютере Эва, нанес, возможно, последний удар, толкнувший его в фатальное путешествие по скоростному шоссе. Раф должен знать, что причастен к смерти человека.
      Лизл потянулась к ключу зажигания. Руки ее были слабыми, свинцовыми, словно чужими. Ей приходилось сосредоточиваться на каждом движении. Она включила мотор и направилась в Пендлтон.
      Необычайно яркое утреннее солнце било в глаза. Движение на дорогах субботним утром было невелико, однако она держалась в правом ряду, не доверяя своим ослабевшим рефлексам, не решаясь прибавить скорость. К тому времени, как она въехала в Пендлтон, солнце скрылось за низко нависшей грядой облаков. Город уже просыпался и оживал, но в комплексе Парквью еще было тихо. Лизл подъехала к дому Рафа и не стала медлить - пошла прямо к парадной двери и ударила в сверкающую металлическую створку. В доме стояла тишина. Она вытащила свой ключ и отперла дверь.
      - Раф? - Она вошла внутрь. - Раф? - Лизл остановилась на пороге гостиной и в ошеломлении раскрыла глаза.
      Комната была пустой. Абсолютно голой. Мебель, картины, даже ковры все исчезло. Что происходит?
      - Раф!
      Она бежала из комнаты в комнату, и стук каблучков по деревянному полу эхом отдавался в пустых помещениях. Везде то же самое. Все следы пребывания Рафа полностью стерты.
      Кроме кухни.
      На кухонном столе что-то лежало. Лизл метнулась туда и увидела клочок бумаги и~ лабораторную пробирку. Она схватила ее, поднесла открытый конец к носу - остатки слабого запаха этанола. Она узнала эту пробирку. В последний раз она видела ее в своей руке, только что опрокинувшей содержимое в апельсиновый сок Эва.
      Другой рукой она взяла листок и посмотрела на него. Цифры и коды, написанные рукой Рафа, - коды доступа к компьютерным файлам.
      Коды Эва.
      Ослабевшая, потерявшая дар речи, чувствуя себя погибшей и отчаянно одинокой, Лизл медленно шла по кругу, заглядывая в пустые комнаты особняка.
      Исчез. Раф собрал вещи и улетучился. Ни слова прощания, ни объяснительной записки. Просто исчез. Не оставил даже подлого оскорбительного упрека в том, что она, мол, не желает жить по его правилам - даже это было бы лучше столь полного пренебрежения. Теперь ей известно, каковы его правила, и она в самом деле не желает по ним жить.
      Но пробирка и коды добили ее. Забрать все и оставить ей это - какой жестокий расчет. Жестокий и великолепный. Суровое свидетельство совершенного ею, напоминание о реальности происшедшего.
      Она посмотрела на них, потом закрыла глаза.
      Через сомкнутые веки на нее глянуло лицо Эва.
      С рыданием она схватила висящую на шее раковину каури, дернула, разорвав золотую цепочку. Швырнула медальон через всю комнату и покинула дом Рафа.
      Лизл поехала к Уиллу, но там все было так же, как во время прошлого ее посещения, рано утром - пусто. По крайней мере, хоть мебель стояла на месте. Где же Уилл? Не похоже, чтоб он возвращался за время ее отсутствия.
      Ее вдруг поразила страшная мысль: что, если он тоже во всем этом замешан?
      Нет, это совсем сумасшедшая, параноидальная идея. У Рафа, конечно, какие-то жуткие замыслы, но Уилл тут ни при чем, Лизл уверена в этом. Только где он?
      Она сдалась и направилась домой. По пути начался дождь.
      Входя в квартиру, она на секундочку понадеялась, что Раф тут и поджидает ее. Нет, и здесь было пусто.
      Пусто~ совсем как в душе, как во всей ее жизни. Никогда не была она так одинока, так отрезана от всего мира. Если бы только нашелся кто-то, с кем можно поговорить, кому можно все рассказать. Но здесь у нее никогда не было ни единого по-настоящему близкого друга, а связавшись с Рафом, она отдалилась и от немногих, кому можно было бы позвонить. Родители~ Боже, она не в состоянии говорить с ними о самых простых вещах, не то что обсуждать такое. Уилл был единственным, и тот исчез.
