— Не думаю, что это было бы правильно, — улыбнулся Ортон. — Ты настоящее сокровищ, я даже надеяться не смел, что моя невеста будет такой очаровательной и рассудительной: обычно и портреты, и свидетели склонны преувеличивать. Портреты — особенно. Но мы так мало знаем друг друга, только что перешли на ты. А впереди у нас долгая, хочу надеяться, жизнь — зачем же торопиться? Но, перед тем как уйти, должен открыть тебе одну маленькую тайну: я правда рад, что мне в жены досталась ты, а не какая-нибудь другая принцесса.
      С этими словами император развернулся на каблуках и вышел.
      А принцесса несколько раз прошлась по спальне, рассеянно переставляя букеты в опаловых и яшмовых вазах, выглянула из окна, убедившись заодно, что внизу дежурят два гвардейца, затем сбросила одежду и влезла в постель. Там она свернулась клубочком и принялась размышлять. Ей было очень странно, но уже не страшно и не одиноко. Она досадовала на то, что Ортон не остался с ней этой ночью, и тут же досадовала на себя за свою досаду. Она вспоминала гиганта Аластера и спрашивала себя, что же с ней произошло при его появлении?
      Арианна точно знала, что император очень понравился ей. Она с наслаждением втягивала носом воздух, в котором еще витал аромат его духов, и, сама того не замечая, поглаживала шелковое покрывало медленными и ласкающими движениями. Она радовалась, что завтра увидит Ортона, и еще больше радовалась тому, что она имеет на него все права, а это значит, что никто не может им помешать…
      Мысли об Аластере были менее отчетливыми. Принцесса чувствовала трепет и начинала беспричинно улыбаться, едва в памяти всплывал его образ.
      — Ну? — спросил граф Шовелен, едва они остались втроем в покоях.
      На сей раз, кроме него и племянника, в разговоре участвовал учитель Виссигер, причем на его присутствии настоял именно Трои. Посол был только рад этому обстоятельству. В свое время, когда он искал знающего человека, энциклопедически образованного и способного завладеть вниманием шустрого юнца, ему рекомендовали Виссигера, присовокупив к блестящей характеристике замечание о безупречной честности и порядочности. Порядочных людей во все времена не хватает, и граф, наведя справки, решил во что бы то ни стало заполучить именно этого человека для занятий со своим племянником.
      Виссигер был еще не стар, но уже отчаянно лыс. Невысокий и тощий, застенчивый, с добродушным выражением лица и неизменной кроткой улыбкой, он был бы очень мил, но его внешность сильно портил огромный, похожий на бесформенную картофелину нос. И когда учитель сильно сутулился, всем моментально приходило в голову, что это нос тянет его к земле. Руки у него были большие, красные, и он очень их стеснялся, пожалуй, больше, чем носа и лысины. Но огромные, круглые доверчивые глаза — бледно-голубые, как у ребенка, — пробуждали в людях странное чувство к учителю. При нем даже посол, который бывал невыносим в плохом расположении духа, понижал голос и старался подыскать более мягкие обороты, даже самые нахальные лакеи вели себя скромнее, а суровые воины — мягче.
      Когда Трои в первый раз увидал его, то хотел подложить ему змею в карман — это была еще самая невинная из его шалостей.
      Хотел и не смог — совести не хватило.
      С той поры минуло без малого десять лет. Учитель и ученик очень сдружились, и хотя Трои не всегда проявлял усердие в занятиях, зато был откровенен с Виссигером и посвящал его в свои крохотные тайны. Ему весьма повезло, что с ним постоянно находились два близких человека — граф и учитель, — которым он привык доверять безоговорочно.
      Итак, граф удобно устроился в глубоком и мягком кресле, вытянул ноющие от усталости ноги и спросил:
      — Ну?
      Что означало: «Делись впечатлениями, спрашивай, а мы поможем тебе разобраться в твоих чувствах и мыслях».
