Беседы о журналистике

      Другая книга очерков К. Скопиной, лауреата премии Ленинского комсомола, озаглавлена "Свои люди", что тоже выражает близость автора своим героям. В ней есть и такие проникновенные строки: "Родная "Комсомолка"...
      Сколько раз я с нежной благодарностью думала о твоем мандате, который открывал дорогу к драгоценным сокровищам - человеческим душам... Активное отношение к людям - в газете и вне ее - всегда было огромным богатством "Комсомолки". Это твой мир, твои люди - помогай. Так учила газета..."
      Еще один случай, также связанный с полетами, небом, "огромным человеческим мужеством и верностью журналиста долгу профессиональному и человеческому.
      Впервые очерк о Г. Петерсе "Комсомолка" напечатала в феврале 1970 года. Он назывался "Отлучен от неба". Вторая публикация того же автора, Л. Графовой, "Небом единым" появилась в новогоднем номере - 1 января 1977 года. А что в семилетнем промежутке? Борьба и героя и журналиста за право человека летать. Право, которое невероятно трудно было доказывать и отстаивать изза того, что у Г. Петерса неизлечимая болезнь ноги. Чего только не случалось на общем пути журналиста и его героя: поездки на дальние аэродромы, медицинские комиссии, беседы в министерстве. И вот решающий визит Л. Графовой к министру гражданской авиации СССР Б. Бугаеву. "Борис Павлович просмотрел документы Петерса, ознакомился с рекомендациями Челябинской авиаэскадрильи, спросил мнение присутствовавшего при нашей встрече Шинкаренко (мнение авиационного врача, как я уже говорила, было близко к восхищению), и ни в чем больше не потребовалось убеждать министра.
      Летчик понял летчика.
      Чудо?.. Сейчас, когда вижу Петерса в его стихии, такого уверенного, такого здесь необходимого, кажется, что свершилась обыкновенная справедливость".
      Приведем еще один эпизод из множества жизненных ситуаций, в которых сплетаются журналистские судьбы с судьбами встреченных ими людей.
      Вскоре после войны газета "Московский комсомолец"
      опубликовала фельетон журналистки М. Меленевской "Не называйте меня мамой". Он рассказывает о трагичной судьбе двух девочек, которыми помыкала морально опустившаяся мать. Она выгоняла дочерей из комнаты, когда собирались гости для попоек, и требовала: "Не зовите меня мамой!"
      Гневный фельетон опубликовала газета. За ним последовал показательный судебный процесс. Недостойную мать лишили родительских прав, и опекунство над детьми взяли порядочные люди.
      А девочки? Они на всю жизнь сохранили признательность к защитившей их журналистке. Одна из девочек, когда выросла, выбрала эту профессию.
      Собственный корреспондент центральной газеты в Киргизии А. Дергачев познакомился с комсоргом колхоза под Фрунзе Виктором Г. Заинтересовал он журналиста ярким характером. Молодой активист горячо боролся с корыстолюбием некоторых односельчан, очень болезненно относился к любой несправедливости. Так что же, немедленно писать о нем очерк, прославлять за хорошие качества? А. Дергачев не торопился, однако из виду человека не выпускал, высказал о нем доброе мнение на перевыборах председателя колхоза. Бывший комсорг был избран председателем. Журналист по-прежнему частенько наведывался в его хозяйство. Очерк вызревал медленно, и одновременно крепла дружба корреспондента с новым председателем колхоза, которая порою ценнее поспешно изготовленных в номер строчек.
      Не только включить в кадр, но и уметь оставить за кадром то, что еще не готово для всеобщего обозрения, то, чему гласность не поможет, а повредит, - на таких проблемах оттачиваются духовная зрелость и профессиональная зоркость.
      Журналисту бывает даже вредна избыточная цепкость, когда любое событие меряют по шкале: годится, не годится в печать или в эфир. Такой фанатик строки себя не утверждает, а обкрадывает. Профессиональный утилитаризм, как и любая скаредность духа, лишь на время приносит результаты, да и то весьма поверхностные. Чем дальше, тем больше "исписывается" человек, его горизонт сужается, и редеет круг бескорыстных друзей. Профессиональная мудрость как раз в том, чтобы повременить порой "выносить" публикацию, дать проблеме оформиться, конфликту определиться, человеку одуматься.
