Билби (Безделушка)

      - По-моему, он бы так не ушел, - сказала Мадлен. - Отчего ему, собственно, уходить, если даже он тот самый пропавший мальчик...
      - Вряд ли он что-нибудь слышал, - заметила миссис Гидж.
      Миссис Баулс вышла из фургона, в руках у нее был загадочный бумажный сверток. Она осторожно спустилась по лесенке. Села у огня, сверток лежал у нее на коленях. Озорно поглядывая то на сверток, то на друзей, она закурила новую сигарету.
      - Вот наша единственная связь с Диком, - сказала она, не вынимая изо рта сигареты.
      Она пощупала сверток, взвесила его на руке; взгляд ее стал еще более озорным.
      - Любопытно, - сказала она.
      Лицо ее стало до того озорным, что муж понял: сейчас она позволит себе что-нибудь недопустимое. Он давно отказался от попыток удерживать ее в подобные минуты. Она наклонила голову набок и надорвала сверток с угла.
      - Жестянка, - сказала она театральным шепотом. Потом еще немного надорвала сверток. - Трава.
      Профессор постарался увидеть все это в смешном свете.
      - Если уж ты отказалась от приличий, делай это по крайней мере откровенно... По-моему, душечка, лучше прямо развернуть сверток.
      Так она и сделала. Шесть пар глаз без всякого сочувствия уставились на явную нищету Билби.
      - Идет! - вдруг воскликнула Мадлен.
      Джуди стала поспешно заворачивать все обратно, но тревога оказалась ложной.
      - Да он сбежал, я же говорил, - сказал профессор.
      - И не вымыл посуду! - простонала Мадлен. - Этого я от него не ждала...
      Но Билби не "сбежал", хоть и исчез из лагеря. Он так и не подал никаких признаков жизни, пока они сидели над остатками пиршества. Они говорили о нем и обо всем, что с ним связано, и рассуждали, не следует ли капитану послать Люси Лэкстон такую телеграмму; "Мальчик почти нашелся".
      - Я ведь, можно считать, его нашел, - сказал капитан, - но пока он не в наших руках, мы не знаем наверно, тот ли это мальчик.
      Потом они говорили о мытье посуды и о том, как это противно. И тут оба мужа, понимая, что они в выигрышном положении, стали опять настаивать, чтобы кочевницы отправились с ними в гостиницу при гольф-клубе, переночевали там разок-другой, воспользовались ванной и другими благами цивилизации или уж хотя бы пошли выпить чаю. И так как Уильям уже вернулся (он сидел на траве и курил свою дрянную глиняную трубку), они поднялись и пошли. Но капитан Дуглас и мисс Филипс почему-то шли отдельно и все больше и больше отставали; под конец они оказались почти в одиночестве.
      Сперва две супружеские пары, а потом и влюбленные скрылись за гребнем холма...
      Некоторое время фургон казался совершенно покинутым, если не считать сидевшего в отдалении стража. Но вот задвигались ветки куманики у заброшенного мелового карьера, и на свет божий вынырнул опечаленный, расстроенный, перепачканный мелом мальчуган. На душе у него было тяжело.
      Пришло время уходить.
      А уходить ему не хотелось. Он полюбил этот фургон. И он обожал Мадлен.
      Да, он уйдет, но уйдет красиво, трогательно.
      Перед уходом он вымоет всю посуду, все вычистит, приберет и оставит о себе воспоминание как о непоправимой утрате. Грустно, но усердно он взялся за дело. Вот бы Мергелсон удивился!
      Билби прибрал все так, что одно загляденье.
      Затем на коврике, где она всегда сидела, он увидел ее любимую книжку томик стихов Суинберна [Суинбери, Алджернон Чарлз (1837-1909) - английский поэт-неоромантик] в изящном переплете. Эту книгу подарил ей капитан Дуглас.
      Билби почти с благоговением взял ее в руки. Книжка была такая непохожая на все, какие он видел, такая красивая, совсем как она сама!..
      В душе Билби проснулось странное желание. С минуту он колебался. И вдруг сразу решился. Он выбрал страницу, достал из кармана огрызок карандаша, щедро послюнил его и, учащенно дыша, принялся писать традиционное послание: "Прощайте и помните Артура Билби". К этому он прибавил от себя: "Посуду я вымыл".
