Герберт Уэллс
      Билби
      Безделушка
      1. ЮНЫЙ БИЛБИ ПОСТУПАЕТ В ШОНТС
      Кошка родится от кошки, собака - от собаки, а вот дворецкий и горничная не производят себе подобных. У них иные дела.
      Замену им надо искать среди других представителей человеческого рода, главным образом под кровом многосемейных садовников (старших, а не младших), лесников, кучеров, но отнюдь не привратников: те слишком обременены годами и обитают в сущих конурах. Так случилось, что на господскую службу поступил юный Билби, пасынок мистера Дарлинга, садовника в замке Шонтс.
      Кому не известен славный Шонтс! Его фасад! Две башни! Огромный мраморный бассейн! Террасы, по которым гуляют павлины, а внизу озеро с черными и белыми лебедями! Огромный парк с аллеей! Вид на реку, бегущую среди голубых далей! А полотна Веласкеса - правда, они сейчас в Америке, а Рубенс из здешней коллекции, тот, что теперь в Национальной галерее! А собрание фарфора! А сама история замка!.. Он был оплотом старой веры [то есть католичества, переставшего быть государственной религией в Англии при Генрихе VIII (годы царствования - 1509-1547); при королеве Марии Кровавой (1553-1558) католичество было восстановлено и снова отменено в годы правления Елизаветы I (1558-1603); почти до самого конца XVIII века Англия была объектом происков католических держав, засылавших в страну шпионов-иезуитов], и в нем сохранились разные потайные ходы и клетушки, где когда-то прятали иезуитов. И кому, наконец, не известно, что маркизу пришлось отдать Шонтс в многолетнюю ренту Лэкстонам, этим, знаете, "Молочная смесь "Расти большой" и патентованные соски"! Любой мальчик позавидовал бы возможности поступить на службу в столь прославленный замок, и лишь каким-то душевным уродством можно было объяснить то, что Билби стал на дыбы. И все же Билби взбунтовался. Он объявил, что не желает быть слугой, что не будет пай-мальчиком, не пойдет в Шонтс и не станет усердно трудиться на поприще, уготованном ему богом. Как бы не так!
      Все это он выпалил матери, когда та пекла пирог с рубленым мясом в светлой кухоньке их садовничьего домика. Он вошел взъерошенный и растрепанный; лицо грязное, разгоряченное, руки в карманах, что ему строго-настрого запрещалось.
      - Мама, - объявил он, - я все равно не пойду в поместье прислуживать лакеям, до хрипоты просите - не пойду. Так и знайте!
      Он выпалил все это единым духом и потом долго не мог отдышаться.
      Матушка его была сухощавая, решительная женщина. Она перестала катать тесто и дослушала его до конца, а затем взмахнула в воздухе скалкой и застыла перед ним, опершись на свое оружие и слегка наклонив голову набок.
      - Ты сделаешь все, что велит отец, - проговорила она.
      - А он мне не отец, - возразил юный Билби.
      Мать только кивнула, это значило, что решение ее твердо.
      - Все равно не пойду! - крикнул юный Билби и, чувствуя, что он не в силах продолжать этот разговор, двинулся к входной двери с намерением ею хлопнуть.
      - А я говорю - пойдешь! - сказала мать.
      - Посмотрим! - ответил юный Билби и поспешил хлопнуть дверью, так как снаружи донеслись шаги.
      Чуть погодя с залитой солнцем улицы вошел мистер Дарлинг. Это был рослый мужчина с волевым ртом, тщательно выбритым подбородком и какими-то бурыми бакенбардами; на его одежде было великое множество карманов; в руке - большой анемичный огурец.
      - Я сказал ему, Полли, - объявил он.
      - Ну и что он? - спросила жена.
      - А ничего, - ответил мистер Дарлинг.
      - Он говорит, что не пойдет, - заметила миссис Дарлинг.
      Мистер Дарлинг с минуту задумчиво глядел на нее, а потом сказал:
      - Что за упрямый парень! Велено - так пойдет.
      Но юный Билби с прежним упорством воевал против неизбежного.
