Глава 1

Последнюю часть маршрута Лобов решил пройти пешком. Надо было сбросить нервное напряжение, собраться и войти в форму. После встречи с Кайной Лобов решил немедленно проинформировать Снегина о тревожном положении в консульстве. Как и в первый раз, Иван вёл разговор из своей машины по видеофону. К его великому изумлению, сообщение Кайны совсем не удивило Снегина. Всеволод лишь нахмурил брови и после долгой паузы нехотя сказал:

— У нас тоже есть сведения, что из консульства происходит утечка информации. Собственно, именно поэтому операция по спасению Хаасена и была окружена с самого начала такой тайной. — Он вгляделся в расстроенное лицо Ивана и добавил: — В консульстве до сих пор об этой операции ничего не знают, его сотрудники выполняют отдельные поручения, вот и все.

Лобов молчал. Он с горечью думал о том, что кто-то не сумел пронести своё достоинство через тёмные препоны чужой цивилизации. Кого же этот мишурный, фейерверочный город ухитрился поймать в свои сети? Неужели ложь, измена и предательство так же вечны, как сам род человеческий, как правда, верность и самопожертвование?

Снегин, по-своему истолковав его молчание, предложил:

— В принципе, мы можем отложить твою операцию, пока детально не разберёмся, в чем тут дело.

— Не говори глупостей, — с досадой отмахнулся Лобов.

— А если ты попадёшь в ловушку?

— Конечно, всякое может случиться, — спокойно согласился Лобов. — Но разве при разработке операции мы не предусмотрели возможные ходы далийцев?

— Я не о том. Ты не допускаешь мысли, что предателем может оказаться Хаасен? — прямо спросил Снегин.

— Ты с ума сошёл! Мы с тобой знаем Тура не первый год!

— Человек — не запрограммированный механизм. У каждого бывают слабости, о которых никто не знает, кроме него самого. У людей есть достоинства, но есть и недостатки, которые в критических ситуациях могут проявиться самым неожиданным образом. — Всеволод говорил, не поднимая глаз на Ивана.

— Ну и что? — с вызовом спросил тот.

— Ничего.

— Есть границы, которые люди не переступают, несмотря на свои слабости.

Снегин вздохнул:

— Границы! Стоит их переступить один раз, как они исчезают.

— Оставь, Всеволод! — резко сказал Лобов. — Я готов поручиться за Тура, как за самого себя.

Их глаза встретились, и ни один из них не отвёл взгляд.

— Я принимаю твоё поручительство к сведению, — суховато произнёс Снегин. — Но я не служитель Божий, чтобы уповать на чистую веру. Я руководитель операции и обязан верить только фактам. А факты таковы, что на каждом работнике консульства лежит тень подозрения.

— В том числе на Type и на Самсонове?

— На всех.

— Я знаю, что ты принципиальный человек, Всеволод, но не думал, что в своей принципиальности можешь зайти так далеко.

— Сейчас не время разводить дискуссии, Иван. Моё дело предостеречь тебя, а там уж думай что хочешь. — Снегин махнул рукой. — Я не навязываю тебе своего мнения, но когда будешь в деле — помни об этом разговоре.

— Это я тебе обещаю.

— А у меня есть для тебя и кое-что приятное. — Снегин с улыбкой заглянул в глаза товарища. — Догадываешься, с кем ты будешь взаимодействовать на последнем этапе операции?

— С тобой? — предположил Иван после паузы.

Снегин покачал головой. В глазах Лобова мелькнула тревога.

— Не с Леной ли?

— Да что ты! С Климом!

Лобов просиял.

— С Климом? Вот это действительно здорово! Спасибо, Всеволод! Но как же тау-лихорадка?

Снегин подмигнул:

— Медицина не дремлет. Создана опытная вакцина. Клим с шумом и громом добился того, чтобы его включили в число добровольцев, на которых она испытывалась. Результаты отличные, хотя и не стопроцентные.

— Спасибо, Всеволод, — повторил Иван.

