В эти капканы попадались люди самых разных занятий, представляющие все уровни общественного положения. У каждого свои причуды, и, если желаешь услышать мое мнение, любой паренек с такой вот «голубенькой» причудой, которой он вынужден время от времени потакать, рано или поздно примется искать подходящую общественную уборную или какой другой вонючий пятачок, где шастают гомики. По-моему, это вроде прелюдии к любовной игре, способ распалить похабный трепет. В свое время я перебеседовал с миллионом голубков, так вот, многие из них признавались, что, даже имея возможность получить удовольствие наедине с осмотрительным и неболтливым дружком, тем не менее от случая к случаю ощущали настоятельнейшую необходимость отправиться на поиски приключений в подобное местечко. Не знаю почему, но только знаю, что так оно и есть. Беда в том, что тут, как я уже говорил, можно нарваться на совершенно добропорядочного с виду парня, респектабельного супруга и все такое, и, если он раскусит, что ты из полиции, сукин сын делается невменяем. Вдруг в его башке рисуется крупный скандал, а мамочка с детишками и все знакомые уже читают на первой странице «Лос-Анджелес таймс» про то, что старина Херби оказался на поверку грязным педом. Вот что творится в его расплавившихся от страха мозгах. Так что с ним надо держать ухо востро. Бери ты его за убийство, он бы и близко так не паниковал. И не был бы столь опасен. Этот хрен буквально готов тебя прикончить, лишь бы убраться подобру-поздорову. И слушай мой совет: нечего рисковать своей шкурой ради какого-то паршивца, за поимку которого в суде тебя никто не наградит даже плевком. Знаешь, что причитается голубю, угодившему на скамью подсудимых? Около пятидесяти долларов штрафа, только и всего. Иначе ему пришлось бы ждать сотни лет, прежде чем суд разберется с его предшественниками и дойдет очередь до него. Но они, голуби, ни о чем таком даже не подозревают, а если не подозревают, значит, и не думают об этом тогда, когда ты их арестовываешь, а вместо этого каждый из них думает лишь о том, как бы от тебя улизнуть. Короче, все они чокнутые, если б было не так, они бы вообще никогда не очутились в этих чертовых сортирах и не угодили бы в наш капкан. А потому будь осторожен, когда расставляешь голубям силки.

— Буду, — сказал Рой, чувствуя, как бешено заколотилось сердце. Он не был готов к тем опасностям, что подстерегали его на службе в полиции нравов. Когда он прознал, что получает сюда назначение, он смутно представлял себе лишь девчонок да выпивку. Сейчас он вспомнил, что за два года работы полицейским ему, по сути, так и не доводилось участвовать в сколько-нибудь приличной драке. Несколько раз пришлось помогать напарнику валить кого-нибудь на землю и без особого труда надевать на него наручники. Но он никогда по-настоящему не ударил человека и никогда не был избит сам. А у сотрудника полиции нравов нет даже дубинки при себе.

— Ты носишь с собой кастет? — спросил Рой.

— Уж будь уверен, — сказал Гэнт, задирая рубашку и показывая черный кастет с зазубренными краями, торчавший у него из-за пояса.

— Может, и мне стоит прикупить, — сказал Рой.

— Думаю, совсем не помешает, — кивнул Гэнт. — Иногда наши парни уясняют на собственной шкуре очень полезные вещи. То, к примеру, что захват, который учат тебя в академии выполнять на счет раз-два, похоже, никак не применим, если ты скользишь, изгибаясь, будто змея, по облитому мочой кафельному полу в каком-нибудь сортире заодно с потным, как боксерская подмышка, голубком; или если борешься в темном гостиничном коридоре со сводником какой-нибудь стервы, а твой напарник знать не знает, где тебя черти носят.

— После всего, что ты порассказал, эта работка не кажется чересчур приятной, — слабо улыбнулся Рой.

— Я только говорю о худшем из того, что может стрястись, — сказал Гэнт. — Обычно такое случается с юными горячими головами, с дикими борзыми, вроде Ранатти и Симеоне. Ну а ты держись старых бывалых псов, вроде меня, и все обойдется. Пусть мы не повяжем стольких, скольких успеют эти ребята, зато домой каждую ночь будем возвращаться целыми и невредимыми.