      Чтобы в результате не только поставить в статье или передаче некий важный вопрос, но и предложить возможные варианты его решения. Чтобы в результате - даже если материал и не опубликован - работа журналиста оставила, говоря словами поэта Л. Мартынова:
      Незримый прочный след
      В чужой душе на много лет...
      - Работу над темой венчает "застольный период":
      журналист остается один на один с чистым листом бумаги... И что же?
      - Этот этап ничуть не легче, если не тяжелее, предшествующих. Недаром школьный отдел "Известий" выбрал себе девиз: "Прежде чем писать, посмотри, как красив белый лист бумаги". Подразумевается: не оскверни его небрежной или фальшивой фразой.
      Встречаются в журналистской среде любители фразы.
      Одного из них И. Ильф и Е. Петров высмеяли под личиной Никифора Ляписа по прозвищу Ляпсус. Он, как известно, любил выражаться так: "Волны перекидывались через мол и падали вниз стремительным домкратом".
      Конечно, это пародия. Но вот действительность: отрывок процитировал обозреватель журнала "Журналист"
      Е. Каменецкий по одной из подшивок. "Низкое пасмурное небо то и дело задергивают белесые шторы снежных зарядов. Ледяные волны, свинцовые цветом и ощутимой тяжестью, то лениво катятся за горизонт, то по воле циклона устраивают бешеную толчею. Ветер ревет и ревет, воет и свистит, полыхает, как необузданная огненная стихия... И не зря капитан Карпов встречает каждый трал, пришедший из глубины, словно пришельца из космоса..."
      Право, это чрезвычайно близко к тому, что "волны перекидывались домкратом".
      Чтобы создать цельную соразмерную конструкцию, необходимо найти ведущую мысль, опорный эпизод, ключевую деталь. Для осуществления замысла жизненные впечатления журналиста должны как бы выкристаллизоваться.
      Кристаллизация. К этому образу обращался французский писатель А. Стендаль, чтобы передать постепенный, трудноуловимый процесс созревания чувства. К. Паустовский опирался на тот же образ, осмысляя свой журналистский и писательский опыт. "Творческий процесс, - говорил он, похож на кристаллизацию, когда из насыщенного раствора (этот раствор можно сравнить с запасом наблюдений и мыслей, накопленных писателем) образуется прозрачный, сверкающий всеми цветами спектра и крепкий, как сталь, кристалл".
      Какой автор не мечтает о подобном итоге творческих усилий, какой журналист не стремится создать не просто оперативный злободневный очерк, а произведение, преодолевающее время!
      Увы! Условия труда в журналистике таковы, что не всегда можно выкроить время на поиски самого точного слова, самой выразительной фразы, а уж вдоволь его нет никогда. И рождаются в связи с этим самокритичные профессиональные шутки: "Наш лозунг - лучше три раза досрочно, чем один раз правильно". И все же самые верные слова открываются тем, кто не забывает, что простейшая фра&а "Я вчера вечером пришел домой" может иметь 120 оттенков смысла. Они зависят "всего лишь" от порядка слов в этом нехитром предложении.
      И вот муки слова, вечные и неповторимые! Писатель из ГДР Г. Кант показал своего героя именно в момент таких мучительных поисков:
      "Человек сидит за пишущей машинкой, курит запоем, сдувает пылинки с клавиш, откусывая яблоко, вспоминает Шиллера, тупо глядит на чистый лист бумаги, потом па часы, прочищает литеру "а", берет очередную сигарету - и все это называется работой.
      Он подкарауливает мысль.
      Мысль выглянула из-за угла, немного помедлила и стала потихоньку приближаться.
      Вот она уже совсем рядом!
      Еще один-единственный крошечный шаг - и ловушка захлопнется, мысль будет поймана, и он отстукает ее на бумаге".
      Как часто начинающим авторам кажется, что им не поддается строка, тогда как в действительности им не удается "охота за мыслью". Ведь прежде вопроса "как писать?" неизбежен вопрос "о чем?". Этот закон блистательно сформулировал еще в XVII веке французский поэт Н. Буало в классицистических канонах, которые адресованы литераторам, но во многом пригодны (поныне!) и для журналистов. К примеру:
      Иной в своих стихах так затемнит идею,
      Что тусклой пеленой туман лежит над нею
      И разума лучам его не разорвать,
      Обдумать надо мысль и лишь потом писать!
