Новь

      Что же касается до Нежданова, то нечто еще худшее установилось внезапно между им и хозяином дома... Для Сипягина Нежданов стал просто мебелью или воздушным пространством, которого он совсем - так-таки совсем - не замечал! Эти новые отношения так быстро и так несомненно определились, что когда Нежданов в течение обеда произнес несколько слов в ответ на замечание своей соседки, Анны Захаровны, Сипягин с удивлением оглянулся, как бы спрашивая себя: "Откуда идет сей звук?"
      Очевидно, Сипягин обладал некоторыми из качеств, отличающих русских крупносановных людей.
      После рыбы Валентина Михайловна, которая, с своей стороны, расточала все свои обаяния и приманки направо, то есть перед Соломиным, заметила по-английски через стол своему супругу, что "наш гость не пьет вина, может быть, он желает пива"...
      Сипягин громко потребовал "элю", а Соломин, спокойно обратившись к Валентине Михайловне, сказал ей, что вы, мол, вероятно, сударыня, не знаете, что я с лишком два года пробыл в Англии - и понимаю и говорю по-английски; и что я вас об этом предупреждаю в случае, если б вам угодно было что-нибудь сказать по секрету в моем присутствии. Валентина Михайловна засмеялась и начала уверять его, что предостережение это бесполезно, так как он не услышал бы о себе ничего, кроме выгодного; сама же она нашла поступок Соломина несколько странным, но, по-своему, деликатным.
      Калломейцев тут наконец не выдержал.
      - Вот вы были в Англии, - начал он, - и, вероятно, наблюдали тамошние нравы. Позвольте спросить, признаете ли вы их достойными подражания?
      - Иное - да, иное - нет.
      - Коротко - и не ясно, - заметил Калломейцев, стараясь не обращать внимания на знаки, которые делал ему Сипягин. - Но вот вы сегодня говорили о дворянах... Вы, конечно, имели случай изучать на месте то, что в Англии называется landed gentry?
      - Нет, я этого случая не имел, я вращался совсем в другой сфере, но понятие об этих господах себе составил.
      - И что ж? Вы полагаете, что такое landed gentry у нас невозможно? И что, во всяком случае, не следует этого желать?
      - Во-первых, я точно полагаю, что оно невозможно; а во-вторых - и желать-то этого не стоит.
      - Почему же-с так-с? - проговорил Калломейцев. - Эти два "слово-ер" должны были служить к тому, чтобы успокоить Сипягина, который очень волновался и даже ерзал на своем стуле.
      - А потому, что лет через двадцать - тридцать вашей landed gentry и без того не будет.
      - Но позвольте-с; почему же-с так-с?
      - Потому что в то время земля будет принадлежать владельцам - без разбора происхождения.
      - Купцам-с?
      - Вероятно, большею частью купцам.
      - Каким это манером?
      - А таким, что купят они ее - эту самую землю.
      - У дворян?
      - У господ дворян.
      Калломейцев снисходительно осклабился. - Вы, помнится, говорили прежде то же самое о фабриках и заводах, а теперь обо всей земле?
      - А теперь говорю обо всей земле.
      - И вы, вероятно, будете этому очень рады?
      - Нисколько, как я уже вам докладывал; народу от этого легче не будет.
      Калломейцев чуть-чуть поднял одну руку.
      - Какая заботливость о народе, подумаешь!
      - Василий Федорыч! - закричал во всю голову Сипягин. - Вам пива принесли! - Voyons, Simeon! - прибавил он вполголоса.
      Но Калломейцев не унимался.
      - Вы, я вижу, - заговорил он опять,обращаясь к Соломину, - не слишком лестного мнения о купцах; но ведь они принадлежат, по происхождению, народу?
      - Так что же-с?
      - Я полагал, что все народное или относящееся к народу вы находите прекрасным.
      - О нет-с! Напрасно вы это полагали. Народ наш во многом можно упрекнуть, хоть он и не всегда виноват бывает. Купец у нас до сих пор хищник; он и своим-то собственным добром владеет, как хищник... Что будешь делать! Тебя грабят... и ты грабишь. А народ...