Гэнт остановил служебную машину неподалеку от парка, и они пошли к живой изгороди, окаймлявшей пруд с южной стороны. Там они нашли Ранатти и Симеоне. Растянувшись на травке, те курили и швыряли жареными кукурузными зернами в шипящего черного гусака, который хоть и принимал их подношение, но откровенно презирал обоих за чересчур назойливое милосердие.

— Всем на дармовщинку наплевать, — сказал Ранатти, указывая сигаретой на свирепого гуся, пресытившегося кукурузой и враскачку направившегося к дальней кромке воды.

— Ну что, поохотимся или проверим капканы? — спросил Гэнт.

— Как пожелаешь, — пожал плечами Симеоне.

— А как пожелаешь ты, Рой? — спросил Гэнт.

— Черт, почем я знаю, я ведь еще зеленый, — сказал тот. — Шляться по парку, прикидываясь педиком, — это и есть «охотиться»?

— Нужно лишь притвориться доступным товаром, — сказал Симеоне. — Вовсе не обязательно носиться по всему парку и звенеть монетами в кармане брюк. Просто разгуливай себе и трави байки с голубками, что клюнут на тебя. Обычно один или двое из нас охотятся под деревьями, а еще парочка где-нибудь выжидает. Если тебе сделают предложение, веди голубя к месту встречи, точнее — к засаде. Скажи, что у тебя здесь рядом машина или квартирка, или наври с три короба чего-нибудь еще. Только доставь его к нам, а там уж мы навалимся всей гурьбой. Никто никогда не берет голубя в одиночку.

— Я уже ему объяснял, — сказал Гэнт.

— Ну а коли брезгуешь играть роль гомика, за что я, кстати, нисколько тебя не виню, сам того не выношу, — что ж, в таком случае можно проверить капканы, — сказал Ранатти. — Тут тебе понадобится только глядеть на то, как они меж собой распутничают. Фактически ты с ними и не общаешься, не то что во время охоты.

— Давайте проверим капканы, — сказал Рой.

— Вы как предпочитаете, сидеть внутри или снаружи? — спросил Симеоне у Гэнта.

— Снаружи. А ты как думаешь?

— Ты хотел от него чего-то другого? — спросил Ранатти.

— Он уважает старших, — сказал Гэнт, и они побрели через парк. Вечер был теплым и по-настоящему летним, легкий ветерок, бегущий от пруда, приятно холодил Рою лицо. Почти все утки уже спали. Здесь, в стороне от неукротимого потока машин и уличного шума, было тихо и покойно.

— Красивое место, — сказал Рой.

— Парк? — спросил Ранатти. — Конечно. Только кишмя кишит гомиками, ворами и всякими задницами. После наступления темноты никто из порядочного люда тут прогуляться не отважится.

— Кроме нас, — сказал Симеоне.

— Он ведь сказал «порядочного люда», — напомнил ему Гэнт.

— Периодически затемно сюда забредают всей семьей какие-нибудь простачки, приехавшие в наши края совсем недавно, но очень скоро они понимают, что почем. Прежде уборные запирались на ночь, но потом один мозговитый администратор парка решил оставлять их открытыми. Открытые сортиры приманивают голубей, словно мух.

— Голубых мух, — сказал Симеоне.

— Раньше по ночам их здесь крутилось не больше сотни. Теперь — не меньше тысячи, тьма-тьмущая. Возможно, мы закроем сортиры опять.

— Вон он где, — сказал Гэнт Рою и показал на большое оштукатуренное строение, расположившееся у рощицы из вязов, шелестевших листвой на крепчавшем ветру. — Там-то мы с тобой и переждем, Рой, за теми деревьями, — сказал Гэнт. — Когда они выйдут из капкана, мы их увидим, подбежим и поможем.

— Как-то раз, — сказал Симеоне, — мы тут вдвоем словили восемь голубков. Один из них жрал у другого, а еще шестеро окружили их и ласкали им все, что только попадало под руку.