      Пока неясно вам, что вы сказать хотите,
      Простых и точных слов напрасно не ищите;
      Но если замысел у вас в уме готов,
      Все нужные слова придут на первый зов.
      Право, эти рекомендации стоит запечатлеть на редакционных плакатах. Нередко еще журналисты колдуют над белым листом бумаги, имея самое смутное представление о том, ради чего ведется поиск полнокровных фраз. И тогда пустоту нерожденной мысли заполняет спасительный штамп.
      Подобные трафаретные обороты всегда едко высмеивались. В многотиражной газете "Правдист" за 5 октября 1935 года опубликован сатирический проект статьи под названием "Зубочистка". Это набор самых штампованных стилистических оборотов. Пропуски оставлены для любого предмета, попавшего в поле зрения автора.
      "Зубочистка" выглядит так:
      "...Ряд мелких предметов домашнего обихода трудящихся до сих пор не производится в достаточном количестве. Взять хотя бы... казалось бы, пустяковая вещь.
      А между тем без... вы не можете... и даже... Вы идете по улице и вам захотелось... Но это невозможно, так как нет ни одного (ой) приличного (ой)... Мы пробовали обойти все магазины... И что же: нигде мы не могли найти ни одного (ой)... В одном магазине нам даже ответили, что...
      Интересно, что по этому поводу думает...
      Правда, система... производит за последнее время.., Но они столь скверного качества, что потребитель категорически отказывается их брать.
      Трудящиеся в нашей стране вполне вправе требовать... Над этим следовало бы призадуматься нашим..."
      Едкость этой иронии для коллег оказалась целительной. "Зубочистка" запомнилась. Ссылки на нее долго предостерегали от затертой лексики и штампованных оборотов.
      Когда журналист теряет центральную мысль, основную тему, в голову лезут, на бумагу ложатся совершенно несущественные подробности, третьестепенные обстоятельства. Вроде таких: "Когда я вошел в цех, в глазах зарябило от необычных красок", или: "Когда я шел разговаривать с Н., в памяти мелькали данные его биографии..."
      Подобные шаблоны - увы! - не вышли из употребления. Их нет-нет и сегодня встречаешь в колонках почтенных изданий.
      Очеркист двадцатых годов М. Жестев рассказывал, как в его пору шла жестокая борьба с бездумными трафаретами журналистского слова, шаблонными зачинами и концовками публикаций. Один из шаблонов выглядел так: "Мы ехали с председателем колхоза по узкой полевой тропе. Луна светила нам в лицо". Дальше шел перечень сухих цифр и скучнейших фактов об удоях, доходах ферм и т. п., а кончался очерк тем же рефреном: "...мы вместе с председателем колхоза ехали обратно по той же полевой дороге. На этот раз луна светила нам в спину".
      Газетчики прозвали суесловие коллег "луна в спину".
      А другие трафареты изложения систематизировали по разрядам. Были очерки: "празднично-юбилейный с поминанием родителей", в котором герой рассказывает свою биографию; "информационный", похожий на своих предшественников, словно он сошел с журналистского конвейера; "очерк портретный", для которого материал подбирался до крайности просто: "Я мог посмотреть личное дело, поговорить с секретарем парторганизации, наконец, задать необходимые вопросы тому, о ком пишу: сколько вам лет, в какой семье родились, какое имеете образование? - и пожалуйте, вся жизнь моего героя (казалось бы!) передо мной".
      Эти рецепты еще не вышли из употребления. "Луна в спину" порою светит и современным "рыцарям пера", и неудержимо влекут их стилевые прелести "Зубочистки".
      Вред шаблона в том, что он скользит мимо сознания.
      А выспренность, ложная красивость дают ощущение фальши, безвкусицы, примитива.
      Удача в "кристаллизации" мыслей, чувств, наблюдений следует за тем, кто готов принять к исполнению максиму А. Толстого: "Написать плохую фразу совершенно такое же преступление, как вытащить в трамвае носовой платок у соседа".
      Поэтесса Ю. Друнина адресовалась к литераторам, но выразила по этому поводу мысли, близкие журналистам:
      Я музу бедную безбожно
      Все время дергаю:
      Постой!
      Так просто показаться "сложной",
      Так сложно, муза,
      Быть простой.
      Ах простота!
