Колесо Бесконечности

      — Кипяток есть? — спросила Маскелль.
      Старая Мали обернула мозолистую руку тряпкой и подняла с углей кипящий чайник.
      — Я ж знала, что ты вернешься, — пробормотала она.
      — А что, у кого-то были сомнения? — поинтересовалась Маскелль, усаживаясь на циновке, расстеленной на мокрой земле; циновка издала противный хлюпающий звук.
      — Да опять Гардик болтал, — пренебрежительно махнул рукой Растим. Ерунда.
      — Хм-м… — протянула Маскелль, растирая в ступке ивибру. Потом они со старой Мали, ругаясь друг на друга, отжали сок в чашку, и старуха понесла снадобье в фургон Киллии. Маскелль и Растим остались у костра, устало глядя друг на друга.
      — Значит, нам добираться туда еще два дня, верно? — спросил Растим.
      — Да, — кивнула Маскелль, рассматривая в свете костра свои руки. Спина ее болела от холода и сырости. Полдесятилетия и два раза по двадцать — не такой уж большой возраст для ариаденцев или кушоритов. А вот для придворной дамы это много, да еще и руки почти такие же мозолистые, как у старой Мали…
      — А там будет много народа на представлениях? — с беспокойством продолжал расспрашивать Растим.
      — О да. — Правда, «много» — понятие относительное. — Лучше не бывает. И к тому же зрители там щедрые.
      — А-а, — довольно уныло протянул Растим, глядя на темную мокрую равнину за пределами круга света от костра. — А как насчет аудиенции у великого жреца?
      — Он обратится к вам. — Маскелль для того и вела труппу в Дувалпур, чтобы предстать перед Посланником Небес, самым высоким представителем духовенства в Небесной Империи.
      — Еще два дня… Если дождь не задержит.
      — Не задержит. — Маскелль была в этом уверена: Предки шепнули ей словечко. Иногда и от них бывала какая-то польза.
      Из фургона Киллии вернулась старая Мали — сгорбленная фигурка на распухших ногах. Она ударила себя в грудь и кивнула. Давно знавшая ее привычки Маскелль поняла: дочка Киллии выпила лекарство и снадобье сразу подействовало: дышать девочке стало легче. Если повезет, лихорадка скоро пройдет, и Маскелль даже не придется вызывать духов-целителей.
      Маскелль встала и растерла негнущуюся спину. Есть ей больше не хотелось, не хотелось ни чая, ни даже рисовой водки. И еще ей не хотелось отвечать на одни и те же вопросы, которые станут задавать актеры, как только, учуяв запах еды, вылезут из своих фургонов. Она кивнула Растиму и старой Мали и, хромая, побрела к своему фургону. Он стоял немного в стороне, как и предпочитала Маскелль; быки были выпряжены и дремали над охапками сена. Фургоном в этот день вместо Маскелль правила старая Мали. Когда дождь прекратился, она подняла легкие деревянные боковые панели, чтобы проветрить внутреннее помещение. Маскелль помедлила перед задней дверцей, вглядываясь в темноту. Отсюда должен был бы быть виден храм…
      Массивная, увенчанная куполом башня чернела на фоне немного более светлого неба. Ведущий в нее портал в форме полумесяца был еле различим, а резьба на нем — соединенные мужские и женские фаллические символы — совсем терялась в темноте. Труппа по дороге в Дувалпур проезжала мимо нескольких маленьких святилищ, но рядом с настоящим храмом Маскелль оказалась впервые за много — слишком много — лет.
      Она двинулась прочь от фургона. Один из быков поднял голову и шумно втянул воздух, когда Маскелль проходила мимо. Храм звал ее — не каменная оболочка, но то, что она должна была изображать, и та сила, которую это сходство давало.
      Маскелль пробиралась сквозь мокрую траву, пока не дошла до барая и не вступила на каменную дорожку, окаймлявшую берег. Жрецы Кошана были смотрителями храмов, но на самом деле храмы представляли собой лишь статичные формы. Только Обряд Года благодаря Голосам Предков воссоздавал вселенную в ее истинном облике; особо важным был Обряд Десятилетия.