      - Не буду я слугой, - говорил он. - И не заставите вы меня!
      - Надо же тебе кем-то быть, - говорил мистер Дарлинг.
      - Каждый человек должен быть кем-нибудь, - добавляла миссис Дарлинг.
      - Так я буду кем-нибудь еще, - отвечал юный Билби.
      - Ты что, вздумал стать джентльменом? - осведомился мистер Дарлинг.
      - А хоть бы и так! - бросил юный Билби.
      - По одежке протягивай ножки, - сказал мистер Дарлинг.
      Юный Билби набрался духу и сказал:
      - А может, я хочу стать машинистом.
      - И будешь ходить весь замасленный, - отозвалась его мать. - Погибнешь в каком-нибудь крушении. Да еще штрафы вечно плати. Ну что тут хорошего!
      - Или в солдаты пойду.
      - Что? В солдаты? Ну нет! - решительно вскричал мистер Дарлинг.
      - Так в матросы.
      - Да тебя будет там каждый божий день выворачивать наизнанку, возмутилась миссис Дарлинг.
      - К тому же, - сказал мистер Дарлинг, - я уже уговорился, что первого числа будущего месяца ты явишься в имение. И сундучок твой уже сложен.
      Кровь прилила к лицу юного Билби.
      - Не пойду, - проговорил он еле слышно.
      - Пойдешь, - сказал мистер Дарлинг, - а не пойдешь - за шиворот тебя притащу.
      Сердце юного Билби пылало, как раскаленный уголь, когда он один-одинешенек - шел по влажному от росы парку к прославленному дому, куда следом должны были доставить его пожитки.
      Весь мир казался ему сплошным свинством.
      Еще он объявил - очевидно, косуле и двум ланям:
      - Думаете, я сдамся? Не на таковского напали! Так и знайте!
      Я не пытаюсь оправдывать его предубеждение против полезного и достойного труда слуг. И все-таки труд этот был ему не по сердцу. Возможно, в воздухе Хайбэри, где он жил последние восемь лет, было что-то такое, что породило в его уме столь демократические идеи. Ведь Хайбэри одно из тех новых поселений, где, по-видимому, совсем забыли о существовании поместий. А быть может, причина таилась в характере самого Билби...
      Наверно, он стал бы возражать против любой работы. До сих пор он был на редкость свободным мальчиком и умел наслаждаться своей свободой. Чего ради ему от нее отказываться? Занятия в маленькой сельской школе, где учились вместе и девочки и мальчики, легко давались этому городскому мальчугану, и все полтора года он был здесь первым учеником. Так почему ему и дальше не быть первым учеником?
      А вместо этого, уступив угрозам, он бредет сейчас через залитый солнцем уголок парка в косых лучах утреннего света, которые частенько выманивали его на целый день в лес. Ему надо идти до угла прачечной, где он не раз играл в крикет с сыновьями кучера (тех уже проглотила трудовая жизнь), и дальше, вдоль прачечной до конца кухни - и там, где ступеньки ведут вниз, в подвал, сказать "прости" солнечному свету; своему детству и отрочеству, своей свободе. Ему предстоит спуститься вниз, пройти по каменному коридору до буфетной и здесь спросить мистера Мергелсона. Он остановился на верхней ступеньке и взглянул в синее небо, по которому медленно плыл ястреб. Он провожал птицу глазами до тех пор, пока она не скрылась за ветвями кипариса; но он вовсе и не думал про ястреба, даже не замечал его: он подавлял в себе последний бурный порыв своей вольнолюбивой натуры. "А не наплевать ли на все это? - спрашивал он сам себя. - Ведь и сейчас еще можно сбежать".
      Послушайся он этого искушения, все сложилось бы куда лучше для него самого, для мистера Мергелсона и для замка Шонтс. Но на душе Билби была тяжесть, и вдобавок он не успел позавтракать. Денег у него никогда не водилось, а на пустой желудок далеко не сбежишь. Податься ему было некуда. И он спустился в подвал.
