Но вот уже слышатся их шаги по лестнице... Они идут сюда...
      Марианна проворно вернулась в свою комнату - и остановилась посередине, с трудом переводя дыхание. Ей было страшно... чего? Она сама не знала.
      Голова Соломина показалась в дверях.
      - Марианна Викентьевна, позвольте войти к вам. Я привел человека, которого вам непременно нужно видеть. Марианна только головой кивнула в ответ, и вслед за Соломиным явился - Паклин.
      XXXIII
      - Я друг вашего супруга, - промолвил он, низко склоняясь перед Марианной и как бы стараясь скрыть от нее свое перетревоженное, перепуганное лицо; я также друг Василия Федотыча. Алексей Дмитрич спит - он, я слышу, нездоров; а я, к сожаленью, привез дурные вести, которые я уже успел частью сообщить Василию Федотычу и вследствие которых нужно принять некоторые решительные меры.
      Голос Паклина беспрестанно обрывался, как у человека, которого сушит и мучит жажда. Вести, которые он привез, были действительно очень дурны. Маркелова схватили крестьяне и препроводили в город. Дурковатый приказчик выдал Голушкина: его арестовали. Он в свою очередь все и всех выдает, желает перейти в православие, жертвует в гимназию портрет митрополита Филарета и препроводил уже пять тысяч рублей для раздачи "увечным воинам". Нет никакого сомнения, что он выдал Нежданова; полиция может ежеминутно нагрянуть на фабрику. Василию Федотычу тоже грозит опасность.
      - Что касается до меня, - прибавил Паклин, - то я удивляюсь, как я еще расхаживаю на свободе; хотя ведь, собственно, политикой я никогда не занимался и ни в каких планах не участвовал! Я воспользовался забывчивостью или оплошностью полиции, чтобы предуведомить вас и сообразить, какие можно употребить средства... к удалению всяких неприятностей.
      Марианна выслушала Паклина до конца. Она не испугалась - она даже осталась спокойною... Но ведь точно! надобно же было что-нибудь предпринять! Первым ее движением было обратить глаза на Соломина.
      Он тоже казался спокойным; только вокруг губ чуть-чуть шевелились мускулы - и это была не его обычная улыбка.
      Соломин понял значение Марианнина взгляда: она ждала, что он скажет, чтобы так поступить.
      - Дело действительно довольно щекотливое, - начал он, - Нежданову, я полагаю, не худо на время скрыться. Кстати, каким манером узнали вы, что он здесь, господин Паклин?
      Паклин махнул рукою.
      - Один индивидуй сказал. Видел его, когда он расхаживал по окрестностям и проповедовал. Ну и выследил его, хоть и не с дурной целью. Он из сочувствующих. Извините, - прибавил он, обратившись к Марианне, - но, право же, друг наш Нежданов был очень... очень неосторожен.
      - Упрекать его теперь не к чему, - заговорил опять Соломин. - Жаль, что с ним посоветоваться нельзя; но до завтра болезнь его пройдет, а полиция не так быстра, как вы предполагаете. Ведь и вам, Марианна Викентьевна, придется с ним удалиться.
      - Непременно, - глухо, но твердо отвечала Марианна.
      - Да! - сказал Соломин. - Надо будет подумать; надо будет поискать: где и как?
      - Позвольте изложить вам одну мысль, - начал Паклин, - мысль эта пришла мне в голову, когда я сюда ехал. Спешу заметить, что извозчика из города я отпустил за версту отсюда.
      - Какая эта мысль? - спросил Соломин.
      - Вот что. Дайте мне сейчас лошадей... и я поскачу к Сипягиным.
      - К Сипягиным! - повторила Марианна. - Зачем?
      - А вот увидите.
      - Да разве вы их знаете?
      - Ни малейше! Но послушайте. Обсудите мою мысль хорошенько. Она мне кажется просто гениальной. Ведь Маркелов - зять Сипягина, брат его жены. Не так ли? Неужели же этот барин ничего не сделает, чтобы спасти его? И к тому же - сам Нежданов! Положим, что господин Сипягин сердит на него... Но ведь все же Нежданов стал его родственником, женившись на вас. И опасность, которая висит над головою нашего друга...
