С другой стороны, было совершенно очевидно, что Генсен не убит, а, как и в прошлый раз, сбежал, чтобы однажды снова вернуться в Кассарию вопреки судьбе и Закону («Кстати, – спросил Зелг, – мне кто-нибудь когда-нибудь объяснит, что это за Закон?»). Сбежал – и слава Тотису, никто вовсе не хотел, чтобы он остался тут погостить еще на недельку-другую. Но ощущение, что дело не доведено до конца, терзало всех победителей; хотя первые полчаса их вообще ничего не терзало: они устали так, что чувствовали не больше, чем прозаическое бревно.

Конфликт с Булли-Толли был исчерпан, если и не раз навсегда, то хотя бы на весь срок царствования Юлейна, что тоже немало, если учесть прекрасную наследственность, благодаря которой все Гахагуны – что по линии монархов Тиронги, что по некромантской – жили до самого преклонного возраста.

Правда, возлюбивший кузена Зелга пуще прочих своих родственников и очаровавшийся кассарийским замком, как дитя, король жалобно попросил остаться погостить, и отказать ему мог только черствый и жестокий человек, каковым герцог да Кассар отнюдь не являлся. Само собою, с его величеством остались и дворецкий Гегава, и граф да Унара, и маркиз Гизонга, а Думгар от себя лично пригласил еще генерала да Галармона, соблазнив его тремя пухлыми томами фамильных рецептов и славной кухней, и господина главного бурмасингера Фафута. Так что можно смело утверждать, что армия и ополчение вкупе с булли-толлийскими стражниками отправились в столицу сиротками, оставив на попечение недавнего врага всю правящую верхушку страны.

В целях государственной безопасности и во избежание новых беспорядков хитрый Узандаф Ламальва да Кассар наложил заклятие на князя Люфгорна, отчего тот внезапно и страстно полюбил коллекционировать окаменевшие какашки редких и исчезающих животных и скоропостижно отправился в кругосветное странствие на их поиски, даже не дослушав сестрицу Кукамуну, призывающую его «сделать хоть что-нибудь».

В результате на лысине библиотечного эльфа появилась заметка о пользе малюсеньких и забавных заклятий и их роли в истории и развитии могущественных государств; а ее величество Кукамуна простояла с открытым ртом, совершенно молча минут десять, что вполне можно засчитать как личный рекорд.

Обратная сторона этой медали выглядела так: под стенами и у ворот кассарийского замка топтались десятки лакеев, герольдов, глашатаев и офицеров по особым поручениям с призывами, мольбами, приказами, увещеваниями и требованиями ее величества, которая жаждала лицезреть супруга во дворце. Вопиющее неповиновение венценосного мужа ее крайне возмущало, а невозможность учинить ему грандиозную семейную сцену в трех действиях с рыданиями, диким хохотом, заламыванием рук и обмороками в качестве пролога и эпилога делало Кукамуну несчастнейшей из женщин Тиронги.

На помощь «доце» срочно прибыл экспедиционный корпус в лице королевской тещи, княгини Люфгорн. Однако на сей раз от владетельной дамы было мало проку: получив от любимого сыночка – надежды и гордости всего рода, предполагаемого основателя династии – задание разыскать и за любые деньги купить «прекрасно сформированные колбаски» реликтового двуглазого циклопа, она перестала владеть собой и впала в состояние прострации.

Кукамуна Тиронгийская и Анафефа Люфгорн – это сочетание, которое способен вынести далеко не всякий искушенный царедворец, даже когда дамы пребывают в добром расположении духа. В горе они оказались невыносимы, и толпы просителей докучали кассарийскому некроманту, моля его отправить Юлейна в родные пенаты.

Юлейн просил политического убежища.

Надо было что-то решать и с победоносной армией.

Все усопшие воины, принимавшие участие в двух сражениях, были выстроены на замковой площади, и Зелг произнес краткую, но прочувствованную речь, из которой вытекало, что он готов исполнить данное умертвиям обещание.