Когда эскалатор вытолкнул его на свежий воздух, Лобов даже приостановился от изумления. Он не узнал шикарной Лин-Дорт. Лента серых, —ничем не примечательных домов, мрачные утёсы и пики небоскрёбов, верхушки которых окутаны облаками, широченные замусоренные тротуары, машина-уборщик, с нудным гудением выполняющая своё прозаическое дело, ревущий поток машин на проезжей части. Куда же девалось сверкающее фейерверочное великолепие этой улицы? Лобов усомнился, туда ли он попал, не перепутал ли остановку, и, чтобы окончательно рассеять сомнения, обратился к одному из прохожих:

— Простите, это Лин-Дорт?

Тот остановился, удивлённо взглянул на Ивана.

— Вы разве не видите? Лин-Дорт.

Лобов поблагодарил и медленно пошёл дальше. Он подумал, что утренняя Лин-Дорт похожа на перезрелую далийскую красавицу, которая попала под проливной дождь, безжалостно смывший с неё искусную косметику.

Спустившись по эскалатору вниз, Лобов довольно долго плутал по системе подземных переходов, пока не выбрался на перекрёсток прямо напротив «Чёрной звезды». Он и хотел этого сразу же оказаться возле цели, чтобы не потерять того эмоционального заряда, который даст стартовая напряжённость. Дверь в магазинчик была открыта, и, покосившись на витой золотистый знак фарга над ней, Лобов вошёл в помещение. Вошёл и не сдержал улыбки: магазинчик сувениров как две капли был похож на бюро обслуживания Шпонка, которое он хорошо знал по описаниям и голографиям, сделанным Алексеем. Это был не столько магазин, сколько питейное заведение.

Сам магазинчик располагался прямо против входа: за прилавком экстравагантно одетая женщина, а за ней на чёрной матовой панели — сувениры. Чего тут только не было! Памятные значки, безделушки, изображающие наиболее экзотических далийских птиц и животных, пепельницы и чаши, сделанные из черепов, великое многообразие часов-перстней самых причудливых форм, радиоприемнички, выполненные в виде пылающей капли (эту каплю на специальной цепочке с зажимом полагалось вешать на ухо), диктофоны, универсальные карандаши — всего не перечислишь. Центральное место среди этих вещей и вещичек занимала чёрная звезда.

Она не сразу привлекала к себе взгляд, но, увидев её, уже трудно было оторваться. Она слабо светилась грустноватым серебристым светом, каким светится Млечный Путь, она манила и пугала, звала и предостерегала. Это было настоящее произведение искусства, творение подлинного мастера.

Лобов заставил себя отвернуться, было неразумно привлекать к себе лишнее внимание, улыбнулся женщине за прилавком и вошёл в бар, вход в который, в отличие от заведения Шпонка, был завешен не шнурами, а шелковистыми хвостами далийских обезьян-качунов. Примерно половина столиков была занята. Компания молодёжи, пожилой, представительный ленд со скукой во взоре, какието атлетически сложенные личности, нехотя поглощающие завтрак, — все так, как и должно быть.

Иван занял место за длинным, стоящим поодаль от других столиком и встретился взглядом с барменом, который, опершись обеими руками на стойку и ссутулив плечи, исподлобья смотрел на него. У бармена были сонные водянистые глаза с набрякшими веками, дряблое, заметно расширяющееся книзу лицо, рот, прорезанный большой скобкой, короткие толстые руки и огромный живот. Это был Рихт.

Осмотрев эту карикатурную фигуру, Лобов пальцем поманил Рихта к себе. Тот недовольно шевельнул опушёнными уголками рта и нехотя, будто предчувствуя нечто неприятное, прокосолапил к столику, став похожим на дрессированного медведя.

— Что угодно ленду? — спросил Рихт неожиданно тонким для такого грузного тела голосом. Он смотрел в сторону, поверх головы Лобова, демонстрируя полнейшее к тому равнодушие.

— Два стакана холодного молока, — коротко заказал Иван.

— И что ещё?

— Больше ничего.

Голова бармена неуклюже повернулась. В глубине глаз была насторожённость — Рихт изучающе смотрел на посетителя, который явно не входил в давно изученные им стандартные рамки.