      - Я не замужем, - заметила Марианна.
      Паклин даже вздрогнул.
      - Как?! Не успели в течение всего этого времени! Ну, ничего, - прибавил он, - соврать можно. Все равно: вы теперь вступите же в брак. Право, другого ничего не придумаешь! Обратите внимание на то, что до сих пор Сипягин не решился вас преследовать. Следовательно, в нем есть некоторое... великодушие.
      Я вижу, вам это выражение не нравится - скажем: некоторая чванливость. Отчего же нам ею не воспользоваться и в данном случае? Посудите!
      Марианна подняла голову и провела рукой по волосам.
      - Вы можете пользоваться чем вам угодно для Маркелова, господин Паклин... или для вас самих; но мы с Алексеем не желаем ни заступничества, ни покровительства господина Сипягина. Мы покинули его дом не для того, чтобы стучаться в его дверь просителями. Ни до великодушия, ни до чванливости господина Сипягина или его жены нам нет никакого дела!
      - Это чувства весьма похвальные, - отвечал Паклин (а сам подумал: "Вишь ты! как водой меня окатила!"), - хотя, с другой стороны, если сообразить... Впрочем, я готов повиноваться. Буду хлопотать о Маркелове, об одном нашем добром Маркелове! Замечу только, что он ему родственник не по крови, а по жене - между тем как вы.
      - Господин Паклин, прошу вас!
      - Слушаю... слушаю! Только не могу не выразить своего сожаления, потому что Сипягин человек очень сильный.
      - А за себя вы не боитесь? - спросил Соломин.
      Паклин выставил грудь.
      - В подобные минуты о себе не следует думать! - промолвил он гордо. А между тем он именно думал о себе. Он хотел (бедненький, слабенький!) забежать, как говорится, зайцем. В силу оказанной услуги Сипягин мог, если бы предстала в том нужда, замолвить о нем слово. Ведь и он, - как там ни толкуй! - был замешан, - слышал ... и даже сам болтал!
      - Я нахожу, что ваша мысль недурна, - промолвил наконец Соломин, - хоть, собственно, на успех надеюсь мало. Во всяком случае, попытаться можно. Испортить - вы ничего не испортите.
      - Конечно, ничего. Ну, положим самое худшее: прогонят меня взашей... Что за беда!
      - Беды в том, точно, нет никакой... ("Merci", - подумал Паклин, а Соломин продолжал.) Который-то час? Пятый. Времени терять нечего. Лошади вам сейчас будут. Павел!
      Но на место Павла на пороге комнаты показался Нежданов. Он пошатывался на ногах, придерживаясь одной рукой за притолку, и, бессильно раскрыв губы, глядел помутившимся взором. Он ничего не понимал.
      Паклин первый подошел к нему.
      - Алеша! - воскликнул он, - ведь ты меня признаешь?
      Нежданов посмотрел на него, медленно мигая.
      - Паклин? - проговорил он наконец.
      - Да, да; это я. Ты нездоров?
      - Да... Я нездоров. Но... зачем ты здесь?
      - Зачем я... - Но в эту минуту Марианна тихонько тронула Паклина за локоть. Он оглянулся и увидел, что она ему делает знаки... - Ах, да! пробормотал он. - Да... точно! Вот видишь ли, Алеша, - прибавил он громко, - я приехал сюда по одному важному делу - и сейчас отправляюсь дальше...
      Тебе Соломин все расскажет, а также Марианна. Марианна Викентьевна. Они оба вполне одобряют мое намерение.
      Дело идет обо всех нас, то есть нет, нет, - подхватил он в ответ на взгляд и движение Марианны ... - Дело идет о Маркелове; о нашем общем приятеле Маркелове - о нем одном. Но теперь прощай! Минута каждая дорога, прощай, друг... Мы еще увидимся. Василий Федотыч, угодно вам пойти со мною распорядиться насчет лошадей?
      - Извольте. Марианна, я хотел было сказать вам: будьте тверды! - да это не нужно. Вы - настоящая!
      - О да! О да! - поддакнул Паклин. - Вы римлянка времен Катона! Утического Катона! Однако пойдемте, Василий Федотыч, пойдемте!
