Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Мужчина ее мечты

ModernLib.Net / Детективы / Угрюмова Виктория / Мужчина ее мечты - Чтение (стр. 11)
Автор: Угрюмова Виктория
Жанр: Детективы

 

 


– Золото?

– Ну и всякая прочая дребедень. Основательно кто-то готовится к выезду, барахла там всякого – жуть. Я посмотрел файлы охранников секретного каравана. Ну угадай, угадай, что с ними!

– Неужели все стерты?

– Правильно. Другое дело, что ваши клерки ничего как следует уничтожить не могут. Железо забито секретными сведениями, – зло усмехнулся хакер.

Я еще никогда не видела у него такого выражения лица. Он у меня, вероятно, тоже.

– Один умный человек как-то сравнил бюрократическую систему России и Германии. «В Германии приказ, данный сверху, идет вниз до последней инстанции, которая его осуществляет. В России же ниспосланный сверху приказ спускается вниз, доходит до последней инстанции, а инстанция идет к бабе», – процитировала я.

– Здорово, – восхитился американец, не раз носом упиравшийся именно в означенную проблему. Внезапно он взял меня за плечи и развернул лицом к себе:

– Послушай, тебе не хочется их наказать?

– Хочется, только я еще не знаю как. И не знаю, реально ли это.

Это только в голливудских триллерах одиночка может перелопатить систему и перетряхнуть ее старые тряпки. А у нас – система лагерей, тюрем и страх, засевший в подкорке на генном уровне.

– У тебя тоже страх? – очень серьезно спросил он.

– Тоже, – честно призналась я. – И не столько страх за себя, сколько страх, который я испытываю при осознании собственной слабости и беспомощности. А еще страх за близких людей.

– Но ведь демократия… – растерялся Крис.

– Раньше было гораздо хуже.

– Не представляю.

– Это огромное счастье, Крис, что ты не представляешь и не можешь себе представить.

– Валери… – Он почему-то называл меня всегда на французский лад, Валери, с ударением на последний слог. – Я должен сказать тебе кое-что еще. Но я не знаю как. Может, я стал слишком подозрительным – воздух России к этому располагает, только мне кажется, что Нобунага тоже перестал быть нужным. Во всяком случае, есть кто-то, кто в этом уверен.

– Глупости! – возмутилась я, холодея. – Кто станет резать курицу, несущую золотые яйца? Им же еще не раз и не два придется готовить пушечное мясо. Да, я не верю в борьбу за идеи, но хотя бы воровать это клятое золото кому-то придется!

– Вообрази, Валери, что один человек уже нагреб столько, что теперь ему нужно только сделать себе чистую биографию. Чтобы не осталось никого, кроме Бога, спросить за грехи.

– Мне кажется, в этом случае Богу нужно помочь, – предложила я.

– Согласен. – И Крис аккуратно сжал мою ладонь в своей медвежьей лапище. Он был большой и толстый, уютный, как плюшевый бурый мишка в натуральную величину.

Удивительный он человек: не от мира сего, весь в своих программах, чипах, сайтах, файлах. Не понимал и не принимал нашу действительность и ненавидел сталкиваться с ней за пределами Центра, терпеть не мог политику и только благодаря Интернету знал, кто сейчас президентом в США и в России – да и то случайно. Тем благороднее и отважнее представляется он мне. Не каждый может жертвовать собой во имя чужих, незнакомых и непонятных. Светлая ему память.

Уже на следующий день Крис принес в клюве массу свежих новостей. И мы с Уэсуги знали, кто подставил ребят, охранявших золотой караван, кто предал отряд «Фудо-мёо» и кто является самым опасным для нас. Главных виновников было двое. И самое противное, что оба работали заместителями Жоржа. Пока его носило черт знает где (Летучий Голландец, блин!), эти два жирных сурка гребли под себя все, что плохо лежало. Потом им показалось мало, они решили прокрутить дельце посолиднее и потянулись лапками к тому, что лежало очень хорошо. Они торопились, и в чем-то я их понимала. Кажется, Жорж должен был вернуться со дня на день, и если бы он проведал об этой кровавой авантюре, то его коллеги пожалели бы, что родились на свет. Георгий Александрович и сам по себе человек жестокий, а уж когда обстоятельства не требовали сдержанности и мягкости, небесам становилось жарко.