— У ленда болит желудок? — наконец спросил он, делая попытку растянуть в улыбке свой рот.

— Если бы у меня болел желудок, я пошёл бы не в бар, а в клинику, — спокойно ответил Лобов и, так как Рихт не торопился отойти от стола, напомнил: — Я заказал два стакана молока.

Рихт тяжело, так, что колыхнулся отвислый живот, вздохнул, всем своим видом демонстрируя, как он был бы рад, если бы такой клиент убрался куда-нибудь подальше. Лобов усмехнулся.

— У меня к вам выгодное дело, Рихт, — сказал он, понизив голос.

— Как будет угодно ленду. — Бармен, переваливаясь, направился к стойке.

Через минуту он вернулся с большим подносом, на котором стояли два стакана молока.

— Садитесь. — Лобов указал хозяину бара на свободный стул. Не дожидаясь, пока тот усядется, он отпил глоток молока, одобрительно кивнул и залпом опорожнил весь стакан.

— Ленд рискует подхватить ангину, — печально заметил Рихт.

— У меня хорошее здоровье.

Лобов поставил опустевший стакан, достал бумажник, извлёк оттуда фарг, положил его на поднос.

— Не затрудняйте себя вознёй со сдачей.

— Вы очень, очень добры, ленд.

Пухлая рука бережно взяла бумажку, расправила и опустила в карман. Когда Рихт снова поднял глаза, то увидел перед собой голографию Кронина. Это продолжалось несколько мгновений. Лобов переложил голографию в другую руку, взял с подноса второй стакан молока, пододвинул к себе.

— Этот человек, — сказал Лобов, пряча голографию в карман, — заходил в ваш бар два дня назад.

Рихт равнодушно пожал плечами.

— Я не имею обыкновения запоминать посетителей, ленд.

— Он зашёл к вам, — не обращая внимания на его реплику, продолжал Лобов, — но отсюда уже не вышел. Где он сейчас?

Сонные глаза неторопливо оглядели Лобова снизу вверх, а потом ещё более неторопливо — сверху вниз.

— Вы уверены, что он не вышел?

— Он был под наблюдением.

Рихт сочувственно покачал головой:

— Скажите пожалуйста! Мне эта история представляется совершенно загадочной. А вам?

— Мне тоже, — хладнокровно согласился Лобов.

— И что же вы от меня хотите? Уж не предполагаете ли вы, что я пустил его на изготовление паштетов?

Этот толстый человек был неглуп. Сейчас он, уверенный в своей безнаказанности, потешался.

Лобов выпил молоко, поставил пустой стакан на стол и спокойно сказал:

— Этого я не знаю. Но я знаю другое. Если вы не поможете мне разобраться в этой истории, Рихт, то вам придётся плохо.

Рихт лениво разглядывал своего странного посетителя. Уже который раз тот сбивал его с толку и, пожалуй, внушил этим определённое уважение. Конечно, можно просто выставить его отсюда добром или силой, но зачем торопиться? Это ведь никогда не поздно.

— Вы напрасно меня пугаете, ленд, — меланхолично сказал Рихт.

— Я не думал пугать вас. Я просто гарантирую, что если вы не поможете мне, то этот бар у вас отберут, а вас самого выбросят из Даль-Гея. Если, конечно, вы сумеете уцелеть.

Рихт наморщил свой плоский лоб. «По виду не гангстер, не политик. Но откуда в нем такая уверенность? Определённо, он не просто болтает, а говорит то, в чем твёрдо уверен. Поди свяжись с таким всерьёз!» — Рихт вздохнул и сложил руки на животе.

— Простите за назойливость, ленд, но сами понимаете — дело серьёзное. На кого вы работаете?

Лобов усмехнулся:

— Если бы я мог откровенно говорить об этом, то сидел бы не с вами, а в полицейском управлении. — И добавил категорическим тоном: — Считайте, что мы играем с вами втёмную. Я ведь не спрашиваю, на кого работаете вы.

Рихт пожевал губами, сонно разглядывая Лобова.

— Ну что ж, — грустно проговорил он наконец, — могу сказать вам, ленд, что из бара можно выйти и другим, чёрным ходом. Может быть, приятель, которого вы разыскиваете, воспользовался именно этим путём?