      Она побрела в спальню, упала на смятые простыни. Спать. Это поможет. Несколько часов передышки от горя, вины, одиночества. Потом можно браться за дело.
      Но что ей делать? Идти на математический факультет? После всего, что она натворила? Вернуться к привычному распорядку, ни о чем больше не беспокоясь, раз Эв уже не стоит поперек дороги? Разве это возможно?
      Лизл села на краешке неубранной постели и попыталась представить свое будущее. И не увидела ничего. Словно ослепла. В неожиданном приступе паники она полезла в столик за ресторилом.
      "Спать! Я должна поспать!"
      Но как заснуть, если каждый раз, закрывая глаза, она видит оглядывающегося Эва.
      Лизл унесла пузырек в ванную, проглотила две капсулы - двойную дозу, но она точно знала, что это ей необходимо. Посмотрела на себя в зеркало пустое перекошенное лицо, виноватые глаза.
      "Ты, ничтожный кусок дерьма".
      Снова залившись слезами, она высыпала на ладонь еще десяток капсул и запила их водой, потом еще десяток, еще, пока пузырек не опустел. Он был почти полный - штук, наверно, девяносто. Она бросила баночку в раковину и пошла в постель, ждать, когда придет сон и покой, вечный покой. Так все и решится. И больше не будет ни вины, ни боли.
      Она лежала на спине, слушала шум дождя за окном. Смотрела в потолок, стараясь сосредоточиться на трещине, не закрывать глаза, чтобы не видеть последний момент жизни Эва.
      Наконец стала наваливаться сонливость, веки отяжелели и сомкнулись. Безмолвная, безликая тьма поднялась вокруг, омыла ее теплой водой, и Лизл бросилась в ее объятия.
      Покой.
      Ей показалось, что она слышит шум в комнате. Попыталась открыть глаза, но едва смогла поднять веки. Кто-то стоял над ней. Похожий на Рафа. Вроде бы улыбался, но она уже не отвечала. Она уже плыла, уносясь вместе с потоком вниз~
      ~вниз по течению~
      Как только самолет приземлился, Билл кинулся к телефону. Набрал номер Лизл. Нет ответа. Он побежал на стоянку и подогнал свою "импалу" назад к терминалу, подобрав Кэрол, Ренни и мистера Вейера.
      - Надо сначала заглянуть к Лизл, - сказал он.
      Доехал до Бруксайд-Гарденс, оставил троих пассажиров в машине.
      - Я на одну минутку.
      Под дождем он добежал до дверей, постучал, не дождался ответа, тронул ручку. Дверь оказалась не заперта. Билл вошел, окликая ее по имени. Не хотелось пугать ее, но у него было такое ощущение~
      Он нашел ее раскинувшейся поперек кровати. Казалось, она мертва. Билл метнулся к ней, приложил руку к горлу - еще теплое, и пульс бьется. Но она едва дышит. Он потряс ее, но не смог разбудить. Побежал в ванную, чтобы набрать воды и плеснуть на нее, и обнаружил в раковине пустую бутылочку из-под таблеток. На этикетке написано: "Ресторил 30 мг - одну капсулу перед сном".
      Сердце его разрывалось. Она так тяжко переживала. Должно быть, не отыскала Эва и вернулась сюда в полном отчаянии. Должно быть, решила, что ее друг Уилл тоже бросил ее.
      "Если бы я остался~"
      Но на это сейчас времени нет. Надо оказывать помощь. Билл заспешил к телефону вызывать "скорую". Ей было бы крайне неприятно попасть в больницу, где работает ее бывший муж, но выбора не остается.
      Гудка в трубке не было. Он застучал по рычажку - молчание.
      Проклиная все телефоны на свете, Билл побежал к входной двери и замахал сидевшим в машине, зовя на подмогу. Под дождь выскочил Ренни, понесся к дому, а Билл вернулся в спальню. И замер на пороге. У кровати стоял человек.
      Раф.
      - Ты, ублюдок! - выкрикнул Билл, шагая вперед. - Что ты с ней сделал?
      Раф холодно смотрел на него. Больше никакого притворства, никаких попыток скрыть ледяную злобу в темных глазах.
