– А меня больше беспокоит то, что мы оказались совершенно неинформированы о том, что в действительности происходит на восточном фронте, – вмешался Генрих. – Либо наши службы сами не ведают, что творят, либо они намеренно искажают факты – а это уже саботаж, и за такое расстреливать мало. Впрочем, – с сомнением произнес он, – не могут же абсолютно все быть агентами врага и злостными саботажниками.

– Не могут, – согласился Вальтер.

– И тем не менее, – воскликнул Генрих, – взять хотя бы это черт-те что, которое свалилось в люк. Выходит, что большевики не только собак натренировали под танки с гранатами кидаться, но еще и кошек обучили ближнему бою с превосходящими силами противника.

– Может, это была не совсем кошка? – с сомнением протянул Вальтер. – А скажем, гибрид обезьяны и кошки?

– Боевая кошка русских! – не унимался заряжающий. – Что ж я, совсем слепой?

– Генрих! – изумился майор. – Вслушайся, что ты несешь?

– Никак нет! – рявкнул Диц. – Не несу, герр майор. Посудите сами, мы ее с Гансом сколько времени не могли скрутить. Она несколько раз пнула меня головой и совершила попытку укушения в районе седалища. Хорошо еще, что глаза не повыцарапала…

– Хорошо, что она тоже не была обвязана гранатами, – вставил до сих пор молчавший Ганс.

– Ну, это вполне объяснимо, – сказал Вальтер. – Это гораздо более ценный кадр, явно владеющий боевыми искусствами, и было бы неразумно пускать его в расход. Такие силы нельзя использовать как одноразовую салфетку.

– Майн Готт! – возвел глаза к небу Дитрих.

– Если бы она сама не вышмыгнула из танка, – упрямо продолжал Генрих, – нам бы туго пришлось. Такая прилипучая, зараза…

Майор понял, что ситуация вышла из-под контроля и приближается к абсурду и что его задача как главнокомандующего – немедленно прекратить обсуждение, пока еще хоть кто-то остался в здравом уме и твердой памяти.

– Ладно, ладно! – строго, но добродушно произнес он. – Хватит рассуждать! Наше дело не рассуждать, а воевать, с чем мы на данный момент справляемся неважно. Белохатки до сих пор не взяли, а ведь они были под самым носом. Что я буду в штабе докладывать? Что на мой танк красноармейцы сеть набросили и уволокли к себе в тыл для забавы? И что патриотически настроенная русская кошка чуть было не взяла в плен экипаж из пяти человек, но нам крупно повезло – и она убежала в лес охотиться на мышей? Чтобы Сталин рассказал анекдот Жукову и Ворошилову: в наших лесах не только русские медведи, но и секретные танки фюрера развелись, не отправиться ли нам, господа, на охоту?! Да, мы остались без поддержки! Да, мы остались без связи! Но мы до сих пор живы, и у нас хватит боеприпасов, как сказал Генрих, Москву сокрушить. Значит, фюрер надеется на нас и ждет выполнения поставленной задачи. – Он расстегнул воротник и крепко потер ноющую шею. – К тому же здесь красиво, и мне тут нравится… воевать.

Ганс, которого пережитые волнения сделали не в меру саркастичным, счел возможным съязвить:

– Вы, господин майор, надеетесь красивыми русскими лесами до Москвы добраться? Так ведь в них не только бурые медведи и немецкие танки скрываются. Вы сами говорили: от лесов держимся подальше, ибо лес – рассадник партизанской заразы.

– Ганс, ты же в закрытом танке – расслабься! – попытался разрядить обстановку Клаус.

К тому же ты у нас самый смелый, с тобой рядом уже не страшно!

– С закрытым верхом… – пробурчал Ганс, – вот попадешь в партизанскую засаду, тогда сделают тебе открытый верх.

– Довольно вам ссориться, – прикрикнул Дитрих. – Мы в лесу ненадолго. Наберем воды и обратно в степь. Пить небось все хотят, а? Или только я один?

