Вечернее купание в сентябрьских водах Эгейского моря. Есть мало вещей на свете, которые превосходят по приятности эту процедуру. Слегка колышется поверхность воды, разделяя неясной границей ласковый воздух и нежную воду, пробуждая смутные воспоминания о морской прародине всего живого, о богине любовных дел, поднимающейся из волн…
      Он плыл ненатужным брассом. Его жизни не угрожали медузы, как в Индийском океане, скаты-хвостоколы как в Атлантическом, акулы как в Тихом. До берега оставалось меньше трех миль. В такую благожелательную погоду смехотворное расстояние для человека, послужившего в морской пехоте и занимавшегося подводной археологией.
      Еще год назад, в безмятежном сентябре 1938 года, он был вольным игроком, у которого на доске вместо пешек, ладей и королев находились джунгли, клады, царские могилы, нецивилизованные дикари и весьма цивилизованные охотники за сокровищами.
      Теперь же он являлся солдатом, хоть и получал приказы вовсе не из уст свирепого сержанта или капитана, а из глубин своей совести.
      Потому что сегодня, третьего сентября 1939 года, германо-польская война превратилась в мировую. Земля стала пить кровь и есть плоть. Тени простреленных, разорванных, сожженных людей уже носились над полями брани как потревоженные чайки. Красивые слова о национальном величии, воинской доблести и социальной справедливости, очаровав горячие сердца и невежественные умы, обернулись демонами уничтожения…
      Когда до острова оставалось еще с милю, пловец различил вблизи ощерившегося скалами берега немецкую подводную лодку. Это означало, что придется сделать крюк на полмили в сторону. Легкий поначалу заплыв превращался в изматывающий. К ночи морская поверхность потеряла покой, и вода куда настойчивее и напряженнее шумела среди скал впереди. Все перегрузки и побои, последнюю порцию которых воин получил совсем недавно, сейчас заявляли о себе.
      Вот и скалы. Обрамленные пеной, и оттого еще более смахивающие на зубы огромной акулы, они предлагают побороться с собой. Причем, на своих условиях, заведомо неравных. Пловец углядел было подходящую расселину, но за секунду до того, как ухнуть в нее вместе с водяным потоком, заметил, насколько далеко и извилисто тянется она меж сужающихся отвесных скал. Нет, попадать туда не стоило.
      Поэтому он, яростно толкнувшись босыми ногами, изменил свой курс и отправился вдоль большой скальной глыбы, гладкой и скользкой. Волны колотились в нее, отскакивали в разные стороны, буруны и водовороты сбивали правильный ритм плавания. Пена так и норовила попасть в носоглотку, отчего случался кашель, тоже забирающий силы. Пловца приняла бы скверная водяная могила, если бы скрюченные пальцы не наткнулись на достаточно глубокую выемку в камне. Босая нога тоже нашла щербину в скале, потом за выступ ухватилась и другая рука. Вскоре воин полностью выбрался из воды и достиг впадины, в которую уместилась заднюю часть его тела.
      Несколько минут он расслаблял изнемогшие от бесконечного напряжения мускулы и пытался дышать по китайской системе цигун, которая позволяет брать энергию из ничего.
      Когда ему показалось, что тело набралось достаточной мощности, он отправился вверх, к краю обрыва. Неожиданный порыв ветра загнал несколько слов ему в уши. Слова были не на греческом или английском, они вылетели из немецких глоток. Воин замер, напрягая слуховые органы. Ему было далеко до летучей мыши, но все же он догадался, что владелец одного голоса удаляется от него. А вот вторая немецкая глотка движется как раз в его сторону.
      Он продолжал свой подъем, пока его глаза не стали различать помимо скальной стены еще и небо, то есть оказались на уровне тропы. По ней уверенно топал немецкий матрос. И в тот момент, когда башмак проносился мимо высунувшегося лица, воин рванулся вверх - словно дельфин напредставлении. Матрос только и успел заметить, как мокрая тень выскочила откуда-то снизу, из шумной тьмы, и ухватила его за ноги. Упитанный немец грузно повалился, заодно вытащив "мокрую тень" на тропу.