Впрочем, речь шла о таких деньгах, что никакой страх не мог удержать от отчаянного шага тех, кто полагал богатство высшим счастьем и высшим достижением человека на жизненном пути.

* * *

Той ночью мне приснился ужасный и великолепный сон. Ошеломительно красивый, и я вовсе не считала его кошмаром вплоть до того момента, когда он сбылся самым невероятным образом.

Мне снился Уэсуги Нобунага в традиционном боевом облачении, с замысловатым гербом своего рода на ослепительно белом хаори*, в тяжелом рогатом шлеме, делавшем его тонкое величественное лицо непривычно свирепым. Он шел куда-то вдаль, не оборачиваясь, не оглядываясь на меня, и вокруг него вставали огненные валы. Оранжевые всполохи метались по белым доспехам, лизали сверкающий обнаженный клинок, обвивали его шелковым жарким плащом, а потом внезапно в стене пламени распахнулось голубое окно неба. Там танцевали неясные серебристые тени, и звучала торжественная музыка. Нобунага медленно повернул голову, и его лицо оказалось неожиданно близко. Губы шевельнулись, но слов я не слышала. Он посмотрел мне в глаза ласково и печально и немного виновато, а потом решительно шагнул в этот открывшийся колодец неба и исчез.


* Xаори – верхняя накидка с широкими рукавами и гербом в костюме самурая.


Утром мой возлюбленный был бережнее и нежнее, чем обычно. Мы не вставали с постели очень долго, наплевав и на расписание, и на грядущие неприятности – а нам обоим наверняка грозило какое-то взыскание за такие фортели. Но мы не могли оторваться друг от друга и даже не заговаривали о том, что надо торопиться. Наконец, после полудня, стали нехотя собираться. Помню, что меня еще удивило, что никто не прислал дежурного осведомиться о том, что за безобразия творятся в серьезном ведомстве и почему инструктор так явно манкирует своими обязанностями. Все словно забыли о нас, и нам достался бесценный дар. Будто мы выпали из этого пространства и этого времени.

Уэсуги должен был ехать на Лубянку. Предстояла традиционная еженедельная поездка с докладом о занятиях, с подведением итогов и составлением новых планов. Ничего необычного от нее не ожидалось. Мы были печальны. Расставаться не хотелось и казалось немыслимым. Выходя из комнаты, Уэсуги внезапно обнял меня и поцеловал длинным поцелуем, у которого оказался горьковато-соленый привкус. Я долго потом пыталась вспомнить, что же это за вкус, пока однажды не сообразила, что это больше всего похоже на слезы.

– Это тебе, – прошептал мой возлюбленный, кивнув в сторону низенького журнального столика, на котором лежал длинный плотный сверток, упакованный в темно-вишневый шелк с серебряными цветами сливы.

– Что это?

– Самое дорогое, что может мужчина оставить единственной женщине в своей жизни, – ответил Уэсуги. – Посмотришь потом. Хорошо?

Он вышел в коридор, а я, повинуясь внезапному порыву, выскочила следом. Его широкая спина в белой куртке с каким-то замысловатым рисунком стремительно удалялась, а я стояла, и сердце предательски выпрыгивало из груди. Он открыл входные двери, проем представился блекло-голубым прямоугольником, и показалось, будто в конце длинного коридора распахнули окно в чистое холодное осеннее небо. И тогда острой болью пронзило понимание того, что мы видимся в последний раз. Что сейчас он уйдет в это омерзительно бледное голубое окно и небо примет его и уже никогда не отпустит, потому что таких, как он, не отпускают даже на равнодушных небесах.

Надо было кричать!

Надо было звать его по имени, вопить, визжать, требовать помощи.