      — Даже не знаю, с чего начать…
      Трои был перевозбужден. Он тоже устал за сегодняшний длинный день, но все не мог угомониться и шагал вдоль стены взад и вперед.
      — Не мелькай перед глазами, — попросил Шовелен. — Что тебя поразило больше всего? Кроме дам, разумеется.
      — Гвардейцы. Гвардейцы и шут! И император, и гвардейцы… Оружие! Какое у них оружие! Дядя, вы же сами видели — этого просто быть не может. А шут и император?! Нет, только не говорите, что Виссигер обязан был предупредить меня: он, конечно же, предупреждал… но мне кажется, что просто услышать об этом — мало… Все равно тебя ждет потрясение, потому что этого не может быть.
      Тут Трои ощутил, что говорит слишком сбивчиво и невнятно, и предпочел остановиться и перевести дух. Учитель и дядя с улыбкой глядели на него. Они искренне радовались, что их мальчик увидел столь прекрасную страну и столь блестящий двор, что он был удостоен чести лицезреть владыку, о котором по всему миру слагают легенды, одна таинственнее другой. И им было приятно, что Трои не остался к этому равнодушным.
      — Думаю, — начал Виссигер, — теперь молодой граф с большим вниманием выслушает историю о шуте и императоре?
      — Расскажи, расскажи немедленно, — потребовал юноша.
      — Утверждают, что легендарный император Браган в своем своде законов, составленном для потомков, поставил обязательным условием существование двойника. По всей стране и всему миру ездят послы императора и ищут людей, похожих на него как две капли воды. Это очень трудная задача. Ведь может статься и так, что двойника нет в природе. И все же каждый новый император из рода Агилольфингов в день своего восхождения на престол входит в тронный зал в сопровождении своего близнеца. Этот близнец всю жизнь будет развлекать императора, играя роль шута при его дворе. Но не это есть главная его задача. Он должен служить живым напоминанием великолепному владыке — постоянным символом бренности и преходящести таких вещей, как слава и власть.
      — Позволю высказать собственное суждение, — добавил Виссигер. — Великий Роан благополучен во многом благодаря тому, что все его правители были людьми благородными, умными, честными и пеклись о благе своих подданных. Стоит же императору забыться, как перед ним возникает лицо его шута — его собственное лицо, — которое напоминает ему, что и он может в любую минуту оказаться там, внизу, на нижней ступени трона. А возможно, и на дне жизни. Ибо судьба всегда переменчива, и не стоит дразнить ее понапрасну.
      — О чем вы думаете, Трои?
      — Наверное, это очень страшно, — тихо сказал юноша. — Очень страшно — все время видеть себя со стороны. Знать, как выглядишь не в лучшие моменты, как злишься и радуешься, как ешь и спишь.
      — Но и очень полезно, — заметил Шовелен. — Все недостатки видны, как на ладони. Все проступки и неблагородные, недостойные деяния буквально выпирают наружу. Если бы у каждого из нас был такой двойник, возможно, жизнь повсюду стала бы лучше.
      — У нас есть этот двойник, — твердо произнес Виссигер. — Это наша совесть, просто мы приучились не обращать на нее внимания. А от императора закон требует внимательно присматриваться к своему шуту: тот играет роль зеркала, выставляя напоказ недостатки, которые людям свойственно прятать. Это, в сущности, и делает совесть — внутренний голос человека. И посему, Трои, не пренебрегайте голосом совести, какие бы неприятные вещи он вам ни говорил. Не старайтесь отмахнуться от него. Ибо, как бы хорошо вы ни хранили свои тайны, всегда есть человек, который знает о вас все. Это вы сами. А от себя не сбежишь и себя не обманешь.