Те судили да рядили и наконец разделились на три неравные части. Одни испросили себе отпуск лет на триста – четыреста, и герцог, не колеблясь, подписал и скрепил личной печатью указ, согласно которому ни сам он, ни его наследники не имели права беспокоить героических защитников Кассарии в течение всего этого срока, буде они сами того не пожелают. Группа поменьше, в которую входили уцелевшие ветераны череполка «Великая Тякюсения» и несколько бойцов детского истребительного батальона скелетов, выразила желание и дальше оставаться на службе в вооруженных силах мессира. И наконец, третья, последняя часть – в нее вошел и известный нам Нунамикус Пу, чудом не погибший незадолго до конца этого светопреставления, – просила разрешения вернуться в семьи и жить прежней жизнью. Семьи просили того же, так что и им Зелг не мог отказать.

Такангор получил четыре или пять письменных предложений от командующих различных армий и еле устоял на ногах.

– Так можно и шок заработать, – жаловался он доктору Дотту, прилетевшему на помощь с лошадиной дозой лекарственной бамбузяки. – Ты слушай, чего пишут.

Слушать собрались все, и очень скоро бамбузяку пришлось повторить дважды.

– Ладно, они ненормальные, – говорил Такангор, нервно глотая бамбузяку. – Но кто им сказал, что я тоже – того? Ничего себе «карьера»!

– Но вы же не уйдете от нас, милорд Топотан? – нервно спрашивал Зелг.

– Мессиру – двойную порцию, – распорядился Думгар. – Нет, не уйдет, ваше высочество. Он у нас безумный, но не дурак. За что и ценим.

– А что, – сказал маркиз Гизонга. – Три пульцигроша – тоже деньги.

– Оштрафую, – пригрозил Юлейн, и казначей поглядел на него со странной смесью страха, удивления и уважения. Кажется, последние события пошли монарху на пользу, и он мог к любому подобрать нужный ключик. До штрафа не додумывался даже Нумилий Второй, а уж он был мастер изобретать всякие ужасные кары.

И маркиз низко-низко поклонился королю Благодушному, как никогда не кланялся Кровавому.

Не успели отойти от этого разговора, как в тронном зале раздался душераздирающий скрип и легкий бамс. Виновником оказался Карлюза, толкавший перед собой диковинной формы столик с наклонной крышкой и тащивший в поводу осла, нагруженного книжками и тетрадками. Какой-то домовой нес за ним следом стульчик.

Установив всю эту мебель посреди зала, Карлюза важно махнул лапкой, и из-под потолка спустились нетопыри, державшие в когтях большую доску черного цвета. Троглодит уселся за стол, поерзал на стульчике, открыл тетрадку и, высунув язык от усердия, написал: «Урок 1».

– Что это? – спросил Думгар не по-големски кротким голосом.

– Отлынивать нельзя от преподавательской работы. Мои таланты нужно растить, поливать, окучивать и расцветать пышным цветом, – пояснил маленький некромант. – Предвидя во мне гордость Сэнгерая, пора вкладывать в меня источники знаний и добывать из меня ценные мои мысли, коих еще не ведаю. Мессир Зелг! Вам пора вложиться в мое блестящее образование, не помня себя и ничего вокруг.

– Так, – сказал герцог. – Я этого не вынесу. Объясните ему, что я ничего не знаю про искусство некромантов, что я такой же профан, как и он. И что я вообще не беру учеников.

– Поздно, – утешил его доктор Дотт. – Вы, мессир, столько скелетов наподнимали и столько чудес совершили во время битвы, что теперь никто не поверит в ваше неведение. Давайте-ка идите заниматься, а я пока распоряжусь насчет обеда. Да зайду в одно местечко, где ждет меня любезное сердечко…

И призрак, напевая и пританцовывая, растаял. А Зелг, кряхтя и обиженно сопя, слез с трона и обреченно остановился возле доски.

– Попытаемся понять природу того сиреневого шара, который возникал у меня в ладони в минуту опасности.

– И рассмотрим феномен грозительского заклинания «брысль», коим можно уговаривать к бегству возительных осликов, руководящих особ и многое кого еще. Оценивать в рупезах станем, – уточнил троглодит.

– Феномен так феномен, – покорно согласился некромант. – Первое и главное, что я могу сказать: все самые действенные заклинания рождаются путем импровизации в минуту величайшей опасности. Вопль, рвущийся из глубин души, срабатывает точнее и во сто крат сильнее, нежели проверенное и заученное на память, но не прочувствованное словосочетание…

И Карлюза прилежно заскрипел перышком.

Думгар по-отечески нежно оглядел обоих и отправился в Виззл, где его ожидали многочисленные проблемы.

