Он доверил ей свою жизнь и жизнь брата, не задумываясь ни на секунду, не колеблясь, зная, что она не воспользуется случаем, чтобы отомстить. Это был беспримерный случай открытости – так желтоглазая Смерть вела себя впервые. Но он не мог увидеть того, о чем она говорила. Для него видоизмененное, искалеченное, исковерканное Царство Мертвых было единственной реальностью, и га-Мавет не знал, как ему нужно измениться, чтобы взглянуть на этот мир глазами маленькой девочки – такой хрупкой и беспомощной на его фоне.
      Фигура Каэтаны таяла и растворялась в воздухе.
      Га-Мавет вскрикнул отчаянно, понимая, что и его засасывает невидимая трясина, что еще несколько минут – и он очутится в положении Баал-Хаддада. Он заскрежетал зубами и рванулся что было сил в сторону бесплотного силуэта богини.
      – Дай мне руку, – приказала она.
      – У меня нет руки, – ответил Бог Смерти.
      Он действительно был уверен в том, что не может протянуть ей руку, постепенно проваливаясь в пустоту.
      Каэ моментально уразумела, что происходит, – га-Мавет понемногу бледнел, будто истончался и превращался в тень. Он тоже следовал за Баал-Хаддадом. И она испугалась, что не сможет вернуть в эту реальность обоих, может не хватить сил и, главное, времени.
      Она размахнулась и отвесила Богу Смерти звонкую затрещину, надо сказать не без тайного удовольствия.
      Как ни прост был способ, но зато испытан не одним поколением и признан весьма действенным.
      Во всяком случае, га-Мавет сразу пришел в себя.
      – Не расслабляйся, – попросила его Каэтана. – Мне и с одним твоим братом нелегко придется. Не хватает еще тебя здесь потерять, а потом разыскивать.
      – Что с братом?
      – Ничего. Вот он, стоит на мелководье, в озере, и предается Отчаянию.
      – Я его не вижу, – прошептал желтоглазый.
      – Это плохо. Постарайся увидеть, если сможешь. Это очень бы мне помогло.
      Га-Мавет напряг изо всех сил свое воображение, и ему на мгновение показалось, что он действительно видит фигуру Баал-Хаддада, неподвижно застывшего с поднятыми руками, и серые крылья беспомощно обвисли за его спиной рваными клочьями тумана.
      – Кажется, я нашел его, если не придумал... – обратился он к Каэ.
      – Не придумал. Теперь главное – ему доказать, что он здесь, а не в ловушке между мирами. Собственный мозг – самая страшная западня. Из нее выбраться сложнее всего. Ты ведь знаешь себя как облупленного и предугадываешь собственные действия на все ходы вперед, до самого конца. Тебе нетрудно не выпускать себя из тюрьмы, которой ты сам и являешься.
      – Что же делать?
      – Сейчас попробую.
      Она подошла к замершему Баал-Хаддаду и взяла его за руку.
      – Я здесь, ты слышишь меня, старый враг? Я пришла за тобой, чтобы помочь. Я вижу тебя, чувствую, вот только не слышу. Ответь мне.
      Повелитель Царства Мертвых попытался сдвинуться, мускулы его немного напряглись, а острые длинные уши шевельнулись, пытаясь уловить направление, откуда слышался ее голос.
      – Я здесь, я вижу тебя. Мы стоим рядом. Ты находишься в своем пространстве, ты вернулся из небытия, – продолжала она уговаривать.
      Малах га-Мавет подошел к Каэтане и Баал-Хаддаду и крепко взял брата за вторую руку.
      – Я здесь, я вернулся за тобой, мы нашли тебя, – пророкотал он.
      Бог Мертвых вздрогнул всем своим уродливым телом и дико, истошно закричал. Звук его голоса оглушил Каэ, стоявшую слишком близко, и она ворчливо произнесла:
      – Не ори...
