Глава XIII

Следующим утром, ярким и ветреным, в час, посвящаемый обыкновенно неправильным глаголам, из разрушенного дворца выступили две экспедиции. Мисс Браун отправилась в жилище викария, а Мария воспользовалась этим, чтобы навестить Профессора.

Профессора она застала в разгар скорбных поисков Дю Канжа, – каковое имя, на случай, если ты об этом не знаешь, носит словарь средневековой латыни, – задача при хаосе, царившем в его домике, почти безнадежная. На полках домика места для новых книг не осталось уже лет пятьдесят назад. Почти весь пол, кроме небольшого участка вблизи от ящика из-под чая, который Профессор использовал как сидение, также заполонили штабеля пораженных плесенью томов. Кроме того, следует с прискорбием признать, что Профессор, примерно с начала века занимавшийся сверкой цитат и тому подобными вещами, принадлежал к несчастному разряду людей, оставляющих раскрытую на нужной цитате книгу валяться в каком-нибудь подручном месте, вследствие чего все подоконники, плиты, каминные полки и решетки – словом, любые плоские поверхности – задыхались под бременем давнымдавно проверенных и забытых цитат. Профессор сохранил узкие тропы, проложенные к каждой из дверей. Но ступеньки ведущей в спальню лестницы, – поверхности тоже как-никак плоские, – являли собою слишком большой соблазн, так что до постели несчастный старик добирался ценою немалых трудов, да в сущности говоря, он мог бы остаться и без постели, хорошо хоть кровать ему досталась двуспальная, и он, устраиваясь на ночь, кое-как затискивался между Геснером и одиннадцатью томами Альдровандуса (считая вместе с дополнительным, посвященным чудовищам томом).

Профессор ползал на четвереньках по полу и пытался, не разбирая книжных штабелей, сбоку прочесть имена на корешках. Его уже подташнивало от ученых названий, так что приходу Марии он очень обрадовался.

Она рассказала ему о том, что мисс Браун нашла изделия лиллипутов, – скорее всего, проследив Марию до Кабинета Герцогини и обшарив его с лупой, и как она, Мария, отказалась ответить, откуда взялись эти вещи. Профессора ее рассказ страшно заинтересовал.

– Да-с, дорогое мое дитя, – произнес он, не глядя опускаясь на стопку книг, образованную, кстати сказать, как раз пропавшими томами Дю Канжа, – приходилось ли тебе замечать когда-либо, что при всяком необычном повороте судьбы человек неизменно сталкивается с нравственной проблемой? Вот например, если бы ты оказалась в весьма необычном положении Алисы, приобретшей в Стране Чудес способность по собственной воле становиться большой или маленькой, тебе бы ничего не стоило ограбить Английский банк. Ты бы просто-напросто могла войти в него маленькой, став размером, скажем, с булавку, а выйти очень большой – вылезти через какуюнибудь там стеклянную крышу, – унося в карманах несколько миллионов фунтов. Нравственная проблема: становиться ли мне грабителем? Или окажись ты в положении Человека-невидимки, описанного моим юным другом мистером Уэллсом, тебе не составило бы никакого труда забираться в спальни твоих знакомых и приобрести таким образом изрядные познания, проникнув во все их тайны. Нравственная проблема: становиться ли мне шантажистом? Так вот, обнаружение целой колонии шестидюймовых людей вещь, разумеется, необычная, и потому ты незамедлительно столкнулась с нравственной проблемой, – помнишь, ты хотела стать их королевой? Вправе ли я посягнуть на их свободы, обратившись в тираншу? Однако, Мария, боюсь, я ударился в нравоучения. Тебе не скучно?

– Вовсе нет, – сказала она. – Мне очень интересно.

– Ну так вот, теперь по следам необычного устремилась твоя гувернантка и ее тоже ожидает впереди нравственная проблема. Как же она ее разрешит?

– Разрешит что?

– Проблему посягательства.

– Если мисс Браун получит возможность на что-нибудь посягнуть, – с горечью сказала Мария, – она посягнет непременно.

– Да, но как?

– Я думаю, она просто запретит мне видеться с ними или еще чтонибудь похожее сделает.

