Белый дракон (№1) - Дракон Третьего Рейха

Здоровяк Диц слегка обиделся, но уступать не собирался:

– К дьяволу приличия! Я теперь в любую мирную избушку соглашусь войти только не вылезая из танка и не снимая гусениц.

– Тс-с-с… – перебил его Морунген. – Тихо. Смотри, вон там, видишь? Кажется, это кабанчик в земле роется.

– А вон там – еще один.

– Какой пухленький! Цып-цып-цып…

– Тише, не спугните.

– И вон еще, и справа. Да здесь их целое стадо! Дай мне на минутку твой пулемет.

– Кто-то говорил, что на охоте это неприлично.

На минуту фон Морунгену показалось, что железная германская дисциплина, не выдержав тягот испытаний, ослабла и начинает падать. В иное время он бы пресек это в зародыше, но теперь упитанный кабанчик был несравнимо важнее.

– Генрих, – прорычал он грозным шепотом. – Не до шуток сейчас, давай сюда свою пушку. – И, уже щурясь в прицел, добавил: – Мы с тобой на военной охоте. Надеюсь, эти несчастные свиньи нас простят.

Мирную тишину, нарушаемую только идиллическим похрюкиванием питающихся кабанчиков, разорвал тяжелый рокот длинной пулеметной очереди. С душераздирающим визгом кабанчики заметались по поляне, а затем стремительно вскарабкались вверх по стволам деревьев и исчезли в пышных кронах.

– Мы это видели? – уточнил Дитрих сипло.

– Что?

– Ну, это… И-и-и-и-и-и, и – и-и-и, а потом – по деревьям.

– Я – видел.

– И как?

– Ну и кабанчики у них.

– Шустрые, – с трудом выдавил из себя майор. – Но это, наверное, были не кабанчики. Хотелось бы надеяться.

– Да, я того же мнения, господин Морунген, – облегченно вздохнул Генрих. – И то сказать, – где это видано, чтобы приличные свиньи по деревьям скакали? Они вообще могут быть несъедобные.

– И вредоносные. Ладно, держи пулемет. Пойдем посмотрим, поищем что-нибудь еще.

– Может, не стоит? – уточнил осторожный Генрих.

Майор сунул указующий перст в надраенную пуговицу подчиненного:

– Надо, Генрих, надо. Не возвращаться же нам с пустыми руками. Хоть каких-нибудь плодов соберем, сейчас как раз… – он беспомощно огляделся и нервно промокнул лоб белоснежным платком, – июль.

Диц поднял правую бровь.

– Наверное, июль, – уточнил майор.

Диц хмыкнул.

– Не позднее августа, я думаю.

Диц пожал плечами.

– Вероятно, где-то между июнем и сентябрем. – Морунген спрятал платок и продолжил уже увереннее: – Да чихать на сезоны! Должно же в этом лесу расти что-нибудь съедобное.

Генрих демонстративно окинул взглядом верхушки деревьев, в которых все еще копошилось и похрюкивало невидимое стадо:

– Должно, должно. Один плод я могу назвать наверняка.

– А кстати, – оживился майор, – помнишь, метров сто назад мы прошли мимо дерева с крупными красными плодами?

– Невысокое, по правую руку от тропинки? Нет, не помню, – твердо отвечал Диц, – и вам не советовал бы.

– Ты взял что-нибудь сумчатое? – проигнорировал его тревоги бравый командир.

– Кенгуру, что ли? – усомнился Генрих.

– Емкость сумчатую, болван!

– Так точно, господин майор: два подсумка с лентами к пулемету.

– Если найдем фрукты или ягоды, тебе придется намотать ленты на себя. Генрих! Не паникуй. Я чувствую, как во мне медленно, но неостановимо разрастается талант хозяйственника.

– Как скажете, – недовольно пробормотал Диц. – Господин майор, может, нам взять левее или правее, а то этот чертов кустарник никогда не закончится.

– Нам ли с тобой, Генрих, пасовать перед трудностями, – пропел труженик леса.