 

* * *

      Королевский дворец Аллаэллы забит страхом и отчаянием, наполнен призраками старых кошмаров, предательств, лжи и ненависти. Нормальный человек не может выдержать здесь и дня, поэтому разбежались почти все. Даже самые жадные, самые жестокие, рвавшиеся к власти и не боявшиеся никаких богов, отступили, посчитав жизнь гораздо более важным достоянием. Только несколько слуг, запуганных Бендигейдой до потери разума и воли, снуют длинными темными коридорами, сбиваясь с ног. Они не могут уследить за всем, и огромное здание дворца постепенно приходит в запустение.
      По углам пауки ткут свою паутину, осыпается штукатурка, отсыревшая после проливных дождей. В Аллаэлле осень, холодает, и по утрам все чаще стоит туман. Во дворце не топлено, камины горят только в опочивальне короля, трапезной, покоях графини и мага Шахара, который по-прежнему находится при своих господах. Однако это не помогает: промозглая сырость проникает во все щели, холодный ветер выдувает остатки тепла.
      Король Фалер сидит в кресле с высокой резной спинкой и зябко кутается в пышную мантию, подбитую мехом.
      – Бен, дорогая. Не понимаю, что происходит, куда все разбежались? – плаксиво произносит он, обращаясь к любовнице.
      Фалер состарился в несколько дней, когда обнаружил, что остался в одиночестве. Некого наказывать за неповиновение, некому являть королевскую милость, некого обвинять в случившемся. Принцы сбежали первыми – и к детям теперь тоже не обратишься, он предал их, как недавно предал их мать, и они этого не простят. Фалер обезумел от любви к прекрасной графине – от недавних событий разум его одряхлел столь же сильно, сколь и тело: он многое забывает и упускает из виду, но он не помешан и прекрасно понимает, что в стране что-то происходит.
      Но Шахар и Бендигейда не дают ему шагу ступить без их присмотра, а перепуганные слуги только кланяются и падают на колени, когда он пытается их расспрашивать, но молчат.
      Королю страшно. Ужас постепенно проникает во все клетки его дряхлого, немощного тела, выхолаживая жизнь. Потому что жизнь не может существовать в той атмосфере смертельного холода и пустоты, которая царит сейчас в душе короля. Любовь к Бендигейде все меньше и меньше помогает ему противостоять этой напасти. Все больше и больше повелитель Аллаэллы сожалеет о содеянном по отношению к королеве Лае.
      Несколько раз он обращался к графине и к магу с просьбой объяснить, что с его супругой, что происходит в стране, почему, словно крысы с тонущего корабля, в одну ночь исчезли из дворца все сановники, вельможи и челядь. Даже поваров не осталось. Словно привидение, бродит старый король по громадному своему кабинету, шаркает по длинным коридорам, выглядывает из окон, пытаясь разглядеть, что творится за стенами, но только туман, только проливной дождь и желтая листва несутся мимо, ничего не объясняя обезумевшему от ужаса старику.
      Все скуднее и скуднее становится еда, все резче и грубее обращается с королем прежде пылкая и страстная возлюбленная. Подсознательно Фалер понимает, что, как только Бендигейда сделается королевой, он перестанет быть ей необходим, а будет только мешать. И он не торопится говорить с ней о свадьбе, как это было раньше. Графиня Бран-Тайгир заметила эту перемену в престарелом монархе и с каждым днем все больше кипит от ненависти и презрения к нему.
      – Сир, – она старается смягчить голос, как только возможно, – сир. У меня есть хорошая новость для вас.
      – Какая же? – осторожно спрашивает король.
      Сколько раз проклинал он себя за бездумность, за жестокость по отношению к близким, за небрежность. Теперь, пленник в собственном дворце, он должен соблюдать максимальную осторожность, чтобы не выдать себя ни взглядом, ни словом. Он больше не верит Бендигейде и боится ее до смерти. Теперь он готов признать, что правы те, кто считал ее колдуньей и ведьмой. Но только никто не поможет несчастному королю – он сам променял преданных и добрых слуг на жестоких и коварных тюремщиков. Король боится задумываться по-настоящему над тем, что сейчас происходит в его государстве, потому что слишком страшными кажутся ему собственные подозрения. И когда Бендигейда говорит о новостях, он внутренне сжимается и холодеет. Хорошие вести для графини Бран-Тайгир могут быть и смертным приговором Фалеру.