      Дальнейшее происходило крайне быстро. А вернее, очень медленно. Так, по-крайней мере, казалось мозгу воина, переключившемуся в другой скоростной режим.
      Немец вставал, одновременно наводя свой пистолет-пулемет на пришельца из тьмы. Тот успевал лишь приподняться на локте, опереться левым коленом о камень и выбросить правую ногу в нужную сторону. Тем не менее, босая пятка выбила оружие из вражеской руки.
      Затем удача повернулась к герою задом: разозлившийся немец влепил носок ботинка ему в ребра. Матросу бы сейчас поднять свое оружие, но он решил вторым ударом ноги доконать закашлявшего противника. Однако этот второй пинок удалось сблокировать предплечьем, а следом перехватить кованый ботинок и дернуть на себя. Шнуровка была крепкой, нога осталась в обуви, поэтому бьющий не удержался на влажной тропе и неуклюже сел - как на горшок.
      Вот тогда воин поступил совершенно правильно. Он обеими руками накинул кнут на беззащитную шею. Матрос, почувствовав мокрую веревку на загривке, рванулся к сопернику, который, в свою очередь, ускользнул от тяжелого неуклюжего удара и оказался сзади.
      - Ферлюхтер… - выдавил немец, хватаясь за горло. Впрочем, долго мучиться ему не пришлось - веревочная петля надежно перекрыла кровоток. Тягучая тьма почти мгновенно поглотила разум проигравшего.
      Тело моряка без возражений поделилось с удачливым противником униформой и оружием, а потом отправилось в море. На корм рыбам и ракообразным. (Тут, очень некстати, желудок воина запел голодную песню. Отчего родилась шальная мысль, что неплохо хоть иногда становиться немножко людоедом. В самом деле, ближайшая еда находилась лишь в немецком лагере, который, наверное, уже раскинулся на берегу.)
      Уже в форме немецкого матроса, с громоздким пистолетом-пулеметом за плечами, он продолжил путь вверх. Минут через пятнадцать обнаружилось местечко, откуда можно было обозреть прибрежную полосу. С вершины скалы виднелся черный корпус подводной лодки, обозначенный лунным светом. Подраненная хищница качалась на волнах, сильно задрав корму - как поплавок великанской удочки. Плоты шли от нее к кромке воды, где суетились мелкие фигурки врагов. Человек тридцать окружали невзрачный ящик не слишком внушительных размеров.
      Реликвия!
      А еще воину-одиночке показалось, что он различает светлое платье Лилиан…
      Лодка все больше кренилась на нос, но вода вдруг хлынула в центральные отсеки, поэтому последней канула в мокрую могилу все-таки рубка. "U-46" навсегда покинула списки Райхсмарине.
      Вперед, - скомандовал воин сам себе. И даже не шелохнулся. Он почувствовал, как тяжелы его веки, как ему хочется смежить их и хоть на миг уйти из этой холодной напряженной тьмы в уютное и спокойное прошлое годичной давности. Вернуться в мир лекций, восхищенных студенческих глаз и безопасных ристалищ с начальством. Отпрыгнуть всего лишь на год - больше ему не нужно - в скучные будни, в ясный чикагский сентябрь…
      …Воин открыл глаза, сбросив пелену воспоминаний. Исчез Чикаго, заодно пропали Непал со Стамбулом, и даже Венеция. Год пролетел, как страницы бульварного романа. От сентября до сентября. От мира к войне.
      Немецкий отряд во главе со штандартенфюрером Мюллером направился вглубь острова. В единой колонне оказались матросы, выделенные капитаном "U-46", взвод эсэсовцев, пленница Лилиан, немецкий археолог и вечно бдительный Хорхер.
      Солдаты, конвоирующие Ковчег, не знали, что из темноты, слегка разреженной лунным светом, Индиана наблюдает за ними, в глазах его посверкивают злые огоньки, а руки сжимают трофейный пистолет-пулемет. Урбах-Ренар в предвкушении археологического чуда даже отрешился от страха перед неуничтожимым иудеомасонским демоном.
      - Ну, сколько нам еще переться? - капризно выпытывал у Мюллера личный археолог фюрера.
      - Если разведданные не врут, то до пещеры "Врата Аида" осталось где-то полкилометра, - отозвался штандартенфюрер. - Меня другое беспокоит. Вот этот намечающийся еврейский или там древнееврейский ритуал. Неужели нельзя без него обойтись?