Дело в том, что, как только весть о победе над Бэхитехвальдом стремительной птицей пронеслась по городам и весям, в кассарийский замок хлынул самый разношерстный, в большинстве своем бестолковый и жутко надоедливый люд, осененный гениальными идейками и каждый со своим специальным предложением и совершенно баснословной скидкой на ненужный товар. Особенно сильно донимали торговцы амулетами, магическими талисманами, книгами фальшивых и неработающих заклинаний, зубными протезами, которые почему-то выдавали за клыки вампира; сушеными ящерицами, змеями и порошком из мышиного помета; перьями грифонов и шерстью сфинкса. Словом, даже Бумсик и Хрюмсик, разогнавшие одну толпу, не смогли справиться с другой волной наступавших коммивояжеров и обиженно отправились в ров, покопаться в прелых листьях, поискать завалявшиеся желуди.

Виззл остался беззащитным.

Критический момент наступил тогда, когда какой-то назойливый господин попытался втюхать Иоффе проверенное средство от оборотней – страшный талисман, который замертво валит волколаков и прочих перевертышей на расстоянии трех полетов стрелы. И хотел-то он сущую безделицу – полновесный мешочек золота и пожизненную бесплатную выпивку и закуску в харчевне «На посошок».

Он все зудел и зудел, как проголодавшийся гнус, расписывая в красках жуткие муки и страдания, которые испытает оборотень, оказавшийся в зоне действия амулета. Самое забавное, что бедняга, похоже, искренне верил в необыкновенные возможности предлагаемого товара. И сказать, что он был неприятно удивлен, когда над ним нависли три оскаленные пасти, в каждую из которых спокойно могла бы уместиться ослиная голова, – значит не сказать ничего.

Он бежал, только пятки сверкали. Впрочем, это нисколько не смутило остальных, полагавших, что уж они-то сумеют договориться о цене, главное – прорваться в замок пред светлы очи мессира да Кассара, который обязан что-нибудь у них купить. Зачем это было нужно самому да Кассару, никто из них не знал да и не отвлекался на такие мелочи.

– Я думаю, грешным делом, стоило ли их спасать, – мрачно признался Альгерс, когда Думгар заглянул к нему в кузню. – Не знаю, куда и складывать.

И он махнул рукой в сторону штабеля закаменевших посетителей, аккуратно сложенного под самой стенкой сада.

– Допекли Ианиду, понимаешь. Она и рассердилась. Хотя ее, голубку, можно понять. Хуже мошкары.

– Зато мы победили Генсена.

– Да уж. Победили.

– Эй, милорд! Милорд, не купите ли вы книжку?

– Чего тебе, парень?

– Книжку продаю. Такая толстенная дурища. Таскать умаялся. А куда деть, не знаю.

– А где ты ее взял?

– Да в лавочке спер, у такого болотного хмыря с ножками. Усики еще вокруг глаз. Бр-рр.

Собиравшийся было проявить недопустимую агрессию по отношению к новому продавцу, Альгерс внезапно заинтересовался. Но мы не станем интриговать и без затей объясним, в чем тут фокус. Это Думгар делал ему всякие и всяческие знаки, из которых даже окаменевшие посетители смогли бы вывести, что книга голему нужна.

– Ты здесь первый раз? – сориентировался кузнец, подзывая паренька.

– Первый. Просто подумал, когда еще такой случай представится. Скоро все опомнятся, сообразят, что это Кассария, – и уже ни ногой. Это так, эйфория от победы, – пояснил тот.

Был он симпатичный, вихрастый, веснушчатый, с голубыми глазами и очень красивой нежной кожей. Загляденье, а не паренек. И совершенно не похож на остальных торговцев всякой дребеденью.

– Твои бы слова да Тотису в уши, – вздохнул Альгерс. – Замучили своим барахлом по специальным ценам.

– Я ведь чего пришел, – сказал паренек быстро. – Я не ради денег. Нет, от монеток не откажусь, кто ж откажется – куркамисов себе куплю в мармеладе. Только я подумал, мессиру будет интересно почитать, что там, в туманах, пишут. А мне она без надобности. Я ее из вредности спер, потому что этот хмырь болотный мою любимую вещь сгрыз и не подавился.

– В каких туманах, парень? – переспросил кузнец.