      - Успеете, - с ленивой усмешкой промолвил Соломин.
      Нежданов посторонился немного, чтобы пропустить их обоих... но в глазах его было все то же непонимание. Потом он шагнул раза два - и тихо сел на стул, лицом к Марианне.
      - Алексей, - сказала она ему, - все открылось; Маркелова схватили крестьяне, которых он пытался поднять; он сидит арестованным в городе, так же как и тот купец, с которым ты обедал; вероятно, и за нами скоро приедет полиция. А Паклин отправился к Сипягину.
      - Зачем? - прошептал едва слышно Нежданов. Но глаза его просветлели - лицо приняло обычное выражение. Хмель мгновенно соскочил с него.
      - А затем, чтобы попытаться, не заступится ли он...
      Нежданов выпрямился...
      - За нас?
      - Нет; за Маркелова. Он хотел было просить и за нас... да я не позволила. Хорошо я сделала, Алексей?
      - Хорошо ли? - промолвил Нежданов и, не поднимаясь со стула, протянул к ней руки. - Хорошо ли? - повторил он и, приблизив ее к себе и прижавшись лицом к ее стану, внезапно залился слезами.
      - Что с тобой? Что с тобой? - воскликнула Марианна. - Как в тот раз, когда он пал перед ней на колени, замирая и задыхаясь от внезапно нахлынувшей страсти, она и теперь положила обе свои руки на его трепетавшую голову. Но что она теперь чувствовала - было уже совсем не то, что тогда. Тогда она отдавалась ему - она покорялась - и только ждала, что он ей скажет. Теперь она жалела его - и только думала о том, как бы его успокоить.
      - Что с тобой? - повторила она. - Зачем ты плачешь? Неужели оттого, что пришел домой в немного... странном виде? Быть не может! Или тебе жаль Маркелова - и страшно за меня, за себя? Или наших надежд тебе жаль? Не ожидал же ты, что все пойдет как по маслу!
      Нежданов вдруг приподнял голову.
      - Нет, Марианна, - проговорил он, как бы оборвав свои рыдания, - не страшно мне ни за тебя, ни за себя... А точно... мне жаль...
      - Кого?
      - Тебя, Марианна! Мне жаль, что ты соединила свою судьбу с человеком, который этого не стоит.
      - Почему так?
      - А хоть бы потому, что этот человек в такую минуту может плакать!
      - Это не ты плачешь; плачут твои нервы.
      - Мои нервы и я - все едино! Ну послушай, Марианна, посмотри мне в глаза: неужели ты можешь мне теперь сказать, что не раскаиваешься...
      - В чем?
      - В том, что ты ушла со мною?
      - Нет!
      - И ты пойдешь со мною дальше? Всюду?
      - Да!
      - Да? Марианна... да?
      - Да. Я дала тебе руку, и пока ты будешь тем, кого я полюбила, - я ее не отниму.
      Нежданов продолжал сидеть на стуле; Марианна стояла перед ним. Его руки лежали вокруг ее стана, ее руки опирались об его плечи. "Да; нет, - думал Нежданов, - а между тем, бывало, прежде, когда мне случалось держать ее в своих объятиях - вот так, как теперь, - ее тело оставалось, по крайней мере, неподвижным; а теперь я чувствую: оно тихо и, быть может, против ее воли бежит от меня прочь!"
      Он разжал свои руки... И точно: Марианна чуть заметно отодвинулась назад.
      - Вот что! - промолвил он громко. - Ведь если мы должны бежать... прежде чем полиция нас накрыла... я думаю, не худо бы нам сперва обвенчаться. В другом месте, пожалуй, такого податливого попа Зосиму не найдешь!
      - Я готова, - промолвила Марианна.
      Нежданов внимательно посмотрел на нее.
      - Римлянка! - проговорил он с нехорошей полуулыбкой. - Чувство долга!
      Марианна пожала плечом.
      - Надо будет сказать Соломину.
      - Да... Соломину... - протянул Нежданов. - Но ведь и ему, чай, угрожает опасность. Полиция и его возьмет. Мне кажется, он участвовал и знал еще больше моего.