Лобов покачал головой:

— По доброй воле он не сделал бы этого.

Рихт сокрушённо вздохнул, пожаловался:

— Вот видите, как оборачивается дело. Выходит, я, хозяин бара, должен знать, как выходят отсюда люди — по доброй или не по доброй воле. А посудите, зачем мне это? Я ведь не платный агент полицейского управления. Вот если бы, скажем, молоко, которое я вам подал, оказалось кислым, тогда я бы с удовольствием объяснил, что и как.

Разглагольствуя, Рихт искоса рассматривал Лобова, а Иван терпеливо ждал, чувствуя, что вслед за этими сентенциями последует нечто более конкретное.

— Если хотите, — предложил вдруг Рихт, — я могу свести вас с одним интересным парнем. Я могу, конечно, и ошибиться, но сдаётся мне, что он беседовал в моем баре с человеком, которого вы разыскиваете.

Лобов вгляделся в сонные глаза, печально смотревшие на него. Да, Рихт откровенно хитрил и не только не скрывал, а даже как бы афишировал это, словно предупреждая Лобова о чем-то.

— Где я могу его увидеть? — коротко спросил Лобов.

— Здесь, — вздохнул Рихт, колыхнув животом. — Но не в зале, само собой. Не очень-то тут подходящее место для серьёзного разговора. А вы, я вижу, клиент серьёзный и вряд ли стали бы попусту беспокоить такого занятого человека, как я.

Лобов не прореагировал на эту реплику, и Рихт, ещё раз вздохнув, поднялся из-за стола.

— Прошу, — проговорил он, кивнув на дверь, ведущую во внутренние помещения бара.

Иван молча поднялся. Отступать он не собирался, все сомнения и колебания остались за порогом бара.

Дверь вела в полутёмный коридорчик. Проходя через него, Лобов послал короткое уведомление Снегину о начале операции. Коридорчик, по обеим сторонам которого можно было рассмотреть несколько дверей, ведущих, очевидно, в складские помещения, повернул влево.

— Прошу, ленд, — предупредительно проговорил Рихт, распахивая дверь.

Лобов наклонил голову — массивная дверь была невелика, она чем-то напоминала дверцу крупногабаритного сейфа — и вошёл в довольно большую, хорошо освещённую комнату. Пол был сплошь устлан толстым ковром, глушившим звуки шагов. Стол, вокруг него стулья, вдоль стен диваны, шкафы и тумбочки. И ни одного окна.

— Присаживайтесь, ленд.

Лобов огляделся, отыскивая место поудобнее и побезопаснее.

— Если вы хотите последить за входом, то лучше всего сесть вон на тот диванчик, — с заметной иронией пропищал Рихт.

Лобов через плечо взглянул на него.

— Последить? Зачем?

Рихт растянул в улыбке рот:

— Откуда мне знать зачем. Я просто говорю, что с того диванчика это очень удобно делать. А уж будете вы следить или нет — дело ваше. Садитесь и минуточку подождите. Сейчас подойдёт тот парень.

Лобов проводил взглядом хозяина бара, а когда дверь за ним захлопнулась, ещё раз огляделся. Стена, а вернее, её обивка привлекла его внимание. Он коснулся её рукой и понял, что не ошибся: комната отделана униизоляцией, которая широко применяется в космостроении и является надёжным экраном от большинства видов излучения. Иван попробовал вызвать Снегина, но в ответ — абсолютное молчание. И Лобов понял, что он полностью отрезан от окружающего мира и может рассчитывать только на самого себя.