Экипаж промолчал, но молчание было выразительное и красноречивое.

– То-то же, и нечего ворчать. Вы солдаты, а не дамы в очереди за маргарином.

Нана-Булуку пребывал в растрепанных чувствах.

Чудовищный зверь, которого так ловко поймали в сеть его охотники, оказался на поверку не вкусным, а коварным и подлым противником. Вначале он вроде бы испугался нападения и издавал жалобные звуки при каждом метком попадании камня или стрелы. Он оцепенел на месте и не делал никаких попыток сбежать или сопротивляться. Бруссы уже торжествовали победу, заколачивая в землю последние колышки, и Нана-Булуку Кривоногий Медведь, вооруженный ритуальным ножом для свежевания туш, карабкался по неподвижному телу зверя, ощущая под ногами мелкую дрожь и гудение – очевидные признаки страха. Самые храбрые и удачливые охотники других брусских племен не могли похвастаться столь внушительным трофеем. Нана-Булуку уже мечтал о том, какую женщину он выменяет у соседей на кусок бронированной шкуры этого зверя, когда мерзкая и хитрая тварь стала поднимать свой длиннющий нос. Во всяком случае, варвары решили считать это носом, хотя на самом деле это могло быть что угодно.

Прочнейшая ловчая сеть, которая некогда удержала брыкающегося мечезубого пумса, заскрипела, а колышки повылетали из земли, словно потревоженные осы из гнезда, и ошарашенный Нана-Булуку кубарем скатился с рассерженного зверя. Затем тварь недовольно заворчала, зарычала и внезапно выплюнула яркий ком огня. Он устремился вверх, описал плавную дугу и с диким грохотом вонзился в землю. Приблизительно в этот же момент бруссы кинулись наутек, предпочитая бедную и голодную жизнь страшной смерти, грозившей им из-за страсти к сытому благополучию.

Ватага охотников смылась моментально, даже и не подумав остановиться, оглянуться и внимательнее рассмотреть невиданного зверя. Так поступили все. Все – но не Нана-Булуку.

Кривоногий Медведь мужественно залег в неглубокой влажной балке, укрывшись за круглым и колючим кустом спуххи. В руках он судорожно сжимал трофейную нупатянскую саблю, доблестно слямзенную у зазевавшегося пригамутрийского рыцаря после славной Турхипхойской битвы. Он намеревался изучить повадки жуткой твари и, вооружившись знаниями, одолеть-таки ее, чтобы прославить свое имя и укрепить авторитет среди людей племени. И он был как никто другой близок к раскрытию тайны бронированной твари и мог бы стать первым специалистом Вольхолла по «Белому дракону», но судьба решила иначе.

Переменчивая и ветреная, как все женщины, судьба возникла перед ним в облике большого болотного плевуна.

Об этом существе стоит рассказать поподробнее.

Большой болотный плевун – тот еще цветочек, – видимо, задумывался творцом именно как насмешка судьбы. Это было не слишком крупное животное размером с упитанную свинью и приблизительно такой же комплекции. А уж характер у него наверняка был истинно свинский. Голова его состояла в основном из круглых щек, похожих на тыквы, отчего большой болотный плевун приобретал поразительное сходство с тромбонистом, дующим изо всех сил в свой тромбон. У него были крохотные глазки, качавшиеся на подвижных гибких стебельках, и уши-локаторы, поворачивавшиеся во все стороны без малейшего напряжения. Собственно, это и все, что известно о внешности плевуна.

Большой болотный плевун, вопреки своему названию, мог обитать где угодно – только бы поблизости была влага. Правда, в болотах его встречали чаще всего, но жил он и в низинах, и в поймах речушек и ручьев, и по берегам озер и прудов. Это было неприхотливое и общительное создание, обладавшее, впрочем, одним свойством, делающим его самым опасным животным на континенте, а также и малоизученным.

Большой болотный плевун плевался.