      Коридор был длинный и холодный, а в конце его - дверь, открывавшаяся в обе стороны. Билби знал: ему в эту дверь, потом налево, мимо кладовой и дальше, до буфетной. Дверь кладовой была распахнута, там сидели за завтраком служанки. Проходя мимо, он состроил гримасу - не с тем, чтобы их обидеть, а так, для потехи: ведь надо же парню что-то делать со своей рожей! Затем он вошел в буфетную и предстал пред очи мистера Мергелсона.
      Мистер Мергелсон, как всегда всклокоченный, в одном жилете, вкушал свой утренний чай, перебирая в памяти мрачные воспоминания вчерашнего вечера. Он был тучный, носатый, с толстой нижней губой и густыми бакенбардами; говорил скрипучим голосом, точно какой-нибудь раскормленный попугай. Он вынул из жилетного кармана золотые часы и взглянул на них.
      - Велено прийти в семь, а сейчас десять минут восьмого, молодой человек, - проговорил он.
      Юный Билби пробормотал что-то невразумительное.
      - Подожди здесь, - сказал мистер Мергелсон, - а я, как будет время, объясню тебе твою службу. - И он с нарочитой медлительностью принялся смаковать свой чай.
      За столом, кроме мистера Мергелсона, сидели еще три джентльмена, одетые по-домашнему. Они принялись внимательно разглядывать юного Билби, и младший из них, рыжеволосый, нахального вида парень, в жилете и зеленом фартуке, вздумал скривить ему рожу с явным желанием передразнить мрачность новичка.
      Ярость Билби, на время подавленная страхом перед мистером Мергелсоном, вскипела с новой силой. Он весь побагровел; глаза наполнились слезами, а в голове опять завертелась мысль о бегстве. Нет, он этого не вытерпит. Он круто повернулся и направился к двери.
      - Ты куда?! - закричал мистер Мергелсон.
      - Испугался, - заметил второй лакей.
      - Стой! - заорал первый лакей и уже на пороге схватил мальчика за плечо.
      - Пустите! - вопил, отбиваясь, новичок. - Не пойду я в холуи. Не пойду, и все.
      - Молчать! - взревел мистер Мергелсон, потрясая чайной ложкой. - Тащите его сюда, к столу. Что ты сказал про холуев?
      Билби разрыдался, но его все-таки привели и поставили в конце стола.
      - Что вы такое сказали о холуях, позвольте узнать? - осведомился мистер Мергелсон.
      Мальчик сопел и молчал.
      - Если я верно вас понял, молодой человек, вы не хотите служить в холуях?
      - Не хочу, - отвечал юный Билби.
      - Томас, - сказал мистер Мергелсон, - стукни его по башке, да покрепче.
      Дальнейшие события развивались с непередаваемой быстротой.
      - Ах, так ты кусаться!.. - вскричал Томас.
      - Кусаться?!. А ну наподдай ему! Стукни его еще разок! - распоряжался мистер Мергелсон.
      - А теперь стойте здесь, молодой человек, и ждите, пока мне будет досуг вами дальше заняться, - сказал мистер Мергелсон и с нарочитой медлительностью принялся допивать чай.
      Второй лакей задумчиво потер голень и сказал:
      - Если мне еще придется его лупить, так пусть он сперва переобуется в комнатные туфли.
      - Отведите мальчишку в его комнату, - сказал мистер Мергелсон, вставая из-за стола. - Приглядите, чтоб он смыл с лица грязь и слезы под рукомойником в конце коридора, и пусть наденет тапочки. А потом покажите ему, как накрывать на стол в комнате дворецкого.