      - Неужели обязательно соваться в чужие дела? - противным скрипучим голосом отрезал Урбах. - Наукой здесь занимаюсь только я! А у вас другая работа. Меня, например, очень интересует, почему мы так плетемся? Из солдат будто выпустили воздух.
      - Ну, успокойтесь, старина… - несмотря на мирные слова, Мюллер выглядел довольно недружелюбным, и Урбах почел нужным объясниться перед товарищем по партии:
      - Мне всякие еврейские процедуры нравятся не больше, чем вам. Но, в отличие от вас, я - ученый. Поэтому мой долг перед Германией - изучить явление со всех сторон. Хотя бы для того, чтобы знать, как его полностью и окончательно уничтожить. Скрижали Завета - это еврейская дверь, ведущая к Богу, нам предстоит или заколотить ее или воспользоваться ей. Ковчег столь же опасная вещь для нас, какой она была для арийцев-филистимлян.
      В беседу вступил как всегда строгий штурмбанфюрер Хорхер:
      - Надеюсь, вы отдаете себе отчет, что вся ответственность ложится в случае неуспеха на вас?
      Высокие чувства переполняли Урбаха, принуждали задирать подбородок и порывисто дышать.
      - В любом случае - мне отвечать перед фюрером. Пусть неуспех случится здесь, на островке Устика, а не в Берлине или Вевельсбурге. Вы, кажется, запамятовали, чем кончилось для археологов вскрытие единственного уцелевшего погребения фараона, весьма слабого владыки Тутанхамона двадцать четыре трупа в течение нескольких лет. Вот поэтому я готов пожертвовать собой. А вы?
      - Боюсь, археологам подпортили жизнь радиоактивные материалы, предположил трезвомыслящий Мюллер. - Мы не забыли проверить Ковчег счетчиком Гейгера, полный порядок.
      - Тем не менее, - Урбах достал из кармана Библию, - когда воины с Ковчегом несколько раз обогнули стены города Иерихон, те с треском рухнули. Более того, когда Ковчега касался кто-либо помимо левитов, то был немедленно поражаем огненной смертью. А если израильтяне отправлялись в бой без Скрижалей Завета, то продували битву вчистую… Вынужден сейчас признаться, что у нас в подземном храме могли возникнуть крупные неприятности с изъятием реликвии, если бы не содействие покойного доктора Джонса.
      - По-вашему получается, господин фон Урбах, что благой Господь вынужден пособничать хитреньким израильтянам, которые как-то втерлись к нему в доверие, - опять подал голос штурмбанфюрер Хорхер. - Неувязочку не замечаете?
      Выходец из народа с неприязнью поглядывал рыбьими глазками на ученого аристократа.
      - Карл, мы не на партийном собрании. Мы, между прочим, занимаемся тонкой исследовательской работой, - археолог утомленно вздохнул.
      - Вы допустили две ошибки, Райнгольд. Во-первых, на партийных собраниях куется воля нации, во-вторых, мои воззрения куда больше соответствуют национал-социализму, чем ваши. Поэтому мне близки воззрения греческих гностиков, Маркиона и прочих, которые верно считали, что еврейский бог под стать самим евреям. Семь дней творения он только для них трудился, да и потом "своих" не забывал. Такой бог с таким народом друг друга стоят. Разве не Иегова порушил все великие империи, которые якобы обидели израильтян: Ассирию, Вавилонию и Рим?..
      "Надеюсь, Господь также разотрет в порошок и Третий Рейх", "поддержал" мнение штурмбанфюрера Индиана Джонс. Мысленно, конечно.
      Он находился чуть сбоку и выше от беседующих на философские темы нацистов. До него долетали обрывки немецких речей, весьма неприятные для американского уха. Смехотворно выглядели разглагольствования о том, что Иегова и его еврейские подручные вытеснили древних богов и духов, которые раньше жили во всем, и в камне, и в дереве, смирение любили и доблесть, героям помогали и земледельцам. Вот отчего, оказывается, весь мир опоганился, покрылся шахтами, нефтяными скважинами и лесопилками. Именно благодаря Иегове евреи расползлись повсюду, опутали планету торговлей, банками, кредитами, процентами, разрушили патриархальное хозяйство. Раньше крестьянин кормил только себя и своего защитника-господина, теперь еще с десяток тунеядцев и умников в городах…
      "И таких, как вы, шальных недоделков тоже кормят-поят, хотя кроме фекалий ничего полезного от вас не дождешься", - подытожил Индиана Джонс.