      - Это мне неизвестно, - отвечала Марианна. - Он никогда не говорит о самом себе.
      "Не то, что я! - подумал Нежданов. - Вот что она хотела сказать". Соломин... Соломин! - прибавил он после долгого молчания. - Вот, Марианна, я бы не жалел тебя, если б человек, с которым ты связала навсегда свою жизнь, был такой же, как Соломин... или был сам Соломин.
      Марианна в свою очередь внимательно посмотрела на Нежданова.
      - Ты не имел права это сказать, - промолвила она наконец.
      - Не имел права! В каком смысле мне понять эти слова? В том ли, что ты меня любишь, или в том, что я не должен был вообще касаться этого вопроса?
      - Ты не имел права, - повторила Марианна.
      Нежданов понурил голову.
      - Марианна! - произнес он несколько изменившимся голосом.
      - Что?
      - Если б я теперь... если б я сделал тебе тот вопрос, ты знаешь!.. Нет, я ничего у тебя не спрошу... прощай
      Он встал и вышел; Марианна его не удерживала. Нежданов сел на диван и закрыл лицо руками. Он пугался своих собственных мыслей и старался не размышлять. Он чувствовал одно: какая-то тесная, подземная рука ухватилась за самый корень его существования - и уже не выпустит его. Он знал, что то хорошее, дорогое существо, которое осталось в соседней комнате, к нему не выйдет; а войти к нему он не посмеет. Да и к чему? Что сказать?
      Быстрые, твердые шаги заставили его раскрыть глаза. Соломин переходил через его комнату и, постучавшись в дверь Марианны, вошел к ней.
      - Честь и место! - шепнул горьким шепотом Нежданов.
      XXXIV
      Было уже десять часов вечера, и в гостиной села Аржаного Сипягин, его жена и Калломейцев играли в карты, когда вошедший лакей доложил о приезде какого-то незнакомца, г. Паклина, который желал видеть Бориса Андреича по самонужнейшему и важнейшему делу.
      - Так поздно! - удивилась Валентина Михайловна.
      - Как? - спросил Борис Андреич и наморщил свой красивый нос. - Как ты сказал фамилию этого господина?
      - Они сказали: Паклин-с.
      - Паклин!- воскликнул Калломейцев. - Прямо деревенское имя. - Паклин... Соломин... De vrais noms ruraix, hein?
      - И ты говоришь, - продолжал Борис Андреич, обращаясь к лакею все с тем же наморщенным носом, - что дело его важное, нужное?
      - Они говорят-с.
      - Гм... Какой-нибудь нищий или интриган. ("Или то и другое вместе", ввернул Калломейцев.) Очень может быть. Попроси его в кабинет. - Борис Андреич встал. - Pardon, ma bonne. Сыграйте пока в экарте. Или подождите меня... я скоро вернусь.
      - Nous causerons...allez! - промолвил Калломейцев. Когда Сипягин вошел к себе в кабинет и увидал мизерную, тщедушную фигурку Паклина, смиренно прижавшуюся в простенок между камином и дверью, им овладело то истинно министерское чувство высокомерной жалости и гадливого снисхождения, которое столь свойственно петербургскому сановному люду. "Господи! Какая несчастная пигалица! - подумал он, - да еще, кажется, хромает!"
      - Садитесь, - промолвил он громко, пуская в ход свои благосклоннейшие баритонные ноты, приятно подергивая назад закинутой головкой и садясь прежде гостя. - Вы, я полагаю, устали с дороги; садитесь и объяснитесь: какое такое важное дело привело вас ко мне столь поздно?
      - Я, ваше превосходительство, - начал Паклин, осторожно опускаясь на кресло, - позволил себе явиться к вам...
      - Погодите, погодите, - перебил его Сипягин. - Я вас вижу не в первый раз. Я никогда не забываю ни одного лица, с которым мне случилось встретиться; я помню все. А... а... а... Собственно... где я вас встретил?
      - Вы, ваше превосходительство, не ошибаетесь. Я имел честь встретиться с вами в Петербурге, у одного человека, который... который с тех пор... к сожалению... возбудил ваше негодование...