Делал он это с душой и большим мастерством. Плевок его достигал цели на расстоянии до пятидесяти метров и бил с точностью снайперской винтовки. Жертве доставалась доза жидкости объемом в литр – а крупные экземпляры выплевывали и побольше, – которая на воздухе моментально застывала и превращалась спустя несколько секунд в невообразимо клейкую резинообразную массу, которую потом было практически невозможно отодрать от пораженной поверхности. Ни водой, ни иными известными жидкостями – даже крепким вином – эта субстанция не растворялась, и ее приходилось счищать ножом, скребками и прочими жесткими предметами, отчего процедура приобретала сходство с пыткой.

Большого болотного плевуна боялись панически. Даже известные своей склонностью к самопожертвованию во имя процветания и развития науки ученые мужи из Шеттского университета не смогли описать это животное. Их перу принадлежали энциклопедии и учебники о драконах и циклопах, коварных каннибалах и злобных хаббсах; они рассмотрели и описали прожорливых жарликов, пульчазную вульсянтию, Лысеющего Выхухоля Хвадалгалопсу и даже Хваталку-Проглота Шахуху – существо, отнюдь не склонное к сотрудничеству, – но плевун им не дался.

Прицельно заплеванный приват-доцент Шеттского университета был вынужден прервать свое наблюдение за мерзкой тварью уже на шестнадцатой минуте – и эти шестнадцать минут он вспоминал потом всю оставшуюся жизнь

Одним словом, в тот момент, когда Дитрих приподнимал крышку люка, выбираясь наружу, и Нана-Булуку был уже на волосок от цели, плевун принюхался к ароматам, исходившим от вождя бруссов, естественно, обиделся, надул щеки, набрал полную пасть слюны, вытянул рот длинной трубочкой и виртуозно плюнул.

Клейкая масса залепила все лицо и грудь Нана-Булуку, после чего Кривоногий Медведь, лишенный даже возможности сыпать проклятиями, напрочь забыл о диковинной твари, начихал на ловчую сеть и вплотную занялся собой.

Вот почему, когда отдышавшиеся варвары вернулись на место неудавшейся охоты посмотреть, что стало с их добычей, они оказались вынуждены отковыривать от своего вождя липкое месиво, и это занятие настолько захватило их, что о преследовании чудовища речь уже не шла. К тому же и самая лучшая ловчая сеть племени была безнадежно испорчена: ее обрывками было усеяно все вокруг. Зубы чудища перерезали поваленное дерево на две части, и место среза говорило о том, что клыки у него острые как бритва, гораздо острее ножей и топоров бруссов. А вдавленная и вывороченная почва и сломанные по обе стороны широкой просеки кусты – след, оставленный бронированным зверем, – прозрачно намекали на то, что тварь эту лучше оставить в покое и заняться более безопасным делом – грабежами и убийствами уппертальцев.

Что до Нана-Булуку, то теперь он прилипал ко всему на свете и даже изрядная доза приватомного зелья из запасов шамана почти не улучшила его паскудного настроения.

И пока экипаж танка подозрительно прислушивался и присматривался, ожидая нападения, бруссы целеустремленно двигались в прямо противоположном направлении, стремясь увеличить расстояние между собой и ползучим чудовищем.

Что же касается слухов и сплетен, то они, как известно, распространяются гораздо быстрее звуковых волн и совершенно независимо от носителей информации – феномен, который не может объяснить ни одно светило науки. Так или иначе, весь юго-восток Тимора, а вскоре и северо-запад Упперталя гудели, захлебываясь последними новостями.

Танк выбрался на участок леса, который с полным правом можно было бы охарактеризовать как грязный. Почва здесь была значительно темнее, и теперь из-под гусениц сочилась мутная вода Кое-где сквозь опавшую листву и хвою проступали тоненькие ручейки, собирающиеся во впадинах в довольно обширные лужи, в которых кто-то активно плескался и разбегался во все стороны, почуяв приближение неизвестного гиганта. Продвижение заметно замедлилось.