– Господин майор, вот вы меня не слушаете, а я не то чтобы жаловался, но хочу сказать, что рука, которую я расцарапал о шипы в этих кустах, так распухла, что пальцы на ней не гнутся.

– А ну-ка дай посмотреть твою руку.

Повертев пострадавшую конечность и попытавшись согнуть пальцы, стремительно приобретающие сходство с сосисками по-кайзерски, Дитрих вынес вердикт:

– Видимо, в шипах сильный яд. И что он призван охранять?

Он аккуратно притянул к себе одну из веток, разглядывая шипы и округлые образования на отростках, похожие на шишечки хмеля, но несколько большего размера.

– А это еще что за зеленые пампушки? Есть у меня одно подозрение, Генрих. Давай-ка сюда свой пулемет.

Умостив шишку на прикладе, он стукнул сверху рукояткой пистолета. С аппетитным хрустом плод раскололся, обнажив белую мякоть – ароматную и приятную на вкус.

– Точно! Я так и знал, Генрих, это орехи, бросай пулемет, вынимай ленты, будем собирать их в подсумки.

– Ну вот, теперь еще вам не хватало пораниться и распухнуть для полного счастья.

– Ювелирно, ювелирно, и никак иначе: опухших рук нам достаточно.

Какое-то время молча пыхтели, решая продовольственную проблему.

– Генрих! – подал голос майор, взваливая на плечо пухлую сумку. – Забирай пулемет, и пошли в лагерь. Наши, наверное, уже волнуются.

Диц огляделся и обнаружил полное отсутствие пулемета

– Так точно. – И стремительно удалился в близлежащие заросли.

Морунген внимательно изучал компас, а потому на халатное отношение к оружию не отреагировал.

Он ощущал дискомфорт оттого, что не мог установить, где находится; переживал за судьбу экспериментального танка, а еще пуще – за свою собственную, буде случится клятый танк загубить в здешних чащобах. И однако, как ни парадоксально было это чувство, командировка нравилась ему все больше и больше. Будто Дитрих фон Морунген наконец попал в свою собственную легенду. Никакой идеологии, никакого начальства, никаких тупиц из гестапо, так и шныряющих туда-сюда… Только ты и твой противник.

Как раз на этой воинственной мысли Дитрих и осекся, заслышав в кустах шорох и легкое потрескивание веток. Он выхватил пистолет, присел на корточки, затаился. Высунулась из пышных зарослей взволнованная голова Генриха:

– Господин Мо…

Властная ладонь зажала ему рот. Носом, бровями и глазами майор недвусмысленно указал направление, в котором располагалось нечто неведомое и уже потому опасное.

– Это партизаны?

– Не знаю, но танк в той стороне.

– Действуем так: я спрошу пароль, если ответа не последует, бросай в ту сторону гранату. После взрыва может начаться стрельба, тогда бросай вторую, и по моей команде бежим к танку.

Набрав полные легкие воздуха, Морунген рявкнул:

– Пароль!

Никакого ответа. Генрих размахнулся и швырнул гранату. После оглушительного взрыва лес затих. В зарослях воцарилась тишина.

– И чего мы добились?

– Теперь что делать, господин майор? – поинтересовался Генрих.

– Тихо, ни единого звука. На партизан это не похоже. Обычно в ответ они сразу стреляют или ругаются матом, а чаще все сразу. Разве что могли сбежать, но ни криков, ни топота, ни треска. Загадочное явление. Хочешь не хочешь, а придется посмотреть, во что мы бросали гранатой.

Диц непочтительно вцепился в командирскую штанину:

– Темно, господин майор. Что мы там увидим? Лучше к нашим идти, пока живы.

– Отставить пререкания! Я вперед, ты прикрываешь, все ясно? Выполнять!

– Есть выполнять.

Опасности все не было, а Генрих был так грустен, что сердце доброе майора дрогнуло.

– Пойми, Генрих, я спать спокойно не смогу, пока не узнаю, что шуршит в лесу, в двухстах метрах около моего лагеря.