      Билби познакомили с его обязанностями, и он сразу решил, что они слишком многочисленны, разнообразны, скучны, и запомнить их невозможно; да он и не старался их толком запомнить, ибо хотел делать все похуже и считал, что для начала лучше всего проявить забывчивость. Билби начал с первой ступеньки служебной лестницы; он должен был прислуживать старшим слугам, и ему закрыт был доступ за обитую зеленым сукном дверь наверх. Он обитал в каморке под лестницей; потолок в ней был скошенный, а освещало ее окно, которое не открывалось и выходило в нижний коридор. Он выслушивал приказы и в душе кипел, но до вечера виду не подавал: страх перед тяжелыми ручищами четверых старших слуг и слишком быстрым возвращением в садовничий домик пересиливал желание доказать свою непригодность к этой работе. И вот он для пробы разбил две тарелки, за что получил подзатыльник от самого мистера Мергелсона. Мистер Мергелсон ударял отрывисто, не слабее, чем Томас, но на другой манер. Рука у Мергелсона была большая и жирная, и он брал стремительностью; у Томаса она была мозолистая и неторопливая. Затем юный Билби всыпал соль в чайник, в котором экономка заваривала для всех чай. Но оказалось, что прежде чем бросить заварку, она ополаскивает чайник кипятком. Он лишь понапрасну истратил соль; надо было бросить ее в большой чайник.
      В другой раз он уж не ошибется.
      За весь бесконечный первый день службы с Билби никто не разговаривал; ему знай приказывали да поручали все новую и новую работу. За обедом в людской он строил гримасы, передразнивая мистера Мергелсона; одна из судомоек не выдержала и фыркнула, но это был единственный знак внимания, которого добился мальчик.
      Когда пришло время ложиться спать ("А ну, убирайся, - сказал ему Томас. - Иди и дрыхни, сопливый скандалист. Ты уж нам за день надоел!"), юный Билби еще долго сидел на краю постели, размышляя, что лучше: поджечь дом или же отравить их всех. Вот если бы у него был яд! Какой-нибудь такой, какой употребляли в средневековье, - чтоб человек не сразу помирал, а сперва бы помучился. Он достал купленную за пенни записную книжечку в блестящем черном переплете, с голубым обрезом. На одной странице он написал: "Мергелсон", - а ниже поставил три черных креста. Затем он открыл счет для Томаса, который, конечно, будет его главным должником. Билби не склонен был легко прощать обиды. В сельской школе слишком старались воспитать из него доброго прихожанина, чтобы печься о доброте его души. Под именем Томаса крестов было без числа.
      Пока Билби вел под лестницей свои зловещие записи, леди Лэкстон (а Лэкстон, да будет вам известно, внес в партийную кассу двадцать тысяч фунтов за баронетство, не говоря уж о безделице, в которую обошлось ему приобретение контроля над производством смеси "Расти большой"), - так вот, леди Лэкстон двумя этажами выше всклокоченного мальчишки размышляла о предстоящем ей субботнем приеме. То был ответственный прием. Ожидался сам лорд-канцлер. До сих пор ей не случалось принимать в Шонтсе даже министра. А теперь ее гостем будет лорд-канцлер, и она невольно связывала этот визит со своей заветной мечтой увидеть владельца Шонтса в алом вице-губернаторском мундире. Он так пошел бы Питеру! Ожидался лорд-канцлер, и вот, чтобы достойно встретить и принять его, приглашены были: лорд Джон Дубинли и мистер Полском, графиня Казармская и романистка миссис Рэмпаунд Пилби с супругом, мистером Рэмпаундом Пилби, философ профессор Дуболоум, а также четыре менее важные (хотя и вполне приличные) особы, коим надлежало создавать в гостиной необходимую толчею. По крайней мере таков был ее план, и ей в голову не приходило опасаться какого-нибудь подвоха со стороны ее двоюродного брата, капитана Дугласа.
      Приезд в Шонтс всех этих именитых гостей наполнял леди Лэкстон приятным сознанием ее растущих светских успехов, и в то же время, по совести говоря, она робела. В глубине души она понимала, что этот прием не ее заслуга. Он получился как-то сам собой. Уж как это вышло, она не знала да и дальше не мечтала направлять ход событий. Ей оставалось лишь надеяться, что все сойдет благополучно.
      Лорд-канцлер - всем ее гостям гость. Конечно, положение обязывает, а все же трудно будет чувствовать себя с ним просто и свободно. Точно в гостях у тебя слон. Она не была находчива в беседе. Принимать "интересных людей" всегда было для нее мукой.