– Не кажется ли вам, господин майор, – заговорил Клаус, старательно подбирая выражения, – что эта русская фрау отправила нас не к реке, а в болотную трясину? Вы сами неоднократно говорили, что время от времени вариант «Иван Сусанин» дает осечку и может принять крайне нежелательный болотный оборот, вызывающий частичное поредение войск вермахта, особенно же на топких участках…

Майор, давший себе клятву с оптимизмом смотреть в будущее и не поддаваться на провокации, прервал его:

– Жми лучше на педали да следи за дорогой, Клаус, а то ни русская фрау, ни генералитет никогда не узнают, отчего немецкие танки пропадали в лесах под Белохатками. И у Гиммлера появится еще один повод порассуждать на тему российской мистики. А все потому, что у некоторых механиков-водителей Четвертой танковой дивизии повышенная склонность к болтливости во время езды по русскому бездорожью. Кстати, слева небольшой овраг. Если тебе его не видно – открой форточку.

Не то чтобы механик-водитель Гасс был каким-то уж чересчур мстительным, да и командира своего он любил, как мы уже упоминали выше, но есть такие удовольствия, в которых человек просто не может отказать себе. Танк сделал резкий поворот, и Дитрих еле-еле успел схватиться за край люка, чтобы не вывалиться.

– Так точно, герр майор! – бодро сообщил Клаус. – Обхожу препятствие справа.

– Хорошо, хорошо, Клаус! Еще правее, сейчас начнется спуск. Думаю, он приведет нас прямо к реке.

– Если мы раньше не свернем себе шею, – прозвучало в его наушниках.

Внезапно деревья расступились, и впереди забрезжил свет, такой же яркий, как и тот, что царил на равнине. Сумрак, царивший под плотным шатром леса, стал медленно отползать назад, а берег реки становился все ближе и ближе.

Он оказался неожиданно крутым, но влажная глинистая почва была слишком мягкой, чтобы выдерживать вес многотонной машины, и потому Клаусу удалось довольно легко справиться с управлением. «Белый дракон» не то сполз, не то соскользнул вниз, оставив за собой глубокий вдавленный след от гусениц.

Морунген оглянулся, созерцая образовавшиеся канавки, которые немедленно стали заполняться водой.

– Да, если нас и найдут, то по этим чудным отметинам… Точно, что рожденный ползать летать не может.

– Интересная мысль, – сказал Ганс.

– Русский сказал, – поделился Морунген. – Писатель. Тоже очень интересный. Фамилия у него такая запоминающаяся – то ли Кислый, то ли Пересоленный. Словом, что-то невкусное.

– Поразительный народ, – вздохнул Ганс.

Наконец они очутились на берегу реки. Она была не слишком велика, если сравнивать ее с Рейном или Одером, и даже несколько уступала Сене в самом широком ее течении, однако для лесной местности была довольно большой.

Деревья остались вверху, на обрыве, а здесь расстилался широкий песчаный берег, и солнце искрилось на светлых песчинках, делая их похожими на алмазную пыль. Поверхность воды, подернутая мелкой рябью, невыносимо сверкала. Легкие волны с тихим шелестом, накатывались на берег, оставляя у самой кромки ломкую корочку пены. Сохли выброшенные водой водоросли, распространяя специфический, но не неприятный запах реки. Перламутровые створки раковин, похрустывающие под ногами, свидетельствовали о том, что здешние моллюски процветают, достигая небывалой величины; форма их тоже показалась немцам немного странной. Такие раковины они видели в музеях, но те были привезены с Атлантического и Тихоокеанского побережья.

Клаус, который боготворил воду и все, что с ней было связано, начиная с рыбалки и заканчивая коллекционированием коралловых веточек и высушенных панцирей морских ежей, завистливо вздохнул, наткнувшись на витую голубую раковину в розовую полоску. Если бы в Германии встречалось что-либо подобное! «И почему, – подумал он, – Господь дает чудеса тем, кому они совсем не нужны?»