      В этом же году должен был состояться Обряд Столетия.
      Маскелль подняла посох над головой. Ее пронизало эхо, отражение Бесконечности, усиленное структурой храма. После всех этих лет храм все же узнал Маскелль.
      — Я сегодня помогла еще одному незнакомцу, — прошептала Маскелль, — и никого при этом не убила. По крайней мере не убила намеренно. Вам этого достаточно?
      Медленная волна тьмы поднялась по стене храма, гася один за другим фонарики в окнах.
      Маскелль опустила посох и шумно выдохнула воздух. Нет, этого не было достаточно…
      «И теперь все они будут знать, что я вернулась…»
      О, наслаждение силой никогда не умирало — в этом-то и состояло проклятие, ее настоящее наказание, каков бы ни был приговор Карающего. Маскелль покачала головой, сокрушаясь по поводу собственной глупости, и возвратилась в лагерь.
      Поднявшись по лесенке в фургон, она закрыла дверь, опустила панели, выходившие в сторону костров, и села на все еще влажный пол, глядя на храм и серебряную поверхность барая в отдалении.
      Так можно было поддерживать иллюзию уединения, хотя иногда до Маскелль долетали странно искаженные голоса расположившихся на ночлег путников. Ей было холодно в мокрой одежде на ночном ветру, ноги под высыхающей грязью чесались… и кто-то за ней следил. Маскелль догадалась об этом по настороженным ушам быков, освещенных из-за фургона отблесками костра. В конце концов она разглядела темную фигуру футах в двадцати, там, куда не достигал свет. Должно быть, по дороге от барая Маскелль прошла совсем рядом… Снова шок от способности этого человека подкрасться так незаметно заставил озноб пробежать по коже. Подождав, пока ощущение пройдет, Маскелль тихо сказала:
      — Иди сюда.
      Ветерок пробежал по короткой траве. Человек встал и приблизился к фургону.
      Посох Маскелль, такая же часть ее, как рука или нога, лежал поодаль, на деревянной скамье. Человек остановился так, что она не смогла бы до него дотянуться. Да, она не смогла бы, но его меч легко достал бы ее.
      Человек стоял в тени, там, где фургон заслонял свет костра, но луна сияла ярко, и Маскелль видела тяжелый сири на бедре незнакомца. Вытянув ногу, она пальцами стала осторожно пододвигать посох так, чтобы взять его в руку.
      — Что ты сделала?
      Он, конечно, не мог спрашивать о том, на что Маскелль подумала; через мгновение она сообразила, что он имеет в виду фонарики в окнах храма.
      — Я — Голос Предков. — Это была чистая правда, хотя, строго говоря, и не являлось ответом на вопрос. — Что ты делал в фактории?
      — Готовился быть убитым. Разве это не было заметно? Не обращая внимания на шпильку, Маскелль проговорила:
      — Хороший же ты выбрал способ сказать «спасибо».
      — Я направлялся вверх по реке и наткнулся на пиратов.
      — И все равно, это еще не «спасибо». — Впрочем, его слова могли оказаться правдой. Если он выехал из Синтана по Западной Дороге, то вполне мог пересечь реку вброд у Такиса. Только зачем ехать по берегу, если есть Великая Дорога?
      «Что ж, понятно: на Великой Дороге постоянно встречаются дозоры, которые в дождливый сезон обходят берега реки стороной».
      Он тоже не обратил внимания на колкость.
      — Ты — волшебница?
      — Нет. — Молчание; в тишине слышался только шум волн, которые ночной ветер гнал к берегу барая, и далекое мычание скота в загонах храма. Почему Маскелль показалось, что молчание было полно недоверия? Почти против своей воли она добавила: — Я узнаю желания Предков, когда таковые возникают, и передаю их людям. Взамен Они позволяют мне использовать силу Бесконечности. — Это было, конечно, невероятным упрощением, но Маскелль решила, что ни к чему тратить несколько часов на философские тонкости.