      Потом он вспомнил, что в фургоне знать не знали никакого Артура Билби. Он опять послюнил карандаш и так густо зачеркнул свое имя, что уже было не разобрать; тогда поверх этого, так нажимая, что слова отпечатались на всех следующих страницах, он вывел престранную надпись: "Эд, законный граф Шонтс". Но тут же устыдился и всю ее зачеркнул еще более решительным образом. В заключение над всем этим он написал просто и ясно: "Дик Малтраверс"...
      Он со вздохом положил книгу на место и встал.
      Порядок теперь был бесподобный. Что бы такое еще сделать? Может, оплести весь лагерь тисовыми ветвями? Будет красиво... и значительно. И он взялся за работу.
      Сперва он трудился очень рьяно, но тис плохо ломается, и вскоре у Билби заболели руки. Он стал размышлять, как бы это сделать попроще, и увидел под задними колесами фургона большой зеленый куст - особенно хороша была одна длинная ветвь... Он решил, что будет нетрудно выдернуть эту ветвь из наваленной здесь кучи палок и камней, в которую упирались задние колеса. Так ему показалось. Он ошибался, но был уверен, что отлично придумал.
      И он начал тянуть. Это оказалось куда труднее, чем он ожидал: у ветви было много отростков, которых он сперва не заметил, и вытянуть ее оказалось непросто. Она точно вросла в землю.
      У Билби был настойчивый характер.
      Затея его увлекла... Он тянул все сильней и сильней...
      Ну до чего же различны люди!..
      Билби был мальчик с воображением, способный на возвышенную любовь, на отвагу и преданность.
      Уильям, слепленный из грубого сорта глины, был материалист и раб своих инстинктов. Такие, как Уильям, заставляют нас поверить в существование более низких особей - второсортных людей, - в естественное неравенство.
      Пока Билби был занят выполнением своей благородной затеи - пусть нелепой и не очень удачно придуманной, но по крайней мере шедшей от сердца, - Уильям был занят совсем другим: он в самозабвении удовлетворял те инстинкты, которые человечество единодушно и безоговорочно отнесло к низшему разряду, а небеса - к нижней половине нашего тела. Он, крадучись, пробирался к остаткам еды, и даже не очень опытный физиономист сразу понял бы, почему он поминутно облизывает свои тонкие перекошенные губы. Он проник в лагерь так бесшумно, что Билби его не заметил. Уильям не прочь был доесть, что осталось, но еще больше его влекли бутылки с вином. Билби аккуратно расставил их в ряд чуть поодаль на холме. Здесь была бутылка сидра, в которой осталось около стакана этого напитка, - Уильям его выпил; было почти полбутылки рейнвейна - Уильям выпил и его; нашлось немного бургундского и Аполлинари - Уильям пил все подряд.
      Опоражнивая бутылку за бутылкой, Уильям подмигивал недремлющим ангелам, облизывал губы и с беззастенчивым одобрением похлопывал себя по животу. Разгоряченный алкоголем, он утратил последние остатки самообладания, и тут мысли его опять обратились к вожделенному шоколаду в нарядной, обшитой лентами коробке, что лежал в ящичке под кроватью миге Филипс. Глаза его заблестели, на щеках проступили красные пятна. Он со злой настороженностью глянул на Билби: не смотрит ли тот.
      Мальчик с чем-то возился позади фургона, что-то там вытаскивал.
      Быстро и воровато Уильям влез на козлы.
      Он секунду поколебался, прежде чем войти. Потом высунулся из-за угла фургона и поглядел на ничего не подозревавшего Билби, сморщил нос в мерзкой гримасе и, словно какое-то олицетворение жадности, весь изогнувшись, скользнул внутрь.
      Вот они, конфеты! Уильям запустил руку в ящик и остановился, прислушиваясь...
      Что это?..
      Фургон вдруг тряхнуло. Уильям споткнулся; его жалкая душонка ушла в пятки. Фургон накренился. Сдвинулся с места... Задние колеса стукнулись о землю...