— Настоящая цирковая акробатика, — сказал Ранатти. — Мы незаметно выбрались из капкана и ломали голову над тем, что же, черт подери, делать со всей этой восьмеркой. В конце концов Сим замечает около сарая с инструментами связку черепицы, тогда он засовывает к тем свою башку и орет: «Эй вы, голуби, все арестованы!» Потом захлопывает наглухо дверь и несется обратно к связке с черепицей, а как только кто-то из них пытается выйти наружу, начинает метать черепицей в дверь. По-моему, он забавлялся от души. Сам я побежал к телефонной будке, что на углу, и вызвал подмогу, и, когда сюда понаехали зебры, все восемь голубков так и торчали в нужнике. Ну а у стенки вид был такой, словно ее атаковал взвод пулеметчиков.

— Понял, почему я говорил держаться меня и тогда беда пройдет стороной? — сказал Гэнт, шагая к рощице, где им предстояло ждать. — Почему бы тебе не сходить с ними внутрь на какое-то время, а, Рой? Лучше один раз увидеть…

Ранатти вытащил из кармана кольцо с ключами и отпер висячий замок на двери огромного сарая с инструментами, пристроенного к боковой стене. Рой вошел в него, за ним последовал Ранатти. Он придержал дверь и после прикрыл ее за ними. Внутри было темно и мрачно, только в шести футах над землей, прямо под самой крышей, на стене виднелось пятно света. Ранатти взял Роя за локоть, повел его сквозь темень и указал на ступеньку и лестницу длиной фута в три, ведущую к светлому лоскуту. Рой поднялся по ней и заглянул через тяжелую решетку из толстой проволоки в уборную. Футов тридцать на двадцать, прикинул он. Если ему когда-либо придется предстать перед судом и отвечать на вопросы защиты по поводу произведенного ареста, среди них может оказаться и вопрос о размерах помещения. Четыре писсуара отделены от четырех стульчаков металлическими перегородками. Рой обратил внимание, что ячейки спереди не имеют дверей, а в перегородках между туалетами просверлено несколько глазков.

Какое-то время они ждали в полной тишине, затем Рой услыхал направлявшиеся по бетонной дорожке к уборной шаркающие шаги. В дверь ввалился старый сгорбленный бродяга, в руке он держал узел, который тут же, не успев войти, принялся открывать. Из грязного пакета он достал четыре винные бутылки и осушил каждую до дна, едва ли нацедив в общей сложности больше чем с полглотка. Потом сложил бутылки обратно в пакет, и Рой с удивлением подумал, какую они еще могут иметь для него ценность? Старик прошел, шатаясь, к последнему стульчаку, снял грязнющий пиджак, его качнуло, он врезался боком в стенку, выпрямился и стащил с огромной лохматой головы давно поникшую шляпу. Потом бродяга снял штаны и одним махом приземлился на стульчак. Эхо могучего взрыва потрясло уборную.

— О Господи, — прошептал Симеоне. — Повезло же нам с этой газовой атакой!

Мгновенно комната задохнулась зловонием.

— Боже ты мой, — произнес Ранатти, — тут запахи как в нужнике.

— А ты что, думал, сидишь в цветочном магазине? — спросил Симеоне.

— Эта работа просто унизительна, — буркнул Рой и пошел к двери, чтобы глотнуть свежего воздуха.

— Смотри-ка, у старого негодяя столько патронов, что хватит продержаться целую неделю, — сказал громко Симеоне.

Рой снова заглянул в уборную и увидел, что бродяга все еще сидит, притулившись к боковой стене, но теперь уже звучно храпит, а из-под дырявой майки его торчит увесистый моток туалетной бумаги.

— Эй, — позвал Симеоне. — Просыпайся, старый барахольщик. Вставай!

Бродяга шевельнулся, пару раз мигнул, но тут же опять закрыл глаза.

— Эй, он еще не успел крепко заснуть, — сказал Ранатти. — Эй! Старина! Проснись! Поднимай свою задницу и убирайся вон!

На этот раз бродяга вздрогнул, хмыкнул и, тряхнув головой, поднял веки.

— Ты, старая сволочь и мразь, ну-ка, катись отсюда к дьяволу! — закричал Симеоне.

— Кто это сказал? — спросил бродяга, склонившись вперед на стульчаке и пытаясь быстро оглядеть перегородку.