      Снова молчание. Недоверие стало таким осязаемым, что казалось, заполнило фургон и выплеснулось наружу. Наконец синтанец спросил:
      — Все жрецы Кошана — волшебники?
      «Да помогут мне Предки!» — выругалась про себя Маскелль, но все-таки сдалась:
      — До определенной степени. Но никто из них на меня не похож.
      Снова никакого ответа. Воин стоял, сложив, руки на груди, но Маскелль уже знала, как быстро он способен двигаться. Она раздраженно бросила:
      — Если ты мне не веришь, спроси жрецов в храме.
      Синтанец резко мотнул головой в сторону лагеря:
      — Тех жрецов?
      — Что? — Маскелль от неожиданности подпрыгнула, и посох со стуком покатился по полу фургона.
      Синтанец отступил, когда Маскелль вскочила на ноги и схватила посох. Действительно, теперь она отчетливо слышала звон систра в руках жреца. В то же мгновение синтанец повернулся и ушел — «прошествовал», насмешливо подняв брови, подумала Маскелль — в темноту. Она слышала его шаги по мокрой траве. Так, значит, никакой магии тут нет и никакой силой он не обладает — Просто умеет двигаться бесшумно.
      Голоса, раздавшиеся за фургоном, напомнили Маскелль о возникшей проблеме. Ругаясь про себя, она схватила со скамьи свою мокрую мантию и спрыгнула на землю.
      У костра стояли трое жрецов Кошана в высоко подвязанных — чтобы не замочить полы — кобальтово-синих мантиях и молодой послушник с систром в руках. Позади них, охватывая полукругом фургоны, виднелся отряд храмовой стражи на низкорослых крепких равнинных лошадках. Стражники поверх темных шелковых рубах носили кольчуги; нагрудники из лакированной стали сверкали в отблесках огня; островерхие шлемы переходили в стальные маски, что делало воинов безликими и устрашающими.
      Старая Мали упрямо мешала в котелке, но остальные попрятались по фургонам и только с опаской выглядывали оттуда. Растим стоял перед главным жрецом в позе, выражавшей беспредельный страх.
      «Что за проклятая ариаденская привычка так все драматизировать!» подумала Маскелль. Обреченно покачав головой, она двинулась к жрецам.
      Главный жрец бросил пренебрежительный взгляд на обходившую костер женщину, потом, заметив в ее руках посох, стал присматриваться к ней с растущим изумлением. Отблески огня заставили блеснуть серебро выгравированных на нем букв священного текста. Искры перебегали от слова к слову надписи, обвивавшей гладкое дерево посоха, как змея — ствол паппаса. Буквы полустерлись за годы службы, но их все же можно было прочесть. До тех пор, пока надпись оставалась видимой, посох сохранял свою силу.
      «Совсем как я», — лукаво подумала Маскелль.
      Жрец был молод и тщедушен, но цветная татуировка на бритой голове, которую не скрывал капюшон мантии, говорила о высоком ранге. Сопровождавшие его были старше, но гораздо ниже по положению. Главный жрец продолжал пристально смотреть на Маскелль, пытаясь разглядеть ее татуировку, но отросшие волосы женщины скрыли все, кроме полосы, окаймляющей лоб. Посох говорил о том, что Маскелль была Голосом, но каким именно, жрец определить не мог. Он облизнул губы и нерешительно сказал:
      — Ты позоришь нас, госпожа. Тебе следовало бы найти приют в храме.
      Маскелль оперлась на посох, не пытаясь скрыть грязи на мантии и ногах. На самом-то деле она и не надеялась, что ее прибытие останется тайной.
      — Спасибо за приглашение, сын мой, но я не могу этого сделать.
      Глаза жреца сузились: он уловил скрытое оскорбление.
      — У тебя есть причина отвергать наше гостеприимство?
      — Мне запрещено входить в храмы, — ответила Маскелль, в свою очередь наблюдая за ним.