Метров тридцать они преодолели образцово по-пластунски. И в конце пути достигли воронки, с края которой свешивалось что-то длинное, скользкое, толстое и без признаков жизни. Стемнело уже настолько, что для опознания длинного и скользкого потребовалось включить фонарик. В его желтоватом свете глазам ошарашенных немцев представилась во всей красе гигантская змея, шкура которой была расписана самым замысловатым образом.

– Молодчина Генрих, метко бросаешь! Мы с тобой оглушили огромный, вкусный кусок мяса! Представляешь, с каким трофеем мы вернемся к ребятам.

Он попытался приподнять над землей мощную треугольную голову.

– Сколько же это здесь килограммов? Вот и ужин. По возвращении закатим пир!

– Как можно есть такую гадость? – скривился Диц. – Мы же не французы.

– Генрих, дружище, при чем здесь французы? – не смутился майор. – Ты когда-нибудь ел курятину?

– Курятину, уточняю. Курятину, а не змеятину.

– Перед тобой, Генрих, лежит типичный представитель куриного племени.

Генрих понял, что он перестает что-либо понимать.

– А ведь это все-таки змея. Возможно, ядовитая.

– Правильно, но я не читаю тебе курс биологии, а говорю о вкусовом родстве, понимаешь?

– Нет, не понимаю. Точнее, догадываюсь, но заявляю, что есть эту мерзость не стану. – Тут перед глазами Дица отчетливо нарисовалось змеиное филе на палочке, жареное, шипящее, истекающее соком, и он поспешно добавил: – Разве что вы категорически прикажете. Попробую… Вы командир, а я солдат, кругом война, какая разница, от чего умирать?

– Ну, будет тебе краски сгущать, потом мне еще спасибо скажешь. Бери эту жирную бестию за хвост и пойдем обрадуем наших.

Бестия оказалась еще более упитанной, чем определили на глазок. Обратный путь в связи с этим оказался долгим, и пройти его, как предполагалось, бодрым маршевым шагом не удалось. Генрих пыхтел где-то далеко позади. Змеиный хвост, похожий на гибкую водосточную трубу, цеплялся за все, что попадалось на пути.

– Господин майор, я так больше не могу, надо передохнуть. Этот монстр меня доконает.

– Великолепная мысль, – выдохнул Дитрих.

– Вот зараза, – пожаловался Диц на змею. – И патроны врезались чуть ли не до самых костей.

«Зараза» увесисто плюхнулась на землю.

– Не скули, старина, на войне как на войне. Мы солдаты, к тому же есть повод веселиться – идем к своим с шикарным трофеем. Все будет нормально.

– А до наших еще далеко идти?

– Думаю, по прямой эдак метров сто, не больше.

– А на самом деле?

– Кто может сказать?

Генрих потыкал валяющуюся на земле змею носком ботинка.

– Мягкая еще, не околела. Кажется, взрыв ее только оглушил. А что, господин майор, если она придет в себя прежде, чем мы дотащим ее до лагеря?

– Не нервничай, она уже у нас в руках. Куда ей деваться от двух бравых немецких парней? Мы что, с ней вдвоем не справимся?

– Не уверен, она такая здоровенная.

– Лучше съешь орешек.

– Нет, спасибо, я лучше по нужде схожу.

– Валяй, только быстро.

Но не успел Генрих отойти на десяток шагов и прочно и основательно утвердиться за деревом, в стороне, где остался Морунген, послышались шум, возня, нечленораздельные выкрики и возмущенные вопли майора. Не в силах прервать процесс, Генрих мог только волноваться за драгоценную особу командира. Пока он волновался, до его ушей донесся звук пистолетного выстрела, опять шум и беготня, немецкая ругань, которую невозможно спутать ни с чем другим, и в довершение всего – длинная пулеметная очередь. На ходу застегивая штаны, Диц устремился к месту событий.

– Я так и знал, я так и знал, что эта змея очухается и задаст нам перцу.