И он не смог бы не вернуться.

Конечно, надо было кричать. Может, он и ждал от меня именно этого поступка. Ведь он-то наверняка все знал тем страшным утром, но не мог поступить иначе, и только я имела ничтожный шанс вмешаться в судьбу. Но я этим шансом не воспользовалась.

Я просто рванула следом за ним, но никто не умел двигаться так легко и быстро, как Уэсуги. Я бежала, спотыкаясь, голова кружилась, совершенно некстати подступила дурнота. Впервые в жизни я ощутила, что такое обморок, и на какие-то доли секунды потеряла сознание. Мир стремительно сузился до крохотной точки, а когда я сумела взять себя в руки, то Нобунага уже вышел на улицу.

* * *

Я подбежала к выходу в тот миг, когда он захлопнул дверцы машины. И через мучительно долгое мгновение машина с оглушительным грохотом превратилась в оранжевый шар. Огонь походил на гигантскую лохматую хризантему, и ее бесчисленные багровые, алые и золотые жалящие лепестки падали на тело моего возлюбленного, на его смоляные волосы и прекрасное лицо. Я не видела – я знала это. Но ему уже не было больно – и это я знала тоже.

Глава 13

Безнадежность и отчаяние удушливо пахнут паленой резиной и сгоревшим пластиком. Тоска – это жирная гарь.

Я, как водяное растение, ритмично покачивалась в дверях учебного корпуса и не находила в себе сил ни уйти, ни подойти поближе к дымящейся горячей груде искореженного железа. Со всех сторон бежали люди, кто-то кричал, кто-то толкал меня: ведь я стояла у них на пути. Меня пихали в спину, отшвыривали, чтобы не мешала, но я – совершенно отчетливо помню это невозможное состояние – ощущала свое тело как ватный матрасик. Ни боли, ни ударов, только глухие толчки. Будто бы кто-то милосердный сделал мне анестезию, и эта немота и глухота распространялись и на душу.

Словно выключили свет, комната опустела, и душа моя обиженно ушла куда-то, оставив меня здесь. Впрочем, даже это мне было безразлично. И только где-то далеко, как у подножия горы, на вершину которой меня занесло ледяным ветром неосознанной до конца потери, родилась острая режущая боль. Я не могла точно сказать, что у меня болит; я даже не могла утверждать, что болит это у меня, но ощущения становились все более непереносимыми и жестокими. Эта боль и вырвала меня из того черного засасывающего провала, куда я медленно опускалась. Думаю, я начинала сходить с ума, но там, наверху, видимо, решили, что с меня еще недостаточно. Надо сказать, что способ, которым меня привели в память, оказался не менее иезуитским, нежели тот, которым эту память попытались отнять.

Сын Уэсуги умер почти одновременно со своим отцом. Во всяком случае, я почему-то думаю, что это был именно сын. С теми же черными глазами и янтарной кожей, смоляными волосами и плечами, развернутыми, как крылья перед полетом. Это ему бы достался тот сверток в вишневом шелке. Я даже знала, что его звали бы Уэсуги Сингэн. Он мог бы со временем стать таким же удивительным человеком, и я бы гордилась им и любила его за двоих. Но этого не случилось.

А может быть, думаю я теперь, тот, принявший это дикое решение, не был так уж не прав. Что ждало бы сына Нобунага в нашей стране и в то время? Я бы не смогла увезти его на родину, в Японию, к медно-красным кленам, холодному серому морю, деревянным храмам с золотыми коньками на крышах, голубым и зеленым рисовым полям и буйному цветению бело-розовых сакур. Мне бы просто не позволили это сделать. Все случилось именно так, как должно было случиться. Но это теперь я могу рассуждать отвлеченно и логично. По той простой причине, что место, которое должно было бы разрываться от боли и горя, давно уже умерло.