      Уильям шагнул к двери, но его качнуло в сторону, и он повалился на колени... Потом его ударило о посудную полку, и на него полетела тарелка. Упала и разбилась чашка. Казалось, фургон пустился вприпрыжку...
      В окошке проносились очертания тисовых кустов. Фургон летел вниз с холма...
      - Ого-го!.. - орал Уильям, цепляясь за кровати, чтоб совсем не свалиться.
      - Не такой же я пьяный!.. - бормотал он, лежа на полу и еле переводя дух. Он попробовал открыть дверь.
      - Господи! Ой-ой-ой!.. Держите! Ох, нога!.. Ах ты распроклятый мальчишка!..
      - ..! - кричал Уильям. - ..!
      Наши туристы не долго спорили. Кочевницы согласились переночевать в гостинице. И вот, выпив чаю, они решили пойти назад и распорядиться, чтобы Уильям подвел фургон к гостинице. Профессор Баулс с обычной своей ретивостью шагал впереди всех.
      Профессор-то первый и заметил, что творится у фургона. Он как-то по-собачьи тявкнул. Коротко и визгливо. И тут же закричал:
      - Что-он-там-делает-этот-мальчишка?!.
      А потом заорал во все горло:
      - Э-эй!.. - И помчался с холма. Он отчаянно размахивал руками на бегу и вопил: - Э-эй, ты!.. Болван!..
      Остальные не отличались такой быстротой реакции.
      На склоне холма они увидели Билби; мальчик усердно трудился, он тянул и дергал какую-то ветку, и вдруг фургон качнуло, он словно тряхнул головой, встал на дыбы, и тут с грохотом рухнула куча, подпиравшая задние колеса...
      Фургон накренился и метнулся, как лошадь, на которую кинулась собака, и вдруг со спокойной решимостью заскользил вниз по травянистому склону на дорогу, сбегавшую в Уинторп-Сатбери...
      Профессор Баулс вихрем ринулся в погоню, его жена в растерянности ахнула, но тут же побежала за ним с решительным видом. Следом достойно вышагивал мистер Гидж, высказывая единственно разумные и уместные предложения.
      - Остановить! Прекратить! - кричал мистер Гидж на весь мир, совсем как его великий прототип на Балканской конференции. А потом кинулся бежать, напоминая собой огромную пару разболтанных ножниц.
      Миссис Гидж после минутного колебания решила отнестись к происходящему юмористически и бабочкой порхнула за своим повелителем, на бегу деланно хихикая - эту милую привычку она когда-то переняла у своей обожаемой школьной подружки. Капитан Дуглас и мисс Филипс шли позади, и прежде чем они поняли, что случилось, произошло немало событий. И тут капитан, повинуясь первому побуждению солдата, бросился на помощь к остальным, а мисс Мадлен Филипс сделала несколько театральных жестов, но, убедившись, что зря старается и никто не обращает на нее внимания, преспокойно уселась на траву и стала дожидаться развязки.
      Все по-прежнему были заняты фургоном. Без недостойной торопливости, но и без остановки фургон катился с холма к мирно дремавшей внизу деревеньке. Он не производил лишнего шума, только колеса погромыхивали и порой он задевал на пути за куст или камень; раза два изнутри слабо долетал звон бьющейся посуды да однажды послышалось что-то похожее на злобный вопль - и это все.
      Казалось, фургон ожил. До сих пор он довольствовался скромной ролью желтого пятна на заднем плане, а сейчас обрел душу. У него обнаружились целеустремленность и добрый человеческий юмор; он то задумывался на минуту, то вдруг принимал решение, но при этом ни разу не утратил благодушия и достоинства. Он ни на миг не изменял земному притяжению, слепо ему повиновался, однако без тени раболепия. Скорее могло показаться, что они с земным притяжением в большой дружбе. Он выехал на дорогу, наткнулся на насыпь, объехал ее, секунду поразмыслил и затем оглоблями вперед покатил с холма, постепенно набирая скорость и немножко петляя. Оглобли протянулись вперед, точно руки...
      Издали могло почудиться, будто это какой-то ручной слон спешит к своему любимому хозяину, с которым он был в долгой разлуке. Или подвыпившая, развеселая морская свинка спешит к лакомству...