      Она дается
      Отнюдь не всем и не всегда...
      Чем глубже вырыты колодцы,
      Тем в них прозрачнее вода.
      - Среди писателей много тех, кто начинал свою творческую работу в журналистике, да и сейчас продолжает выступать в периодической печати. И все-таки труд журналиста серьезно отличается от труда писателя-беллетриста.
      - Самое серьезное отличие - документализм журналистики. Это основа жесткого самоограничения журналистской музы.
      Выдающийся чешский журналист Э. Киш острил по поводу своей профессии: "Эта работа гораздо опаснее работы поэта, которому не приходится бояться опровержений". Утрируя эту мысль, современный западногерманский литературный критик С. Хаффнер замечает, что фантазию журналиста, пишущего о реальных людях, ограничивают не творческие законы, а законы гражданского кодекса, так как, давая волю домыслу, "он не смог бы вообще работать: ему пришлось бы все время выступать в качестве ответчика на процессах за оскорбление личности".
      Судебные процессы случаются. Как правило, их начинают люди, резко раскритикованные газетой, "герои", или, точнее, "антигерои" фельетонов.
      На фельетониста "Правды" И. Шатуновского разоблаченные им махинаторы 12 раз подавали в суд, но во всех случаях следствие устанавливало правоту журналиста.
      И наоборот, в итоге выявленных И. Шатуновским фактов около ста шестидесяти "антигероев" держали перед судом ответ за свои проступки и получили в сумме почти 900 лет тюремного заключения.
      Вот они - жесткие нормы документализма под дамокловым мечом правовой ответственности. Н. Александрова размышляла о них: "Напиши про высокого человека - среднего роста, награди курносого профилем патриция, и "огрех" тотчас же будет замечен, а печатное слово осмеяно и убито. Странно чувствовал бы любой из нас, окажись он в положении человека, которого "домысливают".
      Эти нормы основательно сдерживают полет фантазии, создают особые сложности для журналистов. Берясь за документальную повесть, писатель Д. Гранин сетовал на такие вериги: "Рассказать об этом человеке хотелось так, чтобы придерживаться фактов и чтобы было интересно. Довольно трудно совмещать эти требования. Факты интересны тогда, когда их не обязательно придерживаться... Подлинность мешала, связывала руки. Куда легче иметь дело с выдуманным героем! Он и покладистый и откровенный - автору известны все его мысли и намерения, и прошлое его, и будущее".
      Так сокрушается писатель, решив поставить себя в положение документалиста. А журналист всегда документалист. Если даже в мелочи он забывает об этом, немедленно напоминает читатель. Очеркист "Литературной газеты" Г. Падерин приводит письмо одного из своих героев: "...Вы там насочиняли - дескать, угощал вас чаем из литровой эмалированной кружки. Может, это для вас и мелочь, но уж коли взялись писать документальную вещь, надо во всем правды придерживаться: кружка была пол-литровая. И не эмалированная, а фаянсовая..."
      Вот так готовы ополчиться на автора персонажи.
      И за что? Словно бы размеры кружки, материал, из которого она сделана, что-то меняют в существе многоколонного очерка! Автор его, Г. Падерин, поделился своими размышлениями об этом случае с читателями "Литературной газеты" и с автором письма. Он постарался разобраться в причинах гневной отповеди своего героя.
      "Но почему же такая мелочь оказалась способной задеть самолюбие, даже обидеть? Почему?.. А может быть, эта кружка, которая для меня "мелочь", для того человека была связана с какими-то дорогими сердцу воспоминаниями..."
      Видимо, так. И видимо, вдумчивая бережность к деталям не должна покидать тех, кто затрагивает реально живущих, кто сообщает о них в газете или на экране, сопровождая точным адресом. Перед господином Фактом и писатель и журналист с равным уважением, можно сказать, даже с усердием "снимают шляпу", но вот надевать ее они имеют право по-разному.
      Литератор-художник может, образно говоря, надеть эту шляпу и набекрень, и сдвинуть па затылок, а именно - оттолкнувшись от реального события, дать волю воображению, строить особую - художественную - действительность, которая развивается, как правило, в условном времени и в условном пространстве, по эстетически осмысленным закономерностям.