Какая-то часть моей души взорвалась тем страшным днем и разлетелась на клочки. Они падали на любимое лицо Уэсуги вместе с жалящими лепестками огненной хризантемы и корчились в пламени вместе с ним. Именно после того я перестала всерьез воспринимать смерть: кем бы ты ни был, а умереть дважды невозможно. Словом, свою смерть я тоже как-то пережила.

Меня даже пригласили на похороны.

* * *

Тем самым мне тонко намекали на то, что знают о моих отношениях с опальным инструктором и что я вполне могу стать следующим человеком, которому попадется такая неудачная машина. В принципе могла быть и не машина, а несвежая пища или какая-нибудь потрясающая новость, которой не выдержало бы сердце даже такого здоровяка, как Уэсуги. Да и сердце у него вполне могло оказаться слабеньким, просто он умело это скрывал. Или там рак бы обнаружился. Наше ведомство могло все. И способ, которым устранили Нобунага, говорил о том, что люди эти торопились. Еще я была уверена, что они либо не боялись лишней шумихи, либо просто не имели возможности совершить убийство тихо и незаметно. Я склонялась ко второму варианту.

Хорошо, что я уже умерла. Поэтому когда гроб с останками того, что было великолепным телом моего возлюбленного, после краткой церемонии прощания двинулся в гудящую и ревущую печь крематория (вот и еще ухмылка судьбы – ему пришлось проходить через этот оранжевый шквал пламени дважды), я даже бровью не повела. Нобунага одобрил бы меня. Наша любовь и наше горе – это действительно наши с ним дела. И посторонние тут не в счет.

За моей спиной кто-то всхлипнул. Я обернулась и увидела Криса. Он стоял, такой большой и толстый мишка с заплаканными глазами, и мне сделалось его безумно жаль.

– Надо поговорить, – шепнул он мне на ухо. Я даже не кивнула. За нами наблюдали. Слишком пристально, даже пристальнее, чем следовало бы наблюдать за неофициальной вдовой безвременно покинувшего сей мир чужестранца.

* * *

То, что раскопал Крис, поражало воображение. Уж я-то думала, что больше никогда и ничему не стану удивляться, но даже сквозь плотную вату моего равнодушия пробился тоненький лучик изумления: неужели ради денег можно пойти на такую подлость?

– Ради таких денег можно, – кивнул Крис. И прибавил виновато: – Я так думаю.

Воспользовавшись отсутствием своего непосредственного начальника (ох, как я негодовала в эту минуту: вместо того чтобы смотреть, что делается под носом, Жоржа носит где попало), два его зама, как теперь сказали бы – сладкая парочка, обстряпали одно очень выгодное дело. Не знаю, было ли то золото партии, о котором всякой уважающей себя газете казалось просто неприлично не напечатать хотя бы с десяток статей; или это личные накопления какого-то из очень руководящих товарищей. Или просто деньги на покупку чего-нибудь важного для страны, что так и не дошли до места назначения, – какая, в сущности, разница? Главное, что Николай Николаевич Кольцов и Сергей Александрович Злотников, высшие чины КГБ между прочим, осуществляли операцию по проводу большого каравана со «значительными материальными ценностями» по территории Аргентины.

Осуществили они эту операцию весьма оригинально: обеспечили конвой и тут же и подставили его. На полпути, по их же приказу, караван перехватили ребята из отряда «Фудо-мёо». Пленных не брать, указание четкое, и оно было выполнено с безукоризненной точностью. «Фудо-мёо» тогда командовал Петр Великий – двухметровый детина, который и до обучения у японского инструктора мог телеграфные столбы бантиком завязывать. А уж после спецподготовки стал чем-то похожим на мирный атом, который только трогать нельзя, чтобы не рвануло, не ровен час. Именно бойцы «Фудо-мёо» и доставили пресловутые «материальные ценности» до пункта назначения, но на обратной дороге попались в засаду, и их истребили в ходе ожесточенного боя. «Повезло» только Максу Одинцову – в самом начале он получил тяжелое ранение в голову, и только благодаря этому его оставили в качестве живого свидетеля. Частичная амнезия и долгая болезнь спасли его от всевидящего ока Николая Николаевича. В таком виде он считался полезнее на больничной койке – буде неутомимый Жорж решит кого-нибудь допытывать о том, что, собственно, случилось в Аргентине. А ведь решит же: Железного Дровосека коллеги знали как облупленного. Вот и принимали меры. Конечно, когда Макса доставили в подмосковный госпиталь, мы с Крисом об этом не знали. Мы были уверены, что Макс погиб вместе со всеми.