– Гораздо хуже.

Мария обеспокоенно уставилась на него.

– Она их продаст, – сказал Профессор.

– Но, погоди, как же она может их продать? Они же живые! Живые люди! Их же нельзя продавать, как… как кур!

– Тем не менее таков наиболее правдоподобный исход. Ты разве не понимаешь, какую огромную ценность они представляют? Любой большой цирк заплатит, чтобы их получить, тысячи тысяч фунтов, может быть, даже и миллионы. Других таких существ нет в целом свете.

– Но… Но… Она просто не может этого сделать. Это такая подлость, что… Это же… это же рабство.

– Теперь ты поняла, наконец, почему они не хотели, чтобы открылась их тайна?

– Да я ей ни за что не скажу. Пусть она меня даже убьет. Гадина!

– О Господи. Хотя, в общем, да. Остается, правда, дорогая моя юная леди, нерешенным вопрос, обладает ли она правом продать лиллипутов? Дай-ка подумать.

Профессор трусцой подбежал к одной из полок, на которой только теперь заметил несколько бурых томов, вполне способных оказаться Дю Канжем, убедился, что это не он и, успокоенный, неторопливо вернулся назад.

– Понимаешь, Мария, вся эта ситуация настолько тесно сплетена с необычайным, что составить о ней однозначное представление до крайности трудно. Ну, например, – люди эти создания или не люди? Как определяется законом человеческое существо? Перестает ли человек быть человеком, когда росту в нем едва ли шесть дюймов? Если они люди, твои опекуны продать их не смогут, поскольку в Англии существуют законы, направленные против рабовладения. Но опять-таки, если это люди, то какой они национальности? Не следует ли им аккредитовать посла, чтобы он представлял их интересы в СентДжеймском дворе? Будут ли они считаться подданными Британии по праву рождения, а также лицами, постоянно проживающими в Англии и подлежащими обложению подоходным налогом? Последнее почти наверняка, если правда то, что я слышал об Управлении налоговых сборов. А с другой стороны, что если они не люди, и нам следует относиться к ним как к ferae naturae, к диким животным, которые обращаются в собственность землевладельца? Если это так, то землевладельцем здесь являешься ты, но, поскольку ты еще маленькая, мисс Браун с викарием могут продать их от твоего имени.

– Я не знаю, кто они, – печально сказала Мария.

– Кем бы они ни были, все, что у них есть, это четыреста спругов золотом. Если твоя гувернантка отыщет их, то чтобы избегнуть продажи, им, похоже, останется только самим обратиться в суд, дабы суд принял на их счет какое-то решение, а четырехсот спругов, Мария, на это не хватит. С такими деньгами они не найдут себе надежного адвоката, и при существующей системе исков и контрисков, боюсь, достанется им не Закон, а одни только обглодки Закона.

– Мы не позволим ей их отыскать.

– И последнее, но отнюдь не самое малое, – со вздохом сказал Профессор, – мы вот сидим тут с тобой и обсуждаем их будущее, словно оно зависит от нас. Но ведь они – разумные, цивилизованные существа, которые должны сами определять свое будущее. Пожалуй, тут я заслуживаю порицания. Я превращаюсь в варвара, а этого делать никак не следует.

Профессор, дабы излечиться от варварства, украдкой погладил один ближайших к нему фолиантов и поверх очков посмотрел на Марию.

– Лично я полагаю, что, попав в рискованную ситуацию, самое правильное – это взглянуть опасности в лицо, позволить ей осуществиться и пройти через нее, – вместо того, чтобы оставлять ее висеть над твоей головой. Если бы я был лиллипутом, я, скорее всего, предпочел бы, чтобы меня обнаружили и обратился бы в суд, – вывел бы все это дело на свет и добился хоть какой-то определенности, вместо того, чтобы таиться в сумраке вечного страха быть обнаруженным.

– Ты же сказал, что от закона им ждать нечего.

– Да, боюсь, что так.

– Но почему, – спросила Мария, – мы не можем помешать мисс Браун их обнаружить?