Морунген обиженно стоял под деревом. Пейзаж удачно декорировали стреляные гильзы. Все вокруг было вытоптано так, словно неутомимое стадо кабанчиков спрыгнуло на лужайку попастись-порыться в земле. Змеи не было. Сумка с орехами таинственным образом исчезла.

– Не стреляйте, господин майор, это я, Генрих! – возопил Диц. – Вы целы? С вами все в порядке? Что здесь произошло?

Дитрих швырнул на землю ни в чем не повинный пулемет. Казалось, он (майор) дымится от злости.

– Лучше не спрашивай. Какие-то лесные сволочи отобрали трофей! Ну надо же. Кто бы мог подумать?!

– Тихо, наверное, это были партизаны.

– Какие партизаны? Типичные обезьяны, с ног до головы волосатые, аж жуть берет.

– Чего вы хотите, если у них тут свиньи по деревьям бегают! – попытался утешить Дитриха верный Генрих

– Я одного, кажется, застрелил. Надо посмотреть там, среди кустов.

– Здесь ничего нет, господин майор! – доложил Диц, обследовав заросли.

– Значит, они его успели подобрать, когда разбегались.

– Вряд ли. Следов крови тоже нет.

– Несуразица какая-то, – нервно вышагивал Морунген по мягкому мху. – У меня сложилось впечатление, что они бросились наутек при первых звуках выстрелов, хотя я точно видел, что их было не меньше десятка, если вообще не больше. По идее они меня должны были сразу убить, а получается, что я один обратил их в бегство. – Тут мысль его совершила причудливый виток и потекла по иному руслу: – Ну надо же, столько возиться с этой змеей и потерять у самого лагеря!

– Не расстраивайтесь, господин Морунген, – ласково зажурчал Генрих, подхватывая Дитриха под локоток и устремляясь в сторону танка. – Вы живы, и слава Богу. А змея, черт с ней, с этой змеей. Пусть они ей подавятся, заразой, а мы с вами другую поймаем, еще жирнее и вот такого размера.

– Ну, твари волосатые, – не унимался Морунген. – Я этого так не оставлю.

– Партизаны – что с них взять? Они, наверное, так оголодали, что готовы рисковать жизнью ради еды, а у нас с вами другие идеалы, за них и воюем. Вы сегодня такой герой – сами змею поймали, сами партизан разогнали. А вот помните, вы мне выговаривали: зачем гранаты взял? Хотел бы я посмотреть, как вы эту рептилию пух-пух из пистолета.

– Да… В этих русских лесах… Впрочем, как и в реках, зверье водится, – черт знает что. Сюда не то что с ружьем, с фаустпатроном соваться страшно.

Впереди раздался грозный голос Вальтера'

– Стой, кто идет?!

– Свои – рявкнули немцы.

– Если свои, назови пароль.

– Вальтер, кончай издеваться. Это же мы, твой родной командир и тот человек, который намылит тебе шею, как только до нее доберется.

Щелкнул затвор.

– Стой, стрелять буду!

– Хорошо, хорошо, – довольно пробурчал Морунген (дисциплина!), – пароль – «Белый дракон».

– Проходи!

Спустя несколько минут экипаж живо делился впечатлениями.

– Согласно моим наблюдениям за дорогой, господин майор, докладываю: за время вашего отсутствия с севера на юг по ней прошли четыре формирования каких-то волосатых оборванцев, причем некоторые предпочитали идти лесом. Это я разглядел в ваш бинокль, – браво отрапортовал Клаус. И, опережая вопросы майора, добавил: – Кстати, с ним все в порядке, он снова лежит на положенном месте.

– Молодец. Так, что за формирования ты видел? Может, это были беженцы?

– Никак нет, господин майор, они были вооружены. Правда, довольно странным оружием, я бы сказал довоенным… то есть первобытным.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну луки там всякие, дубинки, топоры, несколько мечей, а в основном – копья и ножи.

– И к каким войскам принадлежали эти «бойцы»?

– Трудно сказать, господин Морунген. Я не видел никаких опознавательных знаков.