      Сипягин быстро поднялся с кресла.
      - У господина Нежданова! Я вспоминаю теперь. Уж не от него ли вы приехали?
      - Никак нет, ваше превосходительство; напротив...я...
      Сипягин снова сел.
      - И хорошо сделали. Потому что я в таком случае попросил бы вас немедленно удалиться. Никакого посредника между мною и господином Неждановым я допустить не могу. Господин Нежданов нанес мне одно из тех оскорблений, которые не забываются... Я выше мести; но ни о нем я не хочу ничего знать, ни о той девице - впрочем, более развращенной умом, нежели сердцем ( эту фразу Сипягин повторял чуть не в тридцатый раз после бегства Марианны), - которая решилась покинуть кров дома, ее приютившего, чтобы сделаться любовницей безродного проходимца! Довольно с них того, что я их забываю! При этом последнем слове Сипягин двинул кистью руки прочь от себя, снизу вверх.
      - Ваше превосходительство, я уже доложил вам, что я явился сюда не от их имени; хотя все-таки могу, между прочим, сообщить вашему превосходительству, что они уже сочетались узами законного брака... ("А! все равно! - подумал Паклин, - я сказал, что совру... вот и соврал. Куда ни шло!")
      Сипягин поерзал затылком по спинке кресла вправо и влево.
      - Это меня нисколько не интересует, милостивый государь. Одним глупым браком на свете больше - вот и все. Но какое же то самонужнейшее дело, которому я обязан удовольствием вашего посещения? "А! проклятый директор департамента! - снова подумал Паклин. - Будет тебе ломаться, английская морда!"
      - Брат вашей супруги, - промолвил он громко, - господин Маркелов схвачен мужиками, которых вздумал возмущать, - и сидит взаперти в губернаторском доме.
      Сипягин вскочил во второй раз.
      Что... что вы сказали? - залепетал он уж вовсе не министерским баритоном, а так, какою-то гортанной дрянью.
      - Я сказал, что ваш зять схвачен и сидит на цепи. Я, как только узнал об этом, взял лошадей и приехал вас предуведомить. Я полагал, что могу оказать этим некоторую услугу и вам и тому несчастному, которого вы можете спасти!
      - Очень вам благодарен, - проговорил все тем же слабым голосом Сипягин и, с размаху ударив ладонью по колокольчику в виде гриба, наполнил весь дом металлическим звоном стального тембра. - Очень вам благодарен, - повторил он уже более резко, - но знайте: человек, решившийся попрать все законы божеские и человеческие, будь он сто раз мне родственник, в моих глазах не есть несчастный: он - преступник!
      Лакей вскочил в кабинет.
      - Изволите приказать?
      - Карету! Сию минуту карету четверней! Я еду в город. Филипп и Степан со мною! - Лакей выскочил. - Да, сударь, мой зять есть преступник; и в город еду я не затем, чтобы его спасать! - О нет!
      - Но, ваше превосходительство...
      - Таковы мои правила, милостивый государь; и прошу меня возражениями не утруждать!
      Сипягин принялся ходить взад и вперед по кабинету, а Паклин даже глаза вытаращил. "Фу ты, черт! - думал он, - да ведь про тебя говорили, что ты либерал?! А ты лев рыкающий!"
      Дверь распахнулась - и проворными шагами вошли: сперва Валентина Михайловна, а за нею Калломейцев.
      - Что это значит, Борис? Ты велел карету заложить? Ты едешь в город? Что случилось?
      Сипягин приблизился к жене - и взял ее за правую руку, между локтем и кистью.
      - Il faut vous armer de courage, ma chere. Вашего брата арестовали.
      - Моего брата? Сережу? за что?
      - Он проповедовал мужикам социалистические теории! (Калломейцев слабо взвизгнул.) Да! Он проповедовал им революцию, он пропагандировал! Они его схватили - и выдали. Теперь он сидит... в городе.
      - Безумец! Но кто это сказал?..
      - Вот господин... господин... как бишь его?.. Господин Конопатин привез эту весть.
      Валентина Михайловна взглянула на Паклина. Тот уныло поклонился. ("А баба какая знатная!" - подумалось ему. Даже в подобные трудные минуты... ах, как был доступен Паклин влиянию женской красоты!)