      – Теперь вы можете жениться на мне, сир, – произносит прекрасная Бендигейда. – Королева Лая мертва.
      – Как она умерла? – потрясение шепчет Фалер.
      – Что-то произошло в храме Тики-утешительницы. – Королева не пережила этой катастрофы.
      – Я хочу прочитать письмо верховной жрицы. – Голос короля звучит непривычно твердо. – Это ведь жрица Агунда написала тебе о смерти моей жены?
      Слово «жена», употребленное королем впервые за многие годы, неприятно поражает Бендигейду. Но сейчас ей нужен этот трясущийся, опротивевший вконец старик, чтобы по праву занять трон Аллаэллы и не заиметь врагов в лице повелителей соседних государств. Сейчас главное – заставить Фалера сделать ее королевой и официально лишить принцев права наследования. А для этого нужно быть терпеливой и последовательной. И неважно, что скажут потом.
      Графиня Бран-Тайгир боится признаться даже себе самой, что она выпустила из-под контроля всю ту нечисть, которую призвала себе на помощь. Опустевший, обезлюдевший Аккарон, брошенный жителями, пугает ее самое не меньше, чем любого другого человека. Но ей поздно отступать. Да и не даст грозный повелитель Мелькарт, не простит малодушия, жестоко покарает за предательство. И, взяв себя в руки, Бендигейда находит в себе силы ответить небрежно и почти весело:
      – Нет, это письмо барона Кана, сир. Он пишет, что обитель Тики-утешительницы подверглась разбойному нападению со стороны неизвестных лиц. Наш доблестный барон, к сожалению, слишком поздно узнал о том несчастье, которое произошло в его владениях. И когда он прибыл на место со своей конницей, все было кончено. Храм сгорел, никого в живых не осталось. Верховная жрица погибла. А на развалинах был найден труп известного убийцы и грабителя – некоего Аграва...
      – Я помню, – убитым голосом произносит король, – я подписывал несколько приказов о его поимке и немедленной казни. Последний раз мы предлагали тысячу золотых за его голову.
      – Мне жаль, сир. Но давайте не будем грустить попусту, а лучше поговорим о нашем с вами бракосочетании. Или вы не любите меня больше?
      – Люблю. Люблю, моя нимфа. Но я ужасно устал и расстроен вашим сообщением, – говорит Фалер. – Я пойду к себе, прилягу. А после ужина мы решим с вами все наши дела.
      Он тяжело поднимается с кресла, целует возлюбленную в лоб и шаркает к себе в опочивальню. Графиня смотрит ему вслед с нескрываемым отвращением.
 

* * *

      – Мне кажется, Шахар, он не поверил мне.
      Спустя несколько минут после разговора с королем графиня Бран-Тайгир спустилась в апартаменты Шахара. Здесь горят светильники, сиреневыми шарами висящие в черноте, полыхает зеленый огонь на золотом треножнике, пахнет мускусом, травами, чем-то пряным. Маг возится над высокими хрустальными колбами, переливая из одной в другую рубиновую жидкость. Его единственный глаз покрыт сетью красных прожилок – свидетельство безмерной усталости и истощения. Щеки ввалились, как у голодающего много дней, волосы засеребрились на висках.
      Он тоже допустил ошибку и тоже боится признать это, потому что, в сущности, уже поздно. Только теперь Шахар понял, с какими безмерными силами он имеет дело. И теперь ему абсолютно ясно, что любое его сопротивление будет смешным и жалким. Повелитель раздавит его, как мелкое насекомое, а затем найдет нового слугу, более расторопного и не такого пугливого. А Шахара безмерно пугает то, что случилось в Аллаэлле. Вымерший Аккарон так страшит его, что он старается не высовываться из дворца. К тому же он не чувствует себя в безопасности, подозревая, что жуткие твари, занявшие город, могут и на него напасть. Свое состояние он тщательно скрывает от графини, стараясь казаться уверенным и твердым.