      — Браво! — кивнул граф Шовелен. — Это прекрасные слова, и я счастлив лишний раз убедиться, какому достойному и прекрасному человеку я доверил воспитание Троя. А теперь, Виссигер, расскажите нашему мальчику о гвардейцах и их традициях. Я полагал, — обернулся он к племяннику, — что тебе следовало сначала их увидеть, а уж затем слушать. Иначе ты бы и эти главы истории пропустил мимо ушей, а, согласись, такие ребята заслуживают, чтобы рассказ о них слушали внимательно.
      — Они великолепны! — воскликнул Трои.
      — Это самое малое, что можно сказать о гвардейцах императора, — кивнул Виссигер. — Раз в полгода в Роане, а также в таких огромных городах, как Ремель, Ойтал, Сувейда или Эрренк, проводят воинские турниры и состязания — на них съезжаются рыцари и воины с двух континентов, а также с Бангалорского архипелага. Победа в таком турнире не просто почетна.
      Юноша хотел было заявить, что уж эти подробности он с детства знает наизусть и лет пятнадцать просто грезит Роанским ежегодным турниром. Но у него хватило ума не перебивать учителя.
      — Это знают все, — неторопливо вел свою речь Виссигер. — Но мало кому известно, что на следующий день победителю предлагают состязаться с любым из гвардейцев императора. Встреча эта редко когда происходит привселюдно и почти всегда — практически без свидетелей: это уж зависит от желания победителя турнира, а мало кому придет в голову оспаривать собственное право на победу. Такой поединок ни о чем, вроде, не говорит. Титул чемпиона остается за рыцарем в любом случае: ведь встреча с гвардейцем императора как бы неофициальная. И потому соглашаются все — или почти все, но за таким редким исключением, что оно как раз подтверждает правило.
      — И?.. — жадно спросил Трои.
      — И чемпиона утешает только его предыдущая победа.
      — Неужели гвардейцы императора непобедимы?
      — Теоретически, абсолютно непобедимых воинов нет, — вмешался граф Шовелен. — В теории, справиться можно с любым, если правильно избрать тактику и найти слабое место в защите противника. Но на практике все обстоит немного иначе. Чуть-чуть…
      — Граф хочет сказать, что за восьмисотлетнюю историю существования императорской гвардии ни один из гвардейцев не был побежден — даже слухов, сплетен подобных не было.
      — Фью-ю-ю, — присвистнул Трои. — Вот это да. Впрочем, чему удивляться? Я видел их собственными глазами — это не люди, это какие-то скульптуры, изображающие идеального воина. И потому…
      — И потому мы теперь ляжем спать, — сказал граф. — День был долгий и насыщенный; я устал и валюсь с ног.
      — Только один вопрос, — жалобно попросил юноша. — Всего один.
      — Да, — кивнул Шовелен, поднимаясь со своего места, — хорошо. Один вопрос мы с Виссигером как-нибудь осилим. Верно?
      — Если я правильно понял, — неуверенно начал Трои, — то существует традиция, согласно которой принцесса Лотэра обязательно выходит замуж за сына Агилольфингов. А если у императора не будет сына? Или если сыновей несколько?
      Виссигер смущенно потер свой огромный нос.
      — Этот вопрос верен только в том случае, когда касается обычных людей. Но императоры Роана — не простые люди, и об этом следует помнить, мой мальчик. Правду говоря, я бы и сам хотел знать ответ…
      — Виссигер хочет сказать, — нетерпеливо перебил граф, — что на протяжении восьми веков у Агилольфингов всегда рождались сыновья. По одному в каждом поколении. И никаких дочерей.
      В то же самое время император и командир его гвардейцев — великан Аластер — шли извилистыми, бесконечными коридорами потайного хода по направлению к опочивальне императора. Опочивален было две. Одна постоянно находилась в распоряжении кого-то из двойников, о которых Ортон так вскользь и небрежно сообщил своей супруге. Где находилась вторая, тайная опочивальня подлинного императора, знали очень немногие. Но не это странно. Вопреки известной истине — если тайну знают двое, ее знают все, — секреты повелителей Великого Роана никогда не выходили за пределы круга избранных.