      Глава их партии Полском - вот кто устроил это дело, правда, после намека сэра Питера. Лэкстон посетовал на то, что правительство уделяет мало внимания этой части Англии. "Надо бы им чаще наведываться в наше графство, - сказал сэр Питер и, точно мимоходом, добавил: - Вот я хоть кого в Шонтсе могу принять". Решено было дать два званых обеда для избранных и воскресный завтрак для более широкого круга, чтоб министр, прибыв в Шонтс, своими глазами убедился, что Лэкстоны вполне достойны своего нового видного положения в графстве.
      Леди Лэкстон тревожила не только ее собственная робость, но также развязность ее мужа. У того - к чему отрицать! - слишком много купеческих замашек. За обедом он становится - как бы это сказать? - слишком самоуверен, что ли, а Мергелсон, как нарочно, то и дело ему подливает. И тогда он вечно спорит. А между тем с лордами-канцлерами, уж наверно, спорить не следует.
      Кроме того, лорд-канцлер, говорят, интересуется философией, а философия - предмет сложный. Беседовать с ним о философии она пригласила Дуболоума. Он читает философию в Оксфорде, так что тут беспокоиться не о чем. Но как жаль, что сама она не может сказать что-нибудь этакое, философское! Не худо бы завести секретаря, она уж не раз об этом думала, нынче он бы ей очень пригодился. Будь у нее секретарь, она б только сказала ему, о чем хочет беседовать, и он подобрал бы ей несколько нужных книжек и отметил лучшие страницы, а она б просто выучила их наизусть.
      Она опасалась - и это не давало ей покоя, - что Лэкстон возьмет и брякнет где-нибудь в начале приема, что он-де не верит в философию. Была у него такая привычка - сообщать, что он "не верит" во все эти великие вещи: в искусство, благотворительность, изящную словесность и прочее. Порой он объявлял: "Не верю я во все это", - имея в виду искусство и прочие высокие материи. Она замечала, какие при этом становились лица у окружающих, и сделала вывод, что нынче не принято признаваться в своем неверии. Это почему-то людям не нравится. Но она не хотела прямо говорить об этом мужу. Он бы, конечно, потом с ней согласился, но поначалу, наверное, вскипел. А она ужасно не любила, когда он сердился.
      - Вот если б как-нибудь осторожно намекнуть ему, - прошептала она.
      Она частенько жалела, что не мастерица делать намеки.
      Она, видите ли, была женщина скромная, душевная, из хорошей семьи. Ее родные были люди вполне достойные. Бедные, правда. Только вот ума ей бог не дал, чем-чем, а умом обделил. А ведь женам этих промышленных воротил требуется недюжинный ум, если они хотят хоть как-то прижиться в высшем свете. Они могут получить титул, большое поместье и все прочее, люди вроде бы не стараются избегать их, и тем не менее как-то так выходит, что их не считают своими.
      В ту минуту, как она сказала себе: "Вот если б как-нибудь осторожно намекнуть ему", - в подвале, менее чем на сорок футов под массивным полом и чуть Правее от места, где она стояла, сидел Билби и мусолил огрызок карандаша, чтоб вывести крест пожирнее - четырнадцатый по счету - в списке грехов злополучного Томаса. Предшествующие тринадцать, почти все без исключения, были выдавлены с такой силой, что отпечатались чуть ли не на всех страницах его-записной книжки с голубым обрезом.
      Приезд званых гостей сперва представился Билби сущим благом, ибо все четыре лакея отправились в тот неведомый мир, что таился за дверью, обшитой зеленым сукном; но вскоре он понял, что именно из-за этого появилось еще пять новых лиц: два камердинера и три горничные, которым надо было накрыть в комнате дворецкого. В остальном приготовления к рауту леди Лэкстон интересовали Билби не больше, чем личные дела китайского богдыхана. Там, наверху, происходило что-то, ничуть его не занимавшее. Он слышал, как подъезжали и отъезжали экипажи, улавливал обрывки разговоров в буфетной, где угощались кучер и грумы, но совсем не прислушивался к ним, пока не появились эти приезжие камердинеры и горничные. Билби показалось, что они возникли вдруг, неизвестно откуда, точно слизняки после дождя черные, блестящие; сидят себе, посиживают да жуют помаленьку. Они ему не понравились, да и сами тоже глядели на него без всякого уважения и симпатии.