      Жрец нахмурился и еще раз оглядел ее с ног до головы, только теперь обратив внимание не на поношенную одежду, а на саму Маскелль. Она знала: ему трудно было бы определить ее возраст. Сельские жители всегда считали ее моложе, горожане же, привыкшие видеть придворных дам, проводящих время в тени дворцовых садов и постоянно втирающих в кожу благовонные масла и кремы, давали ей обычно больше лет, чем было на самом деле. Жрец снова перевел взгляд на посох.
      «Но ведь известно, сколько существует Голосов», — подумала Маскелль. И вполне возможно, что жрец знает, где сейчас находятся остальные.
      Маскелль с интересом наблюдала, как изменилось выражение его побледневшего лица.
      — Ты… — Жрец не попятился от Маскелль, хотя по тому, как напряглось его тело, было видно, что ему этого очень хочется. Он со свистом втянул воздух и холодно продолжал: — Так, значит, слухи были правдивы: Посланник Небес вызвал тебя.
      — Слухи разносятся быстро, — улыбнулась Маскелль.
      На щеке жреца задергался мускул.
      — Мне нужно кое-что тебе показать.
      Брови Маскелль поползли вверх: такого отклика она не ожидала.
      — Ты же знаешь, что мне разрешено совершать лишь очень немногие ритуалы.
      Жрец отвернулся, ничего не ответив, и его спутники поспешно расступились перед ним. Маскелль пошла следом; она была озадачена и старалась — с успехом, как она надеялась — этого не показать.
      «Чего он хочет? Если это ловушка… Если это ловушка, то он лишился рассудка».
      Жрец повел Маскелль напрямик, не заботясь о том, что его мантия будет испачкана в грязи. Один из стражников с фонарем кинулся вперед, чтобы осветить ему дорогу. Маскелль скоро догадалась, что жрец ведет ее к подсобным строениям — конюшням, складам, монашеским кельям, расположенным у входа на мост, перекинутый через барай к храму. Жрец свернул к маленькой калитке в каменной стене, жестом отослав стражников. Следом за ним и Маскелль в калитку прошли только младшие жрецы.
      За калиткой оказался окруженный со всех сторон строениями двор; его освещали висящие на вбитых в стены крюках фонари. Уходящие в темноту постройки имели множество ворот, одни из которых охраняли двое стражников. Воины поспешно распахнули ворота перед главным жрецом.
      Внутри оказалось теплое душное помещение с устеленным соломой полом. Влажный воздух сильно пах козлом. Младшие жрецы остались снаружи, но один из стражников взял фонарь и вошел следом за главным жрецом и Маскелль. Главный жрец взял у него фонарь и поднял его над животным, запертым в деревянном стойле.
      Маскелль, несмотря на запах, сделала глубокий вдох.
      — Это же козел. — Все-таки жрец, должно быть, лишился рассудка…
      Действительно, перед ними был обыкновенный бурый козел, смотревший на пришедших мутными рыжими глазами. Он заблеял и повернулся, и Маскелль увидела, что у него из бока торчит задняя часть ящерицы морэй. Маскелль подошла поближе и наклонилась, ругаясь про себя. Морэй имели длину около фута, были покрыты жесткой серо-зеленой, усеянной шипами кожей, не говоря уже об острых зубах и когтях. То, что видела перед собой Маскелль, было определенно ящерицей — точнее, ее задней частью. Она торчала из козлиного бока так, словно выросла из него; две задние лапы и шипастый хвост болтались в воздухе. Маскелль с удивлением подняла глаза на главного жреца, который мрачно смотрел на нее. По его лицу она ничего не смогла прочесть.
      — Это странность, но такие вещи случаются, — начала она. — Животные рождаются с лишними конечностями… — Но чтобы из тела одного торчала часть совсем другого? Нет, о таком она раньше не слышала. Все же Маскелль продолжала: — Они не всегда — знамения, хотя люди думают…
      Жрец покачал головой и показал на каменный блок, стоящий в углу стойла. Когда он поднял фонарь повыше, Маскелль увидела, что из камня свисает передняя часть ящерицы.