      В число посвященных абсолютно во все секреты, кроме Аластера и его воинов, входил также Аббон Флерийский — верховный маг империи, об истинной должности которого почти никто не подозревал. Официально он считался придворным астрологом и заслужил неплохую репутацию, составляя гороскопы и втихомолку приторговывая приворотным зельем.
      Зелье он варил из лепестков розы и листьев лимона но его многочисленные клиенты в большинстве случаев добивались желаемого результата, а потому прославляли Аббона на всех углах. Может, он просто раздавал свое псевдозелье взаимно влюбленным? Кто же знает этого хитреца?
      Аббону Флерийскому исполнилось около четырехсот лет в год совершеннолетия Ортона I, но он нимало не смущался своим возрастом, утверждая, что наконец-то вступил в пору истинного расцвета. Выглядел же он на сорок с небольшим, был крепкого телосложения, и единственной приметной чертой его были черные, как уголь или обсидиан, сияющие глаза.
      Вторым посвященным был Аббон Сгорбленный, с ужасом воспринимавший малейшие намеки на его родственную связь с королевским астрологом. Это был тридцатипятилетний мужчина — блестящий ученый, политик и острослов. Свое прозвище он получил от того, что за спиной у него возвышался огромный горб, а сам Аббон едва доходил до груди императору. Лицо у него было красивым и свежим, как у юноши, и, подобно большинству горбунов, он обладал неслыханной физической силой. При дворе императора Аббон Сгорбленный занимал пост первого министра и отвечал сразу за все.
      Он обладал уникальными способностями и необыкновенной памятью. И очень гордился тем, что одиннадцать поколений его предков с честью служили Агилольфингам. Девиз славного рода князей Даджарра, к которому принадлежал Аббон, гласил: «Могущественный и Безупречный». И то и другое соответствовало истине.
      Вместе с императором и Аластером эти двое входили в состав Большого Ночного Совета, управлявшего делами империи и принимавшего самые важные и ответственные решения. Всего же в Совете состояло девять человек, и чужеземные владыки были бы весьма удивлены тем, кому император доверил судьбу Великого Роана. Между тем именно этот выбор и был самым верным.
      У дверей опочивальни Ортона уже ждали. Закованный в латы мужчина непринужденно устроился под самой стенкой, на корточках, и, по всей видимости, отдыхал, закрыв глаза. Это был один из великанов-гвардейцев. Заслышав приближающиеся шаги, он встал и приветливо улыбнулся своему повелителю:
      — Добрый вечер, Ортон. Как твоя невеста? Понравилась тебе?
      Одной из тайн Агилольфингов было их отношение со своими верными воинами и телохранителями. Если на людях последние проявляли максимум почтения к повелителю, то наедине они вели себя с императором как близкие друзья.
      — А ты что скажешь, мой добрый Теобальд? Ты же видел ее в день приезда.
      — Моя бабушка всегда говорила: нравится она мне или не нравится, а жить с ней тебе. Скажу по секрету, моя жена ей очень долго не нравилась. Чего нельзя сказать о принцессе Арианне. Она способна покорить любое сердце, и я искренне рад за тебя.
      — А остальные? — радостно спросил Ортон.
      — Остальные скажут то же самое. Да полно тебе — ты же знаешь, что мы все думаем приблизительно одинаково, так что, выслушав мнение одного, считай, что слышал всех.
      — К этому трудно привыкнуть, — пожал плечами император. — А что ты хотел, Теобальд?
      — Собирается Большой Ночной Совет, уже приходил Аббон и разыскивал тебя. Я подумал, что тебя не будет всю ночь, а может, и утро. Ведь моя Террил хотела с тобой попрощаться и поздравить тебя со свадьбой.
      — Она что, не сможет присутствовать на празднике? — изумился Ортон, и искреннее огорчение послышалось в его голосе.