      "Он действительно ненавидит меня!"
      - Как я уже сообщал вам вчера, отец Райан, я ничего не делал. Лизл сделала все сама. Я просто предложил ей~ - он улыбнулся, - несколько вариантов на выбор.
      - Мне все известно о твоих "вариантах", - оборвал его Билл, - и я хотел бы предложить тебе несколько своих собственных, но сейчас мне надо немедленно везти ее в больницу.
      Билл двинулся мимо Рафа к кровати, а тот оттолкнул его. Он был намного меньше и легче Билла, сложения почти хрупкого, но Билл даже крякнул от боли, когда сокрушительный удар в грудь швырнул и ударил его об стену. Он рухнул на пол, хватая ртом воздух.
      - Ничего с ней не будет, - равнодушно объявил Раф. Она выпила слишком мало, чтобы покончить с собой. - Он с отвращением тряхнул головой. - Даже этого не могла сделать как следует.
      Билл поднялся на колени, готовый броситься на Рафа, в этот момент влетел Ренни.
      - Эй, что тут происходит? Что с ней стряслось? И кто этот парень?
      - Раф Лосмара, тот самый, про которого я тебе рассказывал.
      Брови Ренни неудержимо поползли вверх.
      - Ну да? Тот самый, что вроде бы перебежал нам дорогу пять лет назад?
      Билл отметил, как на лице Рафа промелькнуло вопросительное выражение. В его памяти всплыли предостережения Вейера. Он хотел предупредить Ренни, чтоб тот не сболтнул лишнего, но Ренни, подбоченившись, кружил вокруг Рафа, разглядывая его.
      - Да, хотел бы я видеть, как он умудрился все это провернуть, протянул Ренни и оглянулся на Билла. - И вот этого самого парня нам надо бояться?
      Билл глянул на Рафа, чтобы подметить его реакцию. И, не веря своим глазам, увидел, как усики над злорадно ухмыляющимся ртом тают, волоски падают, летят на пол, словно крошечные иголки хвои с осыпающейся елки. Черты его лица смягчились, преобразились сами собой так, что через несколько секунд Билл смотрел в лицо Сары Лом. Лицо это заулыбалось и заворковало Сариным голосом:
      - Ты ведь на самом деле меня не боишься, правда, Дэнни?
      Билл не мог пошевельнуться. Все разом вернулось - весь ужас, все горе, все сомнения, вся вина. Он бессилен перед этим созданием.
      Потом позади него раздался голос. Голос Кэрол.
      - О, Джимми! Неужели это ты?
      Нежные черты Сары затвердели, перекосились от злобы, и это перекошенное лицо обратилось к Биллу.
      - Она? Это ты ее сюда привез? Как ты узнал?
      Мозг Билла вновь лихорадочно заработал. Он должен доставить бедную, накачавшуюся сверх всякой меры снотворным Лизл в больницу - срочно! Но сейчас надо быть чрезвычайно осторожным. Он чувствовал, как присутствующее в этой комнате чистое зло, одновременно с ледяной тошнотой в глубинах его собственной души, растет, крепнет, как будто один за другим спадают слои защитной оболочки, выпуская его на свободу. С каждой истекшей минутой история мистера Вейера становилась все более и более правдоподобной.
      - Сообразил, - поспешно ответил Билл, начиная плести ложь и подкрадываясь поближе к безжизненной фигуре Лизл. - Необъяснимые вещи, случившиеся с Дэнни и с Ломом - я понял, что творится что-то нечестивое. И тогда вспомнил всю ту истерику насчет антихриста по поводу ребенка Кэрол. Ты очень похож на Сару, и возраст примерно тот же. Я просто сложил все вместе.
      - Не обольщайся на свой счет. Ничего ты сложить не способен. И я не твой жалкий антихрист.
      - Я этого никогда и не думал, - бросил Билл, оказавшись в изножье кровати.
      Раф не пытался преградить ему путь. Похоже, его больше не беспокоило, что Билл сможет добраться до Лизл. Билл наклонился над ней, схватил за руку.