– Так в том и вопрос, можешь ты или не можешь. Дети по сравнению с взрослыми находятся в ужасно невыгодном положении. Если твоя гувернантка всерьез решит вытянуть из тебя, где ты взяла спруг и все остальное, она будет неделями тебя донимать, отправлять в постель без ужина, держать на воде и хлебе, выгонять на прогулку в футбольных бутсах, – и смею сказать, особа ее калибра способна куда как на худшее.

При мысли о том, на что в самом деле способна мисс Браун, настроение у Марии упало. Она знала, что той ничего не стоит побить ее, и при мысли об этой возможности ее маленькое женское сердце сжалось, – в предвкушении не только мучительной боли, но также и унижения и мерзостности, присущей самим побоям. На несколько страшных секунд она предстала перед своим внутренним взором такой, какая она есть на самом деле, – и усомнилась, удастся ли ей сохранить в подобных условиях даже наиважнейшую тайну. Тем не менее, она с отвагой сказала:

– Ну и пусть, мне все равно.

– Ты можешь, конечно, думать, что тебе все равно, но представь, как оно тянется месяц за месяцем.

Они обсуждали эту проблему больше часа, отчего проблема яснее не стала, и, наконец, Завоевательнице лиллипутов настала пора отправляться домой.

Кстати о Завоевателях, – под конец, мысли Профессора укатили куда-то в сторону, и он силком всучил Марии две посвященных Конкисте книги Прескотта. Он сказал, что эти книги покажут ей, что способны вытворять человеческие существа с новооткрытыми народами, если народам этим выпадает несчастье представлять собой какую-то ценность.

Между тем, в доме викария велись совсем иные беседы.

Крючок, на котором мисс Браун держала мистера Хейтера, был вот какого рода. Мисс Браун приходилась Марии родственницей, – хоть и очень дальней, но зато единственной из живущих. Помнишь, я упоминал о пропавшем пергаменте, в котором говорилось о наследовании Мальплаке? Викарий полагал, что если его удастся найти и немного подчистить, то можно будет обратиться в суд с иском, основанным на норме mort d'ancestre, и тогда огромные деньги, которые предстояло унаследовать Марии, достанутся мисс Браун.

Потому-то викарий и слонялся день за днем по дворцу, – он разыскивал тайники. Сумей он найти пергамент и подделать в нем, что требуется, он женился бы на мисс Браун, – ради денег, поскольку, вообще говоря, эти двое друг дружку ненавидели. Впрочем, в случае удачи, их связало бы преступление, да и для осуществления их замысла, требовались, с одной стороны, его познания, а с другой, – ее имя. Ты, наверное, думаешь, что викарии обычно не склонны заниматься подделками, и действительно, попадаются временами такие, относительно которых это утверждение справедливо; но душа человека, дорогая моя Амариллис, устроена до чрезвычайности странно, и остается лишь удивляться тому, во что способны уверовать даже викарии, если этого требуют их интересы. Так или иначе, но, прибегнув к доводам странным, путаным и окольным, мистер Хейтер смог убедить себя, что если некто, отыскав старинный документ, трактующий о праве владения, немного изменит его содержание, то ничего дурного он при этом не сделает. Что ни говори, а ему, чтобы доказать существование документа, пришлось потрудиться, копаясь, будто угрюмому старому стервятнику, в Британском музее и в Государственном архиве, Мария же ради этого и пальцем о палец не ударила. Во всяком случае, такой он был человек и все тут. Существуют люди, которые, решительно отвратив мысли свои от греховных поступков, затем уже совершают их со спокойной душой.

Вот к их числу и принадлежал викарий, что вовсе не мешало ему каждое воскресенье проповедовать в обветшалой церковке, свирепо обличая свою паству в разного рода темных грехах.

И потому в то солнечное, ветреное утро разговор в доме викария шел вовсе не о лиллипутах. Уровень культуры собеседников не позволял им связать спруги с Гулливером или сделать какие-то выводы из слова «Лиллипутов», вышитого на носовом платке. Где уж им было, с их-то воображением, поверить в существование шестидюймовых людей. Если бы ты упомянула при них о «Путешествиях Гулливера», они бы сказали: «А, это та детская книжка, верно?» Они обладали парой примитивных рефлексов, связанных с деньгами и внешней респектабельностью, но каких-либо соображений по части идей существенных у них уже много лет и в заводе не было.