      — Увы, император. Подошел срок. Завтра, нет, уже сегодня на рассвете я отправляю ее в поместье.
      — Мне жаль, но я все понимаю. Пойдем к ней, я непременно хочу попрощаться с милой Террил.
      Император в сопровождении своих телохранителей отправился в правое крыло дворца, где помещались со своими семьями воины его личной гвардии. Было их около двух сотен, но точное число, кроме Аластера, императора и членов Совета, не знал никто. Была еще одна особенность, на которую не обращали внимания другие, ибо на половину гвардейцев редко забредал кто-нибудь чужой: все дети их были не младше четырнадцати лет. Известно было, правда, что существует давняя традиция: жены телохранителей на последнем месяце беременности отправлялись в Гравелот — горный район в центральной части Великого Роана, где находились их поместья. Там они производили на свет свое потомство и вскоре возвращались к своим мужьям, оставляя младенцев на попечение слугам. Только.. достигнув четырнадцатилетнего возраста, подростки могли воссоединиться со своими семьями.
      Все это было весьма таинственно и загадочно, но кто станет интересоваться подробностями личной жизни телохранителей? Даже если все они имеют высокие титулы и звания. К тому же, гвардия императора была отдельным кланом, своеобразной империей в империи, и чужих они к себе и близко не подпускали.
      Террил полулежала на низкой, но очень просторной кушетке. Она была очень высокой; ее длинное, гибкое тело имело формы безупречные, и беременность ее только красила. Черты лица чем-то напоминали ее мужа или Аластера — такие же удлиненные, точеные, находящиеся в ином измерении, чем красота. Глаза у Террил были янтарные, почти кошачьи, под огромными ресницами. И с первого взгляда было видно, что эта женщина ждет ребенка. Причем, не простого ребенка, а воина.
      Ортон знаком попросил ее не вставать, подошел, обнял и крепко расцеловал.
      — Как ты?
      — Прекрасно, мальчик мой. Только немного грустно, что не смогу присутствовать на твоей свадьбе. Аластер и Тео говорят, что Арианна — настоящая красавица, к тому же весьма умна…
      — Поживем — увидим.
      — Я уезжаю на рассвете, но ты должен знать, что мои мысли и мое сердце не покинут тебя, Ортон Агилольфинг. Я буду с тобой так же, как любой из нас.
      — Я знаю, — ответил император, еще раз прикасаясь губами к ее лбу. — Буду ждать от тебя известий о прекрасном младенце. Ты уже выбрала имя?
      — О, — вмешался в разговор Теобальд. — Ты же знаешь мою супругу — она истинная женщина, когда дело касается ловкости. Она решила назвать ребенка Кедди.
      — Прекрасное имя, — улыбнулся Ортон. — А если родится девочка?
      — Слышу речь настоящего мужчины, — рассмеялась Террил. Голос у нее был звучный, грудной, сильный, словно орган. — Тоже Кедди. Поэтому я и выбрала именно это имя.
      — Гениально, да? — восторженно спросил Теобальд. Трое мужчин расхохотались.
      — Счастья тебе, — сказал император, откланиваясь.
      — И тебе, — прошептала Террил. Оказавшись за пределами ее комнаты, Ортон тут же спросил у своих спутников:
      — Сколько гвардейцев вы даете ей для охраны?
      — Двух, — ответил Аластер.
      — Этого мало, — наморщил лоб император, и между его густыми черными бровями пролегли две вертикальные морщинки. — Этого очень мало. Я бы настаивал, чтобы о Террил позаботились серьезно.
      — Ты каждый раз настаиваешь на этом, — улыбнулся Теобальд. — Кто ни уезжал в Гравелот, ты непременно волновался. И твой отец — он тоже всегда волновался. И дед. И остальные предки. Не беспокойся, Ортон. Все будет хорошо.