– Зато, – с придыханием сообщил мне Крис, – они открыли несколько счетов в заграничных банках: два в Швеции, один в Швейцарии и три в Аргентине. И еще один на каком-то из островков в теплых морях. Там всякие льготы, никаких налогов и куча прочих полезных мелочей. Сечешь?

– Откуда ты знаешь про счета? – спросила я, холодея.

– Сам открывал, – как можно небрежнее бросил Хантер.

– Господи…

Ноги у меня подкосились. То, что наши голубки с такой бесстыдной откровенностью пользовались услугами американского хакера на всем протяжении своей грязной операции, я могла истолковать единственным образом.

– Не волнуйся, – обнял меня Крис пухлой лапищей. – Они просто знают, что мне деваться некуда. Бунта на корабле я поднимать не стану – я же здесь на положении заключенного. Разве нет? Вот и пользуются мной как хотят.

Я боялась проронить лишний звук. Милый, добрый Хантер и сам прекрасно понимал, что так небрежно раскрывают карты только перед тем, кого уже списали со счетов. В расчете на то, что списанный со счетов никому ничего рассказать не успеет, а если и успеет, то это дело поправимое.

– Только бы Жорж вернулся! Только бы он быстрее вернулся.

– Кто? – изумился Крис. За все время нашего знакомства о Жорже он ничего не слышал, а если и слышал, то мельком, раз или два. Во всяком случае, наши отношения так и оставались для него тайной до сего дня. Я рассказала ему все. Не знаю, что на меня нашло: наверное, давно уже нужно было выговориться. Я выложила ему и историю нашего знакомства и совместной жизни, рассказала о том, как в эту жизнь вторгся Уэсуги. Даже о том, что потеряла ребенка, тоже не умолчала, хотя до этого даже представить себе не могла, что когда-нибудь в моей жизни снова появится человек, которому я смогу доверить подобные тайны.

Крис слушал, не перебивая. А у меня внезапно мелькнула мысль: я исповедуюсь ему так свободно, потому что тоже не считаю его живым человеком. Не знаю, права я была или нет, но тогда мне казалась, что своей откровенностью я как бы утвердила приговор, вынесенный хакеру двумя гэбэшными генералами.

– Бедная девочка, – прошептал он, гладя меня по волосам. – Бедная, бедная моя девочка. Ничего, все образуется, все как-нибудь образуется, вот увидишь.

* * *

Макс ошеломленно глядел на старую подругу.

– В голове не укладывается, – проговорил он наконец. – И с этим ты жила все годы?

Она вздохнула, отхлебывая коньяк:

– Я еще кое с чем жила, Макс. Так уж жизнь сложилась.

Разумовский потряс головой, словно хотел очнуться от тяжелого сна:

– Ты полагаешь, это они за тобой гоняются?

– Больше некому. Во всяком случае я думаю, что больше некому. Правда, некоторые вещи не вписываются в строгий рисунок, и я склонна подозревать, что у «боевых товарищей» под ногами мельтешит кто-то мелкий и суетливый, у которого в этом деле какая-то своя корысть. Но в чем она, представить себе не могу.

Ознакомленный с версией капитана Сторожука и склонный ей доверять, Макс уточнил:

– Лерка, я тебя хорошо помню. У тебя всю жизнь мозги были сдвинуты набекрень. Конечно, мужиков ты этим могла уложить на обе лопатки, и люблю я тебя за это от всего сердца. Но ты все-таки подумай. Может, то, что тебе кажется совсем бросовой вещью, кому-то покоя не дает. Ты пошевели мозгой, худого от этого не будет.