Оба решили, что три своих сокровища – спруг, носовой платок восемнадцатого столетия и шелковый шарф, безусловно очень ценный, вследствие тонкости работы, – Мария, должно быть, нашла в какойнибудь гардеробной одного из давно усопших герцогов. Спруг они приняли за блестку с вечернего платья герцогини. Когда они поняли, что, если Мария и впрямь набрела на полную ценностей потайную кладовку, то, вероятно, в ней может обнаружиться и тот самый пергамент, у обоих затряслись от жадности обвислые щеки.

И хотя обычно наши злодеи разговорчивостью не отличались, возбуждение, вызванное этим открытием, развязало их языки.

– Такой трудный ребенок, – пожаловалась мисс Браун, – такой упрямый, лживый. Она отказалась сказать, где она их взяла, мистер Хейтер, так прямо и заявила: «Не скажу!», но я решила, что самое разумное – не поднимать пока шума. Наказание лишь заставит ее закоснеть в упрямстве.

– Но почему она отказалась?

– Потому что она гадкая.

– Это же смешно, мисс Браун. Мы ее опекуны, мы имеем полное право знать обо всем хранимом в Мальплаке имуществе, которое может быть пущено на уплату долгов, это же финансовый вопрос. Как мы можем управлять имением, если значительная часть его от нас скрыта? Вам следует немедленно побеседовать с Марией, вразумить ее. Вы ее гувернантка. Неужели вы не в состоянии справиться с ней? Поговорите с ней серьезно, нынче же вечером.

– Разумеется, поговорю.

Викарий отвел глаза и промямлил, обращаясь к готической каминной доске:

– Нам следует помнить о том, сколь многое зависит от этого.

Глава XIV

– Поди сюда.

Мария подошла и опасливо застыла перед мисс Браун, глядя на твердые камни перстней, глубоко ушедших в пухлые пальцы ее лежащих на расправленном подоле ладоней.

– Я решила не наказывать тебя за твое вчерашнее поведение.

Мария ничего не ответила. Никогда ей не удавалось угадать, чем отличится в следующий миг гувернантка – жестокостью или добротой, ибо в обоих случаях на лице мисс Браун сохранялось умиротворенное выражение. Мария ждала продолжения, надеясь понять, в чем состоит подвох.

– Я побеседовала с викарием относительно потайной кладовой, которую ты обнаружила.

С таким же успехом она могла произнести всю фразу по-китайски.

– Ты, разумеется, знаешь, ибо я множество раз говорила тебе об этом, что происходишь ты от длинной череды расточителей, которых волновали только их собственные удовольствия, они даже не задумывались, что, став банкротами, разорят доверившихся им бедных лавочников.

– Мой прадед, – с гордостью сказала Мария, – был премьерминистром Англии.

– Сделай одолжение, не прекословь. Тебе известно, что твои предки обратили Мальплаке в руины, и что сама ты, в сущности говоря, живешь за счет мистера Хейтера, пожалевшего тебя в твоем сиротстве.

А вот это уж было вранье, потому что викарий получал опекунское жалованье да еще и присваивал большую часть денег, которые приносило поместье и которые полагалось откладывать до совершеннолетия Марии. На них-то он и купил «роллс-ройс».

– А я думала, что долги выплачиваются.

– Правильно. Но не будут ли они выплачены быстрее, если мы сможем воспользоваться богатством, неправедно нажитым твоими предками и хранящимся в потайной комнате, местонахождение которой ты от нас скрываешь?

– Существовала, к примеру, украшенная черным жемчугом герцогская корона, – продолжала коварная мисс Браун, украдкой следя из-под опущенных век за реакцией своей жертвы, – пропавшая в тысяча семьсот девяносто седьмом году. Существовал знак ордена Подвязки, так и не вернувшийся к Монарху. Существовала шпага с усыпанной бриллиантами рукоятью, пожалованная Второму Герцогу Екатериной Великой.

Марию, отчасти понявшую, наконец, в какое небо метит пальцем ее гувернантка, начала понемногу охватывать нечестивая радость за ее лиллипутов.