      Стояла короткая, душная тропическая ночь. Небо изнывало от жары, и яркие звезды казались не более чем капельками пота на его темном челе. Ветер запутался в густой листве и тяжко дышал, обдавая все вокруг своим горячим и влажным дыханием. Даже на берегу, у самой воды, песок и камни еще не остыли после дня, залитого расплавленным солнцем — что уж говорить о городе, в котором все постройки были из мрамора, гранита или базальта?
      На Бангалорском архипелаге древесина ценилась дороже, чем камень, и потому здешние жители предпочитали строить дома из более дешевого, хоть и менее подходящего материала.
      Однако в одиноком замке, стоявшем на окраине Оиты, на высокой скале, отделенной от столицы широкой полосой воды, было на удивление свежо и прохладно. В просторных залах с квадратными бассейнами толпилось множество людей. В такую жару, что царила нынче летом на Бангалорах, работать лучше было по ночам, и большинство членов Ордена Черной Змеи охотно следовали этому правилу. Множество голосов гулко звучало под высокими сводами, но внезапно наступила тишина, какая бывает только в склепах.
      На винтовой лестнице показалась тощая, нескладная фигура, замотанная в мерцающие серебристые ткани.
      Эрлтон спустился в зал и, подозвав к себе одного из послушников, приказал ему собрать членов магистериума. Послушник, как и остальные, к кому случалось обращаться Верховному магистру, едва понимал, что говорит ему его господин и повелитель. Какие бы отважные, волевые и серьезные люди ни приходили в Орден Черной Змеи, все они рано или поздно начинали испытывать ужас перед человеком в серебряной маске. Эрлтону такое отношение было безразлично: он не добивался его специально, и все же, если бы ему предложили выбор, то из любви, уважения, дружеского расположения или ужаса он, конечно, выбрал бы последнее.
      Не дожидаясь прибытия членов магистериума, чародей отправился в подземелье. Он шел с огромным трудом, и дергающаяся неровная походка выдавала тайну слабого тела: оно отказывалось повиноваться, и только железная воля Эрлтона заставляла его выполнять движения. Спустившись на несколько этажей вниз, маг очутился в Змеином зале, где в центре сравнительно небольшого помещения, облицованного черным агатом, располагался необъятный стол в форме звезды с двенадцатью лучами. Столешница была сделана из золота. Стол этот весил изрядно, и он один вполне мог бы решить финансовые проблемы какой-нибудь небольшой страны, вроде Льяра, Уды или Эстергома.
      Двенадцать членов магистериума собрались в течение нескольких минут. Все они были одеты в черные одежды, широкие, свободные и опускавшиеся до пола, опоясаны поясами из змеиной кожи, а головы их полностью закрывали причудливые уборы, с необычайным мастерством выполненные в форме голов разных змей. Были здесь и императорская кобра, и смертельно ядовитая бангалорская умба, и гремучник, и огромная саргонская гадюка, а также мощные питоны, анаконды и удавы — змеи хоть и не ядовитые, но не менее опасные.
      Истинных имен членов магистериума не знал никто, кроме Эрлтона, и обращались к ним по имени той змеи, которую они представляли.
      Все двенадцать были могущественными магами, и каждый из них втайне лелеял мысль занять когда-нибудь место человека в серебряной маске, оказаться на почетном месте за этим столом — в самом центре золотой звезды. Но они прекрасно понимали, что пока Эрлтон не уступит им власть добровольно, пока не назовет преемника, бессмысленно пытаться изменить что-либо, — если жизнь еще не надоела. Члены магистериума умели многое, им были ведомы страшные тайны, но владыка превосходил их в своем мастерстве на столько же, на сколько они превосходили обычного человека. Остальные члены Ордена приходили и уходили, рождались и умирали, возвеличивались и рушились в бездну, а Эрлтон был всегда, и они не смели спорить с таким порядком вещей.
      Он приказывал, они подчинялись — слепо и беспрекословно.