Его мысли прервал шум открываемой двери. Лобов обернулся и увидел, что в комнату проскользнул высокий, стройный мужчина. Одним движением он захлопнул массивную дверь, выпрямился и привалился к ней плечом, бесцеремонно разглядывая Лобова. Иван, в свою очередь, не менее внимательно разглядывал вошедшего. Свободная, чуть ленивая поза незнакомца говорила об уверенности в своей силе, об умении расслабляться, мгновенно собираться и действовать. Лицо было бесстрастным, точно изваянным из камня. И с этого лица на Лобова в упор смотрели холодные глаза. Они не выражали ни жестокости, ни угрозы, ни сочувствия, в них можно было прочитать лишь скуку и равнодушие. И все-таки где-то в самой глубине души Лобова шевельнулось беспокойство. Иван обуздал его мгновенным привычным усилием воли и интуитивно осознал причину своей столь необычной реакции: на него смотрели глаза профессионального убийцы. Глаза человека, для которого акт лишения жизни себе подобного давно перестал казаться чудовищным, больше того, перестал вызывать даже брезгливость, осталось обыденное привычное ремесло, и только. Неизвестно, прочитал ли незнакомец что-либо из этих мыслей на лице Лобова, но он прошёл на середину комнаты, носком ноги пододвинул себе стул и сел в двух шагах от Ивана, продолжая разглядывать его бесцеремонным взглядом.

— Стиг, — представился он наконец. — Рад приветствовать вас в этой тихой обители.

— Не могу, к сожалению, сказать того же, — холодно ответил Иван.

— Вот как! — У Стига удивлённо шевельнулась бровь. — Почему же?

Лобову стало неприятно, и мгновением позже он понял, в чем дело: Стиг чем-то напомнил ему Снегина.

— Я бы предпочёл обойтись без знакомства с вами, — все тем же тоном ответил Лобов.

— Благодарю за откровенность. — В голосе Стига послышалось что-то похожее на уважение к посетителю. — Но у меня нет времени попусту болтать языком. — Он закинул ногу на ногу и почти приказал: — Выкладывайте своё дело.

Лобов молча достал голографию Алексея.

— Я хочу знать, где находится этот человек.

Стиг вгляделся в голографию, ни один мускул не дрогнул на его лице. Серые глаза холодно взглянули на Ивана.

— Это все?

— Пока все.

Стиг усмехнулся:

— А потом?

— Покончим сначала с этим вопросом.

Стиг некоторое время присматривался к Лобову, потом согласно кивнул и протянул ему голографию.

— Возьмите. Она вам ещё пригодится.

Укладывая голографию в карман, Лобов на мгновение опустил глаза, а когда поднял их, увидел чёрное дуло пистолета, смотревшее ему прямо в лицо.

Глава 2

Стадион неистово ревел. Только что закончился финальный забег, а лучше сказать, запрыг на двести нидлов. Шесть поджарых легкоатлетов рванулись с места и, взмахивая руками, как крыльями, отставив назад одну ногу и низко приседая, длинными прыжками на другой ноге устремились вперёд. Они были похожи на одноногих кенгуру. Как спортсмен, Снегин сразу понял, что за этим внешне простым, порывисто-скользящим бегом стоят годы и годы упорных тренировок. Забег закончился, и теперь в центре спортивной арены по специальному кругу победителей ходили трое, занявшие первые места. Прыжковая нога, у двоих — правая, а у одного — левая, была у них заметно толще, мускулистее другой.

Когда рёв стадиона стал затихать, переходя в нестройный взволнованный гул, Арни Таиг обернулся к Снегину.

— Что вы скажете? — спросил он не без гордости.

Они сидели в президентской ложе. Посещение стадиона было предусмотрено заранее согласованной программой визита Снегина в Даль-Гей. Сначала Всеволод под благовидным предлогом хотел отказаться от этого «удовольствия», так некстати совпавшего по времени с началом действий Лобова, но потом решил, что это насторожит далийцев. Теперь Снегин с нетерпением ждал от Ивана сообщения о начале операции.

— Скажу, — ответил он на вопрос президента, — что это настоящее сложное искусство. Но зачем оно? И можно ли это назвать спортом?

Президент смотрел на Снегина с улыбкой.

— А что называется спортом у вас, на Земле?

— Любое состязание, которое помогает человеку совершенствовать красоту физического облика. По бегу у нас обширная программа соревнований, но по бегу нормальному — на двух ногах.

— Знаю. — Арни Таиг кивнул. — А вот у нас двуногий бег посчитали бы скучным и пресным. Ведь таким, простите, примитивным образом может бегать каждый. Какой смысл ходить на стадион и тратить время, чтобы увидеть то, на что способен каждый?