      И наплевать. Едва покинув комнату дворецкого, он выразил свои чувства, помахав перед носом растопыренной пятерней, - жест, почтенный лишь в силу своей древности.
      Ему было о чем думать, кроме чужих горничных и камердинеров. Томас поднял на него руку; он глумился над ним, низко оскорблял его, и Билби мечтал прикончить обидчика каким-нибудь ужасным способом. (Только по возможности незаметно.)
      Будь он маленьким японцем, это было бы вполне достойное желание. Оно бы отвечало законам чести кодекса бусидо [(буквально - "путь воина") - кодекс самураев; этот кодекс разрешал самураю безнаказанно убивать на месте непочтительного простолюдина] и прочим подобным вещам. Однако пасынку английского садовника питать такие чувства не следует.
      Томас, со своей стороны, заметил мстительный огонек в глазах Билби и втайне побаивался его, но решил все же не отпускать вожжей: не дело ему уступать мальчишке. Он называл его "Буяном" и, так как мальчик не отзывался на эту кличку, изобретал ему другие прозвища: величал "Сопуном", "Щенком", "Молокососом" - и кончил тем, что дернул его за ухо. Затем он стал делать вид, будто Билби - глухой, чье внимание можно привлечь, только дергая его за ухо. Теперь, обращаясь к мальчику, он непременно щипал его, пинал, давал ему подзатыльник или еще как-нибудь причинял ему боль. Потом Томас притворился, будто у Билби грязная голова, и после нескольких неудачных попыток ткнул его в таз с чуть теплой водой.
      А пока что юный Билби тратил весь свой скудный запас времени на размышления о том, что лучше: внезапно напасть на Томаса с кухонным ножом или швырнуть в него зажженной лампой. Большую оловянную чернильницу из буфетной тоже можно пустить в ход, но, пожалуй, в этом снаряде маловато убойной силы. Другое дело - длинная двузубая вилка для поджаривания хлеба, что висит в буфетной сбоку от каминной полки. Вот эта уж достанет...
      Над всеми этими мрачными мыслями и плохо скрытыми страстями царил мистер Мергелсон - большой, но проворный, проворный, но точный, он выкрикивал приказания своим попугаичьим голосом, подкреплял их оплеухами, исполнял свои обязанности и следил, чтобы их исполняли другие. События достигли высшей точки в самом конце полного хлопот субботнего дня, незадолго до того, как мистер Мергелсон пошел запирать в доме двери и тушить лампы. Нерасторопный Билби сильно задержался в тот вечер и тащил из комнаты дворецкого поднос со стаканами, когда в буфетную вошел Томас и, вплотную подойдя к нему сзади, грубо схватил его за шею, больно взъерошил ему волосы да еще проворчал "Бр-р!".
      Билби минуту стоял, не двигаясь, затем поставил поднос на стол, и бормоча что-то невнятное, кинулся к упомянутой вилке. Еще миг - и один из зубцов впился в подбородок Томаса.
      Как стремительны перемены в нашей душе! Вонзая вилку, Билби был дикарь дикарем; но едва вилка попала в цель - а ведь он мог с таким же успехом попасть лакею в глаз, а не в подбородок, - мальчуган мгновенно вспомнил все те христианские заповеди, которые вдалбливали ему в школе. Свирепый порыв миновал, и он пустился в бегство.
      Вилка минуту висела на лице Томаса вроде какой-то туго скрученной медной бороды, потом со звоном упала на пол. Томас схватился рукой за подбородок: кровь.
      - Ах ты!..
      Он так и не нашел верного слова, ну да оно и лучше! Вместо этого он помчался в погоню за Билби.