      - Народ? - переспросил фистулой Калломейцев.
      - Народ - соня.
      - И вы желаете его разбудить?
      - Это было бы не худо.
      - Ага! ага! вот как-с...
      - Позвольте, позвольте, - промолвил повелительно Сипягин. Он понял, что наступила минута положить, так сказать, предел... остановить! И он положил предел. Он остановил!
      Помавая кистью правой руки, локоть которой оставался опертым о стол, он произнес длинную, обстоятельную речь. С одной стороны, он похвалил консерваторов, а с другой - одобрил либералов, отдавая сим последним некоторый преферанс и причисляя себя к их разряду; превознес народ - но указал на некоторые его слабые стороны; выразил полное доверие к правительству - но спросил себя: исполняют ли все подчиненные его благие предначертания? Признал пользу и важностъ литературы, но объявил, что без крайней осторожности она немыслима! Взглянул на запад: сперва порадовался - потом усомнился; взглянул на восток: сперва отдохнул - потом воспрянул! И, наконец, предложил выпить тост за процветание тройственного союза: Религии, Земледелия и Промышленности!
      - Под эгидой власти! - строго прибавил Калломейцев.
      - Под эгидой мудрой и снисходительной власти, - поправил его Сипягин.
      Тост был выпит в молчании. Воздушное пространство налево от Сипягина, называемое Неждановым, произнесло, правда, некоторый неодобрительный звук но, не возбудив ничьего внимания, затихло снова, и, не возмущенный уже никаким новым прением, обед благополучно достигнул конца.
      Валентина Михайловна с самой прелестной улыбкой подала чашку кофе Соломину; он ее выпил - и уже искал глазами своей шляпы... но, мягко подхваченный под руку Сипягиным, был немедленно увлечен в его кабинет - и получил: сперва отличнейшую сигару, а потом предложение перейти к нему, Сипягину, на фабрику на выгоднейших условиях! "Полным властелином вы будете, Василий Федотыч, полным властелином!" Сигару Соломин принял; от предложения отказался. Он так и остался при своем отказе, как Сипягин ни настаивал!
      - Не говорите прямо "нет!", любезнейший Василий Федотыч! Скажите, по крайней мере, что вы подумаете до завтра!
      - Да ведь все равно - я принять ваше предложение не могу.
      - До завтра! Василий Федотыч! Что вам стоит?
      Соломин согласился, что стоить это ему ничего не будет... однако вышел из кабинета и снова стал искать свою шляпу. Но Нежданов, которому до того мгновения не удалось поменяться с ним единым словом, приблизился к нему и торопливо шепнул:
      - Ради бога, не уезжайте, а то нам невозможно будет переговорить!
      Соломин оставил свою шляпу в покое, тем более что Сипягин, заметив его нерешительные движения взад и вперед по гостиной, воскликнул:
      - Ведь вы, конечно, ночуете у нас?
      - Как прикажете, - отозвался Соломин.
      Благодарный взгляд, брошенный ему Марианной, - она стояла у окна гостиной, - заставил его призадуматься.
      XXV
      До приезда Соломина Марианна воображала его себе совсем иным. На первый взгляд он ей показался каким-то неопределенным, безличным... Решительно, она на своем веку видала много таких белокурых, жилистых, сухопарых людей! Но чем больше она в него всматривалась, чем больше вслушивалась в его речи, тем сильнее становилось в ней чувство доверия к нему - именно доверия. Этот спокойный, не то чтобы неуклюжий, а тяжеловатый человек не только не мог солгать или прихвастнуть: на него можно было положиться, как на каменную стену... Он не выдаст; мало того: он поймет и поддержит. Марианне казалось даже, что не в ней одной, что во всех присутствующих лицах Соломин возбуждал подобное чувство. Тому, что он говорил, она особенного значения не придавала; все эти толки о купцах, о фабриках мало интересовали ее; но как он говорил, как он при этом глядел и улыбался - это нравилось ей чрезвычайно...