      Вот и теперь маги расселись по своим местам, ожидая, что скажет им человек в серебряной маске, но он молчал. Молчал так невыносимо долго, что, казалось, было слышно, как текут мимо секунды, как само время торопится покинуть это неприветливое место. Наконец, один из магов решился.
      — Ты хотел видеть нас по особенному поводу? — позволил себе обратиться к человеку в серебряной маске Анаконда.
      — Да. Вы выполнили мой приказ?
      — Почти, — сказал Анаконда. — Некоторые мелочи все еще остаются нерешенными.
      — Я не могу ждать, пока вы будете возиться с мелочами, — гневно ответил Эрлтон. — Скоро день свадьбы, глядишь, и наследник вот-вот появится, а вы все еще не нашли подходов к придворным императора!
      — Ты несправедлив, великий. Мы проделали большую работу и выяснили главное: те, кого можно купить, ничего не могут сами. Они не занимают сколько-нибудь серьезных постов и лишены доступа к самому главному — к сведениям, — спокойно сказал маг Саргонская Гадюка. Он был одним из самых сильных, самых опасных — недаром Эрлтон дал ему такую маску. — А те, кто что-либо знает, неподкупны и верны. Должен признать, что поневоле восхищаюсь тем, как все у них продумано и взвешено. Агилольфинги постарались на совесть, будто кто-то бесконечно мудрый сумел предусмотреть абсолютно все.
      — Ты хочешь убедить меня в тщетности следующих попыток? — донеслось из-под серебряной маски.
      — Что ты, что ты, Эрлтон! Я просто говорю, что действительно нет смысла пытаться подкупить слуг императора, теряя драгоценное время. Но ведь есть у них какие-то слабые места. Мы с братом Коброй кое-что разузнали. Думаю, ты останешься доволен.
      Со своего места поднялся брат Кобра и сделал легкий поклон в сторону своего магистра:
      — Завтра на рассвете из дворца Агилольфингов выедет маленький кортеж. Всего четыре человека, хотя и много поклажи: кучер, два гвардейца и женщина на сносях…
      Кобра сделал паузу, надеясь, что Эрлтон захочет его о чем-нибудь спросить, хоть как-то выразить свое отношение к сказанному. Но поскольку тот оставался столь же непроницаемым и холодным, как и его маска, магистр продолжил:
      — Это Террил — жена одного из капитанов гвардейской охраны, Теобальда. Она следует в Гравелот, дабы там произвести на свет первого — заметь, именно первого ребенка.
      — Гравелот велик, — бесстрастно заметил Эрлтон. — Горы. Леса. Хрустальные озера. Высокие и неприступные замки гвардейцев Аластера. Где мы станем их искать?
      — Позволь ответить тебе. Ты, несомненно, прав: Гравелот очень велик, и замки несокрушимы. Но дорога из Роана туда только одна — не станут же они тащить по бездорожью слабую женщину. И вот на этой дороге, у подножия гор — то есть вдали от населенных и людных мест, — их встретят.
      — Кто?
      — Мы уже все решили. Охрана будет маленькая, почти никакой, но я отлично помню, что гвардейцы императора способны на многое. С другой стороны, не боги же они. И потому я решил, что пятидесяти человек будет более чем достаточно. Двадцать пять из них сразу атакуют кортеж, вторая половина будет ждать в засаде.
      — Что будет с женщиной?
      — Ее возьмут в плен, но обращаться станут как с королевой. Надеюсь, что Теобальд захочет все-таки увидеть своего первенца…
      Некоторое время Эрлтон сидел молча, и все двенадцать магистров, затаив дыхание, ждали, какое решение он вынесет. Наконец маг заговорил:
      — Это дельное предложение, и я согласен, что попробовать в любом случае стоит. Но предусмотреть нужно все — дети мои, берите пример с Агилольфингов! И поэтому я бы хотел познакомить вас с моим собственным планом. По-моему, император уже зажился на этом свете…
      В комнате, где обычно проходил Большой Ночной Совет, было темно, хоть глаз коли. Она потому так и называлась, что ее никто не видел освещенной, и об убранстве этой комнаты можно было судить только наощупь. Был там круглый стол с девятью креслами, расставленными так, что члены Совета уже по привычке находили их и удобно усаживались на свои места.