      О Господи! Боже милостивый, холодная! Он приложил пальцы к горлу, нащупывая пульс, но артерии не работали, восковая плоть оставалась бесчувственной, вялой~ безжизненной.
      - Лизл! - Он встряхнул ее. - Лизл!..
      Припал ухом к груди - ни звука. Приподнял веко - на него глянул широкий пустой зрачок.
      - О Боже, она мертва!
      Нет! Он упал на нее, прижимаясь лбом к остывающей коже. О нет, пожалуйста! Только не это! Он выпрямился и стал в дикой ярости колотить кулаками постель, шипя сквозь стиснутые зубы бессмысленные проклятия. Заметив, что тело Лизл подпрыгивает и перекатывается от ударов, он остановился и уронил голову на кровать.
      Он чувствовал себя таким никчемным, таким бесполезным. Сперва родители, потом Дэнни, теперь Лизл - и все из-за него. Когда это прекратится?
      Он поднял глаза на Рафа.
      - Ты же сказал, что она выпила слишком мало, чтобы умереть! Что она~
      Глядя на Билла сверху вниз, Раф покачал головой и улыбнулся доводящей до исступления улыбкой, в которой смешивались жалость и омерзение.
      - Ты в самом деле ждешь от меня правды, отец Райан? Неужели еще не научился?
      Билл вскочил, бросился к Рафу, готовый на убийство. Раф отшвырнул его. Кажется, только легонько коснулся груди, но Билл опять ударился об пол.
      - Джимми! - вскрикнула Кэрол.
      - Вот именно, Джимми, - вступил Ренни, шагая вперед и становясь нос к носу с Рафом, - или Сара, или Раф, или Расалом, или каким еще чертом ты себя называешь, ты арестован~
      Рука Рафа взлетела в воздухе и вцепилась Ренни в горло, отрывая его от пола.
      - Как ты меня назвал?
      Билл видел ошеломление и страх на покрывшемся пятнами лице Ренни. Но ему удалось отрицательно помотать головой.
      - Только одному существу на всем свете известно это имя, - прогремел Раф. - Где он? Здесь, да? Скажите мне, где он!
      Ренни опять покачал головой.
      Билл слышал, как Расалом - отныне он начинал называть Рафа Расаломом издал нечто вроде рычания, рев, прокатившийся эхом по коридору, вопль, в котором звучали поровну злоба и панический страх. Он, казалось, раздался, становился крупнее, выше.
      - Говори! - Он взмахнул свободной рукой и ударил Ренни по ребрам, целясь в середину грудной клетки. - Скажи мне, где он, или я вырву твое сердце и вколочу его тебе в глотку!
      Билл видел признаки агонии на лице Ренни, видел, как жизнь уходит из его полных ужаса глаз. Ренни знал, что он уже мертвец, но ничего не сказал и не стал умолять о пощаде.
      Вместо этого он плюнул Расалому в лицо.
      Расалом отшатнулся, словно в него брызнули кислотой, а не слюной, но через секунду оправился. В припадке невообразимой ярости он оторвал от себя Ренни, скрутил, сломал его тело, и оно, заливая стены и потолок брызгами алой крови, пролетело над смертным ложем Лизл и рухнуло на пол в дальний угол.
      Кэрол завизжала, Билл вскочил на ноги и побежал к детективу. В пробитой в груди дыре пузырилась кровь, глаза гасли. Билл зажал рану рукой, пытаясь остановить поток крови, зная, что это бесполезно, но все равно стремясь как-то помочь.
      Детектив умирал на глазах. Билл хотел сказать что-то, что Ренни мог бы унести с собой.
      - Ренни! - шепнул он. - Это самый храбрый поступок, который я видел в своей жизни. Ты побил его. Его можно побить, и ты побил его!
      Белеющие губы Ренни тронула улыбка.
      - Ну его в задницу, - произнес он и умер.
      Еще один - еще один хороший парень умер.
      Билл выпрямился и оглянулся. Теперь Расалом казался огромным, но Билл был слишком зол, чтоб пугаться.
      - Ты, ублюдок!
      Он двинулся на Расалома, а тот схватил за горло Кэрол и держал ее той же смертной хваткой.
      - Где он?
      Кэрол! Неужто он убьет Кэрол?