      Правдивый человек... вот главное! - вот что ее трогало. Известное, хоть не совсем понятное дело: русские люди - самые изолгавшиеся люди в целом свете, а ничего так не уважают, как правду, ничему так не сочувствуют, как именно ей. К тому ж на Соломине, в глазах Марианны, лежала особая печать; на нем почил ореол человека, которого сам Василий Николаевич рекомендовал своим последователям.
      В течение обеда Марианна несколько раз переглянулась "на его счет" с Неждановым, а под конец вдруг сама себя поймала на том, что невольно сравнивает их обоих - и не в пользу Нежданова. Черты лица у Нежданова были, правда, гораздо красивее и приятнее, чем у Соломина; но самое лицо выражало смесь различных тревожных ощущений: досады, смущения, нетерпения...даже уныния; он сидел как на иголках, пытался говорить - и умолкал, усмехался нервически... Соломин, напротив, производил такое впечатление, что он, пожалуй, скучает немного, но что, впрочем, он как дома; и что "то, как он" никогда и ни в чем не зависит от "того, как другие". "Решительно, надо попросить совета у этого человека, - думалось Марианне, - он непременно скажет что-нибудь полезное". Нежданова после обеда подослала к нему она.
      Вечер прошел довольно вяло; к счастью, обед кончился поздно - и до ночи оставалось недолго. Калломейцев учтиво дулся и безмолвствовал.
      Что с вами? - полунасмешливо спросила его Сипягина. - Или вы что потеряли?
      - Именно-с, - отвечал Калломейцев. - Об одном из наших начальников гвардии рассказывают, будто он горевал о том, что его солдаты потеряли "носок"... "Отыщите мне носок!" А я говорю: отыщите мне "слово-ерик-с"! "Слово-ерик-с" пропало - и вместе с ним всякое уважение и чинопочитание!
      Сипягина объявила Калломейцеву, что не станет помогать ему в его поисках.
      Ободренный успехом своего обеденного "спича", Сипягин произнес парочку других, причем пустил в ход несколько государственных соображений о необходимых мероприятиях; пустил также несколько слов - des mots - не столько острых, сколько веских, приготовленных им собственно для Петербурга. Одно из этих слов он даже повторил, предпослав фразу: "Если позволительно так выразиться". А именно: об одном из тогдашних министров он сказал, что у него непостоянный и праздный ум, направленный к мечтательным целям.
      С другой стороны, Сипягин, не забывая, что он имеет дело с русским человеком из народа, не преминул щегольнуть некоторыми изречениями, долженствовавшими доказать, что и он сам - не только русский человек, но "русак" и близко знаком с самой сутью народной жизни! Так, например, на замечание Калломейцева, что дождь может помешать уборке сена, он немедленно отвечал, что "пусть будет сено черно - зато греча бела"; употребил также поговорки вроде: "Товар без хозяина сирота"; "Десять раз примерь, один раз отрежь"; "Когда хлеб - тогда и мера"; "Коли к Егорью на березе лист в полушку - на Казанской клади хлеб в кадушку". Правда, иногда с ним случалось, что он вдруг промахнется и скажет, например - "Знай кулак свой шесток!" или "Красна изба углами!"
      Но общество, в среде которого эти беды с ним случались, большею частью и не подозревало, что тут "notre bon русак" дал промах; да и, благодаря князю Коврижкину, оно уже привыкло к подобным российским "патакэсам". И все эти поговорки и изречения Сипягин произносил каким-то особенным, здоровенным, даже сипловатым голосом - d'une voix rustique. Подобные изречения, вовремя и у места пущенные им в Петербурге, заставляли высокопоставленных, влиятельных дам восклицать: "Comme il connait bien les moeurs notre peuple!" А высокопоставленные, влиятельные сановники прибавляли: "Les moeurs et les besoins!"
      Валентина Михайловна очень старалась около Соломина, но видимый неуспех ее стараний ее обескураживал, и, проходя мимо Калломейцева, она невольно проговорила вполголоса: "Mon Dieu, que je me sens fatiguee!"