– А то вы и сами не догадываетесь. Когда все меняться начало, плыть и таять. Красиво, если подумать. Будто город во время сильного ливня. А потом из зеркала вытянулась занавеска дыма белого, густого. И вот уже нет ничего привычного, а вокруг лавка. Там много было всякой всячины: статуэтки, камни, оружие какое-то – не то поломанное, не то совсем нелюдское. Я не рассмотрел – этот как раз вполз. Ножек восемьдесят у него, не меньше, сам грязно-зеленый, глаза такие, будто дырку в тесте проковыряли.

– Как же ты не испугался?

– А я испугался. Чего уж тут… Просто допек он меня сильно. Я к камню подскочил – камень там такой стоял, постаментом, – книгу схватил и – бежать. Только ветер в ушах. Ну что, берете книгу-то? Я в замок не пойду: вон сколько туда людей ломится. Глядишь, хозяева скоро отстреливаться начнут. Шучу я, но все равно не пойду. Передайте ее мессиру герцогу.

Он осторожно положил книгу на землю и отступил на шаг.

– Подожди, я тебе денег дам, – позвал его кузнец.

– Денег не нужно. Одну денежку, серебряную. Больше не возьму.

– Как скажешь. Своя рука – владыка.

Альгерс бросил парнишке монету, тот поймал ее на лету, помахал приветливо и направился в сторону дороги, что вела к столице.

– Погоди, не поднимай, – сказал Думгар, увидев, что титан хочет принести книгу ему. – Погоди, говорю. Позови-ка мне Гописсу. Или кентавра какого-нибудь.

– Ты думаешь, это опасно? – изумился Альгерс. – А при чем тут Гописса? Давай лучше я.

Отворилась калитка, и во двор кузницы вошли Ианида и утомленный трактирщик, громко жалующийся на толпы посетителей. Жители Виззла никогда, мягко говоря, не бедствовали, так что прибыль Гописсу не радовала, а публика уже утомляла. И вообще он хотел отдохнуть после того, как переработался на войне. Да и хлебопекарная рота в полном составе как-то не слишком охотно пекла булочки и пирожки, требуя выходной, а то и два за свой беспримерный подвиг и пленение короля Тиронги.

– О, чего это у вас тут книга посреди двора валяется? – спросил Гописса, во всем усматривавший сейчас подвох и безобразие. – Хорошая вещь, портится в пыли. Антиквариат. Его мессиру нужно отдать, а не по двору валять. О господин Думгар, наше почтение.

– Здравствуй-здравствуй. Ты, как обычно, прав: это непорядок. Дай-ка ее мне, пожалуйста.

Трактирщик наклонился, взялся за книгу обеими руками – была она немаленькая, – поднял… вернее, попытался, крякнул и обиженно поглядел на кузнеца.

– Розыгрыш? Шутки? Мне не до шуток, Альгерс. Я какую-то тварь так ухватом молотил, что потянул себе плечо. Мне тяжести поднимать нельзя, особенно такие. Я не титан, между прочим.

– Интересная вещица, – заметила Ианида, нежно целуя мужа в перепачканную сажей щеку. – Отдохнул бы денек, работа никуда не убежит.

– И отдохну. Только вот подправлю шлем милорда Топотана. Что ты там на титанов ворчишь, друг Гописса?

– А то ворчу, что нечего вам с господином Думгаром издеваться над бедным старым ревматиком, который пережил грандиозное сражение и теперь хочет где-нибудь поспать. Я к тебе пришел ухват одолжить. А то мой остался на поле боя. – Трактирщик сделал паузу, прислушиваясь к собственным словам, и признал: – Красиво звучит: мой остался на поле боя. Поневоле почувствуешь себя ветераном.

Альгерс его почти не слушал.

Медленно подошел к огромному тому, переплетенному в зеленоватую кожу, с золотыми уголками и тяжелой застежкой. Приподнял с натугой. Огромные мускулы его взбугрились, под кожей проступили толстые, как веревки, жилы.

Мы были бы не слишком справедливы по отношению к тому самому единственному терпеливому читателю, коего так прославляли в одной из предыдущих глав, когда б не поведали о том, что произошло накануне.

Не думайте, что наши герои были такими уж беспочвенными идеалистами или самоуверенными типами, вроде тех, что свысока глядят на всех и каждого, заранее зная, что они лучше, умнее, сильнее и талантливее. Вовсе нет. И потому их крайне интересовало, каким образом им удалось одолеть Галеаса Генсена и его мертвое королевство.