Она рассмеялась, словно по комнате рассыпались серебряные бубенчики:

– Нешто я не думала, господин хороший? Голову сломала, столько думала. И есть у меня единственное подозрение.

– Ну?! – Игорь и Макс всем телом подались к ней. – Что это?

– Я полагаю, что если что-то и может интересовать грабителя, то это наследство Уэсуги. То, что он оставил мне, стоит безумных денег. Другое дело, что об этом нельзя говорить милому Павлу Сергеевичу, потому что я не смогу вразумительно объяснить, откуда у меня в доме вещь, по которой горькими слезами плачут на всех солидных аукционах.

– А что это, можно узнать? – застенчиво спросил Игорь.

И закадычный друг его усмехнулся. Кто-кто, а он знал, как помешан Игорек на всем, что связано с Японией, и понимал, отчего у того «в зобу дыханье сперло». Не ровен час, Лерке досталась на память от Уэсуги какая-то старинная вещица: брошка, или веер, или рукопись. Судя по всему, последнее. Потому что Лерка всегда была страстной поклонницей печатного слова, а про Японию и Китай знала все, словно Бог создавал небо и землю, а Дальний Восток лепила она, своими собственными руками. Так что логично предположить, что влюбленный Нобунага преподнес своей женщине что-то вроде подлинника писем Такуана Сохо.

Тут Макс широко улыбнулся и даже хихикнул. Сколько же это лет минуло с той поры, как Лерка с горящими глазами повествовала ему об этом самом Такуане. Вот ведь как в память врезалось. Подполковник Одинцов и сам не представлял, что сможет вспомнить такие мелочи.

Тем временем Игорь внимательно следил за своей драгоценной Никушкой, и ему показалось, что она немного смущена.

– Он мне оставил довольно солидный пакет, – заговорила она наконец. – Там сюко, хорагай и одати*. Все они в свое время принадлежали Уэсуги Кэнсину, но на самом деле они гораздо старше. То есть я хочу сказать, что Кэнсин, по преданию, добыл их в бою с Имагава. А они были на порядок знатнее – это уже тогда был старинный и уважаемый род, глава которого мог похвастаться великим оружием.


* Хорагаи – боевая труба-раковина, сюко – железная перчатка с когтями, одати – большой меч самураев.


Разумовский охнул и вылил в себя содержимое бокала. Но ему не полегчало ни на йоту.

В отличие от него, потрясенного до самых основ, Макс выглядел вполне спокойно. Непонимающим взглядом обведя застывших собеседников, уточнил:

– А по-русски можно говорить? Подумаешь, Уругвай какой-то.

Игорь взглянул на него, как Мария-Антуанетта на гильотину.

– Ты понимаешь, что ты называешь Уругваем?

– Нет. И заметь, жизнь на планете от этого не заканчивается.

– Это хорагай – боевая труба самураев, сделанная из раковины. Господи! Да это даже вообразить себе сложно, не то что мечтать увидеть или подержать в руках. Если эта труба принадлежала Уэсуги Кэнсину, то, значит, она была в его руках в битве при Каванакадзима…

– Бррр-рр, – прокомментировал Одинцов.

– Она видела Такэда Сингэна, Ходзё, принадлежала Имагава, – продолжал нисколько не обескураженный Игорь. – Сюко – это перчатка с когтями. А одати – это длинный меч самураев. Про него я вообще думать боюсь.

При упоминании о мечах Макс несколько оживился. Как и все люди нынешнего поколения, он не смог уклониться от просмотра фильма «Горец» и одноименного сериала. Фильм ценил, особенно первый. Сериал воспринимал по пунктам и с трудом, но вынес оттуда твердое убеждение, что мечи бывают самыми разными и порой могут весьма дорого стоить.

– Это дорогая штука? – решил уточнить он на всякий случай.