      – Какая разница, поверил или нет, – отвечает он. – Главное, что мы вынудим его жениться на вас. И подписать все бумаги.
      – Шахар, я чувствую, что господин наш гневается с каждым днем все больше. Давай попытаемся еще раз выяснить, что это за женщина.
      – Я не представляю как.
      – Я знаю.
      Шахар с удивлением смотрит на графиню.
      – Я еще раз попытаюсь вызвать господина в наш мир и, когда он услышит меня, попрошу его показать мне эту дрянь поближе, чтобы я заметила какие-нибудь особенные приметы. Тогда нам легче будет ее отыскать.
      – Но это опасно, – предупреждает маг. – Противодействие довольно сильное. Вспомните, графиня, что было с вами в прошлый раз.
      – Я помню, – сурово говорит красавица. – И не думай, что я забыла эту боль и чувство ужаса перед гневом нашего повелителя. Но у нас нет другого выхода.
      Бендигейда несколько секунд колеблется, продолжать ли ей говорить, или это становится уже смертным приговором, но наконец решается. В конечном итоге все равно, кроме Шахара, у нее нет больше союзников. Она надеялась на то, что одержимые жаждой власти и золота придворные вельможи примут ее сторону, но что-то пошло не так. Кошмарные твари, заполонившие Аккарон, погубили все ее планы. Все покинули столицу, и она вынуждена хвататься, как утопающий за соломинку, за того, кто остался с ней.
      – Если мы сейчас не выполним волю повелителя Мелькарта, он просто уничтожит нас и найдет себе других слуг, – говорит она.
      Шахар думает так же. Но он опасается говорить что-либо по этому поводу. Он кивает и начинает готовиться к обряду вызывания...
 

* * *

      Глубокой ночью выходит из дворца, с черного хода, немощный старик в пышной мантии, подбитой мехом и расшитой драгоценными камнями. На голове у него зубчатый обруч – Малая корона Аллаэллы, которую монарх носит ежедневно. Официальная Большая корона, предназначенная для торжественных случаев, кажется Фалеру неподъемной теперь. Но и в годы молодости он с трудом выносил ее тяжесть в течение нескольких часов. Старик вооружен кинжалом. Он идет тяжело, кривясь от боли в разбитых подагрой ногах.
      Король Фалер решил лично удостовериться в том, что происходит в его многострадальном государстве.
      С первых же шагов ему становится страшно.
      Аккарон был пышным и богатым городом, в котором всегда, в любую погоду кипела жизнь. Ночами здесь спали мало, во всяком случае существовало множество заведений, открытых круглые сутки. И после полуночи стучали по мостовым копыта лошадей и колеса экипажей. Кричали на нерадивых слуг подвыпившие вельможи, возвращавшиеся домой под утро. А мясники, зеленщики и пекари как раз торопились в свои лавки. Поэтому Аккарон был многолюдным городом как днем, так и ночью.
      Улицы его были освещены светом окон многочисленных домов, неслись звуки музыки. Хоры жрецов возносили в храмах молитвы грозным своим богам. А со стороны порта всегда неслось столько звуков, что с непривычки в близлежащих кварталах невозможно было заснуть.
      Поэтому король ушам своим не верит, когда на улице его встречает мертвая тишина.
      Одинокий ветер гоняет опавшие листья по мокрой и блестящей от недавнего дождя мостовой. Хрипло кричат ночные птицы, мечась невидимо в черной пустоте беззвездной ночи. Громко хлопает незапертая дверь под порывами сквозняка, и надсадно скрипит оконная рама. Но все эти многочисленные звуки скорее подчеркивают нелепую тишину вымершего города, нежели нарушают ее.