      - Она твоя мать!
      - Моя мать умерла тысячу лет назад. А это~ - он легко оторвал пытающуюся вырваться, бьющуюся у него в руке Кэрол от пола, - всего-навсего инкубатор.
      - Кто ты такой? - закричал Билл.
      Раф повернулся к нему, повышая голос и вновь изменяя личину. А глаза зрачки их расширились, обрели немыслимую черноту, словно окна в ад.
      - Кто я такой! Что ж, я - это ты. Частичка тебя. Самая лучшая. Я крошечка Ричарда Спека, Эда Гейна, Джона Уэйна Гейси и Теда Банди в тебе. Я - тысяча маленьких вспышек злобы и мимолетного раздражения, которые раздирают тебя каждый день, - на машину, которая выскочила перед тобой на дорогу, на мальчишку, который пролез впереди тебя в очереди в кино, на старого идиота с полной корзиной дешевых товаров, застрявшего перед тобой в турникете у кассы супермаркета. Я - камера хранения, где откладываются имена всех плоскогрудых, тощих, широкозадых кретинов, и старых зануд, и дерьмовых подонков с плоскими, словно пицца, физиономиями, которые вечно выпендриваются перед такими же, как они, и над которыми ты посмеялся, и на которых накопил обиду. Я - грязное удовольствие от брани, застарелая боль, самобичевание, тлеющие обиды, подавленная злоба и безнадежные, неосуществимые никогда мечты о мести. Я - ежедневная ложь и предательство в деловых отношениях, неутолимое желание общественных деятелей погубить чью-нибудь репутацию. Я - медленная кастрация и бесконечное унижение, связанное с институтом, именуемым семейной жизнью. Я - муж, что колотит жену, я - мать, что бросает ребенка в кипяток. Я - твои маленькие сыновья, что дерутся во время игр, твои дочери, трахнутые на заднем сиденье машины. Я - твоя ненависть к насильник) над детьми, и я - педераст, пристающий к твоему ребенку и к своему собственному ребенку. Я - презрение охранника к заключенным и отвращение заключенных охраннику, я - пинок каблуком, я дубинка, я - нож. Я - кость в глотке политического диссидента, наживка из куска мяса, на которую он клюнул, скотские мыслишки, что щекочут ему гениталии. Ты поддерживаешь во мне жизнь, ты придаешь мне сил. Я - это ты.
      - Ничуть не похоже, - возразил Билл, осторожненько подходя поближе и прикидывая, не удастся ли ему самому хоть чуть-чуть припугнуть Расалома. А тот, кого ты ищешь, - на севере и готовится раздавить тебя!
      Билл пригнулся, готовясь к прыжку, когда рука Расалома на груди Кэрол нерешительно дрогнула. Он вдруг насторожился.
      - Нет! Он здесь! Он~
      Он бросил Кэрол, вихрем промчался мимо Билла, держа путь в гостиную Лизл. Билл поспешил за ним, но споткнулся в дверях. И Расалом в нескольких шагах перед ним тоже замер, поджавшись, широко расставив ноги. Посреди гостиной стоял мистер Вейер, опираясь на палку.
      Глаза их встретились.
      - Неужели это ты? - хрипло произнес Расалом, а потом принялся кружить вокруг Вейера, как змеелов вокруг кобры. - Неужели это действительно ты, Глэкен?
      Вейер ничего не сказал. Пока Расалом описывал возле него круг, он глядел прямо перед собой. Наконец они снова оказались лицом к лицу. Улыбка Расалома стала еще отвратительней, когда он выпрямился, башней вздымаясь над согбенной и слабой фигурой Вейера.
      - Это все объясняет! - полушепотом вымолвил он. - С момента нового воплощения я предчувствовал, что этот мир мой. Мне нечего было тебя бояться. Но я не поверил своим предчувствиям. Ты обманом побил меня раньше, и я держался настороже. Оставался в тени, избегал всего, что привлекло бы ко мне внимание. - Улыбка его угасла. - И все зря! Десятки лет я копил силы для этой последней стычки - и все зря! Посмотри на себя! Ты стал стареть с тех самых пор, как вообразил, что убил меня в замке! Глэкен, великий воин, лучший представитель человечества, хранитель Света в борьбе с Тьмой, Разума в борьбе с Хаосом - теперь всего-навсего жалкий старик! Это просто великолепно!