      Маскелль облизнула губы, чувствуя в животе холодный тяжелый ком.
      — Ну да, это все… э-э… странно. — Вросшая в камень передняя часть морэй с когтистыми лапами и хищной зубастой мордой казалась каким-то диковинным украшением. На квадратном камне были заметны следы раствора, словно его выломали из стены.
      — Может ли это быть результатом лежащего на тебе проклятия? — спросил жрец.
      Маскелль подняла брови, но прямота жреца ей понравилась.
      — Темной силы, следующей за мной, хочешь ты сказать? Возможно. Когда это случилось?
      — Шесть дней назад.
      Маскелль удивленно покачала головой.
      — Меня тогда еще не было в этой провинции. Мы были в дороге.
      Жрец отвернулся и опустил фонарь, и чудовищное сочетание камня и ящерицы скрыли милосердные тени.
      Маскелль следом за жрецом вышла на свежий воздух двора, где их ждали остальные. Один из младших жрецов, должно быть, догадался, что она не обычный, хоть и эксцентричный Голос, и рассказал остальным; исходившего от них напряжения нельзя было не почувствовать. Главный жрец остановился и в упор посмотрел на Маскелль.
      — Когда я тебя увидел, я понадеялся, что получу простой ответ.
      Маскелль подавила желание сказать что-нибудь очень философское насчет простых ответов. Наверняка он так же не терпит банальностей, как и она сама. Вместо этого она проговорила:
      — Если это знамение, то пугающее. Я расскажу о нем Посланнику Небес, когда увижу его.
      — Если же это темная сила…
      Все было бы проще, окажись козел, камень и ящерица побочным продуктом лежащего на ней проклятия, проявлением блуждающей темной силы, следующей за Маскелль и оскверняющей все, чего бы ни коснулась.
      — Если это темная сила, я с ней справлюсь. Я не обращалась к Карающему семь лет, но он заботится о своих слугах.
      Один из младших жрецов подавил крик изумления и ужаса. Главный жрец, хмурясь, оглянулся на свою свиту, потом снова повернулся к Маскелль. Она заметила: несмотря ни на что, он помнит, что она собой представляет.
      — Я предлагаю тебе гостеприимство храма. Помещение для гостей…
      Его спутники испуганно вздрогнули, но их страх перед Маскелль был все еще абстрактным, в то время как страх перед главным жрецом явно носил вполне конкретный и давно укоренившийся характер; никто не запротестовал вслух. Маскелль улыбнулась и покачала головой, чувствуя сильное искушение принять приглашение и понимая, что желание оставлять за собой хаос все еще не покинуло ее.
      — Нет. Мы оба знаем, чем бы это кончилось. Главный жрец неправильно истолковал ее слова, и его серые глаза вспыхнули гневом. Маскелль вздохнула. Она уже забыла, как следует обращаться с молодыми аристократами.
      — Ты распоряжаешься всеми жрецами в своем храме, но ты не заменяешь им совесть, а у меня нет времени, чтобы тратить его на бесполезные схватки, мягко сказала она.
      Жрец все еще мрачно смотрел на нее, явно не намереваясь склонять свою гордую голову. Потом он сделал шаг назад и отвесил церемонный поклон восьмой степени — всего на одну степень меньше, чем полагалось Маскелль по рангу. Повернувшись, он пошел прочь; свита заторопилась за ним, и лишь один младший жрец украдкой торопливо поклонился Маскелль.
      Она медленно пошла обратно сквозь тьму — к фургонам, туда, где ее терпеливо ждали у костра Растим и старая Мали. Увидев Маскелль, Растим с облегчением перевел дух, а старая Мали выразительно фыркнула.
      — Неприятности? — спросил Растим.
      Маскелль кивнула и прижалась щекой к гладкому дереву посоха. Неприятности. Она знала, что они неизбежны, но, пожалуй, не ожидала, что все начнется так скоро.