      Одинокий старик бредет по дворцовой площади, заглядывая во все темные углы. Ему жутко, но он твердо решил выяснить, что творится в его столице. Никого и ничего. Никто не торопится мимо, кутаясь в плащ, никто не останавливается, чтобы заговорить. Даже грабителей – этого вечного проклятия богатых городов – нет и в помине. Король чувствует себя тенью, вынырнувшей из далекого прошлого и попавшей в мертвый мир.
      – Что? Что они сделали с Аккароном? – шепчет король.
      Неужели за неполный месяц можно было так опустошить громадный город, и это без войны, без эпидемии... Хотя, может, разразилась какая-нибудь эпидемия? Но нет, Фалер уверен, что в таком случае Бендигейда первой бы ринулась прочь в безопасное место.
      Вот почему, когда согнутый силуэт проходит вдалеке странной, дергающейся походкой, король торопится к нему, махая рукой и отчаянно крича. Он хочет привлечь к себе внимание ночного прохожего, но тот остается глух к воплям бедного старика и исчезает в темноте.
      Срывается мелкий, противный, моросящий дождик, больше похожий на мокрый туман. Ветер бросает в лицо старому королю крохотные капли, отчего струйки воды моментально начинают течь по его щекам. Или это слезы?
      Дряхлый пес пытается спрятаться от человека: он голоден, замерз, его бросили на произвол судьбы, и он скулит жалобно, выговаривая королю всю свою боль и обиду. Лапы не держат его, разъезжаются, и он медленно ковыляет в темноту. Фалер пытается позвать его, но пес больше не верит людям. Он предпочитает умирать в одиночестве, но без бесплодных надежд. Почему-то именно поведение пса ранит короля гораздо сильнее, чем все виденное им до сих пор. Он торопится дальше, не обращая внимания на холод и дождь.
      В нескольких кварталах от здания дворца Фалер замечает еще одну тень, бредущую в темноту все такой же странной, дергающейся походкой. Он опять принимается махать рукой, обращая на себя внимание. Кажется, на сей раз ему это удается. Он плохо видит своими подслеповатыми глазами, тем более ему мешает завеса дождя и мрак. Он вытягивает шею, вглядываясь в ночь и пытаясь разобрать, померещилось ли ему, что тень стала двигаться в его сторону, или это снова подвело воображение. Король стремится увидеть хоть одного человека, чтобы поговорить с ним о том, что произошло в Аккароне, но внезапно насмерть пугается возможной встречи и начинает пятиться к близлежащему дому до тех пор, пока не упирается спиной в холодную стену. Какой-то выступ давит ему прямо между лопаток. Фалер затаивается, задерживает дыхание, стараясь слиться с ночью.
      Ветер усиливается, сметая с нахмуренного неба тучи. Сквозь образовавшиеся просветы выглядывает тусклая громадная луна, висящая прямо над крышами. Ее бледные лучи шарят по мокрой мостовой и стенам домов, выхватывая внезапные детали. В этом неверном свете Фалер чуть лучше видит, и тот, кто приближается к нему из мрака, кажется старику персонажем кошмарного сна. Он решает, что просто обманулся, что этого не может быть, и что было силы вжимается в кирпичную стену.
      Ночной прохожий, которого он так звал еще минуту-другую тому назад, представляется ему подозрительно странным. Ветер развевает его лохмотья, он упорно молчит, не пытаясь выяснить, кто это кричал. Именно эта мелочь более всего настораживает старика. А когда незнакомец подходит еще ближе, в воздухе появляется отчетливый сладковатый запах тления и смерти. Он дергается и шатается, как паяц, которого тянут за ниточки пьяные комедианты, и руки невпопад шарят по сторонам, словно нащупывая дорогу. Голова высоко поднята, подбородок вздернут. Он будто бы принюхивается.