      Он мог прямо сейчас открыть пальбу по процессии. Однако эсэсовская команда была опытной и, даже немного поредев, все равно бы прикончила его в качестве ответной меры. Поэтому ставка делалась на хитрость. Индиана улучил момент и пристроился в хвост колонны. Ведь был он в самой что ни на есть немецкой матросской форме - в клешах, фланелевке с гюйсом и бескозырке. А чтобы моряки не попробовали его узнать, профессор сместился в сторону эсэсовцев, четверо из которых, изображая левитов, несли Ковчег на шестах.
      Процессия приблизилась к тому месту, которое с замшелых времен прозывалось "Врата Аида". В самом деле, вслед за отверстием, смахивающем на арку, имелся туннель с уступами, а может и ступенями, которые проделали трудолюбивые древнегреческие циклопы. Ступени полого вели вниз, сам тоннель постепенно расширялся. В итоге получилось что-то вроде зала, с внушительным плоским камнем в дальнем углу, напоминающим жертвенник. Вероятно, некогда он и выполнял соответствующие функции. За этой глыбой пещера не кончалась, напротив, там начинался жутковатый разлом, уходящий невесть куда.
      Ковчег Завета был как раз водружен на удобный камень, после чего с него сдернули покрывало. Ярко светили фальшфейеры и Индиана не отказался от того, чтобы еще раз полюбоваться своей находкой. Особенно херувимскими крыльями. Ангелы подчеркнуто не хотели глядеть на творящиеся мерзости и направляли свои лица вниз, к крышке.
      Солдаты и матросы довольно бесцельно бродили по подземелью, некоторые столпились вокруг Ковчега, и, вероятно, их обуревали разные чувства. Эсэсовцы Мюллера, окончившие военные училища системы НАПОЛА, были в курсе, что перед ними еврейский магический предмет, враждебный германскому духу и истинно тевтонским богам, Водану и Тору. Матросы считали, что в ящике вылеживаются драгоценности, стратегические материалы или секретное оборудование. Некоторые из них слышали, что раскопаны какие-то еврейские Скрижали, но даже будучи христианами, не очень-то понимали, что в позолоченном ящике с крылышками находится величайшая их святыня.
      Индиана аккуратно подобрался к Мюллеру, притиснул к его спине вороненый ствол и проговорил без особых интонаций:
      - Никаких резких движений, иначе выстрелю. Как вы понимаете, без промаха. Я - Индиана Джонс.
      - Что же вам угодно, герр Джонс? - тоже весьма тихо и ровно произнес штандартенфюрер.
      - Чтобы все солдаты с матросами убрались из пещеры, и мне был доставлен работающий радиопередатчик. Здесь мне нужны только вы, недоносок-Хорхер, балбес-Урбах и мисс Кэмден. Трех заложников, надеюсь, хватит.
      - А если этого не произойдет? - решил прощупать Мюллер.
      - Тогда и вам, и тем, кто гуляет поблизости, придется немедленно отправится за пределы нашего мира, туда, где придется за все отвечать. Не спорю, при таком раскладе у меня тоже возникнут трудности со спасением души.
      - Понял, - отозвался эсэсовский офицер и немедленно распорядился. Зебург, уведите свой взвод из пещеры. Матросов тоже захватите, шарфюрер.
      - Слушаюсь!
      Эсэсовский фельдфебель рявкнул на парней в черном и парней в бескозырках. Личный состав резво, без толчеи, направился к выходу, демонстрируя отличную выучку.
      Когда в пещере стало куда безлюднее, Хорхер отметил:
      - Рядом с этим ящиком я бы спокойнее чувствовал себя в присутствии германских солдат и матросов. В чем причина такого неожиданного решения, господин штандартенфюрер?