      Зал находился глубоко под землей и, таким образом, был надежно защищен от подслушивания: даже самому искусному магу крайне тяжело преодолеть сопротивление огромной толщи скал и породы — к тому же если это сопротивление усилено чарами не менее искусных магов.
      Каждый член совета приходил сюда через собственный потайной ход, заканчивавшийся низенькой дверью. Приходили и уходили они в строгой очередности, в сопровождении охраны, поэтому выследить их лицу постороннему было просто невозможно. Да и сами они не могли предпринять никаких неожиданных действий.
      Все заседания, сколько бы их ни проходило в этом зале, вел великан Аластер. И сейчас его мощный, рыкающий голос возвестил:
      — Император здесь. Все ли готовы?
      — Да, да, да, — ответил нестройный хор из восьми голосов.
      Помимо уже упоминавшихся нами Аббона Флерийского и Аббона Сгорбленного, здесь сейчас находились мудрец Далмеллин — официально императорский историк и летописец; герцог Гуммер — наместник Ашкелона; уже известный нам Теобальд; а также министр обороны империи Локлан, граф Лэрд; и начальник Тайной службы Сивард Ру — одноглазый, огненно-рыжий, веснушчатый и въедливый тип неопределенного возраста, который в подобных случаях стыдливо определяют как средний.
      Каждый из этих людей мог бы стать героем отдельной летописи, ибо деяния их были воистину беспримерны. И доказательством их заслуг является настолько же беспримерное доверие, которое им оказали, включив в Большой Ночной Совет. Однако видеть лицо императора они все равно не могли, и большинство из них никогда не знали, кто из близнецов явился сейчас в подземный зал, кто именно является их государем. Единственное исключение составляли Аластер и Теобальд: гвардейцы — все без исключения — обладали странной способностью узнавать своего господина.
      — Кто будет говорить? — спросил Аластер.
      В темноте послышались легкие шорохи, скрип кресла, шелест материи — все, что сопровождает обычные движения человека, удобно устраивающегося на своем месте и раздумывающего, с чего начать свою речь.
      — Говорить буду я, — наконец заявил один из собравшихся. — Я, Аббон Флерийский, собрал вас здесь, дабы сообщить, что грядущий год, начиная от послезавтрашнего дня, не только не благоприятствует, но и просто опасен для любого из Агилольфингов и членов его семьи. Звезды и планеты, а также другие предзнаменования… и просто моя интуиция, которой я привык доверять за несколько сот лет совместной жизни, — словом, все вопиет о невероятных трудностях, горестях и боли.
      — Это действительно серьезно? — раздался голос императора.
      — Очень. Это говорю я, Далмеллин. Как историк могу подтвердить, что раз в двести пятьдесят лет звезды восстают против Великого Роана и его владык. Все, что по-настоящему дорого императору, все, что может стать его счастьем или радостью, находится под угрозой. Говорят, принцесса Арианна не просто мать будущего наследника, не просто залог мира и сотрудничества с Лотэром, но способна стать подлинной императрицей и другом, если не сказать больше, Вашему величеству.
      — Быстро же разносятся новости в моем дворце, — заметил Ортон.
      — Если это так, — продолжал невозмутимо Далмеллин, — то Ее величеству будут угрожать еще большие опасности, нежели вам. Она ведь более уязвима, как бы ее ни готовили к жизни при вашем дворе.
      — Это правда, — произнес третий голос. — Это утверждаю я, Сивард Ру. Я не силен в астрологии и никогда не загадываю желание, когда перед моим носом падают звезды, но зато мне стали известны некоторые факты, полностью подтверждающие правоту моих друзей и коллег, о чем я весьма и весьма сожалею.