      Наконец, когда всего несколько шагов отделяют его от обессилевшего от ужаса старика, тот замечает, что человек абсолютно слеп. У него кровавые пустые глазницы, в которых давно нет ни проблеска жизни, и все тело его представляет сплошную рану, уже гниющую, старую и, вне всякого сомнения, смертельную. Этот человек не может быть живым, но он двигается вопреки всем божеским и человеческим законам – и нет той силы, которая могла бы остановить его. Столь ужасная правда, как та, что открылась королю, способна кого угодно вывести из состояния душевного равновесия. Забыв о том, что он собирался затаиться и затихнуть, король испускает душераздирающий вопль и бросается прочь от страшного прохожего, не задумываясь над тем, что допускает ошибку. Не пробежав и нескольких шагов, он спотыкается и со всего размаху летит лицом на мостовую, разбивается. Ему больно и жутко. Ему кажется, что он в кошмарном сне, когда грезится, что убегаешь, но не можешь сдвинуться с места и члены сковывает дыхание смерти. Фалер царапает ногтями мокрые камни, дергается, пытается ползти.
      Живой мертвец следует за ним медленно, но неотвратимо, выставив перед собой костлявые руки с длинными желтыми ногтями. Беспощадная луна, освободившаяся от савана туч, освещает весь этот ужас.
      Король приподнимает голову, оборачиваясь, и начинает непристойно визжать. Он стар и слаб – так же стара и слаба его душа.
      Когда до его слуха долетает стук копыт и грохот колес по булыжникам мостовой, он не верит себе и не знает, звать ли ему на помощь и не окажется ли тот, кто откликнется на этот зов, еще страшнее, чем тот, от которого он пытается найти защиту. Но вопли сами вылетают из его горла, все более слабые, хриплые, пока не переходят в тоненький, жалобный плач. Повелитель некогда огромного и процветающего государства, обладатель громадной армии и богатой казны, великий король западного мира, Фалер скулит, как скулил обиженный людьми пес.
      – Ваше величество, ваше величество! – кричит Шахар.
      Он выскакивает из кареты, в руках его старик видит странной формы золотой жезл с огромным камнем в навершии. Из этого камня внезапно бьет короткий и прямой алый луч, который попадает прямо в приближающегося мертвеца и опрокидывает его на спину. Тот валится, как деревянный истукан, и моментально вспыхивает нереальным, несуществующим на земле огнем. Король может поклясться, что не бывает такого алого, плотного пламени.
      – Как вы напугали нас, сир, – шепчет над ухом короля Бендигейда, помогая ему подняться. – В высшей степени глупо было уходить из дворца ночью. А что, если бы мы не успели?
      – Бен! – Он поднимает на нее полные боли и муки глаза. – Бен! Что ты сделала с моей страной?
      – Здесь не время и не место об этом говорить, – вступает в беседу маг. – Здесь оставаться небезопасно.
      – Разве во дворце безопасно?
      – Там мы будем находиться под защитой заклинаний...
      Король тяжело поднимается, опираясь на руку Шахара.
      – Что случилось в Аккароне, что нужно прибегать к помощи колдовства?
 

* * *

      В «Шестнадцати утопленниках» всегда было уютно, и на этот раз Нертус не обманул ожиданий своего старого приятеля. Комната Рогмо досталась светлая, просторная, в розовых и голубых тонах. Занавеси на окнах тоже были выдержаны в ярких и нарядных цветах, словно маленький горный лужок примостился над подоконником.
      Рогмо с облегчением сбросил кожаную куртку, подошел к окну и раздвинул шторы. Солнечный свет хлынул в комнату, разукрасив ее еще более радостными бликами. Солнечные зайчики, отражаясь от стекол, весело запрыгали по всем предметам.
      Тод обнюхал нехитрую мебель, покрутился немного возле одной из кроватей и, шумно вздохнув, улегся. Видимо, ждал обеда.
      Номмо прикипел к небольшому зеркалу, поправляя на себе кафтанчик, рассматривая плотный густой мех на предмет безукоризненной чистоты и ухоженности. Надо сказать, что этими двумя качествами и не пахло. А вот пылью, потом и лошадьми пахло заметно. Альвы славятся своей любовью к чистоте и привлекательной внешности. Номмо исключением не являлся. Увидев себя при свете солнца, он ахнул, охнул и потребовал тазик, мыло, щетку и горячую воду.