      «Может быть, я слишком стара, — подумала она. — Слишком стара для войны, слишком мстительна для мира».
      — Не следует ли нам ехать дальше сегодня же ночью? — обеспокоенно спросил Растим.
      Маскелль оглянулась по сторонам. Еще несколько членов труппы вылезли из укрытий: Фирак с двумя сыновьями-подростками, управлявшие самой большой марионеткой, Тераза и Дория, исполнительницы женских партий. Путешествие было трудным, их быки выбились из сил. Маскелль покачала головой:
      — Нет, ночь мы проведем здесь.

ГЛАВА 2

      Несмотря на успокоительные слова, сказанные Растиму, Маскелль всю ночь просидела не смыкая глаз. Жрец сдержал слово. Ничто не потревожило ни покоя равнины, ни благолепия храма.
      Еще с того времени, когда Маскелль была юной послушницей, она привыкла к бессонным ночам. Обряд Года длился несколько дней, а потом, когда Колесо Бесконечности было уже воссоздано, его нужно было охранять, прежде чем отпустить на волю ветра и вод, — только так оно могло укрепить устои вселенной.
      Теперь Маскелль сидела на козлах фургона рядом со старой Мали, размышляя о приближающемся Обряде Столетия. Небо было затянуто тучами, легкий ветер шевелил густую растительность по обеим сторонам дороги. Влажный воздух, казалось, лип к коже; Маскелль мечтала о ванне. Вселенная, пожалуй, не так уж и нуждалась в укреплении устоев… впрочем, возможно, Маскелль теперь была не так чувствительна к нуждам вселенной, как раньше. Она не могла бы сказать, лежит ли причина беспокойства, которое она ощущала, внутри или снаружи.
      «Ты стареешь. В молодости твоя душа не делилась на части», — твердил нудный внутренний голос. «Да, — печально согласилась с ним Маскелль, гораздо легче творить зло с целой душой».
      На этой части Великой Дороги, проходящей по относительно населенным окрестностям Дувалпура, можно было не опасаться нападений разбойников, а потому движение было довольно оживленным. Всего в нескольких сотнях ярдов впереди труппы виднелся большой торговый караван; отдельные фургоны или труппы верховых все утро обгоняли их. Болотистые земли были осушены, и полноводные каналы давали возможность выращивать рис для столицы. Дувалпур никогда не испытывал нехватки воды: каналы и бараи обеспечивали потребности горожан даже в сухой сезон. Маскелль сама удивлялась себе: так ей хотелось вновь увидеть столицу.
      Старая Мали толкнула ее локтем в бок, и Маскелль ответила:
      — Я знаю, знаю. Я увидела его еще час назад. — Конечно, сейчас, когда полностью рассвело, а воин оказался совсем близко, заметить его было легко: он стоял у каменного придорожного столба в тени деревьев и смотрел на дорогу.
      Синтанец следовал за ними все утро, скрываясь в придорожных зарослях. Ночью он тоже не отходил от фургонов, безмолвно и скрытно деля с Маскелль ее вахту; приблизиться к ней он не пытался, хотя Маскелль не сомневалась, что он прекрасно знает о ее присутствии. Воин всю ночь не спал и постоянно переходил с одного места на другое — возможно, чтобы не дать себе уснуть. Он передвигался по широкому кругу вокруг лагеря, словно, как и Маскелль, нес дозор. Она видела, что на рассвете он разделся и вымылся в храмовом барае; подобное святотатство вызвало бы возмущение жрецов, Маскелль же оно позабавило. Впрочем, скорее ее позабавила собственная реакция на то, что она увидела. При дворе ее сочли бы давно утратившей плотские интересы, но ее тело явно считало иначе.
      Старая Мали издала непристойный звук, и Маскелль поняла, что все еще таращит глаза на воина. Она с сардонической улыбкой перевела взгляд на старуху.