      Когда он вильнул, приближаясь к Вейеру, Билл ощутил прикосновение к своей руке. Рядом стояла Кэрол, в ужасе глядя на своего сына. Билл предчувствовал, что в соседней комнате вот-вот произойдет что-то ужасное, не желал видеть этого и не мог отвести взгляд.
      - Сила ушла от тебя, правда? - продолжал Расалом, почти вплотную придвинувшись лицом к Вейеру. - Она оставила сферу пустой. Это значит, что против меня здесь теперь никого нет. - Расалом расхохотался и отодвинулся, выбросил руки в стороны и закружился на месте. - Какой же тут Армагеддон! Тут только одна армия. Поле битвы за мной!
      Мгновение он постоял молча. Билл наблюдал, как он смотрит на Вейера или Глэкена, если таким было подлинное имя старика. Единственным звуком оставался слабый шум дождя за окнами. Но на лице Расалома зарождалась буря, оно начинало чернеть от ярости. Внезапно он взвизгнул и метнулся к Глэкену, целясь ногтями, как будто ножами, старику в горло. Билл зажмурился, Кэрол спрятала лицо у него на плече. Но Билл так ничего и не услышал и рискнул открыть глаза.
      Ногти Расалома застыли на волосок от целого и невредимого Глэкена.
      - Тебе этого хочется, да? - спросил Расалом. - Тогда все для тебя было бы кончено. И хотя мне страшно хочется растерзать тебя и вытаскивать позвонки один за другим поочередно, это было бы слишком легко и просто. Нет, Глэкен. Я отложу это удовольствие. Я сначала сломаю тебя. На протяжении веков ты гонялся за мной, защищая вашу так называемую цивилизацию, и я оставляю тебя в живых, чтобы ты посмотрел, как быстро она рухнет. - Он поднес сжатый кулак к глазам Глэкена. - Дело всей твоей жизни, Глэкен, - он разжал кулак и махнул пустой рукой, - проиграно. И ты бессилен остановить меня. Бессилен!
      Тут Билл почувствовал, как задрожал пол. Заглянул в испуганные, встревоженные глаза Кэрол и сообразил, что она тоже чувствует дрожь. Потом дрожь перешла в тряску. Снаружи донесся рев, вздымающийся к небесам, становящийся все громче. Все окна вдруг треснули, и внутрь полетели стекла. Под мириадами пронзающих воздух осколков Билл упал на пол, увлекая с собой Кэрол.
      Лежа рядом с ней на полу, Билл смог разглядеть двух мужчин в передней комнате. Они были едва различимы в вихрящемся вокруг ураганном смерче. А потом грохнул другой взрыв, изнутри наружу. Билл стукнулся головой об пол и на миг потерял сознание. Он слышал, как дом трещит, издавая звуки, похожие на ружейные выстрелы, как стены и балки ломаются, словно кости. А потом все рухнуло.
      Подняв голову, Билл увидел, что Глэкен и Расалом стоят в тех же позах. Расалом оглянулся и посмотрел на Билла, и в этот миг Билл понял, что происходит, - рождается мир вечного мрака, кошмарного существования, лишенного не только любви и верности, но также разума и логики, мир, где души объяты тьмой.
      Расалом улыбнулся и отвернулся. Отвесил издевательский поклон Глэкену и ринулся к развалившейся передней стене.
      - Я вернусь за тобой, Глэкен. Когда погибнет цивилизация и остатки человечества превратятся в червей, пожирающих ее догнивающие останки, я вернусь за тобой, чтобы покончить с этим.
      И он вылетел, и растворился в дожде, и исчез.
      Кэрол начала всхлипывать на плече Билла. Он вывел ее через пробитую дверь в разрушенную гостиную, подальше от тела Ренни и бедной, истерзанной, замученной Лизл. Ковылявшая рядом Кэрол заглянула ему в глаза.
      - Это не сын Джима, - хрипло проговорила она. - Это не мой ребенок.