Речь не идет о финальном поединке, где слава и честь победителя целиком и полностью принадлежат Такангору Топотану и его фамильному боевому топорику, на исключительности которого так настаивал всеведущий грифон. Но то был конец сражения, исход которого предрешили намного раньше, но вот где и кто?

Зелг да Кассар хоть и был приятно удивлен новыми открывшимися возможностями и талантами, о которых прежде и не подозревал, но в эйфорию по сему поводу не впал и весьма трезво оценивал свои перспективы при открытом столкновении с королем Бэхитехвальда.

Будучи истинным ученым, он предпочитал объективные суждения, пусть даже они умаляли его собственную значимость и авторитет в чародейском мире. Так вот, он категорически настаивал на том, что древнее чудовище, сметавшее армии и народы мановением руки, поглощавшее богов и полубогов, ему не по зубам. Вот скачки с препятствиями по улицам, подворотням и закоулкам Бэхитехвальда в тщетной попытке спастись от Генсена – именно то, что он и мог предложить в качестве самого эффективного средства. И если пару раз удалось удачно сымпровизировать, это еще не значит, что Нерожденный король не мог в любой момент истребить всех, кто попался бы на его пути. Ну, может, военного корреспондента Бургежу не смог, но журналисты, мечтающие получить Пухлицерскую премию, – это, по сути, иные организмы, и проблемы простых смертных их не задевают.

Так самокритично рассуждал Зелг и тем принципиально отличался от нашего старого знакомца – утоплика из колодца. Тот начал с того, что с утра считал себя не простым умертвием, но носителем тайного знания; а ближе к ночи закончил назначением себя на должность величайшего мага современности.

– Представляете, – твердил он всем и каждому, дергая ведро и мешая набирать воду, – лезет из-под воды такое рыло. В глазах плывет, всюду туман, и вдруг – рыло. Я обомлел. А оно, чудовище это, меня в пасть запихивает. Я его и проклял: чтоб ты, говорю, гад, подавился мной! А оно возьми и подавись. Да как! В слякоть. И скажите после этого, что мое слово не имеет заклинательной силы!!! Пускай мессир Зелг ко мне заглянет, я ему опыт передам, подучу маленько. Кто ему поможет, как не мы, старшие товарищи, мастера, хранители тайн?

Когда после сражения честная компания вернулась в замок, отмокла в свое удовольствие в огромном мраморном бассейне с теплой водой («Где вы заказывали такую прелестную плитку, милейший Думгар? – спрашивал король. – У кобольдов? А мне нельзя? По знакомству?») и расселись за празднично накрытым столом, к вящей радости Такангора, который никак не мог понять, зачем мыться, если хочется есть, – состоялся важный разговор.

– Не стоит вам преуменьшать свои заслуги, мессир, – говорил добрый голем. – Вы, несомненно, многое положили на алтарь победы. Разрешите предложить тост за двух главных героев этой битвы: мессира Зелга и милорда Такангора!

Тост вызвал у присутствующих радостное воодушевление, в потолок взлетели пробки, раздался звон бокалов, и настроение у всех стало окончательно праздничным.

– Ах, Думгар! – растрогался Зелг. – Мне приятно, что ты так думаешь…

– Все так думают, – ввернул король. – Послушайте, а это что, действительно немериды? Полное блюдо? Можно одну? А это то самое мугагское вино?

И Юлейн откинулся на спинку кресла, обмахиваясь платочком. Маркиз Гизонга сидел неподвижно, но глаза его стали похожи на два гроссбуха, в которых мелькали цифры.

– Спасибо, господа, – растрогался Зелг. – Угощайтесь. Я просто хотел сказать, что по сравнению с Генсеном я – щенок, у которого еще глаза не открылись, не то что зубы не прорезались.

– При всем уважении к тебе, мой мальчик, ты совершенно прав, – согласился Мадарьяга, приникая к коллекционной бутылке драконьей крови. – Ты держался молодцом, но с тобой я бы рискнул сразиться – теоретически, только теоретически, – а вот с Генсеном – увольте. И мне не стыдно в этом признаваться. Это хуже, чем правда, – это неоспоримый факт. Но больше всего я восхищаюсь нашим славным полководцем. Как ты не побоялся, Такангор?