– Волосатые, говоришь, оборванцы? – задумался майор.

– Да, а что?

– А то, что, очевидно, они и сперли наш ужин, – с горечью поведал Дитрих. – Причем, что досадно, деликатесный, а главное – редкий ужин, которого, могу побиться об заклад, тебе ни разу не доводилось пробовать.

– А что вы добыли? Нет, не говорите, на голодный желудок лучше не знать.

– Это точно. Иди возьми у Генриха орехи.

Подошел Треттау.

– Ну и страна, – пожаловался ему Морунген, – похлеще дикой Африки: с кем воюем, сами не разберем, – дамы в валенках, солдаты с копьями, в лесах динозавры. Осталось Сталина в галошах встретить.

Вальтер, наслышанный от Генриха о подвигах во время охоты и наслушавшийся пулеметной и пистолетной пальбы, на диво спокойно осведомился:

– Кстати, о дамах. А куда, господин майор, делась та русская? Разве вы ее отпустили?

– Да нет, не отпускал, – сонно пробормотал Дитрих. – Она сбежала по собственной инициативе. А может, ее дикари в плен взяли – роскошная фрау, если одеть ее по французской моде.

– Какой плен? Они же соотечественники!

– А черт их знает, этих русских. Их только СС понимает.

– Радиосвязи нет по-прежнему, – грустно сказал Вальтер.

– Угу… Откуда же она появится, если мы тут одни?

Радист присел на корточки возле командира, уныло грызущего орех: ни дать ни взять – белочка на привале.

– Почему вы так думаете?

– Мы радикально оторвались от фронта, это и зайцу понятно. Вот слышишь?

– Что? Я ничего не слышу.

– Линию фронта за сто километров слышно, где бы ты ни находился: если не авиация, так артиллерия, если не артиллерия, так что-нибудь другое, но грохочет зверски. Война безусловно предполагает сильный шум по ночам. – Он печально повертел головой и продолжил: – Должны быть видны осветительные и сигнальные ракеты, всполохи взрывов в ночном небе. А здесь даже бомбардировщики ни разу не появились. Я уже не говорю об остальной авиации. Дорога целехонькая. Ни воронок, ни осколков, ни стреляных гильз, следов машин и другой техники – ни-че-го. В активе – пара убитых «рыцарей» среди развалин харчевни. В общем, мы здорово вляпались. Главное, странно, что они нас не заметили и, кажется, вообще нами мало интересуются. Танк не иголка, к тому же мы постоянно шумим. Нас можно было засечь триста пятьдесят раз с любого наблюдательного поста, пока мы ехали по дороге и поднимали тучи пыли…

– Логично.

– Но и это не самое интересное. Положим, мы действительно находимся в тылу, не важно в каком. Тогда почему твоя радиостанция, помимо наших переговоров, не ловит разговоры местных? А? Как ты это объяснишь?

– Ну, я думал, что… Откровенно говоря, не знаю.

– Полагаю, Вальтер, что мы вообще не в тылу. А вот где – это нам еще предстоит выяснить.

Утро следующего дня наступило бессовестно и внезапно. Несколько голодные, но бодрые танкисты привели себя в порядок и собрались вокруг командира, дабы выслушать его речь о дальнейшем поведении и действиях экипажа в расположении «терра икс».

Морунген выступал перед подчиненными, стоя на танке:

– Значит, так, многое переменилось, стало неясным и даже необъяснимым, но, как говорят в Германии: «Немец и в Африке немец!» Пока в наших сердцах жив фюрер, его дело не умрет и мы – его доблестные солдаты – обязаны сражаться с кем угодно и где угодно за великие идеалы немецкой нации! Посему путь наш продолжается, мы наступаем, а враг будет разгромлен и побежден! Для победы у нас есть все: оружие, боеприпасы, топливо, арийская закалка и даже исправный компас! Одному Богу известно, каким образом это все получается… – Тут ученый на минуту взял верх над военным, и Дитрих углубился в теорию: – Но хотя нет радиосвязи и часы остановились, зато баки у нас полные, снаряды и патроны не тронуты.