Два ярких сиреневых мотылька протанцевали в воздухе сложный танец и упорхнули куда-то вверх.

Невероятной чистоты небо сияющим куполом выгнулось над рекой, тонкие, прозрачные, как батист, бело-розовые облака плавно проплывали по нему небольшой стайкой.

– Благодать, – вздохнул Дитрих, жмурясь от солнечных лучей.

Следующий час промелькнул незаметно.

Пока Дитрих и Клаус, вооружившись автоматами, стояли на карауле, стараясь не отвлекаться на окружающие их красоты и не поддаваться расслабляющему воздействию солнечных лучей, остальные члены экипажа развили бурную деятельность. Первым делом они выстирали все вещи, пострадавшие за время этого недолгого путешествия, и разложили их сохнуть на раскаленной броне. Затем наполнили канистры, сочтя, что пресная вода – это редкость и не стоит играть с судьбой в орлянку, рассчитывая на авось. Возможно, предосторожности эти были чрезмерными, но африканский поход научил экипаж «Белого дракона» трепетно относиться к драгоценной влаге. Затем Генрих сменил Клауса на боевом посту, и тот принялся возиться с двигателем. Наконец с делами было покончено.

– Искупаться, что ли? – задумчиво спросил Дитрих, трогая рукой прозрачную, теплую, как парное молоко, воду. – Освежиться…

Он оглянулся на своих подчиненных и по мечтательному выражению их лиц понял, что затронул самую чувствительную струну.

– Понятно, понятно. Слушай мою команду: на две группы стройсь! Первая под моим руководством заходит в реку для принятия водных процедур, а вторая несет охрану на берегу. Затем меняемся.

Разделить пять на два, чтобы получилось поровну, без остатка, и никому не обидно, – дело практически невыполнимое. Несколько минут на пляже царил полный хаос и неразбериха – члены экипажа углубились в воспоминания, пытаясь разобраться, кому именно первым идти купаться, а кому нести постылую службу на берегу. Даже подброшенная Дитрихом идея о том, что охранять отдых своих товарищей по оружию – это дело почетное и не всякому доступное, не возымела должного действия. От почета отказаться было куда легче, чем от вожделенного купания.

Наконец майор не выдержал и зверским голосом проревел имена тех любимцев Фортуны, которым предстояло первыми вступить в контакт с водной стихией. По счастливой случайности, не иначе, сам он входил в их число.

Когда вдоволь наплававшийся и нанырявшийся Клаус выбрался на теплый песок и принялся попеременно прыгать то на одной, то на другой ноге, выбивая из ушей воду, до него донесся тяжелый вздох – будто где-то поблизости тосковал одинокий слон. Пристально изучив окрестности, Клаус обнаружил в нескольких шагах от себя Генриха, который сидел на корточках, устроив автомат прямо на коленях.

Генрих Диц внимательнейшим образом изучал его и время от времени испускал шумные вздохи.

– Благодать какая! – поделился механик. – Ну что ты на меня вытаращился? Раздетого человека не видел?

– Видел, – не без печали в голосе ответил Диц.

– Тогда отверни башню, – посоветовал Клаус.

– Тебе хорошо…

– Ты это о чем? – подозрительно спросил механик, подходя поближе.

– Завидую я тебе.

– А-а-а, – понятливо протянул Клаус. Собственно, он товарища понимал. Сам бы завидовал и завидовал себе. Но тут же устыдился своей гордыни – это ведь дар Божий, а не его собственная заслуга. Не всякому так везет. И он поспешил успокоить Генриха: – Нашел чему завидовать. На войне главное – живым остаться.

– Тю, – присвистнул Генрих. – Кому что, а тебе все то же. Да я не про то, что ты подумал. Вот ты плаваешь хорошо, а я не умею. До войны некогда было, так и не научился толком.

– А учиться никогда не поздно, – пробормотал несколько раздосадованный Клаус. – Правда, господин Морунген?