      На большом расстоянии от него бежал профессор Баулс, этот поразительный сгусток энергии; он бежал так быстро, что, казалось, лишь изредка касался земли... А за ним поодиночке, в уже описанном порядке и согласно своим характерам, все остальные...
      К счастью, дорога была почти пуста.
      Здесь стояла детская колясочка с двумя близнецами, а девочка, которая за ними присматривала, по счастью, собирала на насыпи чернику. Землекоп рыл канаву. Плелся погруженный в свои мысли бродячий торговец. Его тележку, нагруженную плохонькой, в трещинах, посудой, ходкой у бедняков, тянула черная клячонка.
      Посреди деревенской улицы спала собака...
      Как видите, выбор был большой, но фургон выказал немало взбалмошного добродушия. Он поверг близнецов в рев, но прошел мимо. А ведь он мог бы превратить их в некое смородиновое желе. Он тяжело накренился в сторону землекопа, но пощадил его; загнал торговца на насыпь, сорвал колесо у тележки с посудой (та изумленно помедлила и рухнула, осыпав его многоголосыми попреками), а затем с угрюмой решимостью двинулся к собаке.
      Но и собака уцелела.
      Она проснулась как раз вовремя и помчалась прочь с испуганным визгом. Фургон пробежал еще дюжину ярдов, сбавил ход и тут совершил единственный по-настоящему недостойный поступок - бухнулся вниз головой в широкую канаву с водой. Лишь теперь ему изменила невозмутимость. Плюх! При этом он издал какое-то хрюканье, отдаленно напоминавшее Уильяма, и затих!..
      Некоторое время казалось, что фургон надорвался и испустил дух. Лесенка свисала из его приподнятой двери, как язык из пасти усталой собаки. Если б тишину не нарушали слабые звуки, точно он скребся внутри, можно было б подумать, что он умер.
      А наверху вопили близнецы; землекоп и торговец сыпали бранью; клячонка попятилась и угодила в канаву, где совершила несколько опрометчивых шагов прямо по посуде, в чем ей пришлось жестоко раскаяться; а профессор Баулс, его жена, мистер Гидж, капитан Дуглас и миссис Гидж все бежали и бежали слышался дробный топот.
      И тут в верхней двери фургона появились признаки жизни: сперва кисть руки, потом вся рука, потом нога, ищущая точку опоры, огромный нос и маленький злобный глаз, - словом, то был Уильям. Разъяренный Уильям.
      Профессор Баулс подбежал к фургону. С поразительным проворством, цепляясь за колеса и подножку, вскарабкался наверх и столкнулся лицом к лицу с злополучным возницей. Минута больше подходила для обоюдного сочувствия, чем для гнева, но профессор был раздражителен, вспыльчив и не питал симпатии к низшему сословию, а у Уильяма был необузданный нрав.
      - Безмозглый осел!.. - начал профессор Баулс.
      Услыхав эти слова, Уильям не сдержался и ударил профессора по лицу, а профессор, едва его стукнули, храбро и решительно набросился на Уильяма.
      Минуту шла отчаянная борьба - казалось, у каждого из противников какое-то несметное множестве ног, - и вдруг оба они рухнули в раскрытую дверь фургона; еще мгновение руки и ноги их как-то неправдоподобно вертелись в воздухе, а потом все исчезло...
      Оглушительный звон разбитой посуды. Никто б не поверил, что в фургоне еще столько можно было разбить...
      Благодатное затишье...
      Снова приглушенная возня...
      К месту происшествия отовсюду потянулись деревенские жители; в испуге и восторге они глазели на происходящее. Внутри стоявшей торчком желтой колымаги, судя по звукам, возобновилась потасовка - это сулило новые впечатления и прибавляло к тому, что происходило у них на глазах, еще и некоторую таинственность.
      А Билби все стоял с огромной тисовой веткой в руках; при виде случившегося в его юной душе родилось сознание человеческого бессилия. Впервые он понял, какая пропасть лежит между замыслом и исполнением. Ведь он хотел только хорошего...
      Кто поверит его объяснениям?..
      Одна мысль объяснить это профессору Баулсу приводила его в ужас...