Правда, мы слегка проголодались и не знаем, где находимся. Но это не повод для пессимизма, а знак судьбы… в населенном пункте, эти, как их… (тут Морунген сморщился, припоминая и бормоча: Белокочки, Белобочки, Белодверки… радостно озаряясь) ах вот – Белохатки! ИХ мы обязательно найдем, чего бы это нам ни стоило! А пока все убедились, что вокруг полно врагов…

– Волосатых партизан! – подсказал Ганс.

– Да, волосатых партизан, с которыми нам предстоит покончить, не то нас ждет несмываемый позор или голодная смерть. Все по местам, отправляемся немедленно!

Как гласила бы народная немецкая мудрость: пятеро голодных танкистов куда страшнее сытой армии, и практика это подтвердила.

ЧАСТЬ 2

Совсем другая глава

Сложные проблемы всегда имеют простые, легкие для понимания неправильные решения.

Треск. Грохот. Шум падения.

Кряхтение. Кашель Нечленораздельное бормотание.

И все это безобразие окутано изумрудно-зеленым нежным свечением

– Шо то було? – произнес требовательный голос.

– А Бог его знает.

– Запомни, Жабодыщенко, раз и навсегда Бога нет.

– Понял. А шо ж то було?

– А хрен его знает…

Не так уж и пусты были многострадальные Белохатки в тот самый день и час, когда гордый красавец танк внезапно атаковал их.

В сарае, пристроенном к избушке деревенской колдуньи Гали, как раз затаился небольшой партизанский отряд.

Возможно, вы скажете, что пять человек вовсе не партизаны, а тем более не отряд, но это глубокое заблуждение. Именно означенное воинское формирование, в состав которого входят: командир Тарас Салонюк, снайпер Микола Жабодыщенко, подрывник Василь Сидорчук, автоматчик Иван Перукарников и боец Колбажан Маметов, чьего имени никто в отряде толком произнести не мог, – и удерживало высоту 6, тормозя продвижение войск вермахта на данном участке пути.

Словом, это была очень грозная сила.

В момент столкновения танка и Галиной избушки грозная, однако ничего не подозревающая сила устраивалась на ночлег в сарайчике, прилегающем к домику с противоположной от поля стороны. Оставив тоскливого Жабодыщенко первым стеречь покой и сон товарищей по оружию, они собирались отдохнуть после славного ратного труда на благо родины, каковой выражался в подрыве стратегически важного моста через реку.

Подорвав сие достижение инженерной мысли (а у обитателей Белохаток уже давно руки чесались это сделать), Салонюк был уверен, что этой ночью немецким танкам сюда не добраться. Что же до бравой германской пехоты, то благоприобретенный опыт давно уже отучил ее соваться куда-либо без прикрытия мощной брони. И посему партизаны вполне могли отдыхать с чистой совестью и чувством глубокого морального удовлетворения за гадость, учиненную фашистским захватчикам.

Домик Гали, слывшей на хуторе ведьмой, выбрали неспроста: во-первых, он находился в отдалении от самого хутора, на краю леса. Дальше уже начинались болота, и, вероятнее всего, немцы сюда не должны были бы соваться. Кто ж, находясь в здравом уме и твердой памяти, полезет в чащобы и топи? Во-вторых, именно отсюда было удобнее всего в случае непредвиденной атаки «огородами, огородами – и уйти к Котовскому». Правда, пришлось бы пересекать заснеженное колхозное поле, но и это было на руку отряду Салонюка. Ведь поле еще с прошлых малоурожайных лет было завалено промороженными до каменной твердости кучами некондиционных бурачков, которые не смогла одолеть даже хуторская скотина, а кроме того, осторожным немцам во всяком русском поле виделось минное.

Как известно, двум гениальным мыслям удается столкнуться лбами именно в том месте, где дело доходит до выбора. И Морунген выбрал этот же дом из соображений безопасности – на тот случай, если основные силы красных расположены на хуторе.