      – Я пойду поболтаю с Нертусом, пока ты здесь будешь возиться, – сказал Рогмо.
      – И закажи по-настоящему хороший обед. А то я уже не помню, как он выглядит.
      – Как же ты тогда отличишь хороший обед от дурного? – рассмеялся Рогмо и вышел.
      Нертус как раз был свободен от хозяйственных хлопот и грелся на полуденном солнышке, привалясь к входным дверям. Увидев полуэльфа, он приветливо кивнул ему, поощряя начать беседу, чем тот с охотой воспользовался.
      – Можно узнать, чем нас будут потчевать?
      – Тушеные почки в сметане с грибным соусом, капуста с мясом, фруктовый салат, если захочешь, то еще суп с сыром и шкварками...
      – Ну, это-то непременно захочу.
      – Тогда договорились, и суп. А на десерт – пирог с вишнями.
      Рогмо сглотнул набежавшую слюну:
      – Умеешь ты заинтриговать, Нертус.
      – Так я же это мастерство оттачиваю лет тридцать. И не только его, а еще врожденную наблюдательность и смышленость. Вот они мне подсказывают, что обед – всего лишь предлог для начала разговора. А выяснить ты хочешь что-то совершенно другое. И я, старый олух и начинающий пьяница, стою, понимаешь, и ломаю себе голову: о чем это ты не можешь со мной с ходу заговорить?
      – Нертус, дружище, ты замечательный наблюдатель. Я и впрямь хочу поговорить с тобой о таком, что с первого взгляда покажется не совсем нормальным.
      – Давай, – согласился хозяин гостиницы. – Только прежде скажи, как отец?
      Нертус знал, насколько Рогмо привязан к эльфу Аэдоне, и искренне интересовался здоровьем последнего. Даже передал ему когда-то с сыном здоровущий пирог собственного изготовления (а пироги Нертуса славились на весь Мерроэ), но Рогмо самолично сгваздал его вечером того же дня.
      Полуэльф сразу сгорбился, потеребил мочку уха:
      – Отец... Отца нет больше. Убили.
      Хозяин гостиницы был необыкновенным человеком. Он не стал делать круглые глаза и задавать обычные в таких случаях вопросы: «Кто?», «Почему?». Даже не стал говорить: «Какая жалость» и «Вот уж от кого не ожидал, так не ожидал». Молча положил на плечо приятеля тяжелую руку в коричневых пятнах – начинал сказываться возраст.
      – Я хотел спросить у тебя, не слышно ли нынче в столице чего-нибудь этакого... странного, что ли? Непривычного...
      – Теперь, Рогмо, все странное и все непривычное. Так и живем.
      Нертус почесал затылок, потом – кончик носа. Прикрикнул на поваренка, собиравшегося сбежать на ярмарку поглазеть на заезжий театрик. Выпихал своего пса, шествовавшего прямо в дом знакомиться с Тодом, которого унюхал по возвращении с прогулки по помойкам в обществе двух бездомных приятелей. Прихлопнул мошку, которая вдруг стала мешать ему своим существованием на божьем свете. Рассмотрел ее бренные останки, поднеся их к самым глазам. Кашлянул.
      Такое вступление сказало Рогмо о том, что хозяин гостиницы имеет собственное мнение по поводу происходящего, но не уверен, стоит ли высказывать его вслух.
      – Во-первых, я плохо понимаю, каким богам нам нынче поклоняться. В Аллаэлле творится неизвестно что, а они и не чешутся. Вон беженцев сколько идет – никогда не поверю, что ни один из них не молился кому-нибудь из наших заступников.
      Во-вторых, нечисти развелось больше, чем гнуса. Истории сказывают всякие, не всяким верю, но если одна десятая часть – это правда, то и тогда порядочному человеку пора в петлю лезть. Время какое-то странное нынче, все меняется, уверенности в завтрашнем дне нет, да и в сегодняшнем – маловато.
      В Сихеме, сказывают, война в самом разгаре. Варвары атакуют. А до того переворот случился.