      Он огляделся вокруг полными отчаяния круглыми глазами. Надо бежать в эту сторону - здесь, очевидно, легче будет спрятаться и встретишь меньше людей; и он без лишней задержки пустился в путь, желая поскорее перелистнуть эту страницу своей жизни...
      Сейчас он хотел лишь одного - быть уже где-то в другом месте.
      Вслед ему с вершины холма понесся мелодичный зов, но не достиг его.
      - Ди-ик!
      Спустя немного мисс Филипс встала с травы и, грациозно подобрав юбку и вскинув свой прелестный подбородок, с самым деловым видом спустилась к собравшейся толпе. Ее юбки развевались по ветру - она шла с холма походкой Артемиды.
      Пора уже было кому-нибудь полюбоваться ею!
      5. ПОИСКИ БИЛБИ
      В субботний вечер, когда Билби впервые приобщился к театру, мистер Мергелсон, дворецкий в замке Шонтс, медленно и озабоченно брел по той части парка, что лежала между прачечной и садами. На лице его почти не было следов злополучного столкновения с лордом-канцлером; сырое мясо, которое ему прикладывали на кухне, остановило воспаление, и на щеке едва виднелось несколько синяков. Пережитое не столько унизило, сколько подняло Мергелсона в собственном мнении. Глаз его был подбит, но ведь это не простой синяк! Он нанесен благородной рукой и притом без всякой вины самого мистера Мергелсона. Синяк этот свидетельствовал не о буйной жажде утех или какой-нибудь низкой страсти, а об исполненном долге. Он застал мистера Дарлинга в глубоком раздумье возле персиковых деревьев, посаженных вдоль стены. Они росли хуже, чем следовало, и мистер Дарлинг ломал себе голову, с чего бы это.
      - Добрый вечер, мистер Дарлинг, - сказал мистер Мергелсон.
      Мистер Дарлинг не спеша расстался со своими думами и обернулся к приятелю.
      - Добрый вечер, мистер Мергелсон, - сказал он. - Не нравится мне что-то вид этих персиков, ох, как не нравится!
      Мистер Мергелсон мельком глянул на персики и перешел к тому, что волновало его куда сильнее.
      - Я так полагаю, мистер Дарлинг, что вы в последние два дня совсем не видали своего пасынка.
      - Ясное дело, - ответил мистер Дарлинг и, склонив голову набок, посмотрел на собеседника. - Ясное дело. Он же теперь под вашим присмотром, мистер Мергелсон.
      - В том-то и закавыка, - сказал мистер Мергелсон и с деланной непринужденностью добавил: - Я, знаете, тоже его не видел.
      - Совсем?
      - Совсем. С глаз исчез, - мистер Мергелсон прикинул в уме, - в субботу за полночь.
      - Да как же так, мистер Мергелсон?
      Дворецкий понимал, что это не так-то просто объяснить.
      - Пропал куда-то, - сказал он, рассматривая хорошо вычищенную дорожку и словно что-то подсчитывая, э потом прямодушно глянул на мистера Дарлинга и добавил: - И с тех пор его нет как нет.
      - Вот так штука! - сказал мистер Дарлинг.
      - Да, что и говорить, - поддакнул мистер Мергелсон.
      - Скверная штука, - сказал мистер Дарлинг.
      - Мы решили, он от работы прячется. Или домой сбежал.
      - Чего же не послали спросить?
      - Заморочились очень с гостями. А еще думали - коли сбежал, невелика потеря. Он больше под ногами путался... Да тут еще кое-какие неприятности... А сейчас, как все поразъехались, а он не вернулся... ну я и пришел к вам спросить, мистер Дарлинг. Куда ж он девался?
      - Сюда он не заходил, - сказал мистер Дарлинг, обводя взглядом сад.
      - Да я не больно на это и надеялся, - заметил дворецкий с таким видом, будто ждал подобного ответа и боялся его.
      Оба джентльмена с минуту молчали и испытующе смотрели друг на друга.
      - Так где ж он? - спросил мистер Дарлинг.