— Я сказал, Господь, — откликнулся Ранатти. — Убирайся к дьяволу!

— Ишь какой выискался, — сказал бродяга. — Ладно, обожди минутку.

Пока он с трудом влезал в свои штаны, Рой услышал шаги. В уборной появился бледный и нервный мужчина с залысиной на лбу и в темных очках с зелеными стеклами.

— Голубь, — шепнул Ранатти Рою в ухо.

Мужчина заглянул в каждую из ячеек и, увидев в последней только бродягу, явно не представлявшего для него интереса, подошел к писсуару в дальнем конце комнаты.

Бродяга не стал застегивать ремень на пряжку, а попросту обвязал его вокруг талии. Он водрузил свою поникшую шляпу на место, поднял сверток. Затем заметил у писсуара человека и опять положил сверток на пол.

— Здорово, Боже, — сказал он.

— Простите, не понял? — произнес мужчина, по-прежнему не отходя от писсуара.

— Разве ты не Боже? — спросил бродяга. — Разве ты не говорил, чтоб я убирался отсюда к дьяволу? Оно, может, я выгляжу и не очень, да только ни один сукин сын не скажет мне, чтобы я вынес свой зад из общественного нужника, слышишь, сучье отродье?

Пока тот в ужасе застегивал молнию на брюках, бродяга не спеша согнулся над свертком. Мужчина помчался, оскальзываясь, по мокрому полу уборной к двери. Бродяга швырнул в него пустой бутылкой. Разбившись о дверной косяк, она осыпала мужчину осколками. Бродяга заковылял к выходу и поглядел вслед спасавшемуся бегством врагу, потом вернулся за своим свертком и положил его себе на плечо. Шатаясь, но с торжествующей беззубой ухмылкой на устах, он вышел вон.

— Иногда на этой работе удается удружить людям, — сказал Симеоне, закуривая сигарету.

Рой предпочел бы, чтобы он не делал этого в душном и темном сарае.

Прошло еще минут пять, и снова послышались шаги. Высокий мускулистый мужчина лет тридцати вошел в туалет и направился к раковине, неторопливо и не оглядываясь по сторонам причесал вьющиеся каштановые волосы, тщательно исследовал широкий воротник зеленой спортивной рубашки, поверх которой был надет легкий свитер лимонного цвета, сидевший на нем ладно, как влитой. Потом прошелся мимо ячеек, не забывая заглядывать внутрь каждой из них, после чего оказался у того писсуара, где до него уже стоял другой, расстегнул молнию на брюках, но мочиться не стал. В темноте Ранатти кивнул Рою, но тот отказывался верить, что и этот тоже голубой. Мужчина так и стоял перед писсуаром, время от времени вытягивая шею к двери и вслушиваясь в звуки снаружи. Дважды Рою померещилось, что кто-то вот-вот явится на порог; зная теперь, чего ждет этот человек, зная наверняка, Рой решил, что вовсе не желает наблюдать за тем, что произойдет позже, когда сюда войдет еще один. Его и без того уже мутит, а по шее бегут мурашки. Он всегда полагал, что все педики женоподобны, а значит, легкоузнаваемы, и потому встретить здесь нормального с виду мужчину было для него потрясением. Его тошнило.

Вошел какой-то старичок. Рой не замечал его до тех пор, пока тот не пересек порог и не направился легкой походкой к первому писсуару. Было ему, пожалуй, не меньше семидесяти. Одет он был очень опрятно: синий костюм-тройка с неподбитыми плечами, синий галстук, повязанный поверх голубой сорочки. Седые волосы со стальным отливом аккуратно уложены. Рукой с тонкими прожилками вен он нервно снял невидимую соринку с безупречного пиджака. Потом взглянул на высокого мужчину у дальнего писсуара и улыбнулся. Свет заиграл на серебряной булавке в его воротнике, и на Роя нахлынула волна отвращения, мощнее прежней, способная, казалось, вывернуть наизнанку кишки, а старик, не отрывая рук от паха, захромал вдоль писсуаров и остановился только тогда, когда вплотную приблизился к Высокому. Он тихо рассмеялся, Высокий рассмеялся ему в ответ и сказал:

— Ты слишком стар.