      А еще – и это, я думаю, самое неприятное – что-то маги такое учудили, что мне бы дожить до результатов не хотелось.
      – А что маги? – скорее из вежливости поинтересовался Рогмо.
      Ничего нового приятель ему не сообщил, и он чувствовал себя разочарованным, не знал, рассказывать ли о походе в Аллефельд, и жалел, что завел беспредметный разговор.
      – Маги подняли голову и организуют какое-то общество. Ко мне ходит столоваться один колдун-неудачник, вот он и сказал.
      – А тебе он зачем?
      – Так он мне всех крыс и тараканов за пять минут из дома повыселял, а до того я с ними несколько лет боролся безуспешно. За то я его кормлю бесплатно. А он мне иногда услуги оказывает разного рода.
      Вот Магнус – его Магнусом зовут – мне и поведал, что все колдуны и чародеи собираются захватить власть. Дескать, надоели им боги, которые сами не знают, чего хотят, да беспомощные какие-то. Ну, я не очень-то слушал, мне оно и даром не нужно, но новости невеселые, если это правда.
      – Почему? – рассеянно спросил Рогмо, чтобы что-то спросить.
      – Насчет богов я согласен и сам только что тебе сказал, что им бы почесаться пора на предмет того, что на Варде происходит. Но все же маги в качестве наших повелителей мне нравятся еще меньше. Боги, они сами по себе. У них дела божеские, им золота там, девушек, поклонения много не нужно. И в наши человеческие дела они лезут хоть и часто, но значительно реже, чем будут лезть новоиспеченные владыки.
      – Ты прав, – кивнул полуэльф.
      – То-то и оно, – согласился Нертус. – О, кстати, сегодня среда. Магнус придет обедать часа через полтора. Хочешь, я вас познакомлю? Он хороший парень и умница. Стихи знает.
      – Познакомь, – согласился Рогмо.
      Рекомендации, данной Нертусом, ему было вполне достаточно, чтобы принять человека в свою компанию на время обеда.
      – А о чем ты поговорить хотел?
      – Не знаю, может, не расстраивать тебя.
      – Меня уже ничем не расстроишь. Давай выкладывай.
      – Когда мы сюда ехали, то около Гатама на нас напали твари такие, вроде рогатых обезьян. Здесь этой нечисти не было?
      – Пока нет. Но если дела и дальше так пойдут, – пробурчал Нертус, – то мы все рогами обзаведемся. А если серьезно, Рогмо, то большая часть горожан (я, кстати, вхожу именно в эту часть) по ночам теперь носа из дома не высовывает. Так что не видит никакой нечисти. Но это не значит, что ее нету, понимаешь меня?
      – Как не понять.
      – Вот и хорошо. Спускайтесь со своим другом через часок в обеденный зал. Глядишь, я тебя с Магнусом познакомлю. Хочешь – верь, хочешь – нет, но почему-то мне кажется, что знакомство это тебе понадобится. Чувство у меня такое.
 

* * *

      Появление Каэтаны у Джоу Лахатала произвело некую встряску и брожение умов, плавно переходящие в полнейший ажиотаж. Змеебог, старавшийся сохранить полную невозмутимость и со своей точки зрения успешно этого достигший, по мнению братьев, нещадно кокетничал и смущался, стараясь понравиться своей недавней жертве. Так уж она на всех действовала, что в ее присутствии сбрасывались маски, не срабатывало притворство, заканчивалась игра и начиналась та жизнь, которой обычно не хватало.
      Джоу Лахатал хотел встретить ее с холодным достоинством и сразу дать понять, что он все еще остается Верховным богом, что она по-прежнему является ровней всем и ничуть не лучше любого из его младших братьев и что требовать от него исполнения каких бы то ни было обязанностей не имеет права. Если она попросит, а он захочет – тогда другое дело. И признавать вслух свою неспособность найти Древних богов и вернуть их на Арнемвенд тоже не собирался. Достаточно того, что эту свою тайну он открыл Траэтаоне. А на самом деле все получилось иначе.