      На что тот отвечал с ироническим поклоном:
      - Tu l'as voulu, georges Dandin!
      Наконец, после той обычной вспышки любезности и привета, которые являются на всех лицах поскучавшего общества в самый момент расставания: после внезапных рукопожатий, улыбок и дружеских хмыканий в нос - усталые гости, усталые хозяева разошлись.
      Соломин, которому отвели едва ли не лучшую комнату во втором этаже, с английскими туалетными принадлежностями и купальным шкафом, отправился к Нежданову.
      Тот начал с того, что горячо поблагодарил его за согласие остаться.
      - Я знаю... это для вас жертва...
      - Э! полноте! - отвечал неторопливо Соломин. - Какая тут жертва! Да притом вам я не могу отказать.
      - Почему же?
      - Да потому, что я полюбил вас.
      Нежданов обрадовался и удивился, а Соломин пожал ему руку. Потом он сел верхом на стул, закурил сигару и, опершись обоими локтями о спинку, промолвил:
      - Ну, говорите, в чем дело?
      Нежданов тоже сел верхом на стул против Соломина - но сигары не закурил.
      - В чем дело, спрашиваете вы?.. А в том, что я хочу бежать отсюда.
      - То есть вы хотите оставить этот дом? Ну что ж? с богом!
      - Не оставить... а бежать.
      - Разве вас удерживают? Вы, может быть... забрали денег вперед? Так вам стоит только слово сказать... Я с удовольствием...
      - Вы меня не понимаете, любезный Соломин... Я сказал: бежать, а не оставить, потому что я отсюда удаляюсь - не один.
      Соломин приподнял голову.
      - С кем же это?
      - А с той девушкой, которую вы видели здесь сегодня...
      - С этой! У ней хорошее лицо. Что ж? Вы полюбили друг друга?.. Или только так - решаетесь вместе оставить дом, где вам обоим нехорошо?
      - Мы любим друг друга.
      - А! - Соломин помолчал. - Она родственница здешним господам?
      - Да. Но она вполне разделяет наши убеждения - и готова идти на все.
      Соломин улыбнулся.
      - А вы, Нежданов, готовы?
      Нежданов нахмурился слегка.
      - К чему этот вопрос? Я вам докажу мою готовность на деле.
      - Я не сомневаюсь в вас, Нежданов; я только потому спросил вас, что, кроме вас, я полагаю, никто не готов.
      - А Маркелов?
      - Да! вот разве Маркелов. Да тот, чай, родился готовым.
      В это мгновенье кто-то тихо и быстро постучал в двери и, не дожидаясь отзыва, отворил ее. То была Марианна.
      Она тотчас подошла к Соломину.
      - Я уверена, - начала она, - вы не удивитесь; увидевши меня здесь в эту пору. Он (Марианна указала на Нежданова) вам, конечно, все сказал. Дайте мне вашу руку - и знайте, что перед вами честная девушка.
      - Да, я это знаю, - серьезно промолвил Соломин. Он поднялся со стула, как только Марианна появилась. - Я уже за столом смотрел на вас и думал: вот какие у этой барышни честные глаза. Мне Нежданов, точно, сказывал о вашем намерении. Но собственно зачем вы хотите бежать ?
      - Как зачем? Дело, которому я сочувствую... не удивляйтесь: Нежданов ничего не скрыл от меня... это дело должно начаться на днях... а я останусь в этом помещичьем доме, где все ложь и обман? Люди, которых я люблю, будут подвергаться опасности, - а я...
      Соломин остановил ее движением руки.
      - Не волнуйтесь. Сядьте, и я сяду. Сядьте и вы, Нежданов. Послушайте: если у вас нет другой причины, то бежать еще вам отсюда не для чего. Дело это еще не так скоро начнется, как вы думаете.
      Тут нужно еще некоторое благоразумие. Нечего соваться вперед зря. Поверьте мне.
      Марианна села и запахнулась большим пледом, который она накинула себе на плечи.