      — Веди себя прилично. Я — жрица, ты не забыла? — Эти слова вызвали у старой Мали такой приступ веселья, что Маскелль пришлось похлопать ее по спине, чтобы старуха не задохнулась.
      Дождя больше не было; только в середине дня немного поморосило. Маскелль начала гадать, какую цену ей придется заплатить за эту милость Предков.
      К вечеру Великая Дорога встретилась с Великим Каналом; теперь до самого Дувалпура они будут идти параллельно. Джунгли сменились плантациями широколистных хлебных деревьев, папайи и бананов. Впереди показалась большая пристань — несколько двух- и трехэтажных зданий высились по обеим сторонам канала, к причалу была привязана большая пассажирская баржа и несколько торговых судов и рыбачьих лодок. Маскелль привстала на сиденье и стала всматриваться из-под руки в окрестности. Вода в канале стояла еще высоко, хоть течение здесь было и не таким быстрым, как в реке; все же многие суденышки явно дожидались, пока плавание станет более безопасным.
      В остальном же жизнь пристани казалась обычной: грузчики отдыхали на берегу рядом с ящиками и бочонками, выгруженными с судов, мальчишки и девчонки с мостков около пристани вытягивали поставленные раньше сети, большая группа путешественников в ярких одеждах обедала на террасе одного из зданий, выходящей на канал. Фургоны торгового каравана, весь день тащившиеся впереди, свернули на утоптанную площадку у пристани, где уже стояло несколько более легких экипажей, включая один с эмблемой имперской почты.
      Растим спрыгнул с козел переднего фургона и подошел к Маскелль, чтобы посоветоваться.
      — Выглядит соблазнительно, верно? — спросил он с надеждой.
      Маскелль заколебалась. У нее было желание добраться до храма Илсат Кео в пригороде Дувалпура, но это означало еще по меньшей мере несколько часов пути. За последние годы она научилась избегать людей: совсем ни к чему подвергать ни в чем не повинных зевак опасности разделить ее проклятие, в Илсат Кео же, как она знала, такая опасность никому не угрожала бы. Однако ариаденцам необходимо было зарабатывать на жизнь, и пристань должна была представляться им гораздо более цивилизованным местом, чем окрестности храма на Лужайке. Торговцы и путешественники наверняка оказались бы щедрыми зрителями. Если труппа здесь задержится, придется, возможно, ночевать на обочине дороги, но так близко от Дувалпура можно было не бояться нападения разбойников.
      Пока Маскелль обдумывала разные возможности, из-за деревьев по узкой боковой дорожке выехала запряженная двумя быками телега, полная радостно вопящих детишек. Пожилой крестьянин вез к пристани урожай таро. Маскелль тихо выругалась. Она совсем забыла, насколько населенными были эти земли. Теперь ей уже нигде не скрыться от людей: между посадками и плантациями виднелось множество мелких ферм.
      — Сойдет, — обреченно кивнула она Растиму. Фургоны труппы свернули на свободную площадку, не занятую повозками торговцев, и Растим и Фирак отправились договариваться о представлении. Маскелль попыталась помочь старой Мали распрячь быков, но та только обругала ее. Маскелль обиженно отвернулась, отошла и уселась на бревно на берегу; она сама не могла понять, откуда взялось чувство нетерпения.
      Некоторые из рыбаков подошли к ней с просьбой благословить талисманы, оберегающие их лодки, и Маскелль дала благословение: оно сохраняло свою силу, несмотря на то что ни один храм давно уже не подтверждал ее правомочность. Небо посветлело, но вода в канале сохраняла свой мутно-коричневый цвет; течение оставалось все еще быстрым, вода несла ветки и всякий мусор. Что-то привлекло внимание Маскелль к старой барже, вытащенной на берег для починки. Кто-то спал на плоской крыше каюты. В этом не было ничего необычного: многие рыбаки спали в своих лодках или в тени пристани. Но тут Маскелль узнала спящего и поняла, кого все время высматривала.