Партизаны не успели даже сообразить, почему таким знакомым кажется им приближающийся и усиливающийся рокот, как стену нестойкого сарайчика сотряс мощный удар.

Как ошпаренные, выскочили они на улицу и застыли на месте.

Прямо у них на глазах огромный танк, педантично выкрашенный в зимний камуфляж – абсолютно, кстати, незнакомый танк: не «Тигр» и не «Пантера», а машина гораздо более мощная и, судя по всему, опасная, – въехал в стену Галиной избушки. После чего окутался весь изумрудным сиянием неизвестного происхождения и… исчез.

Исчез танк тихо и безропотно: ни криков, ни грохота, ничего подозрительного. Только шелестел ветер в тонких ветках вербы, потрескивал легкий морозец, и о реальности происходящего свидетельствовали лишь следы гусениц танка – непривычно широкие и глубокие, обрывающиеся будто бы на полуслове.

Салонюк потрясенно оглядел опустевшую местность и перевел дух. До него медленно доходило, что и он сам, и находящиеся в его подчинении бойцы были на волосок от смерти. Вынырнувший из ниоткуда и укативший в никуда танк мог стать жирной точкой в последней фразе их славной биографии.

– Уф-ф! – сказал командир и невозмутимо опустился в ближайший сугроб.

Ноги повиноваться отказывались.

Лишенный такого живого воображения Жабодыщенко подскочил к нему и начал вытягивать начальство из снега, полагая, что ему (начальству) там не место. Не положено командиру партизанского отряда сидеть в снегу в полуобморочном состоянии, ибо тогда бойцам остается только коллективное помешательство на почве пережитого.

Пыхтящий и сопящий Микола Салонюка не взбодрил и не успокоил.

– Ну ж бо ото як в сказци про три порося: яку вони хатынку не построять – вовк все спортить! Жабодыщенко! А що ты мени дыхаеш в вухо, як бегемот на переправи? Николы не сказав бы, що ворогу ця халупа приглянеться… – Тарас почухал в затылке и, обращаясь к одинокой вербочке, сообщил: – Як мудро казав генерал Шкрабалюк: николы не кажи николы, бо в житти таке бачити доведется, що потим на себе дивишься и почуваешь, як ота дурна свыня на карнавали у папуасив.

– Во и я кажу: тильки-то почув цей гром, здалося мне шось недобре, – встрял Жабодыщенко.

Салонюк попытался отцепить подчиненного от рукава своего ватника:

– Що ты в мене вчепывся, як рак? Какого дидька лысого ты тут робиш? Я ж тоби наказав буты на посту с того боку хаты!

– Товарыш Салонюк, – обиделся Жабодыщенко, – да с того боку никого нема та ничего не видно, окрим бисова зимового лиска. От я и решив вам про це сказати… Та не успив. И як ця клята танка подкралася до нас, не розумию!

– Через такий талант, як ты, Жабодыщенко, у мене життя як у собаци на перелази. Ось зараз щось треба робыть, а ты заместо того трындиш, мов склянка. Годи чавкаты своим ротом, хапай гвинтивку та добряче с хлопцами тукайте, куды фашист заховався!

Молчавший до сих пор Перукарников горестно вздохнул, подхватывая автомат:

– Эх, говорил мне ефрейтор Бурулькин: не наливай кашу в флягу, а я его не послушал.

Это заинтриговало Жабодыщенко.

– Ну и шо було потим?

– А ничего. Пришлось выкинуть на следущий день. – И нырнул под нависающее бревно.

– Кого, кашу чи флягу? – устремился следом Жабодыщенко.

– Да все – и кашу, и флягу, потому что стали они навеки неразлучны, как вот мы с тобой и наш ротный миномет, будь он неладен.

– Ну и до чого тут миномет? Не розумию. Ты про кашу кажи, шо ты з ней зробив?

Но истории многострадальной каши не суждено было завершиться этим прекрасным морозным утром.

Изумрудно-зеленое свечение, гораздо более необычное, нежели вареная перловая крупа, вытеснило из головы партизан все посторонние мысли.