Рой недоверчиво зашептал Ранатти:

— Он ведь и вправду старик! Бог ты мой, он же старик!

— Какая, к черту, разница! — сухо ответил тот. — Голуби тоже стареют, представь себе.

Вторично получив отпор, старик отступил. В дверях остановился, но в конце концов убрался в полном унынии.

— Ничего в действительности непристойного он не совершил, — шепнул Симеоне Рою. — Просто стоял рядом с тем у писсуара. Никакого прикосновения, ничего подобного. Даже толком им и не потряс. Для ареста недостаточно.

Будь оно все проклято, подумал Рой, он уж довольно нагляделся. Едва он надумал присоединиться к Гэнту — чистая прохладная трава, бодрящий воздух! — как вдруг, услышав голоса и шарканье ног, решил дождаться и посмотреть, кто — или что? — войдет в уборную. Какой-то мужчина произнес что-то на быстром испанском, ему ответил детский голос. Из всего разговора Рой разобрал только «Si, Papa»[26]. Потом послышались удаляющиеся мужские шаги, а вслед за этим — детская болтовня все на том же испанском. Подпрыгивая, в комнату вбежал мальчишка лет шести и, не глядя на Высокого, заскочил в туалет. Повернувшись спиной к наблюдателям, скинул на пол свои короткие штанишки, обнажил пухлую коричневую попку и, мурлыча детскую песенку, помочился в унитаз. На мгновение Рой улыбнулся, но тут же вспомнил о Высоком. Он увидел, как рука мужчины неистово мелькает в области промежности, как тот делает шаг от писсуара и мастурбирует, стоя лицом к ребенку, но тут же, стоило пронзительному детскому смеху растерзать тишину за стенами, поспешно возвращается назад. Мальчишка напялил шорты и, все так же напевая, выбежал из уборной. Рой услышал, как он закричал: «Карлос! Карлос!», и какой-то ребенок отозвался из глубины парка. Мальчишка так и не увидел Высокого, стоявшего теперь на прежнем месте и издающего хрюкающие звуки под неистовое мелькание руки.

— Видал? Все-таки не зря мы делаем свое дело, — зло усмехнулся Симеоне. — Пошли брать этого ублюдка.

Едва они втроем вырвались из сарая, Симеоне свистнул, и Гэнт бегом выскочил из-под раскачивавшихся на ветру вязов. Сквозь толстую мглу Рой углядел отца и трех детишек, бредущих по траве с хозяйственными сумками в руках. Они почти уже выбрались из парка.

Рукой, не выпускавшей значка, Симеоне распахнул дверь в уборную. Взглянув на четверых полицейских, мужчина неуклюже вцепился в молнию на штанах.

— Мальчиков любишь? — осклабился Симеоне. — Бьюсь об заклад, у тебя имеются собственные малявки, небось пристают к тебе на прогулке: «Папочка, купи нам жвачку». Хочешь пари, Россо? — сказал он и обернулся к Ранатти.

— В чем дело? — спросил мужчина, лицо его побелело, челюсть задергалась.

— Отвечай! — приказал Симеоне. — Есть у тебя дети? Жена?

— Пойду-ка я отсюда, — сказал тот и шагнул к Симеоне, но был отброшен к стене.

— Это уже лишнее, — сказал Гэнт, встав на самом пороге.

— Я грубить не собираюсь, — сказал Симеоне. — Просто хочу узнать, есть у него жена да детишки? У них почти всегда бывают. Что скажешь, приятель?

— Да, конечно. Только зачем вам меня арестовывать? Господи, я же ничего не сделал, — говорил он, пока Симеоне, сложив ему руки за спину, надевал наручники.

— Всегда цепляй на них браслеты. Всегда. И никаких исключений. Голуби хороши лишь окольцованные, — улыбнулся Рою Симеоне.

Когда они выходили из парка, Рой пристроился сзади к Гэнту.

— Ну как тебе эта работка, малыш? — спросил тот.

— Не больно-то приятна, — ответил Рой.

— Взгляни вон туда, — сказал Гэнт и указал пальцем на пруд, где у самой кромки воды быстро семенил по берегу стройный юноша в кофейного цвета штанах в обтяжку и в кружевной оранжевой рубашке.