      Журналист надевает свой головной убор перед господином Фактом строго по уставу. Он отражает факт в документально очерченном времени и точно определенном пространстве. Он воссоздает живую реальность с обязательной достоверностью и немилосердно обуздывает свое рвущееся на волю воображение. Во всяком случае, обязан обуздывать в соответствии с профессиональными нормативами."
      Но и на этом не кончаются сложности. Можно во всем соблюсти точность и все-таки быть неправильно истолкованным аудиторией. Случается, даже точный и, казалось бы, "безобидный" штрих, подмеченный журналистом у своего героя, может "выпятиться", как бы деформироваться, попав под типографский пресс. Он может нанести урон тому, кого журналист "живописал" с самыми благими намерениями. Здесь особенно неожиданно и хитро проявляется "коварство" журналистского документализма. Случается, самый безобидный эпитет способен испортить настроение. Вот прочли о доярке ее подруги, что у той "ямочки на щеках" или "лучистые глаза", и прозвище готово. И начинают, шутя, обыгрывать штришок, выпяченный журналистом. Кому-то, возможно, выпадет на долю милое прозвище, а кто-то от журналистских выспренних эпитетов готов сквозь землю провалиться, лишь бы их не слышать. И что удивляться, если надолго поселится в таком человеке настороженность к журналистам.
      Требования документализма для одних пишущих людей обуза, для других опора и вдохновение. Первых, как видно, больше влечет беллетристика, творческая раскованность художественной фантазии. Вторые до конца своих дней преданы невыдуманной жизни невыдуманных героев.
      Б. Окуджава сказал о себе: "Я много лет проработал в газете, но ушел из нее, ибо самым трудным для меня было описание того, что вижу в данный момент". Впечатления выплескивались за грани оперативной документальности, вели к другому типу творчества.
      Очень похоже говорил о своем пути от журналистской деятельности к писательской талантливый современный прозаик В. Распутин: "...От фактографического очерка я переходил к рассказу. К увиденному и услышанному журналистом я стал как бы добавлять "от себя". Переплавка впечатлений в собственно художественные формы стала на определенном этапе развития таланта творческой необходимостью".
      Американский писатель А. Хейли в интервью корреспонденту "Литературной газеты" высказался предельно категорично: "По-моему, из журналистов редко получаются хорошие писатели - мешает привычка писать быстро".
      Между документально-журналистским и беллетристическим, собственно "писательским" талантом, конечно, более сложные взаимоотношения. Многие писатели выступают в периодической печати. Но вовсе не каждому журналисту "на роду уготована" писательская стезя. Обманчивые представления о полном сходстве этих различных занятий нередко сбивают с толку, рождают неверный выбор профессии и судьбы.
      Ленинградские социологи провели опрос среди журналистов города и области. Они попросили высказаться о мотивах выбора профессии и о том, что наиболее привлекательно в пей по прошествии времени. Четвертая часть опрошенных журналистов мотивы выбора своей профессии определила так: "увлечение литературой, мечта стать писателем". Самым привлекательным в процессе работы часть опрошенных считали "удовлетворение своих литературных интересов", около четверти заметили, что предпочли бы место журналиста поменять на место писателя.
      Данные эти условны, но все же красноречивы. Они говорят об устойчивой тенденции: журналистика выглядит как бы преддверием "большого" писательского творчества - тем же, но в "сокращенном" варианте. Этот обманчивый "дорожный указатель" немало молодых людей направил на ложный путь. Свое решение стать журналистом они излагали примерно такими словами:
      "По сочинениям в школе - "отлично", в классной стенгазете участвовал, хотел бы вырасти в писателя - поэтому пока собираюсь поучиться "на журналистике". А журналистика, как и любая профессия, не терпит людей, идущих к ней преднамеренно на "пока".
      Необходимый залог мастерства - преданность ему.
      Преданность, которая не отступит перед первыми препятствиями, не испугается острых зазубрин, оставляющих след в душе после первых неизбежных профессиональных неувязок. Очеркистка М. Чередниченко говорила по этому поводу на встрече со студентами-журналистами:
      сравнительно легко освоить внешний стиль профессионального поведения: манеру держаться, интонацию разговора, раскованную живость контактов... Все это необходимые "витки" на орбитах профессионального мастерства. И случается, с упоением вращаясь на них, молодой специалист не помышляет приблизиться к сердцевине.