Дитрих в несколько взмахов преодолел пространство, отделяющее его от берега, и выбрался из воды. Вопрос механика-водителя застал его врасплох, потому что он совершенно не слышал предыдущего разговора и вообще не понимал, о чем идет речь. Но майор фон Морунген не имел права ударить в грязь лицом и выглядеть некомпетентным перед своими подчиненными. Иначе как же они станут ему всецело и безоговорочно доверять, особенно в столь сложной ситуации, в которой оказались. Поэтому, надув для солидности щеки, он брякнул наугад:

– Кто его знает, Клаус. На войне случается столько необъяснимого. Вот Наполеона разбили под Смоленском, а какой талантливый полководец был. Почти всю Европу завоевал, и – прошу заметить – без танков Гудериана и авиации Геринга.

– Наверное, – сверкнул белыми зубами Генрих, – тогда реки были мелкими и никому плавать не приходилось.

– Почему не приходилось? – оторопел Дитрих. – Очень даже приходилось…

Поскольку его серьезная речь не произвела должного впечатления на подчиненных, а, напротив, развеселила их, майор хмурился-хмурился, а потом и сам принялся смеяться. Наконец, отхохотавшись, заявил строго:

– Ладно, хватит зубы скалить – нас по всему лесу слышно: того гляди, партизаны в гости пожалуют. Давайте за работу! Белье постирали? Оружие почистили? Воду наносили? Хорошо… Тогда займитесь еще чем-нибудь. Я уверен, что какую-нибудь важную деталь все равно упустили. Двигатель проверить еще раз – небось спустя рукава промывали. А потом аварии, непредвиденные трудности и совершенно несвоевременные проблемы. Рекомендую постоянно помнить, что мы находимся во вражеской, более того – совершенно непредсказуемой стране. А вы – если майор Морунген вовремя не остановит, – того и гляди, замки из песка возводить начнете.

Он обернулся к Клаусу как раз в тот момент, когда тот принялся тщательно разравнивать какую-то постройку из влажного песка.

– Ну вот, – простонал Дитрих.

– Господин майор, – донесся из кустов жалобный голос, принадлежащий Гансу. – Долго мне еще тут с пулеметом сидеть? Так искупаться хочется, с прошлого лета в реке не плавал. Все равно ведь никого нет.

– Отставить! – рявкнул Дитрих. – Разговорчики на боевом посту. Тебе и Вальтеру боевые товарищи предоставили честь охранять мирный процесс общения экипажа с водой. – И уже себе под нос пробурчал, снова погружаясь в воду: – Может, майору Морунгену под стволом родного пулемета легче и приятнее плыть до того берега.

– Не пищи, Ганс, – отозвался Клаус. – Сейчас я оденусь и тебя сменю. – И принялся торопливо натягивать на себя еще влажную одежду.

Прикосновение прохладной ткани в изнуряющую жару было настолько приятно, что он на какое-то время приостановился, наслаждаясь ощущениями. Печальный опыт подсказывал Клаусу, что в ближайшее время отдыха не предвидится. Не бывает так, чтобы неприятности откладывались надолго. Если их нет, то это не означает, что их нет на самом деле, а только что ты недостаточно внимателен.

В отличие от наслаждающегося краткими минутами покоя механика-водителя, Ганс не испытывал никакого удовольствия от пребывания в полном обмундировании и тяжелых ботинках. Поэтому он стал торопливо раздеваться и делал это гораздо оперативнее, чем одевался Клаус. Оголодавшие комарихи, которые разбили свой плацдарм в тени и сырости прибрежных кустов, с энтузиазмом набросились на в меру упитанное, аппетитное немецкое тело, откормленное на высококачественных и легкоусваиваемых немецких продуктах. Воздух наполнился настырным и противным писком и оглушительными хлопками – Ганс решил дорого продать свою кровь.

– Ну и погода в этой России (хлоп!), то холод, то жара (хлоп!), то комары.

– Комары – это не погода.

– Не важно (хлоп! хлоп-хлоп!), все равно здесь они страшнее, чем в Африке.