      - Но я не могу остаться здесь больше! Меня здесь все оскорбляют. Сегодня еще эта глупая Анна Захаровна, при Коле, сказала мне, намекая на моего отца, что яблоко от яблони недалеко падает! Коля даже удивился и спросил, что это значит? Я уже не говорю о Валентине Михайловне!
      Соломин опять остановил ее - и на этот раз улыбнулся. Марианна поняла, что он немножко посмеивается над нею, но его улыбка никогда никого оскорбить не могла.
      - Что ж это вы, милая барышня? Я не знаю, кто такая Анна Захаровна, ни о какой яблоне вы говорите... но помилуйте: вам глупая женщина скажет что-нибудь глупое, а вы это снести не можете? Как же вы жить-то будете? Весь свет на глупых людях стоит. Нет, это не резон. Разве что другое?
      - Я убежден, - вмешался глухим голосом Нежданов, - что не нынче - завтра господин Сипягин мне сам откажет от дома. Ему, наверное, донесли; он обращается со мною... самым презрительным образом.
      Соломин обернулся к Нежданову.
      - Так для чего же вам бежать, коли вам без того откажут?
      Нежданов не тотчас нашелся, что ответить.
      - Я уже говорил вам, - начал он...
      - Он так выразился, - подхватила Марианна, - потому что я ухожу с ним.
      Соломин посмотрел на нее и добродушно покачал головою.
      - Так, так, милая барышня но опять-таки скажу вам: если вы, точно, хотите оставить этот дом, потому что полагаете, что революция сейчас вспыхнет...
      - Мы именно для этого и выписали вас, - перебила Марианна, - чтоб узнать достоверно, в каком положении находятся дела.
      - В таком случае, - продолжал Соломин, - повторяю: вы можете еще сидеть дома довольно долго. Если же вы хотите бежать, потому что любите друг друга и иначе вам соединиться нельзя, - тогда...
      - Ну, что тогда?
      - Тогда мне остается только пожелать вам, как говаривалось в старину, любовь да совет; да если нужно и можно - оказать вам посильную помощь. Потому что и вас, милая барышня, и его - я с первого разу полюбил, как родных.
      И Марианна и Нежданов, оба подошли к нему, справа и слева, и каждый из них взял одну его руку.
      - Скажите нам только, что нам делать? - промолвила Марианна. - Положим, революция еще далека... но подготовительные работы, труды, которые в этом доме, при этой обстановке, невозможны и на которые мы так охотно пойдем вдвоем... вы нам укажете их; вы только скажите нам, куда нам идти... Пошлите нас! Ведь вы пошлете нас?
      - В народ... Куда же идти, как не в народ?
      "До лясу",- подумал Нежданов... Ему вспомнилось слово Паклина.
      Соломин поглядел пристально на Марианну.
      - Вы хотите узнать народ?
      - Да, то есть не узнать народ хотим мы только, но и действовать... трудиться для него.
      - Хорошо, я вам обещаю, что вы его узнаете. Я доставлю вам возможность действовать - и трудиться для него. И вы, Нежданов, готовы идти... за нею... и за него?
      - Конечно, готов! - произнес он поспешно. - "Джаггернаут, - вспомнилось ему другое слово Паклина.- Вот она катится, громадная колесница... и я слышу треск и грохот ее колес".
      - Хорошо, - повторил задумчиво Соломин. - Но когда же вы намерены бежать?
      - Хоть завтра, - воскликнула Марианна.
      - Хорошо. Но куда?
      - Тссс... тише... - шепнул Нежданов. - Кто-то ходит по коридору.
      Все помолчали.
      - Куда же вы намерены бежать? - спросил опять Соломин, понизив голос.
      - Мы не знаем, - отвечала Марианна.
      Соломин перевел глаза на Нежданова. Тот только потряс отрицательно головою.
      Соломин протянул руку и осторожно снял со свечки нагар.