      Он может и на весь свой профессиональный век застрять на этих круговых орбитах. Чем ближе к сердцевине мастерства, тем неотступней то, что очеркистка назвала "творческим терзанием". Это погоня за ускользающей истиной в запутанных ситуациях, о которых предстоит писать, в хитросплетениях социальных проблем. Это боль за судьбы невыдуманных героев, это "муки слова"
      во имя самых точных и действенных выражений.
      Вот здесь, по грани кокетливого самолюбования профессиональным умением и мужества творческой самоотдачи, пролегает, как и в любой профессии, рубеж меж ремесленничеством и подлинным мастерством. Можно ли преодолеть этот рубеж, избирая профессию на "пока"?
      - Влияет ли специфика журналистской работы на формирование жанров? Отличаются ли они от литературных?
      - Безусловно. Жанры журналистики отличают от жанров литературы две главные особенности: лаконизм и документализм изложения.
      "Каждому блину нужна своя сковородка", - гласит пословица. Условно говоря, жанры - разные виды "сковородок", пригодные для выпечки изделий на газетные и журнальные полосы. Жанр - это исторически устойчивая форма журналистских произведений, способ "упаковки" фактов и мыслей.
      Но и "сковородка" - образ приблизительный, и "упаковка" не многим точнее. Потому что жанр - это такая форма, которая влияет на содержание. Выбирая "сковородку", мы получим не только различный размер "блинов", но и разный их вкус. Это самое главное в природе жанра.
      Советский литературовед М. Бахтин глубоко исследовал жанровые варианты. Он считал: "Жанр живет настоящим, но всегда помнит свое прошлое, свое начало.
      Жанр - представитель творческой памяти в процессе литературного развития". Жанр "помнит" прошлое, но одновременно под пером творца активно откликается на настоящее, движется, живет, дышит. То есть, как говорил классик советского литературоведения В. Шкловский, "жанры сталкиваются, как льдины во время ледохода, они торосятся... образуют новые сочетания, созданные из прежде существующих единств. Это результат нового переосмысления жизни".
      Единичное произведение, как бы оригинально оно ни было, тотчас жанра не создает. Автор может предлагать свое новшество Времени и Истории, а что будет принято, войдет в профессиональный опыт, решает не он. Ибо жанры результат исторического отбора. Этот отбор действует постоянно: отбрасывает "уродливые", "заумные" формы произведений, сохраняет выразительные, содержательные, компактные.
      Первые периодические издания использовали уже бытовавшие формы. Хроника, реляция, письмо - вот и все, чем радовали своих читателей ранние "Ведомости" всех континентов. Журналы, печатая аннотации и комментарии, постепенно обращаются к жанру научного трактата, трансформируют его в публицистическую статью. И лишь постепенно профессиональные свойства журналистики, такие, как оперативность, документализм, особая компактность изложения, формируют собственно журналистские жанры: передовую статью, репортаж, корреспонденцию, обозрение.
      Передовая статья. Казалось бы, уж этот деловой, строгии, "подтянутый" газетно-журнальный жанр испокон веку существовал таким, каким его видим сейчас. АН нет! Во-первых, "век" этого жанра не так уж долог - чуть более ста лет. Советский историк журналистики А. Роот установил, предприняв детальное исследование, что впервые из-под пера русского журналиста передовая статья вышла в конце 1855 года. Журналистом этим был А. Герцен, а передовая без заголовка под эпиграфом "Да здравствует разум!" открывала альманах "Полярная звезда". Вот ее начало: Полярная звезда (имеется в виду альманах декабристов. - В. У.) скрылась за тучами николаевского царствования.
      Николай прошел, и Полярная звезда (имеется в виду издание, начатое А. Герценом) является снова, в день нашей Великой Пятницы, в тот день, в который пять виселиц сделались для нас пятью распятиями.
      Русское периодическое издание, выходящее без цензуры, исключительно посвященное вопросу русского освобождения и распространению в России свободного образа мыслей, принимает это название, чтобы показать непрерывность предания, преемственность труда, внутреннюю связь и кровное родство".
      Перу Герцена принадлежит более ста передовых статей - богатейший вклад в становление нового жанра.
      В публицистическом наследии В. Ленина передовые статьи едва ли не самый распространенный жанр. Существо этого важнейшего типа публицистики в политической программности, граничащей с дпрективностью, в прямом побуждении читателя к действию.