      - Видите ли, - сказал мистер Мергелсон, закладывая руки за несуществующие фалды - он был не во фраке, а в короткой куртке - и донельзя походя на задумчивого попугая. - Сказать вам по чести, мистер Дарлинг, привиделся мне про него дурной сон, и очень это меня тревожит. Сдается мне, сидит он где-то в потайном ходе. Спрятался. Гость тут у нас один был... Ничего я худого сказать не хочу, да только от него кто хошь побежал бы прятаться... А нынче утром, как все поразъехались, мы с Томасом и пошли по этим проходам - все, что могли, обошли. Нигде ни следа. А вот не выходит у меня это из головы. Он ведь такой был шустрый, верткий, все что-нибудь да придумывал.
      - Не раз я его за это учил, - сказал мистер Дарлинг, и при этих воспоминаниях в глазах его блеснул злой огонек.
      - Чего доброго, застрял где-нибудь в потайных ходах, - сказал мистер Мергелсон.
      - Это как же застрял?! - переспросил мистер Дарлинг.
      - А так, залез куда-нибудь, а выбраться не может. Там, говорят, в стенах какие-то тайники и входы камнем заложены.
      - И подземные коридоры, говорят, есть, до самых развалин монастыря, а это добрых три мили, - прибавил мистер Дарлинг.
      - Да, нескладно вышло, - сказал мистер Мергелсон.
      - И что он туда полез, чтоб ему околеть! - сказал мистер Дарлинг и поскреб в затылке.
      - Нельзя ж его там бросить, - заметил мистер Мергелсон.
      - Вот был такой случай: один чертенок в дренажную трубу залез, припомнил мистер Дарлинг. - Пришлось отцу откапывать его, как лисенка из норы. Ох, и отодрал же он его!
      - Зря мы такого малолетка наняли, - посетовал мистер Мергелсон.
      - Да, совсем нескладно получилось, - размышлял мистер Дарлинг, взвешивая все обстоятельства дела. - Больно уж им мать дорожит. Прямо не сказать, до чего дорожит...
      - А может, не надо ей пока говорить? - сказал мистер Мергелсон. - Я уж про это думал.
      Мистер Дарлинг был не из тех, кто склонен терзаться раньше времени. Он покачал головой.
      - Да, покуда не стоит, мистер Мергелсон. Подождем, пожалуй. Сперва сделаем, что можно. Еще успеет нагореваться. Коли вы не против, я зайду к вам вечерком, этак часу в девятом, и мы потолкуем меж собой - вы, Томас и я. Для начала так-то лучше - без шума. Раз уж приключилось такое, надо нам с вами все это обмозговать.
      - Вот и я так думаю, - сказал мистер Мергелсон; его явно утешило, что разговор у них с Дарлингом вышел такой мирный. - Я, мистер Дарлинг, в точности так же на это смотрю. Потому, если он в доме и не помер, так чем он кормится?
      Вечером в буфетной продолжался разговор о том, разглашать случившееся или нет. Собеседники щедро угощались пивом собственного мистера Мергелсона приготовления. По доброму старому обычаю пиво в Шонтсе варили дома, и получалось оно всегда разное - когда крепкое, когда слабое, когда вкусное, когда нет, так что от однообразия в Шонтсе не страдали. На сей раз оно было крепкое, что вполне отвечало настроению мистера Дарлинга, и мистер Мергелсон, с естественным для автора тщеславием, словно ненароком, то и дело забирал пустой кувшин и приносил пенящийся.
      Ливрейный лакей Генри не хотел портить вечер и потому делал вид, что не все еще потеряно, но Томас был полон скорби и сочувствия. Рыжеволосый юнец с помощью какой-то машинки скручивал сигареты, послюнив, подавал их собравшимся и, как ему подобало, больше помалкивал. Пива ему не полагалось, разве что вспомнят и поднесут, и забывчивость мистера Мергелсона подкрепляла этот порядок.
      - Как подумаю, что наш малец провалился вниз головой в какую-нибудь затянутую паутиной дыру, так за сердце меня и берет, - говорил Томас, подливая себе из кувшина.
      - Занятный был мальчуган, - заметил Мергелсон откровенно заупокойным тоном. - Работа ему не нравилась, по всему было видать, а так прыткий был. Я, бывало, как выпадет свободная минутка, так чем-нибудь, глядишь, ему и пособлю.