– Один одати Уэсуги Кэнсина – это многомиллионное состояние. А три предмета вместе могут отправить коллекционера повпечатлительнее в лучший мир, – спокойно доложила Ника. – Судя по надписям на клинке, Имагава владели им не менее трехсот лет. Нашу сталь он рубит на «ура», и даже с булатом управится. Гарда инкрустирована драгоценными камнями, что, впрочем, не слишком влияет на его цену.

– И тебя еще удивляет, что кто-то не дает тебе покоя?

– Конечно удивляет. Во-первых, кто и откуда мог знать, что у меня есть такие редкие вещи. Во-вторых, как меня вообще вычислили. Понимаешь, у Валерии Яблоньской, возможно, и могли остаться какие-то подарки от бывшего возлюбленного. Но все, кто знал Валерию Яблоньскую, похоронили ее довольно давно на одном из московских кладбищ и даже вмазали там же за упокой ее не самой праведной души. А вот у Вероники Казанской, которая сидит перед тобой сейчас, никаких знакомых японцев не было и быть не могло. Единственное, чем они похожи, – это общностью знаний, но кто бы мог это сопоставить, зачем? Невероятная какая-то история. Да и о том, что стало с подарком Нобунага, знали несколько человек. Не так легко он мне достался, между прочим.

– Я понимаю, что сейчас не время, – сказал Игорь. – И даже понимаю, что веду себя немного неприлично («Очень неприлично», – буркнул Макс, но скорее для проформы), но нельзя ли хотя бы одним глазком? Хотя бы на хорагай? Я даже мечтать об этом не смел…

Ника улыбнулась понимающе. Ей-то доподлинно было известно, что это такое – мечта о Японии. Такие себе сны наяву, и в этих снах шевелят плавниками в темном пруду у храма Дайтокудзи тяжелые мельхиоровые карпы с голубыми усами; и катят плавные, гладкие, как срез нефрита, воды две реки – Сайгава и Тикумагава; и шелушится рыжая кора криптомерии…

Ни алчности, ни подвоха, ни корысти не было в молящем взгляде Разумовского. Только доверчивый и немного наивный вопрос: не подарите ли вы мне мою мечту? На такие просьбы не принято отвечать отказом.

– Конечно. Конечно покажу. И хорагай, и сюко, и одати. Только мне потребуется грубая мужская сила для приведения замысла в исполнение.

Игорь с готовностью подскочил со своего места. Ника включила свет, и Макс заморгал, щуря глаза, привыкшие уже к полумраку. Они двинулись по направлению к кухне, но в двери позвонили – тревожно, настойчиво и нетерпеливо.

– Это еще что такое? – хмурясь, спросил Разумовский.

– Ты кого-нибудь ждешь? – встревожился Макс.

– Я и вас не ждала, – успокоила его Ника.

* * *

Криса не стало в тот же день.

Обычная смерть от сердечного приступа. Я даже не прослезилась. Я сама себе напоминала колодец посреди мертвого города, высохший несколько веков тому. В принципе мне даже не нужно было спрашивать «кто?» и «за что?!». Эти вечные вопросы людей, переживших своих близких и адресуемые обычно в равнодушное небо, меня не волновали. Я знала на них ответы. И так же точно знала, что те, кто убил моих друзей, не пожалеют и меня, не остановятся на достигнутом. Для перестраховки, для того, чтобы уж все концы в воду. Я не боялась возможной смерти. Но мне казалось чертовски противным умирать вот так только для того, чтобы два жирных хорька где-то на своем острове подсмеивались над порядочными дураками.

Утверждают, что таких сволочей Бог накажет, но иногда Богу хочется помочь в этом деле. Поторопить события, что ли. И еще я понимала, что тень Жоржа незримо укрывает меня. Меня обязательно попытаются уничтожить, но при этом никогда не поступят так топорно, так грубо, как в случае с Нобунага и с Крисом. Они кто? Они чужестранцы, то есть чужаки. У них здесь никого, и даже спрашивать никто не станет: а где, а как, а почему? В моем же случае, если, конечно, Жорж еще жив, просто так не отделаешься. Он тут всю Москву на уши поставит и окрестности – до Северного Ледовитого океана включительно. Поэтому меня придется убивать тихо, аккуратно и с хирургической точностью. А это требует времени. Я собиралась зайти в свою комнату, чтобы посидеть там в тишине и покое, навести порядок в бедных, разгоряченных мозгах.