– Не знаю я никакой потайной комнаты.

– Там должны также храниться и документы – пергаменты, акты, которых ты по малолетству понять не способна. Тебя могут посадить в тюрьму за то, что ты их скрываешь.

– Детей в тюрьму не сажают.

– Попридержи язык, Мария. И думай, прежде чем что-то сказать.

– Да говорю же я вам, что не знаю никакой потайной комнаты.

Мисс Браун впилась взглядом в глаза своей воспитанницы. Она нередко доставляла себе удовольствие, вынуждая Марию отводить взгляд, что вовсе нетрудно сделать с ребенком, сознающим, что его ждет наказание.

– Очень хорошо, – наконец, сказала она, – ты сию же минуту отправишьс прямо в постель, без ужина, и там как следует все обдумаешь.

Ужасно отправляться в постель ранним летним вечером, когда все в парке только и ждет, чтобы ты вышла на прогулку, но Мария не пала духом. Теперь у нее было о чем размышлять, – о величии и чудесах лиллипутов, – а этим многое искупалось.

Если бы я была богата и могла купить какую-нибудь вересковую пустошь вроде тех, на которых стреляют куропаток, – принялась размышлять она, чтобы чем-то занять себя в унылой спальне, – Народу там было бы гораздо удобнее. Стебли вереска казались бы им стволами настоящих деревьев, потому что ни одно из растений, какие я знаю, не похоже на узловатое карликовое дерево – хвойное, конечно, не лиственное, – больше, чем вереск, вот они и жили бы себе, будто в маленьком лесу, с настоящими полянами и с оконцами болотной воды вместо озер, и даже с крошечными грибами, которые видишь, когда ничком ложишься на землю. А летом там роились бы миллионы насекомых, и лиллипуты охотились бы на них, и еще они выстроили бы себе настоящие города, хоть и маленькие.

Беда, правда, в том, думала она, что невозможно будет их защитить. Едва лишь их обнаружат на этой пустоши, тут же все люди кинутся их ловить – для цирков и так далее, – совсем как капитан Бидль и мисс Браун.

Ты же понимаешь, что на пустоши им не спрятаться. Кто-нибудь пойдет через нее и наткнется на лиллипутов, тут всему и конец.

Даже если обнести пустошь забором, высоченной стеной, это лишь сильнее разбередит людское любопытство. Так ты только удвоишь число разных проныр, желающих разнюхать что там к чему.

А если нанять армию охранников, и расставить их вдоль забора, – с пулеметами, – тогда проныры вообще ошалеют от любопытства да, кстати, и охранники тоже, и все сразу и обнаружится.

Нет, тебе нужно другое, думала Мария, стараясь заглушить голод (время чая уже прошло), тебе нужен какой-нибудь остров у западных берегов Шотландии или Ирландии, какой-нибудь ненаселенный остров – и с дозорной башней, чтобы Народ мог попрятаться, если кто подплывет к острову на лодке. И там обязательно должен расти вереск. Все-таки безобразие, что даже на таком острове ты не сможешь поселить их в настоящих домах, чтобы они жили на поверхности. Все равно им придется жить под землей из страха перед нежданными гостями. Интересно, а нельзя придумать такие дома, чтобы повернуть ручку, и они бы сразу уходили под землю, как ведро в колодец?

Если бы я была богатой, я бы купила для них такой остров, и мы бы спокойно жили на нем все вместе. Да, но когда я умру, что будет тогда? Наверное, мне придется открыть секрет моей старшей дочери, как только ей исполнится двадцать один год, – именно так поступают с тайной Гламза. А если она вырастет такой же свиньей, как мисс Браун? Самое лучшее – это купить большую модель подводной лодки, вроде тех лайнеров, которыми корабельные компании украшают в Лондоне свои витрины, чтобы у Народа всегда имелась возможность, если ему, конечно, захочется, отправиться в ней на поиски Лиллипутии. Ужасно опасное было бы путешествие…