– Пхе, – сказал честный минотавр. – Еще как боялся. Но кому-то же надо было это сделать. Мессир всем и каждому заявляет, что он убежденный пацифист. Я и подумал, что пасть со славой на поле боя не входило в его планы.

– Что же все-таки происходило? – уточнил Юлейн.

– Тоже мне пухнямский тарантас! – заявил доктор Дотт. – Развели тумси-пумсинские тайны, когда все и так понятно, даже вот ей. – И он указал на безголовое привидение, благоговейно державшее рукав черного халата. – Для тех, кто все еще задумчив, поясняю: Кассария сделала выбор.

– О чем это вы? – удивился генерал да Галармон.

– Сложно объяснить в двух словах, – откликнулся, ко всеобщему удивлению, граф да Унара. – Как я понимаю, вотчина кассарийских некромантов обладает собственной волей и разумом. А посему принимает участие в выборе своего нового хозяина; может не признать наследника, которого официально считают законным; может симпатизировать ему и тогда будет оказывать всемерную поддержку и помощь, а это ох как немало! – Он пошевелил губами и подвел итог: – Хотя я все равно этого не понимаю и никогда не пойму. Но я верно обрисовал ситуацию?

– Совершенно верно, – согласился Думгар, ухмыляясь. – Нельзя пояснить проще и короче. Что значит, умный человек.

– Но я ничего не чувствовал, – огорчился Зелг. – А вдруг я ее не понимаю и она на меня обидится?

– Исключено. Обиделась бы – мы бы здесь не сидели, – хмыкнул вампир.

– Все равно странно.

– Привыкай. Скоро ты поймешь, что кассарийскому некроманту странным может показаться только одно – жизнь так называемого нормального человека. А все остальное в порядке вещей.

– А я как раз задумался о нормальной жизни, – признался Зелг несколько смущенно. – Такая прелестная девушка была. Думгар, ты ее не знаешь? Откуда она такая?

– Какая девушка? – заинтересовался пылкий доктор. – Где?

– Ну, у ворот замка, – пояснил герцог, чувствуя, что друзья не улавливают смысл его речей. – Ну та, с васильками и собакой. Милорд Такангор, вы-то ее точно видели! Она стояла прямо перед вами!

– Может, и стояла, – пожал плечами минотавр и придвинул поближе блюдо с жарким. – Я на девушек внимания не обращаю. Особенно когда не покушавши.

Вот когда встречу такую красавицу, как моя маменька… А то прочат мне какую-то девицу Эфулерну…

– Какую девицу? – окончательно запутался Зелг. – Господин Крифиан, вы у нас самый зоркий, вы-то помните?

– Кого?

– Девушку с синими глазами, с букетом васильков. Локоны такие непокорные. Веснушки. Ножка маленькая, изящная. Кожа такая белая, будто мраморная. И собака у нее еще была, большая такая собака. Ну что, никто не помнит?

Все переглядывались.

И только губы Думгара неожиданно растянулись в мечтательной, нежной улыбке.

– Это вам, милорд, надо было бы побеседовать с его светлостью Узандафом. Думаю, только он сможет объяснить вам истинную причину нашей внезапной близорукости.

– Странно, странно, – бормотал Зелг. – Девушка улыбалась… Под аркой. Арка вся в цветах и лентах… Ну что, господа! У меня есть тост: выпьем за всех нас – от генерала до солдата хлебопекарной роты…

При упоминании о хлебопекарной роте король Юлейн непроизвольно подпрыгнул на своем кресле.

– …за тех, кто вернулся с поля боя. И за то, чтобы…

– Снова вернуться на поле боя! – завершил его тост Такангор. – Надо же когда-то начинать делать карьеру!

– Милорд, я неоднократно указывал вам на то, что я убежденный пацифист, – насупился Зелг.

– С этим тоже надо что-то делать. И поскорее, – заявил минотавр.

– Не кажется ли вам удивительным, милый граф, – спросил Гизонга, наклоняясь к да Унара, чтобы чокнуться, – что после стольких происшествий и невероятных событий мы все-таки добились того, чего хотели? Так или иначе, но я плохо представляю себе, что кто-то из граждан Тиронги в ближайшее время захочет принять участие в гражданской войне.

– Молодчина, внучек, какой ты молодчина!

– Это не я, это минотавр. И еще наша Кассария.

– А тебе не приходило в голову, что ни минотавр, ни тем более Кассария не стали бы помогать не слишком достойному?