      - Вот что, дети мои, - проговорил он наконец. - Ступайте ко мне на фабрику. Некрасиво там... да не опасно. Я вас спрячу. У меня там есть комнатка. Никто вас не отыщет. Попадите только туда... а мы вас не выдадим. Вы скажете: на фабрике людно. Это-то и хорошо. Где людно - там-то и можно спрятаться. Идет, что ль?
      - Нам остается только благодарить вас, - промолвил Нежданов; а Марианна, которую мысль о фабрике сначала смутила, с живостью прибавила: - Конечно! конечно! Какой вы добрый! Но ведь вы нас недолго там оставите? Вы пошлете нас?
      - Это будет от вас зависеть... А в случае,если бы вам вздумалось сочетаться браком, и на этот счет у меня на фабрике удобно. Там у меня, близехонько, есть сосед - двоюродным братом мне приходится - поп, по имени Зосима, преподатливый. Он вас духом обвенчает.
      Марианна улыбнулась про себя, а Нежданов еще раз стиснул руку Соломину да погодя немного полюбопытствовал:
      - А что, скажите, хозяин, владелец вашей фабрики, не будет претендовать? Никаких неприятностей вам не сделает?
      Соломин покосился на Нежданова.
      - Обо мне вы не заботьтесь. Это вы совсем напрасно. Лишь бы фабрика шла как следует, а в прочем моему хозяину - все едино. И вам, и вашей милой барышне от него никаких неприятностей не будет. И рабочих вам опасаться нечего. Только предуведомьте меня: около какого времени вас ждать?
      Нежданов и Марианна переглянулись.
      - Послезавтра, утром рано или день спустя, - проговорил наконец Нежданов. - Мешкать более нельзя. Того и гляди, мне завтра от дома откажут.
      - Ну... - промолвил Соломин - и поднялся со стула. - Я буду вас ждать каждое утро. Да и всю неделю я из дома не отлучусь. Все меры будут приняты как следует.
      Марианна приблизилась к нему... (Она подошла было к двери.)
      - Прощайте, милый, добрый Василий Федотыч... Ведь вас так зовут?
      - Так.
      - Прощайте... или нет: до свидания! И спасибо, спасибо вам!
      - Прощайте... Доброй ночи, моя голубушка!
      - Прощайте и вы, Нежданов! До завтра... - прибавила она.
      Марианна быстро вышла.
      Оба молодых человека остались некоторое время неподвижны - и оба молчали.
      - Нежданов... - начал наконец Соломин - и умолк. - Нежданов... - начал он опять, - расскажите мне об этой девушке... что вы можете рассказать. Какая была ее жизнь до сих пор?.. Кто она?.. Почему она находится здесь?..
      Нежданов в коротких словах сообщил Соломину что знал.
      - Нежданов... - заговорил он наконец. - Вы должны беречь эту девушку. Потому... что если... что-нибудь... Вам будет очень грешно. Прощайте.
      Он удалился; а Нежданов постоял немного посреди комнаты и, прошептав: "Ах! лучше не думать!" - бросился лицом на постель.
      А Марианна, вернувшись к себе в комнату, нашла на столике небольшую записку следующего содержания:
      "Мне жаль вас. Вы губите себя. Опомнитесь. В какую бездну бросаетесь вы с закрытыми глазами? Для каго и для чего?
      В комнате пахло особенно тонким и свежим запахом: очевидно, Валентина Михайловна только что вышла оттуда . Марианна взяла перо и, приписав внизу: "Не жалейте меня. Бог ведает, кто из нас двух более достойна сожаления; знаю только, что не хотела бы быть на вашем месте. М." - оставила записку на столе. Она не сомневалась в том, что ответ ее попадет в руки Валентины Михайловны.