Нет, не годится. Если бы я по-настоящему разбогатела, я бы купила какое-нибудь большое, неглубокое озеро в Шотландии или в Ирландии, только на нем должно быть множество совсем маленьких островков. Совсем маленьких. Если на острове земли хотя бы с акр набирается, на него обязательно лезут люди, пытаясь извлечь из него выгоду, – овец на нем разводить или еще что. Но на озерах и в заливе Клу непременно должны быть миллионы островков величиной с теннисный корт, а то и меньше. Людям от них никакого проку. Готова поспорить, что на Лох-Конн есть острова, на которые человек сотни лет не заглядывал – просто потому, что они слишком малы и барышей приносить не способны. Ну вот, я бы купила такое озеро с ничем не примечательными островами, только обязательно с вереском, и знаешь что? – я бы из них никакой тайны не делала. Покупала бы кукольные домики, игрушечные поезда, японские растения и так далее и свозила бы на мои острова. Я бы даже установила день, в который публика может их посещать, пятницу, – пожалуйста, плати шиллинг в пользу Красного Креста и приходи, любуйся. А люди бы стали думать: это просто смешная старая мисс Мария, у нее хобби такое – разбивать на своем озере японские сады. И жил бы себе Народ в безопасности. Только озеро должно быть достаточно большим, чтобы все успевали укрыться в убежища, как только поступит извещение, что от берега отошла лодка. Дозорные башни нужно будет построить. Ну, и конечно, по пятницам придется выставлять дополнительные караулы.

Вообще все прятать придется. Дома, сады и все остальное, что я как будто бы сделала сама, это пусть себе остается, но чтобы никаких помоев, недопитых чашек и иных предательских мелочей.

Нужно будет проводить учебные тревоги.

Вот, скажем, я к ним приезжаю, а они все равно сидят по укрытиям, пока я не свистну как-нибудь по-особому. Тут необходима строгость. Как только я обнаружу горящий камин или неубранную постель, я тут же вызову мирового судью и предъявлю ему эти улики. И виновного придется наказывать, по-настоящему, – конечно, не для того, чтобы причинить ему боль, а чтобы другим неповадно было.

Правда, в наказаниях, думала Мария, плохо то, что человек, который наказывает, начинает получать от них удовольствие. Мы на наших островах такого не допустим. Я думаю, мы будем наказывать виноватых, шлепая их по пяткам, – как в Китае. Ног ведь никто особенно не стесняется. И никаких палачей мы заводить не станем, все будет делать машина. И всякое наказание за всякий проступок должно быть неотвратимым, вот как огонь обжигает, если суешь в него палец, – и каждый должен знать, что его ждет.

Так вот, предъявляю я мировому судье неубранную постель (только я должна помнить об осторожности и не лезть в королевы), а он предъявляет ее женщине, которая оплошала, а та говорит: «Ой, Боже мой, я совсем забыла», а он заглядывает в Книгу Возмездия и говорит: «Тут сказано – три оборота пяточно-палочной машины», а она отвечает: «Вот черт!». Я думаю, машину надо будет установить в особой комнате, чтобы нарушительница заходила туда сама и никто бы на нее не смотрел, а она бы там всовывала ступни в особые дырки и сама нажимала на кнопку. Хотя наверняка найдутся такие нервные женщины, которые предпочтут иметь дело с живым экзекутором, так что придется создать особую службу, выполняющую заказы по найму экзекуторов. Представляю себе симпатичных таких экзекуторов, получающих большущие гонорары. «Ах, мистер Глобруфф, я так надеюсь, что вы сможете обслужить меня завтра утром, у меня назначена экзекуция. Я всегда говорила мужу, что во всей Лиллипутии не найти экзекутора, больше вас похожего на машину.»

А как быть с убийцами?

Ну, что же, у Народа наверняка есть на их счет какие-то правила, и мне в них лезть вовсе не хочется. Но если бы они спросили меня, с надеждой думала Мария, я бы им посоветовала завести для убийц отдельный остров. На нем бы не было ничего плохого: совершенно такой же уютный остров, как и все остальные, но жили бы там одни только убийцы. Мы бы им так сказали: «Нам не хочется делать вас несчастными, но другие лиллипуты доверять вам больше не могут, так что придется вам жить среди опасных людей. Если вы там поубиваете друг друга, тут уж ничего не поделаешь, как оно будет, так и будет, а к нам больше не лезьте.»