      - И ты хочешь ехать в город - так поздно?
      - Я еще застану губернатора на ногах.
      - Я всегда предсказывал, что это так должно было кончиться, - вмешался Калломейцев. - Это не могло быть иначе! Но какие славные русские наши мужички! Чудо! Pardon, madame, c' est votre frere! Mais la verite avant tout!
      - Неужели ты в самом деле хочешь ехать, Боря? - спросила Валентина Михайловна.
      - Я убежден также, - продолжал Калломейцев, - что и тот, тот учитель, господин Нежданов, тут же замешан. J'en mettrais ma main au feu. Это все одна шайка! Его не схватили? Вы не знаете?
      Сипягин опять двинул кистью руки.
      - Не знаю - и не желаю знать! Кстати, - прибавил он, обращаясь к жене, il parait, qu'ils sont maries.
      - Кто это сказал? Тот же господин? - Валентина Михайловна опять посмотрела на Паклина, но прищурилась на этот раз.
      - Да; тот же.
      - В таком случае, - подхватил Калломейцев, - он непременно знает, где они. Вы знаете, где они? Знаете, где они? А? А? А? Знаете? - Калломейцев начал шмыгать перед Паклиным, как бы желая преградить ему дорогу, хотя тот и не изъявлял никакого поползновения бежать. - Да говорите же! Отвечайте! А? А? Знаете? Знаете?
      - Хоть бы знал-с, - промолвил с досадой Паклин, - в нем желчь наконец шевельнулась и глазки его заблистали, - хоть бы знал-с, вам бы не сказал-с.
      - О... о... о... - пробормотал Калломейцев. - Слышите ... Слышите! Да этот тоже - этот тоже, должно быть, из их банды!
      - Карета готова! - гаркнул вошедший лакей.
      Сипягин схватил свою шляпу красивым, бойким жестом; но Валентина Михайловна так настойчиво стала его упрашивать остаться до завтрашнего утра; она представила ему такие убедительные доводы: и ночь-то на дворе, и в городе все будут спать, и он только расстроит свои нервы и простудиться может, - что Сипягин, наконец, согласился с нею; воскликнул:
      - Повинуюсь! - и таким же красивым, но уже не бойким жестом поставил шляпу на стол.
      - Карету отложить! - скомандовал он лакею, - но завтра ровно в шесть часов утра чтобы она была готова! Слышишь? Ступай! Стой! Экипаж господина... господина гостя отослать! Извозчику заплатить! А? Вы, кажется, что-то говорите, господин Конопатин? Я возьму вас завтра с собою, господии Конопатин! Что вы говорите? Я не слышу ... Вы ведь пьете водку? Подай водки господину Конопатину! Нет? Не пьете? В таком случае... Федор! отведи их в зеленую комнату! Спокойной ночи, господин Коно...
      Паклин вышел, наконец, из терпения.
      - Паклин! - завопил он. - Моя фамилия: Паклин!
      - Да... да; ну, да это все равно. Похоже, знаете. Какой у вас, однако, громкий голос при вашей сухощавой комплекции! До завтра, господин... Паклин... Так я теперь сказал? Simeon, vous viendrez avec nous?
      - Je crois bien!
      И Паклина отвели в зеленую комнату. И даже заперли его. Ложась спать, он слышал, как щелкнул ключ в звонком английском замке. Сильно он себя выбранил за свою "гениальную" мысль - и спал очень дурно.
      На другое утро рано, в половине шестого, его пришли разбудить. Подали ему кофе; пока он пил - лакей, с пестрым аксельбантом на плече, ждал, держа поднос на руках и переминаясь ногами: "Поспешай, мол, - господа дожидаются". Потом его повели вниз. Карета уже стояла перед домом. Тут же стояла и коляска Калломейцева. Сипягин появился на крыльце, в камлотовой шинели с круглым воротником. Таких шинелей никто уже давно не носил, за исключением одного очень сановного лица, которому Сипягин старался прислуживать и подражать. В важных, официальных случаях он потому и надевал подобную шинель.