      - Только вот обидчивый был, - заметил Томас.
      Мистер Мергелсон сидел за столом, широко раскинув на нем руки.
      - Все-таки не след нам больше молчать, - объявил он. - Надо сказать ее милости, нельзя больше откладывать... Разве что до послезавтра. А там уж, как бог даст!
      - А вот хозяйке моей самому мне придется сказать, - отозвался мистер Дарлинг и в расстройстве налил себе столько пива, что оно побежало через крап.
      - Сегодня перед сном мы еще раз пройдем по этим ходам. Будем идти сколько сил хватит, - сказал мистер Мергелсон. - Но ведь там есть щели и дыры, и мальчик мог туда провалиться.
      - Хозяйке моей придется сказать, - твердил мистер Дарлинг. - Вот что плохо-то...
      Весь остаток вечера мистер Дарлинг то и дело повторял эти слова. Он надеялся, что ему что-нибудь посоветуют.
      - Ну вот, как бы вы сказали хозяйке? - спросил он мистера Мергелсона и в ожидании ответа нетерпеливо осушил свой стакан.
      - Я просто сообщу ее милости о происшедшем. Скажу: "Ваша милость, у нас мальчишка куда-то девался, а куда - ума не приложим". А станет расспрашивать - все подробно расскажу.
      Мистер Дарлинг подумал немного и покачал головой.
      - А вы бы как сказали? - спросил он Томаса.
      - Мне, слава богу, не говорить, - отозвался Томас. - Эх, бедный мальчик!..
      - Ну, а коли пришлось бы? - настаивал мистер Дарлинг.
      - Я подошел бы к ней, похлопал по спине и сказал: "Мужайся!" А как она стала бы спрашивать, почему, я бы все и сказал, не сразу, конечно, а помаленьку.
      - Нет, вы ее не знаете, - сказал мистер Дарлинг. - Ну, а ты. Генри, как бы сказал?
      - Сама бы пускай догадалась, - отвечал Генри. - Женщины на это мастерицы.
      Мистер Дарлинг подумал немного и решил, что это тоже не подходит.
      - Ну, а ты? - спросил он рыжеволосого парнишку, начиная отчаиваться.
      Рыжеволосый ответил не сразу; он уставился на мистера Дарлинга, продолжая лизать край сигареты. Потом не спеша заклеил ее и принялся размышлять над вопросом.
      - Пожалуй, - сказал он негромко и важно, - пожалуй, я просто сказал бы: "Мэри...", или "Сьюзен", или как там ее...
      - Тильда, - подсказал мистер Дарлинг.
      - "Тильда, - сказал бы я, - бог дал, бог и взял, Тильда. Помер он". Что-нибудь вот такое.
      Рыжеволосый откашлялся. Он, видно, был растроган своей простой, но убедительной речью. Мистер Дарлинг минуту-другую с большим удовольствием обдумывал услышанное. А потом почти с раздражением промолвил:
      - Да куда же он все-таки провалился, чтоб ему было пусто!
      - Ну, будь что будет, - продолжал мистер Дарлинг, - а нынче я ничего ей не скажу. Пасынка я потерял, так теперь еще и без сна оставаться! Ну, нет. А превосходное у вас пиво, мистер Мергелсон, скажу я вам. В жизни лучшего не пробовал, ей-ей! Знатное пиво!
      Мистер Дарлинг еще угостился...
      Возвращаясь домой через залитый лунным светом парк, он все раскидывал умом, как лучше сказать жене о случившемся. Он ушел из замка немного рассерженный тем, что Мергелсон отверг его предложение, такое удачное, походить вокруг дома и покричать. "Мальчишка сразу узнает мой голос. А ее милость не станет возражать. Она, верно, уже спит". Лунный свет понемногу его успокоил.
      Но как все-таки сказать жене? Он пробовал начинать речь и так и этак перед готовой слушать луной.
      Есть, к примеру, такой вот неплохой способ - взять да и бухнуть: "Знаешь, а парень-то твой..." (Немного подождать, чтоб спросила.) И тут же: "Пропал куда-то бес-про-во-ротно..."