      А на другое утро Соломин, повидавшись с Неждановым и окончательно отказавшись от управления сипягинской фабрикой, уехал к себе домой. Он размышлял во все время дороги, что с ним случалось редко: качка экипажа обыкновенно погружала его в легкую дремоту. Он размышлял о Марианне, а также и о Нежданове; ему казалось, что будь он влюблен, он, Соломин, - он имел бы другой вид, говорил и глядел бы иначе. "Но, - подумал он, - так как этого никогда со мной не случалось, то я и не знаю, какой бы я имел при этом вид". Он вспомнил одну ирландку, которую он видел раз в одном магазине, за прилавком; вспомнил, какие у ней были чудесные, почти черные волосы, и синие глаза, и густые ресницы, и как она вопросительно и печально посмотрела на него, и как он долго ходил потом по улице перед ее окнами, и как волновался и спрашивал самого себя: познакомиться ли ему с нею или нет?
      Он был тогда проездом в Лондоне; - патрон прислал его туда за покупками и дал ему денег. Соломин чуть было не остался в Лондоне, чуть было не послал этих денег назад патрону, так сильно было впечатление, произведенное на, него прекрасной Полли... (Он узнал ее имя: одна из ее товарок назвала ее.) Однако ж преодолел себя - и вернулся к своему патрону. Полли была красивее Марианны; но у этой был такой же вопросительный и печальный взгляд... и она русская...
      - Однако что ж это я? - проговорил Соломин вполголоса, - о чужих невестах забочусь! - и встряхнул воротником шинели, как бы желая отбросить от себя все ненужные мысли. Кстати ж он подъезжал к своей фабрике и на пороге его флигелька мелькнула фигура верного Павла.
      XXVI
      Отказ Соломина очень оскорбил Сипягина: он даже вдруг нашел, что этот доморощенный Стифенсон уж не такой замечательный механик и что он, пожалуй, не позирует, но ломается, как истый плебей. "Все эти русские, когда вообразят, что знают что-нибудь, - из рук вон! Au fond Калломейцев прав!" Под влиянием подобных неприязненных и раздражительных ощущений государственный муж - en herbe - еще безучастнее и отдаленней взглянул на Нежданова; сообщил Коле,что он может не заниматься сегодня с своим учителем, что ему надо привыкатъ к самостоятельности ... Однако самому учителю этому не отказал, как тот ожидал. Он продолжал его игнорировать! Зато Валентина Михайловна не игнорировала Марианны. Между ними произошла страшная сцена.
      Часа за два до обеда они как-то вдруг очутились одни в гостиной. Каждая из них немедленно почувствовала, что минута неизбежного столкновения настала, и потому, после мгновенного колебания, обе тихонько подошли друг к дружке. Валентина Михайловна посматривала направо, Марианна стиснула губы, обе были бледны. Переходя через комнату, Валентина Михайловна посматривала направо, налево, сорвала листок гераниума... Глаза Марианны были прямо устремлены на приближавшееся к ней улыбавшееся лицо.
      Сипягина первая остановилась; и, похлопывая концами пальцев по спинке стула.
      - Марианна Викентьевна, - выговорила она небрежным голосом, - мы, кажется, находимся в корреспонденции друг с другом... Живя под одной крышей, это довольно странно; а вы знаете, я не охотница до странностей.
      - Не я начала эту корреспонденцию, Валентина Михайловна.
      - Да... Вы правы. В странности на этот раз виновата я. Толька я не нашла другого средства, чтобы возбудить в вас чувство... как бы это сказать? чувство...
      - Говорите прямо, Валентина Михайловна; не стесняйтесь, не бойтесь оскорбить меня.
      - Чувство... приличия.
      Валентина Михайловна умолкла; один легкий стук ее пальцев по спинке стула слышался по комнате.
      - В чем же вы находите, что я не соблюла приличия ? - спросила Марианна.
      Валентина Михайловна пожала плечами.
      - Ma chere, vous n'etes plus um enfant - и вы меня очень хорошо понимаете. Неужели вы полагаете, что ваши поступки могли остаться тайной для меня, для Анны Захаровны, для всего дома наконец? Впрочем,вы и не слишком заботились о том, чтоб они остались тайной. Вы просто бравировали.
      Один Борис Андреич, может быть, не обратил на них внимания... Он занят другими, более интересными и важными делами. Но, кроме его, всем известно ваше поведение, всем!
      Марианна все более и более бледнела.