На похороны Криса меня даже не пригласили. Посчитали, что одного предостережения довольно. А может, понимали, что этим сделают мне еще больнее. Если только еще больнее вообще возможно. И я правда не понимала, зачем им вообще сеять вокруг себя столько смертей и боли. Ну уворовали бы эти чертовы деньги, махнули на свое Карибское или какое другое море и жили бы припеваючи. Но этого, оказывается, мало. Оказывается, для полного счастья нужно уничтожить всех, кто мало-мальски не вписывается в схему.

Про полное счастье я, как видно, понимала не до конца. Войдя в свою комнату, я обнаружила, что подарка от Уэсуги, того самого свертка в темно-вишневом шелке в серебряные цветы, не стало. И тогда я стала смеяться.

Это была не истерика, не нервический смешок, а действительный и неподдельный хохот. Конечно, конечно, как я не подумала о том, что подарок японца – прежде всего огромные деньги. Пусть для меня, для Криса, для Макса Одинцова, для Петра Великого и других ребят из «Фудо-мёо» эти вещи и являлись чем-то бесценным, кусочком памяти, любви и души, но на самом деле они были всего только кусками железа, стоившими баснословных денег. Во всяком случае, именно так выглядело благородное оружие в руках тех, кто его сейчас держал. Мне было смешно оттого, что люди, облеченные неимоверной властью, попросту могли забрать у меня вещи Уэсуги. Кто я ему? Да никто, если принимать во внимание правила нашей системы. И это значит, что не имею никаких прав на его подарок. В такой постановке вопроса имелась бы своя железная логика, и я не смогла бы отстоять свои права. Но они просто украли эти вещи. Они все время забывали, какой властью обладали. И вспоминали об этом только тогда, когда нужно было кого-то убить. А так – воришки, обыкновенные воришки. Только крадущие не одну лишь чужую собственность, но и чужую жизнь. И все это с равной легкостью.

Наверное, именно в эту минуту я и сломалась.

Что-то там, в районе сердца, хрустнуло, щелкнуло, раскололось с отчетливым звуком. Я поняла, что прежние принципы и правила, прежние законы, которые я так свято чтила, не действуют больше в этом взбесившемся мирке. И что я имею право действовать так, как мне взбредет в голову. Потому что если никто не спрашивает с них, то никто не спросит и с меня. А если нам все же придется отчитываться за свои деяния там, за порогом, – что ж, за этот свой поступок я готова была платить любую цену.

Я собиралась автоматически. Нас слишком хорошо учили, в нас настолько долго и упорно вколачивали эту страшную привычку – убивать не моргнув глазом, что она все-таки укоренилась во мне. Я одевалась, складывала минимум необходимых вещей, уничтожала самые невинные на первый взгляд бумаги, перетряхивала одежду в поисках любой завалявшейся монетки: деньги могли мне понадобиться в самое ближайшее время. Но я ни на одну минуту не отвлекалась от своих мыслей. И мыслила я совсем о другом.

Я думала о том, как предусмотрительно Крис снабдил меня сведениями о распорядке дня наших будущих коллег, дал мне их адреса и даже составил весьма эффективные планы моих перемещений. Будто он уже тогда догадывался, что придет мне в голову после того, как я останусь совершенно одна, когда больше не с кем станет советоваться и некому изливать душу.

Дальше события развивались как в тысяча двести тринадцатой серии сериала, когда финансирование съемок прекращено и автор решает разом покончить со всеми героями и разрубить все гордиевы узлы. Все складывалось как бы само собой, мне оставалось только плыть по течению и удивляться, как ловко осуществляется моя безумная мысль.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15