– Дедушка, это банальность. От тебя я ждал большего.

– Он ждал! Он уже указывает мумии деда, что и как тот должен говорить! Не учи дедушку кашлять. Что поделаешь: кровь, порода. Все мы такие, властные. Я тоже был совершенно несносным лет пять или шесть после победы при Пыхштехвальде.

– Я тщательно слежу за тем, чтобы у меня не закружилась голова от успехов.

– Ну-ну…

– Дедушка, а ты веришь в любовь с первого взгляда?

– Нет, не верю. Обычно я влюблялся со второго, а то и с третьего. Я был серьезен до ужаса.

– Ну да. А Думгар говорит, что ты любил застолья и гулянья и вообще не ложился спать лет до ста.

– А ты ему передай, что это непедагогично – дискредитировать славных предков за здорово живешь, только из любви к истине.

– Он и сам знает. Но считает, что непедагогичнее мифологизировать предков и тем самым вырабатывать комплекс неполноценности у подрастающих молодых поколений. В данном случае – у меня.

– Прекрасно. Он, часом, не защитил еще одну диссертацию, по проблемам воспитания детей? Нет?

– Дедушка, а кто его создал?

– Думгара? Да кто ж его знает. Я когда был в твоем возрасте, тоже прадеда донимал, кто да кто… Он не помнил. А с чего это ты, любезный друг, вдруг заговорил о первой любви?

– Девушку увидал. А наш голем меня отправил к тебе. Говорит, только ты можешь все растолковать.

– Кхе-кхе, – внезапно смутился Узандаф. – Это, конечно, лестное мнение… Э-эээ, а-аа, а вам что, в университете ничего не рассказывали об этом деле. – И он сделал руками несколько странных движений. – Ну, то есть об отношении полов?

И поскольку Зелг потрясенно молчал, пытаясь проникнуть в извилистые лабиринты дедовой мысли, то Узандаф продолжил:

– Ты вот видел цветочки? У них, кроме цветоножки и цветоложа, есть еще пычинки и тестики… ой, то есть тычинки и пестики! Вот! И у людей то же самое. А поскольку чисто теоретически мы вроде как люди, то в общем и целом этот вот пункт у нас не отличается… То есть я хотел сказать, в общем, это не так сложно, как может показаться, но только при взаимном согласии сторон. Ну и надо, конечно, проверить, кто она такая. А то у меня в молодости случился курьезный роман с русалкой, а как дошло до… ну, ты понимаешь… крутил я ее, вертел.. А-аа! – И мумия безнадежно махнула рукой. – Сплошное разочарование. Так что ты, внучек, не торопись, погуляй при луне, букетики подари, а там и передумывай потихоньку. Рано тебе еще жениться.

– Дедушка, я же не про это.

– А о чем еще может думать молодой человек твоего возраста, только что выигравший войну с Бэхитехвальдом?

– О девушке.

– Ничего не понимаю, – честно признался Узандаф.

– И я – ничего. Встречала нас девушка, когда мы возвращались. Красивая, с темно-голубыми глазами, почти синими. Белокожая, в веснушках, с собакой и букетом васильков. Чудо что за барышня. Прямо под праздничной аркой стояла. Хотел узнать у Думгара, кто она такая, он меня к тебе отправляет, и вообще ее никто, кроме меня, не видел. Устали после боя, ясно, но такую прелесть…

– Вот оно что, – сказала мумия. – Вот оно что. А арка с перильцами?

– Не заметил. Кажется, да. Точно, точно – с перильцами. А какая разница?

– Это не арка, внучек. Это Тудасюдамный мостик, дорога между двумя мирами. Мост, по которому один раз в жизни каждого герцога да Кассара к нему приходит бессмертный дух Кассарии. И каждому он является в ином обличье. Ко мне, например, приходил рыцарь, седовласый, но могучий и прекрасный. Держал наше знамя, потрепанное, опаленное огнем, но победное, и оно вилось на ветру, хотя в тот день был полный штиль. Даже травиночка не шелохнулась. А твой отец видел ладью на реке. Долго удивлялся, откуда река. И гребец поманил его рукой, указывая вдаль. Валтасею Тоюмефу показали дракона в королевской короне. Сей драк трижды три раза обвился вокруг нашего замка, охраняя его от всех врагов – как внешних, так и внутренних. Но такого, чтобы девушка… Улыбалась?