      Сипягин довольно приветливо раскланялся с Паклиным - и, энергическим движением руки указав ему на карету, попросил его сесть в нее. - Господин Паклин, вы едете со мною, господин Паклин! Положите на козла саквояж господина Паклина! Я везу господина Паклина, - говорил он, напирая на слово: Паклин! - и на букву а! "Ты, мол, имеешь такое прозвище, да еще обижаешься, когда тебе его иначат? - Так вот же тебе! Кушай! Подавись!" Господин Паклин! Паклин! Звучно раздавалось злосчастное имя в свежем утреннем воздухе. Он был так свеж, что заставил вышедшего за Сипягиным Калломейцева несколько раз произнести по-французски: Brrr! brrr! brrr! - и плотнее завернуться в шинель, садясь в свою щегольскую коляску с откинутым верхом. (Бедный его друг, князь Михаил Сербский Обренович, увидев ее, купил себе точно такую же у Бендера... "Vous savez, Binder, le grand carrossier des Champs Elysees?"). Из-за полураскрытых ставен окна в спальне выглядывала, "в чепце, в ночном платочке", Валентина Михайловна.
      Сипягин сел, сделал ей ручкой.
      - Вам ловко, господин Паклин? Трогай!
      - Je vous recommande mon frere! epargnez-le - послышался голос Валентины Михайловны.
      - Soyez tranquille! - воскликнул Калломейцев, бойко взглянув на нее из-под околыша какой-то им самим сочиненной дорожной фуражки с кокардой... - C'est surtout l'autre qu'il faut pincer!
      - Трогай! - повторил Сипягин. - Господин Паклин,
      вам не холодно? Трогай!
      Экипажи покатились.
      Первые десять минут и Сипягин и Паклин безмолвствовали. Злополучный Силушка, в своем неказистом пальтишке и помятой фуражке, казался еще мизернее на темно-синем фоне богатой шелковой материи, которою была обита внутренность кареты. Он молча оглядывал и тонкие голубые шторы, быстро взвивавшиеся от одного прикосновения пальца к пружине, и полость из нежнейшей белой бараньей шерсти в ногах, и вделанный спереди ящик красного дерева с выдвижной дощечкой для письма и даже полочкой для книг (Борис Андреич не то что любил, а желал, чтобы другие думали, что он любит работать в карете, подобно Тьеру, во время путешествия). Паклин чувствовал робость. Сипягин раза два взглянул на него через выбритую до лоска щеку и, - с медлительной важностью вынув из бокового кармана серебряную сигарочницу с кудрявым вензелем славянской вязью, предложил ... действительно предложил ему сигару, едва держа ее между вторым и третьим пальцем руки, облеченной в желтую английскую перчатку из собачьей кожи.
      - Я не курю, - пробормотал Паклин.
      - А! - отвечал Сипягин и сам закурил сигару, которая оказалась превосходнейшей регалией.
      - Я должен вам сказать... любезный господин Паклин, - начал он, вежливо попыхивая и испуская тонкие круглые струйки благовонного дыма... - что я... в сущности ... очень вам... благодарен... Я мог показаться... вам вчера... несколько резким... что не в моем... характере (Сипягин с намерением неправильно рассекал свою речь).
      Смею вас в этом уверить. Но, господин Паклин! войдите же и вы в мое... положение (Сипягин перекатил сигару из одного угла рта в другой). Место, которое я занимаю, ставит меня... так сказать... на виду; и вдруг... брат моей жены... компрометирует и себя... и меня таким невероятным образом! А? Господин Паклин! Вы, может быть, думаете: это - ничего?
      - Я этого не думаю, ваше превосходительство.
      - Вы не знаете, за что собственно... и где именно его арестовали?
      - Слышал я, что в Т...м уезде.
      - От кого вы это слышали?
      - От... от одного человека.
      - Конечно, не от птицы. Но от какого человека?
      - От... от одного помощника правителя дел канцелярии губернатора...
      - Как его зовут?
      - Правителя?
      - Нет, помощника!
      - Его... его зовут Ульяшевичем. Он очень хороший чиновник, ваше превосходительство. Узнав об этом происшествии, я тотчас поспешил к вам.