      А юного преступника внезапно охватил ужас перед содеянным и перед Томасом, и он кинулся сломя голову по коридору, прямо к служебной лестнице, что вела в высшие сферы. Ему некогда было думать. За ним гнался Томас с окровавленным подбородком. Томас-мститель. Томас в яром гневе. Билби шмыгнул в дверь, обитую зеленым сукном, а гнавшийся за ним лакей схватился было за ручку, но в последнюю минуту опамятовался и не вломился внутрь.
      В последнюю минуту им овладело инстинктивное и неодолимо тревожное ощущение грозной опасности. До него долетел странный звук, будто запищал детеныш какого-то крупного животного. В приоткрытой двери мелькнуло что-то большое, черное с белым.
      Потом что-то разбилось - кажется, стеклянное.
      Томас притворил зеленую дверь, качавшуюся на медных петлях, перевел дух и прислушался.
      Густой и низкий голос чем-то возмущался. То не был голос Билби, то говорил кто-то важный, в ком кипел сильный, хотя и сдерживаемый гнев. Он не кричал, но в словах не стеснялся - выбор у него был богатый, не то что у какого-нибудь мальчишки.
      Томас тихонько приоткрыл дверь - чуть-чуть, только чтоб заглянуть, - и тут же снова ее затворил.
      Он повернулся к лестнице и на цыпочках с удвоенной поспешностью начал спускаться вниз.
      Внизу в коридоре появился его начальник.
      - Мистер Мергелсон! - вскричал Томас. - Вы только послушайте! Ну дела!..
      - Что там такое? - спросил мистер Мергелсон.
      - Он сбежал!
      - Кто?
      - Билби!
      - Домой? - Это прозвучало почти с надеждой.
      - Нет.
      - Куда же?
      - Наверх. По-моему, он на кого-то налетел.
      С минуту мистер Мергелсон испытующе глядел на подчиненного. Затем настороженно прислушался; они оба прислушались.
      - Надо его оттуда выудить, - объявил мистер Мергелсон с неожиданной готовностью действовать.
      Томас еще ниже перегнулся через перила.
      - _Лорд-канцлер_!.. - прошептал он побелевшими губами и кивнул в сторону двери.
      - А он тут при чем? - спросил Мергелсон, удивленный видом Томаса.
      Томас заговорил до того тихо, что Мергелсон подошел ближе и приставил ладонь к уху. Томас повторил последнюю фразу.
      - Он там, на площадке... бранится. Ругается - страх!.. Как есть сбесившийся индюк.
      - А Билби где?
      - Сдается, он прямо на него налетел, - сообщил Томас после некоторого раздумья.
      - А сейчас-то он где?
      Томас развел руками.
      Мистер Мергелсон поразмыслил немного и принял решение. Он подошел к лестнице, задрал подбородок и, приняв вид смиренной услужливости, проник за зеленую дверь. На площадке уже никого не было - там вообще не было ничего примечательного, если не считать разбитого бокала; а посреди парадной лестницы стоял лорд-канцлер. Великий правовед держал под мышкой сифон с содовой, а в руке сжимал графин виски. Он резко повернулся на скрип двери и встретил мистера Мергелсона, грозно нахмурив брови - столь грозными бровями может похвастаться не всякий слуга закона. Он был красен как рак и глядел зверем.
      - _Так это вы_?.. - спросил он, угрожающе взмахивая графином (его голос дрожал от благородного негодования). - Так это вы стукнули меня по спине?
      - По спине, милорд?
      - _По спине_. Что тут непонятного?..
      - Да разве я осмелюсь, милорд!..
      - Болван! Я вас ясно спрашиваю!..
      С почти непостижимым проворством мистер Мергелсон взлетел на три ступеньки, метнулся вперед и подхватил готовый выскользнуть из рук его милости сифон.
      Это ему удалось, но какой ценой! Он упал на пол, сжимая сифон в руках, и сперва стукнул его милость сифоном в левую голень, а потом, исполненный прежней почтительности, ткнулся ему в колени. Ноги его милости разъехались в разные стороны, и он потерял равновесие. Поминая нечистую силу, его милость рухнул на мистера Мергелсона. Графин выпал из его рук и вдребезги разбился на площадке. Сифон выскользнул из-под развалин мистера Мергелсона и, как видно, движимый родственным чувством, с шумом покатился со ступеньки на ступеньку вслед за графином.