      Когда о признаках жанра забывают, рождается суррогат, лишь занимающий место настоящей передовицы.
      М. Салтыков-Щедрин "прохаживался" по адресу "забывчивых" авторов: "Сапожник обязуется шить непременно сапоги, а не подобие сапогов, и, чтобы достигнуть этого, непременно должен знать, как взять в руки шило и дратву. Напротив того, публицист очень свободно может написать не передовую статью, а лишь подобие оной, и нимало не потерять своей репутации".
      Сложна, диалектична природа любого журналистского жанра. "Содержательность формы", - говорят о ней.
      "Устойчивость в изменчивости". Сложная эта природа "в руки" дается не сразу. Выучить названия жанров в журналистике, их признаки, конечно, легко. Но владеть этой гибкой изменчивой "упаковкой" много сложнее.
      Вот первокурсники факультета журналистики получают первое практическое задание: надо написать материал о встрече с авторами книги "Люди бессмертного подвига". Событие примечательное: авторы - дважды Герои Советского Союза - прошли всю войну - материал богатейший.
      Задание вдохновляет. В итоге на стол ложатся листочки: один, второй, третий, десятый. И все на одно лицо: состоялась встреча... приняли участие... тепло встретили... - мелькают стереотипные фразы. Краткий информационный оттиск события в двенадцати (по числу студентов группы) вариантах-близнецах.
      А где же здесь признаки мастерства? Их не оказалось. Ребята не решили для себя важный момент: в каком жанре описать встречу? Дать ли краткий, сдержанный отчет или лирический репортаж, раскрывающий эмоциональную атмосферу события? Или выступить в жанре диалога, комментируя суждения одного из героев встречи? Или дать обстоятельную корреспонденцию об общественной жизни на факультете, в которой встреча ветеранов станет завязкой или, напротив, центральным эпизодом?
      Размышляя о вариантах газетных публикаций, К. Маркс обращал внимание на то, что в одних случаях интерес журналиста в основном привлекает мысль, а в другом случае - факт, хотя, конечно, одно не исключает другого.
      Та или иная установка, цель журналиста и редакции обусловливают выбор жанра. А это, в свою очередь, определяет методику сбора материала, сроки работы, место на полосе.
      Развернем только что полученный номер "Правды".
      Его открывает передовая статья - жанр, овеянный именами А. Герцена и В. Ленина.
      Далее идут подборки кратких информационных заметок. Для них "несущая конструкция" - факты.
      Вот репортаж. В "Правде" он занимает, как правило, или центр первой страницы, или "чердак" - верхнюю часть последней. Репортаж - это живой рассказ журналиста-наблюдателя о том, что происходит на его глазах.
      Жанр отличает ярко выраженный "эффект присутствия".
      На развороте (вторая и третья, а также четвертая и пятая страницы) "Правды" - статьи и корреспонденции, иногда очерк, рецензия, обозрение. Это наиболее сложные, серьезные формы воплощения фактов и мыслей. Здесь конструктивной основой становится мысль журналиста, его идея, концепция. Здесь не обойтись кратковременным наблюдением за событием. Необходим анализ, подбор аргументов, внимательные беседы с людьми. Перевернем шестую полосу. Нередкий "житель"
      ее - фельетон - сатирический жанр журналистики, очень популярный у читателей и крайне сложный, ответственный для мастеров пера.
      Вот так один номер газеты может вместить почти всю многоликость публицистических жанров. Номер выходит динамичным, выразительным, хорошо смотрится, с интересом читается.
      Жанровая одноликость - верный признак слабой газеты, недостаточной журналистской квалификации.
      На хорошей редакционной "кухне" всегда есть богатый запас "сковородок", и весь коллектив ими повседневно, охотно пользуется.
      Главная редакционная "кухня" - это, конечно же, секретариат. Здесь многоликость жанров обретает единство газетного (или журнального) номера. Здесь из мозаичных, различных по величине гранок (типографских от-"
      тисков публикаций) складывается развернутая панорама событий. Та самая "история мира за одни сутки", которую отражает журналистика. Здесь создается макет - распределение материала по всем полосам номера, вычерченный и высчитанный до последней буковки. Конечно, в последний момент он неизменно где-то ломается из-за самой злободневной, самой неотложной новости. Но это не так уж часто ведет к полной переверстке полосы, выполненной "в металле" по чертежу макета.