      - Вот она, в нашей униформе и при оружии, - Мюллер показал большим пальцем на стоящего за его спиной человека.
      - Джонс! - вскрик Урбаха был похож на всхлип.
      - Да, мои хорошие, это я, - Индиана Джонс отошел в сторонку. - Нам пришлось повстречаться снова, потому что я еще не сделал своего последнего хода. Мюллер, уроните-ка свой пистолет.
      Едва штандартенфюрер опорожнил кобуру, как в руках Райнгольда фон Урбаха появилась граната. Причем, палец его был пропущен через чеку. Личный археолог фюрера, после стольких воскрешений американца, пришел явно в параноидальное состояние.
      - Джонс, тебе не достанется Ковчег! Он будет уничтожен, если ты не бросишь "Фольмер".
      Индиана оттолкнул Мюллера, мешающего прицеливанию, и развернул ствол. Но поздно, Урбах успел скользнуть к камню и выдернуть чеку, теперь лишь его палец придерживал рычажок.
      - Спокойно, коллега, дышите глубже, - янки примирительно улыбнулся и даже опустил дуло. - Какая бешеная муха вас укусила?
      - Ну, что, Джонс, раскусил я тебя? Боишься, демон? Без Скрижалей Завета ты лишишься своей колдовской силы, а заодно вся твоя масонская братия!
      Взгляд немецкого археолога был очумелым, неразумным, в краях рта скопилась слюна. Даже присутствовавшие в пещере немцы озирались на него с удивлением и опаской, как на диковинного зверя.
      - Ну, полноте, - Индиана попробовал угомонить осатаневшего "коллегу". - Все убедительно, вы произвели сейчас на меня сильное впечатление и достигли своей цели. Нам, конечно же, есть о чем потолковать. Ценность нашего, подчеркиваю, НАШЕГО открытия такова, что ее вполне хватит на двоих. Я даже предлагаю немного сдружиться и написать совместную статью по этому поводу…
      Однако воспаленный взгляд и багровые пятна, расползшиеся по физиономии Урбаха, выдавали одержимость, которая наконец прорвалась сквозь тонкий налет лоска и цивилизованности.
      - Заткнись, демон! - нетвердая рука фанатика с бьющейся в пальцах гранатой стала вздыматься. - Сейчас, сейчас я превращу в пыль весь ваш мир…
      Вселенная содрогнулась, и Индиана Джонс это почувствовал.
      - Стоп, Урбах! Вы меня переиграли… Тьфу, еще ученого из себя корчил!
      Он отшвырнул оружие, а штандартенфюрер Мюллер тут же схватил свой пистолет и направил на американца.
      - Сейчас вы тоже станете бывшим ученым, герр Джонс. Я вас разжалую в простые трупы.
      Мюллер зычно гаркнул, и пещера мгновенно заполнилась его подчиненными. Урбах, шумно сопя, опустил руку и вернул чеку на место. Затем неожиданно вступился за американца.
      - Сделать труп мы всегда успеем. Я думаю, доктору Джонсу небезынтересно будет понаблюдать, как я общаюсь с Богом.
      - В самом деле, мы его расстреляем чуть погодя, - решил дать отсрочку озабоченный Хорхер. - За компанию с фройляйн Лилиан. Пожалуй, при докторе Джонсе будет безопаснее вскрывать ковчег его демона, иудейского бога.
      - На полчаса раньше, на полчаса позже, какая разница, - согласился Мюллер и скомандовал своим солдатам. - Свяжите этих американских обезьян и бросьте их в угол, чтоб не портили вид!
      Не прошло пары минут, как Индиана с Лилиан вновь оказались рядом, но только в скрученном виде и на холодном каменном полу. Им представилась возможность (может быть, последняя) поворковать о своих чувствах.
      - Ты действительно американская обезьяна, Инди. Ухитрился потопить эту дерьмовую лодку, и не заметил, что превратил Урбаха в шизика, который таскает в кармане бомбочку.
      - Давай о чем-нибудь другом, Лили… Я все-таки рад, что мы с тобой еще раз встретились.
      - Чудак ты, доктор Джонс. Да нас же кокнут вместе. Одной пулей.