      - Ну да, ну да! И я повторяю, что весьма вам благодарен. Но какое безумие! Ведь это безумие? а? Господин Паклин, а?
      - Совершенное безумие! - воскликнул Паклин - а у самого по спине теплой змейкой заструился пот. - Это значит, - продолжал он, - не понимать вовсе русского мужика. У господина Маркелова, сколько я его знаю, сердце очень доброе и благородное; но русского мужика он никогда не понимал (Паклин глянул на Сипягина, который слегка повернувшись к нему, обдавал его холодным, но не враждебным взором). - Русского мужика даже в бунт можно вовлечь не иначе, как пользуясь его преданностью высшей власти, царскому роду. Должно выдумать какую-нибудь легенду - вспомните Лжедимитрия, - показать какие-нибудь царские знаки на груди, выжженные раскаленными пятаками.
      - Да, да, как Пугачев, - перебил Сипягин таким тоном, как будто хотел сказать: "Мы историю еще не забыли... не расписывай!" - и прибавив: - Это безумие! Это безумие! - погрузился в созерцание быстрой струйки дыма, поднимавшейся с конца сигары.
      - Ваше превосходительство! - заметил осмелившийся Паклин, - я сейчас сказал вам, что я не курю... но это неправда - я курю; и сигара ваша так восхитительно пахнет.
      - А? Что? что такое? - проговорил Сипягин, как бы просыпаясь; и, не давши Паклину повторить сказанное, чем самым, несомненно, доказал, что очень хорошо слышал его слова, но сделал учащенные вопросы единственно для важности, подал ему раскрытую сигарочницу. Паклин осторожно и благодарно закурил. "Вот, кажется, удобная минута", - подумал он; но Сипягин его предупредил.
      - Вы, помнится, говорили мне также, - произнес он небрежным голосом, перерывая самого себя, рассматривая свою сигару, передвигая шляпу с затылка на лоб, - вы говорили ... а? вы говорили о том... о том вашем приятеле, который женился на моей... родственнице. Вы их видаете? Они недалеко поселились отсюда? ("Эге! - подумал Паклин, - Сила, берегись!")
      - Я их видел всего раз, ваше превосходительство! Они живут действительно... - не в слишком далеком расстоянии отсюда.
      - Вы, конечно, понимаете, - продолжал тем же манером Сипягин, - что я не могу более серьезно интересоваться, как я уже объяснил вам, ни той легкомысленной девицей, ни вашим приятелем. Боже мой! предрассудков у меня нет, но ведь согласитесь: это уже из рук вон. Глупо, знаете. Впрочем, я полагаю, их соединила более политика ... (политика!! - повторил он и пожал плечами) - чем какое-либо иное чувство.
      - И я так полагаю, ваше превосходительство!
      - Да, господин Нежданов был совсем красный. Отдаю ему справедливость: он своих мнений не скрывал.
      - Нежданов, - рискнул Паклин, - быть может, увлекался; но сердце в нем...
      - Доброе, - подхватил Сипягин, - конечно... конечно, как у Маркелова. У всех у них сердца добрые. Вероятно, и он участвовал; и будет тоже завлечен... Придется еще заступаться за него!
      Паклин сложил руки перед грудью.
      - Ах, да, да, ваше превосходительство! Окажите ему ваше покровительство! Право... он стоит... стоит вашего участия.
      Сипягин хмыкнул.
      - Вы полагаете?
      - Наконец, если не для него... то для вашей племянницы; для его супруги! ("Боже мой! Боже мой! - думал Паклин, - что это я вру!")
      Сипягин прищурился.
      - Вы, я вижу, очень преданный друг. Это хорошо; это похвально, молодой человек. Итак, вы говорите, они живут здесь близко?
      - Да, ваше превосходительство; в одном большом заведении ... - Тут Паклин прикусил себе язык.
      - Те, те, те, те... у Соломина! Вот где! Впрочем, я это знал; мне это сказывали; мне говорили... Да. (Г-н Сипягин нисколько этого не знал и никто об этом ему не говорил; но, вспомнив посещение Соломина, ночные их свидания, он запустил эту удочку... И Паклин разом пошел на нее.)