– В Африке – пустыня. А разве в пустыне живут комары?

– Не знаю (хлоп, хлоп, хлоп!), эти гады на все способны, только бы искусать порядочного человека.

Барон Дитрих фон Морунген, медленно плывший на середине реки, был далек от этих суетных проблем. Течение было слабым, и Дитрих отдыхал душой и телом. Однако чувство долга дало о себе знать в самый неподходящий момент, и он, стиснув зубы, повернул обратно к берегу. Пора было сменить на посту Вальтера.

За его спиной внезапно появился небольшой водоворот, и из него на несколько секунд выглянул темно-зеленый острый плавник. Выглянул и исчез – словно и не было его. Только волны пробежали испуганной стайкой.

Увидев плавник неизвестного происхождения в непосредственной близости от особы командира, Ганс так и застыл, на радость комарам, в кустах, со спущенными штанами и пулеметом в руках.

– Ты видел? – оторопело спросил он у Клауса, кивая в сторону реки – Ты видел это?!

Клаус как раз возился с пуговицами, которые, как известно, по размерам всегда больше, чем петли, в которые их нужно пропихнуть, отчего это простое дело отнимает кучу сил и времени в самый неподходящий момент. Он яростно подергал одежду и, не поворачивая головы, ответил:

– Да видел, видел. Он и не такое может, до войны плаванием занимался. Ты же знаешь.

– Да я не о том… Сам посмотри, скорее! – завопил Ганс.

Клаус удивленно обернулся, но река была пуста и спокойна, и над водой торчала только мокрая голова майора фон Морунгена с заранее серьезным и ответственным выражением лица. Механик пожал плечами, отвернулся от воды и снова занялся растреклятыми пуговицами.

– Вот сейчас нас самое время атаковать, – бурчал он. – Один красавец принимает водные процедуры, другой скачет с голой задницей и восторгается открывшимся видом на первого, третий, похоже, навеки затих в кустах, а у четвертого заело пуговицы на ширинке. Похоронная команда…

Справившись наконец с непокорной одеждой, он отправился к танку – наводить блеск и красоту. Иначе оскорбленная невниманием техника может отказать в самый неподходящий момент.

Плавник появился из воды снова – на сей, раз гораздо ближе к Дитриху, и его размеры явственно указывали на то, что он принадлежит существу гораздо менее безобидному, чем большой и голодный крокодил. В памяти как-то невольно всплывали виденные в палеонтологическом музее скелеты доисторических чудовищ – существ, кстати, категорически плотоядных.

Поскольку нападения ждали откуда угодно, но только не со стороны реки, то из всех присутствующих на плавник обратил внимание один Ганс. А когда над гладкой поверхностью воды показалась часть блестящей огромной спины с темными пластинами чешуи, влажно сверкнувшими в солнечных лучах, нервы его не выдержали и, путаясь в спущенных штанах, спотыкаясь и увязая в сыпучем песке, он выскочил из кустов с воплем:

– Спасайтесь, господин майор!!! – и принялся поливать спину с плавником из пулемета.

Когда первые пули просвистели прямо у него над головой, Дитрих ничего не понял и удивился. Но рефлекс сработал раньше, чем разум, и Морунген нырнул. Отчаянно работая руками, он поплыл к берегу.

Полуодетый Генрих рухнул на живот и по-пластунски пополз к танку, демонстрируя недюжинный талант.

Вальтер, стоявший на карауле на значительном расстоянии от того места, где разворачивались основные события, вообще ничего не понимал. Вытягивая шею, он пытался разобраться в происходящем, автоматически постреливая туда, куда палил и палил Ганс.

Наконец Морунгену удалось живым добраться до берега. Он вылетел из воды и коршуном накинулся на бледного Ганса:

– В чем дело, Келлер?! Ты что, спятил или на солнце перегрелся? Стреляешь в собственного командира! А если бы я нырял плохо, кто бы теперь тебя строил на берегу? И что бы ты ответил командованию на вопрос, куда делся майор Дитрих фон Морунген?!