      Воин исчез в середине дня, и Маскелль только теперь призналась себе, что в этом и была причина ее разочарования, растущего раздражения и беспокойства. Она покачала головой, упрекая себя. Синтанец просто сократил себе путь, пройдя напрямик через джунгли там, где дорога делала петлю, и поэтому раньше труппы оказался у пристани.
      Маскелль не могла с точностью определить, что вызвало этот ее внезапный интерес. Воин просто следовал за ними, потому что они двигались в том же направлении и ничем ему не угрожали; в опасности путешествия в одиночку он уже убедился.
      Маскелль, хмурясь, посмотрела на Растима и Фирака, которые спустились со ступеней одного из строений и теперь, шлепая по грязи, направлялись к ней. Лицо Растима было мрачным, Фирак что-то сердито бормотал себе под нос.
      — Как я понимаю, ничего не вышло, — сказала Маскелль, когда они приблизились.
      — Возникли трудности, — уныло подтвердил Фирак.
      — Какие?
      — Нам не по карману тут оставаться, — сказал Растим, сложил руки на груди и уставился на воду канала.
      Маскелль подняла глаза к Бесконечности, моля ее даровать ей терпение. Никто из ариаденцев никогда не бывал в центральных провинциях Империи; храм на Лужайке, должно быть, продовольствие и сено продал им за гроши, а за безопасный ночлег под своей защитой и вовсе ничего не взял; хозяин же пристани требовал с них обычной для этих мест платы.
      — Вы не предложили ему устроить представление?
      — Оно ему ни к чему, — надулся Растим; он явно был смертельно обижен.
      — И не только, — растерянно пояснил Фирак. — Он запретил нам развлекать купцов и другой народ. — Он махнул рукой в сторону рыбаков, с любопытством наблюдавших за ними, и путников, остановившихся у пристани. — А ведь главный возница купеческого каравана уже спрашивал, будет ли сегодня представление…
      — О Предки на небесах! — Маскелль поднялась с бревна. С нее хватит! Растим посмотрел на нее растерянно, потом с испугом. Не обращая на него внимания, она быстро поднялась на крыльцо и распахнула дверь в здание. Раздражение кипело в Маскелль. Она прошла через несколько помещений, пропахших рыбой, освещенных коптящими масляными лампами или открытыми окнами в потолке. Фирак откровенно одобрял ее решительность, но Растим все время забегал вперед и обеспокоенно шептал: «Держи себя в руках, держи себя в руках!»
      Маскелль нашла хозяина в длинной комнате, выходящей на открытую террасу. Он сидел за столом, споря о чем-то с купцами.
      Появление монахини ордена Кошана было не таким уж необычным событием, но в комнате, как только Маскелль вошла, воцарилась тишина. Маскелль двинулась к столу и ударила посохом по разложенным на нем бумагам и монетам. Все, разинув рты, вытаращили на нее глаза. Глядя на хозяина, Маскелль приказала:
      — Встань.
      Хозяин был высоким здоровяком; голова его была наполовину выбрита, оставшиеся волосы заплетены в косичку. Круглое лицо казалось бы добродушным, если бы не стальной блеск глаз. Он подобострастно улыбнулся Маскелль и начал:
      — Послушай, сестра…
      — Святая мать, — холодно поправила она его. Когда-то это и в самом деле был ее титул; она и теперь по храмовым правилам сохраняла на него право.
      Хозяин заколебался, расчетливо глядя на нее. Маскелль продолжала смотреть ему в глаза. Расчетливость сменилась беспокойством, и он пробормотал:
      — Святая мать… — и поднялся. Так обращаться полагалось к жрицам нескольких рангов, и ни одну из них не годилось обидеть непочтительностью.
      — Эти люди — актеры, — сказала Маскелль, — и не могут позволить себе заплатить твою грабительскую цену за ночлег, если не дадут представления. Голос Маскелль был тихим и очень гневным. — Есть какая-нибудь серьезная причина, почему им нельзя устроить представление?
      Хозяин развел руками.
      — Нет, святая мать, но если я позволю любой шайке попрошаек, которые называют себя актерами…