– Товарищ Салонюк! – заорал сообразительный Перукарников (у которого, заметим в скобках, был инженерский диплом). – Вам на это стоит посмотреть, а то, сдается мне, оно вот-вот исчезнет!

Жабодыщенко, открыв рот, доверчиво глазел на чудо:

– Матинка ридна, шо ж воно таке?!

На желтом крашеном полу была небрежно начертана магическая пентаграмма, из центра которой волнами расходился необычайный зеленый свет. Во всяком случае, Мулкеба безошибочно признал бы в этом рисунке пентаграмму, а вот ушлый Салонюк – хотя таких умных слов не знал – с интересом его разглядывал:

– Це якийсь Галин ведьмацкий малюнок. Мабуть, щоб до хаты никто не совався. Бачите, фрицу вже хана, вид него одно зелене марево осталось.

Маметов испуганно затараторил:

– Командира, командира, не можно нам здесь стоять, шайтан больно злой! Моя, твоя, вся наша отряда пропадать! Маметов никогда Ташкент, Малика, мама не видать! Бежать надо!

Сияние, словно почуяв неладное, начало то вспыхивать, то угасать, словно давало понять, что вот-вот должно произойти НЕЧТО. Салонюк отступил на шаг и прикрыл лицо рукой.

– Маметов дило каже: зараз нам треба звид-сы тикаты, бо поперетворюемося в яких-небудь летучив тварив! Галя и не на таке здатна.

Первым поддался панике Сидорчук. Отдавливая ноги Перукарникову и Маметову, он ломанулся к выходу, приговаривая:

– Тикаем, тикаем, хлопцы! Здоровше будем.

В этот момент сияние вспыхнуло и с оглушительным треском охватило всех присутствующих, будто заграбастало мягкими и теплыми лапами. На краткий миг у партизан потемнело в глазах, а когда они снова обрели способность четко видеть, то выяснилось, что зеленый свет исчез, равно как и избушка с разрисованным полом, и зима, и родной хутор Белохатки.

Они обнаружились в неизвестной местности валяющимися посреди летнего – благоухающего и цветущего – поля.

Перукарников выбрался из-под лежащего на нем Сидорчука:

– Вот черт, едва зенки не повылазили. Фу, жарища как в аду… – И стал расстегивать телогрейку.

Маметов сидел среди цветов, крепко сжимая в руках автомат:

– Командира! Моя умирать – или уже в Ташкенте?

– Та, може, и в Ташкенте, – рассудительно заметил Салонюк, протирая глаза. – Бис его знае! Судя з того, що я почуваю себе, як яечня на сковороди, то або в пекли на тому свити, або у Маметова на батькивщине.

– Чур мене, чур, чур, нечистая… – перекрестился Жабодыщенко.

– Ну що ты бормочешь, що ты бормочешь, – скривился командир. – Це робыты вже пизно. Зараз це не допоможе! Треба хочь якусь оборону зайняты для проформу.

Очевидно, с этой целью он перевернулся на живот и стал осторожно осматриваться. Перукарников подполз поближе.

– Товарищ командир, похоже, ничто нам не угрожает, кроме этой чертовой жары. Может, устроим осмотр личных вещей да переоденемся потихонечку… пока снова не похолодает?

Салонюк собрался было возражать, но утер рукавом льющийся по лицу пот и пробормотал:

– А бис с тобой, може, ты и правый! Все передягаемося! Та винтовки держати напоготови!

Спустя полчаса они сидели в тех же разноцветных ромашках и пытались уразуметь происходящее.

– Чует мое серденько, – доверительно поведал Салонюк, – що тут без Галиных выкрутасив не обийшлось. Де мы, кто мы, що це?

Риторические вопросы – штука сложная и непонятная. Во всяком случае, Маметов их не признавал вообще.

– Это я, – с готовностью откликнулся он, – красноармейца Маметов, и тут как дома, тепло, хорошо, можно трава собирать, варить, чай пить.