Ганс, не выпуская из рук дымящегося пулемета, все время настойчиво старался заглянуть за спину скачущего перед ним в праведном гневе командира и взволнованно оправдывался:

– Господин майор! Господин майор, я ценю ваш юмор, но там, прямо за вами!… – И он потыкал стволом в сторону реки. – Точнее, по направлению к вам!… А правильнее сказать – сейчас за вами…

Майор придирчиво оглядел себя сзади, затем изогнулся всем телом и проделал ту же операцию с другой стороны. Спина как спина. Правда, он ее не увидел. Но то, что увидел, смотрелось вполне прилично – на фигуру Дитрих никогда не жаловался.

– Ну что, что?! Хвост вырос?

Ганс осторожно заглянул туда же. Хвоста и впрямь не было. И река была спокойной и гладкой. И плавник больше нахально не торчал из нее, возмущая спокойствие своим жутким видом. Конфуз. Полный конфуз. И поскольку не принято вот так вот, с бухты-барахты, палить в родного командира из родного пулемета, и даже неприлично как-то, Келлер ощутил необходимость объясниться.

– Дело в том, господин майор, что в воде я увидел нечто ужасное. И оно подкрадывалось к вам. Естественно, что я стал в него стрелять. Я кричал вам: «Спасайтесь!» – но вы не обратили внимания.

Дитрих отечески похлопал несчастного стрелка по плечу. Критически оглядел его с ног до головы:

– Ганс, нечто ужасное – это коммунизм. А он вряд ли водится в этой речонке в чистом виде, к тому же я ему не позволю незаметно подкрасться ко мне. Поэтому, раз уж ты разделся, нарушив мой приказ, тебе лучше выкупаться, а то ты всех нас перестреляешь. Это утомление, друг мой.

– Досадно, господин майор, что вы мне не верите, но я, честное слово, видел, как в вашу сторону плыло что-то, я бы сказал, враждебное. Агрессивно, если можно так выразиться, настроенное…

– Как ты догадался? – съязвил Дитрих, – На нем крупными буквами было написано: «За Родину, за Сталина!» или «Смерть фашистским захватчикам!»?

Ганс досадливо поморщился. Спасаешь их, спасаешь, а вместо благодарности одни шпильки и колкости. Одно слово – пруссак, ни убавить, ни прибавить. Это уже образ мыслей такой, отличный от всех прочих. И угораздило же с командиром!

– Нет, – огрызнулся он, опуская пулемет. – Но когда оно выныривало, на нем была надета фуражка с красной звездой.

– Вот и хорошо, вот и замечательно, – буквально проворковал Морунген. – А теперь отдай пулемет Генриху и пойдем, я поучу тебя нырять. Тебе это пригодится, когда будет подкрадываться что-то страшное и враждебное.

– Мне жаль, что вы мне не верите, – сдержанно отвечал Ганс. – Но в воду я не полезу ни за какие коврижки. Мне хватит партизан и их боевых кошек на суше. Я вполне удовлетворен и не нуждаюсь в дополнительных острых ощущениях. Увольте!

– Не мели чепухи, – не на шутку рассердился Дитрих. – Скажи лучше, что ты не знал, что выбрать: подстрелить меня, чтобы плыть спасать, или просто застрелить и наплаваться в удовольствие…

Он бы нашел еще немало точных сравнений, но как раз в ту минуту, когда майор фон Морунген собирался приступить к кульминационному моменту своей обвинительной речи, вода позади него забурлила, вскипела и устремилась к берегу. В образовавшейся воронке, метрах в двадцати от песчаного пляжа, показалась огромная голова – нечто среднее между акульей и крокодильей – на длинной и мощной шее. Чудовище совершило стремительный рывок к стоящим на берегу людям, и во все стороны полетели брызги. Часть из них попала на разгоряченную спину Дитриха, заставив его вздрогнуть и обернуться.