      - Когда я приставил "Фольмер" к спине Мюллера, было двадцать минут двенадцатого, значит, не все потеряно. Лишь бы они не медлили со вскрытием Ковчега.
      - Чудак в квадрате. Отключись ты от этого сокровища, доигрался уже.
      - Я не могу отключиться, потому что именно сейчас, когда мне вынесли смертный приговор, все утряслось в голове и прояснилось… Извини меня, крошка.
      - Сам ты "крошка". Горбушка. Он еще имеет наглость извиняться.
      - Помнишь, я тебе рассказывал и показывал апокриф? На данный момент почти каждая буква в нем обрела смысл. Мой отец давным-давно все понял. За исключением одного слова, которое он не учел из-за лакуны в тексте, ну и своей гордыни. Эта лакуна соседствовала с именем Х.Иоанос. Так вот, выпало из документа слово "fili", то есть, сын. Выходит, сынок вышеупомянутого персонажа и есть главный герой. Наконец, мой папаша Генри Джонс согласно лингвистике - не кто иной, как Х.Иоанос. Улавливаешь мысль?
      - Надо понимать, этот главный герой - ты, Инди. Герой, на попе с дырой… Еще скажи, что являешься на самом деле не янки из Иллинойса, а древним греком… Вообще-то, с твоей трепотней легче помирать, поэтому говори, я тебя не ограничиваю.
      - Я не древний грек, а тот самый воин-монах из апокрифа. В полном соответствии с пророчеством проживаю, то есть имею квартиру, в стране у пяти великих озер, чей праздник приходится на четверг.
      - Это кто монах? Ну, ты себе льстишь!
      - Десять лет тому назад ты отбила у меня охоту к законному браку. В итоге, ни с одной дамой я больше одного раза в одной кровати не лежал. А вот мой отец был официально женат, чему я свидетель и одновременно вещественное доказательство.
      - Очень интересно, монах и прелюбодей одновременно…Да не прижимайся ко мне так, не щекочи своей дурацкой бескозыркой… От папаши ты, кстати, во всем ума-разума набрался, не научил он тебя лишь детишек делать.
      - Папаша только подготавливал поиски, и, можно сказать, руководил процессом. Но отмечу без ложной скромности: кто, как не я, пер на рожон, когда надо было что-нибудь отнять у немцев - Камень, Чашу или Ковчег?
      - А пока ты "пер" - с упорством, достойным лучшего применения, - то окончательно сбрендил, Инди. Почему глупость заразна? Вначале твой одаренный папаша и Урбах, потом ты…
      К лежащим подошел личный археолог фюрера, уже облаченный в одеяние иудейского священника.
      - О чем вы столь увлеченно шушукаетесь?
      - О своем, личном, мы же собираемся пожениться, - отозвался Индиана.
      - А костюм вам, как ни странно, по фигуре.
      - Спасибо за комплимент, доктор Джонс. Пожалуй, ваша кончина меня растрогает. Вы изрядно потерзали мои нервы, но в конце концов все, что вы натворили, пошло нам на пользу. Вот почему я сохранил вам жизнь на ближайшие двадцать минут, и вы сможете поприсутствовать при том, что называется историческим событием.
      - Спасибо за отсрочку, Райнгольд. Тем более, что у вас, в СС, не любят тянуть время.
      Урбах благодушно поморщился. К этому моменту он полностью обрел экспортный цивилизованный вид.
      - Я не эсэсовец, хотя член партии. Если честно, мне не слишком по душе то, что втолковывается рядовым партийцам, простым эсэсовцам, да и массам. Мы, ядро партии, вовсе не считаем, что своя порция величия причитается любому толстяку, который имеет немецкую фамилию, пьет пиво и жрет сосиски с капустой. Мы жаждем поворота к чистым истокам нашей расы, мы возвращаем эру богов и героев.
      - Ага, возжаждали после того, как прочитали папин апокриф, - подколол Индиана.
      - Куда раньше, доктор Джонс, с начала этого века германский дух стал ощущать приближающийся излом времени, - немецкий археолог явно вошел в роль Вершителя, голос его был величав. - Апокриф обрисовал лишь конкретику. Излом уже начался, недаром наши заклятые враги делают все необходимое для нашей победы. Мы напортачили лишь в том, что слишком много времени потратили на старого Джонса. Ведь его отпрыск носит то же имя, однако отличается куда большей пронырливостью и везением. А теперь, с вашего позволения, я приступлю.