      - Я бы просила вас, Валентина Михайловна, выразиться определительнее. Чем вы, собственно, недовольны?
      "L'insolente!" - подумала Сипягина - однако еще удержалась.
      - Вы желаете знать, чем я недовольна, Марианна? - Извольте! Я недовольна вашими продолжительными свиданиями с молодым человеком, который и по рождению, и по воспитанию, и по общественному положению стоит слишком низко для вас; я недовольна... нет! это слово не довольно сильно - я возмущена вашими поздними... вашими ночными визитами у этого самого человека. И где же? под моим кровом! Или вы находите, что это так и следует и что я должна молчать - и как бы оказывать покровительство вашему легкомыслию? Как честная женщина... Oui, mademoiselle, je l'ai ete, je le suis et le serai toujours! - я не могу не чувствовать негодования! Валентина Михайловна бросилась в кресло, как будто подавленная тяжестью этого самого негодования.
      Марианна усмехнулась в первый раз.
      - Я не сомневаюсь в вашей честности прошедшей, настоящей и будущей, начала она, - и говорю это совершенно искренне. Но вы напрасно негодуете. Я не нанесла никакого позора вашему крову. Молодой человек, на которого вы намекаете... да, я действительно... полюбила его...
      - Вы полюбили мсье Нежданова?
      - Я люблю его.
      Валентина Михайловна выпрямилась на кресле.
      - Да помилуйте, Марианна! Ведь он студент, без роду, без племени; ведь он моложе вас! (Не без злорадства были произнесены эти последние слова.) Что же из этого может выйти? И что вы, в вашим умом, нашли в нем? Он просто пустой мальчик.
      - Вы не всегда о нем так думали, Валентина Михайловна.
      - О, боже мой! моя милая, оставьте меня в стороне... Pas tant d'esprit que ca, je vous prie. Тут дело идет о вас, о вашей будущности. Подумайте! какая же это партия для вас?
      - Признаюсь вам, Валентина Михайловна, я не думала о партии.
      - Как? Что? Как мне вас понять? Вы следовали влечению вашего сердца, положим... Но ведь все это должно же кончиться браком?
      - Не знаю... я об этом не думала.
      - Вы об этом не думали?! Да вы с ума сошли!
      Марианна немного отвернулась.
      - Прекратим этот разговор, Валентина Михайловна. Он ни к чему не может повести. Мы все-таки не поймем друг друга.
      Валентина Михайловна порывисто встала.
      - Я не могу, я не должна прекратить этот разговор! Это слишком важно... Я отвечаю за вас перед...- Валентина Михайловна хотела было сказать: перед богом! но запнулась и сказала: - перед целым светом! Я не могу молчать, когда я слышу подобные безумия! И почему это я не могу понять вас? Что за несносная гордость у всех этих молодых людей! Нет... я вас очень хорошо понимаю; я понимаю, что вы пропитались этими новыми идеями, которые вас непременно поведут к погибели! Но тогда уже будет поздно.
      - Может быть; но поверьте мне: мы, и погибая, не протянем вам пальца, чтобы вы спасли нас!
      Валентина Михайловна всплеснула руками.
      - Опять эта гордость, эта ужасная гордость! Ну послушайте, Марианна, послушайте меня, - прибавила она, внезапно переменив тон... Она хотела было притянуть Марианну к себе - но та отшатнулась назад. - Ecoutez-moi, je vous en conjure! Ведь я, наконец, не так уж стара - и не так глупа, чтобы нельзя было сойтись со мною! Je ne suis pas une encroutee. Меня в молодости даже считали республиканкой... не хуже вас. Послушайте: я не стану притворяться; материнской нежности я к вам никогда не питала, - да и не в вашем характере об этом сожалеть ... Но я знала и знаю, что у меня есть обязанности в отношении к вам - и я всегда старалась их исполнить.
      - Быть может, та партия, о которой я мечтала для вас и для которой и Борис Андреич и я - мы бы не отступили ни перед какими жертвами... эта партия не вполне отвечала вашим идеям... но в глубине моего сердца...