      - Я этого никогда и не думал, - сказал Билл. Прижав ее к себе покрепче, он сосредоточился на старике, стоявшем по-прежнему неподвижно и безмолвно.
      - Глэкен! - позвал наконец Билл. - Так я должен вас называть?
      - Так, - подтвердил старик. Поразительно было слышать его голос после упорного молчания перед Расаломом.
      - Что теперь будет? Он способен сдержать обещание?
      - О да. - Голубые глаза Глэкена встретились с глазами Билла. - Он с самого начала замыслил отдать наш мир во власть силы, которой служит, превратить его в подобающее для нее место. Многие люди считают сейчас мир жестоким и страшным, но на самом деле он лучше, чем был, - поверьте, я вижу, как он изменился. Но в нем еще более чем достаточно ненависти, грубости, злобы, насилия, лжи, жестокости, что с каждым днем накапливаются за нашими закрытыми дверями, придавая Расалому силы, необходимые для превращения нашего мира в место, которое послужит целям питающей его силы. Он - плодородная почва, в которую падают семена сидящего в каждом из нас зла. Любовь, вера, братство, достоинство, логика, разум - он будет лишать людей всего этого, пока мы не превратимся в крошечные островки безнадежного отчаяния.
      - Каким же образом? Может, ему и удалось обрушить эти стены, но это вовсе не значит, что он способен мановением руки превратить всех нас в животных. Мы крепче.
      - Не надейтесь на это. Он начнет со страха, излюбленного своего оружия. В одних страх пробуждает лучшие качества, но в большинстве - самые худшие. Войны, ненависть, зависть, расизм - что это, как не проявления страха?
      Кэрол подняла голову с плеча Билла.
      - И ничто не остановит его? - спросила она. - Ведь вы останавливали его прежде. Не удастся ли вам~
      - Я не тот, каким был, когда в последний раз встречался с Расаломом, сказал Глэкен с печальной улыбкой. - Противоборствующая сила развеялась и ушла.
      - Так, значит, надежды нет? - спросил Билл.
      Он уже побывал там, где не оставалось надежды. И не хотел снова туда вернуться.
      - Я не сказал этого, - продолжал Глэкен и вновь устремил голубые глаза на Билла. - Мы можем найти кого-то, кто вернет эту силу. Мне нужна помощь. По-моему, было бы очень кстати, если бы вы присоединились ко мне. И вы, миссис Трис. Не желаете ли завербоваться в наш небольшой отряд?
      Ошеломленная Кэрол сумела кивнуть.
      - Да. Да. Желаю.
      - Прекрасно, - заключил Глэкен и повернулся к двери. - Тогда идем.
      - А как быть~ с ними? - спросил Билл, бросая взгляд на дверь спальни.
      - А их нам придется оставить.
      Лизл~ Ренни~ лежат там, словно скотина на бойне.
      - Они заслуживают лучшего.
      - Согласен, но сейчас мы не можем иметь дело с полицией, которая, несомненно, уже мчится сюда. Нас задержат, может быть, даже посадят в тюрьму, а нам нельзя терять ни минуты.
      Билл неохотно вынужден был согласиться с логикой старика. Следом за Глэкеном они с Кэрол вышли под дождь. Билл поежился под холодными струйками.
      - С чего начнем?
      - Не знаю, - сказал Глэкен. - Но я уверен, что все начнется с небес. Это его дорога. Он может начать незаметно, так что нам надо внимательно поглядывать на небеса, чтобы не просмотреть, когда они разверзнутся. Мы должны знать, когда начнется война, и быть готовыми к ней.
      Билл взглянул вверх и увидел только низкую серую пелену облаков, нависающую над ними.
      На небесах~ что там происходит? Он понял, что отныне приобретает новую инстинктивную привычку - поглядывать на небеса.
      - Что мы можем противопоставить такой силе?
      - Есть несколько вариантов, которые можно испробовать. - Глаза старика, постукивающего палкой по тротуару, сощурились от гнева. - Он, видите ли, заявляет, что я бессилен, - тихо произнес Глэкен, и его голубой взор на миг ярко сверкнул. - Никто еще не называл меня бессильным. Посмотрим, так ли уж я бессилен на самом деле.