      И странную же процессию видела в тот вечер парадная лестница Шонтса! Сперва летело виски - крылатый предвестник пешего сифона. Затем великий правовед, волоча за фалды великого дворецкого и яростно молотя его кулаком. Затем мистер Мергелсон, изо всех сил старавшийся сохранить почтительность даже в минуту катастрофы. Сперва лорд-канцлер утонул в телесах мистера Мергелсона, вцепился в него, и они кубарем покатились вниз, затем мистер Мергелсон, не оставляя попыток объясниться, навалился на лорда-канцлера; потом лорд-канцлер взял на минуту головокружительный реванш и очутился наверху. Еще один оборот - и оба достигли площадки.
      Бум! Трах-тарарах!..
      2. СУББОТНИЙ ПРИЕМ В ЗАМКЕ ШОНТС
      Субботняя прогулка - типично британское развлечение. Оно могло возникнуть лишь в стране до мозга костей аристократической и приверженной удовольствиям, где даже соблюдение дня субботнего стало удовольствием. В субботних поездах, уходящих после полудня с лондонских вокзалов, крайний переизбыток вагонов первого класса и редкое обилие на зависть богатых саквояжей. Камердинеры и горничные не слишком себя утруждают, зато носильщики суетятся с особым рвением. В глаза бросаются разряженные знаменитости. Платформа и книжный киоск исполнены необычайного достоинства. Порой даже вагон-другой отводят для особо избранной публики. Слышатся приветствия:
      - Значит, и вы с нами?
      - Нет. А нынче в Шонтс.
      - Это где нашли Рубенса? Кто там сейчас хозяин?
      Через эту веселую, благоденствующую толпу шел лорд-канцлер со своим крупным носом, знаменитыми бровями, которые, казалось, он мог по желанию ощетинить и свернуть, и с присущим ему видом спокойного самодовольства. Он ехал в Шонтс не для собственного удовольствия, а ради партийных интересов, но не намерен был этого показывать. Он шествовал по перрону, погруженный в свои мысли, притворяясь, что никого не видит, - пускай другие здороваются первыми. В правой руке он держал маленький, но внушительного вида кожаный чемоданчик. Под мышкой левой руки он тащил философский трактат доктора Мактэггерта, три иллюстрированных журнала, "Фортнайтли ревью", сегодняшний "Таймс", "Хибберт джорнел", "Панч" и два парламентских отчета. Его милость никогда не задумывался над тем, сколько он может удержать под мышкой. Поэтому его слуга Кэндлер следовал за ним в двух шагах, нагруженный несколькими уже подобранными газетами и готовый подхватить очередную потерю.
      У большого книжного киоска они прошли мимо миссис Рэмпаунд Пилби, которая, как всегда, прикинувшись скромной читательницей, спрашивала у продавца свою последнюю книгу. Лорд-канцлер заметил вертевшегося поблизости Рэмпаунда Пилби, но вовремя отвел глаза. Он не жаловал эту пару. Интересно, подумал он, кто может сносить неимоверные претензии миссис Пилби хотя бы с субботы до понедельника? Сам он только однажды оказался рядом с нею за столом на званом обеде - и сыт по горло. Он занял место в углу, захватив и противоположное - надо ж куда-то класть ноги, оставил Кэндлера охранять и места и багаж, принесенный им под мышкой, а сам вышел на перрон и стал там спиной ко всему свету - точь-в-точь Наполеон, только повыше ростом да нос еще более орлиный, - надеясь избегнуть встречи с великой романисткой.
      Это ему вполне удалось.
      Однако, вернувшись в купе, он застал Кэндлера на грани ссоры с каким-то белобрысым молодым человеком в сером. Волосы у юноши были до того светлые, что он мог бы сойти за альбиноса, если б не его живые карие глаза; лицо у него было красное, и говорил он очень быстро.
      - Эти два места заняты, - твердил Кэндлер; он уже выбился из сил, защищая не слишком правое дело.