Он ждал возражений Снегина, но тот промолчал, ему не хотелось спорить по пустякам.

— В принципе, вы угадали, — продолжал Таиг, — наш спорт это прежде всего искусство. А искусство условно по самой своей природе. Требовать от него только пользы, по нашим представлениям, — кощунство. Единственное, что мы вправе ожидать, — это эстетическое наслаждение. И, мне кажется, вы его получили.

Снегин посмотрел на арену, с которой, посылая приветственные жесты, уходили победители.

— А вот эти уродливые прыжковые ноги — тоже доставляют вам эстетическое наслаждение?

— Нет ничего условнее эстетических канонов, — снисходительно пояснил президент. — Что красивее — человек, кальмар или сокол? Есть смысл в этом вопросе? Разве не предельно условен ваш классический балетный танец? Весь секрет в том, что соответствующее воспитание позволяет не только не замечать эти условности, но и делает их обязательным и непременным атрибутом. Эти толчковые ноги, которые непосвящённому кажутся уродливыми, знатоку представляются шедевром. Обладатели таких ног гордятся ими. Больше того, если бы вдруг появился такой феномен — прыжковец с пропорционально развитыми ногами, — его посчитали бы уродом.

Со свойственной далийцам чуткостью уловив настроение Онегина, президент добавил:

— Извините мой тон, ленд Снегин. Я с искренним уважением отношусь к земной цивилизации. Но мы на несколько тысячелетий раньше вас стали на путь высокой культуры. То, над чем вы сейчас экспериментируете, уже давно опробовано нами и либо одобрено, либо отброшено за ненадобностью. Пути прогресса сложны, не всегда их удаётся предугадать. Вы уверены, что через сотню-другую лет на ваших стадионах спортсмены не запрыгают вот так, на одной ноге?

Снегину почудился какой-то скрытый намёк в словах президента.

— Уверен, — ответил он, внимательно глядя на собеседника.

Президент хотел ему что-то сказать, но не успел. Стадион снова взревел, будто ураган пронёсся над его громадной чашей.

На старт были вызваны участники финального забега тетраподов.

Шесть спортсменов вышли на беговую дорожку и по сигналу судьи приняли стартовое положение.

Новый сигнал, и спортсмены резвой рысью помчались по беговой дорожке.

Снегин никак не мог отделаться от ощущения, что это не люди, а какие-то иные существа, родственные пресмыкающимся, а ещё вернее — насекомым. На повороте под дружное аханье стадиона один из тетраподов завалился на бок, но тут же поднялся и с удвоенной энергией пустился догонять остальных. Перед началом забега Снегин думал, что ему будет смешно. Но забег приближался к концу, а он даже не улыбнулся, ему было неловко, жутко и хотелось, чтобы это нелепое зрелище побыстрее закончилось.

Когда по окончании забега стадион угомонился, Снегин повернулся к Тайгу.

— Чудо какое зрелище, — сказал он, не скрывая иронии.

Президент искоса взглянул на него.

— Ко всему надо привыкнуть, ленд Снегин. Поживите с нами подольше, и вы откроете неведомые ранее прелести в таких вещах и ситуациях, которые ныне недоступны вашему пониманию.

Снегин шевельнул бровью.

— Да? А скажите, ленд президент, давно у вас вот так состязаются в беге: на одной ноге или лицом к небу?

— Боюсь быть неточным, я не увлекаюсь историей спорта, но по меньшей мере лет триста. Далийцы, как это ни странно на первый взгляд, отличаются большим постоянством вкуса.

— Пожалуй, консерватизм характерен в Даль-Гее не только для спорта. Это, если хотите, внутренний стержень всей вашей жизни. Самый облик города, развлечения, транспорт, кулинария, пороки, наконец, — все это с удивительным постоянством передаётся из поколения в поколение. Если что и совершенствуется, то внутри раз и навсегда установленных форм. Например, автомобиль. Менялись типы двигателей, источники энергии, материалы конструкции, но автомобиль как был автомобилем, так он им и остался.