      Только вот никак не выговоришь - "бес-про-воротно"...
      Или же так - с горестным спокойствием: "Ну и прескверная же вышла штука. Прескверная. Парень-то наш бедный - Арти - пропал бес-про-во-ротно". И опять это "бес-про-во-ротно".
      Или, может, так - с волнением: "Уж не знаю, как ты это примешь. Тильда, только надо мне кое-что тебе сказать. Дрянные новости. Вроде, пропал у них наш Арти - чисто, и не было. Как в воду канул".
      Или же сердечно и снисходительно: "Возьми себя в руки. Тильда. Покажи, что ты женщина сильная. Мальчик-то наш... ик!.. пропал".
      И вдруг он в отчаянии обратился ко всему парку:
      - Что я ей ни скажи, а все равно выйду кругом виноват. Я ее знаю!
      Тут до него дошел весь смысл случившегося.
      - Бедный парнишка!.. - вздохнул он. - Бедненький мальчик!.. - И он заплакал настоящими слезами. - Я любил его, как родного...
      Окружающая тьма ничего ему не ответила, и он повторил эти слова громче, почти с вызовом... Несколько раз он тщетно пытался перелезть через садовую ограду: калитки почему-то на месте не оказалось. (Надо завтра проверить, куда она девалась. А сейчас, когда так подавлен горем, разве поймешь, все ли в порядке!)
      Калитка отыскалась за углом. Жене он только сказал, что хочет спокойно поспать до утра, и стал вызывающе разуваться, то и дело прерывая в забывчивости это занятие. Все равно скоро светает.
      Она строго на него посмотрела и, хоть он нет-нет да и бросал на нее странный взгляд, так ни о чем и не спросила.
      Наконец-то он в постели.
      Когда гости разъехались и сэр Питер отбыл в Лондон по делам, связанным с изготовлением питательной смеси "Расти большой" и рассылкой патентованных сосок во все обитаемые части света, леди Лэкстон вернулась в постель и не вставала до середины вторника. Ей нужен полный покой и величайшая заботливость горничной, иначе не миновать серьезного нервного расстройства. Прием до самого конца протекал очень бурно. Неосторожная затея сэра Питера - не давать лорду-канцлеру спиртного - повлекла за собой прискорбную стычку во время завтрака, а за ней последовала еще худшая сцена между гостем и хозяином.
      - Тут надо действовать с тактом, - сказал сэр Питер и пошел увещевать лорда-канцлера, а жена осталась терзаться жестокими и вполне естественными опасениями. Ибо такт сэра Питера представлял собой нечто совсем особое смесь недомыслия, придирчивости и развязности, - такое не всякому по вкусу...
      Гостям, съехавшимся на воскресный обед, леди Лэкстон объяснила, что лорда-канцлера неожиданно вызвали в Лондон. "Что-то там с Большой государственной печатью", - таинственно шепнула хозяйка кое-кому из гостей. Нашлись простаки, которые решили, что Большая государственная печать внезапно занемогла и, как видно, с ней приключилось что-то такое, о чем вслух не рассказывают. Томасу пришлось воспользоваться гримом, оставшимся от какого-то любительского спектакля, и закрасить дворецкому синяк под глазом. Прием совершенно не удался, и леди Лэкстон, ложась в тот вечер в постель, не выдержала и разрыдалась.
      А тут сэру Питеру понадобилось зачем-то просидеть битый час у нее в комнате, выкладывая, что он думает о лорде-канцлере! Ей и без того прекрасно известно, какого ее муж мнения о лорде Магеридже, а в подобных случаях Лэкстон обычно прибегает к таким выражениям, которые, как она уверяет себя, ей - женщине из хорошей семьи - совсем не знакомы...
      Итак, в понедельник, едва разъехались гости, леди Лэкстон опять надолго улеглась в постель; как подобает достойной женщине, она постаралась отогнать от себя мысль о том, что подумают (а может быть, и скажут) о случившемся соседи, принялась читать новый и весьма основательный труд епископа Индьюка о язвах и пороках современного общества и перечитывать сообщения утренних газет о катастрофе на шахтах Северной Англии.