— Такими я себе их и представлял, — сказал Рой.

Пройдя футов тридцать или около того, юноша всякий раз преклонял колена, крестился и молился в полном безмолвии. Шесть, насчитал Рой, прежде чем тот добрался до улицы и растворился в потоке пешеходов.

— Кое-кто из них очень уж жалок. Этот вот пытается еще сопротивляться, — пожал плечами Гэнт, предлагая Рою сигарету. — Самые неразборчивые создания в целом свете. Они вечно не удовлетворены, всегда им хочется, они постоянно ищут. Теперь ты понимаешь, почему мы, насколько это возможно, предпочитаем таскаться по притонам, игорным заведениям да барам? И запомни: охотясь на голубей, рискуешь быть клюнутым в задницу, клюнутым так, что из тебя вышибет все дерьмо. Они опасны, как печи в аду, и это — вдобавок к тем мерзостям, от которых и так уж тошнит.

Словно течением, мысли Роя унесло назад, в прошлое. Колледж! Все это кого-то ему напоминало. Ну да, конечно! — подумал он вдруг, вспомнив манерность профессора Рэймонда. Как это раньше не приходило ему в голову! Рэймонд был гомиком!

— Нельзя ли нам завтра заняться проститутками? — спросил Рой.

— Конечно, можно. Конечно, мальчуган, — усмехнулся Гэнт.

К полуночи Рою уже порядком осточертело торчать в кабинете и наблюдать, как Гэнт возится со своей писаниной, переговариваясь о бейсболе с Филлипсом и сержантом Джаковичем. Ранатти и Симеоне еще не вернулись из тюрьмы, куда отправились, чтобы сдать пойманного голубка, но Рой услышал, как Джакович упомянул их имена в телефонном разговоре. Повесив трубку, он выругался и, пока Рой в соседней комнате просматривал донесения, что-то шепнул по секрету Гэнту.

Сами Ранатти и Симеоне в двери влетели сразу после двенадцати.

— Ну что, устраиваем облаву в «Пещере»? — весело спросил Ранатти.

— Есть новости, Россо, — тихо сказал Джакович. — Звонила какая-то шлюха, хотела непременно говорить с сержантом. Представилась как Рози Редфидц. Утверждает, что вы, ребята, вырвали у нее провода в машине и спустили весь воздух из шин.

— Мы? — переспросил Ранатти.

— Она назвала ваши имена, — холодно произнес Джакович, не сводя глаз с обоих юношей, которые, казалось, были не слишком-то удивлены.

— Эта дрянь считает, что ей принадлежит весь угол Шестой и Альварадо, — сказал Симеоне. — Да мы тебе, Джейк, о ней рассказывали. В прошлом месяце мы ее трижды вязали, за все про все она получила условный срок. Что мы только не делали, лишь бы вынудить ее таскаться где-нибудь подальше от того места! Да у нас имеются две жалобы на то, что она сшивается на этом чертовом углу!

— Вам было известно, где припаркована ее машина? — спросил Джакович.

— Ясное дело, было, — признался Ранатти. — Разве она не сказала, что засекла нас?

— Вообрази себе, нет. Если б сказала, мне пришлось бы против каждого из вас возбудить уголовное дело. Надеюсь, это вам понятно? Началось бы расследование… А так — она лишь подозревает, что то были вы.

— Мы играем по-честному, — сказал Симеоне. — Чуть пупки себе не надорвали, лишь бы от нее избавиться. Это же не просто шлюха, она и наводчица, и мошенница, и сводня, и Бог ее знает кто еще. Поганая сука работает на поганца Сильвера Шапиро, а тот разом и сутенер, и вымогатель, и ростовщик — короче, сам черт ему не брат.

— Я не стану выспрашивать у вас, что вы там натворили, — сказал Джакович, — но предупреждаю в последний раз: не лезьте с головой в дерьмо. Ваша задача — всегда и везде оставаться в рамках закона и утвержденных управлением инструкций.