      И под сводами древнегреческой пещеры из уст нациста зазвучала иудейская молитва. Древние слова, объемно отразившись от каменных сводов, поступали в уши эсэсовцев.
      - Шма Исроэйл, Адэйной Элэйхэйну, Адэйной Эход. Борух Шейм Квэйд Малхусэй Лээйлом Воэд…
      Никто из немцев, кроме личного археолога фюрера, не понимал сказанного, да и сам он не вникал сейчас в смысл молитвы, хотя означали гулкие звуки следующее: "Слушай, Израиль, Господь Бог Наш, Господь Един. Благословенно Имя Твое, Владыка Вселенной…"
      Двое кряжистых эсэсовцев, играя желваками на волевых физиономиях, сняли крышку Ковчега. Урбах заглянул внутрь, даже запустил туда руку. Мгновение спустя его ладонь поднялась, однако в ней не оказалось ничего, кроме горстки песка. На лице немецкого археолога отразилось тягостное недоумение.
      - И все? - Хорхер хихикнул, тоже ухватил песок в горсть и сыпанул им. - Столько усилий потрачено на эту пыль. Мне даже совестно расстреливать из-за нее доктора Джонса и фройляйн Лилиан.
      - По крайней мере, хорошо, что нам не придется тащить эту пыль дальше, - заметил расслабившийся Мюллер.
      Расслабление также прокатилось по толпе солдат и матросов, которые ничего не понимали, но чутко реагировали на флюиды начальства.
      - Я, кажется, что-то вижу, - вдруг произнес по-прежнему напряженный Урбах, - словно искорки мелькают.
      - Вам явно пора отдохнуть. Мой совет, обратитесь к врачу, чтобы он погасил все ваши искорки, - господин штандартенфюрер устало зевнул, показывая, как намучился с капризным археологом.
      - И в самом деле - какое-то световое излучение, - объявил Хорхер, присмотревшийся своим проницательным глазом.
      - Вот зараза, и у меня в глазах какие-то просверки, - вынужден был признать Мюллер. - Не хватало нам вернуться в Берлин с диагнозом "коллективный психоз".
      Потом и связанные пленники, и военнослужащие увидели переливчатое облако, поднявшееся из Ковчега и быстро распространившееся по пещере.
      - Я чувствую опасность, - насторожился штурмбанфюрер Хорхер. Наверное, нам лучше сделать отсюда ноги.
      - Счетчик Гейгера скромно помалкивает, - откликнулся Мюллер. Немецкий офицер не должен бояться оптического обмана, миража, игры света и тени.
      - Это не опасно, это - прекрасно, - Урбах просто звенел от восхищения. - Получилось! Мы будем общаться с Богом, мы уже общаемся с Ним! Еврейское колдовское орудие служит и нам!
      Как бы в подтверждение радостных слов по облаку закружились чарующие ароматы и чудесные образы. Каждый из присутствующих в пещере почувствовал себя на вершине блаженства или, по-крайней мере, весьма недурственно. Сладостное ощущение распространялось из позвоночника на все тело. Потом наступил черед привлекательных видений. Кое-кто узрел распрекрасные женские лица и прочие волнующие женские детали, кто-то разглядел ажурные замки, окруженные висячими садами, кому-то привиделось, что он принимает парад бесконечных солдатских шеренг, отлично чеканящих шаг, кому-то показалось, что он на горной вершине и все вокруг залито золотом восхода. Один Джонс скромно нашел себя во главе каравана, уныло бредущего через пустыню. А Лилиан увидела себя на берегу тихой речушки где-то в Иллинойсе во время вечернего клева.
      - Какое великолепие… поразительно… ради этого я бы бросил пить… - звучало то тут, то здесь.
      Индиана первый услышал рокот, далекий, но мощный, быстро заполняющий облако.
      И в одно неприятное мгновение все перевернулось. Женские лики обернулись оскаленными черепами, замки и сады превратились в дым и смрад пожарищ, марширующие войска стали грудами гнилых облезлых трупов, горы обрушились в бездонные трещины…