— Знаешь, Джейк, что я тебе скажу? — спросил Ранатти, тяжело усевшись на стул и упершись резиновой подметкой в столик для пишущей машинки. — Мне вдруг подумалось, что, если следовать твоим рекомендациям, можно целую неделю ходить за ними по пятам и уговаривать признаться в том, что они задницы, да так никого и не уговорить. Если делать все по инструкции, нужно подвязать себе поджилки к затылку, чтоб меньше тряслись, когда выходишь на эти долбаные улицы…

Без пяти час Рой остановил свою машину на углу Четвертой и Бродвея и зашагал пешком в сторону «Пещеры». Несмотря на теплый вечер, он поежился, выжидая на перекрестке, когда загорится зеленый свет. Рой знал, что команда уже сидит в засаде, что в задании его нет особой опасности, но, безоружный, чувствовал себя ужасно одиноким и уязвимым. Робко миновав овальный вход в «Пещеру» и зацепив головой за свисающий с потолка у передней гипсовый сталактит, он переждал с минуту, пока глаза привыкнут к темноте. Вместительных размеров помещение было битком набито народом. Протолкавшись к бару и вмиг за этим трудным делом покрывшись испариной, Рой наконец отвоевал пятачок между строившим ему глазки рыжим гомосексуалистом и черной проституткой, смерившей его взглядом с головы до ног и явно нашедшей его менее привлекательным, чем тот лысеющий тип, что нервно терся плечом о ее огромный бюст.

Рой хотел заказать виски с содовой, но, вспомнив совет Ранатти, удовлетворился бутылкой пива. Пренебрегая стаканом, он отер рукой горлышко бутылки и отпил из нее.

Несколько кабинок и столиков были заняты лесбиянками, обладательницы мужеподобной внешности ласкали своих подружек, целуя им плечи и руки. Добрая половина комнаты состояла из парочек гомосексуалистов. Когда одна из них решила потанцевать, мало похожие на женщин официантки приказали им сесть, кивнув на надпись «У нас не танцуют». Здешние проститутки были на любой вкус. Кое-кто из них — переодетые женщинами мужики, но негритянка, та, что рядом, баба наверняка, размышлял Рой, глядя на то, как она стряхнула с плеча бретельку, предоставляя Лысому щедрый шанс оценить на глаз объем коричневых и тяжелых шаров — слову «грудь» в данном случае не хватало должной емкости.

За решетчатой перегородкой Рой увидел компанию каких-то типов в кожаных куртках, туда же, словно спеша на зрелище, сходилась и другая публика. Он протиснулся сквозь толпу из нескольких человек, круживших по проходу и стучавших стаканами по столам в такт воплям из оглушительно ревущего красного музыкального автомата. Добравшись до решетки и всмотревшись через нее, он заметил двух опоясанных цепями близнецов, боровшихся на руках за качавшимся столом. По краям его горело по свече, грозившей подпалить предплечье неудачника. В кабинке справа от Роя сидели двое мужчин и как зачарованные наблюдали за происходящим. Первый из них, блондин, походил на интеллектуала. Второй, с роскошной темной шевелюрой, производил не менее благоприятное впечатление. Они явно не вписывались в местный интерьер (так же, как и я, подумал Рой), но стоило язычку пламени лизнуть вьющиеся волосы на руке одного из борцов, как юный блондин сдавил бедро приятеля. Тот ответил трепетным вздохом, а когда свеча обожгла плоть, ухватил блондина пальцами за мочку уха и неистово ее скрутил. Никто, кроме Роя, этого не видел: будто враз зрители поголовно сделались огнепоклонниками и были не в силах оторваться от жадно шипящего пламени.

Возвратившись к стойке, Рой заказал еще пива, потом попросил повторить. Часы показывали половину второго, и он стал уже подумывать о том, что поступившая информация оказалась ложной, но вдруг музыкальный автомат смолк, и публика притихла.

— Заприте дверь, — крикнул волосатый гигант-бармен и объявил собравшейся толпе: — Начинаем представление. До его окончания все остаются на своих местах, никто никуда не выходит.

Мужеподобная официантка включила кинопроектор, выставленный на столе близ надвое разделившей помещение решетки. Экраном служила белая стена. Когда на ней появилось безмолвное изображение Лесного Дятла из мультфильма, раздался дружный хохот.

Недоумевая, Рой пытался понять, в чем тут секрет, но внезапно Дятел исчез, а на стене вместо него возникли двое обнаженных мужчин, обмазанных маслом и боровшихся на грязном мате в допотопном спортивном зале. Из стана кожаных курток послышались одобрительные возгласы, но через несколько секунд эту экранную парочку сменила другая: голые женщины (одна молодая и довольно привлекательная, вторая не первой свежести и вдобавок к слишком пышным телесам страдавшая одышкой) любились на неразобранной постели. Пока они самозабвенно занимались ласками, целовались да покусывали друг друга, свист со столов, за которыми сидели лесбиянки, перекрывал остальные звуки. Очень скоро прервался и этот сюжет, а действие перенеслось на задний двор какого-то особняка, где дамочка в гофрированном купальнике ублажала непристойным образом толстяка в шортах цвета хаки. Толпа на это зрелище отреагировала хохотом, однако особой радости и аплодисментов уже не было. Затем на стене опять появились борцы, а из толпы кожаных курток раздались стоны, свист и мяуканье. В критический момент схватки лента соскочила с колеса, у изображения сбился фокус, и Лысый, к изумлению Роя, позабыв о прежнем увлечении негритянкой, скинул с ноги коричневую туфлю и замолотил ею по стойке бара, надрывая глотку: «А ну давай чини! Да поживее! Ну-ка, включай эту хреновину!» Потом покинул общество проститутки и присоединился к кожаным в соседней комнате.

Пока возились с кинопроектором, Рой бочком выбрался из бара. Пройдя незамеченным в дверной проем, он очутился в тускло освещенном коридоре и увидел табличку с указательными стрелками. Надпись «Ж?» смотрела налево, а «М?» — направо. Едва ступив в мужскую уборную, он явственно почуял запах марихуаны, и тут же из ячейки у раскрытого окна вышел какой-то Кожаный субъект в «ливайсах» и ботинках на ребристой подошве.

Пьяно покачиваясь, он поигрывал цепью, которой был подпоясан.

Сделав вид, что моет руки, Рой косился на его огромную косматую голову и клочковатые рыжие усы.

Стараясь потянуть время, Рой нервно теребил в руках бумажное полотенце. Подобраться к окну и подать сигнал не удавалось.

Наконец Кожаный поднял на него глаза.

— Не сейчас, светлячок, пока что мне не до тебя, — сказал он, плотоядно оглядев Роя. — Встретимся позже. Черкни мне номер своего телефона.

— Да пошел ты!.. — ответил Рой, рассвирепев и на секунду позабыв об окне.

— Ах, ты к тому же еще и храбрец? Это мне по душе, — сказал Кожаный и подбоченился. Он оказался здоровее, чем можно было ожидать. «Легче перепрыгнуть, чем обойти», — подумал Рой. — Может, в конце концов у тебя, светлячок, и получится меня раззадорить, — усмехнулся тот похотливо.

— Лучше не прикасайся ко мне, — предупредил Рой, но садист, выпятив грудь колесом, уже двинулся вперед, отвязывая на ходу цепь.

И тут, в этот миг, Рой впервые в жизни познал, что такое страх, настоящий, всепоглощающий, губительный страх, мгновенно уничтоживший всю его силу и мужество, пронзивший насквозь и парализовавший его. Он был охвачен паникой и так до конца и не понял, как это он умудрился спастись. Но позже узнал, что, едва только цепь раскрутилась и скользнула с кулака, он лягнул нападавшего, Кожаный издал вопль и свалился на пол, держась одной рукой за пах, а второй успев-таки обхватить ногу Роя, и, пока тот отчаянно вырывался, лицо с бакенбардами метнулось к его лодыжке. Рой почувствовал, как чужие зубы вонзились ему в икру, но тут же дернулся и освободился. Услышал, как что-то рвется, и увидел во рту под усами клок своих штанов. Перепрыгнув через лежащее тело, кинулся к ячейкам туалетов, в каком-то диком исступлении думая о том, что крик слыхали и остальные кожаные куртки. Он швырнул в стекло металлическую мусорную корзину, выпрыгнул из окна, пролетел пять футов до бетонной дорожки и был пойман резким лучом света.